Как зовут Звезду?

Она вздохнула, и вздох её застрял в горле. Дёрнула плечами, накренилась, но устояла на подкашивающихся ногах. Распахнула шаль, запахнула у шеи и, прихрамывая, зашагала Жану навстречу.       — М… Мадлен?       Нет.       Нет-нет-нет…       Нет!       Не Мадлен. И речи быть не могло. Но Жан метался, Жан не утихал:       — Мадлен?!       Она молчала — всхлипывала лишь, не позволяла себе срываться на протяжный крик.       Сквозь темноту виднелись очертания лица: скулы лезвиями, аккуратный нос, губы большие по сравнению с губами Мадлен. И несмотря на это Жан находил жуткие сходства с тем лицом, которое неустанно рисовал изо дня в день. Подтереть извилистые линии, дополнить незначительными штрихами, и на холсте — вылитая Мадлен.       Сон. Всё — страшный сон. Жан ущипнёт себя, зажмурится и проснётся. Дождётся вечера, чтобы встретиться с Мадлен. А затем дождётся второго, третьего, четвёртого. И не будет разодранных пальцев, не будет отчуждённой Мадлен, не будет лейтенанта Вагнера, не будет штаба ООБ, не будет…       — Мадлен, это ты?       Но он не просыпался.       — Мадлен!       И звал так, будто то действительно была Мадлен.       Она шла, не глядя на него. Шла, точно знала куда. Казалось, не было в ней ни панического страха, ни безмерного отчаяния. Но и страх, и отчаяние вонзили в неё когти. И страх, и отчаяние стали Мадлен.       — Мадлен! Нет, Мадлен, нет! — Жан последовал за ней. — Мадлен, это… Нет, Мадлен, постой! Постой, Мадлен! Нет, только не…       Он догнал Мадлен, коснулся её плеча, а она завизжала и отпрыгнула до того резко, что чуть не упала. Схватившись за плечо и неестественно сгорбившись, заковыляла дальше. Она уже не подвывала, а выла — испуганно, словно боялась, что её услышат.       У Жана всё завертелось перед глазами, закружилось необузданным вихрем. Руки и ноги — липкий холод, всюду мурашки и тонкие-тонкие иглы. Он не мог пошевелиться, а Мадлен отдалялась, шаркала к фонарю и держалась за самый низ живота, прямо за...       Жан стиснул зубы и запыхтел так, что ноздри начали раздуваться. Он рычал, и мышцы тянуло от крепко сжатых кулаков, напряжённых икр и вдавившихся в подошву пальцев. Лоб пекло как под раскалённым солнцем, кровь кипела, билась со звоном в висках. Жан горел, сгорал, не находил себя в испепеляющей агрессии.       Они его рассекретили. Они думали, что Мадлен о нём знает. Они её допрашивали. Они…       — Мадлен! — И Жан устремился к ней. — Я прошу тебя, Мадлен, постой!       Она обняла себя, что-то пробурчала, закашлялась и простонала. Жан помнил этот рёв, не мог забыть из-за страшных снов. Так ревели кадеты сто четвёртого корпуса, когда их товарищей пожирали титаны. Так ревел Армин после того, как пристрелил полицейскую. Так ревели Эрен и Микаса, когда капитан отказывался возвращать Армина к жизни.       Теперь так ревела и она.       Жан обежал Мадлен, взялся за её плечи, всмотрелся в подсвеченное ближайшим фонарём лицо. Кровь, перемешанная со слюной, стекала по подбородку из разбитой губы. Рассечённая бровь лоснилась красным. Красным был ушибленный лоб, красными были мокрые опухшие глаза.       — А-а-а, не трожь!       Мадлен толкнула Жана в грудь, а он ей поддался — поднял руки и в растерянности отскочил. Она и взглядом его не удостоила, засеменила прочь.       — Стой, Мадлен, стой!       У неё заплетались ноги, и скулёж становился пронзительнее. Каждый шаг давался Мадлен с трудом. Каждый шаг вызывал в ней нестерпимую боль.       — Мадлен!       Мадлен споткнулась и рухнула на колени. Одной рукой она принялась водить по животу, а второй — потирать ссадины. У Жана гудело в ушах от её неуёмного, душераздирающего плача. Он запустил пальцы в волосы, болезненно их оттянул и замычал на пару с Мадлен. В груди осело нечто неподъёмное, сковало Жана в тиски. Под кожей запылало, зазудело. Хотелось чесать её… чесать и сдирать до костей.       — Бог… Боже! Мадлен! Мадлен, что он… Он же не?.. Мадлен, ведь он… он же…       Она склонилась над землёй, истерически застучала по ней кулаками.       — Мадлен, он...       — Они...       — Что? Кто они?! Он не один? Тогда сколько… сколько их было, Мадлен? Сколько было ублюдков?!       Мадлен промолчала.       — Сколько?! Мадлен, ну же, скажи! Скажи, сколько…       — Трое! — взвыла она.       — Я… я убью их! Голыми руками придушу! Я их убью, Мадлен! Шеи этим ублюдкам сверну!       — Не надо! Не надо, пожалуйста, не надо!       — Я убью этих мразей, слышишь?! Я их убью!       — Не кричи, не кричи, не кричи! Услышат! Пожалуйста, не кричи, пожалуйста, не кричи, не кричи… — тараторила Мадлен, пытаясь подняться.       — Да мне похер! Я от них живого места не оставлю! Они, сука, страдать у меня будут! Я, сука, убью их, я…       — Не надо-о-о! Не надо-не надо-не надо… Не кричи! Не кричи-не кричи… Не кричи-и-и!       Жан поскрёб ногтями свербящие щёки и вновь зарылся в волосы. Глаза драло, белки выскабливало наружу. Чесалось всё, в особенности кулаки, и зуд не унимался ни в какую.       — Хорошо, Мадлен, хорошо! Не буду кричать. Ты только… ты только не нервничай, ладно? Ты только… Так, давай я помогу тебе подняться и…       Но стоило Жану опуститься к Мадлен, как она взвизгнула, отползла и накрыла голову руками. Согнулась пополам, прижала колени к груди и захныкала. Когда Жан подался к ней, выставила ладони и съёжилась.       — Не надо, не трогай! Не приближайся! Не смей, не надо! Уйди-уйди, сгинь! Сгинь-сгинь-сгинь...       — Я не могу, Мадлен, не могу, я… Мадлен! Мадлен, да что ж это… Нет, я…       — Уйди-уйди! Не могу! Я больше… я больше не могу! Не могу больше, не могу! Зачем я… Боже мой! Зачем я… Я-я-я… Не могу-не могу-не могу!       — Мадлен, ты… Почему? За что они тебя так?! За что эти сволочи… Почему они над тобой… Почему они тебя… Почему, Мадлен, почему? Почему?!       Он догадывался почему. Чувствовал всей кожей, чувствовал колотящимся сердцем. Понимал, что подвёл. Понимал, что его не простят ни товарищи, ни Мадлен. Но яснее всего понимал, что сам себя не простит.       Никогда.       — Мадлен! Пожалуйста, скажи почему?! Почему, Мадлен, почему?! — Жан по неосторожности приблизился к ней, и она вскрикнула.       — Не подходи! Не трогай меня, не трогай! Не трогай, не подходи! Я вас… я вас всех ненавижу! Ненавижу вас, ненавижу! Ублюдки, мрази, с... с-сволочи, а-а-а!       — Кого? Кого, Мадлен?! Кого ненавидишь? Кого нас? Кого ты… Мадлен! Кого…       — И тебя… и тебя тоже ненавижу! Ненавижу-у-у… Сгинь, сгинь! Ненавижу вас, ненавижу!       — Кого нас?! Мужчин?..       — М… м… м-марлийцев! Насильники, убийцы, душегубы… Н-ненавижу вас всех, ненавижу!       Жан раскрыл рот… и закрыл. Проморгался. Всё внутри него задрожало, заклокотало. Лоб потрогал — влажный. Жан, должно быть, с головы до пят облился холодным потом. Жан, должно быть, разучился говорить.       — Марлийцев?..       — Ненавижу, ненавижу! А-а-а, уйди, ненавижу!       — Что ты... Мадлен, ты… Я ничего не понимаю. Мадлен!       — П-попробуй в гетто пожить и поймёшь! Всё поймёшь! П-поживи в бедности с чахоточной матерью и младшей сестрой на плечах, и тогда… поймёшь!       — Я…       — Иди, расскажи всем, какая я на самом деле! Мне уже без разницы! В-вообще наплевать! Расскажи, иди расскажи! К ним пойди и расскажи, чтоб они меня опять… — Она запнулась. Страдальчески провыла и размазала липкую кровь по подбородку. — Нет… Нет, не надо! Пожалуйста, не надо! Мама, Аля… Я же из-за них и… Нет, не надо, не надо-не надо-не надо! Не надо! Прости! Прости-прости-прости! Не надо…       Мыслей так много, что за ними не поспеть, и оттого, что не поспеть, кажется, будто их и нет вовсе, будто в голове — зияющая пустота. Тошнота подступала к горлу, и каждое слово Мадлен отдавалось грохотом в висках.       — Хватит! Хватит уже, замолчи! Я никому ничего не скажу, мне это… мне это неинтересно, мне это не надо! Ты мне только скажи, можешь ты идти или нет?       Мадлен не отвечала: не могла прийти в себя. Шмыгала носом и обескураженно поглядывала на Жана.       — Мадлен?       — Н-не знаю, я… не знаю! Я, я…       — Поднимайся, давай-давай! Нельзя возле штаба так долго рассиживать. Давай, ну же, я помогу тебе!       — Нет! — отрезала Мадлен, и Жан от неё отшатнулся. — Не трожь… Не трожь меня, не трожь!       — Ладно-ладно, не трогаю! Я не трогаю тебя, видишь?.. Не трогаю!       Она, наверное, забыла, что хромает: подскочила, расставила руки и чуть не свалилась. Схватившись за живот, зашаркала к набережной.       — Мадлен, ты это куда пошла? Мадлен! — Жан побрёл за ней.       — Я же просила уйти. Просила оставить меня. — Мадлен сняла шаль, надела её как платок и обмотала шею с плечами, перебросив низы за спину.       — Да как я могу уйти? Как я могу оставить тебя… такой?       — Я тебя ненавижу, Шарль. И ты меня ненавидишь. Эту вражду не искоренить. Она… у нас в крови. И ты это знаешь, знаешь!       — Говори за себя. Я тебя не ненавижу, и ты прекрасно это понимаешь. Здорово, если ты меня ненавидишь, но я тебя — нет. Я помочь тебе хочу, я хочу…       — Значит, ты беспросветный идиот.       — Мадлен, куда ты идёшь? В таком виде, навстречу людям… Мадлен, если ты будешь так перед ними расхаживать, у тебя могут быть проблемы! Ты меня слышишь, Мадлен? Слышишь?!       — А тебя волнует?       О, ещё как волнует, что о нём подумают незнакомые люди, когда увидят его рядом с избитой девушкой!       — Мадлен, я прошу тебя, не делай глупостей! Пожалуйста, одумайся! Прошу тебя!       Они вышли на набережную: не столь освещённую, не столь многолюдную, но Мадлен бы так или иначе обратила на себя внимание. Мужчина, стоявший вдали у парапета, испытующе поглядел на неё, но вскоре отвернулся, ибо негоже таращиться на больного человека. Фланирующая подле женщина остановилась, всмотрелась в окровавленное лицо Мадлен. Покосилась на Жана и захотела что-то спросить, но было поздно: они её миновали.       — Мадлен, прошу тебя, остановись! На нас уже люди пялятся! Ты понимаешь, что не только у тебя могут возникнуть проблемы, но и у меня? Причём в первую очередь!       — Так не иди за мной.       Впереди — пара влюблённых. Молодые люди кокетничали, смеялись, но, увидев Мадлен, остолбенели. Они что-то сказали Жану, однако он не расслышал. Обернулся: парень и девушка продолжили путь, уже не хихикая, а с подозрением следя за ним. Мадлен свернула, Жан — за ней. Она начала взбираться по подъёму, ведущему к разводному мосту.       — Мадлен, прошу тебя, остановись! Сейчас же прекрати! Куда ты меня ведёшь, Мадлен? Куда?!       Марлийцы шушукались. Кто-то даже окликнул Мадлен, но она проигнорировала.       — Я никуда тебя не веду, Шарль. Я прошу уйти. По-хорошему прошу. Уходи. И не будет у тебя никаких проблем.       Они всё поднимались и поднимались, а назойливые люди судачили, упрекали. Ветер хлестал и шептал, шептал и хлестал… Правда, совсем не отрезвлял.       — Я не хочу тебя оставлять, Мадлен. Я не хочу уходить! Куда ты так торопишься?       — Домой.       — Домой? По другую сторону — твой дом?       — Да, мой дом.       Они взобрались, и Мадлен замерла — так неожиданно, что Жан едва не столкнулся с ней. Затем она кинулась к ограде и стала через неё перелезать. Упёрлась стопой о прутья, но нога соскользнула, и Мадлен навалилась на ограду грудью.       — Эй, эй! Нет! Нет-нет-нет, стой! Стой, дура, стой, ты что вообще творишь?!       Жан драпанул к Мадлен и прижался к ней со спины, скрутил её руки и вдавился подбородком в макушку. Мадлен завизжала и забрыкалась.       — Нет, не надо! Не надо, пожалуйста, не надо! Не трогай меня! Пожалуйста, не трогай меня! Отпусти… Отпусти меня, отпусти!       — Да я бы с радостью, но ты ведь прыгать будешь, идиотка!       — Буду! Я прошу тебя, отпусти! Прошу тебя, отпусти, дай мне…       — Нет! — рявкнул он. — Одумайся, мать твою! Приди в себя! Что ты творишь?! Ты вообще соображаешь, а?! В жизни тебя не отпущу!       — Пожалуйста… Пожалуйста, отпусти! Отстань… Отстань! Отпусти!       Он закрыл глаза. Башка раскалывалась. А делать-то что? Не уводить же её насильно: так разорётся, что позовут полицейских. Что бы на его месте сделал Армин? Котелок-то у него варит! Да и Жан не промах, только сейчас почему-то глупил. Армин бы лучше справился. Армин бы…       — Какая ты молодец, Мадлен! Просто умница. Такая эгоистка… А про мать ты больную не подумала? А про сестру? А? На ком они ещё будут? Хочешь, чтобы мать умерла? Хочешь, чтобы ублюдки эти и до сестры твоей добрались? Кому защищать, если не тебе? Кто, Мадлен, если не ты?       — Н-не могу, я… Я уже не могу!       — А матери в лицо скажешь, что не можешь? Всё ты можешь, Мадлен. Просто не хочешь. Им без тебя не справиться. Почему ты себя так ведёшь?       — Я…       — Всё ещё хочешь спрыгнуть? Ну, если да, то я умываю руки.       — Я... Нет, я…       — Ты не будешь прыгать. Ты меня поняла?       — Я н-не…       — За мной повторяй.       — Я не б-буду… прыгать… Я н-не… — Мадлен дёрнула руками, и Жан крепче вцепился в них. — Не надо меня трогать, я… Пожалуйста, не трогай! Не трогай меня, не трогай!       — Хорошо. Я отпущу, но только если ты пообещаешь, что не будешь прыгать.       — Д-да не буду я прыгать, не буду… Обещаю! Т-ты только отпусти меня, прошу…       И Жан отпустил. Она опёрлась локтями об ограду, спрятала лицо в ладонях и горько зарыдала.       — Господин, вы её отговорили? — взволновалась марлийка. — Знаете, нынче столько смертников развелось…       — Конечно, всё в полном порядке! — воскликнул Жан. — Можете идти и не беспокоиться.       — Точно? — нахмурился марлиец. — Кажется, эта госпожа на вас кричала. Просила её не трогать, отпустить.       — Она…       — Всё х-хорошо, — тихо сказала Мадлен. — Этот господин, он… отговорил меня прыгать. Я больше н-не хочу прыгать.       — Не слышу, что она говорит?       — Говорит, что всё в порядке, что я её прыгать отговорил, — улыбнулся Жан, и Мадлен закивала.       — Вы до дома её проведёте? — поинтересовалась госпожа. — Справитесь в одиночку? Быть может, стоит куда-то обратиться или…       — Извольте, не надо никуда обращаться! Всё будет в порядке! Уж я с ней управлюсь…       Жан приобнял её за шею, и Мадлен неохотно прильнула к его груди. Поняла, что так было нужно, а оттого не вырывалась и не кричала.       — Ну, мы пойдём! — проговорил он. — Благодарю вас всех за беспокойство, всё будет в порядке!       — Дай Бог… — промолвила женщина.       Кто-то скептически фыркнул, кто-то — исполнился безразличия. И Жан повёл Мадлен за собой.       — Потерпи! Пожалуйста, потерпи. Спустимся — отпущу. У нас проблемы могут быть, понимаешь? Если твоё лицо увидят.       Полминуты Мадлен не сопротивлялась, но вдруг высвободилась, расправила низы шали, натянула её на голову и закрыла ею нижнюю половину лица. Мадлен не учла, что шишка на лбу и разбитая бровь были всё ещё видны.       — Я же просил, Мадлен…       Две госпожи остановились возле Мадлен и спросили, всё ли у неё в порядке, нужна ли ей помощь и представляет ли опасность Жан. Мадлен заверила, что споткнулась о бордюр, что Жан её муж и что они идут домой. Женщины не то чтобы поверили, но, пока раздумывали над ответом, Жан и Мадлен давным-давно спустились к набережной.       — Ты ведь понимаешь, что я не позволю тебе уйти одной?       Она ничего не сказала.       — Мадлен?..       Они прошли штаб ООБ. Мадлен привлекала внимание людей, но, пожалуй, лишь из-за хромоты: раны не были заметны издалека. Она убрала шаль с лица и повязала её вокруг шеи.       — Мадлен, куда ты идёшь, а?! Мадлен!       Ветер стонал — стонал в унисон с Мадлен. Колол щёки и обдувал за пазухой. Кусал.       — Мадлен, пожалуйста, не молчи! Ответь! Ответь хоть что-нибудь!       — Пожалуйста, уходи… — взмолилась она, и плечи у неё затряслись от холода. — Уходи, н-не иди за мной!       — Ну уж нет, я с тобой пойду. Где ты живёшь?       — Нет, не надо!       — Надо! — Жан расстегнул пиджак. — Надо, Мадлен, надо. Ты хоть усрись, а я тебя в таком виде не брошу! После того к тому же, что ты отчебучила…       — Нет! Не трогай меня, не трогай!       — Перестань! Не дёргайся, прошу тебя, не дёргайся! Ты и так знаешь, что я не причиню тебе вреда, так какого хера ты меня прогоняешь?!       Жан снял пиджак, накинул его на Мадлен и просунул ей руки в рукава. Первое время она вытаскивала их, отбивалась, но вот утихомирилась и позволила Жану одеть себя и застегнуть пуговицы.       — Идти можешь?       — Бо-оже… — протянула Мадлен. — Я не знаю, не знаю, я не знаю, я ничего не… Боже! Боже, я не знаю, я…       — Кричать будешь, если понесу тебя?       — Я не… я не знаю, не знаю!       — Скажешь, куда идти? Скажешь же? Кричать и вырываться не будешь?       — Я н-не буду, я… не бу-у-уду, я не…       — Тогда не кричи!       Жан взял Мадлен на руки — осторожно, чтобы не причинить боль и не коснуться ненароком того, чего он не вправе был касаться. Прислонил её к себе, и она, обвив ему шею, впечаталась в неё сопливым носом. Тут же отпрянула, точно в отвращении, заскулила, но объятий не разорвала. От Мадлен не пахло травяным мылом и полевыми цветами — от Мадлен пахло чем-то потным и сальным, пахло табаком. Жан поморщился.       — Куда мне идти?       — Во дворы! Сворачивай сюда, во дворы… — Мадлен задышала порывистей. — Почему… почему ты мне помогаешь? Ты марлиец, т-ты такой же, как они, ты…       — Предлагаешь оставить тебя?       — Я… нет! Не надо, не надо меня оставлять…       — Сказал же, что не оставлю… Успокойся. Что болит, Мадлен?       — Всё! Всё болит…       — Ну всё, тише-тише…       Мадлен то ластилась к нему, как к единственному спасению, то отстранялась в неприязни, шею отпускала, но Жан ругал её и наказывал хвататься. Она слушалась, льнула к нему, но вновь бунтовала; он ей напоминал, и она лениво подчинялась. Жан внимал придушенным рыданиям Мадлен, изнемогал от желания утешить её, приласкать. Оно было несбыточно, и Жан это понимал — прекрасно понимал, и оттого только отчаянней желал.       Жан вышел на знакомую ему улицу, и Мадлен попросила его повернуть в другие дворы. По дороге им попалось несколько человек, но никто из них не заподозрил неладного: стало быть, подумали, что несут пьяную. Жан холода не чувствовал, а Мадлен, обвязанная шалью и одетая в бесформенный пиджак, до сих пор тряслась. Она объяснила Жану дорогу, и они зашастали по закоулкам. Когда дошли до многоэтажных домов, Жан спросил:       — В каком из них ты живёшь?       — Я… — замялась Мадлен. — Я, н-ну…       — Если ты не скажешь, Мадлен, я тебя брошу. Поставлю на ноги и пойду. Будешь сама по ступенькам карабкаться!       Домом Мадлен оказалось непримечательное обветшалое здание на углу улицы. Жан прошёл в него и поднялся на четвёртый этаж по грязной шаткой лестнице. На каждом этаже было по три квартиры, и двери их стояли практически вплотную друг к другу. Из-за одной прозвучал басовитый голос, и Жан подумал, что слышимость в казармах Разведкорпуса едва ли уступает здешней.       Мадлен указала ему на квартиру у лестничного проёма.       — Опусти меня.       Он не преминул её просьбой, поставил на ноги и придержал. Она полезла за ключами, но перепутала карман пиджака и карман платья. Неуклюже расстегнула пуговицы и достала ключи. С дребезгом уронила, но Жан наклонился и подал. Мадлен около минуты возилась с замочной скважиной, а помогать не разрешала. Верхний замок отпирала на полминуты дольше нижнего — Жан от скуки посчитал. А ещё для того, чтобы от лязгающего скрежета не поехать крышей.       Мадлен вытащила ключи, раскрыла дверь, рванула в квартиру и потянула за ручку. Жан не растерялся: взялся за дверь и не позволил ей захлопнуться. Мадлен не прекращала тянуть, не берегла сил и натужно кряхтела, но вот сдалась и ринулась в ближайшую комнату, чем-то громыхнула и навалилась на дверь.       — Уходи! — кричала она. — Вали отсюда!       — Мадлен… — Жан приложился лбом к стене и сердито вздохнул. — Я устал. Правда устал. Мне надоело бегать за тобой, бороться с тобой…       — Ты что, не расслышал?! Вали! Кому говорю!       — Так ты со мной, значит? Я тебе жизнь спас, до дома на руках донёс, а ты…       — Пошёл к дьяволу!       — А пиджак мне кто возвращать будет? Не лето ведь на дворе.       — С окна тебе сброшу твой сраный пиджак!       — Очень вежливо с твоей стороны, — нервно усмехнулся Жан. — Так ты меня благодаришь? Я хочу помочь тебе, Мадлен. Как я могу одну тебя оставить? Ты не подумала?       — Какого хера ты вообще помогаешь мне?! Я тебе не верю, ты это понимаешь?! Ты марлиец! Ты должен донести на меня, чтобы…       — Сто тысяч раз тебе сказал, что я не собираюсь ни на кого доносить! Зла я тебе, что ли, хочу?! Ненавижу я тебя, что ли?!       — Скажи ещё, что питаешь ко мне самые тёплые чувства!       — Питал, по крайней мере. Сейчас — не знаю. Ты так отвратительно себя ведёшь, что и помогать тебе больше не хочется.       — Вот и хорошо! Убирайся.       — Ну и ладно. — Жан направился к выходу. — Всего тебе хорошего. Буду ждать тебя под окном. Сбросишь мне пиджак, я заберу его и больше никогда к тебе не приду. Так ты хочешь.       — Шарль…       — Что?       — Дверь закрой.       — Не нараспашку же мне её оставлять.       — На замок закрой.       — Да как я её на замок закрою, если ключи у тебя? Что, хочешь, чтобы я ключи твои забрал?       — Изнутри закрой.       — Как я тогда уйду?       — Не уходи.       — Что?       — Пожалуйста, не уходи.       Жан почесал затылок. Это она серьёзно?       — Шарль?       — А?       — Ты… дверь закроешь?       Он наощупь провернул замок. В одну сторону не получилось, попробовал в другую. И так же — со вторым. Щёлк-щёлк-щёлк… Три раза на каждый. И они наедине. Взаперти.       — Так ты выйдешь оттуда или нет?       Скрип двери. Мадлен вышла, прошаркала до Жана. В её руке сверкнуло нечто острое, стальное.       — Ты с ума, что ли, сошла?! — встрепенулся он. — Зарезать меня решила?!       — Пока не трогаешь, не буду резать. Не знаю, чего от тебя ожидать. Боже мой, Боже… — Её голос надломился. — Если так сильно хочешь помочь мне, будешь делать то, что я тебе скажу?..       — Ну, смотря что.       — В комнату иди. Прямо, по коридору.       — С чего ты взяла, что можешь мне приказывать?       — Откуда мне знать, чего ты хочешь? Останавливайся.       — Эта комната?       — Другой нет.       — Ладно, понял. Встал.       — Видишь стол?       — Так себе вижу, но… Да, вроде очертания.       — На столе лампа. Спички возле неё. Зажги её, а то у меня… руки трясутся.       Жан провёл ладонью по столу, наткнулся на что-то невысокое и мягкое. Однозначно не лампа, скорее холст. Мутное стекло блеснуло при блёклом свете из окна. Жан потрогал — нашёл. И спичечный коробок тоже.       — Только квартиру мне не сожги… ладно?       — Так уж и быть.       Чирк — неудача. Второй чирк — спичка загорелась. Он поджёг фитиль, и комната озарилась робким мерцанием огня. Жан опустил стекло, покрутил колёсико и уменьшил яркость пламени, чтобы лампа не коптела.       Письменный стол был обставлен холстами, на одном из них — незаконченный пейзаж в мрачных тонах. Рядом — тюбики с маслом, мытые палитра и кисти. А с краю…       — Слушай, Мадлен, а-а-а…       Но поздно было заслонять собой кроваво-красные тюльпаны. Мадлен увидела. Мадлен вспомнила. Сорвалась до того проворно, что и хромать будто перестала. Выронила нож, оттолкнула Жана и с оголтелым визгом повалила вазу; та не разбилась, но треснула.       Вереща и обливаясь слезами, Мадлен топтала зелёные ножки и кроваво-красные лепестки. Головки тюльпанов хрустели под ней, чавкали, а она всё топтала, топтала, топтала… и повторяла, из раза в раз повторяла:       — Сдохни, мразь! Сдохни, ублюдок сучий! Самой мучительной смертью сдохни, сволочь! Сдохни, сука, сдохни!       — Мадлен… Мадлен!       Тот ещё вопрос, чего в ней было больше: ярости или отчаяния.       — Сдохни, мразь, сдохни!       Жан попытался её оттащить, а она лишь громче завыла, задрыгала руками и ногами, упала и отползла в угол комнаты. Скорчившись и прижав колени к груди, выставила руки:       — Нет… Нет, не надо, прошу! Пожалуйста, хватит, не надо! Не надо, не надо, не надо! Прошу, нет, нет…       — Тише-тише, Мадлен, я не…       — Не надо, не надо, не надо! Только не снова, пожалуйста, не надо! Впустила я, впустила! И сейчас снова… Снова сейчас! Нет, не надо, пожалуйста! Пожалуйста, не надо, пожалуйста, умоляю! Только не снова! Не могу снова, не могу…       У Мадлен задралась юбка. На внутренней стороне бедра запеклась кровь.       Жан напряг челюсть.       — Послушай меня, Мадлен… — Он приблизился к ней, а она сомкнула колени. — Я не…       — Нет… Нет-нет, не надо!       — Я не они, Мадлен! Ты понимаешь?! Не они! Я не моральный урод! Я не буду… Не буду делать то, что сделали они! Я помочь тебе хочу, Мадлен! Помочь! Ты пойми… Пойми ты уже наконец! Я тебе не враг. Я хочу для тебя только хорошего. Пожалуйста, не бойся меня! Я не причиню тебе вреда, слышишь? Никогда не причиню. А если вдруг что, у тебя есть нож. Видишь? — Жан положил его неподалёку от Мадлен. — Ты в два счёта со мной управишься. Понимаешь?       — Ч-чего… чего ты хочешь? — Она утёрла нос и расправила подол платья.       — Помочь тебе хочу.       — Ты марлиец…       — Я хочу тебе помочь.       — Закон…       — Мне плевать, — рубанул Жан. — Я хочу помочь. Сколько угодно ножом своим размахивай, а я тебя и мизинцем не трону без твоего разрешения.       — Н-не… не тронешь?       — Не трону.       Мадлен посмотрела на Жана из-за пальцев, шмыгнула и облизнула кровоточащую губу.       — Умойся сходи. И помойся тоже. Переоденься. Я тебя тут подожду, обработаю тебе раны. Принеси аптечку.       — А ты умеешь? Ну… р… раны обрабатывать?       — Умею.       — А ты… не уйдёшь?       — Не уйду.       Мадлен поднялась. Он — за ней. Она боязливо обошла Жана, оставила нож на кровати и сняла пиджак. Передала его Жану и отдёрнула руку. Раскрутила перепачканную в крови шаль, аккуратно её сложила.       — Мамина… — прошептала она.       — Мамина?       — Мама вяжет…       — А…       Она снова заплакала. Заковыляла к шкафу и раздражённо покосилась на истоптанные кроваво-красные тюльпаны.       — Иди. Я уберу. Больше ты их не увидишь.       Мадлен взяла стираное бельё и стираное платье.       — Мадлен?       — А?..       — Ты… Послушай, ты уверена, что справишься без врача? Раны-то я тебе обработать смогу, а вот...       — У меня нет медицинской карты. Сам знаешь, без неё не примут, да и… Что я скажу, Шарль? Что меня… потому что я… — Она отмахнулась. — Не дай Бог, если… Дай Бог, если ничего, если я не…       Мадлен всхлипнула, вернулась к кровати и забрала нож, а со стола забрала спички.       — Только не делай глупостей, — вкрадчиво произнёс Жан. — Я прошу тебя.       — Не буду я…       — А кто с моста прыгал? Не ты?       — Это я не хотела, это я на эмоциях, это я… — Мадлен опять отмахнулась, приоткрыла дверь в ванную комнату. Чиркнула спичкой, зажгла лампу и закрылась.       Зажурчала вода.       Жан сел на стул и упёрся локтями в колени, накрыл лицо ладонями и зажмурился. Лишь сейчас у него появилось время обмозговать случившееся.       Первостепенный вопрос решён: ни Мадлен, ни ООБ не в курсе его происхождения. Товарищи в безопасности. Парадиз в безопасности. Мадлен — не шпион, и никто его не рассекретил. Казалось бы, можно выдохнуть. Можно было бы, да… Если бы с Мадлен всё было в порядке. В том, что она пострадала, не было ни прямой его вины, ни косвенной, но совесть всё равно, зараза, грызла. Пока он ни о чём не подозревал или предполагал неверное, Мадлен хранила собственную тайну и так искусно притворялась, что её было невозможно подловить на лжи. Однако Вагнер подловил. Как? Жану оставалось только догадываться. Как Мадлен попала в город из гетто, что стряслось с её семьёй — догадываться и подавно. Кто она такая? А Мадлен ли? Быть может, и не Мадлен вовсе? Как её зовут? Как звучит её имя?       Сквозь плеск воды донёсся жалобный, болезненный стон. Затем ещё один, и ещё… Мадлен плакала — плакала навзрыд. Жан ломанулся к двери, облокотился о косяк и вслушался.       — Мадлен!       Она замолчала.       — У тебя всё в порядке? Тебе… не нужна помощь?       Идиот. Не мог он ей помочь.       — Уходи! — отозвалась Мадлен. — Уходи, уходи, уходи… Уходи!       — Опять ты за своё?       — От двери уходи! Не открывай, пожалуйста, не открывай…       — И не собирался. Я просто спрашиваю, нужна ли тебе…       — Тут только Бог поможет… — И она продолжила реветь.       Жан долбанулся лбом о косяк, разгневанно пропыхтел. Он ведь не лгал тогда, у штаба. Не лгал, когда сказал, что голыми руками бы свернул шею ублюдкам. Какими бы крепкими и высокими они ни были, боевой подготовке военных Парадиза не сравниться с тренированностью офицеров ООБ. Но шею свернуть ублюдкам мало. Сначала ублюдков надо наказать. Если бы только был шанс…       Жан двинулся к столу, и что-то стрельнуло в груди. Сердце металось как ненормальное, билось заключённым о решётку. С каждым ударом боль становилась сильнее, но притом она как бы тупела, распространялась по всему нему, щекотала за лопатками и между рёбер. И он понял, что боль эта не пройдёт. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Не пройдёт, пока гложет она Мадлен. Тупая, но обволакивающая, копошащаяся в нём, вызывающая тошноту и головокружение. Это была не просто боль. Это были беспомощность и бессилие.       На столе — творческий беспорядок. Незаконченным пейзажем оказалась срубленная липовая аллея — та, в которой они с Мадлен сидели на скамье. Вряд ли Мадлен будет писать этим месяцем картины. Вряд ли Мадлен будет заниматься этим месяцем хоть чем-нибудь.       Жан поднял взгляд. На стене — портрет Мадлен. Голова вполоборота; ясные, счастливые глаза, улыбка до ушей; чистые, мягкие волосы, мерцающие ключицы, расслабленные плечи. Жан слышал вопли Мадлен и в то же время видел портрет. Жан не понимал, где он. Не понимал, что происходит. Её глубокое отвращение и животная ненависть, её крики и слёзы, её раны и кровь, её боль… Всё это было нереально. Всё это не было Мадлен.       — Всё ещё любишь эту жизнь, Мадлен?       Сбоку лежал цветастый альбом — тот самый, в котором он рисовал портрет. Жан открыл и начал листать: натюрморт с увядшими ромашками, два звёздных неба, море, тучи, липа, песок, мужчина. Мужчина со светлыми волосами. Жан пригляделся к нему: белый мешковатый костюм, рюкзак на спине, повязка со звездой на плече. Вот почему Мадлен выхватила у него альбом. А Жан, возможно, ничего бы и не заметил: повязка серой была, звезда на ней едва виднелась. Кто этот мужчина? Он скорее молодой, нежели взрослый или старый. Жан спросит. Когда-нибудь точно спросит.       Жан вырвал два пустых листа и принялся собирать лепестки кроваво-красных тюльпанов. Надо было собрать все до единого, чтобы Мадлен упаси Богиня не вспоминала — не вспоминала ни одну раздавленную ножку, ни один растерзанный лепесток. Жан разложил цветы по листам и свернул их в кульки. Убрал во внутренние карманы пиджака, спрятал вазу в ящик и стал ждать Мадлен.       Но Мадлен всё не шла. А вода — журчала.       Противная дрожь рассыпалась по рукам и ногам. Ладони и стопы похолодели, живот скрутило. Нет. Не могла же она вот так… втихаря? И выла как от боли, и с ножом ушла… Не станет же она? Она ведь обещала. Обещала, что не будет! Что он, вломится к ней? Она ведь просила не заходить! А если она…       — Мадлен! Ты там скоро или нет? Пожалуйста, не засиживайся!       Тишина.       Жан помчался к двери, прильнул к ней ухом. Тихо.       Нет, нет!..       — Мадлен?! — Он постучал в дверь.       — Чего?!       — Ты меня напугала! Кричу тебе, кричу, а ты не отвечаешь… Я думал, что-то случилось!       — Я просто тебя не слышала!       — Скоро выйдешь? Я переживаю, места себе найти не могу!       — Пять минут мне дай, только… не уходи!       — Да нет же! Как я уйду?..       Он вновь уселся за стол. Почесал подбородок, помассировал веки и продолжил ждать. Через несколько минут вода перестала течь. Мадлен громыхала чем-то, материлась и истерила. Вышла босая, в лёгком платьице по колено. Волосы ниспадали мокрыми нечёсаными патлами, тёмная сумка свисала с плеча, а в ладони поблёскивал нож. На слабых ногах она миновала Жана, рухнула на постель и бросила на неё сумку.       — Двигай, — велела Мадлен, указывая кивком на стул.       Жан прихватил керосиновую лампу и поставил её на тумбу. Сел, внимательно посмотрел на Мадлен. Она дёрнулась, сдвинула колени и обвила себя руками.       От неё пахло травой и полевыми цветами — так намылилась, что за километр несло. Кожа красная, чуть разодранная — оттого, наверное, что мочалкой её натирала. На лбу выпирала шишка. Рассечённая бровь кровоточила так же, как и опухшая нижняя губа. Уголки губ розовые, воспалённые, в трещинах. Жан неосознанно сжал кулаки, а Мадлен увидела, отползла к стене и накрылась руками.       — Н-нет, нет, не на…       — Не буду я тебя бить. Лечить — буду. Бить — нет. Это я их бы избил, так что не серчай. Возвращайся, обратно садись.       — У меня нож… Не забывай. Не забывай, потому что если что…       — Да пожалуйста.       Жанов взор опустился ниже. На шее Мадлен — багровеющие пятна в форме пальцев. На запястьях — тоже пятна, тоже в форме пальцев. Мадлен подложила руки под бёдра.       — А прячешь-то чего? Не прячь. Всё равно обрабатывать буду. Давай сюда свою сумку.       — Подожди… — Она коснулась рукояти ножа. — С чего… с чего бы мне тебе верить? Разве ты не связан как-то с ними? В смысле, не с ООБ, а с властью… Н-не знаю.       — Я?       — Ты что-то скрываешь. Ты военный.       — Чего? — В пальцы вонзились иглы. — С чего ты...       — Д-да я… Боже, я как облупленных вас знаю. По походке узнала. А ещё эта манера приказывать, манера держаться… Ты тут не просто так, Шарль. Чего тебе нужно?       — От тебя — ничего.       — Кто ты? Я н-ничего про тебя не знаю, я не знаю, чего от тебя ожидать… Я тебе не верю. Военные, они… всегда цели какие-то преследуют. С чего бы тебе обо мне заботиться? Почему бы тебе на меня не настучать? Я нарушаю закон. Меня должны были расстрелять, но… — Мадлен проскулила, и слёзы потекли по щекам. — Я, я… Боже мой, Боже…       — Я не марлиец.       Она поглядела на него удивлёнными раскрасневшимися глазами.       — Но и не элдиец. Не могу тебе сказать, кто я, откуда я и зачем я здесь. Но тебе должно быть достаточно того, что я не марлиец и что я не имею к марлийской власти никакого отношения.       — Тогда…       — Кто я — не имеет значения. Важно лишь, что я здесь. Рядом. Что я хочу тебе помочь. У нас ведь с тобой куда больше общего, чем ты могла подумать. Ты ведь как и я живёшь под фальшивым именем?       Мадлен вытерла слёзы. Притихла.       — Не бойся. Я не хочу сделать тебе больно. Моё настоящее имя — Жан. А как зовут тебя?