На неведомых тропах

      Джин медленно-медленно просыпается, постепенно осознавая себя. Сонная нега мягко растекается по телу, он перекатывается под тяжелой шкурой на другой бок и тычется носом в край подушки, шумно вдыхая. Вместо привычного слабого аромата сухих еловых иголок он чувствует запах чужого тела.       Описать индивидуальный аромат человека в принципе довольно сложно, потому что нельзя дать точную конкретику, можно лишь вынести вердикт – и Сокджину нравится. Нравится этот конкретный запах. У него острое обоняние и он ощущает, что даже перья в подушке пропитались Джуном. Аромат спокойный, с небольшой соленой ноткой от пота, и успокаивающий.       Джин не хочет вставать. Ему приятно лежать в этой постели и просто дышать. Возможно, отчасти роль играет тот факт, что у него очень давно никого не было, а кровать пахнет альфой. Вторичный пол не так легко определить лишь по внешнему виду, хоть и есть, конечно, некоторые особенности. Но вот у оборотней проблем с этим явно больше, так как они все по определению крепкие и сильные. Однако Намджун явно альфа и его запах намекает на это особенными нотками, которые въедаются Сокджину в нос. Отчасти сам процесс определения альф и омег по запаху – это реакция организма, ничего более. Джин никогда не задумывался о том, что конкретно ощущают альфы, когда определяют омегу. Сам Сокджин вот чувствует легкую щекотку внизу живота, когда сосредотачивается на аромате, а еще небольшие мурашки, бегущие от поясницы к холке. У альф должно быть по-другому.       Джин в последний раз трется носом о подушку и заставляет себя сесть, отодвинув шкуру. В комнате явно теплее, чем он помнит, а значит скорее всего уже день. Он тянется, хрустя суставами, и зевает, когда встает, захватив из-под подушки нож; щурит в темноте глаза, те едва заметно странно блестят и Сокджин безошибочно идет к табурету и одевается, пряча нож в сапоге. Он замечает в темноте, что комната относительно большая и что в ней кроме кровати также есть большой сундук под окном, стол, тумбочка и несколько полок.       Парень осторожно отодвигает тяжелую штору у проема и выходит из спальни, промаргиваясь от яркого света, который царит в основной комнате. При свете дня все можно разглядеть более детально и помимо очага и стола со стеллажом в помещении также есть длинная полка с кучей котелков и различными тарами, под которой стоит массивный комод, явно набитый чем-то под завязку, потому что его дверца приоткрыта, и заставленный сверху непомытой посудой, в которой знахарь определенно что-то готовил. Джин замечает голые стопы на низкой скамье за столом, подходит ближе и видит Намджуна. Тот спит, лежа на боку, сложив руки на груди и чуть подтянув колени. Под головой у него свернутый плащ. Сокджину тут же становится стыдно за то, что хозяин спал на скамье, а он в его постели.       От стола потрясающе вкусно пахнет и Джин смотрит на что-то прикрытое полотенцем. Он точно знает что там и от этого у него во рту скапливается слюна.       Хлеб и молоко.       Этот запах Джин ни с чем не спутает. Последние сухари у него кончились с восьми дней назад, они были жесткие и ему пришлось размочить их в воде, чтобы съесть. А молоко он не пил с начала весны, когда на дворе были первые дни лета. Выменять травы и ягоды на молоко, тем более хорошее, ему удавалось крайне редко, а денег у него не было и быть не могло, потому что, если бы он даже захотел, на работу его в деревне никто не взял бы. Вспомнилось, как он ходил по снегу в Пристанеще (это был последний визит перед затяжной зимой, во время которой до деревни будет не добраться) и пытался выменять хлеб. Ключевое слово пытался. В привычной лавочке вместо молодого омеги и его мужа был отец первого, обветшалый дряхлый старик со злыми глазами, и он помнил об эпидемии красной хори слишком хорошо, потому что в ту осень потерял брата. Джин унижался, он буквально молил и почти ползал на коленях, но ему все равно отказали, сказав, что ни один из корешков не стоит их свежего теплого хлеба, сделанного из лучшей муки, и что ему плевать на какую-то выдуманную Сокджином договоренность с его сыном об обмене, которая на самом деле была.       Это была вторая зима Джина без хлеба. Первая случилось в год смерти папы, когда отца буквально гнали из деревни, ведь он тоже пытался выменять хлеб по первому снегу. Сокджин тогда заметно похудел и когда он пришел весной, то, к собственному удивлению, получил от хозяина лавки искренние извинения. Он выловил его на рынке и, испуганно смотря на осунувшееся лицо, долго просил прощения, а после попросил лекарство для отца. Джин не был таким беспощадным в отличии от старика и дал необходимое. Он отказался от платы хлебом за свои услуги, чувствуя, что его гордость в начале зимы пострадала достаточно, и больше в той лавке никогда не появлялся. Теперь знахарь брал хлеб у милого сухонького старичка, который поселился в деревни всего четыре весны назад вместе со своим мужем-резчиком. Он был добр к нему, никогда не загибал «цену» и говорил, что Сокджин напоминает ему его младшего сына, который умер двадцатым летом от лихорадки. Порою, через него, он добывал себе новые склянки под мази и отвары и пару раз даже получал от его мужа небольшие подарки в виде ступок и половников, искусно вырезанных из дуба. С теплотой Джин вспоминал как его однажды покормили жирным сытным рагу из свинины, что было для него невиданной роскошью, и также изредка поили молоком от их козы.       Сокджин думает о том, что был в Пристанище больше 35 дней назад и что, наверное, стоит сходить туда и навестить Симу с мужем.       Живот Джина пронзительно урчит отчего Намджун резко открывает глаза и также резко садится. Сокджин виновато накрывает живот руками и извиняющиеся смотрит на знахаря.       Тот лишь улыбается:       – Силве ки аром [Здравия с рассветом], – Джин не отвечает, смотрит изогнув бровь и старается не показать, что он понял сказанное. – А, то есть, – Джун хмурится, вспоминая как принято говорить у людей. – Доброе утро?       – Доброе, – смотрит через открытые настежь ставни в сторону леса. – Хотя сейчас, наверное, день.       – Ты только проснулся, значит утро, – встает, опуская босые ступни на половицы.       Сокджин чуть хмурится и смотрит на свои ноги. Он замечает, что доски пола гладко отнаждачены и чем-то покрыты, отчего блестят:       – Ох. Прошу прощения за мое невежество, – садится на ближайший стул и начинает стягивать сапоги. Ночью Джин даже не заметил, что хозяин разулся, когда зашел в дом.       – Ничего. Я просто потом помою полы. Можешь остаться в сапогах, если хочешь.       На этих словах Сокджин достает нож и неловко кладет его на стол, после окончательно стягивает обувь и держит ее в руках. Он видит как Намджун внимательно смотрит на оружие и хватает его прежде, чем успевает это осознать.       Джун, глядя ему прямо в глаза, подходит ближе и тянет руку:       – Ты чувствуешь себя здесь в опасности?       Джин с ужасом прижимает к себе лезвие в чехле и невольно приподнимает верхнюю губу, щерясь и демонстрируя ровные зубы. Намджун подмечает это и лишь удивляется, пытаясь понять зачем человеку так делать.       – Да не нож, сапоги. Я их уберу, – он старается улыбнуться как можно мягче.        Сокджин тут же теряет весь пыл и растеряно смотрит на него снизу-вверх, отдавая свою обувь.       Джун идет к входной двери и вешает их за специальные петли на прибитый на уровне живота гвоздь. Его же поршни¹ стоят на небольшой полочке внизу.       – Я бы не стал забирать у тебя оружие, если ты считаешь, что оно тебе нужно, – возвращается к гостю, замирая от него на почтительном расстоянии.       – Мне жаль. Прости, – он виновато тупит глаза, уложив нож на колени.       «Повел себя как окаем¹. Ужасно», – прикусывает нижнюю губу изнутри.       – Ты не ответил на мой вопрос. Ты чувствуешь себя в опасности? – Джин молчит. – Это потому, что ты омега?       Сокджин вскидывает на него голову и таращится:       – Как ты?.. – он пил отвар, который приглушал его запах омеги настолько, что тот был почти неразличим, и натирал мазью свою пахучую железу. Джин знал, что он высокий и крепкий, поэтому произвести впечатление альфы ему в целом не составляло труда. В деревне все так и думали и, наверное, потому и не рисковали трогать. Живущий в вечном одиночестве в лесу альфа-отшельник. Даже звучит не очень приятно.       Намджун поднимает руки, показывая открытые ладони:       – Я понял, что ты прячешься и никому не скажу. Не переживай. Паените. Ой. То есть прости. Я не хотел тебя пугать. И я не причиню тебе вреда.       Гость шумно выдыхает и откладывает нож на стол:       – Я знаю, – он шепчет это едва слышно и скорее самому себе, но чуткий слух Джуна улавливает это и альфа удивляется еще больше. – Нет, я не чувствую себя здесь в опасности. Я просто... не знаю, привык, что всегда нужно быть на чеку.       – У тебя скоро течка, – это единственное объяснение тому, почему Джин настолько насторожен.       – Примерно через пять ночей после полной луны, – кивает.       Немеченая или просто беспарая омега, которая не хочет ни с кем разделять течку, очень важна у оборотней и бережется Собранием Цветов и Советом Клыков. Омега может быть нетронута и не готова к партнеру из-за банального страха и тогда течка проходит с одним из потерявших запах из-за возраста из Совета Цветов бетой², который помогает пережить боль снадобьями и отварами и ухаживает за течным, помогая есть и пить. Омега также может быть не непорочна и тогда к бете добавляется кто-то из Совета Клыков для охраны. В их поселении подобных омег было очень мало, ведь даже если они не мечены, то с кем-то в отношениях и партнер помогал пережить течку, но Сокджин. Он же живет в лесу, совсем один и очень давно. Сколько одиноких и мучительных течек он провел и сколько раз ему было страшно от того, что кто-то может прийти к нему? Странствующие охотники, одичалые оборотни, кто-то из деревни. Конечно, в Пристанище скорее всего никто не знает, что Джин омега, да и у них в Тектумку никто тем более не в курсе, но Намджун знает какими чувствительными становятся омеги в течку и боится представить о чем думает одиноко живущий в лесу Сокджин.       Живот Джина снова пронзительно урчит, и он заметно смущается и закрывает его руками.       – Сначала поешь или помоешься? У меня есть умывальня и я хотел тебе предложить, если ты сам, конечно, хочешь.       Сокджин вскидывает на него глаза:       – Умывальня? – сам он моется за камышовыми циновками в углу собственного дома или у родника. У него никогда не было специальной комнаты для этого, и он никогда такой не пользовался.       Намджун кивает:       – Да. Правда я пока не успел доделать крышу, но сейчас тепло.       – Тогда может еда после? – ему хочется смыть с себя грязь и пот и уже чистым поесть.       – Как скажешь, – кивает и уходит в комнату, отодвинув тяжелую ткань. Он возвращается с серой простынью в руках, от которой пахнет речкой и мятой, когда Джин тычется в нее носом. – Она чистая. Я ее стирал совсем недавно.       – Спасибо, – встает со стула.       – Я бы одолжил тебе одежду, но у меня нет не моей.       Сокджин понятливо кивает. Обмениваться одеждой могут лишь пары или близкие друзья. Джин в поселении чужой и будет странно, если он одолжит у Джуна одежду.       Намджун идет к очагу, точнее чуть левее и Джин замечает невысокую широкую дверку. Ему приходится сильно пригнуться, чтобы зайти. Помещение не особо большое, но выглядит странно и непривычно. Стены обмазаны чем-то серым и по цвету напоминают камень, а под ногами речная галька, которая шумно хрустит. У основания стен Сокджин замечает небольшие углубления, которые расположены на расстоянии друг от друга, посередине также заметно углубление, которое сейчас забито мелкими камушками. В углу стоит низенькая выложенная явно из речных валунов печка с тоненькой трубой из камней. В ней тлеют угли, а сверху стоит металлическое ведро. Неподалеку от печи стоит уже деревянное ведро с плавающем в нем ковшом. Крыши и правда нет, поэтому над головой простирается голубое небо, а солнце заглядывает сквозь сваи яркими лучами. Небольшое окошко направлено в сторону леса и находится почти у верхушки стены.       – Вода теплая, – Джун снимает железное ведро с печки и ставит рядом с другим. – Я сейчас принесу табурет, чтобы ты мог сесть и у меня есть мыльнянка, – он поворачивается к гостю и замирает, видя его вытянутое шокированное лицо. – Что такое?       Джин ведет плечами, качает головой и продолжает рассматривать умывальню с неподдельным интересом, прижимая простынь к груди.       Намджуна осеняет:       – Ты никогда не мылся в умывальнях?       – Я в них даже никогда не был, – он идет к стене и замирает у углубления, пытаясь понять зачем оно.       – Ох, – Джун шумно выдыхает и внимательно смотрит на него. – Ну головой я понимаю, что вряд ли она у тебя есть, но все же я не думал, что ты даже никогда в них не был.       – Отец из северных краев и у них никогда не было умывален. Только бани. Но он так и не смог ее построить здесь.       – У нас есть три бани.       – Они общие? – он с любопытством смотрит на него.       – Да, – кивает. – Когда очень сильные морозы умывальни не всегда получается прогреть и мы пользуемся общими банями. Эти углубления для угля, – он указывает на ямки вдоль стены. – Осенью и в начале зимы еще можно прогреть камни хоть как-то. Обычно еще стелются циновки в несколько слоев, чтобы ноги не замерзли. Потом их просто сушат в доме.       – Здорово, – Сокджин звучит по-настоящему восхищенно.       – Я сейчас вернусь, – Намджун выходит, пригнувшись, и возвращается с табуретом и небольшим глиняным горшочком. – Вот.       – А это? – берет в руки горшочек, заглядывая внутрь и чувствуя яркий аромат трав. Простынь он повесил на крючок у входа.       – Это мыльнянка с травами. Я ее перетираю, добавляю воды и немного масла, перекипячиваю и остужаю. Получается это. Я не придумал название, но это хорошо пенится. Потом кожа очень чистая, – Джин кивает. – Ну я пойду, – Намджун улыбается и выходит, прикрыв дверь.       Гость раздевается, вешая штаны с рубахой на свободные крючки, и садится на табурет возле ведер воды. Та и правда теплая. Ему очень приятно, что Джун явно развел огонь и оставил угли тлеть, чтобы он не мылся в холодной. Да и вообще, что ему предложили помыться.       Чудодейственное что-то и правда прекрасно пенится и приятно пахнет. Сокджин еще никогда не чувствовал себя настолько чистым после мытья, его кожа почти скрипит. Он очень не хочет надевать грязные штаны и перепачканную в поту, пыли, отварах и крови Чимина рубашку, когда вытирается простынью, поэтому позволяет себе просто посидеть, укутавшись в серую ткань, пока солнце греет затылок и спину, стоя высоко в небе.       В основной комнате сильно пахнет хлебом и подогретым молоком, когда Джин входит. На столе стоит две кружки, тарелки, кувшин и блюдо с белым хлебом. Сокджин неловко замирает с горшочком в руках и простынью на плече.       Джун выходит из спальни. Он переоделся. На нем свободные темно-коричневые штаны и белая рубаха с темно-зеленой вышивкой листьев подорожника у горла и на рукавах ближе к запястьям.       – Приношу свои извинения за то, что принял тебя ненадлежащим образом, – он подходит к омеге, забирает горшочек с простынью и кланяется ему, опустив подбородок к груди. – Ацуелли. [Добро пожаловать.] Мой дом твой ночлег. Мой очаг твое тепло. Моя еда твое угощение       – Спасибо, – кланяется ему в ответ. – Тебе не за что извиняться. Ты дал мне место отдыха, позволил помыться и был добр. Я очень благодарен, – он во время прикусывает язык, чтобы с него не сорвались слова, которые могут его выдать.       Намджун ему улыбается:       – Присаживайся, – указывает на стол. Он убирает мыльнянку на полку к остальным горшочкам и вешает простынь сушиться на одну из веревок.       Джин неловко садится. Джун возвращается и наливает в кружку гостя молоко из кувшина. Он разрезает буханку хлеба на четыре крупных куска и кладет один в чужую тарелку.       – Прости, больше предложить нечего. Я не готовил вчера и не был на охоте.       – Ничего страшного, – Сокджин таращится на белый хлеб.       – Хабере борум апит. Хорошего аппетита, – он отпивает молок из кружки и откусывает от хлеба.       Джин, помешкав, тоже отпивает молока, чувствуя, как его сладкий вкус разливается теплом на языке, а потом неуверенно откусывает от хлеба и шумно выдыхает. Намджун замирает, исподтишка смотря на него. Сокджин набрасывается на еду, остервенело жуя и забивая рот. Когда на тарелку падает крошка, он тут же подбирает ее и отправляет в рот. Кусок стремительно кончается и Джин тянется к кружке. Он старается пить медленно, но у него это выходит плохо и через несколько больших глотков молоко кончается. Сокджин растеряно замирает и наконец замечает как на него смотрит хозяин дома, отчего тут же тушуется, горбясь, и виновато смотрит на него из-под отросшей челки.       Джун улыбается ему, забирает у него пустую тарелку, на которой нет не единой крошки, и просто пододвигает к нему оставшиеся два куска хлеба; наливает ему еще молока из кувшина.       – Я не… – начинает Джин, но его обрывают.       – Ешь.       Он смущенно кусает губы, неуверенно берет второй кусок хлеба и начинает есть. На этот раз чуть медленнее. Намджун наливает ему и третью кружку молока. То и правда очень вкусное, жирное, свежее и немного с пенкой, коровье. И несмотря на то, что Сокджин сыт, он не может остановиться и допивает и третью кружку, доедая крошки с блюда, на котором совсем недавно лежала почти целая буханка хлеба. Сам Джун съедает лишь один кусок и ограничивается одной кружкой.       – Я, – Джин сглатывает и прочищает горло. – Большое спасибо. Было очень вкусно.       – Ты впервые ел белый хлеб? – осторожно спрашивает.       Он кивает:       – Мне никогда не удавалось ничего выменять на белый хлеб. Хозяин ставил слишком большую цену. А тот старичок, у которой я сейчас его беру, делает только черный, – он облизывает губы.       – А как же молоко?       – Также заламывают цену. Я не могу отдать все свои травы за бутылку молока, когда мне еще нужен топор или нитки с иголками, – он смотрит Намджуну прямо в глаза. – Только не надо меня жалеть.       – Я и не собирался. Я просто не понимаю, почему ты никогда не приходил за всем этим в Тектумку. Мы же ничем не хуже людей, разве нет? – чуть склоняет голову к плечу.       – Что ты! Конечно, не хуже. Просто отец никогда не ходил в Тектумку за чем-то и я не имел привычки. Да и что делать человеку, – чуть запинается, – в поселении оборотней.       – А Чимин тебя ничем не смутил? – улыбается ему.       – Что? – он хмурится. Ему вчера все же не показалось?       – Чимин человек.       – Но как? В смысле, – Сокджин подбирает слова, – Сунан сказал, что он его брат, а Сунан оборотень.       – Чимин приемный. Мы были подростками, когда решили полюбопытствовать о жизни людей. Конечно, у нас в поселении часто бывали люди и уже тогда в порядке нормы были смешанные браки, но мы никогда не видели именно деревню людей. Однако мы ее так и не посетили той весной, – он тяжело вздыхает, погружаясь в воспоминания. – До определенного момента мы с Сунаном даже были друзьями и вот тогда нас было трое. Я, Сунан и Бао. Мы уже почти были в черте Пристанища, когда услышали шаги и громкий плач. Мужчина оставил корзину с новорожденным младенцем недалеко от гнезда красных муравьев. В их укусах нет ничего такого, но он был младенцем. В конце концов если бы не муравьи, то малыш просто умер бы от голода или других диких зверей. Сунан принес его в Тектумку. Он ни мгновения не думал, когда достал его из корзины. Тогда он несся по лесу так быстро. Я до сих помню, насколько глубокими были следы от его лап, так он сильно отталкивался от земли. Его семья легко приняла малыша, а отец часто причитала, что не понимает, как можно было бросить ребенка. Примерно тогда же у Сунана родился брат, Хюн, тоже альфа, он был всего на полгода старше Чимина, поэтому его выкормили молоком. И вообще он единственный омега в семье, не считая господина Исюла. Тот вечно бурчит, что в роду его мужа всегда рождаются только альфа и что если бы не Чимин, то он свихнулся бы с ними.       Джин был поражен этой историей и поражен тем, насколько ужасные люди есть в деревне. Если уж кто-то нашел в себе силы бросить младенца в лесу на верную смерть, то чего удивляться тому, что ненавидят его?       – У нас в деревни три омеги человека, они мужья оборотней. Ну и еще один альфа. В прошлом году было два. Но господин Лан умер и наконец воссоединился со своим супругом, – кладет руку на грудь над сердцем и на мгновение закрывает глаза, отдавая дань памяти усопшим.       – Намджун, – он заглядывает ему в лицо. – Меня кое-что волнует, – невольно прикусывает щеку изнутри, заметно нервничая. Еще больше Сокджин начинает нервничать, когда на него смотрят два темно-серых внимательных глаза. – Почему тебя не хотели пускать к Чимину? Тебе не дают выполнять свои обязанности?       Джун грустно улыбается:       – Нет. Дают. Но только если дело не касается беременности и родов.       – Но, например, Бао тебя явно недолюбливает. Он же почти плюется в твою сторону.       – И имеет полное на это право, – встает из-за стола, отодвинув табурет.       – Что произошло? – смотрит на него снова снизу вверх.       – К тебе пришли, – поворачивает голову к закрытой входной двери, полностью проигнорировав вопрос.       – Что?       В дверь стучатся и Джин дергается от неожиданности.       – Открой, – говорит Намджун и идет к очагу, садясь на корточки и бессмысленно возя палкой в потухающих углях. Его плечи напряжены.       Сокджин встает, немного неуверенно топчется, но все же открывает. На пороге Сунан, а за его спиной Юнги, папа Чимина и еще несколько незнакомых ему людей. Он непонимающе хлопает ресницами.       – Здравствуй. Джин, прошу тебя, можешь представиться полным именем, чтобы я мог сделать все правильно? – просит Сунан и отходит от двери, ступая с крыльца на землю.       – Зачем? То есть, конечно, – он теряется. – Мое имя Сокджин. Сын Лиена и Тумара, род мой Ким.       Мужчина ему кивает:       – Сокджин, сын Лиена и Тумара, рода Ким, я Сунан, мои отцы Исюл и Ки и мой брат Хюн приносим тебе благодарность от имени рода Пак, – он глубоко ему кланяется, буквально в пояс, за ним повторяет еще несколько человек. Джин замечает, как у ног Исюла на земле образуется пара темных кружочков. Тот явно плачет и у него сердце болезненно сжимается в груди. Насколько же сильно тот переживал о сыне?       Семья Пак отходит в сторону и Сокджин видит Юнги. Тот смотрит ему прямо в глаза и на нем кипельно-белые штаны и такая же рубаха с красным кружевным узором. Его темные волосы достают до плеч и едва заметно блестят чистотой. Он босой.       – Сокджин, сын Лиена и Тумара, рода Ким, я Юнги, сын Чинхэ и Шина, рода Мин, единственный наследник моего почившего отца и древнего изничтоженного рода, – медленно опускается на колени. Его белые штаны пачкаются в земле и песке мгновенно. Глаза Джина широко открываются. – Я приношу тебе свою благодарность и благодарность моего мужа и смиренно прошу тебя принять ее. Спасибо, что спас моего супруга, спас моих детей и дал моему роду второй шанс, – наклоняется вперед, выставив перед собой руки, и утыкается лбом в землю. Его рубаха также быстро пачкается, как и черные локоны, которые рассыпаются с его плеч и падают на землю.       Сокджин невольно приоткрывает губы в немом изумлении и смотрит на альфу фактически лежащего у его ног. Он уже хочет попросить его встать, когда в голове щелкает.       «Для волка нет ничего важнее семьи и нет ничего важнее своего достоинства. Помни это и уважай это».       Так говорил отец, когда обучал его всему. И Джин понимает, что не может попросить его встать.       – Я, Сокджин, сын Лиена и Тумара, рода Ким принимаю твою благодарность Юнги, сын Чинхэ и Шина, рода Мин.       Альфа отрывает голову от земли и неспешно встает. Он выпрямляется перед Джином в полный рост, расправив плечи. Сокджин чувствует, как его спины касаются. Джун дает ему ковш, полный воды и тихо-тихо шепчет, чтобы слышал только он:       – Ты должен очистить его достоинство.       Джин смотрит на испачканную в пыли и грязи белоснежную одежду Юнги, видит, как пятна въедаются в ткань и видит, как напряжен альфа. Его глаза выдают волнение и внутренний испуг. Он легко делает шаг вперед и когда Мин закрывает глаза, выливает ему на голову воду. Та холодным ручейком струится вниз и Сокджин видит, как из чужого тела уходят напряжение и страх, хоть грязь на одежде и растекается уродливыми пятнами. Юнги полностью расслабляется и открывает глаза. Его губы дрожат в едва заметной улыбке, когда он почтительно склоняет голову:       – Мой муж просил передать свои сожаления о том, что не может быть здесь.       – Я понимаю, – кивает. – И совсем не гневаюсь.       – Я ему передам, – делает шаг назад. – Ты всегда желанный гость в нашем доме, Сокджин, – на этот раз улыбается уже намного яснее и шире, после чего разворачивается и уходит. Семья Пак напоследок также кланяется ему и следует за Юнги.       Джин что-то тихо шепчет под нос, что Намджун не может разобрать, и смотрит им вслед пока те совсем не исчезают из виду.       – Ты получил высшую благодарность и высшее признание от главного представителя рода, – Джун осторожно касается чужого плеча и тот словно отмирает, возвращаясь в реальность. – Поздравляю.       – Но ведь ты!.. – он резко разворачивается к нему и замирает, увидев грустную улыбку на лице напротив.       – Эта благодарность твоя.       Джин напряженно кусает нижнюю губу изнутри. Снова. Намджун почему-то это замечает.       – Ты теперь вхож в их дом не как гость, а как друг. И лишь от тебя зависит будет ли это и правда дружбой, – он возвращается к очагу. – Сунан с Хюном наверняка будут сопровождать тебя, когда ты пойдешь домой. Как соберешься, скажи, ладно? Я приведу их.       Сокджин кивает и устало плюхается на стул, пуская пальцы в волосы. Абсолютно сумасшедшие ночь и день. Примечание: окаём¹ – отморозок.