На неведомых тропах

      Намджун не мог точно объяснить, но он словно чувствовал Джина, поэтому, когда его альфа учуял течку, которая должна была вот-вот начаться и, возможно, даже раньше, чем сам Сокджин рассчитывал – он забеспокоился. И именно по этой причине решил, что проведет все время течки у дома знахаря, охраняя его и его покой. Отчасти свой в том числе, потому что неясное волнение, поселившееся в груди, не отпускало ни на секунду и преследовало чуть ли не во снах. Оно было каким-то чересчур ярким и настораживающим. Понять его природу Джун не смог и просто смирился.       – Вроде все, – Намджун еще раз перебрал в голове все, что взял с собой: хлеб, пару сырых яиц, плотно завернутых в чистую материю, несколько яблок и груш и очень много вяленой говядины. Он выбрал свой самый лучший и вкусный кусок, который делал около двух недель, постоянно проверяя и контролируя процесс. От него исходил легкий пряный запах трав даже сквозь два слоя ткани. Джун старательно нарезал его весь, отчего сумка была тяжелее обычного, на тонкие ломтики, чтобы было удобнее жевать. Если он не ошибся и заметил верно, когда был пару дней назад у Джина, у того зверский аппетит уже в преддверии течки, а во время, наверное, и вовсе ужасный. Конечно, то, что он несет это очень и очень мало, но все же лучше, чем ничего, учитывая, что Сокджин питается в основном кореньями, похлебками из белой мари1 и пойманными в силки некрупными животными.       Намджун предупредил всех в деревне, а в первую очередь вожака, о своем уходе примерно на пяти или семи дней, поэтому обязанности знахаря будут выполнять старейшины из Собрания Цветов и Совета Клыков, если вдруг случится непредвиденное. Он очень надеялся, что все будет хорошо и в случае чего, знаний старейшин хватит для решения проблемы.       По лесу оборотень бежал стремительно, но осторожно, очень аккуратно обращаясь с сумкой, которую держал в зубах. Солнце стояло в зените, но скоро должно было начать ползти к горизонту. Джун должен был успеть добежать задолго до сумерек, но после Чимина с Юнги. Последний заходил к нему утром вместе с супругом и просил навестить Джина и рассказать все о Первом обряде. Намджун, конечно, согласился и умолчал, что в любом случае планировал посетить знахаря. Однако ему показалось, что это понял Чимин. Он смотрел на него как-то странно и явно принюхивался, раздувая ноздри, чтобы лучше уловить одному ему известный запах. Перед уходом омега ему хитро улыбнулся. Вообще Джуну думалось, что после родов Чимин стал более чутким к аромат всех мастей и видов. Но вполне может быть, что ему просто кажется.       Уже поблизости от домика Джун учуял чуть ли не ядреную смесь пахучих трав. Он перекинулся, подошел ближе и рассмотрел большое кольцо сушеных лепестков и стеблей, которое опоясывало весь периметр. Такая идея была неплохой и вполне действенной. Возможно, его альфе станет проще, если нос будут забивать подобные запахи, а не аромат течного омеги.       Намджун поднялся на низенькое крылечко и постучался. В следующее мгновение с той стороны двери что-то звучно рухнуло, а одновременно с этим звуком провалилось в пропасть страха и сердце Джуна. Он тут же приник к двери всем телом:       — Джин?! – его голос сорвался в панический скулеж. Чужаком изнутри не пахло. Все должно быть хорошо. Тогда что за звук?       Сокджин узнал знакомый голос и, пробежавшаяся по телу, дрожь чуть улеглась. Он рвано вдохнул, наполняя горящие легкие спасительным воздухом:       – Д... Дж... Джун, – выговорил лишь с третьего раза. Онемевший язык с трудом ворочался во рту и карябал небо. Сначала животный ужас полностью отступил, оставляя после себя лишь облегчение, но в следующее мгновение он вернулся, пусть и не в таком огромном объеме. В конце концов Намджун – альфа. Глупо надеяться, что он ничего ему не сделает. Альфы опасны для него, а в особенности, если они знают, что он омега, да еще и в течке.       «Джун не такой. Ты это знаешь. Он оборотень и никогда не сделает ничего против твоей воли», – шептал на подкорке уже знакомый голосок, который Джин успешно заткнул.       Оборотень.       Больше для него это слово ничего не значит. Если оборотень альфа, значит такой же, как все. Такой же зверь.       – Я могу войти? – Намджун невольно оцарапал дверь ногтями, когда сжимал руки в кулаки. Хотелось ворваться внутрь и прижать Сокджина к своей груди, грея и окутывая безопасностью. Но он не мог этого сделать, потому что знал, что как только учует чужой запах, скорее всего, кроме желания защитить, появится другое. Намного менее благородное. Джун знал, что он сможет сдержаться и ничего не сделает, но сам факт того, что его тело могло весьма однозначным образом отреагировать, показывая свой интерес, его неимоверно раздражал. В подобные моменты Намджун ненавидел свою природу и жалел, что не родился с каким-нибудь врожденным дефектом. Если бы он не имел запаха и был бетой, как старые альфы, лишившиеся своего аромата из-за возраста, то не внушал омегам в течке, которые были безумно чувствительны в этот период, страх. Но он знает, что внушал его, даже если они его на самом деле не боялись. Джун спал однажды с течным омегой, так как тот попросил помочь пережить этот период, и несмотря на отзывчивость и ластивость, он ощущал легкий страх, исходящий из существа партнера, и это было отвратительно. Как бы Намджун не старался, не был обходителен, заботлив и нежен – сущность омеги где-то глубоко внутри все равно боялась, и это было неисправимо.       А потом был Мэй. Он его не боялся. Никогда. От него даже не пахло настороженностью – ни разу за все время их отношений. Но Джин не Мэй. Джин это Джин. И непонятно как он будет реагировать на его присутствие.       – Да, – Сокджин сгибается пополам, утыкаясь лицом в грязный пол. Он решает принять свою судьбу. Если Джун ему что-то сделает, значит так тому и быть.       – Хорошо.       Но Намджун стоит на месте и лишь прижимается лбом к двери, закрыв глаза и тяжело дыша. Он боится. Боится открыть дверь и почувствовать, как сущность омеги Джина накроет паника. А он знает, что именно так и будет.       – Хватит! – Сокджин звучно рыкает, ощущая запах чужих сомнений даже сквозь дверь. Альфа дергается назад, испугавшись этого слишком уж животного звука. – Либо входи, либо проваливай, – скрипит зубами и сжимает ткань своей рубахи на груди. Боль постепенно спускается оттуда куда-то к животу.       Джун в последний раз втягивает свежий лесной воздух и толкает дверь плечом, входя. В домике полутемно из-за почти закрытых ставней и пахнет травами больше, чем обычно. Но среди этого аромата витает другой, более мягкий и приятный, хоть пока что и не слишком яркий. Значит течка еще не полностью вступила в свои права.       Джин обычно статный, сильный и уверенный в себе сейчас сжимается на полу в маленький комочек смирения.       «Смирения?» – Намджун тянет носом и понимает, что распробовал эмоцию верно. Ему становится тошно.       – Я не трону тебя.       Сокджин издает неясный звук и выпрямляется, смотря прямо ему в глаза:       – Я жалок, да?       – Никогда не говори так, – Джун стискивает ручку тяжелой сумки. – Я знаю, что ты можешь постоять за себя и что уж скорее перегрызешь мне глотку, чем позволишь мне сделать то, чего ты не хочешь, – ухмыляется.       Джин отзеркаливает ее, возвращая:       — А ты собираешься что-то со мной делать?       – Разве что охранять, – подходит ко столу и опускает на него свою ношу. Он открывает сумку, распустив завязки, и осторожно выкладывает фрукты, пару буханок хлеба, яйца и нарезанное мясо.       – Мне не нужна твоя защита. Ты сказал, что я могу позаботиться о себе сам, – боль переползла ниже и теперь Сокджин теребит рубаху над животом.       – Я знаю. Но я не могу уйти. Это все и ради меня самого в том числе. Прости, если это оскорбляет твое достоинство, – оборачивается и разглядывает комнату, все вокруг, каждую деталь – лишь бы не Джина.       Последний мешкает, покусывая левую щеку изнутри, и отводит глаза, чтобы не пялиться на крепкое привлекательное тело. Он старается дышать через раз, чтобы ненароком не ощутить запах альфы.       — У тебя кончилась вода, – Намджун проходит мимо и берет пустые ведра. – Я принесу, – он выскакивает из дома, прикрыв дверь.       Сокджина тут же накрывает неясное беспокойство. Ему начинает казаться, словно на улице, под окнами, на каждом углу, кто-то стоит, выжидая, когда же он выйдет, чтобы наброситься и сожрать его с потрохами. Комната словно наполняется удушающим дымом, не давая толком вдохнуть, и давит на него, смыкаясь железной клеткой. Сознание колотится о стенки черепа и бьет тревогу. Джин заставляет себя встать. Ватные ноги с трудом поддаются контролю, хочется тут же снова рухнуть на пол и не вставать. Он доходит до кровати и раздевается, медленно стягивая с себя штаны, рубаху и сапоги, а потом дрожащими руками достает из-под соломы заранее положенную туда накануне вечером долгорукавку2. Та свободно свисает с широких плеч, закрывая все чуть ниже колен. Кажется, что по дому гуляет ветер, который пробирает до костей и Сокджин морщится, чуть скукоживаясь. Но он знает, что ветра нет и на улице более чем тепло, отчего собственное состояние паники и озноба начинает пугать.       – Это я! – громко оповещает Джун задолго до того, как пинает ногой дверь, за что Джин ему благодарен, и входит в дом, с трудом неся два во истину огромных ведра воды в обоих руках. Он бухает те на их старое место и берет третье. Оно полупустое.       Неожиданно постепенно заползающий в душу страх отступает, а холод будто испаряется. Сокджин вдыхает полной грудью, различая в смешанных запахах комнаты аромат Намджуна. Тот отчего-то заставляет его полностью успокоиться, а тело расслабиться. Кажется, даже боль внизу живота чуть отступает.       – Я принесу еще воды, – разворачивается и идет к выходу, когда его окликают.       – Стой.       Джун замирает и оборачивается       – Останься, – у Джина ухает сердце, когда он это говорит. Больше пути назад нет.       – Я никуда не уйду. Принесу воды и буду под дверью. Я…       Сокджин его обрывает простым взмахом руки:       – Нет. Останься здесь, – указывает перед собой на постель. – Со мной.       – Что? – Намджун непонимающе хлопает ресницами и разворачивается к Джину уже полностью, внимательно смотря на его спину, скрытую под тканью серой и явно сотни раз застиранной рубахи.       Сокджин прикрывает глаза и шумно втягивает воздух, наполняя им легкие, которые приятно щекочет едва ощутимый запах альфы, успокаивая:       – Мне спокойнее, когда ты близко.       Джун шокировано смотрит на него и тупит глаза в пол, невольно облизав стройные светлые ноги, а в особенности икры, взглядом.       У оборотней принято проводить течку с омегой только если была заранее решенная договоренность. Разум должен быть чист, когда омега предлагает себя выбранному партнеру и просит его остаться с ним в этот непростой период. А если все уже началось, то позор тому альфе, который согласится и что-то сотворит с течным. Да, никто не в курсе, что Намджун здесь, но его воспитание и принципы не позволяют ему согласиться, хоть ему и очень хочется.       – Просто будь рядом, хорошо? Я не прошу тебя, – прикусывает кончик языка, нервничая. – Не прошу тебя о большем, – он садится на постель, чувствуя как колется солома сквозь парусину. – Но если что-то случится, то я тебя прощаю, Джун. Это мое решение, и я полностью осознаю себя, – он видит как на чужом лице мечутся ужас, сомнения, ненависть и злость, направленные на самого себя. Их аромат проникает в чужой и разлетается по дому, заставляя Джина дышать реже и прерывистее. – Пере… Перестань. Пожалуйста. Мне больно, – цепляется пальцами за свое горло.       Намджун дергается от чужого хриплого голоса и ставит ведро на пол, пока не уронил: «Он чувствует мои эмоции? Но как?»       – Прости, – закрывает глаза и несколько раз глубоко вдыхает. Запах Сокджина наполняет весь его организм, проникая в каждую клеточку, и щекочет рецепторы, заставляя вбирать его снова и снова. Джун не может остановиться.       – Тебе нравится, – роняет Джин, наблюдая за альфой и тем, как его грудь ходит ходуном.       – Нравится, – подносит ладонь к лицу, закрывая нос и рот и надеясь, что хоть немного усмирит его – не помогает. Даже наоборот, лишь делает хуже.       – Я знаю, что н… – вовремя останавливается. Он чуть не выдал себя. – Я знаю, что вам нельзя, таковы обычаи. Но неужели ты не можешь просто быть рядом со мной в течку? Я не прошу большего.       Джун смотрит на него, чуть опустив веки. Его альфа и сознание борются внутри, почти перегрызая друг другу глотки. Альфа побеждает, потому что Сокджин попросил сам и просит до сих пор, безмолвно, но умоляюще смотря на него снизу-вверх. Намджун сдается. Он бессилен перед собой:       – Повторяй за мной, хорошо? – идет к двери и закрывает ее, запирая, оборачивается к Джину. – Крикудим фит, иноско тиби. Ут димисист дием эт солем, сик игносе нои ет (Что бы не случилось, я тебя прощаю. Как простили день и солнце, так прощают ночь и я), – с каждым словом он подходит все ближе и ближе и замирает буквально на расстоянии вытянутой руки. В полутьме его глаза заметно блестят голубым.       Сокджин поднимает на него взгляд:       – Крикудим фит, иноско тиби. Ут димисист дием эт солем, сик игносе нои ет, – произносит легко и просто, слова слетают с его языка как родные и звучат именно так, как нужно.       Джун смотрит с немым удивлением, а Джин забирается на постель и отползает ближе к стене. Он чувствует страшную слабость и как по всему телу бегают противные мурашки:       – Ложись, – вяло машет рукой, и та падает, потому что у него больше нет сил ее держать.       Альфа мешкает, но слушается. Он устраивается на самом краешке, что все равно непозволительно близко, и смотрит на то, как тяжело опускаются веки на против и дрожат ресницы. Сокджин раздувает ноздри, вдыхая его запах, а потом невольно дрожит от непонятного ему холода, который снова пробирает насквозь.       Намджун, конечно, замечает это:       – Ты замерз?       – Нет. Но видимо в эту течку меня будет преследовать озноб, – ухмыляется и тут же снова обмякает, не в силах даже держать мимику.       – Мы уже сделали непоправимое, думаю хуже не будет, – Джун бурчит себе под нос. Солома в импровизированном матрасе шуршит от его движения, когда он придвигается ближе и касается чужого плеча. – Иди сюда.       Джин подчиняется: отлипает от стены и тут же чувствует согревающие объятия. Крепкое тело Намджуна ощущается как что-то потрясающе мягкое и нужное, хочется ткнуться носом ему в шею и уснуть. Недолгая, но выматывающая боль высосала из него все соки. Сил почти нет.       – Я буду тут и никуда не уйду. Ты можешь отдохнуть, – зарывается во взъерошенные черные волосы, замирая. Сокджин смещается ниже, чтобы все же коснуться кончиком носа кожи на чувствительной шее правее кадыка. Джун заметно вздрагивает, но не отстраняется, и лишь кладет широкую и до безумия теплую ладонь между лопаток Джина, придерживая. – Спи.       – Спасибо, – Сокджин лепечет, уже почти на грани сна.       – Не трать силы, – шепчет и закрывает глаза, глубоко вдыхая манящий аромат, который с каждой минутой становится все сильнее и сильнее.       Несмотря на собственное волнение, которое билось в горле почти тошнотой, близость давно неощущаемого Намджуном тепла, приятный и более яркий, чем обычно, запах заставили его расслабиться, погружаясь в мягкую негу сладкой дремы, сквозь которую он невольно жался к Джину сильнее, ища источник нежного аромата. Просыпается он от тихого, но явно болезненного стона. Судя по тому, как в помещении темно, уже либо сумерки, либо и вовсе ночь.       Джун промаргивается, привыкая ко тьме. Его глаза едва заметно блестят.       Сокджин вновь стонет и старается подтянуть колени повыше, надеясь, что это ослабит боль внизу живота, но натыкается на чужие ноги. Он вспоминает, что не один.       – Свеча, – жмурится, чтобы не выдать себя. – У постели, на полу.       Намджун отстраняется, невольно подмечая как Джин тянется за ним, пытаясь вновь прижаться носом к теплой шее. Альфа внутри довольно урчит, а волк чуть ли не виляет хвостом от радости.       Джун нашаривает металлическую тарелочку и два камешка, садится на постели и неаккуратно чиркает огнивом.       – Ты что? Подожжешь здесь все. Разведи огонь, – Сокджин недовольно бурчит на нерадивого гостя и наконец притягивает колени чуть ли не к груди. Совсем немного отпускает. Но по ощущениям, когда Джун встанет и отойдет, облегчение мгновенно отступит.       – Я просто не хочу тебя оставлять, – Намджун звучит почти виновато, но лишь почти.       – А я не хочу остаться без дома, – Джин касается чужой поясницы, пихая. Ему так сильно хочется задержать руку и провести выше, лаская горячую кожу, но нельзя. Не сейчас. То, что на Джуне лишь штаны – абсолютно точно не способствует его выдержке.       Оборотень тяжело вздыхает, но встает. Он суетится в темноте, разводит огонь в печи, а потом поджигает свечу, поднеся ее к языкам пламени.       – Поешь? Ты наверняка голодный, – опускает подсвечник на стол и выкладывает на чистую тарелку вяленое мясо и хлеб.       – Я не голодный, но, наверное, стоит, – Сокджин с трудом садится, опуская стопы на пол, и тут же шипит. Боль из живота растекается острой вспышкой по всему телу, и ухает вниз, пропадая. Джин знает, что ненадолго, потому что скоро он начнет течь и именно поэтому ему показалось, что все внутренности бухнулись куда-то к тазу.       – Так плохо? – Намджун подходит со свечей в одной руке и тарелкой в другой. Тянет последнюю Сокджину, но тот не двигается с места и лишь крепко сжимает парусину в кулаках, боясь отпустить:       – Покорми меня, – он цепляется за капли своего самообладания и переживает, что если разожмет ладони то исчезнет.       – Что? – спрашивает почти шепотом, не веря своим ушам.       – Покорми меня, – повторяет Джин, заглядывая в неожиданно вспыхнувшие неясным чувством глаза напротив.       Джун сглатывает, ставит подсвечник на низенький табурет, стоящий в паре шагов от постели, и возвращается. Он садится рядом с омегой, неуверенно отламывает от огромного куска хлеба кусочек поменьше, берет мясо и поднимает их, поднося к открытому рту. Сокджин мгновенно забивает рот, остервенело и быстро жуя.       Намджун невольно приподнимает уголки губ и кормит жадного до мяса Джина и дальше. Тот с особой охотой ест говядину. Видно, как он на несколько мгновений и вовсе забывает обо всем на свете и просто наслаждается вкусом. Это не может не радовать. Его волк едва ли сдерживает счастливые поскуливающие звуки от процесса кормежки с рук.       Когда Джун отдает последний кусочек, он относит тарелку к свече и лишь затем идет обратно. Сокджин хватает его за руку, крепко вцепившись в запястье и сжимая почти до хруста, и обсасывает подушечки его пальцев, собирая остатки ароматных трав и запаха с кожи. Намджун замирает, глядя на него широко распахнутыми глазами и боясь пошевелиться.       Тело Джина пронзают тысячи сосновых иголочек, и он невольно тихо стонет, беря большой палец Намджуна глубже и глотая буквально полностью. Джун дергается, ощущая давление языка и изменившийся запах омеги, который оповещает о том, что на этот раз течка началась. Аромат оседает на корне языка горячим медом и ласкает небо, струясь по горлу вниз, пропитывая легкие и весь организм. Внизу живота тяжелеет.       – Вкусно, – шепчет Сокджин с придыханием, выпустив с тихим причмокиванием палец изо рта. – Спасибо, – он отпускает его запястье и снова вцепляется в парусину, заставляя себя силой оставаться на месте. Течка началась – полностью вступила в силу. Ему хочется впаиться в теплое тело и вцепиться зубами в горло до крови, чтобы Намджун не вздумал отходить от него. Это неясное чувство собственничества мешается со страхом, что Джун сам может вгрызться ему в глотку и заставить делать то, что Джин делать не хочет.       От противоречий Джина заметно трясет. Он ведет плечами, пытаясь унять дрожь, но у него не получается.       – Началось.       Намджун кивает:       – Чувствую.       – Сейчас еще ничего, но мне, – покусывает нижнюю губу. – Мне будет больно. Я буду скулить. Справишься?       – Конечно, – Джун касается его плеча, поглаживая. От тепла пропадает дрожь. – Что тебе обычно помогает?       – От этого обычно особо нет толка, но если я трогаю себя, то легче, – Сокджин неловко жмурится. Так стеснительно говорить это все тому, кто чуть ли не насильно здесь. – Сейчас еще от твоего запаха легче. Лучше, чем обычно.       – Я рад, – поднимает руку выше и берет его за подбородок, заставляя посмотреть на себя. – Я тебя искренне простил, – оглаживает тем самым большим пальцем, который Джин облизал, его нижнюю губу. – А ты меня?       Сокджин опускает веки. Его ресницы трепещут, а по телу разливается горячее тепло напополам с болью, которая жжет внутренности, а в особенности живот:       – Да. Простил. Ты можешь... можешь делать, что хочешь.       Намджун невольно облизывается:       – У тебя в первый день самый длинный период вязки?       Джин открывает глаза и едва заметно кивает, чувствуя как его подбородок сильнее стискивают, заставляя замереть.       Сокджин уже начал течь, но скоро станет еще хуже и почти наверняка он полностью погрязнет в своих желаниях и потребности секса вкупе с болью. Конечно, контролировать себя он сможет, но явно не полностью. И продлится это все очень и очень долго. Потом станет чуть легче и все последующие периоды вязки будут короче этого.       Джун делает шаг, еще ближе, теснее, перемещает руку на затылок, пуская пальцы в волосы, и заставляет откинуть голову назад, обнажая шею. Его запах неожиданно заполняет всю комнату, смешиваясь с чужим:       – Сделай себе хорошо. Хочу посмотреть.       Джина ведет. Он шумно втягивает воздух, заставляя легкие наполниться терпким ароматом, и смотрит на альфу сквозь полутьму: наблюдает как желтые отсветы огня в очаге и свечи за спиной Намджуна облизывают его тело, окутывая каждый изгиб блеклым светом.       – Ты такой... – Сокджин звучно сглатывает, поднимает руки и кладет их на его бока, оглаживая. – Такой красивый, – вырывается, воспользовавшись чужим замешательством, и прижимается губами к животу выше пупка.       Намджун на мгновение задыхается, спускает руку ниже и кладет ему на спину, поглаживая:       – Джин.       Тот тянет его на себя:       – Давай ляжем.       Солома хрустит под их общим весом, а парусина чуть скрипит. Сокджин тяжело дышит, когда поднимает край долгорукавки, задирая ее до живота. Джун опускает глаза вниз и покусывает губы, разглядывая манящую наготу.       Джина затапливает смущение. Он зажмуривается и медленно касается своего возбуждения, хоть и зудит совсем в другом месте.       – Открой глаза, – Намджун тянется ближе, трогает плечо, сжимая и впиваясь в него пальцами. Его альфа сходит с ума и требует непосредственного участия в процессе, а не просто наблюдения. Во рту скапливается слюна все его тело сводит болезненным желанием, а внутренности забивает смесью из их запахов.       – Нет, – голос дрожит, как и он сам, сосновые иголки превращаются в железные и пронзают насквозь, заставляя органы кровоточить.       – Джин, посмотри на меня, – сползает ниже, пытаясь заглянуть в глаза. – Джин.       Омега вздрагивает от глубоко тембра голоса, но веки не поднимает. Джун недовольно рычит и прижимается к нему всем телом, тычась лицом в шею:       – Ты не слушаешься, – отталкивает его руку, чтобы между ними не было преград.       Член Сокджина упирается куда-то в живот Намджуна, а он сам чувствует плотный бугорок своим бедром:       – Джун, что ты?.. – срывается в скулеж, когда широкая ладонь сжимает его ягодицу, отводя ее в сторону. – Намджун!       – Тебе неприятно? – ползет пальцами в ложбинку, ощущая горячую кожу с тонкими волосками и густую смазку, которую собирает и размазывает по мягким половинкам.       – Меня, ох, духи, меня так давно никто не трогал, – Джин врезается ногтями в кожу на ребрах.       – Сколько?       – Почти два года.       Джун тихо скулит от больных воспоминаний, которые острым ножом впиваются в сердце, и целует кадык, стараясь приласкать Сокджина своим теплом:       – Прости. Я опоздал. Мне так жаль.       – О чем ты говори… М! – проглатывает конец вопроса и громко мычит, когда чувствует внутри себя палец.       Намджун растягивает его и покрывает короткими влажными поцелуями шею и ключицы, позволяет впиваться в свою кожу до синяков и царапать огромный шрам на спине, иногда шепчет всякие глупости и поуркивает от удовольствия:       – Умница. Расслабься. Я все сделаю.       Джина выгибает в пояснице, когда в нем оказываются сразу три пальца, которые задевают одну из чувствительных точек и наполняют его, даря облегчение. Появляется ощущение, что стенки живота обволакивает что-то мягкое и теплое, унимающее боль. Он едва слышно стонет – его член трется о чужой подтянутый живот, пачкая тот мелкими полупрозрачными каплями. Сознание плывет, а тело тонет в сладком упоении близости. Сокджин закрывает глаза и водит носом по спутанным волосам альфы, жадно вдыхая манящий аромат. Сущность омеги растекается под каждым движением Джуна безвольной лужицей. Весь испытываемый ранее ужас от возможных действий оборотня отступает, оставляя после себя лишь нежное удовольствие с привкусом искреннего и жгучего желания.       Джин не помнит себя еще очень и очень долго. В его памяти отпечатываются лишь уверенные касания, резкое трение и плещущееся во всем теле блаженство, которое захватывает разум, почти лишая рассудка. Сокджин не уверен что он говорил, какие звуки издавал и что именно делал, но когда приходит в себя, в очаге уже дотлевают угли, а свеча сгорела до основания. Сквозь щелочку между ставнями на пол падает тонкая светлая полоса солнечного света.       Намджун собирает языком капельки пота со взмокшего лба и поглаживает бедро, пробегаясь по нему пальцами в легкой щекотке:       – Как ты?       – Прекрасно, – Джин отстраняется, понимая, что сейчас он буквально лежит на альфе сверху, и падает рядом на спину, чтобы наконец вдохнуть полной грудью пропитанный их смешанными запахами воздух. Его рубаха в полном беспорядке: мокрая от пота, смазки, искомканная и задравшаяся выше груди. Он приподнимает бедра и опускает ее, прикрываясь. Ткань неприятно липнет к коже. Затылок чуть побаливает и Сокджин смутно вспоминает как его тянули за волосы, заставляя прогнуть шею и дать к ней больше доступа. Он ощупывает ее, пытаясь понять есть ли какая-то боль кроме затекших мышц.       – Я не кусал. Только целовал и облизывал. Там нет следов, честно, – Джун приподнимается на локтях, разглядывая его. Звучит он скорее виновато, чем довольно.       Сокджин расслабленно выдыхает:       – Хорошо, – и прикрывает глаза, позволяя телу расслабиться. В обрывках воспоминаний всплывает чувство почти безграничного облегчения от чужих ласк и чуть ли не полностью отступившая боль. У Джина никогда такого не было – безболезненного периода вязки. Оказывается, это очень и очень приятно.       Звучно трещит солома и шуршит пропитанная их потом парусина. Сокджин лениво поднимает веки и видит как Намджун поворачивается к нему спиной, отползая к краю. Джин тут же напрягается, думая, что он обидел его своими подозрениями, но затем слышит рваное дыхание и чувствует изменившийся аромат. Он переворачивается на бок, тянет к Джуну руку и заставляет его прижаться спиной к своей груди.       – Не трогай, – почти молит тот, издав едва слышный скулеж.       – Почему? – смещается ниже и тычется носом в заднюю сторону шеи альфы, пока его пальцы осторожно гладят солнечное сплетение круговыми движениями.       – Просто не надо. Я себе этого не прощу, – затуманенное чужой течкой сознание Намджуна наконец забило тревогу.       «Я отвратителен», – думает, пока не в силах больше справляться с напряжением и болью в паху, пускает руку под край штанов, сжимая твердый ствол.       Джун нарушил все возможные устои и обычаи, он трогал Сокджина, прикасался к нему так, как не должен был, и измывался над его телом в самый важный для омег период, хоть и не имел на это никакого права, ведь они не обговаривали это заранее. Сейчас уже поздно жалеть и сокрушать, поздно отступать. Он поможет Джину, а когда все закончится – понесет справедливое наказание от Собрания Цветов и Совета Клыков.       – Хорошо, – Сокджин поднимает руку выше и накрывает ладонью грудь ровно в том месте, где бешено колотится сердце. – Ты не сделал ничего плохого. Ты помог мне, как я и просил. Сейчас тебе тоже нужно расслабиться. Давай, – гладит горячую кожу.       Чужие слова никак не помогают, но подстегивают наконец сбросить напряжение. Намджун быстро двигает рукой, срываясь в дерганый и быстрый темп, тихо мычит, стараясь прижаться к омеге теснее, и жмурится до мельтешащих под веками звезд.       Джин касается губами линии роста волос и шепчет на ухо:       – Кончи для меня, Джун, – кусает альфу прямо в холку – одно из самых чувствительных и важных мест у оборотней.       Намджун крупно вздрагивает, испускает шумный полувздох-полустон и обильно кончает, пачкая ладонь белесыми каплями. Он мгновенно обмякает, выпадая в легкую прострацию.       – Хороший, – Сокджин тянет похвалу долгим распевом, улыбается, переворачивает Джуна на спину, нависая сверху, и поднимает испачканную руку, слизывая горькую сперму с негромким довольным чмокающим звуком.       – Джин… – вяло дергается, пытаясь остановить что-то настолько интимное и развратное, но терпит неудачу, потому что его держат слишком крепко.       – Тш, – трется щекой о костяшки. – Нам нужно отдохнуть. Времени не так много, – устраивает голову на широкой на груди и обнимает поперек талии, блаженно выдыхая.       Примечание:       белая марь¹ – однолетнее растение. Стебель сильноветвистый, покрыт мучнистым налетом. Может достигать в высоту до трех метров. Раньше в Древней Руси из него варили похлебки и добавляли в супы, сейчас для нас это сорняк;       долгорукавка² – женская праздничная рубаха в Древней Руси, я взяла лишь название и увеличила длину края до ниже колен.