Бесполезные цифры

– К-к-капитан?.. Он молчал. Не знал, что сказать. Это Венди, Венди была во всём виновата! Маленькая, озорная, дерзкая и совершенно не имеющая представления о том, что именно делает… Кукольно-красивая… манкая… едва ли созревшая! Нет, нет!!! Совсем ещё не созревшая! Крошка! Девочка! Разбойница… бессовестно расхаживала по каюте в одних панталонах и ночной блузе: крошечная остренькая грудь так и торчит! Закидывала ноги на стол, игриво подражая пиратским манерам капитана Крюка, демонстрировала ему свои волшебные коленки! Не зная стыда, усаживалась капитану на руки, требуя внимания и поцелуев на ночь, раз уж он взял её под своё крыло, и Крюк был вынужден отодвигать её от себя подальше, чтобы не напугать! Плескалась при нём в ванной! При нём – при мужчине! Сидела по шею в воде, да, но Крюк-то знал, что она обнажена! Готов был скулить, лезть на стенку, вставал из-за стола, чтобы сбежать, выкинуться за борт и утопиться, а она тогда просила подать ей его же камзол в качестве халата, раз уж он поднялся с места… и он, дурак, подавал… Искусительница! Маленькая бестия! Сколько ей тогда было лет, когда она осталась с ним на корабле? Двенадцать? А теперь сколько? Тринадцать? Четырнадцать? Животик выпирает совсем, как у юной крошки… Кожа нежная… нетронутая… пахнет сладко-сладко… и мягкая такая, что в глазах темнеет… Стоя перед девочкой на коленях, капитан, пьяный от ужасных, преступных, грязных и невыносимо головокружительных мыслей, мучимый жаждой, какая терзает только очень одиноких и замкнутых мужчин, рисовал пальцем, едва дотрагиваясь до божественно прекрасного животика, несмелые узоры вокруг пупочка. Венди, как всегда, не зная рамок приличия, явилась к нему почти нагая, намереваясь отойти ко сну: она была зла на свой новый бельевой корсет, обозвала его бесполезной и жутко неудобной вещью, заявила, что не намерена носить подобное и что на корабле ей такая одежда ни к чему, сказала, что более глупый предмет гардероба и придумать сложно. Гневно подёргала запутанный узел шнуровки, что располагалась спереди, случайно затянула его ещё сильнее, по-хозяйски взяла капитана за крюк и сама распорола им ленту. Миленький атласный корсетик скользнул к ногам, обнажая живот и грудь, Крюк пал перед Венди на колени в попытке перехватить его, но поймал в руку только совсем недавно обозначившуюся талию, хотел зажмуриться, чтобы не глазеть на девственно-розовые малюсенькие сосочки, и – не успел. Глаза впились в них, Венди сообразила, что она уже не ребёнок, чтобы вот так сверкать грудью перед взрослым мужчиной, хоть он, фактически, заменял ей теперь отца, прикрылась, и капитан Крюк перевёл ошалелый взгляд на сказочную мягкость животика. Потрогал его. Заскрежетал зубами. – Ч-что В-вы делаете… - Венди задрожала, но не отошла, не отпрянула, так как, видимо, понимала мало и – не испугалась, а ощущения ей, наверное, даже немного понравились. Ответа опять не последовало. Что тут скажешь? Капитан уже принял решение застрелиться, если не сможет себя сдержать и причинит девочке страшный вред, и кубарем катился вниз, в самую пропасть ада, к неминуемой своей погибели. Длинный палец обвёл пару кругов, один разок позволил себе вертикальную линию, спустился от центра вниз до резиночки панталон, задержался там, вернулся обратно и утонул подушечкой в пупке. С выражением полного недоумения на лице и с румяными щёчками Венди смотрела на происходящее сверху вниз, а Крюк не решался ни заговорить, ни даже поднять на девочку глаз. Что-то происходило с ним, Венди не знала – что (вернее, знала, с детства видела такое у братьев, но не знала, как называется и что это значит, когда мужчина – взрослый), хотя часто замечала за ним это странное состояние, этот вид тревожил её и будоражил, вызывал страх, любопытство и желание разглядывать. Венди разглядывала. По утрам, в основном, чтобы капитан не видел, пока спал, так как он явно смущался, если это случалось с ним при ней, торопился отодвинуться или уйти. – В-вы… посмотреть хотите?.. - предположила Венди сухим от волнения голосом, припомнив, как папа однажды, когда думал, что никто не видит, целовал мамино плечико и тихонечко шептал, что хочет любоваться её прелестями. Венди всего-то раз стала случайной свидетельницей такого разговора, явно не предназначенного для её ушек, да и не поняла ничего, к тому же, помнила только, что мама предложила ему подняться в спальню, где он мог бы смотреть на неё, сколько пожелает, и делать всё, что захочет. Интуитивно догадываясь, что капитан снова ничего не скажет, маленькая Венди, по животику у которой так и скакали табуном мурашки от странной ласки, робко опустила руки. Крюк распахнул свои длинные ресницы, глаза его сделались огромными, как две монеты, он открыл рот, обронил стон, какой девочка никогда в жизни раньше не слышала, и какой, если честно, очень сладко лёг на её слух, тело отозвалось необычными тёплыми покалываниями, а капитан, закусывая губы, нарисовал от пупка ещё одну линию, на этот раз – вверх, намечая контур, которому однажды суждено было стать умопомрачительно сексапильной ложбинкой в декольте. У Венди почему-то подкосились коленки. Она как-то инстинктивно опёрлась руками на широкие мужские плечи, чтобы не упасть, Крюк снова придержал её за талию, чудесный пупочек оказался прямо у него перед носом, и… бережно-скромные губы, горячие, как солнечный ветер, сложились в поцелуй сами по себе. – Ах!.. А!.. - Венди вцепилась в Крюка ноготками, но опять, опять не убежала, – Что… Вы ч-что… поцеловали… меня..?! П-почему… з-зачем… Она запнулась, раскраснелась, капитан всё молчал, осторожно обнюхивая бархатную девичью кожу, шумно вдыхая её невинный аромат, его кисть неосознанно сжимала хрупкую талию, гладкая сторона лезвия крюка обжигала холодом, и Венди пробормотала на всякий случай: – Мне нравится… меня раньше не ц-целовали… т-только мама… н-но… н-не так… Хорошо, что Крюк не расслышал этот комментарий целиком: он держал в руках совсем ещё крошку, и при упоминании её мамы предпочёл бы, наверное, нанизать сам себя на лезвие своей же шпаги. Или плохо, плохо, что не расслышал, ему и следовало бы уж лучше убить себя, чем… он, трясясь всем телом, медленно прижался к животику колючей щекой, теряя рассудок. Сознание, и так едва ли ещё теплящееся и беспокойно звонящее в тревожный колокол, дало после слов «мне нравится» серьёзный сбой. Рука, украшенная перстнями, отправилась изучать нежный изгиб спинки, знакомиться с лопатками и поясницей, а рука с крюком обняла Венди в колечко. – Ой… ой… - всё, что происходило, откликалось у Венди… кое-где. Следуя неизвестным инстинктам, она тоже обняла капитана, зарылась пальчиками в корни чёрных волос, ощущая его жар, решила, что Крюку, наверное, как и ей, тоже иногда хочется внимания и поцелуев на ночь, пригладила кудри. Капитан хотел посмотреть на неё, отпустить, умолять простить его, но Венди… Венди! Маленькая, глупенькая, сахарно-медовая, бедовая Венди! Выпустила коготки… почесала его у затылка, расправила дикую шевелюру… голубые глаза снова не сумели подняться к лицу, споткнулись о махонькую девчоночью грудь. Крюк вообще мало видел грудь, а такую юную и вовсе, понятное дело, никогда… всё ещё стоя перед девочкой на коленях, как перед богиней, он смотрел, оцепенев, не меньше пяти минут, а Венди, тоже боясь пошевелиться, ужасно смущённая, встревоженная и неожиданно довольная, глазела на застывшего капитана и на то, как одна секретная часть его тела… подёргивается. К моменту, когда кисть с золотыми перстнями снова тихо пощекотала линию поясницы, Крюк выглядел совсем отчаявшимся. Краем сознания догадываясь, что Венди, будучи девочкой бойкой и дерзкой, просто-напросто пнёт его со всей силы, если испугается, и – рассчитывая на это, Крюк, не в силах устоять, потрогал один упругий сосочек. Почувствовав ещё целый прилив новых ощущений, Венди удивлённо пискнула, сжала кудри в кулаке, капитан тогда, наконец, посмотрел на неё, как пьяный, руку не убрал, потеребил ещё немного, и девчачьи щёки зажглись огнём пуще прежнего. – Что… с-со мной… к-капитан… Вопрос прозвучал глухо, боязливо, и лучше бы было Венди помолчать, так как мысль о том, что эти… касания… вызывают у девочки определённые… реакции… свела капитана с ума. Разумеется, Венди не была таким уж ребёнком, как предпочитал думать о ней Крюк, с самого начала не была: она знавала влюблённость, знавала горечь неразделённых чувств, живо интересовалась поцелуями и другими нежностями, вполне могла чмокнуть капитана в щёку в качестве благодарности за тот или иной знак внимания, смущалась, совсем как взрослая леди, если он не мог сдержаться и говорил комплимент, любила даже сама как бы невзначай бросить ему парочку милых слов, скользящих на грани, из которых Крюк заключал, что является объектом её интереса, сгорал в чувстве вины за то, что испытывал взаимные чувства, и – молчал, упрямо отворачивался, держался холодно, отстранённо… Скорее всего, Венди думала, что вовсе не занимает капитана Крюка, поэтому и вела себя так… вызывающе. Стремилась завоевать его расположение, завладеть вниманием, всячески показывала, что «взрослая», щеголяла перед ним полураздетая, дерзила, нарушала личное пространство, падала ему на колени, когда он сидел за столом или у клавесина, шептала на ухо… И понятия не имела, как сильно капитан Крюк из-за всего этого мучился. Корил себя, ненавидел, обзывал себя похотливым мерзавцем, назначал сам себе наказания, драил палубу, например (пираты буквально офонарели, когда увидели его таким в первый раз, однако, так как истинные причины этого поведения, столь нетипичного для их вальяжного и надменного лидера, были им неизвестны, зауважали его за это больше, чем когда-либо), потом приползал в каюту, уставший, валился на софу, и малышка Венди в своих панталонах была тут как тут, бездумно усаживалась на вспотевший стальной пресс, хохотала, заявляла, что благородным пиратским капитанам вроде него не следует заниматься черновой работой, потом убегала, ковырялась в ящике, прибегала с расчёской (всего – пять зубцов, идеально для пышных кудрей) и маслом и освежала шикарную капитанскую причёску. И Крюк – умирал, закрывал глаза и молил всех богов, чтобы те даровали ему сиюсекундную смерть и чтобы девочка не вздумала сдвинуться с его живота ниже и не угодила бы своей чудной попкой прямо на его неугомонную и позорную (а также впечатляющую) эрекцию. Крюк не заметил, как другой маленький сосочек, тот, что был оставлен до этих самых пор без внимания, попал под его пугливые поцелуи. Он не облизывал его, не кусал, не делал с ним то, для чего он был предназначен, даже почти не обнимал губами, только дышал горячо и смыкал уста у самого острия. Венди трепетала. Она теперь отчётливо чувствовала, где именно отзывается каждая осторожная ласка, она ощущала подобное и раньше, ещё даже до того, как летала с Питером Пеном в воздушном менуэте: когда спала и мечтала о поцелуях… Поцелуев в её жизни было уже очень много: заботливых – от мамы с папой и от капитана Крюка, преданных – от братьев, когда те были маленькими, и от капитана Крюка, милых и тихих – от капитана Крюка, нежных – от капитана Крюка, чувственных, новых, этих, что сейчас, – от капитана Крюка… но пока ни одного «взрослого». Хотя эти, чувственные, уж точно были не детскими… Они были… были… Венди не сумела подобрать слово. Они нравились… Они никак не могли принадлежать равнодушному к ней человеку… Они обжигали, дурманили… Венди вообще не знала, что можно целовать – так. Ей казалось, что у капитана есть вторая рука, невидимая, и что она прямо сейчас щекочет её живот изнутри. Ещё, ей хотелось называть его «Джеймс», но она боялась. Капитан Крюк больше не представлялся ей стариком, о, нет, она даже выяснила, что ему тридцать четыре года, то есть, он почти на десять лет младше отца… Отец же не старик?.. Но Венди, как бы срочно ей не хотелось вырасти и привлечь внимание капитана, понимала, что она – маленькая. И не могла представить себе ситуацию, в которой обратилась бы к Крюку по имени, и в которой Крюк бы ей это дозволил. Удивительно, но капитан Крюк в эту самую секунду думал (настолько, насколько вообще мог ещё думать), похожую мысль. Он-то, естественно, называл Венди по имени, в этом не было ничего особенного, но он хотел произносить её имя сейчас, хотел украсить его разными красочными и совершенно неподобающими эпитетами, хотел добавить к имени принадлежность одним маленьким личным местоимением… и это вызывало у него отвращение к самому себе, так как имя, вязким сиропом переливающееся во рту, было именем юной невинной девочки. Но… она ведь уже немного выросла с тех пор, как они познакомились?.. И… она вырастет ещё?.. Он, Крюк, не стареет, он выбрал для себя этот возраст, и Нетландия покорилась его желанию так же, как покорилась желанию Пена. Маленькая Венди могла бы дорасти лет до двадцати, к примеру… до двадцати пяти… да хоть до тридцати четырёх, а дальше – он мог бы выбрать снова начать нанизывать годы на ниточку своей никчёмной жизни, и двигаться вперёд во времени вместе с ней… – Гадкий… - прошипел он сам на себя, отпустил Венди, сел и закрыл лицо рукой, чувствуя приступ тошноты от собственных глупых надежд и фантазий, – гадкий, мерзкий… ублюдок… Ноги его, согнутые в коленях, были расставлены, то место, на которое глазела Венди, торчало вверх, позволяя сполна оценить… размер… почему-то ей хотелось его потрогать, или чтобы капитан потрогал её, откуда взялись такие постыдные идеи – девочка не знала, но и осмыслить их особенно не была пока способна. Она тоже опустилась, принимая идентичную позу, только сомкнув ножки, коленки немножко соприкоснулись со внутренней стороной мужских бёдер, Крюк шумно выдохнул, устремил на почти полностью нагую Венди ошалелый взгляд, и девочка, не думая даже прикрывать грудь, которую капитан только что ласкал губами, прошептала: – Можно я тоже Вас поцелую? В губы? Венди… чистый, непорочный ангел, сказочный голосок… Крюк хотел запретить ей, хотел надеть на неё дурацкий корсет и затянуть так, чтобы Венди не смела больше вылезать из него, но девчонка, видимо, не собиралась дожидаться от него разрешения. А ещё она, видимо, понимала кое-что в поцелуях. Так как она не просто чмокнула капитана, куда планировала, не просто вытянула свои аппетитные невинные губки, а разомкнула их, приоткрыла в надежде получить ту самую «взрослую» взаимную нежность, и Крюк, понимая, что пропал, и что гнить ему за это в Аду вечность ещё более долгую, чем та, что он уже отбыл на проклятом острове, зажмурился и ответил на поцелуй. Тоненькие и грациозные, как ветви стройного деревца, ручки обняли его за шею, Венди постепенно прильнула к капитану обнажённой грудью, её сердце, он чувствовал, трепыхалось, как бешеное, да и его, к слову, тоже, девочка с трудом хватала воздух, но от губ с пряным привкусом оторваться никак не могла. Крюк плыл по течению. Прервать этот изумительный поцелуй, лишь слегка скользящий на поверхности, неглубокий, ласково задевающий усы, он был не в силах, вторгнуться в него тоже не осмеливался. – Я люблю Вас, по-моему. Шёпот потерялся во вздохе, растворился, едва слетев с влажных губ, но капитан услышал его так явственно, словно бы Венди пропела эту роковую фразу мелодией, словно высекла её глубоко в деревянной обшивке брига вместо названия, словно оттеснила золотом прямо на уставшей пиратской душе. Любит. Что она может знать о любви, маленькая наивная девочка? А он, что может знать о любви он – человек, способный лишь на гнев и зависть? Но ведь он любит её, любит давно, точно любит. И боится её, как огня. И мечтает в этом самом огне сгореть. И горит… – Венди… - имя, наконец, прозвучало, прозвучало с такой интонацией, будто капитан сейчас расплачется. – А Вы..? Вы меня любите..? Целуют, кого любят… Вся привычная девчачья дерзость испарилась, а вместе с ней и бойкий нрав, и слепая напористость – их как не бывало. Венди больше не целовала Крюка потому, что не могла, она еле дышала, а Крюк целовал её щёки, брови, лобик, носик, ушки, шею, снова щёки. Её так и трясло от волнения, а ещё – от страха услышать ответ. Лучше было бы сказать ей, что она – просто девочка, что она миленькая, и не более, она бы тогда заплакала, её сердечко опять было бы разбито, но оно бы зажило, снова научилось бы верить в добро… Крюк так и думал сделать, но сказал почему-то: – Люблю, - и это был приговор. Сейчас Венди захочет играться с ним в мужа и жену, захочет целоваться утром, днём и вечером, ходить под ручку, обниматься, говорить романтичные слова… чем там ещё в представлении маленьких девочек занимаются влюблённые?.. Уж конечно, она не предполагает, что взрослые, когда нравятся друг другу и разделяют чувства, разделяют также и – ложе, вряд ли она вообще имеет об этом хоть какое-то представление… Правда… он ведь мог бы рассказать ей, мог бы научить, подсказать… постепенно, не сразу… От этих мыслей снова затошнило. Как можно было пасть так низко, капитан Крюк не понимал. Как можно было влюбиться в маленькую девочку, в хрупкое, хрустальное чудо, – тоже. – Что теперь будет?.. - спросила Венди бесцветным дрожащим голоском. – Ничего, - и это был единственное верный ответ, однако… правдивый ли? – Можно я ещё спрошу… Никогда раньше Венди не спрашивала разрешения на то, чтобы задавать вопросы, просто задавала: нелепые, мудрые, смешные, глупые, печальные, риторические, все – залпом. Крюк предполагал, что признания ободрят девочку, добавят ненужной смелости, подтолкнут к каким-нибудь скоропалительным решениям, но Венди сделалась такой робкой, что капитан пришёл к выводу: ничего в этой жизни он, глупец, не понимает. – Всё, что хочешь… но я не обещаю ответы… К абсолютному ужасу капитана, Венди немного отстранилась от него, залилась краской такой же насыщенно-алой, как цвет его лучшего камзола, мимолётно посмотрела туда, куда ей смотреть не следовало, и стыдливо обозначила свой вопрос так: – Я что-то чувствую тоже… там же… - она сжала бёдра, – всегда рядом с Вами… или когда о Вас думаю… что-то меняется… что-то… происходит… что это? Это… это… Прежде, чем она успела бы сказать «приятно», или тому подобное слово, Крюк поспешил её перебить: – Венди… умоляю… – Я знаю, Вы считаете, я ещё маленькая… - перебила и она его, – маленькая для Вас… и Вы правы… но… может, Вы просто расскажете?.. Это… эти… ощущения… мучают меня. И я всё время их хочу. Вы тоже хотите? – Венди-и-и… Решив, что держать лицо – бесполезная трата времени, и что он – подонок, Крюк откровенно захныкал, когда девочка, сама того не зная, случайно угадала с формулировкой. – Да, - в итоге ответил он безысходно и уткнулся лбом Венди в плечо. Проворные девичьи пальчики сразу же опять закопались в пиратской шевелюре, как если бы Венди хотела успокоить капитана и сказать, что всё в порядке, хотя, по его мнению, всё было сильно не в порядке. В полном беспорядке. В тотальном хаосе. – Расскажите, пожалуйста… чего мы хотим? Мы хотим поцелуи? Когда Вы целовали меня, а я – Вас, было намного лучше. И хуже тоже. Я ничего не понимаю… давайте на диван сядем? Можно я буду у Вас на руках? Я люблю сидеть у Вас на руках… и люблю, что Вы меня не гоните… Никогда не прогоняете… Вы раньше, правда, почти не обнимали меня и не трогали… может, теперь обнимите..? Хотите, я оденусь? Так – неприлично ведь, да? Простите… много слов… я нервничаю… Вот так: с лёгкостью и некоторой безмятежностью, не особенно задумываясь над формулировкой, маленькая Венди определила себя и капитана Крюка простым и понятным «мы». То ли его причислила к мальчикам, то ли себя – к женщинам, неизвестно, известно лишь то, что капитан из-за этого провалился ещё на один круг ниже. Он стянул с себя розовато-молочную шёлковую блузу, в которую был сегодня одет, накинул её на девичьи плечики, ситуация никак не улучшилась: грудь просвечивала, вырез открывал животик, который так и хотелось гладить и нежить, до самых панталон, кружевной ворот почти спадал с одной стороны. Блуза была горячая, пахла морем, сигарами и английским одеколоном с нотками цитруса, Венди закуталась в неё, как в золотое руно, совершенно так же, как это сделала бы взрослая леди, если бы её избранник предложил ей свою одежду… с утра… Количество кругов Ада увеличивалось с каждой минутой, Крюка затягивало в самую глубину, он совершал одну ошибку за другой, подхватил Венди (а надо было взять за руку), пристроил её у себя на руках (а надо было посадить рядом), позабыв про своё преступное состояние полной готовности отдаться греховным желаниям, обнял её, облокотил на свою грудь (а надо было не делать этого, не делать, вообще!!!), пригладил русые волны. Венди прильнула к его мускулистому торсу – впервые так открыто и эмоционально, намотала по очереди несколько завитушек редких волосков на пальчик, тоже обняла капитана, задевая бедром его напряжённую плоть, Крюк заскулил, а она сама – застонала. – Хочу ещё целовать Вас… буду целовать… - захлёбываясь, пробормотала она, и оставила ласковое касание губ у бешено пульсирующей жилки на шее. А потом ещё одно, и ещё, и Крюк не знал, куда ему деться, и не хотел никуда деваться. В итоге то, что должно было стать, наверное, маленькой беседой, его ответами на её вопросы, превратилось в чрезвычайно неприемлемую сцену: капитан почти лежал, откинувшись на подушку, на софе, дышал так высоко и хрипло, что любая взрослая дама поняла бы: его вот-вот накроет неконтролируемой волной высшего мужского наслаждения, а Венди растянулась на нём, ласкаясь бедром к его целеустремлённой плоти, инстинктивно чувствуя, что именно это доставляет капитану удовольствие, сама сходила с ума от точно таких же ощущений, неудержимо требующих какой-то неизвестной разрядки, осыпала его красивое лицо, шею и грудь ангельскими поцелуями. Внутри у неё всё горело от этих глухих мужских стонов и от мысли, что в эту секунду капитан Крюк неволен ей сопротивляться, что им управляет удовольствие, которого, похоже, он очень сильно жаждет, а его удовольствием управляет – она. Как бы отвечая на её догадки, Крюк весь вытянулся струной, напрягся и стал сипло умолять её прекратить. Венди показалось, что он стал ещё больше и твёрже. Там он буквально врезался в мягкость её кожи, ритмично вжимался, подрагивал, Венди осенила ещё одна догадка, что на самом деле он не хочет, чтобы она останавливалась, что он вожделеет чего-то большего, истинно женское коварство вдруг проснулось в ней, и она – прекратила. Не понимала, разумеется, что провоцирует его, но очень хотела, чтобы Крюк сам целовал её ещё, если не в качестве проявления чувств, которых он, очевидно, стыдился, то – в качестве способа получить что-то, что ему нужно… Едва ли не излив всего себя прямо в бриджи капитан посмотрел на Венди, как безумец, понял, что она сделала это нарочно, нарочно прервала свои неумелые ласки, чтобы подразнить его, но принять никаких ответственных решений не успел, так как, пока чертовка исцеловывала его загорелую кожу и, вместе с ней, его больное, потонувшее в грешных чувствах сердце и уставшую душу, кружево ворота спало-таки с одного плечика и снова, снова открыло вид на задорно торчащую грудь… Состояние, близкое ко взрыву всех эмоций и восторгов, неумолимо продиктовало свои требования, Крюк прижался к девчонке, сделал с девственным сосочком то, что следовало, вернее, то, что хотелось, но никак, никак не следовало, Венди вскрикнула, изогнулась, почувствовала, что та сталь, которая не крюк, снова горячо вжимается в неё, а мужская ладонь ласкает животик, слегка, совсем чуть-чуть нырнув пальцами под резинку панталон, в глазах поплыло, голова закружилась, а когда капитан зарычал, неистово сотрясаясь в конвульсии, девочке показалось, что она совсем разучилась дышать. Что с ним только что случилось – она не знала. Ей было очень жарко и хотелось того же, как этого достичь – она тоже не знала, поэтому просто обмякла, пока Крюк тесно сжимал её, чуть не умирая от исступления, и думала, что всё это отдалённо напоминает то состояние, в котором она пребывала, когда попробовала тайком капитанского крепкого вина. Очень отдалённо. Кружит похоже… Может, если она будет с капитаном Крюком достаточно ласковой, он научит её… (она снова не знала, чему именно хочет научиться, но очень хотела). Сейчас, когда она, видимо, заставила Крюка испытать что-то очень интимное и восхитительное, так как он до сих пор не в силах был унять дрожь и… напряжение… и скулил, точно дикий зверь, идея называть его по имени показалась Венди не такой уж недосягаемой, однако попробовать она, всё же, не решалась. Решилась только закопаться носом и коготками в его прекрасные кудри, чтобы Крюку было приятно, и чтобы он знал, что ей нравится то, что с ним… с ними… происходит. От него в ответ раздался неопределённый длинный звук, с которым, Венди предположила, судя по интонации, можно было бы не то выругаться, не то извиниться, но когда за протяжной нотой последовал невесомый поцелуй, опавший пёрышком на хрупкость ключицы, девочка поняла, что капитан, наверное, выражал ей свою виноватую благодарность. Крюк не отпустил Венди, когда судороги, наконец, сжалились над ним и отступили, не расцепил тугих объятий, когда немного остыл и снова стал способен думать, не освободил её даже когда понимание того, что он сотворил, раздавило его всей своей тяжестью. Ему чудилось, что если он отпустит девочку – то умрёт на месте. Капитану и хотелось бы умереть на месте, но пока он держал малышку, он не видел её лица, её пытливого серого взгляда, взгляда, который он ни секунды не сможет выдержать. Её чудесные, такие живые и бессовестные глаза… Глаза, в которые он никогда больше не сумеет смотреть. Самым ужасным было то, что Венди… маленькая девочка Венди… о! Он понимал это, отказывался, запрещал себе эти мысли, но понимал, что она не была такой уж и маленькой! Маленькая девочка Венди тоже… хотела… вряд ли была готова, вряд ли осознавала, но хотела точно, и это было очень, очень страшно! Задумай он овладеть ей, задумай… сделать это… она не просто бы не отказала… она бы проявила энтузиазм… взяла бы инициативу в свои руки, если бы знала, как… взяла бы в руки… его… – Чёрт… - новое возбуждение защекотало его, Венди почувствовала и удивлённо ойкнула. Крюк всё равно не выпустил её из тиски объятий, и девочка, тая в его руках, опять приласкалась к нему бедром, желая повторить этот умопомрачительный новый опыт. Его кисть так и оставалась у неё на животике, самые кончики пальцев прижаты к нежной коже резинкой, но капитан, похоже, забыл про свою руку, и Венди старалась не дышать, чтобы он её не убрал. – Вы хотите ещё? - неуверенно прошептала она ему в макушку, не понимая, грамотно ли формулирует вопрос, – Я хочу ещё… чтобы Вы ещё… Бедный капитан, мечтающий провалиться под киль и быть утащенным на дно морским дьяволом, тяжело вздохнул, хотя кое-какая часть его тела, конечно же, ответила Венди сразу же, наливаясь заново. – Это… плохо… - сглотнул он, – неправильно… то, что я сделал с тобой… – Но… разве целовать… это плохо? Или плохо, целовать – так? Разве Вы что-то сделали со мной? Что-то плохое..? – Плохо мне целовать тебя… Плохо хотеть того, чего хочу… Не имею права даже думать об этом… это неправильно… запрещено… ты маленькая… Нельзя тебя трогать… – Я хочу называть Вас по имени. Можно? – Венди… Как может быть, чтобы маленькая девочка задавала подобные вопросы и одновременно интимно прижималась к нему, чтобы он не мог отказать? Как может быть, что она, ничего не зная о том, как устроен мужчина, научилась вести его у себя на поводу за считанные мгновения? – Джеймс. Так было и лучше – и хуже. Так казалось, что она, малышка Венди, чуточку взрослее. И хотелось сделать её своей, как взрослую, ещё больше. – Джеймс, - повторила она скромно, пробуя имя на вкус и теряясь в ощущениях, – Джеймс. Джеймс. Вы хотите ещё смотреть? Какие бесы направляют эту девчонку? Она сняла с себя пиратскую блузу. Джеймс увидел теперь, где находилась его проклятая рука, почувствовал жар, стыд и дикое возбуждение, у Венди щёки горели огнём, сосочки умоляли облизывать их без остановки, оттягивать зубами, щекотать языком… В общем-то, капитан сам на себе поставил крест ещё тогда, когда девица самолично распорола шнуровку корсетика его крюком, приговорил себя к смерти и всем адским мукам, к тому же, он уже целовал и юную грудь, и мягкий животик, так что теперь – просто сдался. Поддался порыву. Мысленно поклялся не переходить последней черты. Хотел убрать руку, но Венди крепко вцепилась в неё, чтобы он не смел этого делать: капитан не знал, только с ужасом догадывался, что тепло от его ладони и пальцы, которые дрожали на самом мягком месте под пупочком, прижатые резинкой, дарили девочке потрясающе приятные ощущения. – Поцелуйте меня, пожалуйста, ещё… я никому не скажу, обещаю… Как будто это имело значение. Единственный человек, перед которым капитан Крюк, пират, легендарный морской разбойник, гроза Семи Морей, держал ответ – был он сам. Он вожделел девочку и знал об этом. Вот и всё. Всё уже было ему известно. Джеймс закрыл глаза. Пропустил стон. Почувствовал дыхание Венди совсем рядом. Сам приблизился. Разомкнул губы навстречу, нашёл ими сахарно-заманчивые уста, осторожно придержал девочку рукой с крюком и сделал ещё один шаг к своей гибели: углубил поцелуй. Маленькая Венди была похожа на карамельку, Джеймс не припомнил, чтобы когда-либо его губы были благословлены такой хмельной сладостью, девочка трепетала, вздыхала томно, её маленький язычок делал робкие движения, вторя тем, что позволял себе капитан, одна её рука покинула свой неусыпный пост у его запястья и легла где-то рядом с тяжёлой пряжкой ремня. – Нельзя меня трогать потому, что я маленькая? - сквозь поцелуй прошептала Венди. – Да… да… – А мне можно трогать Вас? Она дотронулась. Джеймс опешил. Если бы Венди могла коснуться его непосредственно там, где горели пламенем все его греховные желания, она бы так и сделала, но это место было скрыто под её собственным бедром, так что девочка просто положила ладошку рядом, очень близко, и даже как-то скользнула ей туда-сюда. Сразу же смутилась, убрала руку, густо покраснела, задрожала. – Мне… можно..? - беззвучно от волнения спросила она. Что ответить, Джеймс не знал. Могила была вырыта и ждала его, а он балансировал на самом краю, готовый сорваться вниз, в гибельную пропасть. – Не знаю… нет… нельзя… – Почему? – Это… мучает меня… – Но… Вам же приятно… – Вот именно… Прошу тебя, не трогай. – Джеймс… Видимо, решив пожалеть несчастного капитана, Венди слезла с него, села рядом, но ножки перекинула через его бедро, рассчитывая, что Джеймс положит руку ей на коленку, и он – положил. – Когда я перестану быть маленькой? Руку на коленке заменил крюк, а кисть отправилась ко лбу, закрыла его вместе с глазами. – Я не знаю. В восемнадцать?.. Хотя бы… Или в двадцать… наверное… – Мне шестнадцать, Вы знаете? Я считаю, не пропустила ни одного месяца, всё записываю. Мы с Вами уже почти четыре года вместе. Шестнадцать – это не подходит? Капитан так и вылупил на неё свои ясно-голубые глаза от неожиданности. – Шестнадцать?.. Нет… не может быть… никак не может. Ты неправильно посчитала. – Идёмте, я покажу. Грациозно вспорхнув с дивана, как маленькая птичка, Венди снова накинула на себя пиратскую блузу, завязала её крупным узлом на животе, чтобы она сидела покрепче и не спадала, взяла Джеймса за руку и потащила в спальню. Там она села на кровать, постучала по одеялу рядом с собой, безмолвно предлагая капитану опуститься рядом, тот тоже сел, скрепя сердце, а девочка достала из ящика резной тумбы потрёпанную тетрадь. Открыла на последней странице. Капитан увидел четыре строчки: 1907, 1908, 1909 и 1910. Напротив первого года стояло пять циферок, первые три – тройки, и они были отделены от остальных вертикальной полоской, далее следовала пятёрка и четвёрка. Первая троечка была подписана словом «август». Напротив второго и третьего года были только четвёрки и пятёрки, по двенадцать штук. Напротив последнего года тоже они, шесть циферок. – Мама говорила что девочкам важно вести календарь. Тут у нас вечное лето, если мерзавец (Венди давно уже, с первого дня на пиратском бриге, позаимствовала у капитана всех «мерзавцев», «негодяев», «безобразников», «гадёнышей» а также парочку других, более красочных обзывательств, и с тех пор, как Питер Пэн неосторожно заявил, что никогда не слышал о любви, ни разу не назвала его по имени) не улетает, и я не различаю дат, но отмечаю продолжительность и точно знаю месяца. Там, в мире, сейчас июнь 1910-го года. А вот здесь, - она указала на то, что, очевидно, являлось ноябрём 1907-го, за чертой, – я попала в Нетландию. Нахмурившись, Джеймс взял тетрадку, посмотрел внимательно, задумался, а потом вдруг округлил глаза, залился краской под самые корни волос и поспешил вернуть Венди её записи, когда понял, что именно это был за календарь и о какой продолжительности шла речь. Маленькая взрослая Венди… так просто взяла и показала ему… И… она ведь как-то справлялась! Джеймс-то понятия не имел… ему и в голову не приходило… Каков кретин… хоть бы поинтересовался, может, малышке что нужно… чёртов идиот! Зато он успел подумать о том, как сделает Венди своей! Успел неоднократно, и во сне видел много раз! Грязная похотливая скотина… он и волосинки на её чудесной головушке недостоин… а Венди ещё заявляет, что любит его… и он тоже считает, что влюблён… какая же это любовь?! Всё похоть… ничего светлого, никакой заботы… идиот, идиот!!! – Что-то… не так? - девочка сунула тетрадь обратно в тумбу, влезла на кровать поглубже, приняла позу лотоса и вполне спокойно посмотрела на капитана, – Вы не ожидали, наверное? Если не следить, то тут, конечно, очень легко потерять счёт времени. Джеймс вздохнул. – Не ожидал. Никому не показывай этот календарь. Это… очень личное. – О!.. Да? Ну… ладно. А Вам можно было показать? – А мне, Венди, следует пойти и выкинуться за борт. Я мерзавец похуже Пэна. – Неправда. – Правда. Ложись спать. Я сказал, что люблю тебя. Я наврал. И тебе, и себе. Я ничего хорошего для тебя не сделал. Когда любят – не просто целуют. Когда любят – делают добро. Заботятся. Проявляют внимание, радуют, осчастливливают. А я… я эгоист. – Но… Вы, может, просто не умеете? Вы любили раньше? – Нет. Никогда. Не успел, попал сюда до того, как мог бы попробовать… Венди зевнула. – Тогда попробуйте сейчас? Вы, мне кажется, добры ко мне. И заботитесь. Я живу у Вас, у меня нет обязанностей, Вы меня одеваете, кормите, развлекаете, комплименты делаете. Это разве не считается? – Это можно делать и для дочери. Ты… в общем-то годишься мне в дочери. – Но дочь не целуют – так? Вы же не как дочь меня любите… – Венди… Венди. Тебе шестнадцать… Чёрт! - он подвинулся к ней, погладил нежную щёчку, Венди приласкалась котёнком к нему в ладошку, заулыбалась, и Джеймс оставил у неё на лбу поцелуй, – Я думал, тебе тринадцать или, максимум, четырнадцать… Ты… взрослая. И маленькая тоже. Я… позволил себе лишнего… не должен был… плохо поступил… Ты храбрая, я знаю. И любопытная. И, я понимаю, тебе всё это сильно интересно… Пообещай мне, пожалуйста, что если тебе однажды станет рядом со мной страшно, хоть даже на секундочку и совсем чуть-чуть… тресни меня со всей силы. Со всей силы, поняла? Пожалуйста. Венди засмеялась. – Ну… ладно, - хихикнула она, не представляя себе ситуации, в которой могла бы испугаться капитана Крюка. Джеймс тяжело вздохнул. Встал. – Я буду и дальше называть Вас Джеймс. – Лучше зови меня стариком, как Пэн, и добавляй пару эпитетов вроде «отвратительный» и «похотливый». – Ха-ха-ха-ха! Спокойной ночи, Джеймс. Вы милый, по-моему. И я теперь знаю, что Вам тоже нужны нежности и поцелуи. Мои поцелуи. Я буду целовать Вас чаще. В губы. Ничего больше не говоря, Джеймс вышел из спаленки, которая считалась вендиной комнатой, и девочке было слышно, как тяжело он бухнулся лопатками на дверь с обратной стороны и захныкал. * – Джеймс… Джеймс… Джеймс… Джеймс сидел у клавесина. Не играл, руки были заняты тем, что крепко прижимали к себе чудное стройное тело, но нотки вылетали: нестройные, неритмичные, рваные, такие, как если бы королевский инструмент выражал крайнее возмущение и негодование. Он и выражал, так как звуки извлекали из него не пальцы, а локти, наглые девчоночьи локти! Локти – это даже не крюк, локти – это совсем неприемлемо!!! Венди сидела верхом на капитане в позиции такой, какую не каждая взрослая дама могла бы себе позволить с мужем. Ноги раздвинуты, юбка задрана. Бельё на месте, как и всегда, и Джеймс тоже одет, но лоно прижималось к эрекции так жадно, что было неясно, кто больше страдал от возбуждения. – Джеймс… Джеймс… Он исцеловывал любимое место между грудей, оттягивал вырез платья зубами, а Венди изгибалась ему навстречу, подставляла побольше декольте, стонала и терзала клавесин. Разговор в процессе шёл уже привычный: – Давай сделаем это… – Нет… – Но я хочу… – Я тоже… – Тогда давай… – Ты не готова… – Тогда потрогай меня… – Нет… – Тогда я тебя потрогаю… – Нет… – Тогда поцелуй… – Да… – Там?.. – Да… – Чёрт… – Чёрт… – Чёрт… – Чёрт… Если Джеймсу и было неясно, как он проглядел эту недопустимую страсть и не сумел пресечь её на корню, то как он докатился то того, что ласкал девицу языком – там, он точно знал. Всему виной, конечно, снова была Венди! Она обещала целовать его много – и целовала. Снимала с себя свои блузочки, чтобы Джеймс трогал её грудь и дарил приятные ощущения, ластилась к нему, целовала глубоко, по-настоящему, просила укусить сосок, вскрикивала от удовольствия. Прижималась к нему так, чтобы он поддавался искушению и испытывал это своё что-то, пульсируя у её бедра, у живота или у ягодицы. Джеймс ненавидел себя. Любил её. Старался делать её счастливой, был добрым, щедрым и заботливым. Интересовался, как она себя чувствует, спрашивал, чего она хочет. Если она просила нежностей, дарил нежности, безобидные. Если просила уединения, уступал ей всю каюту целиком, безропотно дневал и ночевал в кубрике, пока она не звала его «домой». Договорился с Пэном (ДОГОВОРИЛСЯ С ПЭНОМ!!!), чтобы тот не атаковал Весёлый Роджер, взамен поклялся, что никогда больше не будет искать и разрушать его подземные убежища и – держал слово. Однажды даже, когда наткнулся на очередной секретный домик случайно, сложил оружие в следующей же схватке, попросил минутное перемирие, открутил крюк, снял с себя перевязи с пистолями и шпагой, подозвал Пэна пальцем и, держа руки над головой, шёпотом сообщил ему, что волей случая узнал местоположение нового штаба. Поклялся жизнью, что никому не говорил, и предложил пару суток перерыва, чтобы Потерянные Мальчишки могли обустроить новое убежище. Пэн был впечатлён и удручён, играть с капитаном Крюком становилось всё менее и менее интересно. К слову, Венди он позабыл. Знал, что у капитана есть своя Венди, но не соображал, что это – та самая девочка. В общем, Джеймс старался быть хорошим. Раз уж не мог пустить себе пулю в лоб, не мог уговорить Венди вернуться в Лондон и не мог отменить то, что между ними горело, решил любить её так, как она была того достойна. Бросал всё, что у него было, к её тоненьким ножкам. И… грешил. Не сопротивлялся поцелуям. Целовал сам. Оставался у неё ночевать, если она приглашала. Не отскакивал, если она прижималась к нему интимно. Пользовался… возможностью… привык даже к тому, что вынужден был менять бриджи после этого позора, и к тому, что Венди хохотала над ним, а потом дула губы и говорила: «Я тоже так хочу, научи меня, как у тебя это получается». Джеймс жил в раю и в аду одновременно. А Венди… Джеймс делал всё, что мог, чтобы Венди жила только в раю. Словно в раю, она и вышла к нему из-за ширмы после ванны в тот месяц, когда ей должно было исполниться семнадцать, – нагая, как сама Ева. Прекрасная, как Афродита. Соблазнительная, как Лилит. Подошла, пока капитан вспоминал, как дышать, села на руки совсем не заботясь о том, что мокрая. – Подумала, Вы захотите посмотреть больше… Вам нравится? – Венд-ди… - он поперхнулся, – Венди, зачем… – Люблю, как Вы сначала сопротивляетесь, а потом поддаётесь. Вас люблю. Так… нравится Вам?.. Красивая я? Джеймс был не в силах отвечать, он просто глупо смотрел прямо на это прекрасное место у неё между ножек, знал, что ничто на свете его не спасёт, ни мысленные укоры, ни желание застрелиться, ни отдраивание палубы, и молчал. – Хотите, я сделаю, как Вам нравится? - томно промурлыкала она, бессовестная чертовка, и прижалась к капитану голой попкой так, чтобы он скулил и дёргался, достигая высшего наслаждения. Как Джеймс до сих пор не договорился сам с собой и не сделал с невинной малышкой то, о чём мечтал, было загадкой. Но в тот момент Джеймс с ужасом понял, что близок к этому, как никогда. – Венди… – М-м-м-м… - попка качнулась, но высокий мужской стон был геройски сдержан. – Помнишь… помнишь… я просил…просил, чтобы ты хорошенько влепила мне, если испугаешься?.. И ты обещала… – Помню, - Венди улыбнулась, дотрагиваясь губами до его губ, куснула завитушку усов, – Но мне не страшно… Дже-е-е-еймс-с-с… – Я знаю… но, если станет, ударишь? – Ха-ха! Ударю, обещала же! – Венди. Джеймс осторожно обнял её талию, отодвинул озорницу подальше к своим коленям, собрался с мыслями, подумал о Венди не как о девочке, а как о девушке, пристально посмотрел ей в лицо. – Хочешь… хочешь… чёрт! Хочешь, я сделаю… как понравится тебе?.. – Что-о-о??? Да, да, я хочу… Вы же знаете, что хочу… Сделайте, пожалуйста… А Вы знаете, как? Обнажённая и румяная Венди была подхвачена на руки: она восторженно пискнула, всегда так делала, когда Джеймс поднимал её, и капитан отнёс её в спальню, поудобнее уложил там на одеяло. Несколько минут просто смотрел на её невинное нагое тело и особенно на то, что он раньше никогда не видел, а Венди, дьяволица, даже разомкнула ножки, чтобы ракурс был получше. – Не знаю, - насильно возвращая себе дар речи, ответил капитан на её вопрос, – никогда не делал этого… – Этого… чего? Утирая испарину с бледного лба, Джеймс склонился над Венди, как над божественным алтарём, провёл дрожащими пальцами нежные линии от самого красивого и сладкого пупочка в мире вверх и вниз, приблизился, Венди, наверное, догадалась, так как она шумно вдохнула, сжала одеяло в кулаках, хотела что-то ещё спросить, но капитан подарил ей такой сумасшедший поцелуй, такой… что она ничего уже за тот вечер внятного произнести не смогла. Это был первый раз, когда Джеймс довёл её до исступления, и Венди едва ли не лишилась чувств, тоже, наконец, испытав долгожданное «что-то», и первый раз, когда сам капитан разрешил себе, но только так, чтобы девочка не видела, приспустить бриджи и сделать это не в нижнее бельё, а в одеяло у вендиных ножек. Утром Венди сказала Джеймсу, что сама будет драить палубу, если он посмеет выдумать ещё каких нибудь дурацких принципов, зациклиться на бесполезных цифрах его и её возраста и – больше не делать с ней такого. Но капитан делал, конечно же, делал исправно. Это был компромисс. Загвоздка была, естественно, не в цифрах. Восемнадцать исполнилось Венди давно, она уже и свои девятнадцать, наверное, перешагнула. Венди теперь знала точно, что именно должно произойти, признала даже, что Джеймс был прав, и благодарила его за то, что не сделал с ней этого, пока она была маленькой: прикинула, что и впрямь испугалась бы, была бы сильно травмирована и страдала бы больше, чем довольствовалась собственной настойчивостью. Но капитан и сейчас почти не трогал её, только целовал и щекотал языком, чтобы она кричала от наслаждения, также строго запрещал ей исследовать его, непонятно, почему. Венди исследовала, ясное дело, обожала подразнить его пальчиками, чтобы он рычал от негодования и возбуждения, несколько раз, пока он спал и видел сны о ней, даже залезала ему рукой прямо в бриджи. Джеймс тогда просыпался, молил остановиться, хотел оттолкнуть Венди, но никогда не отталкивал. Что с ним делать, девица быстро поняла, а капитан, если она это делала, быстро сдавался и купал её во всём своём самом искреннем мужском одобрении. Заставлял потом мыть руки не менее трёх раз, и Венди хохотала, всегда хохотала. Бесстрашная Венди ни разу его не ударила, ни разу ничего не испугалась. Загвоздка была в том, что капитан боялся её. Пока она была его крошкой, его маленькой девочкой, всё, как будто бы, было игрой… несерьёзно, пройдёт! Может, завтра она решит вернуться в Лондон… Может, завтра его сожрёт Крокодилица… Может, завтра… что бы ни было! Маленькая девочка Венди перешагнёт через это и станет жить дальше! Маленькая девочка станет взрослой, встретит… другого… полюбит… другого… выйдет замуж… Капитан всего этого тоже боялся до жути: холодел от страха, если думал, что это – случится, что он однажды потеряет свою маленькую Венди… и, вместе с тем, чуть не падал в обморок от ужаса, если думал, что она – останется с ним и станет его женщиной. Первое разобьёт ей сердце. Второе… разобьёт её жизнь. Так думал Джеймс, когда курил на палубе, когда шёл на очередную битву, когда возвращался с поражением. Но когда он был в своих покоях, когда Венди была рядышком с ним, он… не думал. А если она спускала с себя бельё как сейчас, и раздвигала ножки, предвкушая, как будет неистово хватать Джеймса за волосы и выдыхать его имя, капитан забывал, как говорить и дышать, не то, что думать. Возмущению старого клавесина не было предела, когда целую гамму извлекла из него чудная девичья попка. Локти были ещё ничего… Джеймс сам усадил Венди прямо на клавиши, небрежно откинул пуфик ногой, припал перед своей богиней на колени. Девица смеялась, стонала, умоляла его не медлить, но Джеймс, пребывающий, видимо, в игривом расположении духа, облокотился на божественной красоты бёдра, как на письменный стол, таким образом, что всё самое прекрасное было у него прямо перед глазами, но на расстоянии, и замурчал: – Теперь ты понимаешь, как сложно мне было рядом с тобой, маленькая искусительница? Я с ума сходил… а ты, бесстыжая, ещё и дразнила меня… и дразнишь… Он тронул пальцем скользкую поверхность, чуть-чуть, и сразу же убрал руку. Венди готова была взорваться сразу же, если капитан – очень редко – касался её пальцами. – Просто представь… что ты чувствуешь это рядом с кем-то… с кем тебе быть нельзя… представь, что хочешь этого от человека, с которым… запрещено… Младше на двадцать лет… - он лизнул её, точно зная, где надо сделать это, чтобы девчонка обезумела, и снова отстранился, – Но ты хочешь… мучаешься… – Джеймс!!! Джеймс!!! Пожалуйста… – Пожалуйста, что?.. – Пожалуйста… - она сильнее разомкнула ножки, хотя больше любила обнимать бёдрами капитана за шею чуть ли не до удушения, – Пожалуйста, поцелуй… У Джеймса в глазах плясали черти. – Здесь? - он безошибочно указал на точку всех её электрических удовольствий, один взгляд на которую и его самого очень сильно дурманил, и Венди завизжала. Что ж, некоторой властью и капитан теперь тоже обладал, правда, никогда не пытал этим свою Венди, просто был счастлив, что знает, как подарить ей блаженство. Он поцеловал её. Сначала мягко, бережно, неторопливо. Дождался, пока бёдра задёргаются, а ручки схватят его за волосы. Потом ускорился. Укусил, обнял губами, сделал так, чтобы Венди начала извиваться. Ускорился ещё. В момент страстного порыва сам навалился на несчастный клавесин локтями, тот гневно отозвался сразу множеством раздосадованных от такого вопиющего поведения нот, Венди подхватил одну из них, ту, что была повыше, и что срывалась с её губ в секунды, когда девица испытывала нечто особенно интенсивное, пропела её длинным протяжным стоном, лоно её переполнилось удовольствием, взорвалось эмоциями, капитан хотел довести до экстаза сам себя, уже расстегнул кнопки, спустил бриджи, как Венди вдруг вцепилась ему в ворот из последних сил, резко дёрнула его наверх, Джеймс встал как-то по инерции, не успев распознать хитрость, и девчонка, пока ещё находилась в том пограничном состоянии между преддверием конвульсии и её активной фазой, обняла капитана руками и ногами, прижала к себе крепко-накрепко, сорвалась в пропасть с дикими криками от ощущения того, как кое-что упирается ей в низ животика живьём, Джеймс хотел было отпрянуть, но вместо этого сделал пару ритмичных движений, проконтролировать и сдержать которые было никак невозможно, и с сиплым рыком кончил прямо внутри этого сумасбродного объятия. Венди сжимала его в тисках, пока его трусило, и потом ещё некоторое время тоже сжимала. – Сумасшедшая… - прохрипел в итоге капитан, даже не пытаясь освободиться из крепких пут, – Сумасшедшая… я должен домогаться тебя… а не ты меня… Прости… я испачкал платье..? – Ха… ха… платье… Какой… галантный… кавалер… – Венди… бестия… – Очень хотелось… одновременно с тобой… ты прости… о… о-о-о… о-о-о… - Венди пошевелилась, обмякла, почувствовала, что Джеймс очень сильно скользит теперь вдоль её живота, и прижала его обратно, – о, Джеймс, милый Джеймс… Чёрт… ещё немного… пожалуйста… Соображала она или нет, что назвала его милым, понимала ли, что делала бёдрами те самые движения, о которых капитан так боялся мечтать – и так мечтал, неизвестно, но она – делала, горела и распалялась, готовая взлететь и рухнуть с неба ещё раз, а Джеймс… Джеймс был тоже готов, всегда был готов, ни на йоту не расслабился и представлял себе, что находится не снаружи этого нежного животика, а – внутри. Оказаться в преддверии новой судороги было совсем несложно. – Джеймс… Джеймс… – М… – М-можешь… чуть-чуть ниже… чуть-чуть… Венди изнывала в ожидании хотя бы малейшего контакта: Джеймс скользил лишь вдоль её животика, решил, что чуть-чуть, наверное, можно, только чтобы задевать ту её волшебную точку… опустился немножечко ниже… – Боже, Боже!!! - девица сразу же прижала к себе его плоть сильнее и стала сама тереться так, что Джеймсу пришлось хорошенько напрячься, дабы сдержать себя в обойме и дождаться Венди, – Боже!!! О!!! Такого контакта Джеймс вообще никогда в жизни не пробовал с женщиной. Женщин у него было множество – давно, до этого проклятого острова, но со всеми всё случалось весьма прозаично и, чаще всего, сзади. Взять Венди сзади Джеймс бы, наверное, не осмелился, но, в общем, малышка Венди была у него во многом такой же первой, как и он у неё. То, что она делала прямо сейчас, было… невероятно… и это… могло бы, наверное, стать ещё одним компромиссом, ещё немного подольше сохранить её девственность… Сумасшедшая Венди тем временем чуть не расцарапывала на его спине пиратский камзол. Она что-то выкрикивала, просила не забывать целовать её, Джеймс целовал всё, до чего мог дотянуться: шею, ушко, женственный изгиб плеча. Волна накрыла Венди неожиданно, девица задрожала, напряглась, издала какой-то непривычно низкий гортанный звук и, когда капитан не присоединился к ней сразу же, помогла ему рукой, приветливо раздвинув ножки, чтобы он – смотрел. Джеймс не волен был противиться. Потом Венди сделала ещё кое-что. Она подтянула его к себе, удерживая прямо за всю его великолепную мужественность, пока он был ещё твёрдым, направила к тому месту, которое было для него предназначено, но больше инициативничать не стала, только спросила скромно: – Покажи мне, как будет? Чуточку? Хочу понять такая ли сильная боль, как ты говоришь… ну… то есть, не надо сейчас, ладно? Я хочу в кровати... и ночью… чтобы потом с тобой уснуть… но немножко покажи? В общем-то, Джеймс давно уже знал, что Венди выросла. И случилось это не из-за того, чем он с ней занимался. Но в такие вот моменты ему казалось, что маленькая Венди умнее и мудрее его в тысячу раз. Он надавил. Чуточку. Венди была очень скользкой, очень готовой и очень тугой, но она сдавалась легко, без боя. Улыбнулась. – Всё, хватит, - сказала она, – Не больно. – Венди… – Что? Это же не считается. Считается, когда кровь, ты сам говорил. – Не в этом дело… – Ах, Джеймс… опять всё твои предрассудки? – Да. – Боже. Для меня всё так просто. Я люблю тебя и ты меня любишь. Я выросла. Но ты всё равно меня ждёшь. Сколько у нас теперь разница? Лет пятнадцать? Это мало. У многих разница двадцать лет, я помню. И… ну… женщин же принято лишать невинности в первую брачную ночь? А до того они, как я раньше, вообще не знают, что им предстоит? Это ужасно. Мне повезло, что меня полюбил ты, и что ты – такой. Джентльмен пират. Это важнее всех предрассудков. Знаешь, я ведь тебе не рассказывала… Она спрыгнула с клавесина, внимательно осмотрела клавиши, которые были спасены от осквернения её собственной юбкой, взяла пару аккордов, сказала ему «прости, старина», прошла к ванне. Джеймс проводил её взглядом, полным любви и преданности. – Не рассказывала – что? – Не рассказывала, почему сбежала из дома. За ширмой послышались лёгкие всплески и длинный блаженный звук, с которым Венди всегда садилась в воду. – Я знаю, почему ты сбежала. Ты сбежала – к нему. Ошиблась, осталась у меня, и это худшее и самое, самое лучшее, что со мной приключалось в жизни. Я люблю тебя, маленькая, с самого первого дня. – Ха-ха-ха! А я тебя – со второго, первый потребовался мне, чтобы забыть говнюка! Заливистый серебристый смех был прерван комичным бульканьем, и Джеймс знал – это она ушла под воду с головой, чтобы умыться и намочить волосы. А потом в шутку выжать их ему на грудь, сидя у него на руках. – Ты близко? - донеслось из-за ширмы. – На пуфе. – Сними камзол, любовь моя. Иди сюда, освежись тоже. Венди никогда не приглашала его присоединиться к ней в ванне, Джеймс и не думал, что так может быть. Камзол снял, но замялся. – Я прямо вижу, как ты крюком затылок чешешь и решаешь, достойно это джентльмена, раздеться при даме и принять ванну, или нет. Думаю, недостойно, ха-ха! Но для джентльмена-пирата, какой даст фору любому чопорному идиоту, это очень рассудительный и взвешенный шаг, порадовать свою леди своим обнажённым видом! Я ведь никогда не видела тебя целиком. Покажи мне? Капитан Крюк. Гроза Семи Морей. Зловещий пират, легендарный морской разбойник. Жестокий убийца. Идёт, как щеночек, на поводу у девятнадцатилетней девочки, умирая от любви, готовый отдать за неё жизнь, если потребуется, и исполнить любой её каприз только чтобы она всегда была с ним такой. Он открутил крюк, снял блузу, освободил покалеченную руку от гильзы для протеза, но бриджи оставил. – Я просто рядом посижу, хорошо? Он опустился на бортик небольшой ванны, и Венди поспешила прильнуть ушком к его бедру, уговаривать не стала. Протянула кисти, сжала их пару раз в кулачки (это означало, что требовалось дать девочке руку с крюком), и Джеймс подал ей усыпанное жутковатыми шрамами запястье. Венди обняла его пальцами, поцеловала. – Ничего ты не знаешь, - с улыбкой сказала она, – Я сбежала не – к кому, хотя в итоге, получилось, всё-таки, что к кому-то. Кое-к-кому… - хитро добавила она и оставила у того места, где был самый длинный продольный шрам, ещё несколько поцелуев, а потом вздохнула, – Я сбежала – от чего. Об этом Джеймс, и правда, впервые слышал. Искренне считал, что Венди с братьями прилетели за Пэном и приключениями, а лично Венди – ещё и за первыми детскими чувствами к мальчику. Но что Венди от чего-то бежала, Джеймс не знал. – Я маловато помню уже, но это… ввергает меня в ужас до сих пор. Если ты вдруг думаешь, что я когда-нибудь опомнюсь и вернусь в Лондон, а я уверена, что ты постоянно тешишь себя подобными бестолковыми надеждами, знай, этому не бывать. У меня тётушка когда-то была. Забыла уже, как её звали… Минни? Милли? К чёрту её, в общем. Неприятная женщина. Её голос до сих пор мне в кошмарах снится. «Дочь менеджера может рассчитывать на выгодную партию»… фу! Я тогда ещё догадалась, что мне будет что-то… уготовано… а позже подслушала другой кусок разговора, всякая добродетельная чепуха, вроде того, что у леди должна быть своя комната, это верно, конечно… и… фамилии. Фамилии, Джеймс! Тех… женихов… - тут Венди скривилась в отвращении и даже ещё раз умыла личико, – которых мне подобрали… Или которым подобрали меня… мне двенадцать лет было! Я в чудеса верила! Верю до сих пор и живу среди них, и ты из них – главное! Меня бы отдали на растерзание, понимаешь? Ты лучше меня знаешь, как со мной поступил бы какой-нибудь такой… жених. Вот так вот взять и перечеркнуть всё, о чём я мечтала… заткнуть мне рот, заставить быть паинькой и терпеть то, что со мной бы делали. Думается мне, никто не ласкал бы меня так, как ты… и… мне страшно. Я столько лет уже у тебя живу. Люблю тебя и знаю, что ты меня любишь. Ты всегда говоришь, чтобы я влепила тебе пощёчину или пнула ногой, если испугаюсь, и имеешь ввиду, конечно же, наши… маленькие шалости… но знаешь, что, Джеймс, знаешь, что?! – Что… – Я всё время боюсь! Всё время, каждую секунду! Умираю от страха, что однажды ты из каких-нибудь этих своих исключительно великодушных и самоотверженных порывов совершишь страшную глупость и вернёшь меня в Лондон, пока я буду спать! И будешь думать, что спасаешь мне жизнь, или ещё какую-нибудь такую благородную чушь! Этот страх живёт так глубоко во мне, что даже если ты сейчас же поклянёшься, что никогда ничего подобного не допустишь, я всё равно буду бояться! Джеймс слушал этот неожиданно эмоциональный, гневный и отчаянный монолог, открыв рот. Венди гладила его запястье, пока захлёбывалась в эмоциях, прижималась к нему лбом, кажется, даже пара слезинок скатились с её раскрасневшихся щёчек. Без лишних дум он достал девочку из ванны, дотянулся рукой до полотенца, что висело тут же, на ширме, завернул её, как малышку, взял на руки, обнял крепко и стал укачивать. Мысленно наобещал сам себе, что, раз уж всё так складывается, он приложит все усилия, чтобы перестать считать себя последним гадом, изгонит все благородные, как ему казалось, порывы из своей буйной головы, станет красавице Венди верным защитником и будет рядом с ней столько лет, сколько ему отмерит судьба. И никогда-никогда, ни даже из заманчивых соображений самопожертвования и великодушия от неё не откажется. – Как можно быть такими глупыми? - спросила вдруг Венди, закапываясь носиком в кудри, – Почему мы такие глупые, Джеймс? Мы любим друг друга и друг друга боимся. Так бывает разве? Ты ведь тоже боишься меня, да? Только я боюсь твоего благородства, а ты – моей импульсивности… – Люблю твою импульсивность. Твою мудрость. Твоё бесстыдство! Люблю его так, что живу ради того, чтобы ты запрыгнула на меня верхом, выжала на меня свои волосы, пила вино из моего бокала потому, что я запрещаю тебе пить, и облизывала его языком по контуру! Закидывала на меня свои ноги, как я свои закидываю на стол, и делала вид, что не понимаешь, к чему всё это может привести… Боже. Люблю твои вопросы и твои рассуждения. Как ты мне читаешь. Как смеёшься. Люблю, какая ты стала взрослая… как делаешь всё это больше по привычке, но иногда просто держишь меня за руку, спокойно так… как обнимаешь, как зовёшь к себе в постель просто, чтобы полежать. Я тебя всю люблю, Венди. И всю тебя боюсь, да, это правда. Ты перевернула мою жизнь с ног на голову и ты же поставила её обратно, сделала понятной и осмысленной. Будь моей женой. Тогда я смогу защитить тебя от всех страхов не только своими клятвами, которые я тоже тебе даю, а своим именем. Имя… оно… прогонит твои страхи? Если бы Венди не сидела сейчас у Джеймса на руках, крепко удерживаемая в кольце объятия, она бы, наверное упала. Её глаза стали размером с пару блюдец, она открыла рот, ничего не сказала, закрыла, снова открыла. – На рыбку похожа… - любовно фыркнул Джеймс, – у меня и крючок для тебя есть… Что, прямо так удивил тебя, м? Ты думала, что я, пират, не мечтаю о простых земных вещах, как например, жениться на той, в кого влюблён? Даже если сама идея возмутительна? Мечтаю, очень мечтаю. Никаких самоотверженных порывов, их-то искоренить будет полегче, чем моё грехопадение к твоим стройным ножкам. Я в аду гореть буду. Потом. Сначала сгорю в твоих самых сладких в мире объятиях.