God's Favorite Customer

Now the fun is over Where do words begin I'm trying to find the path ahead

Выскочив в коридор и уловив силуэт, молниеносно скрывшийся на втором этаже, Чон взбежал по лестнице и на секунду растерялся, но, стоило одной из дверей с грохотом захлопнуться, он без раздумий направился на звук. — Открой! — потребовал он, постучав в косяк ванной и дернув ручку. Ответа, ожидаемо, не последовало. Юнхо хмыкнул — действительно, много чести, — но отступать не стал: застучал уже куда настойчивее и, не выдержав, крикнул, срываясь на рык: — Открой дверь, а то выломаю к чёртовой матери! Похоже, получилось добиться ещё большего эффекта, чем он планировал: сквозь приглушённую музыку, доносившуюся снизу, было слышно, как в комнате громко выматерились. Через несколько мгновений дверь слегка приоткрылась, и Ёсан сверкнул глазами в щель. Однако его грозный вид вовсе не скрывал истинного состояния. — Ты что, плачешь? Кан резко моргнул, после чего что есть силы навалился на дверь, чтобы закрыть её, но Юнхо оказался быстрее: просунул руку в проём и тут же поплатился за свою дерзость. — Блять! — не сдержался он, хватаясь здоровой рукой за покрасневшие пальцы. Сбитый с толку болью, молодой человек даже не заметил, как дверь вновь открылась — и его втащили в ванную, тут же захлопывая дверь. — Больно? — Ёсан включил свет, взял чужую руку в свои и осмотрел рану. Чон не знал, что думать: пульсирующая боль отдавалась, кажется, даже в кончиках пальцев ног, но он всё никак не мог выкинуть из головы Кана с покрасневшими глазами и сверкавшими на свету полосками слёз. — Не геройствуй, просто скажи, да или нет. — Ай! — всё, что смог выдавить из себя Юнхо, когда Ёсан назло надавил на ноющие пальцы, и тут же вырвал их из захвата, но парень рядом, похоже, на это плевать хотел, потому вновь вцепился в чужую руку и потянул к раковине. — Ты чего…? Чон замолк на полуслове от удивления. Кан включил холодную воду и подставил его ушибленную руку под струю. Простой, но действенный способ облегчить боль, однако кто бы мог подумать, что инициатором этого «лечения» станет Ёсан. — Какой же ты отчаянный идиот, Чон Юнхо, — хмыкнул тот, кажется, совсем беззлобно. — Не без этого. Юнхо был зол на самого себя. Он вовсе не планировал оказаться в таком положении. Это он должен был помогать Ёсану справиться с болью, а вовсе не наоборот. Но, справедливости ради, было в этой неожиданной смене ролей что-то положительное. Глупая выходка дала ему шанс осмыслить произошедший конфликт и вынести новый вердикт: похоже, сети Сонхва были куда более крепкими и запутанными. Они, невидимо-тонкие, но острые, как кинжалы, плотно обвили ни о чём не подозревающего Кана и, стоило потянуть за нужную ниточку, больно впились в живую плоть, заставляя кровоточить. Пусть Ёсан и пытался сохранять напускное спокойствие и намеренно опустил голову, не давая разглядеть высыхавшие дорожки от слёз, Юнхо видел, что чужое сердце сейчас истекало кровью и болело куда сильнее, чем свежие раны на лице. И куда сильнее, чем его собственные пальцы. — Мне уже лучше, — заверил он, уже не вырывая, а плавно вытаскивая свою ладонь, и выключил воду. — Спасибо! Ёсан ограничился ёмким «ага» и поспешил создать иллюзию дистанции, присев на край ванны. — Как ты? — озабоченность пришлось скрыть за маской небрежной вежливости: не стоило так сразу провоцировать парня искренностью. — Херово, — что ж, мгновенный ответ уже был обнадёживающим знаком. Кан то ли был слишком поглощён самокопанием, то ли намеренно умалчивал о завуалированном замечании Сонхва. По крайней мере, не спешил журить за навязчивое присутствие или возмущаться наглостью. Юнхо хватило десятка секунд пристального наблюдения за склонившимся в страдальческой позе парнем, чтобы отдать предпочтение первому варианту. Похоже, конфликт между ним и Сонхва был куда более серьёзным. Обычная склока не могла ударить по всегда храбрившемуся Ёсану так хлёстко. Справедливо это было, кажется, и в сторону Пака: то, как разбито он сегодня выглядел и как жадно искал забвения в алкоголе, явно говорило о том, что отношения обострились задолго до этой злополучной вечеринки. Джеймс был лишь катализатором, поводом, причина же лежала в чём-то другом, более глубоком и непостижимом. Юнхо напряжённо поджал губы и нахмурился. А не было ли самодеструктивное поведение Ёсана, особенно обострившееся в последние несколько недель, связано с этим самым конфликтом? — Давай, делай свои дела — и съёбывай, — бросил парень, и Юнхо пришлось несколько секунд мозговать очередную колкость, чтобы сконфуженно выдать: — Я не за этим пришёл. Ёсан повёл бровью с какой-то нечитаемой эмоцией и устало вздохнул, опуская лицо в сложенные лодочкой ладони, но тут же поплатился за театральный жест: раны на лице дали о себе знать, стоило лишь слегка их потревожить. Кан, кажется, совсем забыл, что всего пару минут назад напоролся на железный кулак Джеймса, и это лишь подтверждало мысли Юнхо. Душевные ранения сейчас нарывали куда больнее, чем физические.​ Молодой человек слегка покачал головой и без особого стеснения​ открыл ящичек рядом с раковиной. Как показывал опыт, в мужских общежитиях набор ванных принадлежностей был всегда бесхитростен и аскетичен, но один предмет там в любом случае имелся. Одеколон. Не лучшее средство, чтобы прижигать раны, но он явно не располагал большим выбором, потому, едва заметив флакон с каким-то неизвестным и, судя по всему, недорогим парфюмом, взял его в руки и смочил им край полотенца.​ — Ты что это удумал? —​ Ёсану не стоило особого труда счесть намерения вставшего перед ним Юнхо, но вот отреагировать толком он так и не успел, лишь громко зашипел, стоило полотенцу коснуться пореза под глазом. —​ Сука, щиплет! ​ Парень начал брыкаться и отмахиваться, но Чон был непреклонен: зажал сидящего на углу ванны и молча​ продолжил процедуру. Похоже, это было эффективнее многих слов. Ёсан хорошо понимал язык агрессивной уверенности, потому прекратил попытки вырваться, смиренно прикрыл глаза​ и лишь время от времени матерился себе под нос. Пользуясь тем, что Кан не видел, Юнхо наконец ослабил бдительность и позволил себе выстрадано выдохнуть. Ему ой как не нравилась вся эта ситуация. Сначала напившийся Пак, снизошедший до разительной исповеди, затем обострившееся противостояние Джеймсу, вылившееся в драку, теперь вот это состояние Ёсана. Слишком много всего и​ сразу навалилось на последнего, и Чон не мог не рефлексировать над этим. Он машинально обрабатывал раны, но разум его был вовсе не здесь, а где-то далеко, там, где он пытался вынести вердикт из толики поверхностных фактов, что стали ему известны только сейчас. Это ужасно изматывало —​ быть по самую голову в болоте интриг, но не видеть дальше того, что ему «великодушно» позволили увидеть. Юнхо очень не хотел делать ложные выводы, наверное, потому, что пока они выходили слишком уж категоричными и страшными. Но если же он всё правильно понял, то​ Сонхва и Ёсан сейчас находились на пике разлада, и каждый из них переживал этот период по-своему болезненно. И, может, Юнхо был слишком близок к последнему, чтобы подозревать, что, вопреки излюбленному образу бессердечного ублюдка, именно Кан нёс на своих плечах непосильный крест страданий.​ — Чего ради ты возишься со мной? —​ вдруг поинтересовался Ёсан, и Чон едва успел стереть с лица многострадальную мину. Нельзя дать парню догадаться о том, что у него на уме. Это сделает лишь больнее.​ — Я делаю это не ради чего-то, а потому, что ты это ты —​ и ты заслужил это, как любой другой, —​ даже умалчивая долю правды, Юнхо вовсе не кривил душой, произнося эти слова. Вообще, он давно приберегал их для очередного откровения, правда, совсем не думал, что оно случится при таких обстоятельствах.​ Видимо, именно эти самые обстоятельства и были сейчас решающим фактором, потому что признание вовсе не растрогало Ёсана, а лишь разозлило. Он распахнул глаза и жадно впился ими в Чона. — Если бы кому-нибудь на самом деле было до меня дело только потому, что я это я, думаешь, отец вышвырнул бы из дома?! А Сонхва, он бы… Ай, больно! Тут он вновь шикнул, ударив Юнхо по руке: тот слишком сильно надавил на рану. Правда, Ёсану совсем не следовало знать, что это было не случайно. Пусть лучше сейчас парень сфокусируется на боли физической, нежели будет вновь предаваться мыслям о том, что произошло между ним и Сонхва. Глупо, но действенно. Кан, видимо, подсознательно схватился за отвлекающий манёвр, как за спасательный круг, и замолчал, явно не горя желанием заканчивать фразу. Правда, ненадолго. — Это тоже божий замысел, да? — он горько хмыкнул, наблюдая за действиями Юнхо исподлобья. — Страдания во искупление былых грехов? Чон едва не фыркнул. — Глупо было поднимать эту тему, — бросил он скорее самому себе, чем Ёсану, и наконец распрямился. Раны были прочищены, теперь нужно было придумать, чем их обработать и заклеить. Он обернулся к ящичкам, вновь намереваясь беспардонно в них покопаться, но Ёсан издал какой-то странный звук, не иначе как привлекая внимание, и, добившись своего, парировал, улыбаясь с каким-то кровожадным наслаждением. — Вовсе нет, — он, воспользовавшись удачно подвернувшимся моментом, перевоплотился в Бланта и теперь отыгрывал спектакль. В этот раз явно не эффекта ради, а скорее потому, что такая реакция была для него привычнее и легче, чем любая другая. — Благодаря тебе у меня есть возможность сваливать всё на бога и упиваться своей болью. Красиво страдать — это настоящее искусство. Словно желая придать силы своим словам, он принял какую-то театральную позу, наигранную настолько, что она едва ли могла кого-либо тронуть. Уж точно не Юнхо. — Не неси чушь, — он едва сдержал желание пресечь весь этот цирк одним ударом. Он никогда не считал, что решать проблемы насилием правильно, но сейчас, когда Ёсан вновь завёл скользкую тему, хотелось дать ему пощёчину в надежде, что она выбьет из парня дурь. — Это никогда не было искусством. Но Кан, вжившись в коронную роль, уже не мог так просто от неё отступиться. Его взгляд буквально сочился ядом, словно этот самый яд был способен каким-то неясным образом заглушить ту боль, что парень сейчас испытывал. Юнхо призвал самого себя к терпению: пусть лучше Ёсан выговорится, иначе яд застоится в организме и приведёт к ещё большей гнойной ране. — А что тогда сотни лет воспевали художники? Все эти Рафаэли, Микеланджело и прочие богобоязненные малевальщики, — он был как никогда экспрессивен, словно не участвовал в очередном бессмысленном религиозном споре, а вещал с кафедры перед толпами людей. — Ты хоть раз видел уродливо страдавшего Христа? Нет, он всегда был так изыскан и утончён в своих муках. Даже склонившись до земли под тяжестью креста или распятый на нём, с шипованным венком на чистом челе и кровоточащей раной, он выглядел бесподобно, словно изобразить его мучения хоть сколько-нибудь правдоподобно было страшнейшим грехом. И после этого ты говоришь мне, что не в этом заключается суть твоей религии? Не в возведении страданий в культ? Юнхо прикрыл глаза и втянул воздух носом, стараясь сохранять остатки терпения. Безверие. Это стало новой верой поколения. Квазипроповедники соревновались в язвительности и умении переиначить священный смысл Бытия, стараясь привлечь большую «паству». Смехотворно, как люди, отказывавшиеся верить в Христа, слепо оказывались ведомы Его хулителями. Отрицая саму суть религии, насмехаясь над ней, они жили по схожей указке, поклоняясь кумирам и идолам с таким же самозабвением.​ Неясно, сам ли Ёсан дошёл до всех этих мыслей или где-то их подслушал, но они заставляли закипать злостью и ненавистью. Однако Чон не был тем бездумным верующим, с пеной у рта набрасывавшимся на первого же богохульника. Отец Джон и прихожане​ вселили в него не просто веру, но её глубокое понимание. Потому, видя, как Ёсан​ самозабвенно измывался над тем, что ему было дорого, он не торопился выпячивать своё «я». Пусть выслушивать слова, что наносили глубокие, как от порезов, раны, было тяжело, он сдерживал отчаянные крики и ждал, когда яд парня кончится. Чтобы одним сокрушительным ударом свалить противника наповал.​ — Страдания ничто без осознания их причины и последствий. Человек страдает, потому что совершил грех и теперь должен искупить его. Однако Кана, стоило ему завестись, было сложно остановить. Он, как дикий зверь, готов был либо загнать жертву до смерти, либо погибнуть сам.​ — А если я не хочу признавать свой грех? —​ он вперился взглядом в Юнхо, словно пытался рассмотреть в глазах что-то, возможно, слабину, но тот был так же непреклонен. На этот раз Ёсану пришлось встретиться с равным противником —​ и бороться с ним не на жизнь, а на смерть.​ — Если я не считаю его… заслуженным? Я разве должен страдать впустую? Тогда суд божий ничем не лучше земного суда. Похоже, вымотанный ссорой и опешивший перед чужим напором, Кан всё же начал сдавать. По крайней мере, звучал он уже не так страстно, а скорее, измученно, словно сквозь маску Бланта отчаянно пытался прорваться другой человек, тот, кого Юнхо посчастливилось узнать совсем недавно. Это воодушевило, но не как воодушевляет победа над более слабым противником, а как более возвышенное торжество. Торжество истины над кривдой. — Пути Господни неисповедимы. То, каким Он замыслил мир, настолько непостижимо, что человек только и может, что вывернуть понимание о Высшем Замысле наизнанку и обернуть себе во благо. Или, чаще, на беду. Разве не так? Ёсан ничего не ответил, лишь понуро опустил голову на самую грудь, и эта его поза будто бы перечеркнула только что одержанную победу. Потому что Юнхо чувствовал, что парню явно есть, что сказать в ответ, но тот окончательно выбился из сил и поднял белый флаг. — Наверное… — то, с какой несвойственной неуверенностью это было произнесено, окончательно омрачило выигранный спор. Да и был ли он вообще выигран? Люди спорили и будут спорить о Боге — и вряд ли когда-либо придут к одному исходу, но разве это сейчас действительно волновало их обоих? Они, кажется, уже давно уяснили позиции друг друга и пришли к негласному решению смириться с ними, но Ёсан вновь поднял тему, лишь бы отвлечь Юнхо от истинной цели. — Знаешь, я ведь здесь вовсе не за этим, — наконец вернув ясность разуму, молодой человек решил первым положить конец напряжённому молчанию. — Божий замысел, судьба, да хоть предсказания Эдгара Кейси, называй это как угодно, но смысл будет один — есть вещи, которые мы, люди, просто не способны изменить. Некоторые из них проходят незаметно, некоторые оставляют на нас неизгладимый след, но они ценны в равной степени. Потому что они меняют нас, делают теми, кто мы есть на самом деле. Юнхо хотел, чтобы Ёсан считал хотя бы часть того потаённого смысла, что он заложил в эти слова, чтобы смог прочитать между строк, что он говорит вовсе не для острастки, а в попытке поддержать. Глядя на неподвижную фигуру парня на самом краю ванны, он с замиранием сердца ждал хоть какого-то ответа, пусть даже матерной тирады и пожелания катиться к чёрту, потому что отмалчивание сейчас было испытанием для них обоих. — Тебе легко вещать о подобном из брони религиозной смиренности, — просипел внезапно охрипшим голосом Кан, наконец отмерев. Он выпрямил спину с таким трудом, будто на неё давил многотонный булыжник, но так и не нашёл в себе смелости заглянуть собеседнику в глаза. — Но что делать человеку, которому не на кого надеяться, кроме как на себя? Трудно было с этим мириться, но в чём-то Ёсан сейчас был до ужаса прав. Они оба и правда прятались от мира в своей броне, словно она могла уберечь их от всех напастей, но только вот это было совсем не так. Любая броня, какой бы прочной она ни была, оказывалась бесполезной, стоило лишь знать её слабое место. Кажется, до этого момента они только и делали, что искали Ахиллесову пяту друг у друга: Ёсан тщетно пытался пробить броню веры, чтобы задеть побольнее и отвадить от себя настырного соседа, а Юнхо — броню Бланта, за которой всё надеялся разглядеть истинную сущность человеческой души. Сейчас, казалось Чону, он словно бы нашёл то самое слабое место, но не спешил наносить сокрушительный удар. Без своей брони Ёсан был слишком беспомощен, и загонять его в такое состояние значило подрывать доверие. Потому Юнхо дал понять, что пришёл с миром, и приязненно улыбнулся. — Перебороть наконец гордость и найти поддержку в ком-то другом, — ответил он на полуриторический вопрос. — Ты не одинок, и никогда не будешь. Чон ожидал, что эти слова уйдут куда-то в пространство, так и не достигнув ушей слушателя, но Ёсан осмелился поднять глаза и внимал с несвойственной ему кротостью. — Может, мои слова всё ещё ничего не значат для тебя, но я хочу, чтобы ты понял. Я хочу помочь тебе. Потому что ты нуждаешься в помощи, и нет ничего постыдного в том, чтобы принять её. В ванной было всё так же тихо, но Юнхо буквально слышал, как против чужой воли трещит и трескается броня. В глазах Кана разом заблестели неясные огоньки сомнения, страха, надежды и желания довериться, и этот безумный фейерверк был поразительно прекрасен. — Я не знаю, как ещё заставить тебя поверить мне, — признался он и, недолго думая, не нашёл ничего умнее, чем рвануть парня за руку и зажать в крепких объятьях. Это был так глупо, по-детски, но он действительно не представлял, что ещё мог сделать в этой ситуации. Либо броня Ёсана сейчас окончательно рухнет, либо он, осознав слабину, возведёт новую, ещё более крепкую и долговечную. — Просто… Он не успел закончить, потому что Кан наконец ответил на объятия, с каким-то отчаянием сцепляя руки вокруг его спины и обессиленно опуская голову на плечо, удивительно удобно при разнице в росте и почему-то так знакомо. Кажется, это шло из детства, когда Юнхо так же обнимал маму перед сном, ещё до того, как один непростительный поступок провёл между ними невидимую черту. Но даже так он помнил это чувство защищённости и заботы и хотел поделиться им с Ёсаном, потому продолжал крепко прижимать его к себе, ощущая, как подрагивающие ресницы щекотали кожу, а ворот рубашки постепенно намокал. Всё это казалось чем-то донельзя странным. Каждое новое признание, каждая новая грань чужой личности одновременно углубляла понимание и отстраняла от него. Потому что, всякий раз обнажая душу, Ёсан спешил закрыться — и Юнхо словно бы переоткрывал его заново. Вот и сейчас, когда парень выпутался из объятий, на нём снова была маска подчёркнутой холодности. — Сейчас я уйду, а ты останешься, — заявил он, замышляя какой-то конспирологический план. — Выйдешь через пару минут. Если кто-то узнает, что мы были вместе, тебе крышка. Сказав это, Кан был таков — проскочил в щель и тут же хлопнул дверью, оставляя Юнхо наедине с неясными чувствами.