I reached inside myself and found Nothing there to ease the pressure of my ever-worrying mind All my power wasted away
Когда Юнхо вернулся в комнату, Ёсан уже был там — лежал на кровати и спал. Или делал вид, что спал. В детали входить молодой человек не стал. Усталость сморила его раньше, чем он успел сформулировать в голове подходящий вопрос. Может, оно было и к лучшему. Им обоим стоило переварить сегодняшние откровения. Утро встретило Чона дребезжанием телефона. Он, кажется, впервые в жизни проспал привычный подъём и теперь потирал глаза, с трудом поднявшись на локтях и пытаясь понять, сколько времени. Телефон всё не унимался, и Юнхо хотел уже было выйти из комнаты и взять на себя наглость поднять трубку, как тот вдруг умолк, и послышалось привычное щебетание Лаки. Молодой человек хмыкнул и осел на край кровати. Теперь волноваться о времени не приходилось: болтливая подружка Лаки по воскресеньям всегда звонила в одно и то же время — в 11 утра. Да, порядочно он проспал. Встав на ноги и потянувшись, он заметил шевеления на чужой кровати и тут же с улыбкой пожелал соседу доброго утра. — Оно будет добрым, если ты сейчас же выйдешь и засунёшь Лаки трубку в задницу. — Это вряд ли, но я постараюсь обрисовать перспективу на будущее. Из-под одеяла хмыкнули, и на этом утренний разговор исчерпал себя. Ёсану, кажется, нужно было ещё немного времени отоспаться, потому Юнхо решил дать ему эту возможность, выйдя из комнаты и направившись в ванную заниматься утренними процедурами. От вчерашней укладки на голове остался лишь ураган непослушных волос, потому Чон смыл остатки геля прямо под краном и принялся умываться. Правда, помимо свежести это принесло и внезапное осознание: он вчера оставил Минги одного. Захотелось больно ударить себя по лицу, и Юнхо подсознательно дал себе пощечину, тут же кривясь от силы удара. — Какой же я урод! — взвыл он, поспешно вытирая лицо и волосы, и направляясь прямиком к комнате друга. Из-за двери лилась речь Лаки, и Юнхо только диву давался, как Минги терпел его многочасовые телефонные переговоры, но тут же одернул себя. Уж лучше иметь болтливого соседа, чем никудышного друга. — Можно? — Чон вошёл в комнату после короткого стука, и приготовился испытать на себе весь праведный гнев Минги, но тот лежал на кровати и уткнулся в книгу, будто намеренно игнорируя вошедшего. Не зная, как интерпретировать такую реакцию, Юнхо обернулся на Лаки. Тот, уже привыкший к роли сломанного телефона, не отрываясь от разговора с подружкой, изобразил какую-то пантомиму, из которой следовало одно — не сносить Юнхо головы. — Крошка, повиси минуточку, кажется, провод зажало. Пойду проверю… — прошептал он, вставая с кровати и, обойдя молодого человека, тактично смылся из комнаты. Чон только и смог, что благодарно кивнуть напоследок. Теперь, оставшись один на один с другом, он почувствовал себя ещё более ничтожным. — Минги, мне жаль, что так вышло. Сон наконец опустил книгу, и Юнхо смог лицезреть наливавшийся синевой фингал уже под правым глазом. Догадаться о его происхождении оказалось несложно. Почерк Джеймса был узнаваем: ему никогда не хватало фантазии. — Нихрена тебе не жаль, — пристально осмотрев друга, заявил парень и вновь спрятался за книгой. Что же, Юнхо заслужил. — Я знаю, что этому нет оправдания. — Да? А мне очень хотелось бы его выслушать, — Минги язвил нечасто — это Юнхо заучил наизусть за несколько месяцев знакомства. Нужно было хорошенько вывести Сона из себя, чтобы тот включил режим бронебойной пассивной агрессии. Сейчас, определенно, было то самое время. — Я хочу быть с тобой откровенным, потому что ты мой друг… — Ну надо же, вспомнил, что я твой друг, — парень захлопнул книгу и уронил её куда-то в складки скомканного одеяла. Он был на пике своей злости. Последний раз так грозно он выглядел, когда позорно проиграл в «DnD» Бобби Доуну, однако сейчас обстоятельства вовсе не располагали к шуткам. Речь шла вовсе не об игре, которой аутсайдерская компания иногда отдавалась с излишней отдачей, а о реальной жизни. — А то вчера мне показалось, это не особо тебя волновало. Юнхо чувствовал себя паршиво. Так, словно его, как маленького мальчика, отсчитывали за глупый проступок. Но он не был мальчиком, а проступок не был таким уж глупым. По крайней мере, молодой человек как никогда осознавал последствия вчерашнего происшествия. Конечно, Минги не был настолько безрассудным, чтобы рубить с плеча, но что-то Чону подсказывало, того совсем не обрадует причина. — Ну и куда ты вчера подевался, друг? Пришлось набраться сил, чтобы не выказать закравшегося стыда, и выдал как на духу: — Я… наткнулся на Ёсана и… мы с ним побеседовали о важном. Юнхо опустил глаза. Какой же он трусливый лжец! Почему не сказал всё, как есть? Зачем подменил правду отговорками, в которые сам бы не поверил? Минги горько хмыкнул, и Чон даже не посмел поднять головы, боясь прочитать на чужом лице очевидное разочарование. — Неужели тебе так нравится играть роль мамочки для этого великовозрастного паршивца? За это что, полагается какой-то особый приз для святош? «Приведи безбожника к праведной истине и получи бесплатное место в раю»? Слова ударили пощечиной, хлёсткой и болезненной. Их можно было ожидать от кого угодно, но только не друга. Однако именно он произнёс горькую отповедь так, словно на самом деле верил в неё. Конечно же Минги обо всём знал или догадывался. Он был там, наверняка видел скандал и Юнхо, козликом поскакавшего вслед за Каном. Стыд — да и только! Разве могли этому быть хоть какие-то оправдания? — Почему молчишь? — Сон в амплуа безжалостной язвы казался совсем другим человеком. Не тем добродушным парнем, которого Юнхо знал, а какой-то безликой шестерёнкой, ненавидящей быть в системе, но неспособной выбраться из неё. — Потому что я прав? — Он нуждался в помощи, — всё, что смог выдавить из себя Чон, хотя это больше походило на издёвку, чем на реальную причину. — А я?! — Минги стукнул кулаком по кровати. — Я не нуждался в помощи?! Я всего лишь просил тебя проследить за Джеймсом, чтобы я мог поговорить с Нэнси. Но что сделал ты? Наплевал на мою просьбу и побежал утешать Бланта просто потому, что тебе взбрело в голову «спасти» его. Юнхо закусил губу, проглатывая колкие слова, потому что не было смысла отрицать их справедливость. Пусть действительность, какой видел её Минги, не сходилась с правдой, его замечания были по-своему резонны, и опровергать их было делом неблагодарным. Потому Чон позорно промолчал, не в силах что-либо возразить. — Минги, прости меня, — он вложил в извинения как можно больше искренности, чтобы они не звучали, как простое отведение темы, но Сон зацепился за свою мысль крепко-накрепко и не хотел отступать. Он уже не выглядел таким яростным, как пару мгновений назад, а скорее, был озадачен. — Я бы простил, если бы мог понять, зачем ты делаешь это. Но я не могу понять, хён. Скажи мне, чего ради эта игра с огнём? Лучше бы Минги сейчас накричал, лучше бы даже хорошенько треснул друга в отместку, но не ставил перед необходимостью отвечать. — Не могу. Прости. Молодой человек наконец осмелился посмотреть на Сона, но вместо того, чтобы увидеть в чужих глазах понимание, увидел лишь какую-то детскую обиду, которую друг поспешил спрятать за злостью. — Ну и катись тогда! — он вынул из-под себя подушку и бросил её в Юнхо, и тот лишь с замиранием сердца кивнул головой, смиряясь с участью, и поспешил покинуть комнату. Всё вышло ещё хуже, чем он мог ожидать. У Минги, казалось, были все причины сказать то, что он успел сказать напоследок, но это всё равно больно ударило по чувствам Юнхо. Друг совсем не заслуживал быть частью этой глупой игры в кошки-мышки, но сказать ему всё, как есть, Чон просто не мог. Не потому что не хотел. Он и сам не мог облечь в слова то, что происходило между ним и Ёсаном. Это не было желанием прописаться чужой нянькой, как думал Сонхва, не было и попыткой очистить карму и заработать на вечную жизнь, как считал Минги. Даже простая помощь, какой описал её Кану Юнхо, вовсе не описывала всего того, что на самом деле двигало молодым человеком. Он чувствовал нечто куда большее каждый раз, когда был рядом с Ёсаном, когда видел его попытки вырваться из системы, которую сам же и соорудил. Ту сложную машину обмана, раболепия и коварства, которую все негласно звали джунглями, и где власть принадлежала трём столпам. Что это вообще был за мир? Как он был построен, а главное, зачем? Чтобы возвеличить одних и низвергнуть других? Юнхо не понимал этого, по инерции и безвольно выполняя функции простого винтика. Но он знал наверняка: от него, такого маленького и ничтожного, зависит работа всего механизма. Об этом твердили все вокруг, набивая оскомину одной и той же «мудростью»: от столпов зависит благополучие их существования. Однако Чон всё никак не мог смириться со своей ролью, не потому, что она была унизительна, а потому, что своими глазами видел, как, подобно жерновам, система перемалывала людей. Место износившихся шестерёнок занимали новые, и лишь три столпа, бессменные, работали на износ. Конечно, едва ли Юнхо мог постигнуть хоть часть их забот, но то, что он видел в последнее время, пугало. Разбушевавшийся Джеймс, окончательно потерявший чувство страха, разбитый Фрэнк Ли, уставший от груза возложенных на себя полномочий, Ёсан, которому опостылела игра в своё язвительное альтер-эго. Чон видел, как робкими лучиками продиралось через тучи чужого снобизма то светлое, во что Юнхо когда-то поверил. Поверил и осмелился показать самому парню, отразив его сущность в правдивом зеркале. Чон знал, на что шёл — разбитая маска Бланта грозила великой революцией всему их маленькому мирку, но впервые решил поставить своеобразный эгоизм превыше благой цели. Он желал добиться своего любой ценой, но, похоже, только сейчас начал понимать, насколько она велика. Разговор с Минги это наглядно показал. Пока он отчаянно боролся за правду, близкие ему люди страдали от несправедливости. Пока он пытался спасти одних, другие пали жертвой обстоятельств, которые Юнхо непроизвольно спровоцировал своими действиями. Прав был Сонхва: протягивая Ёсану руку помощи, он лишь глубже погружал его в болото интриг. Один неловкий шаг — и холёная Чоном правда обернётся во зло. Благими намерениями выстлана дорога в Ад. Юнхо схватился за голову, осознав, что стоит посреди коридора с наверняка идиотским выражением лица. По крайней мере, по виду Лаки, сидящего на тумбе и уже явно не слушающего лепечущую о чём-то подружку, так всё и было. Он не смотрел осуждающе, скорее, с неким состраданием, и именно эта его эмоция повергала в гнев. Да разве Юнхо вообще заслуживал сострадания?! — Твою мать! — Чон без зазрений совести выругался и потопал в сторону своей комнаты. Вот чем обернулся его хвалёный «эгоизм» — чужими ранами и ноющей совестью. Собирался молодой человек стихийно: промокнул волосы, чтобы не заработать простуду, надел первое, что попалось под руку, и, прихватив с собой лишь тетрадь и ручку, без какого-либо желания направился в университет. Чужая постель пустовала, но может, оно и к лучшему. Видеть Ёсана сейчас не особо хотелось.***
Учёба совсем не шла. Сколько бы Юнхо ни пытался сосредоточиться на меланхоличном бормотании профессора, он был для него лишь белым шумом, аккомпанементом для безрадостных мыслей. Так прошла пара — или даже две, он не помнил. Настроение было никаким. Чон подумал было позвонить на работу и выпросить смену на сегодня, чтобы хоть как-то отвлечься за физическим трудом, но, подойдя к телефонной будке, вдруг замер и набрал совсем другой номер. — Алло? — ответили на том конце провода, и Юнхо сдавленно улыбнулся: мать всегда отвечала на телефонные звонки так, будто ждала исключительно плохих вестей. — Здравствуй, мама! — Аарон? — она, конечно же, узнала родной голос даже за городским шумом, но словно не могла поверить своим ушам. Наверное, именно поэтому и назвала его по христианскому имени. — Сынок, это ты?! Он едва заметно кивнул, будто женщина могла это увидеть, и прищурился, не в силах сдерживаться. Странные чувства захлестнули его разом: тоска, радость, воодушевление, нетерпение. Он вдруг так захотел выговорить всё, что накопилось у него на душе, но приструнил это желание и лишь коротко ответил: — Я, мама. Её «Господи» повисло в воздухе, утонув в шуме проезжавших мимо машин. — Как ты? — Юнхо первым не выдержал затянувшейся паузы. Мать будто не ожидала такого очевидного вопроса. Она ойкнула и, не зная, что сказать, принялась лепетать быстро и несвязно, словно опасаясь, что он положит трубку: — В порядке. Не жалуемся. Всё идёт потихоньку… Ох, и отец сейчас как назло отошёл. Копается в своей развалюхе, как будто от этого есть толк. Говорила ему, останься, побереги себя, а он — нет. А мог бы с тобой поболтать. Может, подождёшь немного, я его позову? Или нет, у тебя ведь наверняка каждая минута на вес золота. Эти телефонные автоматы — самый настоящий грабёж. Юнхо и не заметил, как на лице расцвела ностальгическая улыбка, пока последний вопрос не пригвоздил его к месту. — Ладно. Я так рада, что ты позвонил, сынок. Сам-то как? — Всё… нормально. Он сам себе не верил, и разве могла поверить в это мать? — Ты звучишь уставше, — её голос начал сквозить беспокойством. — Что-то случилось? — Много дел, сама понимаешь. Учёба и… — Чон решил промолчать про работу. — Но всё правда нормально. — Если ты так говоришь, — неуверенно согласилась женщина. Она, кажется, хотела сказать что-то ещё, но Юнхо сыграл на опережение, боясь новых острых вопросов. — Как там Мэри? Видимо, в этот раз его собственный вопрос оказался острым. Потому что теперь уже мать замялась и нехотя ответила: — Мэри? У неё всё хорошо. Что-то в её тоне заставило усомниться в сказанном, но Юнхо решил довести вопрос до конца: — Она всё ещё навещает вас? — Да, конечно, приходит иногда. Просто… в последнее время она немного занята… семейными делами. — Что-то произошло с родителями? — уточнил Чон. Он немного знал о семье Мэри, лишь то, что они позволяли о себе знать приходу, и то, чем иногда делилась сама девушка. Складывалось ощущение, что они не очень любили гласность, и Юнхо уважал такой выбор, однако их близость к любимой усиливала его волнение. — Не уверена. Ты знаешь, мы с ними не так уж хорошо общаемся… но беспокоиться не о чем. У тебя сейчас есть заботы и поважнее. Повисшую паузу прервал требовательный клаксон. Юнхо не придал этому значения, пытаясь постигнуть смятение матери, но клаксон повторился. Он невольно бросил взгляд на нарушителя их с матерью недобеседы и удивлённо открыл рот: прямо перед телефонной будкой стоял дорогой автомобиль, который он явно видел до этого. Осознание настигло внезапно. Это была та самая машина, на которой Сонхва подвозил его в первый день.