On your journey 'cross the wilderness From the desert to the well You have strayed upon the motorway to Hell
Юнхо лежал на кровати и без всякого интереса просматривал конспект лекций по основам налогообложения. Этот предмет всегда навевал на него смертную скуку, и если бы не близящийся квиз, молодой человек и вовсе не открывал записи до самой сессии, но выбора не было. Он устроил тетрадь на груди и лениво отбивал ногой в такт услышанному на радио хиту, чтобы хоть как-то скрасить зубрёжку сложных формул и бессмысленных терминов. Однако уже спустя десяток минут он поймал себя на мысли, что тупо пялится в заметки, думая о чём угодно, кроме как о предмете. Он то и дело прокручивал в голове моменты вчерашнего дня, когда задротский клуб (за исключением Лаки и Сары) решил сделать ходку в кино на какую-то «громкую» премьеру, и парни даже смогли затащить туда самого Чона. Это было своего рода актом примирения: Минги просто не мог обижаться долго, но и идти один на один с Юнхо, видимо, не осмеливался, потому негласным решением была подключена нейтральная сторона в виде Доунов, которые тут же перевели ссору в шутку и сняли остатки напряжения. Фильм, надо сказать, был до одури вульгарным — от сюжета до костюмов. Фривольная воительница полфильма бегала в поисках каких-то талисманов в компании накаченного варвара и было вполне предсказуемо, чем для них кончатся все эти бессмысленные приключения. Парни, выходя из зала, были в экстатическом восторге и вовсю судачили о «роскошных формах» дикарки Сони, а Юнхо лишь стыдливо качал головой, чувствуя себя в компании похотливых подростков. Он всё никак не мог понять, почему им так нравился этот чудаковатый сеттинг. Все эти одетые в обтягивающие костюмы девицы, пытающиеся строить из себя героев, но в итоге лишь ублажающие мужские фантазии, были полной ерундой, которая никогда не была близка Чону. Минги с Доунами на это заявление лишь посмеялись и не слишком тактично поинтересовались, о чём тогда «фантазировал» сам Юнхо, но тот в ответ лишь смущённо отмахнулся — и парни, благо, на этом оставили тему, вновь вернувшись к восхвалению фигуры актрисы. Теперь же, скучая за учёбой, Чон вдруг подсознательно вернулся к этой мысли и начал всерьёз осмыслять её. В конце концов, это было естественной потребностью организма, только вот годы закалки и боязнь грехопадения как-то сами собой нивелировали в Юнхо желание предаваться рукоблудию, и он до этого момента даже не считал это такой уж большой необходимостью. Конечно, и в его сознании иногда проскальзывали пошлые картинки, вызывающие трепет по всему телу, но он умело боролся с ними в силу давней привычки. Однако сейчас ему стало слишком уж любопытно, каково это — всё же дать волю воображению и поддаться искушению. Всего один разок, чтобы знать наверняка, стоило ли оно того или нет. Он отложил конспект в сторону и приспустился вниз, устраивая голову на краю подушки и опираясь ногами в железные прутья спинки кровати. Закрыл глаза и попробовал представить. Воображать какую-то актрису или певицу Юнхо почему-то не смог: слишком уж недосягаемыми и неживыми казались ему все эти образы. Тогда он попробовал думать о Мэри, но и тут сознание подвело его. Он и не мог представить её развратной и порочной, как других девиц. Чувства, что он испытывал к ней, были слишком чистыми, христианскими, не теми, что принято испытывать к объекту страсти. Это открытие неожиданно сильно ударило по Юнхо: он столько раз представлял Мэри своей женой, но так ни разу и не видел себя рядом с ней в качестве настоящего супруга. Их отношения больше походили на отношения брата с сестрой, где полное духовное единение было чуждо какому-либо плотскому желанию. Они ведь даже почти не целовались до этого, обходясь лишь тёплыми взглядами и робкими касаниями. Какой же он всё же был наивный дурак! И как он только посмел сейчас думать о любимой в таком ключе! Тогда Чон решил вызвать в голове какой-то смутный образ, соткать его из разных деталей и собрать воедино. Он пытался представить силуэт, блеск глаз и касания рук на своей коже. Похоже, это нехитрое упражнение подействовало. Он почувствовал лёгкое напряжение внизу живота и продолжил фантазировать о том, как чужие ладони водили по его телу, холодные и удивительное обжигающие одновременно. Возбуждение медленно нарастало. Юнхо запустил руку под одежду и провёл рукой по возбуждённому члену, представляя, как сжимались на нём тонкие пальцы, ухо опаляло горячим дыханием, а шею щекотали длинные ресницы. Он тихо вздохнул и выгнулся, сжимая член сильнее и работая рукой. Это было приятно… — Так, так, — раздалось коротко и язвительно, и Чона словно окатило ушатом холодной воды. Он распахнул глаза и повернулся на звук, чтобы встретиться взглядом с хитрюще ухмыляющимся Ёсаном. — Чем это ты тут занимаешься? От стыда хотелось провалиться сквозь землю, но Юнхо даже не мог пошевелиться или что-то сказать. Его застукали за постыдным занятием, и не кто-либо, а сам сосед. Тот, кто больше всех ставил под сомнение его праведность. Однако Кан не спешил выговаривать за лицемерие. Он, кажется, был вовсе не удивлён, скорее, заинтригован, что пугало куда больше. То, как парень медленно обернулся, закрывая дверь на ключ, и так же неспешно приблизился к кровати, заставляло Юнхо, затаив дыхание, следить за его движениями, как кролика за танцем удава. — Развлекаешься, значит? — Ёсан опёрся на матрас одним коленом, навис над ничего не понимающим Юнхо и прошёлся рукой по чужой ноге вверх, прямо к замеревшей на члене ладони. — Ну, ну, расслабься. Его улыбка не предвещала ничего доброго, а когда он и вовсе перехватил Юнхо у самого основания и принялся надрачивать, Чон потерял остатки здравого смысла. Неправильно, это было странно и неправильно, но чёрт, до чего же хорошо! Ёсан запустил пальцы ему в волосы и требовательно потянул за них, заставляя откинуть голову и прикрыть глаза, и умело работал рукой, словно это было в порядке вещей. Он сжимал и надавливал так, что Юнхо едва сдерживал скулёж с непривычки, и кажется, совсем забыл о стыде. Образ в его голове стал ещё ярче и развратнее, но теперь вместо иллюзорного стал вполне себе реальным. Он представлял Ёсана, его руки, глаза, губы, то, как он впивался зубами в его кожу, как выгибал спину и двигал бёдрами, как… Чон в ужасе отогнал этот образ и тут же кончил, пачкая свою одежду. Нега блаженства накрыла его с головой, но сквозь неё он чувствовал накатывающий стыд и теперь боялся открыть глаза, чтобы не напороться на наверняка ухмылявшегося Ёсана. — Умница! — чужой голос у самого уха звучал удивительно мягко. — Тебе ведь понравилось, верно? Юнхо молчал, не понимая, к чему был весь этот спектакль. Может, ему просто пригрезилось? Он продолжал лежать, не подавая Кану повода для каких-либо умозаключений. Пусть думает, что хочет, но ответить сейчас значило купиться на очередную проделку. Парень, не дождавшись реакции, тихо хмыкнул, и отступил: Юнхо почувствовал, как тот слез с кровати и через мгновенье скрипнул пружинами своего матраса. Только теперь молодой человек осмелился открыть глаза и украдкой глянуть на Ёсана. Тот устроился на кровати и читал книгу как ни в чём не бывало. «Что это было, чёрт возьми?» — всё никак не мог понять Чон, не видя ни капли насмешки или злого умысла на чужом лице. Ёсан словно бы помог другу с конспектом, а не подрочил своему некогда заклятому врагу. Неужто ему было настолько всё равно, как играть на струнах чужих душ? Или это была ещё одна провокация, в очередной раз доказывающая, что перемирие между ними временно и шатко? Юнхо тряхнул головой, поднялся, стараясь создавать как можно меньше шума, и лунатиком направился в ванную в надежде смыть с себя остатки разврата и какого-то странного чувства, зарождавшегося в груди. Стоя под струями тёплой воды, Чон всё никак не мог выкинуть из головы тот образ, что предстал тогда перед его глазами. Точно ли это был Ёсан или лишь сиюминутная фантазия, стимулированная оказанной «помощью»? Он прикрыл глаза, постарался воссоздать образ и тут же больно стукнул кулаком по плитке, ощущая новый прилив лёгкого возбуждения. Быть этого не может! Он просто не мог вновь думать об этом. Но та картинка, что сейчас мелькала в его разуме, говорила об обратном: всё те же пальцы, блуждающие по его плечам и груди, всё те же блещущие огнём глаза, и те же губы, улыбающиеся вовсе не порочно, а нежно и приязненно. Юнхо ударил по стене ещё и ещё, чтобы боль заглушила осознание. Это всего лишь греховные инстинкты, дьявольское искушение его, теперь так пренебрежительно относящегося к вере. Ему нужно срочно избавиться от наваждения, но настырный образ всё лез и лез, не давая покоя. Чон взвыл от отчаяния и включил холодную воду, сгоняя остатки помутнения с головы. Наверное, стоило выйти и развеяться, пойти туда — не знаю куда, чтобы привести мысли в порядок раз и навсегда. И он, кажется, знал одно такое место, где легко можно было обрести забвение…***
Всего пару месяцев назад Юнхо и подумать не мог, что окажется в подобном состоянии. Всего пару месяцев назад он бы обошёл это место за квартал, но сейчас — сейчас он находился в задрипанном баре, порядочно пьяный, и не намеревался останавливаться. Бар был, мягко скажем, злачным — в полуподвальном помещении, чьи узенькие окна выходили на грязную улицу, с обшарпанными столами, шатающимися стульями и освещением, которое, кажется, не меняли со времён войны — он был страшным кошмаром прошлого Чона, но он нынешний преспокойно сидел посреди духоты, пропитываясь запахами дешёвого пойла, разморенных тел и табака. Надежду, что в таком месте его не порешат, вселяло лишь то, что хозяин — громила с перекошенной губой и скрипящим, словно прогнивший паркет, голосом — знал его по работе. Добро этот великан помнил, а слово хозяина тут было законом, так что никто не смел и вякнуть слово в сторону сидящего в самом углу барной стойки Юнхо. Он пил то ли вторую, то ли третью рюмку виски, лениво рассматривая выцветшие ярлыки расставленных на баре бутылок. Алкоголь действительно отлично помогал убежать от реальности: молодой человек помнил события сегодняшнего дня лишь смутно и просто пытался затеряться в толпе таких же жаждущих забвения мужчин. Этот бар был тем самым местом, куда типичные работяги приходили скоротать вечер после смены. Кто-то из них не спешил возвращаться к суете семейной жизни, кто-то не имел её вовсе, но все они, как один, словно бы желали найти на дне бокала или бутылки какой-то ответ, способный перевернуть их жизни. По крайней мере, глядя на в большинстве своём молчаливых собутыльников, Юнхо хотел так думать. Он чувствовал себя частью этого маленького сообщества, и его лишь больше накрывало волной отчаянного рвения изменить или измениться. Сидя здесь, слушая надсадную рок-балладу и приканчивая очередную рюмку, молодой человек всё задавался вопросом, когда жизнь успела сменить курс и куда она теперь катится. Заплутал ли он сам или кто-то сбил его с пути? Справится ли он с преградами или так и будет блуждать, не зная дороги? — Эй, парень, чего нос повесил? — Юнхо слегка повернул голову, примечая движение справа. На высокий стул рядом с ним опустились с протяжным вздохом, а по дереву стойки звякнул стакан, содержимое которого едва не расплескалось. Задавший вопрос явно был пьян и теперь, вероятно, решил найти лёгкую жертву для излияний. Это был неизменный типаж в любом питейном заведении — отчаянный одиночка, которому алкоголь развязывал язык до такой степени, что он нападал на посетителей с какой-нибудь душевной дилеммой. Чон вовсе не горел желанием отвечать, чтобы ненароком не стимулировать внимание пьяницы, но и игнорировать его тоже казалось невежливым, потому он нехотя выдал: — Думаю о всяком. — Думаешь? — задумчиво повторил собеседник, осмысляя ответ, и сделал пару глотков. — Думать — это вообще полезно. Приятно знать, что молодёжь нынче думает. Юнхо всё же нашёл в себе силы посмотреть на мужчину. Судя по столь «тонкой» ремарке, он либо был жутким снобом, либо до чёртиков пьян. Что же, на первое он не очень походил: блуждавшая по его лицу улыбка — пьяная, но не лишённая приязненности — выдавала в нём человека добродушного, пусть и слабовольного, раз он так отчаянно топил одному ему известные проблемы в алкоголе. Да и был мужчина достаточно молод: едва ли ему было за сорок. Такому живчику впору наслаждаться прелестями семейной жизни, а не пропивать печень в дешёвом баре. Впрочем, Чон, несмотря на хмель, всё же соображал достаточно ясно, чтобы приметить на поросшей бородой шее характерную проплешину и шрамы: такими могли похвастаться только вояки из самого пекла Вьетнама. Это наблюдение всё расставило на свои места. Его спутник пил вовсе не из душевной слабости. Он пил, чтобы забыться. Юнхо было хорошо известно, как туго порой складывались судьбы ветеранов войны: ему не раз приходилось бывать на похоронах молодых мужчин, спившихся от отчаяния и тоски после «триумфального» возвращения с Востока. — И о чём, говоришь, думаешь? Удивительно, но этот кадр почему-то вовсе не отталкивал и не вызывал жалость, а лишь располагал к себе. В его блестящих от опьянения глазах было что-то искреннее и тёплое, словно он был старым приятелем Юнхо, которому можно было излить душу. И молодой человек решил ввериться этому чувству, понимая, что разговор ни к чему их обоих не обязывает. — О том, что со мной происходит. — Вопрос философский, мне нравится, — собеседник, кажется, был на полном серьёзе заинтересован в разговоре и слушал, навалившись боком на барную стойку. — И как, есть варианты? — Ни одного. — Неужто? Ещё не было ни одного философского вопроса, с которым твой покорный слуга не смог бы разобраться. Юнхо сразу разгадал, что имел в виду этот фразой его собутыльник, но даже не знал, как бы правильней облечь свои мысли в слова. Он-то и трезвый едва ли мог это сделать, сейчас же и вовсе уповал на чудо и проницательность мужчины. — Это… деликатный момент. — Ох, дела сердечные, — мужчине не составило труда вынести вердикт. Он ещё больше увлёкся беседой, определённо не желая отступать. — Тут и философ голову потеряет. Собеседник задумчиво покручивал в руках быстро пустеющий стакан, и Юнхо подсознательно скопировал этот жест, наблюдая за тем, как о стенки цунами бьются остатки виски. — Есть… кое-кто, кто мне во многом небезразличен, но я не знаю, какого рода чувства испытываю. Кажется, получилось очень уж спутанно и сумбурно. Слова не передали и десятой доли того смысла, что за ними стояло, но, чёрт возьми, это и правда было безумно тяжело. Однако мужчина рядом, похоже, всё же смог вникнуть в суть — или же просто понял её на свой лад — и теперь мягко улыбался, готовясь прочитать наставление. — Как тебе на вкус папайя? Юнхо хоть и ожидал пьяного бреда, но это явно превзошло его ожидания. Он повёл бровью и подался вперёд, готовясь списать услышанное на слуховые галлюцинации. — Чего? — Папайя, — мужчина, пусть и улыбался немного блаженно, был достаточно серьёзен. Он нарисовал какую-то фигуру пальцем, словно это могло хоть как-то прояснить смысл. — Ну, такой фрукт, на грушу чем-то похож, только слаще и с кучей семечек внутри. Двум пьяным людям всегда было трудно друг друга понимать, но это едва ли доходило до такого сюрреализма. По крайней мере, с Чоном подобного раньше явно не случалось, потому он был порядком напряжён: их разговор теперь переходил все рамки нормальности. — Откуда я знаю? Я не пробовал. Мужчина хмыкнул и прикончил свой напиток залпом. — А чем чувства отличаются от папайи? — заметил он, вытерев капли с бороды тыльной стороной ладони. — Я могу сколько угодно описывать вкус, но пока ты сам не попробуешь его, слова будут излишни. Юнхо резко захотелось прописать собеседнику в лицо для «профилактики», но то, с каким уверенным выражением тот говорил, почему-то вселяло неясную надежду в чужую адекватность. Несмотря на чудаковатость, мужчина в чём-то да был прав. — Вот что я тебе скажу, парнишка: в этом деле — в любви — не разговоры нужны, а действия. Пока ты сам не сделаешь шаг, пока не спросишь прямо, так и будешь сидеть в неведение. Тут, как на войне, — а об этом, поверь, мне что-то, да известно, — важны смелость и упорство. Легче сразу ринуться в бой и погибнуть смертью храбрых, чем с позором дезертировать. Да, порой разбитое сердце болит сильнее контузии, но летальный исход в первом случае гораздо реже. Да и в конце концов всегда есть проверенное обезболивающее. Спутник схватил стакан, подспудно понимая, что тот был пуст — и тут же переключил всё внимание на бармена. Только теперь Юнхо наконец смог осмыслить пространный пьяный монолог, и в нём как будто-то был смысл. По крайней мере, за громкими словами можно было разглядеть истину, о которой Чон почему-то совсем позабыл. Конструктивный диалог. Он всегда был мастером этого жанра, но сейчас словно бы совсем запамятовал о его важности. Похоже, он был слишком потрясён событиями последних пары дней, что совсем лишился способности мыслить здраво. И — какая ирония! — об этом ему напомнил чудаковатый ветеран, дезинфицирующий больную душу спиртным. — Так, о чём это я? — мужчина наконец получил долгожданную добавку, но Юнхо уже было не до поучительных бесед. — Спасибо за помощь! — отблагодарил он, искренне пожимая собеседнику свободную руку, и с трудом поднялся со стула. Только теперь он понял, насколько много на самом деле выпил. — Да не за что! Старик Джошуа херни не посоветует! Мужчина отсалютовал бокалом вслед натягивавшему куртку Юнхо. — Бывай!***
Молодой человек и сам не помнил, как добрался до коттеджа и ворвался в комнату. Ёсан был там, на том же самом месте, словно и не покидал его вовсе. Он, кажется, обладал чудесной способностью буквально приклеиваться к кровати. Однако, что-то в нём всё же изменилось, и не только в нём. Зайдя в комнату с холода и скинув верхнюю одежду, Юнхо почувствовал удивительные тепло и уют. Их жилище претерпело некоторые изменения с момента заселения, и теперь уже не казалось обиталищем двух крайностей. Комната была местом уединения и спокойствия даже несмотря на то, что до этого в ней происходило, и в том была заслуга обеих сторон. Кан всё же ценил чужое личное пространство, и больше не совершал набеги на территорию Юнхо, как то было во время их активного противостояния. Он так же заботился о чистоте и порядке, как и его сосед, пусть и не так явно, почти тайком. Беспорядок из разбросанных конспектов, оставленных на парте Юнхо, и кипа наваленных у тумбочки книг были убраны, а рядом с кроватью Ёсана стояла тарелка с остатками ужина и бутылка пива. — Ты поздно, — парень заворочался на матрасе, поправляя скомканное одеяло. Он и не думал отрываться от чтения, но всё же поднял взгляд и опустил голову набок. — Ты что, пьяный? — А мне нельзя? — Юнхо не хотел, но получилось немного грубо. Начался лёгкий отходняк — самое омерзительное из последствий пьянства: голова отяжелела и слегка кружилась, ноги налились свинцом, и ужасно хотелось выпить ещё, чтобы прогнать эти неприятные ощущения. — Конечно, можно. Ты же большой мальчик. Ёсан хмыкнул и вернулся к книге, но видно, она сейчас интересовала его куда меньше, чем состояние Чона. — Смотрю, ты решил пойти во все тяжкие. Правду говорят: тот, кто ночует с собаками, нахватается от них блох. Парню, казалось, нравилась эта идея раскрепощения, но если бы он только знал, какой болезненной она на самом деле была. — Зачем ты это сделал? — спросил Юнхо прямо, замерев посреди комнаты, словно соляной столп. Он решил последовать совету пьяницы, пока хмельные пары ещё размывали грань между осознанием и стеснением. — Сделал что? — Ёсан уточнил так, словно и правда не понимал, к чему вёл сосед. А может, он и правда не понимал, что в этом было такого. — Зачем ты трогал меня? — Ах, ты об этом. Парень отложил книгу на колено, зажав пальцы между страницами, будто готовился ответить на какой-то будничный вопрос, и именно это больше всего сейчас доводило Юнхо. Он ожидал совсем другой реакции. Не такой, где Ёсану словно бы было всё равно. — Я просто оказал тебе дружескую помощь, что такого? Ты же сам всё рвался помогать мне, вот я и решил отплатить посильно. К тому же, это было забавно: ты даже не удосужился закрыть дверь. Одним словом, не воспринимай близко к сердцу. Это несерьёзно. И это, кажется, стало последней каплей терпения, потому что Чон не сразу осознал, как гортанно зарычал от переполнившей его злости, подскочил к чужой кровати и навис над Ёсаном, впившись в чужую шею рукой. — Раз уж для тебя это несерьёзно, то давай продолжим? — он взобрался поверх чужих бёдер, скидывая на пол впившуюся в колено острым краем книгу, и припал губами к шее Ёсана. Он и сам не понимал, что творил, но какие-то инстинкты сейчас взяли верх над его благоразумием, и впивался в кожу парня полуукусами, пока тот пытался что-то сказать, но не мог. — Уже не так забавно, да? Чон засунул руку под свободную футболку, провёл ей по бокам и животу и на ощупь потянулся к ширинке, нетерпеливо борясь с пуговицами и молнией. — Прекрати, — Ёсан наконец восстановил сбившееся дыхание и попытался стащить с себя соседа, но тот продолжал издеваться над его шеей и уже запустил ладонь под бельё. — Да хватит! Юнхо и не думал, что в парне может быть столько силы, но, видимо, тот собрал её всю, чтобы столкнуть его на пол. Встреча с твёрдой поверхностью немного отрезвила, а взгляд Кана — напуганный и неверящий — и вовсе вернул к реальности одним ударом под дых. Что он только что натворил? Неужели и правда хотел сделать это с Ёсаном? — Прости… — произнёс он скорее машинально, чем из искреннего сожаления, но не потому что вовсе не испытывал этого самого сожаления, а потому что его затмевала совсем другая эмоция. Может, он всё ещё был пьян, но то, что сейчас предстало перед глазами, вовсе не могло привидеться ему в нормальном состоянии. — Прости… прости… — Чон всё продолжал шептать, не уверенный, что слова дойдут до адресата. Да и кто теперь был адресатом, когда мир вокруг плыл из-за пелены слёз? Уж точно не тот, чей силуэт грезился в темноте и духоте давно знакомого, но забытого места. Он прикоснулся пальцами к губам, почувствовав знакомое жжение, и принялся яростно тереть их, словно так мог смыть позор. Силуэт в видении приблизился, шепча обманчиво нежное «Аарон» и поглощая своей чёрной тенью остатки света, и мир погрузился во тьму.