God's Favorite Customer

And if you call me brother now Forgive me if I inquire «Just according to whose plan?»

Ёсан не удивлялся, когда Юнхо назвал пункт назначения, лишь послушно, почти смиренно, вырулил на проезжую часть и погнал машину в нужном направлении. Тогда же между ними повисло молчание, наполненное посторонними звуками вроде рёва мотора, клаксонов машин и других привычных городских сигналов. Этот аккомпанемент отлично вязался с состоянием Чона. Он чувствовал, как нечто тягучее обволакивает его изнутри и медленно засасывает в дрёму, которой теперь особенно боялся. Спать было опасным делом: после приступов кошмары могли мучать его ещё несколько дней кряду и приходилось в буквальном смысле молиться о спокойном сне. Поэтому, ощутив прилив усталости, молодой человек постарался скорей отвлечься на посторонний мир, чтобы не потеряться в мире подсознательного. Но и так, похоже, он всё же был не совсем в своём уме, потому не сразу приметил, что Ёсан припарковался у тротуара и заглушил мотор. — Вылазь, приехали! — бросил парень, оборачиваясь на здание собора и удивлённо поводя бровью. Удивляться и правда было чему: даже Юнхо, повидавший в паломничествах достаточно церквей и соборов, был поражён великолепием этого места. Массивное, словно крепость, здание из молочного цвета камня, с двумя башнями, изящной розеткой и скульптурами на фасаде, вызывало восхищение. Собор выглядел ровно так, как и должен был выглядеть настоящий дом Божий —​ неприступный и наводящий трепет снаружи, он был изысканным и по-своему уютным внутри. Только пересилив страх и переступив порог, можно было в полной мере оценить силу веры. Чон обожал это чувство, и в глубине души хотел разделить его с Ёсаном, но едва ли казалось возможным затащить отъявленного безбожника в храм.​ ​ Прогнав эту мысль, Юнхо отстегнул ремень и открыл дверь, периферийным зрением замечая, что Кан проделал все те же движения.​ ​ — Ты что, пойдёшь со мной? —​ удивлением получилось очень хорошо завуалировать тайную радость. Ну, или досаду на случай, если это окажется простым совпадением. — А что, нельзя? —​ огрызнулся Ёсан, обойдя​ машину спереди и поравнявшись с Юнхо. Похоже, он тоже кое-что скрывал, вероятно, определённого рода любопытство, потому что привычная леность в жестах и походке​ была явно наигранной. Чон, удостоверившись, что Ёсан отстал, чтобы прикурить сигарету, ​улыбнулся сам себе. Внутрь они вошли порознь: Юнхо позволил Ёсану докурить, а сам совершил привычный ритуал и смелыми шагами прошёл в глубь зала. Людей было немного: утренняя служба давно прошла —​ и можно было насладиться блаженным уединением. Чон окинул зал взглядом в поисках настоятеля или кого-то из мелких служащих, но, кажется, сейчас он был абсолютно один. Несмотря на внушительные размеры, собор не был пустым и довлеющим, наоборот, мягкий свет, что струился из инкрустированных разноцветными витражами окон, блистающие металлом звёзды на самом куполе и множество букетов придавали месту уюта и прелести. Юнхо пробило на слёзы, стоило ему появиться здесь в первый раз. Пройдя между рядами скамей, он замер перед ступенями, ведущими к алтарю, и с благоговением поднял глаза на удивительной красоты панно. Изображение Мадонны, имя которой и носил собор, казалось нерукотворным, и Юнхо содрогался, каждый раз видя его, однако что-то в молодом​ человеке перевернулось в последнее время, и находиться внутри стало вовсе не так комфортно, как раньше. Он всё ещё ощущал благоговейный трепет, но это было чувство совсем иного рода. Раньше Чон чувствовал себя праведным​ сыном, представшим перед ликом строгого, но справедливого Отца, сейчас же больше напоминал язычника, смиренно ждущего очередной блажи грозного божка. Да, что-то несомненно изменилось в Юнхо за то время, что он провёл в Мемфисе. Смотря на беломраморного Христа в алтарной части, он пытался прийти в чувство и вразумить самого себя, но вместо этого испытывал лишь стыд, будто попался за гнусным преступлением. И хоть это было вовсе не в новинку, сейчас прилив самобичевания был как никогда силён. Всё вдруг перевернулось вверх дном: жертва стала хищником, а хищник —​ жертвой. Интересно, тот человек ощущал то же самое, когда ходил на службы? — Тут…​ красиво, —​ заметил Ёсан, и его голос мячом отскочил от стен собора. Парень поравнялся с Юнхо, и тот мазнул взглядом по чужому​ профилю. —​ Никогда не был здесь раньше.​ Чон кивнул и скопировал позу соседа — задрал голову к куполу алтаря, вновь вглядываясь​ в панно Мадонны.​ — Да, —​ наверное, вышло немного невпопад, но Юнхо терялся со словами в таком состоянии и не смел больше повернуться, боясь, что Кан исчезнет, как наваждение. Он казался так не к месту в соборе —​ в своей бунтарской кожаной куртке, с взъерошенными волосами, пахнущий сигаретами —​ но молодой человек чувствовал себя в своей тарелке рядом с ним, словно только вместе они могли выстоять.​ От неудобной позы быстро затекла шея, и Чон всё же нашёл в себе силы посмотреть на Ёсана. Тот пристально изучал фигуры на алтаре и, кажется, вовсе не замечал взгляда соседа. Юнхо потерял счёт тому, сколько раз ловил себя на восхищении чужой красотой, но сейчас всё было будто бы совсем иначе. Кан оказался в «стихии» Юнхо, и тот наконец мог вынести вердикт своей самой первой ассоциации: был ли Ёсан ангелом или существом земным? Найтись с ответом вышло не так-то просто. В сотканном из мириад лучей​ свете, окутанный запахами благовоний, воска свечей и табака, Кан казался небесным посланником, но —​ протяни Чон руку —​ и вот он, человек из плоти и крови, хитросплетение противоречий, тот, кто вызывал столько чувств, которые нельзя было облечь в слова.​ Ёсан был всем сразу, но, прежде всего, он был самим собой — и именно за это хотелось вновь и вновь благодарить Бога. — Он так… умиротворён, будто не он несёт на себе тяжелейшее бремя, — едва слышно прошептал Ёсан, не отводя глаз от Распятия, и Чон вдруг понял, что всё это время буквально не дышал. — Это заслуживает если не поклонения, то хотя бы признания. Я понимаю, почему вы верите в него — по крайней мере, частично, — но я совсем не понимаю его. Если он и правда существовал, то чего ради принёс себя в жертву? Чтобы спасти тех, кому до него нет дела? Юнхо знал, что разговора подобного рода не миновать, но до последнего надеялся, что Ёсан будет снисходителен. То, как парень умело ставил под вопрос привычные вещи, заставляло Чона напрячься не на шутку. Потому что чем дальше, тем точнее и больнее были чужие удары. Настало время контратаки: крепость Ёсана пала, и теперь он затевал ответный манёвр. Видимо, именно это и двигало его проказами в последнее время. Лишившись оружия, он желал обезоружить и врага. Только вот это не стоило стольких трудов: Юнхо готов был сдаться без боя. — У каждого в мире есть предназначение. Его было искупить грехи всего человечества. Молодой человек обернулся к Распятию, но долго смотреть на него почему-то не смог. Голова заныла с новой силой, а глаза начало пощипывать по неясной причине. — Разве это не жестоко — принести сына в жертву ради высшего замысла? —​ в вопросе Ёсана читалось недоумение, а его взгляд всё ещё был прикован к алтарю, словно он опасался зрительного контакта с Юнхо. Тот на миг прикрыл глаза и едва сдержал протяжный вздох. В минуты смятения и его посещали подобные мысли, но кем он был, чтобы подвергать сомнению волю Божью? Вседержитель желал лучшего, и Юнхо очень доходчиво объяснили, что у великого деяния была великая цена. Но, вероятно, и этого Кану было мало. Он повернул голову к соседу, теперь будто специально ища взгляда, и вот уже Юнхо был тем, кто не смел ответить. — Если бы ты сильно любил кого-то, с кем тебе не суждено было быть, ​ты бы пошёл против высшего замысла? Пошёл бы против бога? Чон едва заметно вздрогнул. Как только парень осмелился произнести подобные слова здесь, перед лицом Божьим? Однако, немного подумав, Юнхо пришёл к выводу, что это всё же имело слишком много смысла. Его будто вывели​ на трибунал и приставили к виску пистолет, поставив ультиматум: либо он скажет правду, либо его мозги разлетятся во все стороны. Ёсан наверняка понимал это, как никто другой, и ожидал ответа, которой бы явно его не удовлетворил.​ ​ Юнхо закрыл глаза и тут же ощутил мысленную отдачу в голову: выстрел оказался вхолостую, но оставил на душе неизгладимый след. — Мне нужно найти священника. Это было самым обычным оправданием, и Юнхо было стыдно, что он перевёл тему таким банальным образом. Разговор явно был незакончен, однако стоило подумать о первоначальной цели визита. Ему необходимо было исповедаться, и чем раньше — тем лучше. Он быстро обернулся и окинул пространство взглядом. Может, это были козни воображения, а может, в дальнем углу мелькнул кусочек чёрного одеяния. Чон пустился туда, наплевав на потребную этому месту чинность. Он надеялся найти спасение в фигуре священника, напрочь отрицая, что просто-напросто сбежал от Ёсана. — Святой отец… — Юнхо прошептал достаточно громко, чтобы его услышали. Священник — мужчина лет пятидесяти — вышел из-за дверного проёма и поприветствовал его улыбкой, которая присуща лишь людям его ремесла: она была тёплая, почти родительская, но скрывалось за ней что-то загадочное, недоступное простым смертным. Чон склонил голову. — Да, сын мой? — Простите за беспокойство. Я знаю, что время уже прошло, но не могли бы вы исповедать меня? Это очень важно. На секунду на лице священника промелькнуло сомнение, но, осмотрев смиренно склонившегося Юнхо и, кажется, наконец признав в нём одного из прихожан, лишь кивнул и указал в сторону конфессионария. Они последовали туда слишком уж неспешно: Чон едва сдержал желание обогнать священнослужителя и устроиться внутри кабинки, как нетерпеливый школьник. Но процесс не терпел спешки, потому Юнхо воспользовался заминкой, чтобы собраться с мыслями, и кинул взгляд на устроившегося на одной из передних скамей Ёсана. — Проходи, — священник указал на секцию для исповедующихся и первым зашёл за занавес. Чон выждал положенные регламентом секунды и вошёл внутрь конфессионария. Он попытался вслушиваться в молитву, которую привычно читал святой отец, но едва ли мог разобрать слова за биением сердца. Кажется, Юнхо упустил из виду самое важное — покаяние. Он слишком поторопился и теперь не мог собрать мысли в единое целое, безнадёжно погрязая в смятении. Не с таким настроем пристало каяться в грехах, и молодой человек, вероятно, впервые не знал, с чего начать. Его вина и раскаяние были неоспоримы, как решение больше никогда не совершать чего-то подобного, однако была и задняя, не иначе как от Лукавого, мысль, что сожаление всё ещё не было до конца полноценным. Что-то, не способное ещё обрести точную формулировку, сейчас заставляло Юнхо нервничать. Что-то, о чём наверняка следовало бы поведать священнослужителю, но Чону просто не хватало духу. — Хвала Иисусу Христу, — прошептал он скорее по привычке, всё ещё пытаясь найти слова. — Аминь! — послышалось из-за перегородки. — Когда было твоё последнее признание? — Пару недель назад, — ответил Юнхо после короткой заминки. Он толком не был уверен, было ли это правдой. — Я признаю свои грехи в смирении и раскаянии. Наступила пауза, ознаменовавшая начало исповеди, но Чон всё никак не мог начать. Он потерянно пялился в угол конфессионария, перебирая один вариант за другим. Ему впервые было стыдно признаться, пусть это и было полнейшей глупостью. Ведь исповедывался Юнхо вовсе не перед святым отцом, а перед самим Господом. Но даже так произнести заветное признание было выше сил. Может, он слишком поторопился? Может, это было не лучшее время и стоило переспать со всем случившимся? — Простите, святой отец, я не могу… — Чон перекрестился и выскочил из конфессинария с горящими от стыда щеками. Он сделал Господу больно, совершив грех, но сейчас он поступил ещё хуже, не признавшись в совершённом проступке. Оказавшись на улице, Юнхо опустился на ступени собора и схватился за голову, порядочно не понимая, что творилось с ним в последнее время. Создавалось ощущение, что привычный мир рушился, подобно ветхим декорациям, и за ними обнажалась уродливая театральная изнанка, зияющая темнотой и пороком. Зачем он вообще связался со всем этим? Отчего просто не остался в стороне, сохраняя свою веру и принципы? Ответ, однако, был до неприличия прост. Потому что Юнхо не мог иначе. Не мог не заприметить неладное, не мог не проникнуться чужим положением, не мог не вступиться. И теперь пожинал плоды всех своих слабостей, главная из которых пугающе прокрадывалась в душу, оплетая её склизкими щупальцами. Что на самом деле он чувствовал к Ёсану? Жалость? Солидарность? Симпатию? Всё это вместе — и притом больше, гораздо больше. Это был спектр эмоций настолько разнообразных и сильных, что они едва ли могли ограничиться скудным набором известных человечеству слов. Именно эти эмоции двигали Юнхо в последнее время, заставляя его стать послушным рабом самого себя. Прежний он не пропускал бы службы, прежний он не сбежал бы с исповеди, прежний он не подумал бы причинить боль другому человеку, но прежний он и не был знаком с Ёсаном так близко. Нет, Чон вовсе не перекладывал вину на соседа; это было бы совсем низко. Просто то, насколько глубокий след их взаимное влияние оставило друг на друге, сейчас пугало. Молодому человеку казалось, что всё хорошее, привитое ему семьёй и приходом, испарялось из его тела, словно в нём, как в воздушном шаре, была дыра. Хотя тут, скорее, действовала совсем иная физика. Юнхо вспомнил забавный эксперимент времён средней школы — сообщающиеся сосуды. Они с Ёсаном словно обзавелись единым каналом и, стоило одной части сменить положение, баланс в другой тут же менялся. Раньше дающим всегда был Чон: он аккумулировал добро и принятие, чтобы поделиться ими с соседом, но в последнее время ресурс его так истощился, что он едва ли мог дать что-то взамен безвозмездно. Тогда-то и стал работать обратный процесс, только вот то, чем делился с Юнхо Кан, было чем-то непривычным, отторгаемым душой молодого человека, как инородное тело в организме. Это было частью самого Юнхо, но настолько вывернутой наизнанку и переиначенной, что он отказывался принимать её. Потому что так не должно было быть, потому что он не должен был испытывать того, что испытывал сейчас. Потому что это было против привычного порядка вещей, к которому Чон привык. Он не мог так легко свыкнуться с отражением своей правды в кривом зеркале, но то, как неминуемо рушились привычные постулаты, повергало в отчаяние и заставляло малодушно закрывать глаза, словно так проблемы могли волшебным образом исчезнуть. Однако они не исчезали, они накапливались и наконец дали о себе знать мощным, сбивающим с ног шквалом. Юнхо думал, что может выстоять, но теперь был повергнут на колени и обескуражен. Где-то​ вдалеке послышалась трель велосипедного звонка, и Юнхо вынырнул из размышлений, вернувшись в бренный мир. Всё вокруг​ снова начало обретать цвета и звуки. Трель повторилась, и по тротуару промчалась тройка детей, ехавших наперегонки, к ней прибавился гул пикапа и надрывный рок из проигрывателя. Он мог слышать отдалённые крики людей с соседней улицы, и эта жизнь была так прекрасна и привычна, что былые думы казались чем-то далёким и инородным. Однако даже так Чон всё ещё ощущал горький привкус на языке и давящую на виски боль. Мир внешний никак не коррелировал с миром внутренним​ —​ и этот диссонанс рождал лишь чувство неполноценности, словно молодой человек был не от мира сего. Сейчас как никогда проступала наружу его инаковость, та самая, о которой, как он слышал, пару раз шепталась с отцом Джоном его мать. Раньше он привычно спускал всё на нет, предпочитая смиренно следовать чужим советам и наставлениям, но теперь он уже не мог так просто свыкнуться с этой мыслью. Возможно, он и правда был не таким, как все. Но ведь не таким же, как все, был и Ёсан. Как бы парень это ни отрицал, они были на удивление похожи в своей непохожести, и, возможно, только благодаря этому и смогли сблизиться. Мир был полон парадоксов, и таким для Юнхо был главный из них. Только вот какой сделать из того вывод, Чон не понимал. Стоило ли идти на контакт или оборвать связи? Для принятия решения требовалось время, и​ он положительно не знал, где его взять. Находиться под чужим влиянием не хотелось так же сильно, как и лишаться его, но нужно было срочно что-то менять. Возможно, следовало попросить​ мудрого совета, но теперь Юнхо боялся повторить ошибку вчерашнего вечера и слепо повестись на чужое мнение. С одной стороны, это было его собственной виной —​ доверяться первому же встречному в баре, —​ но с другой, в чём-то пьяница был прав. Всё решалось разговором, стоило лишь правильно его начать.​ Чон вздохнул и, бросив взгляд на наручные часы,​ поднялся со ступень. Он понимал, что поступал рискованно и трусливо, оставляя Ёсана позади, но вариантов лучше пока не предвиделось. И всё же молодой человек был уверен, что друзья смогут помочь с проблемой, пусть и толком не представлял, как правильно её донести. Особенно до Минги.