I think tonight We can take what was wrong and make it right Baby, it's all I know that you're half of the flesh And blood that makes me whole, I need you so
— Я уничтожу всю его коллекцию Боуи. Юнхо не сдержал усмешки, хотя и понимал, что свою угрозу Ёсан вполне мог претворить в жизнь. — Привет, — виновато улыбнулся он, ставя на место вазу. Кан, кажется, до последнего не верил, что молодой человек подаст голос, потому и недовольно фыркнул, убирая с глаз выбившуюся прядку. Чон бросил взгляд на валяющийся на полу флакончик: только теперь стало ясно, что именно парень затевал. — Помощь нужна? Он и не ожидал, что Ёсан, скрестивший на груди руки и смотревший так, будто одним взглядом хотел испепелить пришедшего (а заодно, вероятно, и брата), согласится, подбирая флакончик и следуя в ванную. Юнхо решил, что испытывать чужое терпение теперь явно не стоило, потому прошёл следом, подспудно понимая, что ни капли не смыслит в деле, на которое так легко подписался. Пока Кан разводил раствор в какой-то миске, мешая его как-то очень уж усердно, он смог осмотреть внутренности ванной и пришёл к выводу, что она едва ли в лучшем состоянии, чем дом в целом. — Ты хоть знаешь, что делать? — Ёсан развернулся, дернув кисточкой и забрызгав краской стенку ванны. Юнхо махнул рукой, мол, задачка нехитрая, и выдвинул из-под раковины табуретку, которую приметил во время осмотра. Кан двинул бровью, не особо веря в успешность дела, но всё же вручил молодому человеку кисточку и миску, усевшись спиной. И вот тогда настал момент, к которому Чон не был готов. Не потому, что совсем не понимал, как приступить, а потому, что требовалось прикоснуться к Ёсану и сделать вид, что это ничего не значило. Рука сама собой потянулась к чужой коже и замерла в миллиметре от неё, так что можно было ощутить тепло, только вот взгляд, перехваченный в зеркале, говорил, что лишних касаний парень не приемлет. Казалось, они вновь вернулись к тому этапу, когда Ёсан, словно дикий кот, позволял любоваться собой издалека, но норовил пустить когти в плоть, стоило подойти слишком близко. Юнхо не нравилась эта динамика, но он всё же верил, что тому была причина, потому, протяжно выдохнув, принялся за работу. В целом, сам процесс был не таким сложным, как представлялось молодому человеку, но наигранная скромность недотроги-Кана вовсе не облегчала задачу: приходилось постоянно держать кисточку на весу и отдавать неловкие приказы повернуться, наклонить голову или сесть ровно. Однако Ёсана, кажется, всё устраивало, потому не оставалось ничего, кроме как изгаляться, пытаясь не мазнуть едкой краской мимо волос и не капнуть себе на одежду. Эта сосредоточенность удивительно помогала очистить голову и притом наконец собрать воедино мысли о том, что на самом деле происходило между ними в последнее время. Юнхо думал было, что это будет как-то неловко — анализировать чувства в присутствии их непосредственного виновника — но, кажется, именно Ёсана ему и не хватало всё это время. Так думы словно бы могли обрести кристальную ясность или, в худшем случае, проясниться хоть немного. Чон начал прокручивать в голове события минувших месяцев — с самого начала их знакомства до настоящего момента. То, как впервые столкнувшись с Чоном в библиотеке, Блант оправдал своё прозвище и статус, как разбитый, обнажал душу и потом корил себя за это, как провоцировал и сам же бесился, понимая, что всё бесполезно, как больно ранил, а потом, скрепя сердце, признавал свои ошибки, чтобы совершить их вновь и вновь. Как спас жизнь и придал ей новый смысл — перестать бояться кошмаров прошлого и зажить по своему собственному желанию, а не чужой указке. Всё это сделал Ёсан — и Юнхо не мог передать, что для него значили чужие действия. В молодом человеке сейчас бурлил целый океан эмоций — от простой благодарности до безмерной любви, чистой, искренней, непорочной. Той любви, которой ему заповедал Господь, без границ и барьеров. Ночь, что они разделили на двоих, не имела ничего общего с главным ужасом его жизни. Она не была гнусной попыткой удовлетворить плотские страсти, а моментом единения души и тела. Даже если для Кана это было простым сексом, Юнхо готов был лелеять близость, как ценнейшее воспоминание, стоившее нанесённой раны. Теперь он знал наверняка: его чувства были куда больше, чем просто привязанность, и хотелось кричать об этом Ёсану, но Чон понимал, что всему своё время. Вымазав остатки краски, Юнхо положил кисточку в миску, отставил её в раковину и залил водой. Как он ни старался быть аккуратным, но всё же испачкал пальцы в краске и оставил пару мазков на шее Ёсана. — Ацетон на кухне, — бросил парень, предупредив невысказанный вопрос, — на верхней полке, в бутылке из-под водки. Чон молча проследовал туда, не решаясь ничего уточнить. Видимо, это было какой-то отличительной особенностью дома — удивлять неподготовленного гостя. Кухня, как он и полагал, представляла собой интереснейшее зрелище. Когда-то наверняка уютная, сейчас она пребывала в таком виде, будто ей не пользовались вовсе. Ламинат был частично ободран, словно кто-то хотел сделать ремонт, но передумал. Некоторые ящики были открыты настежь, являя миру завалы всякой кухонной утвари, другие держались на честном слове и, кажется, могли отвалиться от одного прикосновения, а холодильник и вовсе походил на металлического уродца из фильмов ужасов, готового ожить и уничтожить человечество в любой момент. Из запасов еды имелась лишь скромная пачка цветных кукурузных колечек (по виду явно просроченных), зато ассортимент спиртных напитков был поистине впечатляющим. Однако пробовать хоть что-то из пестрящих всеми цветами радуги бутылок после слов Кана Юнхо бы опасался: ещё неизвестно, что было внутри. Найди нужную бутылку среди почти десятка других оказалось не так-то просто. Пришлось тщательно обнюхать горлышко пары из них, чтобы наконец найти вонючий ацетон, неясно зачем вообще перелитый в чёртову бутылку водки. Либо это была какая-то шутка, либо гостей в этом доме очень сильно не любили. Прихватив в довесок более-менее чистую тряпку, раньше наверняка бывшую красивой узорчатой салфеткой из изысканного материала, Юнхо вышел с кухни, но возвращаться в ванную не спешил. С одной стороны, хотелось воспользоваться заминкой и внимательнее изучить причудливое жилище, с другой — он думал выиграть время перед разговором, который, кажется, сейчас пришёлся бы как никогда кстати. Только вот даже осознавая всю его важность, Чон едва ли мог найти в себе силы начать. Да и как именно стоило дозировать информацию, чтобы не спугнуть Ёсана, не вызвать в нём гнева и отвращения? Юнхо терялся в догадках, словно нерадивый студент перед экзаменом, только вот если у студента был второй шанс, то у него самого не было права на ошибку. Кан, за то время, что Юнхо был на кухне, успел переместиться в гостиную на диван и без особого интереса смотрел какую-то кулинарную программу по старенькому телевизору. Молодой человек замер в дверном проёме и осмотрел результат своих трудов. Трудно было предугадать, какого цвета в итоге будет Ёсан, но сейчас он выглядел довольно забавно, походя раскраской на вилок цветной капусты. Юнхо спрятал улыбку за рукавом и проследовал в комнату, устраиваясь на противоположном краю дивана и смачивая салфетку в ацетоне. Гостиную тут же заполнил характерный едкий запах. Ёсан сморщил нос и чихнул, но продолжал игнорировать сидящего рядом соседа. Смыв остатки краски с пальцев, Юнхо бросил взгляд на Кана и придвинулся ближе. Ни на секунду не отвлекаясь от телевизора, тот повернулся боком и вытянул шею, давая пройтись по испачканной коже как ни в чём не бывало, но это казалось затишьем перед бурей, а не восстановленным доверием. — Нам нужно поговорить, — всё же решился произнести Юнхо, откладывая тряпку и бутылку на исцарапанный журнальный столик. Ёсан и не думал поворачиваться, будто зомбированный яркой картинкой. — А есть о чём? — бросил он между делом, меняя позу — откидываясь на спинку дивана и прижимая колени к себе. Чон коротко хмыкнул и, схватив с подлокотника пульт, выключил телевизор. — Просто выслушай меня, ладно, — пришлось взять парня за коленки и силком повернуть к себе, чтобы посмотреть глаза в глаза. Наверное, это было ошибкой. Под чужим пристальным взглядом было куда сложнее высказать то, что на душе, но этот разговор не приемлел другого исхода. На мгновенье прикрыв глаза и глубоко вздохнув, Юнхо начал: — Не так давно ты задал мне один судьбоносный вопрос — о том, что бы я выбрал: любовь или Божий замысел. Сначала я думал, что ответ однозначен, что нужно выбрать что-то одно, метался туда-сюда. Но потом вдруг понял: Бог и любовь ведь неразделимы. Ибо Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге. Нельзя пойти против Его замысла, если сам этот замысел есть в любви. Здесь нет противоречий, есть лишь ложные трактовки, против которых я готов выступить ради тех, кого действительно люблю. Удивительно, как на духу удалось выразить всё то, что терзало душу и разум, не давало покоя раньше. Юнхо почувствовал поразительную лёгкость, словно совершил главную исповедь в своей жизни и теперь был чист перед собой и Богом. Только вот в этот раз в игру вступал третейский судья — тот, кому суждено было выносить приговор. И Ёсан, будто понимая всю ответственность роли, но не желая принимать её, отстранился, вновь принимая свою закрытую позу. — Даже если тебя не любят в ответ? — его вопрос резанул по сердцу острым кинжалом, и тем болезненнее был этот порез, потому что была в нём та крупица правды, на которую Чон в последнее время малодушно закрывал глаза. — Разве это не безумие: бросить всё — и остаться ни с чем? Пожертвовать своим будущим ради неоправданной блажи? Да, Юнхо и сам допускал, что его признание могло оказаться невзаимным, но когда Кан проговорил это прямым текстом, было куда больнее. Только вот молодой человек не думал сдаваться. Жизнь показала ему, что один в поле воин, если имеет твёрдую веру и благую цель, за которую можно сложить голову. — Даже так, — он улыбнулся, пусть получилось немного выстрадано, и положил ладонь на колено Ёсана, слегка сжимая. Какое бы решение тот ни принял, Юнхо готов был принять его, но только не изменить себе. — Потому что это не блажь и не жертва. Это то, что придаёт мне силы противостоять всему миру, чтобы защитить свой собственный. Ёсан усмехнулся как-то отчаянно, обречённо. — Ты идиот, Чон Юнхо. А я идиот побольше твоего, — выдал он, поворачивая голову в чужую сторону и тут же встречаясь с непониманием. Парень долго отмалчивался: в отличие от Юнхо, у него не было много времени на размышления, но Чон и не думал торопить, зная, как важно не судить сгоряча. — Я всегда боялся этого чувства, ибо одних оно делало самыми могущественными людьми на планете, а других повергало на колени. Я ненавижу быть слабым, ненавижу одну только мысль о том, что моё доверие предадут снова. Это так сложно — научиться вновь верить, но рядом с тобой… мне хочется попробовать. Потому что если ты разобьешь мне сердце, значит, и терять в этом мире будет нечего. Юнхо будто ударили наотмашь, а потом излечили волшебным касанием. Таким казался диссонанс, который зародился в его душе после чужих слов. Ёсан только что обнажил душу, как никогда в жизни не обнажал, и видя её неприкрытой и доверенной ему одному, Чон хотел петь оды вместе с сладкоголосыми ангелами, чтобы излечить раны, открывшиеся его взору. Он хотел было сказать что-то утешающее, но Ёсан прикрыл его рот ладонью и прошептал: — Не обещай ничего сейчас, просто… докажи, что я не ошибся в тебе. Хватило одного короткого кивка и взгляда, куда более красноречивого, чем любая пафосная речь. Кан был прав: чувство, что они разделяли, было не про слова. Оно было про взоры, касания, даже тишину — и доверие. Безоговорочное доверие между двумя людьми. И Ёсан дал понять, что наконец готов к смелому шагу по отношению к Юнхо. Молодой человек убрал ладонь со своего лица, чтобы перехватить крепче и оставить на ней невесомый поцелуй. Ёсан смотрел на собственную руку, как зачарованный, и мягко улыбнулся, водя большим пальцем по чуть жёсткой от физической работы кожи. — Извини, что порчу момент, — вдруг сказал он, нарушая тишину, — но голову печёт адски.***
Ванна была, кажется, безвозвратно испорчена краской, но оно точно стоило результата. Юнхо уже несколько минут кряду перебирал чужие волосы, колючие и вьющиеся от химического воздействия красителя. Светлый каштан, как утверждала этикетка, из этого всего не получился, и Ёсан бурчал, проклиная производителя, но Чон не мог оторвать глаз от переливающейся в свете лампы бронзы. Они лежали в обнимку на диване, так близко, что можно было чувствовать чужое дыхание, щекочущее шею, и Юнхо ни на что не променял бы эти мгновения спокойствия и благости. Ёсан в его руках был таким ручным, таким ласковым, что казалось, будто это был сон, но Чон знал наверняка, что всё это наконец случилось с ним наяву. В коридоре начались шевеления, и молодой человек вспомнил, что даже не удосужился запереть дверь. — Эй, детишки, вы тут? — Хонджун тактично постучал в дверной косяк, прежде чем войти в гостиную, и тут же картинно прикрыл глаза. — Крайне признателен, что вы решили ограничиться диваном, но я бы предпочёл, чтобы все любовные игрища проходили за пределами моего дома. Кан лениво потянулся и приподнял голову, напоминая восставшего ото сна кота. Ассоциация лишь закрепилась в сознании Юнхо, когда в его кожу несильно впились чужие ногти. Ему нравилось это ощущение. — Ну прости, что осквернили девственность твоей халупки, — съязвил парень, пропуская сквозь пальцы окрашенные пряди, и принял сидячее положение. Хонджун скрестил руки на груди и покачал головой, ни капли не обижаясь, но перенимая шутливый тон брата. — Ты, я смотрю, совсем осмелел. Не заваришь-ка нам с Юнхо чайку? А мы пока кое-что обсудим. Ёсан вопросительно посмотрел в ответ, не понимая, чего ожидать. Они все прекрасно знали, что в этом доме едва ли был чай, да и чайник наверняка где-то затерялся за ненадобностью, но Кан спорить не стал и поплёлся на кухню, не забыв боднуть Кима плечом. Юнхо проводил его взглядом, а когда тот скрылся из виду, был вынужден перевести внимание на Хонджуна, глядящего в ответ с определённого рода любопытством. — Выйдем? — прозвучало вполне себе дружелюбно, но Чон всё равно чувствовал некий дискомфорт. Не то чтобы быть один на один с братом Ёсана доставляло ему неудобства, просто… он почему-то очень хорошо понимал, о чём тот может завести речь. Выведя Юнхо на крыльцо, Ким устроился в кресле, нисколько не заботясь о чистоте своих брюк, и указал на кресло рядом. Молодой человек не то чтобы планировал садиться, но против чужого предложения идти не осмелился. Чем больше он знал Хонджуна, тем больше проникался к нему каким-то необъяснимым уважением, почти благоговением. Потому, присев на самый край сидения, с нетерпением ждал, о чём же мужчина заведёт разговор. Ким начал издалека, явно не торопясь перейти к сути. Видимо, он знал, что не стоило говорить о вещах с наскоку. — Насчёт халупки Ёсан, конечно, прав, но ему это лучше не знать: вконец зазнается. Да и дареному коню в рот не смотрят. Юнхо улыбнулся. Чужой харизме было трудно сопротивляться, да и не хотелось вовсе. Мало с кем вообще удавалось достигнуть подобной лёгкости общения, ещё и в такой короткий срок. Было ощущение, что они знакомы полжизни, а не всего ничего. — Хорош тот дом, где живут добрые люди . Хонджун кивнул на житейскую мудрость и постучал по креслу, будто оно было его старым приятелем. — Ну этому дому похвастать нечем: ни бывшими жильцами, не нынешними. Дальше этого туманного замечания дело не зашло. Видимо, Ким пока не хотел делиться историей с Юнхо, а может, куда больше его сейчас интересовало совсем другое. — Вижу, вам всё-таки удалось поговорить, — прозвучало скорее как утверждение, нежели вопрос, так что молодой человек не считал нужным отвечать. Его собеседник был достаточно хорош в чтении между строк. — Хорошо. Хонджун опёрся на подлокотники, чтобы встать, и тут же устроился напротив Чона на изгороди. Кутающийся в лёгкую куртку, с копной непослушных волос, он походил на воробья, пригревшегося на ветке в надежде уловить последние лучи солнца перед холодной зимой. Такой маленький, но отчаянный и смелый. — Не думай, что я лезу не в своё дело, — начал Ким, смотря пристально, но без вызова, — просто Ёсан и правда много значит для меня. Человека ближе него у меня нет — и вряд ли когда-то будет, поэтому я хочу убедиться в том, что он счастлив. Большего мне и не надо. Он перевёл внимание на окно и, обернувшись, Юнхо понял, что тот будто пытался пробить взглядом доски, которыми были забиты рамы, и найти брата, сейчас, вероятно, хозяйничевшего на кухне. На чужом лице появилась тень улыбки. — Он… сложный. Сложнее самого хитроумного кодового замка, так что мне самому потребовалось время, чтобы найти к нему ключик, и то, что я увидел внутри… — Чон вновь поймал на себе чужой взгляд, в этот раз мягкий и понимающий. — Мне кажется, ты знаешь, о чём я говорю. Ты тоже нашёл ключик, верно? Молодой человек только и смог, что кивнуть в ответ. Этого было вполне достаточно, чтобы собеседник понял наверняка. — Я хочу верить тебе, Юнхо, — голос Хонджуна обволакивал, утешал, поддерживал, а главное, давал надежду, что не все в этом мире были против них, — тому, что рядом с тобой он наконец обретёт себя. За одной лишь фразой крылось куда больше, чем можно было представить, и Чон был по-настоящему польщён такому доверию. — То, что ты мне говоришь… — всё же сказал он, улыбаясь в ответ, — я ценю это. Правда ценю. Ким кивнул, выражая признательность, поднялся с изгороди и поёжился от холода. — Не подведи Ёсана. Я хоть и ростом не вышел, но устроить взбучку смогу. Шутливая угроза была встречена смешком из-за приоткрывшейся двери. — Иди пей свой чай, умпа-лумпа. Юнхо не сдержался и прыснул, когда Хонджун схватил подвернувшуюся под руку газету, которых в почтовом ящике накопилось великое множество, и швырнул её в захлопнувшуюся дверь. Давно на душе Чона не было так легко и спокойно, как сейчас, в чудаковатом доме похоже непохожих братьев.