This world can hurt you
It cuts you deep and leaves a scar
Things fall apart, but nothing breaks like a heart
Начать доверять друг другу было сложно. Ёсану требовалось переступать через себя, чтобы не видеть в каждом чужом слове или действии подвох, а Юнхо — справиться с предубеждениями и временами накатывавшими кошмарами. Он пару раз просыпался посреди ночи в холодном поту, и только чужие объятья могли принести покой. Кан не приставал с вопросами, видимо, понимая, что так лишь растревожит рану, и молодой человек каждый раз корил себя, смотря в полные беспокойства глаза. Ему правда хотелось рассказать обо всём, просто… он не был готов. Помимо участившихся страшных снов ему пришлось столкнуться и с внутренним противоречием. Его тянуло в церковь, потому что только там он мог найти успокоение, но сама мысль о том, что его бренное тело будет осквернять дом Божий, подавляла искреннее желание. То, что было между ним и Ёсаном, вовсе не казалось ему неправильным, пусть церковные постулаты и твердили об обратном, и Юнхо разрывался между чувством и долгом, пытаясь найти золотую середину. Ещё никогда в жизни он так отчаянно не искал ответа в Священном Писании, как сейчас. Ему хотелось найти если не истину, то лазейку, способную облегчить его метания. В голове то и дело всплывали его собственные слова. Как могло быть так, что люди, твердившие, что любовь и Бог неделимы, так строго судили тех, чьи чувства шли вразрез с законами морали. Да и что была эта мораль? Сплошное противоречие, бессмысленная аксиома, которую никто не смел оспорить. Чон и хотел бы быть тем отчаянным, осмелившимся пойти против давно устоявшихся принципов, но понимал, что слишком для этого слаб. Был ли смысл бросать вызов всему миру, если этот самый мир сейчас сузился до одного единственного человека, который сам был одно сплошное противоречие? Юнхо просто хотелось душевного спокойствия, и, к удивлению, обрёл его в чужой стихийности. В тихих словах, нежных касаниях, молчаливом присутствии и сладком томлении. Кан был морем, ибо его чувства походили на приливы и отливы. Он то ластился и полыхал страстью, то был резок и не подпускал к себе. Чон пытался свыкнуться с этими перепадами, но в этом был весь Ёсан: его невозможно было разгадать полностью. Можно было только подстраиваться под едва уловимый ритм и попытаться приручить. Юнхо нравилось это ощущение, подобное азарту, нравилось быть ведомым и вести самому. Рядом с Каном он забывал о заботах, терял голову, но едва ли жалел об этом, и лишь где-то глубоко в душе содрогался от страха потерять то, чего они успели достичь. Время медленно, но верно лечило раны. Простые разговоры были на удивление действенны и помогли разобраться в том, что мучило их столь отчаянно долго. Кан поведал о «заточении» в доме и том, как на самом деле много сделал для него Хонджун, а Юнхо в свою очередь поделился историей детских лет и прихода к вере. Лишь одно он пока не осмеливался сказать, поджидая нужного момента, но малодушно веря, что он никогда не настанет… Только вот радость обретённой близости с Ёсаном омрачилась разногласиями с Минги. Точнее, это были даже не разногласия, а игра в избегание и намеренное отмалчивание. Чон видел, что между ними будто выросла стена. Он стоял у самого её основания и тщетно пытался докричаться, но друг не мог его слышать, да и не хотел. Встречи задротского клуба стали реже: то все были слишком заняты, то игра не хотела сводиться к логическому концу, то, слово за слово, беседы перетекали в мелкие ссоры. В скором времени они перестали собираться вовсе, лишь иногда пересекаясь в стенах университета, но никогда не полным составом. Друзья, чувствуя обострение отношений между Юнхо и Минги, провели рокировку, в результате которой компания разбилась на два лагеря. И если молодой человек и не думал хоть как-то оправдаться в чужих глазах, то Сон провёл целую кампанию: заболтал Лаки, убедил в своей правоте сначала Бобби, потом и Фредди, — и лишь Сара была глуха к чужим сладким речам, зная всю подноготную Юнхо. Она единственная приняла его сторону и пыталась вразумить парней, но те отмахивались, делая вид, что им неинтересен исход противостояния. Чон вновь начал мучиться сомнениями. Точно ли он поступил правильно? Может, отчуждённость Минги имела под собой какой-то конкретный повод, и всё порывался поговорить напрямую, только вот чужая холодность отбивала охоту, заставляя безвольно опустить руки. И Юнхо, наверное, ещё долго не смог бы найти в себе силы, если бы друг не пошёл на диалог сам. Он пришёл, когда Ёсана не было в комнате, наверняка неслучайно. Если раньше Минги просто-напросто дулся, видя парня, то в последнее время начало доходить до того, что он демонстративно покидал кухню или гостиную, стоило Кану туда заявиться. Юнхо хотел бы знать, в чём была причина подобного протеста, ибо ни одна из его догадок не была обнадёживающей. — Доброе утро, — Чон приветливо улыбнулся, откладывая лист с эссе и отодвигаясь от стола. На лице друга не дрогнул ни один мускул, он продолжал пристально вглядываться в чужое лицо, словно хотел уловить какие-то перемены. — Просто скажи мне, хён, — начал он, давая понять, что Юнхо никак не избежать этого разговора, — что происходит между тобой и ним, — короткого кивка в сторону кровати соседа вполне хватило, чтобы уловить суть. — Я правда хочу это знать, — Минги скрестил руки на груди, кажется, напрягаясь ещё больше. — Даже не так. Мне нужно знать. Чон вздохнул: рано или поздно они должны были вновь поднять эту тему. Только вот теперь он оказался зажат в углу без возможности уйти от ответа. — Это… сложно, — молодой человек вовсе не врал, говоря столь туманно. То, что они с Ёсаном делили на двоих, было запутаннее самых хитрых головоломок, не поддавалось изучению и не облекалось в слова. Но разве такое объяснишь Минги? — К чёрту отговорки, мать твою. Скажи мне всё, как есть. Чон понимал, что, и правда, звучит так, будто ищёт себе оправдание, но когда речь заходила о чувствах, ему всегда было тяжело говорить открыто. Особенно когда дело касалось его чувств к Ёсану. — Прозвучит глупо, но ты вряд ли поймёшь, — он ненавидел, как позорно звучал, только вот на ум как назло ничего не шло. Оставалось лишь выиграть время, чтобы понять, насколько много Минги вообще можно рассказать. С одной стороны, хотелось поведать всё без утайки, с другой — отделаться лишь смутными намёками. Юнхо вспомнил разговор с Сарой, потом с Хонджуном. В их словах чувствовались поддержка, понимание, но Чон не знал, сможет ли получить то же от друга или столкнётся с порицанием или даже ненавистью. Он боялся. Боялся потерять расположение друга, но сейчас оно было на чаше весов, уравновешивая чужое доверие. Нужно было сделать выбор — и в этот раз он должен был быть однозначным. — Да что с тобой творится? — на лице Минги мелькнула тень сомнения. Он поджал губы, словно пытался удержать в себе какую-то колкую фразу, но всё же решил дать ей вырваться: — Почему ты так отчаянно хватаешься за него, будто от этого зависит твоя жизнь? Зачем ты опять и опять стремишься выгородить, думая, что в силах исправить? Пойми ты наконец, ему не нужна дружба, ему нужны раболепные слуги, готовые сложить голову по первому же приказу. Неужто ты решил стать одним из этих придурков? Град вопросов едва не подкосил и без того растерянного Юнхо. Он ожидал напористости, но в этот раз она была настолько отчаянной, что было совсем не по себе. Ему не оставили иного выбора, кроме как признаться. — Дело не в служении и даже не в дружбе, Минги, — Чон решил попытать шанс и попросить пощады в последний раз, но друг был непреклонен, без труда выстояв под чужим взглядом. — Всё и правда куда сложнее. Руки Сона безвольно опали. Кажется, он наконец понял, что с таким трудом пытался донести друг, и его реакция заставила сердце Юнхо сжаться от боли. — Ну и как, стоила того эта правда? — наверное, в голосе было слишком много резкости, но Чон не мог контролировать себя, разбитый и потерянный. Почему так горели уши, словно бы от стыда неясно за что. — Так не должно быть, — всё, что смог выдавить из себя Минги. Он, похоже, до сих пор не мог прийти в себя и разговаривал не с другом, а с самим собой. — Это какая-то шутка. Он просто… он задурил тебе голову, а ты, наивный, повёлся. Отрицание, в котором Сон пытался найти оправдание, ранило ещё больнее. Тот будто не верил, что это могло быть обоюдным решением, а не чьей-то развращённой фантазией. — Вовсе нет. Я… — Юнхо замялся. И правда, что он мог сказать? Что долго мучился сомнениями, боролся с собой, наступал на горло принципам и теперь наконец был счастлив? Даже внутренний монолог звучал глупо, чего и говорить о том, что произнести всё это вслух. — Просто попытайся понять. Минги покачал головой почти что машинально. — Понять что? Что ты с ним…? Блять, я и представить себе не могу. — Почему? — Юнхо до последнего не хотел задавать этот вопрос, ибо знал сотни ответов, один другого обиднее. Сон вновь принял закрытую позу, будто так хотел казаться неуязвимым для чужих речей. Видно было, что любые оправдания он будет воспринимать в штыки. — Да потому что это мерзость, — он произнёс последнее слово так, что Юнхо припечатало к месту, как бабочку шпилькой. — Извращение. Нормальным людям не может нравиться такое. Молодой человек только и смог, что горько усмехнуться. — Значит, я ненормальный, — он потёр переносицу, пытаясь отогнать накатившую головную боль. Отрицать, что её виновником был он сам, было глупо: стоило сразу пресечь этот разговор, только вот толку, если правда рано и поздно всплыла бы и, может, тогда обернулась куда более серьёзными последствиями. — Послушай, хён, — Минги немного смягчился, меняя стратегию, — брось ты эту глупость. Сам же знаешь, что это большой грех. Покайся, исповедуйся — и перестань даже думать об этом. И обязательно сходи в управу, чтобы они рассмотрели вопрос о переселении. В этой комнате воздух явно отравлен какой-то дрянью. Юнхо протяжно выдохнул и прикрыл глаза на пару мгновений. Кажется, оставалось задействовать последний имеющийся на руках козырь. Только вот суждено ли ему обернуться выигрышем? — Помнишь, однажды я спросил, действительно ли ты так любишь Нэнси? — Сон кивнул, не совсем понимая, куда ведёт друг. — Я тогда прочитал всё по одному лишь взгляду: это не игра, это то, что ты чувствуешь. Спроси меня так же. — Прекрати, — начал было Минги, явно не желая принимать правила игры, но Юнхо сорвался на крик: — Спроси! Парень фыркнул и неуверенно поинтересовался: - Ты и правда влюблён в него? Чон знал наверняка: Сон всё поймёт без слов. Тот понял. И, видимо, сделал для себя вывод не в пользу Юнхо. Минги не сказал ни слова, лишь глянул так, будто его ударило молнией. Пришлось отвести глаза, чтобы не видеть его лицо, только вот образ отпечатался в памяти уже навсегда. — Мне тебя жаль… — наконец признался он, выпрямляясь, и даже не пытался скрыть отвращение, — пусть эту жалость ты и не заслужил. Требовалось много сил, чтобы не завыть от боли из-за этих слов. — Минги… — Юнхо протянул руку вперёд, будто хотел ухватиться за друга и вымолить у него милости, но тот отшатнулся, как от огня, и бросил напоследок: — Я думал, что обрёл друга, даже больше — брата — но как же сильно на самом деле ошибался. Когда дверь захлопнулась, Юнхо опал на спинку стула и закинул голову назад. Кажется, с уходом Минги его сердце разлетелось на мириады мельчайших кусочков. Всего за пару месяцев он успел привязаться к парню всей душой и до последнего верил, что сможет сгладить возникший разлад, только теперь это едва ли представлялось возможным. Друг нанёс ему глубокую рану, наверное, даже более глубокую, чем Ёсан когда-то. Ибо, если Кан нехотя, но готов был пойти на примирение, то Минги дал понять наверняка — их дружбе только что пришёл неминуемый конец. Юнхо и хотел бы броситься за ним, объясниться, вразумить, но невозможно было достучаться в закрытую дверь. Потому молодому человеку только и оставалось, что по осколкам собирать то, что осталось от его разбитого сердца.