Please, don't go
Where are you goin'?
Conversations go over my head
Isolation has an ugly face
— Ёбаные отработки, — послышалось после громкого хлопка, и Юнхо поймал себя на мысли, что не помнил, в какой момент переместился на кровать и развалился на ней, бездумно глядя в потолок. — Какой-то цирк, а не учёба, ей богу! Чон повернул голову и увидел недовольного Ёсана. Точнее, лишь его утонувшее в одеяле тело, ибо парень плюхнулся на кровать лицом вниз и сейчас бурчал в подушку. Хотелось сказать что-то ободрительное, но на ум как назло ничего не шло. Кан перекатился на спину, громко фыркнул и глянул в сторону. — Эй, ты чего? — недовольство куда-то пропало, сменившись обеспокоенностью. Ёсан встал, в пару шагов пересёк пространство комнаты и устроился на краю чужой кровати. Юнхо пожал плечами, не зная, с чего начать. В голове была такая каша из мыслей, что собрать их воедино было той ещё задачкой. И Кан, взявший за руку и сцепивший их пальцы в замке, этому никак не способствовал. — Что-то стряслось? Чон отодвинулся к стене, освобождая место для Ёсана, и тот привычно прилёг под бок. — Минги приходил, — не было смысла скрывать правду от парня, но сказать всё, как есть, казалось не так-то просто. — И… мы очень сильно поссорились. Из-за нас с тобой. Кан, уперевшись локтём в матрас, возвышался над Юнхо и хорошо видел, с каким трудом давались эти слова. Потому прижался ещё ближе и зарылся пальцами в чужие волосы. Это просто движение всегда имело удивительный эффект, будто Ёсан был способен забрать часть забот одним лишь касанием и облегчить головную боль. Чон закрыл глаза и попытался отпустить ситуацию. — Я понимаю, что ты переживаешь, — прошептали на самое ухо, — и что тебе больно, но… скажи, как я могу помочь. Я правда хочу. Юнхо верил и не верил в эти слова. В то, что их произносил Ёсан. — Правда хочешь? — удивление в голосе трудно было завуалировать, но Кан не думал обижаться. Лишь кивнул, улыбаясь несмело, но так искренне и тепло, что Юнхо притянул его к себе и коснулся губами родимого пятна. Он так хотел сказать, насколько сильно любит, но они обещали друг другу: никаких громких слов, только чувства, которые не подвергались сомнению. — Тогда давай сбежим куда-нибудь? — предложил он. — Туда, где не будет никого, кроме нас. Где… «Где никто не осудит», — он не смог произнести это вслух, да и был ли смысл, если Ёсан и так всё понимал. Потому и кивнул, поднявшись и потянув за собой Юнхо, утягивая в объятья и поцелуй.***
Чон не знал, куда они уедут, просто доверился парню, уверенно севшему за руль и погнавшему машину в одному ему известном направлении. Через полчаса езды дома перестали попадаться на глаза, и вокруг были только бескрайние поля, на которых виднелись лишь острые колья скошенной кукурузы. Юнхо ностальгически улыбнулся: эта местность напоминала ему родной Гэллоуз — и он только и мог, что молча благодарить Ёсана, словно тот мог чувствовать его тоску по дому. Съехав с шоссе на просёлочную дорогу, они какое-то время нарочито медленно дрейфовали по узкой колее. Чон не выдержал: открыл окно и выставил руку, наслаждаясь прохладным ветром. Потянуло приятным холодком. Он поёжился от его свежести и запаха земли, бросил взгляд на Ёсана, не в силах сдержать улыбку, и парень ответил тем же, прибавив скорость. Вскоре они оказались на небольшой развилке. Кан свернул на полянку, заглушил мотор и, выйдя из машины, махнул рукой. Юнхо с интересом последовал за ним в заросли. За густой листвой вскоре показалась водная зелень, и спустя пару метров они вышли к озеру. Только теперь Чон увидел под ногами едва различимую тропинку, а в отдалении приметил старенький причал. Ёсан, осмотревшись, схватил за руку и потащил к нему. Усевшись на самый край помоста и спустив ноги вниз, он принялся болтать ими, как ребёнок, и похлопал по доске рядом с собой. Юнхо просто не мог отказать такому Кану, потому устроился рядом, замечая, что носки его ботинок едва касались воды, и поднял голову к небу, затянувшемуся серыми облаками. Возможно, к вечеру ждать дождя, но сейчас можно было ни о чём не беспокоиться и наслаждаться моментом. Вокруг не было ни души, и тишина стояла такая, что звенело в ушах. В зелёном озере отражались рыжие кроны, создавая удивительный рисунок, который художники тщетно пытались передать, но ничто не могло сравниться с видом вживую, окутанным запахом опалой листвы, тины и земли. Чон подумал о доме: он любил осень в Гэллоуз. Любил, как просторно смотрелись отдыхавшие от посевов поля, как легко дышалось после сбора урожая, как красиво церковь выглядела в отсветах разноцветных листьев. Осень была для него другой жизнью. И теперь он делил её с Ёсаном. — Давно я тут не был, — признался Кан, доставая пачку сигарет из кармана лёгкой куртки. Юнхо опёрся руками на доски и подался назад, закрывая глаза и впитывая в себя запахи. Щёлкнула зажигалка, и молодой человек поморщился, за что тут же получил по носу. — Не морщись, рано состаришься. Так… отец когда-то говорил. Чон усмехнулся было, но тут же принял серьёзное выражение лица и посмотрел на Ёсана. Тот впервые за всё это время при упоминании отца не злился, а скорее, выглядел тоскливо, будто и правда по нему скучал. — Это он приводил сюда нас с Хонджуном. Ещё до того, как брат ушёл из дома. Юнхо обратился во слух, припоминания слова Кима: в их семье не принято было говорить друг о друге, но раз уж Ёсан завёл диалог, значит, он готов был открыться. Это по-особому грело душу. — Что именно за отношения у вас с Хонджуном? — он спрашивал не из праздного любопытства, а потому, что действительно хотел знать. Связь между братьями казалась на удивление крепкой, и Кану наверняка было что рассказать. — Даже не знаю, как объяснить, — начал Кан, вглядываясь вдаль будто бы в поисках ответа. — Он появился в моей жизни совсем внезапно, когда отец в очередной раз решил доказать, какой он «заботливый» родитель, и буквально купил у своей первой жены право забрать ребёнка. Но когда это случилось… не знаю, я впервые понял, что такое настоящая семья. У меня ведь никогда её не было — семьи. Мать я совсем не знал, только то, что она была хиппи и бросила меня с отцом, стоило её прокуренному каравану сняться с места. Не понимаю, как вообще такой человек, как мой отец, смог повестись на весь этот цветастый бред, но горький опыт явно вставил ему мозги. Какое-то время он пытался, вероятно, забыться в работе, а когда я подрос, решил, что бизнес определённо пойдёт в гору, если на все мероприятия он будет ходить в сопровождении образцовой семьи. Так в нашем доме появился сначала мой новоприобретённый брат, а затем и «карманная» жена. Дженни была той ещё мелочной дурой, но роль идеальной домохозяйки она отыгрывала просто превосходно. В какой-то момент отец, кажется, поверил в ту ложь, что сам же создал, и даже пару раз вывозил нас на ярмарки, рыбалку или в походы, а потом Дженни, как того и следовало ожидать, нашла себе любовника и сбежала с ним — и это стало для отца последним ударом. Он перестал воспринимать женщин всерьёз. Да что там женщин, людей вообще. Ёсан потушил бычок о край помоста и хотел было выбросить его в воду, но передумал, положив в полупустую пачку. — Что за сыновья могли вырасти у человека, который привык относиться к близким, как к вещам? — парень продолжил, погрузившись в воспоминания и рассказывая по инерции, как сказитель пересказывает заученные наизусть предания. - Беззаветный мечтатель, пытающийся найти пристанище в музыке, и отъявленный сноб, потерявший веру в чувства. Две противоположности, которых тянуло друг к другу вопреки всему. Хонджун, он… не знаю, он был для меня всем и сразу — не просто братом, но другом. И когда он решил уйти, ничего не сказав, я почувствовал, будто у меня из груди вырвали сердце, — тут он замер, но не эффекта ради, а потому что ему, видимо, было трудно говорить об этом даже сейчас. Юнхо не торопил. Понимал, что нужно собраться с мыслями. — Мне потребовалось время, чтобы понять, почему он поступил именно так, почему не побоялся погнаться за мечтой, а до этого я только и мог, что искать причину в себе и ненавидеть всех вокруг. Чон вдумчиво кивнул, проникнувшись историей. Почему-то когда дело касалось Ёсана, понимание приходило само собой. Чужая жизнь становилась родной, и её трагичность ранила сердце, как собственные трудности. — Твой отец наверняка жалел о своих поступках? — наконец осмелился спросить Юнхо. Он искренне не мог осознать, что двигало этим человеком. Почему он не дорожил родными сыновьями? Почему вёл себя так, будто есть что-то важнее семьи? Вероятно, Кан разделял это мнение. А может, просто принял вопрос на свой лад и поспешил зацепиться за мысль, чтобы высказаться. Ему, похоже, это было нужно. — Если бы, — он не сдержал горький смешок. — Это и был его план: устроить естественный отбор посредством своего цинизма. Когда брат сбежал, он даже глазом не моргнул, лишь подозвал к себе и сказал, что раз уж не получилось сделать человека из старшего, то стоит попытаться с младшим. Тут он, конечно, знатно просчитался, потому что, как ни крути, мне нет дела ни до него, ни до его сраной фирмы. Я во всей этой финансовой ерунде смыслю так же хреново, как в философии. А ты видел результаты моих квизов. Юнхо хмыкнул и сел ровно. Похоже, настало время для ответных откровений. — Кто же мог подумать, что будет легко? Только такой вот наивный идиот, как я. Ёсан повернулся к нему и привычно наклонил голову набок, приглашая выговориться. — Тогда мне было больно это признавать, но то, что ты сказал в самом начале нашего знакомства — про американскую мечту — это оказалось правдой. Глупости всё это, сказка не для детей, а для взрослых. И я на неё повёлся. — Мало ли, что я там говорил, — буркнул Кан. Юнхо давно понял: парень испытывал стыд всякий раз, когда они заводили речь о том, что было между ними раньше. Вот и теперь он явно хотел перевести тему. — Но ведь так и есть, — заверил Чон без капли сожаления. Всё, что было, то прошло, и как бы горек ни был этот опыт, он ценил его. — До сих пор не понимаю, чего ради бросил ферму и семью, и отправился в город. Наверное, из какой-то неясной спеси, желания самоутвердиться. Только в те дни я видел свою будущую жизнь через розовое стекло: университет, карьера, стабильность. Я мечтал стать кем-то большим, чем деревенским мальчиком, сделать так, чтобы мы никогда ни в чём не нуждались, особенно после того… в общем, после того, как в нашей семье произошло несчастье, — он наконец дошёл до того момента, где нельзя было свернуть назад. Да он и не думал. Кажется, после чужих слов он готов был рассказать хотя бы кусочек той болезненной правды, что одолевала его. — Ураган. В наших краях это обычное дело, но, чтобы торнадо было такой силы — это было впервые. Дерево рядом с нашим домом сломало шквалом ветра, и оно обрушилось, снеся часть строения. Я был в своей комнате, когда это случилось: выбежал из укрытия, чтобы что-то забрать. Люди не врут: в такие моменты и правда вся жизнь проносится перед глазами. — Юнхо… — взмолился Ёсан, и пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть плещущей через край жалости. Жалость ему была не нужна, нужно было принятие. — Это было не так уж страшно. По крайней мере, я понимал, почему это произошло. Но вот то, что случилось после, подкосило здоровье отца и наше состояние. Дом пришлось отстраивать заново, потому что никто из нас не мог даже смотреть на развалины. Тому… тоже были причины. Кан не выдержал: схватил за плечо, привлекая внимание. Юнхо посмотрел в ответ с неохотой, опасаясь увидеть совсем не те эмоции, но парень как всегда был непредсказуем. И как только можно принять за дешёвую жалость сострадание, искреннее и глубокое? — Юнхо, послушай меня, — Ёсан тоже, кажется, пережил горе вместе с ним, и теперь взял за руку, спиваясь в неё так, словно никогда в жизни не хотел отпускать. — Я вижу, что у тебя есть что-то на душе. Какая-то тайна. То, почему у тебя случаются кошмары. Но вовсе не надо оправдываться передо мной, выдавливать из себя признание, когда ты не готов. Уверен: ты сможешь найти в себе силы всё мне рассказать, когда придёт время. А сейчас… давай просто оставим прошлое в прошлом, будущее — в будущем — и будем жить только настоящим. Сердце будто сжали в стальном кулаке: такой силой обладали чужие слова. Чон боялся, что не выдержит этого выразительного взгляда — и сотворит какую-то отчаянную глупость, ибо всё, что было внутри него, норовило вырваться наружу и цунами наводнить мир. Как же он любил сейчас! Как никогда раньше не любил. И, возможно, не полюбит никогда. — Ты сказал, что между нами не будет всей этой мишуры, но я хочу сказать… я лю… — Кан не дал закончить, словно боялся, что всё испариться, как наваждение, стоит только заветным словам сорваться с губ: повалил на сырую древесину помоста и затянул в медленный поцелуй, который значил для них куда больше, чем можно было сказать.