the city holds my heart — ghostly kisses
Люди по натуре своей хамелеоны. Мы в разной среде обитания ведём себя по-разному. Я недавно задумался об этом и поймал себя на мысли, что меняюсь не в зависимости от обстоятельств, а в зависимости от моего окружения. С родителями — я тот, кого они воспитали, — порядочный, не позволяющий себе мата, послушный сын, не доставляющий проблем (единственное, что с ориентацией подвёл); с Сумин — я тот, кем хотел бы быть, — уверенный человек, с чёткой расстановкой мыслей, умеющий помочь не только другим, но и себе; а с Чонгуком — я тот, кем являюсь на самом деле, и кого постоянно скрываю — сомневающийся, боящийся, искренний и способный на чувства, ищущий защиты, того, с кем мог бы почувствовать себя слабым, тот, кто устал от своей второй роли сильного человека и ищет надёжное плечо, чтобы иметь возможность на него опереться. Эти три роли слишком разные, если вдруг попутаются между собой — будет хаос. Если я буду вести себя с Чонгуком так, как веду себя с Сумин, это будет слишком нагло, всё же, с ней мы друзья, одногодки, поэтому я не думаю, что Чонгук поймёт моменты моего скверного характера и тупые шутки в свою сторону. А если с родителями вдруг поведу себя, как с Чоном? Меня сочтут наверняка слабохарактерным и бесхребетным, не таким каким-то, слабым. А Сумин с той моделью поведения, которую я использую с родителями, было бы со мной скучно, она бы не стала продолжать общение. Этот порядок надо сохранять, но могу ли я когда-нибудь соединить все свои личности в одну и быть кем-то целым, а не отдельной частью? Лёжа на своей кровати в беззаботную субботу утром, после пополнения записей в заметках, как советовал Чонгук, я думаю об этом и укутываюсь одеялом по самые плечи, невольно сворачиваясь калачиком. Наедине с собой я тоже слабый, беззащитный кусок человека, которому может стать одиноко даже в том случае, если у тебя широкое окружение и много друзей. Но я не чувствую одиночества как такового сейчас, наверное потому, что помимо Сумин, подруги, у меня теперь есть Чонгук, который не друг, а кто-то больший. Может, то одиночество ощущалось от желания души обрести кого-то своего, кого-то близкого сердцу? Не знаю, но почему-то мне кажется, что это именно так. Вопреки собственному предложению, Чонгук больше не предлагал встретиться на этой неделе, поскольку на работе возникли какие-то проблемы, вынуждающие его оставаться в офисе до девяти, а то и десяти вечера. И я не злюсь на него за это, я понимаю, что это работа, это немного важней того, что какой-то школьник ждёт твоего внимания. Ладно, нужно прекращать относиться к себе так по-хамски и обесценивать собственное существование в жизни человека, который меня выбрал. Когда с тобой происходит что-то значительное, что кардинально меняет жизнь на «до» и «после», ты о многом задумываешься. Я и без того слишком много думал, а сейчас голова грозит взорваться от количества мыслей о Чонгуке, о нас и наших отношениях, о том, что будет потом, как это будет развиваться, потому что, кажется, поцелуй на кухне стал отправной точкой с причала неуверенности в чётко различимое вдали, на другом берегу, «вместе». Вместе преодолеем, вместе будем учиться, вместе увидим рассвет, вместе построим что-то новое. И это «вместе» до жути непривычное, но будоражащее, побуждающее внутренности приятно скрутиться не только от фантомного чувства чужих губ на своих, но и от всплывающих картинок того, что может быть дальше. В моём случае это мирное «до», сменилось на беспокойное «после» как раз после знакомства с Чонгуком. Это новые ощущения, новые чувства, которые я не испытывал до этого, новый опыт, новый человек, который с каждой встречей делает огромные шаги вперёд по шаткому мостику, соединяющему края двух скал, где на одной стороне я, а на другой он, между которыми обрыв, бездонная яма, в которую ничего не стоит случайно свалиться, но Чонгук идёт, держась за верёвочные перила, идёт сюда, ко мне, чтобы доказать, что мы сможем. Я смогу. Смогу встать и тоже рискнуть пойти навстречу, рискуя жизнью, шагнуть на мостик и доказать, что мы сможем. Вместе сможем. Октябрь скоро подойдёт к концу, наступит последний месяц осени: потеряют свой золотой наряд деревья, зачастит с дождями серое небо, начнётся апатия и нежелание что-то делать, придёт осенняя хандра. Она никогда не оставляет меня равнодушным, принимает в свои объятия как миленького, я бы даже сказал, как родного, обволакивает тяжестью депрессивных мыслей, грустного настроения и бесконечного упадка сил, как при болезни. А я, любящий оставаться наедине с собой в абсолютной тишине, не пытаюсь отвлечься от навязчивых мыслей и только поддаюсь ей больше. Проходит ещё день, второй — я снова в школе, сижу один в столовой, потому что Сумин уехала с семьёй куда-то, оставив меня на попечение собственных мыслей. Даже есть не хочется. Зачем я сюда пришёл? Сегодня что? Кажется, вторник. Или среда? Сколько дней я мечтаю о том, чтобы встретиться с ним? Каждое утро начинается с одного и того же ритуала, который скоро войдёт в привычку: просыпаюсь, беру телефон, открываю заметки, пишу всё, что хочу, иду умываться. И так день за днём. Потом мне вечером пишет Чонгук, спрашивая, как прошёл день. Я ему, конечно, отвечаю, мысленно улетая куда-то в совершенно неизвестном направлении, потому что чувствую себя лучше в разы, однако это чувство длится не больше пятнадцати минут, потом — у Чонгука заканчивается перерыв, он возвращается к работе, а я к самокопанию. Так пролетает ещё несколько дней, истекает неделя, завтра начинается новая, ещё один трудный этап для меня. Даже прогулка с Сумин меня не воодушевляет. Наоборот, заметив моё состояние, она пытается вновь выведать, в чём дело, слишком настойчиво, чем понижает и так хреновое настроение до мизерного уровня, из-за чего мы рано расходимся, едва не разругавшись из-за моего проснувшегося характера на фоне душевных метаний и мыслей, что я скучаю по Чонгуку. Взбесил подругу, вывел из привычного равновесия, а теперь лежу в тёплой кровати, снова укрытый по уши, и боюсь вдруг заплакать от чувства беспомощности, которое одолело так внезапно с одной только мыслью, что я что-то чувствую к другому человеку и меня буквально ломает из-за этого слишком ярко маячащего красным желания преодолеть препятствие и приковать его к себе. Таких радикальных мыслей никогда не возникало раньше, да и я был приверженцем ценить чужие занятия, личное пространство и время, потраченное на работу. Но, блять! Как жить вдали с осознанием того, что ты так упорно отрицал, когда человек был рядом, а как только вы отдалились, вдруг проснулся мозг и ты всё понял? И вот, ноябрь уже на пороге, три дня — и месяц сменит другой. Прошло две недели, мы так и не виделись с Чонгуком, но переписывались и утром, и вечером, и на его перерывах, чтобы не терять ту тоненькую нить, что образовалась между нами, и казалась такой хлипкой и слабенькой, что грозилась вот-вот оборваться, тогда мы бы потеряли связь. Я бы ухватился за противоположный конец, если бы это случилось, не позволил бы себе потерять, потому что обретаю счастье и покой только с этим человеком. Я будто нашёл своё место, я не могу его просто так потерять. Вот так оказалось просто привязаться и понять, что ты не можешь без человека, которого ещё совсем недавно считал каким-то непорядочным мужиком с сомнительными предложениями. Без Чонгука пусто. Мне не хватает того мизера, который мы уделяем друг другу ввиду его работы. И в то же время я знаю, что при встрече вернусь в то начало, где мне всё ещё страшно. Это так странно ощущается, потому что вы можете стать близки максимально, поцеловаться, переспать, разговориться о личных переживаниях и страхах, а на следующий день или при следующей встрече всё будто стирается: возвращается неловкость и неуверенность, в голове снова установки, что вы абсолютно далеки друг от друга и вас ничего, кроме общения, не связывает. Не было поцелуя, который сотворил такой чудовищный водоворот эмоций, не было поддержки, того разговора, который расставит всё по полочкам, вы снова далеко, и это «далеко» вместе со смущением надо преодолевать заново. Всё же время — ключевой игрок в нашей жизни, как бы мы яро ни отрицали. Именно оно правит бал, решает, сколько нам отведено жить, в какой момент перестать скорбеть по усопшему родственнику, как долго переживать расставание со своей парой или ссору с другом или подругой. Время тянется долго или пролетает за один короткий миг. И когда происходит первое — это ужасно и ощущается хуже, чем промозглый холод, от которого никак не скрыться. На душе холодно, этот мороз не отогреешь даже чаем, который я литрами вливаю в себя за столом в нашей трапезной, пока мама что-то готовит за стенкой, шумя сковородой. На кухне, где у меня случился первый поцелуй. С того момента прошло две с небольшим недели, кажется, завтра будет ровно пятнадцать дней, во вторник, а такое чувство, словно целая вечность. — Тэхён, тебе что-нибудь купить? — выплывает из кухни мама. — Мы с папой собрались в магазин через час, может, ты хочешь с нами? — она ждёт ответа, но я вместо слов отрицательно качаю головой, отпивая остывший чай — мои холодные руки слишком быстро его остужают. — Что с тобой? — она обходит немного стол, чтобы сесть по правую сторону от меня и с беспокойством заглянуть в моё ничего не выражающее лицо. — Почему грустишь? Что-то случилось? Нет, мам, просто твой сын, вопреки своим словам и утверждениям, что отношения ему нигде не тарахтели, влюбился. — Осенняя хандра, всё нормально, — отвечаю, слабо улыбнувшись ей, не хочется, чтобы переживала. — Пройдёт, — тихо, в кружку. — Поехали с нами, развеешься как раз, — предлагает. Я соглашаюсь. Пока родители выбирают на полках супермаркета продукты, которые нужны для дома, я открываю заметки в телефоне, чтобы наткнуться на перечень, который веду по дням с того самого вечера. «Что я хочу, когда думаю о Чонгуке?». Ведущим в каждом дне всегда было лишь одно желание — поцелуй, всего один, неважно, короткий, длинный, глубокий или нет, но мне просто хочется его поцеловать. Попробовав однажды, захочешь дважды. В моём случае и трижды, и так далее. Везде первым пунктом числится именно желание прикоснуться к губам. Вторым сразу следует желание увидеть его. Третьим — обнять. И это — закономерность. Я бездумно брожу хвостиком за родителями, чувствуя себя немного нелепо, потому что ничего не выбираю, хотя так обычно и бывает. Беру хотя бы корзинку у папы, чтобы быть немного полезным, а не просто декоративным гелиевым шариком следовать по пятам. В кармане пальто вибрирует телефон — я готов всё бросить и немедленно достать его. Уведомления включены лишь на одного человека. С замиранием сердца открываю диалоговое окно. Чонгук: Я сегодня рано освобожусь, не хочешь встретиться? У меня сейчас точно глупый орган разорвётся от силы, с которой бьётся о рёбра в груди, а я подлечу от счастья прямо посреди магазина. Наконец-то не пустые переписки, а живая встреча. На лице улыбка, которую я пытаюсь скрыть от общественности, поджав губы. Вы: Конечно, во сколько? Чонгук: Будь готов к половине шестого. Ого, так рано. Наверное, на работе всё разрешилось, и он позволил себе освободиться пораньше. Но оно же лучше. Сейчас около четырёх, пока мы доедем домой, пока разгрузимся, пока я соберусь — и время уже подоспеет. Не придётся маяться, изводя себя ожиданием, хотя кто знает, как ляжет карта, в прошлый раз Чонгук опоздал из-за образовавшейся на дороге пробки, в этот раз может случиться то же самое, но буду надеяться, что всё будет хорошо. — Мам, — подхожу к ней, выбирающей зелень в овощном отделе, отвлекая от столь важного дела, — я сегодня гулять пойду, меня к ужину не ждите. — Осенняя хандра сошла на нет? — усмехается она, подколов меня. — Я только рада, иди, пока погода позволяет. Сумин привет передашь. — Сум?.. — обрываю себя, чуть не переспросив. Конечно, у меня же больше близких друзей, кроме неё, и нет, с кем, как не с ней, мне идти гулять? — Хорошо, — исправляюсь, — передам.***
Я снова волнуюсь, снова в томительном предвкушении, но в этот раз всё немного иначе, чем раньше. Сейчас я изменился, мои чувства другие, желания обрели ясность, в груди самый настоящий ураган, потому что мы, наконец, увидимся. Я кручусь у зеркала с того момента, как мы вернулись из магазина, уже около получаса, с минуты на минуту должен написать Чонгук, если всё пройдёт так же гладко, как это было задумано. Первая влюблённость самая пылкая, самая запоминающаяся, одна из самых сильных в жизни. Она меняет твою жизнь, привносит в неё что-то поистине новое и яркое, о неё ты либо обжигаешься, либо принимаешь с распростёртыми объятиями, либо со временем отпускаешь. Кажется, сейчас у меня она достигает пика. Я чувствую это по-настоящему сильно и остро. Одного вечера вместе хватило, чтобы отбросить сомнения на дальнюю полочку сознания и принять действительность, в которой я могу признаться в том, что хочу попробовать свои первые отношения с Чонгуком, и что я в него влюблён (последнее пришло со временем, но всё же лучше поздно, чем никогда). Я не могу быть в этом на сто процентов уверен, потому что это мой первый такой опыт, но чувство, которое я испытываю, достаточно сильное, чтобы считаться той самой влюблённостью, которую я боялся не испытать по отношению к Чону. Не знаю, чувствует ли он что-то столь же сильное ко мне, может, его чувство куда меньше, а может, куда больше, но я не упущу возможности насытиться этим сполна. Спонтанные идеи, немного сумасшедшие и необдуманные, привносят в жизнь необычные вещи, которые с тобой могли раньше не происходить, и на которые ты вряд ли бы решился, если бы не какие-то обстоятельства. В моей голове снова возникает подобная, и я достаю телефон, чтобы написать Чонгуку об этом. Вы: Не подъезжай к дому, остановись чуть дальше, у поворота, и напиши, когда будешь там, хорошо? У меня внутри клокочет всё: совсем скоро встретимся. Я так хочу сделать то, о чём грезил эти несчастные недели, испытать то же, что и при последней встрече, отдаться чувствам полностью, насколько смогу. Но в то же время я могу не почувствовать совершенно ничего. Людям свойственно надумывать, возвышать свои ожидания, а потом так же легко в них разочаровываться. От страха на миг стягивает лёгкие. Нет, я не разочаруюсь, я так долго ждал этого, чтобы просто понять, что это было зря? А хочет ли он нашей встречи так же сильно, как я? Чонгук лишних вопросов не задаёт. Чонгук: Тогда можешь выходить, я почти на месте. Я почти срываюсь с места в сторону двери, но торможу и снова возвращаюсь к зеркалу, проверяя, нормально ли выгляжу, но не нахожу изъянов в своём образе: водолазка чёрного цвета, кофейная рубашка сверху, застёгнутая на все пуговицы, кроме верхних трёх, заправленная в идеально выглаженные брюки в цвет водолазки, затянутые на талии широким ремнём, а вместо кед сегодня обую низкие ботинки. Волосы привычно завились, их не трогаю, только укладываю немного равномерней, скрыв лоб чёлкой. Теперь можно бежать. — Я ушёл! — кричу маме по пути к прихожей. — Будь на связи! — кричит она мне в ответ. Я обуваюсь, надеваю пальто и, попутно получив уведомление, вылетаю из дома, скорым шагом идя вниз по улице, где должна стоять машина. У меня сердце бешено колотится. Я вижу её издалека. Со стороны переднего сидения выходит Чонгук, закрывает дверцу и смотрит вправо — в сторону моего дома, откуда я иду. Вот он. Неужели, встретились? Пока иду, убеждаюсь, что никого поблизости нет, а после делаю то, что так долго теплилось в заметках желаний — налетаю с объятиями, обвив руки вокруг его шеи, побудив немного ко мне склониться и обхватить поперёк талии в ответ. Чувствую, как крепче становится чужая хватка, горячий вздох облегчения за ухом и то, как расслабляются плечи Чонгука. Он тоже ждал. Он тоже жаждал этой встречи. Это определённо стоит тех дней, проведённых в вакууме, огородившись от внешней жизни, будучи окружённым лишь своим голосом, звучащим в голове с каждой новой мыслью всё отчаянней. Теперь он снова затих, убаюканный тихим дыханием Чонгука, в руках которого я вновь нахожу успокоение. Как же хорошо. — Я так скучал, не представляешь, — признаётся шёпотом он. И даже не может понять, в каком ужасном состоянии я был в те дни, когда его не было рядом. Ему и не надо понимать, сейчас мы здесь, стоим посреди дороги на опустевшей улице, больше ничего в жизни не нужно, только этот момент. — Представляю, — уверяю и цепляюсь за его пальто пальцами так, будто он сейчас исчезнет, — ещё как представляю. Хочу внести некоторую корректировку в свои слова. Неловкости и неуверенности при новой встрече не будет, когда вы безумно друг по другу скучали. Они стираются, как и границы, становятся пеплом от пожара, в котором горят внутренности, когда ты обнимаешь человека, ставшего близким, тем, по кому ты можешь соскучиться, с кем так долго жаждешь встречи, а когда получаешь не бежишь трусливо назад, наоборот — устремляешься только вперёд. Чтобы с разливающимся светом в груди прижаться, почувствовать тепло чужого тела, вобрать носом знакомый парфюм, ощутить мягкость длинных мягких волос, услышать голос, который дарил успокоение, слова, в истину которых ты верил. Говорят, любовь проверяется расстоянием. Либо она затухает, либо разгорается с новой силой. С влюблённостью это, оказывается, тоже работает в некотором ключе. Я не могу описать счастья, которое испытываю сейчас, стоя настолько близко к Чонгуку, насколько это вообще возможно. Отпускать боюсь — вдруг снова исчезнет и будет где-то далеко, имея возможность лишь отправлять сообщения в Какао. Я не склонен к излишней романтичности, но насколько же я романтизировал наши с ним отношения за тот период времени, что мы были вдали друг от друга, что сейчас, доведя до максимума своё ожидание встречи, не готов отпускать Чонгука даже на секунду. Глупо просить его обещать, что больше мы не расстанемся на такой промежуток времени, мы не властны над внешними обстоятельствами, которые нам готовит жизнь, наша цель — преодолеть их, чтобы снова встретиться и быть счастливыми. — В тебе что-то изменилось, так ведь? — спрашивает Чон, не отпуская меня, потому что я не просил его об этом, потому что он не хочет этого сам. — Я слишком долго жил с осознанием, что мне трудно без тебя, чтобы сейчас просто взять молча поздороваться и сесть в машину. Слышу усмешку довольную. — Так что? Ты доволен тем, что получил? — Нет, — бурчу едва слышно. Смущаюсь. — Скажешь или мне додумывать самому? — в голосе слышу улыбку. Он издевается надо мной. Определённо. — Самому, — так тихо, что не будь мы настолько близко друг к другу, он бы не услышал. Господи, как Сумин ходит на все эти свидания с парнями, которые ей нравятся, постоянно обнимается с ними, целуется и тому подобное? Это же неловко, смущающе и совсем не просто! Может, она не испытывает к ним того же, что я — к Чонгуку, но это ведь не меняет того факта, что мне это даётся слишком тяжело. Но сравнивать нас с ней будет вообще верхом абсурда, мы совершенно разные люди, с разным воспитанием, мировоззрением, мнением насчёт разных вещей, и поведение и восприятие таких моментов, как поцелуи, у нас будут разные. Она более простая в этом плане. Чонгук немного ослабляет хватку, но лишь для того, чтобы отстраниться, подхватить мой подбородок пальцами, совсем легонько его поддев, — и да, он действительно улыбается, блаженно так, довольно, — а после плавно примкнуть к моим губам. Касание его губ сразу отдаёт разрядом тока по всему телу, суховатые, но оттого не менее нежные и мягкие, их движению я отвечаю без промедления, отдаваясь полностью топящему меня наслаждению. Я не шучу, оно полностью обволакивает меня, как огромная волна, погружает в пучину своих тёмных вод, абстрагируя от окружающей реальности и унося куда-то, точно в невесомость. Я хочу углубить поцелуй, хочу попробовать, но совсем не знаю, как подать знак Чонгуку, сам ведь не умею, только в теории знаю. Не успеваю сообразить, как он тянется отстраниться, отрекнувшись от моих губ. Я досадно подмечаю, что не успел, но вида не подаю. Просто смотрю как-то иначе на Чонгука, как-то заворожённо, как не позволял себе раньше. А нет, позволял, тогда, в ресторане. Я точно так же смотрел на него, не в силах оторвать глаз, но сейчас между нами расстояния не существует, а статус с простых незнакомцев перескочил несколько ступенек и сейчас он… а кто мы друг другу? Мы пара? Первый поцелуй (да и второй тоже) считается ознаменованием начала отношений? Спросить, что ли, об этом? — Пошли в машину, начинает холодать, — замечает Чонгук, когда резкий порыв промозглого ветра бьёт ему в спину и немного мне по лицу. Я не смею спорить. Снова располагаюсь по правую сторону от Чонгука на пассажирском, пристёгиваю ремень безопасности, но он не торопится трогаться с места. Повернувшись, я понимаю, что он смотрит на меня и ничего не говорит. — Что? — совершенно тупо спрашиваю, начиная сомневаться в своём внешнем виде, но я перед выходом всё проверял, а потому причина такого пристального взгляда явно не какой-то изъян. — Извини, — говорит, улыбнувшись мимоходом, и отворачивается к дороге, чтобы завести машину и начать плавно выезжать на дорогу, — не могу налюбоваться. Такие простые слова, но какую же бурю они вызывают внутри. Я понятия не имею, что конкретно ко мне чувствует Чонгук, как он ко мне относится, я не могу быть уверен совершенно ни в чём касательно него, поскольку знаю его всего ничего, не могу предугадать его чувства, его мысли остаются для меня загадкой, как и он сам. Я… мне немного не по себе от того, что я не знаю, чего ожидать от человека, который не знаю, как ко мне относится. Нет, я догадываюсь, конечно, да и со слов самого Чонгука ясно, к чему он стремится, но одного стремления мало, чувства из воздуха не появляются (ну да, ну да, попизди, Ким Тэхён, не ищущий отношений), а он ничего конкретного насчёт себя не говорит, уделяя внимание только тому, что чувствую я. Я могу говорить с ним о чём угодно, но не могу задать несколько простых вопросов, касающихся только нас двоих, потому что совсем не разбираюсь в этой теме и чувствую себя рыбой, выброшенной на сушу. Ревность, как правило, это неуверенность одной стороны либо в себе, либо в своём партнёре, а неуверенность возникает по двум причинам: самокритика или сомнение в чувствах другого человека. Конкретика нужна, не всегда требуется на словах, но лично мне хотелось бы знать, что Чон чувствует ко мне сейчас на самом деле. Конечно, в отношениях большинство намерений проявляется скорее в действиях, чем в словах. При оказании внимания и слов не нужно, чтобы понять — человек тобой дорожит. Но это же может быть обманом зрения. Сколько было случаев, когда в счастливых отношениях кто-то из пары ходил налево? Не берусь говорить, что Чонгук может так поступить, но… А почему я так далеко зашёл, что уже думаю не то что об отношениях, а ещё и об изменах? Прекращай смотреть телевизионные шоу со странными семьями, Тэхён, а то накрутишь себя хлеще колеса, в котором бегает хомяк. За окном проносится Сеул, а мы молчим. Почему? Было же столько всего, что хотелось сказать! Но… нет же, не было, кажется. В моей голове было лишь то, что я хочу сделать, а не о чём хочу поговорить или что-то в этом духе. Молчание сейчас напрягает. Мне немного неловко. — Расскажешь что-нибудь? — всё-таки спрашиваю, чтобы как-то исправить положение, пока мы едем до места, в которое Чонгук решил нас отвезти. — Думаю, максимально скучный рассказ о работе не сможет тебя взбодрить, и уж тем более заинтересовать. Может, ты что-нибудь расскажешь? — Я?.. Мне тоже нечего, — сникаю, опустив голову в свои ладони, сложенные вместе на сведённых вместе коленях. — Тэхён, — зовёт мягко, — тебя снова что-то беспокоит? — Нет, просто молчание напрягает. — Не всегда компания с кем-то близким может сопровождаться комфортной беседой. Ты об этом думаешь? — мельком смотрит на меня, чтобы понять — да, именно об этом я и думаю. — Что тебя смущает в молчании? — Обычно ничего, но сейчас, когда мы встретились спустя столько времени, я чувствую себя как-то неловко, потому что не могу завести простую беседу. Я так долго изводил себя мыслями о встрече, чтобы только коснуться, что совсем позабыл о том, что кроме встречи впереди будет ещё целый вечер, время которого нужно занять чем-то, кроме поцелуев. А если учесть, что мы будем не у меня дома, а в общественном месте, их не будет вообще. От этого становится грустно. — Тебе не нужно заводить беседу, чтобы показаться интересным. Она сама собой начнётся, не нужно ковырять голову в поисках темы для обсуждения. К тому же, мы только увиделись, впереди ещё полно времени, за которое мы успеем вдоволь наговориться. Тебе сейчас просто неловко не от тишины, а от факта того, что после весьма бурного приветствия вдруг всё стихло. Но могу тебя заверить — это лишь потому, что я за рулём, — он говорит так просто и в конце даже усмехается, чем поддевает и меня, вызывав улыбку с поджатыми неловко губами, отчего мои щёки наверняка округлились. Я перестал чувствовать контроль над собой и своими эмоциям. Люди, они как хамелеоны, подстраиваются под обстоятельства, в которых оказались. Я же — подстраиваюсь под людей. Но в этот раз что-то совершенно точно идёт не по плану, потому что не я подстраиваюсь под человека, а человек настраивает меня на волну принятия меня того, которого я вечно скрываю. Он не манипулирует, а направляет, объясняет некоторые истины, чтобы я мог принять не только факт наших взаимоотношений, но и себя самого. — Ловлю на слове, — хмыкаю тихо, выдав свои мысли, которые для него, такое чувство, что не кажутся совсем уж тайной. Он меня словно читает, видит насквозь, от этого становится не по себе и легко одновременно. Не нужно высказывать свои перемешавшиеся между собой мысли, ставшие одним непонятным клубком слов, который чтобы распутать, нужно углубиться основательно в каждую. А Чонгук будто с лёгкостью находит их и плавно вытягивает каждую по одной, облегчая мне ношу. — До места, куда я нас везу, ехать примерно полчаса. Ты не голоден? — поворачивается ко мне. Ну, как сказать? Я последний раз ел… утром, наверное? Но сейчас, вроде как, такового чувства голода нет. — Не особо, а что? — мы разве не куда-то поесть едем? — Хочу показать тебе парк Пукхансан, он довольно большой, поэтому если голоден, мы можем сначала заехать поесть, а потом уже отправимся туда. Пукхансан, я много слышал о нём, но не ходил прежде: то забывал, то не хотел, то Сумин канючила, что это слишком далеко, а на метро ей лень прокатиться, поэтому меня заинтересовал наш маршрут. Еда подождёт, она не такая интересная, как место, в которое я хотел попасть когда-то. — Нет, всё нормально, поехали в парк. — Хорошо. Если тебе не нравится молчание, можешь подключиться и поставить свою музыку. А?.. — А? — озвучиваю глупо, а Чонгук мягко усмехается, разулыбавшись. — Говорю, музыку свою можешь включить, — его снова забавляет моя неловкость, или умиляет, я до сих пор не могу понять. — Подключись к машине по блютузу и включай, что хочешь. Собравшись, я достаю телефон, чтобы сделать, как посоветовали, поскольку считаю это неплохой идеей, и подключаюсь к урусу Чонгука, параллельно с этим открываю спотифай и смотрю последние прослушанные мной песни, но в конечном итоге ставлю плейлист, который люблю, на рандом, и откладываю гаджет на колени. Сначала неловкость продолжает ехать с нами третьим пассажиром, но через две песни я расслабляюсь и уже сижу свободней, чем десять минут назад, откинувшись на спинку сидения и немного разведя колени в стороны. Теперь поездка до парка не кажется такой нагнетающей, но это происходит ровно до того момента, пока не включается Лана Дель Рей. Ситуация для понимания такая: под её песни невозможно не улететь в стратосферу не только от её шикарного голоса, но и от атмосферы песен, которые она исполняет. Дополнение номер один: я слишком много думаю под них в не самом скромном ключе. Дополнение два: с недавних пор в этих думах принимает участие Чонгук. Дополнение три: он сейчас сидит рядом. Дополнение четыре: у меня горят щёки и перехватывает дыхание, и будет странно, если он это заметит и начнёт спрашивать не жарко ли мне. А мне не жарко, мне просто-напросто кошмарно стыдно за собственные мысли, в которые я впутал его. Радует только то, что дальше поцелуев эти шальные мысли не ушли. И всё же, мне невольно вспоминается наша встреча в ресторане, как он был тогда одет, какую властность и силу источал одной своей аурой. — Тебе не жарко? — как обухом по голове. Блять, нет, пожалуйста, только не это. — Кхм, а что? — По-моему, душно стало, хочу окно чуть открыть. Ситуация — пиздец! Молча киваю два раза — стёкла окон с обеих сторон немного опускаются, шум автомобилей слегка заглушает песню Ланы, чему я очень рад. Пытаюсь всеми силами выбросить лишние мысли, что так сильно заставляют волноваться, из головы, отворачиваю голову к окну и вдыхаю прохладный воздух лёгкими. Я думал, что момент неловкости и всего подобного нас отпустит после того, что было дома, но хрена с два, потому что отношения между нами поменялись, а я и моё восприятие некоторых вещей — нет. Чтобы изменить себя и перенастроить на новый лад требуется не один день и не две недели, а немного больше времени. Чтобы перестать смущаться своих фантазий в присутствии другого человека — тоже. — Мы на месте, — оповещает Чонгук, заворачивая в сторону парковки. Наконец-то — выдыхаю. За окном, вдали — горы. Я знаю, что этот парк славится как раз тем, что туристы, да и коренные корейцы тоже, ходят в горные походы именно через этот парк, что там проходят специальные дорожки и тропинки, ведущие к верхушкам гор. Но вместе с тем у подножья есть зона отдыха для других посетителей, видимо, по ней мы и пройдёмся. Выйдя из машины, я отмечаю, что здесь очень много растительности. Склоны буквально усыпаны деревьями. Из-за того, что пространство закрыто скалами и ими, ветра быть не должно. Чонгук покидает урус тоже. — Лучше всего посещать Пукхансан, когда осень, — говорит, смотря на то немногое обилие красок, что видно нам с въезда. Это лишь часть от того, что нам предстоит увидеть, у меня сразу просыпается внутри энтузиазм поскорей пойти дальше. — Здесь красивей всего именно в период золотой осени. Пошли? — участливо спрашивает у меня, а я снова киваю единожды. Мы стекаемся у капота ламбо, чтобы продолжить путь уже рядом друг с другом. С каждым новым шагом, который я делаю в парке, я не могу поверить глазам в то, что вижу это наяву, а не через картинку, найденную в интернете. Кругом всё тёплых рыже-красных оттенков, здесь осень не торопится уходить, наряд на ветвях деревьев держится ещё. Лишь редкие листья, шелестя, срываются со своих тонких ножек и летят по ветру нам под ноги. Дорожка, по которой мы идём, сужается, когда мы проходим мимо небольшого озера, в которое уже успело налететь природного золота. Чонгук рассказывает об этом месте так же, как и в нашу первую прогулку, я слушаю с интересом, но моментами упускаю мысли, засмотревшись на окружение. Осень, приносящая с моросью и холодом печаль и хандру, открывается под новым, по-настоящему прекрасным углом. Ограждения в виде цельных неровных брёвен завладевают также моим вниманием, выглядя очень органично в той местности, где их возвели люди. Мы зашли в место, где их сейчас не было совсем. Узкая дорожка, по которой мы идём, расположенная у подножья склона одного из холмов, идеально вмещает только нас двоих. Звуков города не слышно — мы зашли достаточно далеко — только тихое журчание воды с другой стороны, шелест листьев, редкие крики птиц, оставшихся на холодный период здесь. Так волшебно, что поверить трудно. Чонгук находит мою ладонь своей и переплетает наши пальцы. Я чисто машинально поднимаю взгляд с озера на него, чувствуя пресловутых бабочек в животе от этого жеста. — Здесь никого нет, можешь не переживать, — уверяет меня, не упустив возможности поймать мой взгляд и тут же взять его в плен своих поразительно завораживающих, глубоких глаз, в которых будто вся доброта мира собрана. Глаза не могут врать, они — зеркало нашей души, наши самые громкие показатели истинных чувств. Что я вижу в этих чёрных омутах перед собой? Что они могут мне сказать о душе того, к кому вдруг прикипело сердце? Кем я отражаюсь в них? Каким они меня видят? Наверное, больше всего в людях мне нравятся именно глаза. Они слишком у всех прекрасны, слишком болтливы, но не в том ужасном ключе, о котором я привык думать, а в том самом, когда они выступают лучшим доказательством того, что человек счастлив, грустен, умиротворён, влюблён. Поэтому в мультфильмах и рисуют именно глаза-сердечки, потому что только через них и выражаются внутренние чувства героев. В глазах Чонгука я вижу бесконечность, пугающую и манящую одновременно, влекущую и отталкивающую, красивую, невероятно красивую. А он позволяет мне тонуть в ней, не отворачивается даже под предлогом того, что мы оба не смотрим, куда идём, и в любой момент каждый из нас может споткнуться или врезаться во что-то. Чонгук останавливается, немного тянет мою руку, чтобы я сделал то же самое, поворачивается ко мне и внезапно припадает к моим губам. Я прислоняюсь поясницей к ограждению, сделав небольшой шажок назад, чувствую выброс адреналина в крови от мысли, что кто-то может пройти мимо и увидеть нас. Чонгук не даёт зацепиться за эту мысль, другой ладонью, не держащей мою, оглаживает кожу на моём лице, проведя большим пальцем по линии челюсти и уйдя немного дальше, к уху, пуская ворох мурашек пробежать по телу. И углубляет поцелуй. У меня подкашиваются коленки, приходится крепко ухватиться свободной рукой за древесные поручни, чтобы не упасть на месте. Ноги моментально стали словно ватными, случайно коснись — выгнутся — и я полечу вниз. Господь. Не могу описать всего, что чувствую, когда его язык касается моего, когда ладонь отпускает мою и переходит за спину, а тела прижимаются друг к другу. Я совершенно теряюсь в пространстве, не как до этого — куда сильней. Мне настолько хорошо, что невольно мычу в чужие губы что-то несвязное, и чувствую, как на спине пальто подвергается тому, что его сжимают тонкие пальцы. Я определённо упаду. Я абсолютно точно сейчас свалюсь на месте. Внизу живота сладкой судорогой тянет, скользит по всему телу обжигающий огонь, самое настоящее пламя, которому предалось сердце, удары которого я перестал слышать. Вместо него — лишь наше сбитое дыхание, шум природы, пытающейся отчаянно скрыть человеческое бесстыдство от чужих ушей. Не знаю, что получится в итоге из нас с Чонгуком, но могу с уверенностью в сто процентов сказать, что таких эмоций я бы ни с кем не испытал так, как с ним. Я открываю глаза, когда перестаю чувствовать мягкость и напористость его губ на своих, вижу, что те всё ещё распахнуты, как и мои, и не могу найтись со словами, чтобы хоть что-то сказать. Но и сам понимаю — сейчас слова излишни. Вместо них только сам подаюсь вперёд, мягко смяв его губы, тут же отстраняясь и заглядывая в чернеющие омуты перед собой. — Глаза не могут врать, — бормочу под нос, но мы оба слышим. — Что они тебе говорят? Что ты видишь? — трепетно и так интимно, только между нами поселяя сокровенные слова. Что я вижу в этих чёрных омутах перед собой? Что они могут мне сказать о душе того, к кому вдруг прикипело сердце? — Я вижу Вселенную, — шёпотом, неверяще. Кем я отражаюсь в них? Каким они меня видят? — Всё правильно, — отвечает Чон. — Ты видишь себя с моей стороны. Я срываюсь и падаю в пропасть с верёвочного моста, соединяющего два мира — мой и Чонгука, но чувствую, что лечу не один в страшную бездну — моя рука крепко лежит в чужой, пальцы переплетены, ветер свистит в ушах. Со мной в неизвестность бросается Чонгук, прижав тут же к себе как можно крепче, успев дойти до меня, бросившегося ему навстречу. Мы оба падаем в неизвестность, где известным остаётся лишь одно — там мы будем вдвоём.***
Снова передо мной окно, снова за ним тёмная, непроглядная ночь, опять в глазах ни намёка на сон, а в голове на повторе один сплошной сюр, произошедший сегодня за несколько часов. А ещё — внезапное спокойствие. Внутри штиль, буря успокоилась, тучи разогнал один искренний человек, с которым мы поняли, что оба, оказывается, можем быть не готовыми к тому, чтобы столкнуться с обстоятельствами в виде вспыхнувших чувств. — Тэхён? — в комнату без стука — ого — заглядывает мама, переманивая всё моё внимание на себя. — Подоконник холодный, а ты сидишь на нём опять, — ворчит тихо, проходя в комнату с двумя кружками чая и закрывая за собой дверь, легонько толкнув её ногой. — Ты почему ещё не спишь? — Ты рассчитывала на это, — смотрю на кружки, одну из которых она протягивает мне, а другую ставит на рабочий стол, стоящий как раз у окна, и сама садится на придвинутый стул, — или не стала бы так заваливаться, пока папа спит. — Я просто хотела поговорить с тобой. Не к добру это, определённо. Зачем приходить для этого ко мне в двенадцатом часу ночи? Неужели до утра не подождёт? — О чём? — я неосознанно сжимаюсь, притягивая колени ближе, и ставлю кружку на них, грея обе ладони о тёплую керамику. Чутьё не подводит. — Тэхён, почему ты начал нам врать? — на выдохе спрашивает она, в голосе я слышу разочарование. — Что за мужчина, которого ты пускаешь в дом в наше отсутствие, уже который раз за тобой заезжает? Чт… Как? Я же был убеждён, что всякий раз, когда Чонгук был у дома, ни у кого из домашних не было возможности увидеть его. — Молчишь, — констатирует, а я не просто молчу — я в шоке, мне нечего сказать в своё оправдание, чтобы хоть как-то исправить ситуацию и спасти своё шаткое положение. — Соседи уже не первый раз замечают неизвестный чёрный автомобиль у нашего дома и то, как ты в него садишься, — пауза, за которую я чувствую, как лоб начинает покрываться противной испариной далеко не от горячего чая. — Давай будем с тобой честны и не станем врать? — снова пауза; мама прожигает меня серьёзным взглядом, под его тяжестью трудно устоять, но я пытаюсь, недаром у меня в генетике прописано быть таким же твердолобым, как она и папа. Я не хочу рассказывать маме о Чонгуке. Я не хочу никому о нём рассказывать, это только моё личное, которым я если захочу поделиться, обязательно поделюсь, но вынуждать меня делать это — отвратительно. Хотя и маму можно понять: мне всего семнадцать, я всё ещё её единственный сын, за которого она переживает. Я никогда в жизни не врал ни ей, ни отцу, не уходил из дома без предупреждения, не прикрывал парня, с которым я вижусь, подругой, я был паинькой. То, что я что-то скрыл (что-то — это незнакомого мужика на ламбо урус), и этот секрет раскрыли соседи — шок. Как и для меня то, что я оказался не до конца продуманным. — Тэхён, — да, чёрт, я уже семнадцать лет Тэхён, хватит уже называть моё имя так… расстроенно. — Кто этот человек? Всё, финита ля комедия. Что мне сказать? Ну то, что я конкретно запизделся и с Сумин, и с родителями — это факт, да, но я не готов открывать ящик Пандоры и знакомить — а мама попросит, я знаю — их с Чонгуком. Что мне ей сказать? Это человек, который без спроса вломился в мою жизнь, а потом вежливо спросил, готов ли я к этому? Который помогает мне понять себя и принять такого, каким я думал, что никогда не был, но кем, оказывается, являюсь? Который до дрожи доводит одним только взглядом? Который сегодня открыто признался мне в том, что чувствует то же, что и я? В которого я, блять, влюбился всего за несколько коротких встреч? Что из этого ты хочешь знать? Какой ответ желаешь услышать, мама? — Я хочу, чтобы мы доверяли друг другу, — снова пытается вытянуть из меня хоть слово. — Пожалуйста, расскажи. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, так же выдыхаю и откидываю голову назад, встречаясь затылком со стенкой. Открываю глаза — смотрю на маму. Она самый близкий человек, ей можно довериться, к тому же, было бы куда сложней, если бы мои нестандартные предпочтения осуждались ею, а так… Наверное, я могу сказать? — Это наш школьный спонсор, — не могу смотреть на неё, пока говорю, поэтому отворачиваюсь к окну, играя желваками от нежелания продолжать, но раз уж начал, надо добить. — Мы несколько раз виделись. Издалека. Потом он предложил встретиться в немного иной обстановке и поговорить. — Он подбивал тебя на что-то? — Нет, не подбивал, — мотаю головой, голос стал тише, оттого ниже. Чонгук — ни разу! Ни в коем случае! Он уважает меня как личность больше, чем я сам это делаю! Это последний человек, который мог бы меня к чему-то принудить. Я не хочу, чтобы мама подумала о нём ужасно, когда наши с ним отношения укрепились, и, скорее всего, их придётся в ближайшие дни познакомить. — Он лишь сказал, что видел, как я смотрел на него, и предложил начать общение. — А как ты на него смотрел? — спокойно спрашивает мама. — Заинтересованно, — повернувшись на неё. Мне ужасно стыдно почему-то признавать это перед ней, я вижу, как её глаза вспыхивают удивлением, как подлетают к собранным «крабиком» волосам брови, как опускаются напряжённые плечи. Я уже понимаю, что дороги назад нет и надо вывозить ситуацию. Лучший способ это сделать — сказать всё, как есть. — Прежде, чем ты что-то надумаешь, хочу сказать, что между нами не было ничего за грань выходящего. Наши встречи ограничивались походом в кафе, прогулками по парку и на этом всё. — Ты приводил его к нам домой. А вот это пиздецкий проёб, который мне нечем крыть и оправдывать. — Лишь раз, — но если стоять — так до конца. — Больше этого не было. Мне стыдно за это, извини меня. — Мне-то ничего не станется от того, что я приводила какого-то мужчину в дом, когда он пуст и никто не предупреждён, — намёк на то, что Чонгук мог оказаться маньяком. Хах, понятно теперь, откуда ноги растут. — Сколько ему лет? — Мам. — Тэхён, возраст, — строже, чем до этого. У меня от этого голоса ком поперёк горла встаёт. — Тридцать. — О, боже, — вздыхает тяжело, свесив голову и принявшись массировать лоб пальцами. — Хорошо, — собравшись с мыслями, она поднимает её. — Что у вас с ним? Сеанс психотерапии каждую встречу — и знак «пис» пальцами. — Я не знаю, как точнее можно это объяснить, чтобы ты поняла и не исказила, — задумываюсь на несколько секунд, опуская глаза в остывающий чай, а как готов отвечать — снова поднимаю. — Это был осознанный выбор нас обоих, но при условии, что это обоюдно с обеих сторон. Если я скажу прекратить — он прекратит, — самому в этом слабо верится, конечно, теперь, но я продолжаю слепо верить словам, которые могут оказаться всего лишь пустышкой. — Это не секс за деньги, если ты вдруг об этом подумала, — вроде и отшучиваюсь, но судя по облегчённому вздоху мамы, понимаю, что это уточнение было как никогда кстати. — Отношения. Серьёзные отношения, мам. — Вы это решили, заключив всё как договор, без чувств? — спрашивает она. — Нет, — ложь во благо, так ей будет проще. — Чувства были сначала с его стороны, а теперь… кажется, что-то чувствую и я, — «что-то» слишком мягко сказано. — Ладно… Скажи мне, пожалуйста, ещё вот такую вещь, — каждый её вопрос настораживает до ужаса. — Как он к тебе относится? — Не как господин Пак, — не смог удержаться, и ухмыляюсь, говоряще поиграв бровями. Мама усмехается, заулыбавшись. — В лучшем смысле этой формулировки, — решаю добавить, а она уже смотрит не так строго на меня. — Я не рассказывал о нём, потому что был не уверен, что наше общение продолжится и зайдёт так далеко. — А сейчас уверен? — Более чем. Теперь точно. Мама снова вздыхает. Замолкает. А потом выдаёт: — Тэхён, я надеюсь это не из-за денег. Что? Какого хрена?! — Нет! — повышаю от удивления голос, а она смеяться начинает. — Хорошо, уговорил. Главное, чтобы ты был счастлив с ним, — говорит миролюбиво, успокоив своё материнское сердце, но я знаю, что оно всё ещё неспокойно, что бы она ни говорила. — Я счастлив, — уверяю, успокоившись. А потом меня вдруг осеняет. — Мам, — зову, а она кивает, мол, «что?». — Ты хоть раз видела на господине Паке что-то чёрное, а не тёмно-синее? Она задумывается лишь на миг, чтобы ответить: — Нет, — непонятливо. — И он блондин, — подмечаю очевидное, — и машина у него серебристая. — Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать? — быстро хлопает она глазами. — То, что мой цвет чёрный, — вспоминаю её слова, сказанные мне во время сборов на день рождения господина Мина. — Для других он будет мраком и тьмой, а для меня самой наивысшей силой, — я запомнил эту фразу, потому что потом Сумин пересказывал, она отложилась в памяти и вспыхнула сейчас очень вовремя. Если мама верит во всю лобуду, сказанную соседкой-гадалкой, то это может мне сыграть на руку прямо сейчас. Мама сначала явно не понимает, сводит аккуратные брови у переносицы, потупив взгляд в поверхность стола, а потом вижу, как до неё доходит смысл сказанного — широко распахнутые глаза о слишком многом говорят. А они, как я уже убедился, лгать не могут точно. — Может, именно его видела в раскладе госпожа Хван, — помогаю ей принять за истину свои слова и впервые за наш недолгий разговор отпиваю чай — немного остыл. — А Сумин знает? — новый вопрос спустя почти минуту молчания. — Нет, и я не хочу, чтобы знала, — подношу кружку вновь к губам, но уточняю, перед тем как отпить. — Пока что. — Ясно… Это он покупал кексы? — Он, — киваю, — и пирожные тоже. Теперь спрашивать точно нечего. Ну, если только из женского любопытства чего по мелочи. И из материнского, естественно. — Сегодня ты был с ним, а не с Сумин, так ведь? — Да. — И когда внезапно захотел погулять… — Да, — обрываю её на полуслове. — И… — Мам, я уже понял, что ты наблюдательная. На всё ответ «да», в других случаях я всегда был с Сумин или дома. — Я хотела спросить: был ли он причиной твоей «осенней хандры»? — слишком проницательна, ухмыляется нагло так, выгнув бровь. Как ты это делаешь, мама? — И он же от неё избавил, — настроение улучшилось, я поддерживаю её и усмехаюсь. — Предложил встретиться? — киваю в ответ. — Теперь ты предложишь. Не вопрос. Утверждение. Какого?.. — В смысле? — хмурюсь, глупо захлопав ресницами. — Я жду его к нам на ужин, Тэхён, — приплыли, как я и говорил, — отказы не принимаются, — встаёт и идёт на выход из комнаты. — М… мам! — смотрю на её удаляющуюся спину совиными глазами. — Чонгук занятой человек, у него не каждый день свободен, чтобы к нам на ужин собираться. — Одну прогулку я у вас украду, тебе жалко, что ли? — выходит из комнаты. — Мам! — Спокойной ночи, люблю тебя, милый, — на одном дыхании, и воздушный поцелуй в конце, а далее — щелчок закрывшейся двери и шок на моём лице. Не женщина — ураган, блять. Уж лучше об этом сразу написать Чонгуку, чтобы потом не было внезапных сюрпризов. Телефон лежит рядом, у ног, до него не составляет труда дотянуться, разблокировать и открыть диалог в Какао. Вы: Будь готов к тому, что совсем скоро моя мама позовёт тебя знакомиться. Чонгук: ? Вы: Соседи спалили. Я всё ей рассказал, она сказала, что ждёт тебя к нам на ужин. Чонгук: Ахахахахаха Походу, переживаю насчёт этого только я. Ну, не переживаю, просто у меня никогда до этого не было парня, которого я бы приводил домой для знакомства с родителями. У меня никогда не было мужика, которого я бы знакомил с родителями. Чонгук: В этом нет ничего страшного. Обещаю, пройду любую проверку на пять с плюсом. Мои брови подлетают вверх. Ему, правда, смешно. Его это забавляет. Его снова забавляет моё волнение и моя неловкость. А мне не смешно, Чонгук, я скулить хочу, потому что не планировал ваше знакомство так скоро! Вы: Скажи, что ты занят и не сможешь приехать Т.Т Чонгук: Мне понравилось у тебя дома, не могу упустить такую прекрасную возможность побывать там ещё раз) Издевается, просто, блин, издевается надо мной. Чонгук: Посмотри на это с другой стороны. Твои родители познакомятся со мной, увидят серьёзность моих намерений, соответственно, перестанут волноваться и будут без страха доверять тебя мне. Вы: Я не ребёнок и не собака, чтобы меня можно было кому-то доверить. Чонгук: Хорошо. Но я имею в виду, что им будет спокойно, если они будут знать человека, с которым якшается их сын, лично. Взять тот же возраст, который тебя смущает. Согласись, уж лучше взрослый дядя с тридцаткой, чем подросток из-за гаражей. Нихуя себе! Вы: А…. Крыть нечем. Чонгук: Вот и славно. Напишешь день и время, когда надо будет подъехать, я найду свободную минутку, чтобы к вам заскочить ;) И выходит из сети. Ну, зашибись… Я смотрю в экран ещё с минуту, а потом решаю, что всё моё окружение будто ополчилось против меня, и теперь в их коварных рядах ещё и Чонгук. Такой подставы от него я точно не ожидал. Что ж… Осталось выслушать вердикт мамы насчёт ужина. Сказать Чонгуку день и время. Помолиться, даже не беря в расчёт то, что я атеист, и перестать себя накручивать из-за мелочей. Чонгук: Всё будет хорошо. Жужжит телефон. Я смотрю на сообщение и невольно улыбаюсь. Чонгук не забывает успокоить, словно чувствует, когда это нужно сделать. Я блокирую телефон и смотрю на кружку в другой руке — опустела, чай снова слишком быстро выпит. Остаётся только одно — идти спать, поскольку время почти двенадцать, а завтра ещё идти в школу и с напряжением ждать даты от мамы. Слезаю с подоконника, ложусь в постель и закрываю глаза, чтобы попытаться уснуть. Надеюсь, всё пройдёт хорошо.