A sip of feelings

В течение дня, когда нам холодно, наше тело вырабатывает тепло. Когда мы ложимся спать, оно его притягивает. Я чувствую у своей шеи горячее дыхание, прямо в затылок, а поперёк живота слабую хватку объятий. За окном слышу дождь, кажется, он и не думает заканчиваться, отбивая свои ритмы каплями по стеклу и крыше. Но мне не холодно, ознобом не прошибает тело, как обычно бывало утром, одеяло всегда казалось слишком холодным. Сейчас — нет. Сейчас меня согревает теплом чужое тело, обдавая своим жаром спину и затылок. Чонгуку удалось заснуть, он размерено дышит и каждый раз касается своей грудью меня. Мне настолько сонно сейчас, что не сразу концентрируюсь на чужом присутствии рядом, чувствуя себя абсолютно комфортно в коконе защиты и уюта. Не хочется двигаться, но стремительно растёт желание повернуться к нему, чтобы лишь мельком взглянуть на умиротворённое выражение лица и, может, снова прильнуть, как ночью. Но я боюсь его разбудить своей дерготнёй, он же наверняка с трудом добился того, что уснул, и пребывает в этом эфемерном состоянии дремоты поверхностно. Думаю, у него так и не получилось отдохнуть, как следует. Но я готов лежать, не двигаясь, только бы он поспал подольше. Сейчас то, что мы лежим в одной кровати в обнимку, не кажется мне таким смущающим, как это было вчера. Это как с поцелуем или другим начинанием — перед ним всегда неловко и страшно, а потом ты не видишь в этом ничего зазорного и просто наслаждаешься временем, проведённым с удовольствием. За спиной спустя недолгое время шуршит постельное, когда Чонгук прижимает меня крепче и сам двигается плотней. Едва сдерживаюсь, чтобы не разулыбаться, хотя зачем скрываться, когда рядом никого нет? Но всё рушит противный гром за окном, от которого я дёргаюсь так, будто меня шарахнуло молнией. Ну и немудрено, что после этого за мной сразу слышится тяжёлый вздох, который обычно звучит, когда люди спросонья пытаются понять, что происходит. А если я так всю ночь дёргался? Как часто Чонгук просыпался из-за меня? — Не спишь? — шёпотом в затылок. — Нет, — признаюсь и, пользуясь тем, что Чонгук тоже, переворачиваюсь на другой бок, наконец имея возможность увидеть его. Волосы растрёпаны, в некоторых местах торчат забавно, лицо немного припухло, глаза сонные до невозможного, открыты на тот самый мизер, когда ты борешься со сном, чтобы оценить обстановку вокруг. — Хоть немного поспал? — интересуюсь не просто из любопытства, а действительно волнуясь за чужой сон. Я как-то говорил, что писать сообщения с просьбой отдохнуть или поесть мне не свойственно, что к этому придётся привыкать. Видимо, не придётся. Оно само ко мне пришло, не успел я это осознать. И это не вынужденная мера, как я раньше думал, не формальность, а искреннее беспокойство, которое утоляется только тогда, когда тебе на данное сообщение отвечают «хорошо». Так и сейчас, когда я впервые увидел уставшего по-настоящему Чонгука, начал беспокоиться за его сон. Это забота, это волнение, это то, что испытывают по отношению к любимым и близким, это то, что я испытываю в эту минуту, думая, что выгляжу совсем безэмоционально, но, судя по реакции Чонгука, моё лицо говорит намного красноречивей языка. — Немножко, — отвечает, лениво опуская раз за разом веки и тут же их поднимая, медленно так, что мне кажется, ещё один такой взмах ресницами и он непременно уснёт. — Как тебе спалось? — Хорошо, — не лгу. — Я ночью так же дёргался во время грома? — Нет, спал, как младенец. Ну и хорошо, хотя бы в этом не подвёл. — Поспи ещё, — говорю, — я уйду, чтобы не мешать. — Ты не мешаешь. Но если хочешь уйти, то иди, не буду тебя силком здесь оставлять. Кстати, около получаса назад или чуть больше заходила твоя мама, — в смысле заходила? Она видела нас вдвоём? — Сказала, чтобы ты, когда проснулся, обязательно к ней подошёл. Неужели мне выскажут нотацию за то, что спал с Чонгуком? Хотя она, по идее, не должна, раз уж они с ним нашли общий язык, и он ей и папе вроде как понравился. Надеюсь, они оба не подумают ничего такого, увидев нас вместе. Не хочется, конечно, заставлять маму ждать, но с Чонгуком хочется побыть подольше. — А ещё, меня, кажется, оставляют здесь до тех пор, пока погода не успокоится. Что? Когда это успели поставить перед фактом? — Это на сколько? — хмурюсь задумчиво. — Возможно, ещё на одну ночь, если вечером всё не утихомирится. Твоя мама была непреклонна. Верю. Она может. Я опускаю глаза вниз. Не сказать, что мне немного неудобно за моих родителей, но маме присущи излишнее гостеприимство и совсем чуть-чуть наседание на своём. Я, конечно, рад, что она решила оставить Чонгука на время у нас, так будет и ему безопасней, и мне спокойней, но всё равно это как-то… не знаю. Почему-то мне кажется, что ему от этого некомфортно. — Посмотри на меня, — зовёт вдруг меня. Я поднимаю глаза снова. — О чём ты снова задумался? — качнув слегка подбородком. — Тебе каждая моя мысль интересна? — иронизирую. Он правда спрашивает о моих думах каждый раз и всегда же слушает, вдумывается. Мне это кажется милым, но в то же время каким-то странным. — Да, — кивает, — потому что каждый раз, когда ты так делаешь, начинаешь грустить. Теперь я начинаю понимать, почему ты не видел радостей в жизни. Просто слишком много думаешь, — пальцами заправляет мне прядь волос за ухо. — Разве это плохо? — Много думать вредно. Это не плохо, но переусердствовать не нужно. Давай своей голове отдохнуть. — Относись ко всему проще, да? — Именно. Так что заняло твои мысли в этот раз? Я немного мнусь перед ответом. — Мне кажется, что тебе неудобно ночевать у нас. — Откуда такие мысли? Со мной сегодня спал дорогой мне человек, который до этого спас меня от головной боли и напоил вкусным чаем, разве мне есть нужда жаловаться на что-то? — его рука всё ещё у моего лица, на этот раз большой палец мягко оглаживает мою щёку. — Не знаю, возможно, — пожимаю плечами. — Мне показалось, что ты воспринял предложение мамы не слишком радушно. — А как я воспринял? — непонятливо сводит брови у переносицы. — Ну… недовольно? — предполагаю, основываясь на том, что видел. — Но ты явно не выглядел безучастно. — И я точно не стал бы возмущаться за помощь, которую мне решили оказать твои родители, — возражает мне. — Я был раздражён не предложением твоей семьи и не перспективой времяпровождения в чужом доме, а тем, что дела, которые были запланированы на сегодня — и, видимо, завтра — придётся перенести и выбиться из графика, что очень обидно и впоследствии проблематично. Поэтому не принимай на свой счёт всё, что видишь, и лучше спроси, прежде чем что-то надумывать. Я для этого и справляюсь о твоих мыслях, потому что знаю, что людям свойственно переворачивать какие-то детали разговоров и действий в голове в зависимости от их восприятия, и иногда это приводит к проблемам. Тебе бы хотелось начать себя накручивать? Мне вот этого не хочется. Я не позволю тебе начать процесс саморазрушения из-за заблуждений, возникших от недоговорённости между нами. Каждый раз после его слов я не нахожу, что сказать в ответ. Он говорит совершенно простые вещи, которые знают многие, но не каждый рискует воспользоваться ими. Я чувствую себя с ним совсем глупым, но уже не в том ужасном смысле, как при начале нашего общения, когда я боялся слово лишнее сказать, чтобы вдруг не показаться таковым, а в том, когда люди, состоящие в любовных отношениях, дружеских, неважно, учат друг друга, помогая преодолеть трудности и барьеры, а не чтобы блеснуть умом. Мне нравится, что он помогает мне проработать некоторые мои проблемы, но в то же время чувствую себя неправильно, превращая каждый наш разговор в приём у психолога. Может, он тоже хочет выговориться, а я со своими тараканами наседаю. Но и тут двойственная ситуация: я опять могу себе это только надумывать, Чонгук же, если захочет, сам скажет, что его беспокоит, верно? — Иногда сложно переступить через себя и свой страх, чтобы задать самый простой вопрос. — Свой страх чего? — тут же спрашивает Чон. — Разговора? Человека? Ситуации? — Наверное, страх показаться навязчивым, — бормочу медленно, стараясь понять и сформулировать то, что меня действительно беспокоит. — Иногда навязчивым быть нужно. В некоторые моменты это очень полезное качество. Поэтому не бойся быть навязчивым, только если тебе самому это не приносит дискомфорт. — Это как? — Ну, например, — тянет, задумавшись, чтобы придумать или вспомнить пример, — наша поездка в Пукхансан. Помнишь, как ты через силу пытался завести тему для разговора? — Это было навязчиво? — искреннее удивление и поднявшиеся к корням волос брови. — В некоторой степени. Но я бы и слова не сказал насчёт этого, если бы у тебя было тогда искреннее желание общаться, а не заполнить тишину пустой болтовнёй. Это была навязчивость через силу. И её беда в том, что от этого стало некомфортно не мне, а тебе в первую очередь. Ты ведь делал это, чтобы показаться интересным, ведь так? Помнишь, что я тебе сказал? — конечно, помню, и киваю два раза. — Запомни, не делай что-то, что причиняет тебе дискомфорт. — Даже если это будет работа? — улыбаюсь, не удержавшись. — В повседневной жизни, — дополняет тут же свои слова Чонгук, тоже улыбнувшись. — В тебе есть задатки хорошего человека, Тэхён, — вдруг говорит, — не хочется, чтобы они разрушились по чьей-либо вине или из-за тебя самого. Человек враг сам себе, а подсознание привыкло этим пользоваться. Не каждый сумеет ему противостоять и при этом не выгореть. — Хочешь воспитать из меня хорошего человека? — Ты и сам с этим справишься, от воспитания окружающих зависит немногое, в то время как собственное воспитание на тебя влияет куда больше. За счёт него формируется личность. — А ведь поначалу я сомневался в чистоте твоей души, — выпаливаю после небольшого затишья, стараясь разрядить обстановку и выбраться из этого болота жизненных нравоучений. Сказали же, что много думать вредно, спешу следовать совету и не думать хотя бы сейчас. Чонгук смеётся тихо, широко улыбнувшись и закрыв глаза, я делаю то же, но не могу оторваться от него и двигаюсь ближе, а он, перевернувшись на спину, прижимает меня к себе обеими руками.

***

Видимо, своим разговором я разбудил Чонгука окончательно, поскольку больше никто из нас не думал досыпать. Я сразу пошёл умываться, когда ему позвонил секретарь, так сказать, тактично удалился, а потом спустился вниз, чтобы спросить у мамы — зачем я ей был так нужен. За беседой с Чонгуком я уже и забыл, что её могло смутить наше совместное времяпровождение в одной кровати, но я рассчитываю на её благоразумие и манеру узнавать у меня, что же есть на самом деле. Но, кажется, единственный, кого смутила эта ситуация, отражается в кружке чая, которую мне сразу протягивают, будто знали: во сколько я проснусь и спущусь. Я удивился, когда мне с ходу мама отдала её, но возражений не выразил. Их и не было. — Как спалось? — спрашивает тут же. Они с папой, видимо, недавно завтракали, в столовой стоит ненавязчивый аромат панкейков, которые я успел приметить, проходя мимо кухни. Папа сидел в гостиной, пытаясь нащёлкать хотя бы один работающий телеканал, а мама осталась со мной пить чай, разместившись, как и бывает — справа, пока я в отсутствие отца — во главе стола. Хотел бы я предположить, что она точно что-то знает, если бы не был уверен в этой мысли на сто процентов с подачи Чонгука. — Нормально, — делаю попытку отпить, вернее по привычке спрятаться в кружке во время неловкой или неприятной для меня беседы, но обжигаю кончик языка и с горечью понимаю, что пока такой план действий не прокатит. — Завтракать будешь? Да что-то не лезет в меня еда, знаешь ли, при разговорах подобного характера. И ведь оба знаем, что другой знает, и понимаем, что речь завуалирована под одну тему, которая очень интересует одного человека. Но я молчу. Молчит и она. Сидим вот, оба молчим, пьём чай, пока папа ворчит на телевизор под аккомпанемент природы за окном. Нет, мне точно нужно приложиться к чашке. — Доброе утро, — голос из-за спины, от которого я вздрагиваю. Почему у нас не скрипучая лестница? Так я хотя бы мог услышать, как Чонгук спускается, чтобы поздороваться. Я как будто на миг забыл о его присутствии в доме. — Доброе, — отзывается мама, пока выдыхаю, что не пролил на себя кипяток. — Как спалось? — она пытается и его подловить на том, что всё знает? Но он же знает, что она знает, и, я так понял, у них даже был небольшой диалог. — Хорошо, надеюсь, вам тоже, — отвечает он ей и, кажется, останавливается за моей спиной и ставит руки на спинку стула, мимолётно коснувшись моей спины пальцами. Если я не смогу утопиться в чае, то точно потом укутаюсь в свою серую толстовку плотней. — Если бы, — хмыкает мама. — Дождь всю ночь тарабанил по отливу, не понимаю, как вообще можно было уснуть в таком шуме. — У тебя же были где-то беруши, — припоминаю что-то. — Ах… — натурально удивляется она, — точно. Вот где ты был ночью? — раздосадовано говорит. — Спал, наверное, — пожимаю плечами. — Наверное, — говорят и мама, и Чонгук за моей спиной, а потом между собой переглядываются, при этом мама — улыбчиво. У них точно какой-то сговор между собой. — Не завтракал ещё? — обращается Чон уже тише ко мне, а мама отворачивается, опустив взгляд в свою кружку, из которой отпивает. — Нет, — на грани слышимости. Как он может так спокойно о таком спрашивать при моей маме? Ну да, я понимаю, что это забота, но мы же не одни. — На кухне ещё тёплые панкейки, — говорит мама. — Позавтракайте. — Будешь? — Чонгук, ты, по-моему, перепутал. Это я должен это спрашивать и обслуживать тебя в своём доме. Отрицательно качаю головой, не найдя в себе сил ответить, и снова погружаюсь в кружку. Чонгук уходит на кухню, а я себя чувствую не в своём теле и жизни. Будто не со мной всё это происходит. Слишком это… кинематографично. Ну, то есть… Богатый красавчик, являющийся по совместительству уже моим бойфрендом, будет ночевать второй раз в моём доме и имеет какие-то козни с моей мамой, о которых я не знаю, а сейчас преспокойно осведомился, буду ли я завтракать, и ушёл на кухню, которая буквально за стеной. Где тут камеры? — В холодильнике осталась ещё твоя клубника, — говорит мама, — перекуси хотя бы ею. — Не хочу, — едва слышно, не смотря на неё, а погрузившись в жидкость в кружке, которой уже почти не осталось. Плевать на обожжённый язык. — А чего это ты покраснел? — спрашивает елейно она, а я поднимаю голову и вижу, как она подпёрла подбородок кулаком и смотрит довольно. — Чай горячий, — оправдываюсь, снова уводя взгляд в кружку. А чай закончился. — Блин… — Иди обнови, — кивнув в сторону кухни, говорит мама, улыбаясь шире. В словах кроется тот самый намёк, которым руководствуются многие мамочки. Что-то типа: «Идите пообщайтесь, вам же есть, о чём поговорить, окей, да? Вы же такие милые, так хорошо смотритесь вместе, а там вам никто не помешает побыть наедине. Идите, идите!» Я встаю и иду не чтобы дать маме лишний повод поулыбаться, не чтобы побыть с Чонгуком (хотя кого я обманываю, ради этого тоже), а чтобы просто обновить себе чай. Проблема только в том, что идти не далеко, особо момент не оттянешь. Но радует одно — из-за дождя не было возможности услышать наши с мамой перешёптывания. Чонгук делает себе чай, повторяя все те действия, которыми обычно руководил я, стоя при этом ко мне спиной. Широкой такой, красивой спиной. Я подхожу едва ли не на цыпочках, становясь рядом и наливая себе в кружку из заварника травяной чай. Стараюсь не смотреть при этом на Чонгука, потому что, как сказала мама — я покраснел, однако после затишья и безделья с левой стороны слышу смешок и почти сразу оборачиваюсь на звук. Чон отвернул голову, явно развеселившись. — Что? — стараюсь звучать ровней. — Смущаешься перед родителями? — поворачивается ко мне, проведя по губам языком и тут же их поджав на миг. Я замечаю родинку под нижней, которая до этого не сильно привлекала внимание, и нахожу её милой. Раз уж на то пошло, я смущаюсь всегда, когда нахожусь рядом с тобой, ясно тебе? И это, блин, не свойственно мне. Ты каким-то образом делаешь со мной невероятное и заставляешь чувствовать совершенно неожиданные вещи. — Молчишь, — а ты улыбаешься, но я это не констатирую. — Я угадал? Чтобы хоть как-то защититься сейчас, перевожу стрелки на него, зацепившись, как по мне, за самую выделяющуюся часть его внешности: — Ты никогда не пробовал завязать волосы? — Я дома с хвостиком хожу. Могу убрать их, если хочешь. Теперь перевёл всё на меня он. Блин. И что отвечать? Да, хочу? Нет, не надо? Что делать в такой ситуации? — Кажется, у кого-то произошёл сбой в программе? — немного исподлобья говорит, но не раскаивается, ни капли вины в голосе, и понимает же, что этот сбой из-за него. Вздыхаю. — Я просто пришёл сделать чай, — напоминаю не столько ему, сколько себе, а после отворачиваюсь снова к кружке, в которой вторую половину должен залить кипятком. — Да, точно, — кивает Чон. — Но загвоздка в том, что о нём снова помнишь только ты. — Что это зна… Не успеваю договорить, нахмурившись, — ловкие пальцы подхватывают мой подбородок и разворачивают лицо, чтобы Чонгук беспрепятственно мог накрыть мои губы своими и мигом выбить абсолютно все мысли из головы одним поверхностным поцелуем, в который вкладывает колоссальное количество нежности, и выпускает меня из плена спустя недолгие две секунды, тут же поймав мой растерянный взгляд. — Твои родители не те люди, перед которыми ты должен стесняться своих чувств к кому-нибудь, — заверяет, огладив мой подбородок большим пальцем, а после уходит, взяв тарелку с панкейками, чашку чая, и оставив меня одного посреди кухни обдумывать только что произошедшие события.

***

На протяжении дня я буквально маюсь, не зная чем себя занять. Уроки были сделаны ещё вчера, уборка тоже, интернет из-за погодных условий, как и связь, работал плохо, а общаться с кем-то из домашних или Чонгуком не хочется и не можется: с родителями — потому что не о чём; с Чонгуком — потому что он забрал из машины рабочий ноутбук и документы и работает дистанционно в гостевой спальне. Да и с ним, наверное, мы обговорили уже всё, что можно. Не думал, что скажу, но это уже может быть избыток проведённого вместе времени. Слишком непривычно видеть его так долго, особенно в своём доме. Но мы практически не пересекались больше. Уже вечером, когда решаю перечитать одну из книг, которая у меня была, звонит Сумин, удивительно каким образом ей удалось до меня дозвониться, но сейчас её внимание для меня как глоток воздуха, не иначе. — Алло? — отвечаю, тут же отложив книгу страницами вниз на стол. — Ну наконец-то, — недовольно выдыхает Сумин, могу представить, как в этот момент она закатила глаза. — Грёбаные операторы, еле смогла дозвониться, уже четвёртый раз пробую! — Это не операторы, а погода. — В рот я ебала такую погоду, — бурчит она в трубку. — Ты как вообще? На связь перестал выходить, уже три дня меня в Какао игнорируешь. С тобой там опять что-то случилось? Не заболел? — забрасывает меня вопросами, а я невольно улыбаюсь — успел по ней и её говорливости соскучиться даже. — Всё нормально, просто время с семьёй проводил, вот и забыл про телефон, — не вру, а немного недоговариваю, опять же. — А ты? — На стену скоро полезу от скуки. Интернет же не работает, телек тоже. Чем себя занять не знаю уже, вот пробовала до тебя дозвониться, — и усмехается, — как оказалось не напрасно. Время не потрачено впустую. — Оно никогда не потрачено впустую, — возражаю я. — Оно всегда тебе что-то даёт. Как минимум, если бы ты не дозвонилась до меня, то всё равно чем-то заняла себя. — Хм, наверное, ты прав. Мы говорим с ней около двух часов, нас то сбрасывало из-за погодных условий, то связь периодически пропадала, и обрывки фраз проглатывались пространством. Но мне удаётся немного отвлечься, так не заметил, как стрелка на часах приблизилась к семи, когда мама зовёт меня на ужин. Дождь за окном не думал прекращаться, а значит Чонгук домой пока не торопился. Как и не торопился показываться из комнаты. На ужине его тоже не было. Уже когда дело дошло до неизменного чая, мама сказала: — Отнеси ему что-нибудь хотя бы перекусить. Я и сам думал об этом, потому что если бы всё было по-обычному, как говорил Чонгук, графику, то примерно в это время, если бы задержался на работе, он бы пошёл перекусить и мы бы списались в мессенджере. А сейчас он сидит безвылазно в спальне и выходил от силы раза два. По крайней мере, я слышал, как дважды открывалась и закрывалась дверь в соседнюю комнату, пока был у себя. Соглашаюсь с мамой и жду, пока она отрежет кусочек шоколадного пирога и сделает чай. Едва она погружает ложку в сахарницу, я успеваю её прервать. — Не надо. Он без него пьёт. Мама цокает. — Какие вы оба извращенцы, — говорит, покосившись на меня. — Не вкусно же. Один кипяток. Я забираю тарелку с кружкой и направляюсь на второй этаж, чувствуя, что сердце начинает биться быстрей. И не пойму, отчего вдруг волнение. Застываю, встав напротив двери, зависнув с занятыми руками и препятствием перед собой. Постучать? Или ногой попытаться открыть? Нет, попробую поставить тарелку на предплечье и быстренько открыть дверь. Так и делаю, благо удаётся не перевернуть ничего. Чонгук сидит на кровати, сложив ноги по-турецки, вытянув руки к ноутбуку, стоящему на специальном низком столике, который я ему одолжил для работы. Волосы убрал в хвостик на затылке. Он поднимает голову, оторвавшись от экрана, на меня, закрывающего дверь ногой. Явно не ожидал меня увидеть, это вижу по его немного опешившему выражению лица. — Уже поздно, а ты даже не перекусил ничем, — объясняю причину своего прихода и обхожу кровать с его стороны, чтобы сесть на край рядом с ним. — Поставь пока на стол, — подбородком указав мне на небольшой столик у стены. Так и делаю, а после возвращаюсь на место. — Тебе ещё много работать? — спрашиваю. — Нет. Я, кажется, немного увлёкся, — говорит, взглянув на часы в углу экрана ноутбука, а потом снова на меня. — Чем занимался? Я усмехаюсь. — Тебе так же интересен мой досуг, как мне твоя работа. — Не правда. Мне действительно интересно, почему ты смеялся примерно… — снова смотрит на время, — час назад. Точно, у нас же комнаты через стенку. А я что, настолько громко смеялся?.. — Сумин звонила, — объясняю, — общались. — Боишься щекотки? — спрашивает вот так, внезапно, что я даже теряюсь. — А… не знаю? Тебе зачем? — У тебя красивый смех, хочу тебя рассмешить, — отвечает как ни в чём не бывало, вызывая у меня смех абсурдом этой ситуации. — Ты прямо как Сумин — предупреждаешь, прежде чем сделать что-то, что требует элемента неожиданности. — Кто сказал, что щекотка должна быть неожиданной, — хмурится непонятливо, — от этого она менее щекотной не станет. Я точно обсуждаю это с Чонгуком? — У тебя здесь рабочий ноутбук, — указываю на него пальцем, как бы напоминая, что такие забавы могут в неприятном случае влететь в копеечку. — Уберу. — Я убегу. — А я догоню, — вижу — уже меняет позу для низкого старта, начиная улыбаться. — Ты не успеешь сделать всё сразу, — улыбаюсь и я, потому что не могу рассчитывать на пощаду, когда в человеке напротив столько уверенности. — Успею. — Нет. — Хочешь проверить? — поднимает вопросительно брови, наклонив чуть голову и взглянув исподлобья. Молчание. Секунда. Вторая. Мы оба срываемся с места. Я бегу в сторону выхода из комнаты, но по неуклюжести задеваю ногой край кровати и падаю (слышу, как Чонгук прыскает, говоря мимоходом быть аккуратней), чтобы тут же подорваться и рвануть к двери, но меня на финишной прямой обнимают поперёк талии и прижимают к себе, чтобы, оторвав от пола, вернуть за два шага к кровати и вместе плюхнуться на неё. Мне и так смешно стало от своего провала, потом ещё Чонгук поймал, а теперь вдобавок ко всему щекочет, проходясь пальцами по рёбрам и смеясь вместе со мной. — Я сдаюсь! — через силу выговариваю, не могу перестать смеяться. — Ты победил! — уже слёзы проступают, и он, наконец, перестаёт, давая мне возможность отдышаться. На самом деле обидно — я по своей же глупости проиграл в нашем глупом споре. Зато сейчас, валяясь в разворошённой кровати, уже повернувшись к Чонгуку, вижу, как светится его уставшее лицо. Он выглядит по-настоящему счастливым. По крайней мере, мне так кажется. А я в своё время чувствую себя счастливым с ним. Всё так, как и должно быть: его руки на моей талии, взгляд прикован к глазам, а губы улыбчивы, пока я ловлю себя на том, что учащённое сердцебиение далеко не от дрыганья на кровати, а от чувств, которые у меня к этому мужчине. Всё так, как и должно быть: когда он подаётся вперёд, чтобы, немного привстав, нависнуть надо мной и прижаться губами к моим губам. Снова о еде и работе помню только я, учитывая, с каким упоением меня целуют — так, чтобы до дрожи, чтобы тело к телу прижать и отключить разум. Когда мы наедине — нет смущения, когда закрыты от всего мира, когда нет преград и в то же время их целая куча. — Спасибо, что пришёл, — оторвавшись от губ и взглянув на меня сверху. Его волосы немного выбились из причёски после метаний на кровати, я тянусь рукой и завожу выпавшие пряди за ухо, едва касаясь его горячей кожи кончиками пальцев. — Спасибо, что позволил остаться, — хмыкаю. — Тебе за это спасибо, — выделяет. — Мы не могли тебя выпустить в дождь… — немного торможу. — Тут не за что благодарить. Чонгук издаёт смешок на мои слова. — Нет, — и с прежней улыбкой поясняет: — Спасибо, что дал мне шанс и позволил остаться в своей жизни, — мои уголки губ медленно опускаются, а взгляд забегал по лицу напротив, задержавшись снова на глазах. — Не знаю, что сейчас было бы, отфутболь ты меня ещё после первой встречи. Наверное, мои будни были бы такими же однообразными и скучными. Пустыми. Пропущенный аккорд в устоявшемся ритме сердца — отказ дыхательных путей, замирание моей жизни на миг. Чонгук только что признался мне в чувствах. Мы встречаемся официально мало совсем, у нас не было ничего, по сути, всё ещё впереди, но он просто говорит мне такие вещи уже сейчас, и я… совершенно не знаю, что ему на это ответить. Я только тупо смотрю в ответ, не зная, как собрать в кучку все разбежавшиеся из разбившейся банки внутри эмоции, как объединить все мысли в одну, чтобы ответить. Но Чонгуку это словно не требуется, он почти сразу поднимается с кровати и идёт к столику, на который отставил ноутбук, и где я оставил пирог с чаем. — Я не умею красиво говорить, но хотелось бы выразить всё, что чувствую, так же, — тихо и совершенно неловко признаюсь, приняв сидячее положение, пока Чонгук, поставив на кровать столик для ноутбука, расположил на нём кружку и тарелку и уже жевал пирог. — Тебе не нужно говорить что-то в ответ сразу после того, как кто-то тебе это сказал, — прожевав, говорит. — Если ты захочешь что-то сказать, слова сами польются из уст, не нужно что-то из себя выжимать, чтобы просто ответить. К тому же, действиями куда больше можно выразить, чем словами, — говорит и снова припадает к пирогу. — Например? Не могу остановиться и замолчать. С Чонгуком настолько приятно общаться, что это просто не контролируется. — Забота, как тебе? — Окей, понял, — киваю. — Доверие? — предлагаю свой вариант. — Не совсем действие, но много значит, — кивает Чонгук. — Годится. Учитывание чужих предпочтений. — О да. У тебя резинка сейчас упадёт, наверное, — подмечаю, что причёска у него стала совсем хлипенькая, вот-вот, и передние пряди снова свалятся, выбившись из собранного хвостика. — Поможешь? — предлагает. Я становлюсь на колени, чтобы было проще доползти до Чонгука, который разворачивается для моего удобства. Резинка действительно держалась на честном слове, я её натягиваю на запястье и принимаюсь аккуратно собирать мягкие пряди тёмных волос, а после фиксирую на затылке, стараясь причинять минимум дискомфорта и не затягивать резинку сильно. — Спасибо, — повернув ко мне голову, говорит Чонгук, когда я сажусь рядом немного боком, и чмокает меня в губы, а я сразу собираю с них языком крошки пирога, посмеиваясь. — Спасибо, что поделился, — комментирую, заставляя его усмехнуться неловко и опустить голову. Я его смутил? Ничего себе! Это, оказывается, так мило выглядит. Вот он сначала уверенный, взрослый, состоятельный мужчина, учащий тебя жизни, а в следующую секунду уже домашний, смущающийся любимый человек, с хвостиком на затылке и шоколадными крошками на губах. — Чаем не поделюсь, — предупреждает, поднося кружку к губам и показательно отворачиваясь. Вижу, что пытается сдержать улыбку. А я не смущаю дальше и опускаю голову, под нос усмехнувшись. — Сразу останешься или надо будет вылавливать тебя на кухне посреди ночи? — спрашивает спустя время, когда расправляется с ужином и на кровати не остаётся ничего, кроме нас. — Не знаю. Я тебя не стесняю? — Я уже говорил, что не стеснительный. Но нет, ты меня не стесняешь. Наоборот, с тобой очень комфортно спать. Ты не ворочаешься, только обниматься лезешь, но это приветствуется. — О, боже, — закрываю лицо руками, нервно хохотнув. — Хорошо, — отвечаю в конечном итоге. — Если тебе неловко перед мамой или некомфортно со мной, то можешь этого не делать, тебя никто не заставляет, ты же помнишь? — Нет, я хочу, — выпаливаю, почти перебив, не думая. Потом сразу тушуюсь, поумерив пыл. — Мне тоже… комфортно. — В любом случае двери всегда открыты. И я прихожу. Ночью, когда все собираемся ложиться спать, я открываю дверь в чужую комнату, и мне приветливо откидывают одеяло, приглашая разместиться рядом. Никакая гроза не страшна, когда рядом есть тот, кто от неё защитит тем, что позволит обнять себя и сделает то же в ответ. Я засыпаю почти сразу, не обратив внимания ни на гром за окном, ни на то, что дверь в комнату совсем тихонько скрипит, когда в неё кто-то заглядывает и тут же уходит, щёлкнув замком. Реальность не имеет силы своего влияния, пока я нахожусь в руках Чонгука. Я окончательно теряю связь с миром. Сигнал потерян.

***

Утром я кое-как продираю глаза только после того, как перед моим лицом возникает уже собранный и одетый в костюм Чонгук, мягко трясущий меня за плечо и сидящий на корточках возле края кровати, куда я укатился, видимо, когда он проснулся и покинул меня. Взглянув на время, понимаю, что немного проспал, ну, то есть, в обычное время я бы так долго не спал, а сейчас немного шиканул. В ускоренном темпе умываюсь, принимаю душ и, одевшись, спускаюсь вниз, где мама с папой тоже уже готовые отправляться на работу, допивают чай, от которого мне приходится отказаться, если я не хочу опоздать к первому уроку. И всё из-за своей же глупости — забыл поставить будильник, ещё и оставил телефон в комнате. Совсем забылся что-то. — Я отвезу тебя, — говорит Чонгук, спускаясь следом по лестнице, за что я ему благодарен искренне. Улицы хмурые, после урагана много мусора, который в течение дня будут убирать работники местных служб, тучи такие же серые и угрюмые, как в дни дождя, но теперь хотя бы не «радуют» непогодой, ограничившись лишь леденящим ветром. А ведь только начало ноября. Я совсем упускаю момент, когда мы успеваем доехать до школы, и отмираю лишь когда Чонгук снова зовёт меня ненавязчиво так, почти мурлыча моё имя. «Тэхё-ё-ён… Тэхё-ё-ён…» Так убаюкивает. — Ты что, спишь? — слышу смешок удивлённый и поднимаю действительно сонное лицо на него, обнимая рюкзак на коленях двумя руками. Я, походу, прикимарил по дороге. — Опоздаешь же. — Угу, иду, — хриплю под нос, открывая дверь и выползая улиткой из уруса. — Удачи тебе. — Угу, и тебе, — опять под нос. Нужно проснуться, а то точно впечатаюсь носом в какой-нибудь… — Ким Тэхё-ё-о-он! — раздирая горло, орёт такой знакомый мне голос издалека, когда дохожу до школьных ворот, и побуждает остановиться, повернувшись в направлении звука. Сумин с шага переходит на трусцу и добегает-таки до меня, держа лямки накинутого рюкзака обеими руками. — Привет, — и выглядит она явно бодрей меня. А я слишком хорошо спал и слишком прискорбно, что меня из этого сна вырвали, хоть и очень приятным образом. — А ты чего такой грустный? Член сосал невкусный? — многозначительно играет бровями, улыбаясь во все тридцать два. — Да если бы и вкусный, это не изменило бы реальность, где я мог поспать подольше. Сумин, пока мы заходим в раздевалку и добираемся до кабинета, успевает мне нажаловаться на то, как она проспала, как — цитата — ахуела от ветра на улице, и про очередного тюбика, с которым она списалась до грозы, и который уже ей предлагает встречаться. — Тэхён, ты просто не понимаешь, — эмоционально рассказывает она, размахивая руками. — Он такой внимательный к словам, несколько раз уже отвечал так, как говорила я, интересовался о моём комфорте, и вообще он тако-о-ой краси-и-ивый, — вздыхает, в конечном итоге сложа руки на груди. — Блять, Тэ, я не могу, это любовь. Это всё, конечная, лучше не будет. — Ты с ним знакома три дня, два из которых вы не общались из-за отсутствия сети, — скептически подмечаю. А вообще, не скептически, а взвесив реальность и её мечты, в которые она ударилась. — Сколько ты мне уже за таких говорила? Раз десять? И каждый оказывался лохом. Что они летят на тебя, как мухи на говно, понять не могу? — Эй! Сам ты говно, — обижено бурчит. — Когда нормальных мужиков приманивать начнёшь? — интересуюсь. — Мужики это по твоей части, — подмечает игриво она, — мне парнишки моего возраста интересны. Да и я не сильно серьёзно всё говорю. Схожу с ним на пару свиданий, а там посмотрим. — Если он их осилит, — подмечаю. Мы замолкаем. А как я собираюсь с мыслями, говорю: — У меня появились отношения. — Какого хрена? — в шоке поворачивается на меня подруга, остановившись у входа в нужный нам кабинет. Тут звенит звонок, учитель зовёт нас всех поторопиться и сесть по местам. — Потом расскажу, — говорю и подталкиваю её зайти в кабинет. Весь урок я ловил взгляды Сумин на себе, несколько раз получал намёки передать записку или хотя бы сообщение в Какао отправить, невтерпёж ей было узнать, кто же такой мой избранник. А я только крутил пальцем у виска, не собираясь рисковать своим телефоном, чтобы быть пойманным за внеурочную деятельность. На перемене Сумин одним ловким махом сбрасывает вещи с парты в свой рюкзак и подбегает ко мне, почти вцепившись в руку и выглядя слишком возбуждённо. — Это Пак? — приглушённо спрашивает уже в коридоре, поскольку я сказал, что отвечу, как только мы выйдем из кабинета. — Нет. — Кто-то из школы? Я его знаю? Он… — Это спонсор Чон, — прерываю её словесный понос одной ёмкой фразой. В принципе, как я и предполагал — если бы я сообщил это в таком же коротком сообщении, Сумин начала бы расспрашивать обо всём. — Спонсор Чон?! — громким шёпотом переспрашивает, воззрившись на меня, как сова, круглыми глазами. — Ты же говорил, что у вас всё ограничилось одним ужином. — Я так думал, — увожу взгляд. — Спиздел, — щурится. — Не договорил, — исправляю. — Ладно, хрен с тобой, — отмахивается подруга. — Как… Как серьёзно вообще всё обстоит? — искренне заинтересованно спрашивает. — Что у вас уже было? Как тебе в принципе? Это же твои первые отношения, если я не ошибаюсь. — Пока непривычно, — отвечаю честно, — но, в целом, прикольно. — Как он к тебе относится? Дарит подарки? Омо! — вскрикивает почти, накрыв губы ладонью. — Это он тебя подвёз сегодня?! — Ничего не дарит, мне они и не нужны, — даже кривлюсь. Что я содержанец, что ли, какой или любовник, чтобы мне подарки делали? Хотя в парах тоже предусмотрены подарки. Но мне они не сдались, если честно. — Относится хорошо. И да, подвёз он. О том, что он пару дней жил у нас, решаю умолчать, чтобы не вызвать ненароком ещё один шквал несдерживаемых эмоций и вопросов. Я и так пошёл на смелый для себя шаг — открылся Сумин, и чувствую себя невероятно легко после этого признания. Серьёзно, просто камень с плеч. Теперь можно будет оправдывать своё нежелание гулять встречами с Чонгуком. Хотя нет, не буду его сюда приплетать, всё будет так, как и прежде, за исключением того, что меня теперь ничего не беспокоит. — Ну, я рада за тебя, что сказать, — легонько бьёт меня кулаком в плечо, улыбаясь широко и радуясь, кажется, больше меня. Знала бы ты, Сумин, сколько мне пришлось испытать, чтобы прийти к тому, что есть сейчас, наверняка обалдела бы, узнав, что я не такой скупой сухарь, каким ты привыкла меня видеть. Я, оказывается, могу ого-го сколько чувствовать! — Тэ, — внезапно тревожно зовёт меня, — Тэ, это он, — и дёргает за рукав пиджака, смотря куда-то вперёд. — Он предлагает мне встречаться. Я слежу за направлением её взгляда и нахожу нужного человека. — Это разве не тот будущий айдол? — смутно припоминаю его цветные волосы и улыбку, от которой за версту прёт фальшью. — Он. Представляешь? — восторженно трясёт меня за руку. А я почему-то не радуюсь, у меня от одного вида этого парня склизкое такое ощущение в груди. Неприятное. — Мутный тип какой-то, — озвучиваю. — Ты уверена, что это хорошая идея — идти с ним на свидание? — Конечно! А прикинь, потом девушкой известного на весь мир айдола буду? А какие у нас красивые будут дети! — с горящими глазами говорит всё это мне. Я смотрю на неё, потом снова на предмет её обожания. Есть в нём что-то такое… гадкое, как будто. Так выглядят лицемеры, которые могут потом поднасрать в душу. Но решать всё равно Сумин. — Ты же знаешь, что если вдруг что, ты мне сообщаешь? — осторожно спрашиваю. — Да, а что? — Не нравится он мне. Не говорю, что даже тот факт, что они начали общаться, выглядит весьма странно, учитывая то, что этот парень, имени которого я не помню, тусуется с этакими звёздами школы, а Сумин, как и я, является ничем неприметной частью массовки. Я не принижаю заслуги подруги ни во внешности, ни в манере подачи себя, она интересная, с ней не бывает скучно, но всё равно это как-то… Может, просто я себя накручиваю. Может быть и такое. Хотелось бы, чтобы да. — Ну а так… Наверное, неплохой, — смягчаюсь и даю оценку, окинув его с ног до головы сканирующим взглядом. — У тебя мужик, губу закатай. — Пф, больно нужен мне твой тюбик. — Этот не такой. — Ну да. Все гондоны, один он воздушный шарик. — Не относись скептически к моему парню. — Он не твой парень. — Но скоро будет им! — важно подмечает с вздёрнутым уверенно подбородком. — Да-да, как и айдолом. — Но со мной хотя бы шансы есть, — закатывает глаза Сумин, потом понимает, что ляпнула, и ойкает, а я прыскаю. — Сама же загасила его! — Да это всё из-за тебя! — возмущённо меня стукает по руке. — Если бы не гавкал под руку, я бы не оговорилась! — Гавкают твои тюбики, а я говорю. — Да что ты заладил «тюбики» да «тюбики»? — Просто я волнуюсь за тебя, — говорю серьёзней, повернув голову к Сумин. Она сменяет гнев на милость и смотрит на меня уже снисходительней. — Сейчас парни особо никакие, в школе тем более. Не берусь говорить за всех, конечно, но большинству нужно только одно, и ты прекрасно понимаешь, что. Поэтому я переживаю за тебя, когда на горизонте внезапно появляются такие индюки, как этот твой… — Убин, — помогает мне Сумин. — Я и не утверждаю, что все парни, с которыми я пробовала начать отношения, достойные кандидаты, но разве были другие? Я встречалась с теми, кто так или иначе проявлял ко мне интерес, а в случае с другими боялась ударить в грязь лицом или встретить равнодушие, — мы останавливаемся в конце коридора возле кабинета, в котором должен проходить следующий урок. Сейчас тут нет никого, пару человек вижу в самом классе, остальные — вдали, откуда мы пришли. — А в чём сложность написать кому-то, кто понравился, первой? — Я же девушка. Это мне должны писать. — Тоже мне, — фыркаю, складывая руки на груди, — глупости. Сейчас двадцать первый век, взяла и написала первой, что тут такого? — А то, что я буду видеть: есть у человека стремление общаться со мной и узнавать меня или нет. Так будет понятней. А если я первая проявлю инициативу, то такого не будет. Парень должен добиваться, показывать свою заинтересованность и неравнодушие. Только так я пойму, что я ему действительно нравлюсь, — она замыкается, обняв себя руками. — И сколько у тебя таких было, заинтересованных? Много кто остался? — Не дави на больное, а? — кривится она. — Это называется естественный отбор. Я усмехаюсь на подобное сравнение и почти сразу нахожу ему пример. — Естественный отбор — это когда парни между собой дерутся за право быть с тобой, а не кромсают твою душу по одному раз за разом, чтобы понять, что они отношения с тобой не потянут. Да, сейчас многие не имеют такой смелости, но посмотри на это с другой стороны: если ты не начнёшь общение с новым парнем по своей инициативе, то, возможно, никогда не узнаешь, что он мог заинтересоваться тобой после знакомства. Знаешь, как это бывает — люди, которые никогда не думали, что познакомятся, вдруг делают это, сближаются и начинают встречаться. — Предлагаешь забить на Убина и найти кого-то другого? — Начнём с того, что делай со своим Убином, что хочешь. Хочешь встречаться — пробуй, забить хер — пожалуйста. Но не знаю, насколько долго это продлится. Через три месяца выпускной, он пойдёт продвигаться дальше и, вероятней всего, останется в Сеуле, а ты, насколько я помню, собиралась поступать в Тэгу. — В любом случае, стоит ли просто попробовать? — пожимает плечами. — Ну типа, я хотя бы не буду жалеть, что не пыталась. А там посмотрим… — она вдруг снова начинает улыбаться. — Но я всё равно рада за тебя и спонсора Чона, — и снова задевает меня рукой, дабы привлечь внимание. Как бы она не кичилась, что рада за меня, я достаточно долго её знаю, чтобы увидеть отголоски печали в игривых глазах. Сумин хорошая девушка, правда, просто на людей натыкается неважных, из-за этого страдает, но никогда не показывает своей искренней степени печали. Да, временами она плачет, когда расстаётся с кем-то, но то лишь тогда, когда отношения были более-менее длительными и смогли задеть некоторые струны её души. А так, это был первый серьёзный разговор на тему её переживаний по этому поводу. Она может сколько угодно встречаться с парнями, бросать их, начинать отношения, реветь, браниться, но то, что кроется внутри, на что не можешь найти слов для описания, она никогда не показывает. Даже мне. И мне искренне её жаль, на самом деле. Она готова меня поддержать, но в тот же момент будет несчастна, и ей мои слова мало чем помогут. — Я вчера с мамой говорил, — говорю, когда мы уже разместились в кабинете: я — за партой, а Сумин передо мной. — Господин Пак спрашивал за тебя, — то самое чонгуково «твоя мама сказала, чтобы ты потом обязательно к ней подошёл». — Я твоя подруга, ещё бы ему обо мне не справляться. А он, кстати, знает, что у тебя мужик появился? — Молодой человек, — исправляю её. Мужик звучит как-то грубо. — Молодого нет, есть старый. — Сумин, — предупреждающе. — Ладно, — идёт на попятную, улыбаясь, — мужчина. — Не знаю, — пожимаю плечами. — Возможно, мама рассказала, а может, посчитала нужным этого не делать. — А мама знает о нём? — Уже успели познакомиться. Вроде Чонгук ей понравился. — А Чонгук о Чимине знает? — Мы оба его тихо презираем за длинный язык. Сумин, едва не светясь, внимательно слушает каждый ответ на свои наводящие вопросы. Я чувствую себя как-то кощунственно из-за этого, будто не должен быть счастливым, когда страдает она. Но ведь это не имеет значения, если у меня всё хорошо, а у неё нет. Это же не от меня зависит. Я могу быть счастлив. Но всё равно буду осторожен в словах, касающихся себя и Чонгука, чтобы ненароком не обидеть её. И всё же, в том, что я ей всё рассказал, есть один большой плюс — два моих мира схлопнулись, теперь можно не шифроваться перед Сумин и вести себя более раскрепощённо и спокойно. Такое чувство, будто я медленно, но верно, начал прокладывать путь к жизни своей мечты.