***
Два дня пролетели стремительно в суматохе подготовки к нашему небольшому путешествию: то вещи собрать, то билеты перепроверить, то поехать купить что-то, чего у нас нет, но что обязательно нужно будет в Швейцарии, позаботиться о том, чтобы всем было удобно в пути и уже по прибытии на место, проверить бронь коттеджа, который мы все вместе выбрали для проживания — в общем, дел было невпроворот, а потому перерыв на сон был столь же быстротечным, как и сами дни — только закрыл глаза, открыл — за окном уже новый день, дела и подготовка. Такое редко бывает, что в предвкушении чего-то ты быстро засыпаешь и так же быстро просыпаешься, думая, что ночи не было, и ты просто моргнул. Обычно бывает наоборот — ты не можешь подолгу уснуть и в итоге мучаешься весь день от слабости из-за бессонницы, которая отпустила к глубокой ночи или же раннему утру. Но мне повезло. Сегодня канун нашего вылета, день, когда я должен вечером отправиться на передержку к Чонгуку, чтобы провести с ним заветные часы времени перед очередной разлукой. Надоело, если честно, но что поделать. Жизнь всегда идёт своим чередом, у каждого со своими правилами и в своём ритме, который редко нарушается и подстраивается под чей-то ещё, находя определённый баланс. Наш с Чонгуком баланс в том, что нескольких встреч в неделю нам хватает, не всегда, но это не критично. Я привыкаю думать, что даже редкие наши посиделки у него дома или поход в кафе, ресторан, кино, да куда угодно — надо ценить. Ведь не в частоте наших встреч измеряются и чувства, и удовольствие, которое мы получаем от компании друг друга, а посему я рад, что перед вылетом смогу провести с ним время, уже не думая о том, что мы долго не увидимся. Есть же телефон, звонки, сообщения, напоминание о нём на моём запястье, да и мысли он нечасто покидает, поэтому соскучиться я успею только по его касаниям. — Тэхён, ты точно всё собрал? — спрашивает мама, ходя со списком вокруг чемоданов, сложенных в гостиной, где мы вдвоём вместе с папой сидим. — Точно, — говорю уже который раз, — я трижды проверял. Мне не три года, мам, я в состоянии собрать собственный чемодан. — Ты-то в состоянии, но если что-то забудешь, обратно вернуться, чтобы взять, не сможешь. А Швейцария — чужая страна, в которой в магазинах тебя не поймут. — Ты преувеличиваешь, — вступается отец. — Как минимум в коттеджном городке, где мы поселимся, будет поблизости супермаркет специально для туристов с консультантами, знающими хотя бы английский. — А у меня с ним проблем нет, — напоминаю. Я достаточно хорошо знаю этот язык, поэтому проблем особо не вижу в коммуникации с другими людьми в чужой стране. — Всё равно проверить четвёртый раз, чтобы мамина душа была спокойна, можно, — стоит на своём мама. Я тяжело вздыхаю под лёгкую папину усмешку. Эту женщину не изменить, мы оба это знаем. Но к твоему сожалению, мам, время уже подошло как раз к отметке «Х», когда за мной должен заехать один очень привлекательный мужчина на ламборгини урус. На звонок в дверь мама реагирует моментально, повернув голову к ней и побудив хвост, завязанный на затылке, сделать пируэт вслед её движению. Что-то бормоча недовольно под нос, она устремляется в прихожую, чтобы открыть и впустить Чонгука в дом. — Добрый вечер, — говорит Чонгук достаточно громко, чтобы и мы с папой услышали. — Не зайдёшь на чай? — спрашивает мама, снова суетясь и почти убегая на кухню, чтобы ставить чайник, не позаботившись услышать ответ. Чонгук мельком смотрит на нас с отцом в гостиную и видит два синхронных кивка, потому что, повторюсь, эту женщину не переубедишь, а если это касается гостей — тем более. — На чашечку задержусь, — отвечает дружелюбно он маме, а та на радостях упархивает на кухню. Разувшись и оставив зимнюю куртку в прихожей в шкафу, Чон присоединяется к нам с отцом, расположившись в кресле. Он приветливо мне улыбается, оказавшись как раз рядом (я сидел на диване с краю, ближе к креслу, куда он сел), а я не могу отделаться от мысли, что всё чаще вижу вселенную в его тёплом взгляде. — Куда в итоге решили отправиться? — спрашивает Чонгук, обращаясь к моему отцу. — Флимс, в кантоне Граубюнден, — страшные слова, от которых я знаю только то, что всё это находится в Швейцарии. Ладно, Флимс — название как раз горнолыжного курорта, на который мы отправимся, а кантон Граубюнден — так называемая федеративная единица Швейцарии, в которой этот курорт находится. Пока мне не объяснили это, для меня всё звучало как какая-то абракадабра. Но Чонгук, похоже, улавливает суть сразу и понимающе кивает, промычав заинтересовано. — У меня коллега был там, говорил, там очень хорошая кухня и отношение к туристам. — Не хочешь с нами отправиться туда? — вопрос, нагоняющий на меня досаду, поскольку он уже обговаривался мной с Чоном, и было решено этого не делать по ряду некоторых причин, одна из которых это: — К сожалению, не могу, работа не отпускает. — Понимаю, — тянет отец. — Значит, в другой раз. — Обязательно, — кивает Чонгук. Мама приносит чай, отдаёт его Чону и вспоминает, что в гараже было что-то, что нам может пригодиться в поездке, и что папа должен ей помочь достать. Смахивает эта сцена, конечно, на что-то сомнительное, напоминающее тот момент, когда героев какого-то фильма или сериала оставляют одних из понимания их связи и потребности побыть вдвоём. Но это уже у меня шарики за ролики и киношная жизнь в реальности из-за череды событий, произошедших за последние четыре месяца. Но это только к лучшему, что нас оставляют одних. Расстояние между креслом и диваном позволяют без проблем дотянуться друг до друга и переплести пальцы рук, в поиске контакта, который так нам нужен. У нас впереди целый вечер, но я знаю — он пролетит, как одно мгновение, потому что моменты, которые заставляют чувствовать нас сильные эмоции, так же скоротечны, как и время, проходящее мимо нас в секунды покоя или умиротворения. Слова сейчас излишни, но в то же время хочется что-то сказать, как-то выразить свои чувства, чтобы показать, как ценны такие минуты нашего уединения. В итоге мама находит, что искала, Чонгук допивает чай, и мы уезжаем, прихватив два моих чемодана, половина вещей в которых — верхняя одежда. Обувь решили все вместе приобрести уже на месте, в специальных магазинах с горными принадлежностями или в каком-нибудь спортивном, думаю, он там точно будет. Вещи остаются в багажнике, мы же перемещаемся в тепло квартиры, где позволяем себе, избавившись от верхней одежды, прижаться друг к другу прямо в прихожей. Я смеюсь. — Что? — спрашивает Чонгук. — Ничего, просто это странно, что мы сделали это только сейчас. — Будь у кого-то меньше стеснения перед родителями, мы бы сделали это ещё у тебя дома, — без упрёка, но с намёком на то, что мне ещё следует над собой поработать. И это не манипуляция, чтобы подстроить человека под себя и свой комфорт, нет. Всё делается ради меня самого в первую очередь, для преодоления моих барьеров, которые должны мне облегчить жизнь, я понимаю, но это всё ещё непросто даётся. Если бы Чонгук хотел меня настроить под себя, он бы давно это сделал, но он преследует цель сделать меня менее скованным для меня же в первую очередь и уже после — для себя и наших отношений. — Когда-нибудь я научусь не смущаться родителей и мир схлопнется. За время пребывания у Чонгука в квартире (а это не много не мало целых три раза) я успел её исследовать и запомнить расположение комнат как на первом, так и на втором этаже. На первом рядом с прихожей находилась ванная, совмещённая с туалетом, гостиная, кухня со столовой и небольшое место, обустроенное под рабочее, где был ноутбук, органайзеры с папками и неизвестными мне бумагам, подставка с канцелярией и небольшой книжный шкаф сбоку стола, на котором были книги и другие папки, которые либо уже были не нужны, либо не представляли особой ценности в данный момент, поскольку были не на столе перед глазами (мне всё это объяснил сам Чонгук). На втором ситуация немного интересней: две спальни — одна Чонгука, другая гостевая, небольшая полупустая комната, которая тоже могла бы быть кабинетом, вторая ванная, и небольшой балкончик возле лестницы, на котором было удобное кресло, которое я всё-таки опробовал, с высокой лампой рядом. Большинство времени мы проводили либо в гостиной и на кухне, либо, непосредственно, в спальне Чонгука, когда уже ложились спать. В отдельной комнате мне было бы не очень комфортно, особенно если учесть то, что мы встречаемся и что место для меня незнакомое, да и Чонгук сам сказал, что не позволил бы мне спать отдельно, потому что, оказывается, моё присутствие под боком его успокаивает и позволяет быстрее заснуть. Что взаимно, между прочим. Зона комфорта была быстро найдена, с этим не было никаких проблем раньше, и нет сейчас, когда Чонгук, отвлёкшись от своей «домашней работы», которую не успел доделать в офисе, находит смотрящего какой-то фильм (содержание которого не до конца понимаю, но что-то о похищении девушки и данном ей сроке в год, чтобы она кого-то полюбила) меня на диване с пиалой клубники, которой почти не осталось. Во мне ещё и любовь к данной ягоде недавно проснулась, когда мало того, что не сезон, так и если находишь её, то она вся кисловатая, а не сладкая. Чонгук садится рядом со мной, утянув одну штучку себе, и минуту погодя изрекает: — По-моему, я что-то слышал об этом фильме, — повернувшись, вижу, что между бровей залегла складка задумчивости, а мимика на лице живописно играет от движения челюсти. Даже появляются мимолётные ямочки, в которые тыкнуть хочется, но я сдерживаю этот порыв и неопределённо пожимаю плечами. Я забираю последнюю ягоду, что не ускользает от чужого внимания, и продолжаю пытаться вникнуть в сюжет, потому что не знаю, сколько мне придётся себя ещё занимать, пока Чонгук работает на дому. Отвлекать его — такая себе перспектива.cherry — lana del rey
— Съешь и не поделишься? — спрашивает, вынуждая меня недоумённо на него обернуться. Но во мне ни чувства вины не просыпается, ни стыда, когда я медленно подношу последнюю клубнику к губам и безжалостно съедаю её, не отводя при этом взгляда от чужих глаз. Делаю это только, чтобы посмотреть на его реакцию, которая следует незамедлительно. Ринувшись ко мне, Чонгук точно впивается в мои губы с поцелуем, из-за чего я теряюсь поначалу от внезапности, и в процессе которого чувствую, как кусочек клубники перехватывается чужим языком, коснувшись неоднократно моего. Внутри меня пробирает от этого жеста, я вжимаюсь в спинку дивана под чужим напором, меня словно парализовало в эту минуту, а становится ещё хуже, когда Чонгук для удобства располагает ладонь на моём бедре и отстраняется так же неожиданно, как и приблизился, вернувшись на своё место рядом со мной, не отодвигаясь далеко. Это почти вплотную ко мне. Я в совершенно сконфуженном состоянии наблюдаю, как он довольно жуёт украденную у меня клубнику, и с трудом проглатываю то, что дожёвываю сам, чувствуя, как горло сдавило от выброса серотонина в крови. — Хочу ещё, — звучало низким глубоким голосом, как предупреждение, чтобы я снова так не пугался. Это было не о закончившейся клубнике, а о моих губах, к которым он снова примыкает, но в этот раз мягче, давая мне возможность сориентироваться, чтобы ответить слабым движением. Я бессилен перед ним, когда снова горячий язык, переносящий кислинку от съеденной ягоды, сплетается с моим, а руки, в которых была пиала, пустеют. Закрытые глаза не позволяют мне понять, что происходит вокруг, но слышу, как небрежно отставляется на пол та несчастная тарелочка, а ещё слышу звук из фильма, который смотрел — томные вздохи, переходящие в стоны, и соответствующую музыку на фоне, придающую сцене пикантности. Чонгук тянет меня за руку немного в сторону, чтобы развернуть и уложить вдоль дивана, не отрываясь от губ ни на секунду. Чувствую его руку на своём бедре снова — она скользит вверх по ткани домашних штанов, с внутренней стороны. Тут же импульсом проносится по телу возбуждение, отозвавшееся приятным спазмом в животе; я шумно выдыхаю через нос, желая свести ноги, но не могу, потому что между ними находится Чонгук, сплетающий пальцы на наших руках и прижимающий получившийся замок к мягкой обивке дивана у моей головы. Я захлёбываюсь от эмоций. Кажется, в моменте выстанываю прямо Чонгуку в губы, уже переставая ориентироваться и концентрироваться только на поцелуе, когда Чон буквально везде. Когда между ног проходятся чужие пальцы, я дёргаюсь не на шутку сильно, тут же открывая глаза и неосознанно сжимая руку Чонгука в своей. Он отстраняется, но только чтобы склониться немного в сторону, к моему уху, и спросить: — Позволишь? — проводя снова по моему возбуждённому члену через слои ткани. — Я ничего не сделаю, пока ты мне не скажешь, — даёт право выбора, но подначивает тем, что всё ещё поглаживает меня там, где никогда раньше не касался, склоняя меня больше к положительному ответу. Я могу попытаться сбежать от ситуации, как пробовал это делать в школьном туалете, но тогда меня это ни к чему не привело, в итоге я всё равно поддался желанию, и сейчас сделаю то же самое. Будем всё делать постепенно. Я положительно мычу, не дав, видимо, тем самым определённого ответа. Чонгук горячо выдыхает мне на шею, касаясь уха кончиком носа — по телу крупная дрожь, — и просит конкретики: — Скажи, Тэхён. Новый узел внизу живота, сдавленная грудная клетка, недостаток воздуха и мой ответ через силу на слабом выдохе: — Позволяю, — а сам чувствую, как напрягаюсь, когда губы касаются кожи на шее, и рвано хватаю воздух ртом, слыша стук сердца в висках, ушах, шее, груди — во всём теле сразу. — Уступчивый, — довольно мурчит Чонгук. — Я уже понял, что тебе нравится быть ведомым, — целует в линию челюсти, щёку и небрежно цепляет губы. — Просто расслабься и не бойся мне открыться. Резинка штанов оттягивается вместе с кромкой боксеров, когда ладонь проникает под них. Меня выгибает дугой ему навстречу, а губы распахиваются в немом стоне. Рука выпутывается из чужой хватки, я ей обнимаю Чонгука, зарываясь в мягкие волосы пальцами, другой хватаюсь за его плечо, будто вот-вот упаду куда-то. Чувствую, как он проводит по всей длине в неторопливом темпе, доводя меня до ручки. Снова мычу в чужие губы, умирая от того, насколько Чонгука сейчас много. Возбуждение достигает пика, я впервые чувствую всё настолько остро, что боюсь банально взорваться от переполняющих меня эмоций. Снова влажные касания на шее, снова хриплый голос не в уши — в душу. — Разведи ноги, не зажимайся, — делаю, как он сказал, закусываю губу, только бы не застонать во весь голос, когда его ладонь начинает вдруг играть с чувствительной головкой. Не знаю от чего мне сейчас хуже: от смущения или от возбуждения, которое с каждым движением и словом Чонгука только крепчает. — Послушный мальчик, — клянусь, ещё одна фраза этим тоном и я тотчас кончу. — Уже представлял, как я дрочу тебе? — дыхание учащается. Чонгук, пожалуйста… — Насколько часто ты это делал? Умоляю тебя… — Как сильно краснело твоё прелестное лицо от таких пошлых мыслей? — рваный стон всё же срывается с губ, а чужие волосы сжимаются в тисках. Я уже не могу… — Что ты выстанываешь, когда кончаешь? — Чонгук… — сипло, чтобы замереть и после испытать дрожь от оргазма, накрывшего одной волной всё тело, когда делаю то, что и сказал Чонгук — кончаю с его именем на губах, не соврав при ответе на поставленный вопрос. Не успеваю прийти в себя, уже пытаюсь ответить на поцелуй, тягучий и глубокий, которым меня награждают, доставив мне расслабление, перемешанное с крышесносным удовольствием. Чонгук, оторвавшись от моих губ со смачным чмокающим звуком, смотрит в глаза с нездоровым огоньком, немного прищурено, хитро. Так хищник смотрит на добычу. Я себя ею сейчас и ощущаю. — Блять, — выдыхаю почти неразличимо. Первый раз, когда я позволяю себе мат при Чонгуке, но ситуация патовая, я не могу выразиться никак иначе. — Очень страшно? — спрашивает Чонгук. — Можно мне спрятаться где-нибудь и умереть от смущения? — закрываю руками лицо. — Дальше будет интересней, — чмокнув меня в ладони, где предполагаемо были скрыты губы, а потом чувствую лёгкость и холодок от чужого движения. Открыв глаза вижу, как широкая спина удаляется и исчезает за дверью ванной. Я кончил ему в ладонь, твою мать… С тяжёлым вздохом упираюсь взглядом в потолок, чтобы следом остолбенеть от одной фразы, произнесённой Чонгуком, когда он выходит из ванной. — Ещё клубнику будешь? Он знал, что это не последняя клубника. Всё было сделано не по случайности, а специально. Он это спланировал! Я думал, что он был не в курсе о наличии клубники в холодильнике, поэтому и хотел узнать, что он сделает, если я съем последнюю, по его мнению, ягоду. Оказывается, не я был хозяином ситуации, а он. Я в неверии отталкиваюсь руками от дивана, принимая сидячее положение, и с довольно говорящей физиономией смотрю, как Чонгук преспокойно достаёт ту самую клубнику в контейнере и оборачивается на меня, вскидывая коробочку, мол, «будешь?». — А фильм, который ты смотришь, эротического содержания, — оповещает, — так, к слову. Я хватаю пульт от телевизора и нажимаю кнопку, чтобы посмотреть информацию о фильме. «365 Дней» — эротический фильм. Так и написано. Не берусь говорить, что даже фильм на фоне был частью его плана, но припоминаю, что в процессе слышал на фоне стоны. Карты сложились как нельзя лучше. — Не думай так много, а то голова заболит. Да ты!.. Ты!. — Я не думаю, — я просто в ахуе, вот и всё. Мне нужен чай. Я захожу к Чонгуку на кухню, обхожу его, уплетающего помытую клубнику у тёмно-серого шкафа, прислонившись к нему спиной, и нажимаю кнопку включения на чайнике, принимаясь подготавливать себе кружку. Боковым зрением отмечаю, что за мной пристально наблюдают, и, в конечном итоге, поворачиваюсь, чтобы поднять горящее смущением лицо на виновника моей эмоциональной катастрофы. — Я… — начинаю и тут же заминаюсь, вздыхаю, расслабив плечи. — О, боже, — и собираюсь позорно сбежать, даже не дождавшись чая и с провальной попыткой высказаться Чонгуку. Предпринимаю попытку быстренько обойти его, но он отставляет тарелку и ловко перехватывает меня поперёк талии, тут же развернув на себя и приковав руки к ней. — Ты что-то хотел сказать, кажется, — ну вот зачем я открыл свой рот, а? — На, поешь, успокойся, — он подхватывает сзади одну ягоду и подносит к моим губам, — а то сам как клубника. Я немного откусываю, но всё равно не могу найти слов, чтобы сформулировать мысль, и просто со вздохом утыкаюсь лбом в чонгуково плечо, окольцевав руками его тело. — Ты молодец, — говорит Чон, поглаживая меня по спине. — Мне нравится, что ты, даже когда боишься, пробуешь. Идёшь навстречу страхам, тому, что заставляет чувствовать тебя неловко. — Так сделал бы каждый. — Поверь мне, нет. Кто-то мог бы ещё очень долго увиливать, а ты делаешь шаги навстречу, хоть и неуверенные. Это огромный труд и работа над собой. Он прав, наверное. В других условиях, с другим человеком я бы не позволил себе такого. Другой и не пытался бы открыть меня себе под новым углом. Я всё больше убеждаюсь, что встреча с Чонгуком — одно из самых удачных событий в моей жизни. — Я люблю тебя, мой храбрый мальчик. — И я тебя.***
Утром, как и было договорено, мы с Чонгуком встаём пораньше, чтобы без спешки собраться в аэропорт. Мне до сих пор неловко за вчерашнее, но уже в меньшей степени — я успокоился ночью, уже когда мы легли, почувствовав его объятия со спины. Тогда и сонливость накатила, и я ситуацию более-менее отпустил. Выбравшись из одеяла, я мгновенно покрылся мурашками от холода и вяло пошёл во вторую ванную комнату, пока первую занял Чонгук. Мы пересекаемся уже на кухне: я — до сих пор сонный, едва не клюющий носом, а Чонгук немного бодрей, протягивающий мне утреннюю порцию чая, а себе сделав кофе. — Ещё успеешь поспать, вам семнадцать с половиной часов лететь, — хриплым после сна голосом говорит и раскатисто зевает, отвернув голову в сторону. За окном ещё темно, но скоро посветлеет. Вылет в восемь часов, забавно то, что мы вылетим в восемь утра и прилетим во столько же, но уже в другой стране. Но внутренним часам от этого забавно не будет. — Кошмар, — так же хриплю, смотря тупым взглядом в тумбочку. Чонгук же усмехается в кружку. Мы выходим в семь, чтобы за полчаса доехать до аэропорта, мне остаться там, а Чонгуку сразу отправиться на работу. Смотря на проносящийся за окном Сеул, кажется, будто я покидаю его навсегда, немного странное ощущение. Я бывал уже раньше за границей и каждый раз как первый ощущается. Чонгук паркуется у входа в аэропорт, я вижу, как оттуда выходит мой отец, которого я оповестил о своём приезде, чтобы меня встретили. — Я жду много фотографий с отдыха, учти это, — говорит Чонгук и тянется ко мне, чтобы чмокнуть на прощание в губы. — Повеселись там. — Спасибо, — улыбаюсь и выбираюсь из машины. — Пока. Услышав ответное «пока», закрываю дверь и обхожу ламбо, чтобы открыть багажник и достать оттуда свои чемоданы, один из которых папа любезно перехватывает, чтобы мне помочь. Уже в огромном здании вижу кучу народа: все куда-то отправляются или прилетают, переговариваются между собой, разнося эхом неясный гомон. Издалека вижу небольшую толпу из своей семьи, семьи Сумин и Убина, стоящего рядом с ней. Видимо, все чемоданы уже были сданы ими, поскольку они стоят без них, а мы с папой первым делом идём сдать мою поклажу. Это занимает минут пять, благо очереди не было и сотрудница оказалась хорошей. Подходя к «своим», складывается ощущение, что они все знают, что было вчера между нами с Чонгуком, и смотрят на меня немножко странно, потому что у меня есть парень, который меня сюда и привёз. Но это только наваждение, я же понимаю, что это полный бред и никто ничего не знает, просто моё шокированное сознание до сих пор отказывается принимать произошедшее за реальность. — Привет, Тэхён, — здоровается со мной мама Сумин, улыбчивая женщина, повеселее моей матери, от которой Сумин передалась большая часть характера. — Здравствуйте, — здороваюсь и с ней, и с её мужем, почтительно поклонившись. — У нас скоро посадка начнётся, давайте немного ближе сдвинемся, — предлагает уже моя мама, взглянув на табло с расписанием и время. По пути краем глаза замечаю Убина, подстраивающегося ко мне с правой стороны. — Как Чонгук поживает? — ехидно спрашивает, в голосе отчётливо слышу ухмылку. — Тебя ебёт? Попрыгай — отойдёт, — любезно советую, так же тихо перебрасываясь с ним фразами под прикрытием слабой улыбки на лице. — Ах, ты жопа! — запрыгнув на меня со спины, говорит Сумин, отчего я немного отшатываюсь, едва не полетев носом вперёд. Она не слышала нашей милой беседы, поскольку шла сначала с родителями, а потом немного отстала, чтобы сделать это. — Звоню я ему, значит, такая, раз-второй, он трубку не берёт. Звоню сегодня повторно, так мне Чонгук отвечает! — шипит на меня. — «Тэхён не может подойти, он ещё спит». Ты сколько дрых там, а? Чонгук отвечал на звонок и не сказал мне? Может, просто забыл сделать это? — Не знаю, меня вырубило, еле встал сегодня, — отвечаю Сумин, перехватывая её удобней под коленками. — А ты не звони так рано. Зачем ты вообще это сделала? — Узнать настрой, конечно! Ахуенная причина, ничего не скажешь. Хорошо, что не ответил. — Боже, нам лететь почти сутки, — обречённо вздыхает она. — Кто-нибудь знает, чем себя можно занять на это время? — Спать, — отвечаю я. — Поддерживаю, — соглашается со мной Убин, зевая. — Какие вы нудные, — цокает Сумин. Как только мы садимся в самолёт, где я оказываюсь возле своей мамы, у окна, я выдыхаю. Две недели вдали от дома, только я, моя подруга и наши семьи… и Убин, чтоб ему всралось! В целом, перспектива неплохая, даже очень. Но такое ощущение, что я уже начинаю скучать по Корее. — Тэхён, — зовёт меня мама аккуратно, коснувшись моей руки. Я поворачиваюсь к ней. — Мы тут с папой говорили вчера, когда ты уехал, ну так разговор зашёл за учёбу и твоё поступление… Ты решил, куда подашься? Кажется, как-то ты упоминал, что хотел поступить в финансовый университет? — Да, — киваю. Других вариантов пока нет, меня, в принципе, это устраивает, у меня оба родителя в этой сфере работают, смогут чем-то помочь, да и Чонгук вроде не далёк от этого, почему бы и нет? — Как ты смотришь на то, чтобы поступить учиться в Америку? Мы говорили с папой о Нью-Йоркской школе бизнеса, в которой обучают предпринимательству, экономике и финансированию. Посмотрев на твои успехи в учёбе, мы подумали, что ты мог бы поступить туда. Ты знаешь неплохо язык, до поступления можно будет ещё подучить его со специалистом, а потом отправиться туда. Что думаешь? — В Нью-Йорк?.. — неуверенно переспрашиваю, отведя взгляд. По мне так мои достижения слишком переоценили. Это один из лучших финансовых университетов Америки, куда простые смертные не попадают, только если за большие заслуги, а я там как белая ворона буду. — Это пока просто предложение, мы рассмотрим с тобой ещё варианты, но нам с папой кажется, что этот неплохой. Вариант-то неплохой, даже очень неплохой, но это так далеко, менталитет отличается, тот же язык, люди. Это надо будет обмозговать обязательно, но предложение весьма занятное. Первые часы полёта я бездумно пялюсь в иллюминатор. Даже мыслей никаких нет, голова настолько пустая, что я будто на физическом уровне начинаю чувствовать течение времени. Небо постепенно меняется, начинает темнеть. Смена часовых поясов будет переноситься отвратительно, знаю это только понаслышке, но уверен — это очень неприятно, как минимум в голове происходит диссонанс, когда ты вылетаешь в ночь, а через несколько часов у тебя снаружи уже вовсю день. Мне в этом плане проще, конечно: вылететь, когда темно, пролететь ночь и прибыть, когда темно и только начинает светлеть. Обратный путь будет трудней. Всё же семь часов разницы это не шутки. Глаза начинают закрываться, наверное, на третьем или четвёртом часу полёта, а потом я всё-таки отрубаюсь. Будит меня восторженный громкий шёпот Сумин, сидящей сзади, когда мы подлетаем к нашему месту назначения — аэропорт Бад-Рагац, расположенный возле одноимённого города, откуда и начнётся наше путешествие по Швейцарии, уже от него мы будем добираться до горнолыжного курорта, но сначала нужно сесть. Мама рядом поднимает с глаз маску для сна, чтобы глянуть в окно и на время и удостовериться, что мы долетели. — Ты только посмотри на это! — слышу Сумин, вытягивающую Убина к иллюминатору. — Мы долетели? — сонное слышу от него. — Скоро посадка. Обалдеть, мы в Швейцарии, — как ребёнок радуется она. Я, выглядывая за прозрачное стекло, тоже вдруг не могу сдержать улыбку и первую за поездку фотку делаю с видом зимнего города и его огней сверху. Уже через пятнадцать минут нам советуют пристегнуться, поскольку самолёт идёт на посадку. Стоило приземлиться, мы почти без проблем освоились в новой для себя местности, забрали чемоданы, арендовали два немаленьких автомобиля для передвижения и перевозки вещей и добрались до Флимса. Было бы, конечно, надёжней поехать на автобусе, так мы бы не заблудились среди дорог, но мы выбрали практичность и в итоге выехали на нужный нам маршрут. По пути, как и планировалось, заезжаем по магазинам и затариваемся вещами уже от местных ребят, чтобы не прогадать, и уже ближе к полудню по местному времени добираемся до нашего местожительства. Как выяснилось позже, у нас арендован не один коттедж, а два. А если точнее — один коттедж и небольшой домик, в котором поселили меня, Сумин и Убина отдельно, с пониманием того, что нам отдельно будет комфортней (сомнительно, но всё же). Оба здания находятся рядом друг с другом, поэтому носиться туда-сюда можно без проблем, душа родителей и мой желудок могут быть спокойны. — Ахренеть! — почти с порога визжит Сумин, забегая в домик. Он небольшой, двухэтажный, но комнаты достаточно просторные. Та, в которой мы оказываемся со входа — гостиная с длинным угловатым диванчиком, камином и всякими уютными вещами, коврами, пледами и подушками, а ещё, как бонус, стояла корзинка с мандаринами, на которую у меня сразу пал взгляд. Также возле лестницы на второй этаж имеется раздельный санузел, кладовая для всяких лыжных штук, встроенная в стену, чтобы не мешать прохожим, и маленькая кухонька, разделяющаяся с гостиной аркой вместо двери. На втором этаже две абсолютно одинаковые спальни, выход на небольшой балкончик прямо над верандой, и на этом всё. А ещё на первом этаже есть камин! Вот это действительно то, что приводит меня в восторг так же, как Сумин, но я это не показываю настолько очевидно, а лишь интересуюсь у ребят, знают ли они, как его можно разжечь. Не знаю, как буду уживаться с Убином под одной крышей целых две недели, но буду надеяться, что вернусь домой без седых волос. Начинается наше маленькое путешествие.***
break the rules — charli xcx
Первая неделя прошла замечательно. Так как почти всё время в самолёте большинство из нас спало, мы решили начать горнолыжные приключения уже в день прилёта, за исключением мамы Сумин и моего отца, им нужно было отдохнуть. Мы нашей небольшой компашкой оставшихся лыжников двинули в сторону местных ресторанчиков, чтобы сначала подкрепиться. По рекомендации парня официанта мы решили попробовать несколько местных блюд — вяленое мясо из Граубюндена с валлийским хлебом из ржаной муки и Альплермагронен, что дословно означало «макароны альпийских пастухов». Я не забываю сфоткать наш обед и тут же отправить Чонгуку в Какао, смотря на ещё не прочитанное сообщение о том, что мы прилетели. В Корее сейчас почти восемь вечера, надеюсь, он не задерживается на работе. Уже после мы, сытые и довольные, отправились кое-куда поинтересней. Мы прибыли на первое место катания, не слишком высокое для нас, новичков, но неплохое для разогрева. В нужном месте мы арендуем кто лыжи, кто сноуборды, и поднимаемся наверх, откуда нужно съезжать. Как оказалось, Убин умеет кататься на сноуборде, это становится понятно, когда этот выпендрёжник проезжает мимо потерявшего равновесие при спуске меня, сидящего возле небольшого сугроба у оградки, выгнув сноуборд так, чтобы меня ещё сверху обсыпало снегом. Сумин едва кипятком не ссалась, когда увидела его навыки, чтоб у них языки слиплись во время поцелуя. Я кое-как пытался устоять на лыжах пока катился снова, но после очередной неудачной попытки мама показала мне видео, которое она успела снять, а именно — я, летящий прямиком на Сумин и Убина и валящий их обоих в снег. Мама предложила попробовать вместо лыж сноуборд, как это сделали эти двое, я нехотя согласился, а оказалось зря лицом воротил, инструктор всё доходчиво объяснил, и в один из миллиарда попыток у меня получилось проехать от начала и до конца трассы, не набив на теле новый синяк. Было несправедливо, когда я, радуясь тому, что у меня в кои-то веки вышло, получил в лицо снежок от Убина. А несправедливо это потому, что я всё ещё был прикреплён к сноуборду, поэтому не смог резко соскочить с него, чтобы проучить суку. Но моё время наступило на следующий день, когда мы узнали, что здесь можно покататься не только на сноубордах и лыжах, но и на коньках. Мою ехидную улыбку тогда надо было видеть: я знаю, что Убин не умеет кататься на них, поэтому на льду чувствовал себя как рыба в воде, рассекая поверхность вместе с Сумин, пока этот бедолага пытался устоять на ногах дольше минуты, прежде чем шлёпнуться на зад снова. Пососи, сука, моя очередь смеяться. Но надолго моего веселья не хватает — Сумин спешит помочь своему горе-фигуристу. А мне никто почему-то не помогал, ну и ладно! На протяжении всего времени Убин будто пытался мне что-то доказать, с недовольным лицом смотря в мою сторону и постоянно в моём присутствии притягивая к себе Сумин как можно крепче, при этом по-собственнически ухмыляясь мне, мол, смотри, она со мной, а не с тобой. А я, если быть честным, и счастлив этому событию! Только выглядит смешно до рези в животе то, как он вдруг начал её ко мне ревновать, будучи прекрасно осведомлённым и о наших с ней взаимоотношениях, и о моих с Чонгуком. Ну, видать, с порыва ревности он и шмальнул в меня ещё снежок, когда я общался с Сумин, пока родители брали нам принадлежности для катания в другой день. — Пизда ему, — прорычал я сквозь зубы, после того как поджал губы и убрал снег с лица. — Тэхён! — тут же реагирует Сумин, не успев меня схватить за руку, когда я срываюсь с места и таки бегу за мудаком, чтобы навтыкать ему. Но моя попытка не заканчивается положительно, поскольку мама шуточно кричит, чтобы я никого не обижал. А обижают снова меня, мама! Я думал, мы не уживёмся втроём в нашем доме, но, как оказалось, это было одной из меньших проблем. Убин редко показывался из спальни по вечерам, я в основном тусовался возле камина, который научился разжигать и греться возле него, а Сумин металась от меня к нему какое-то время, а потом могла ещё свалить за едой к родителям. Вообще, гостиная, как по мне, самая кайфовая зона во всём доме, я бы перенёс свои вещи из спальни сюда и жил бы тут, если бы не знал, что со мной живёт два жаворонка, которые по утрам шароёбятся по первому этажу и иногда даже не думают вести себя тихо хотя бы ради приличия, а гогочут на весь дом! А так да, гостиная — имба. Но в нашем сожительстве были и положительные стороны, например, уже упомянутый момент, когда Сумин тащит еду из родительского жилища. Еда! Мандаринки! Мне кажется, я съел в одиночку половину корзинки и мне ни капли за это не стыдно, потому что они оказались настолько сладкими и вкусными, что невозможно оторваться! Разумеется, фото с ещё целой, полной корзинкой покоится у меня в галерее на телефоне и в чате с Чонгуком вместе с моим отзывом, но плохо то, что с другими тоже надо делиться, а не жрать всё в одно лицо. Помнится, так кто-то из моих знакомых переел мандаринов или моркови, не помню точно, и у него пожелтела кожа на руках и немного на лице. Без шуток, он был прямо жёлтый. Но меня даже этот фактор не пугает — фрукты слишком вкусные. Так вот, о хороших моментах. Было классно, когда Сумин ночью ни с того ни с сего убежала наверх, преисполненная какой-то супер-пупер-дупер-мега великолепной идеей, оставив нас с Убином в недоумении сидеть на диване в гостиной, а потом вернулась с переносной колонкой, от вида которой я понимаю, что нас ждёт разъёб, и чёртовым микрофоном. А ещё солнечными очками разной формы для всех. Сказать, что мы оба обалдели, значит промолчать, но Сумин сказала, что у нас сегодня караоке-пати и отказы не принимаются. И это было действительно весело, потому что песни, которые она включала, побуждали встать и начать танцевать с ней. На импровизированной сцене, которой выступил диван, она прыгала, распевая от души текст заученных наизусть песен, при этом причудливо танцуя и развивая свои длинные волосы. Потом мне приходит идея включить фен и направить воздух на неё, что получилось ещё смешней и эффектней. Убин поначалу только снимал всё на телефон, потом тоже присоединился к нам, запрыгнув к певице на «сцену» и уже крича слова Charli XCX вместе с ней. Я не удержался и в моменте своего танца красноречиво посылал на языке жестов Убина, оттопырив средние пальцы, пока Сумин не видит. За что и получаю потом снова по лицу, только в этот раз не снежком, а потной футболкой, которую этот утырок снял и кинул в меня. Разумеется, меня это выбесило, и я рванул за ним, пока Сумин пополам от хохота складывалась. Ей уже было пофиг на наши перепалки, она понимала, что ничего противозаконного мы друг с другом не сделаем, ну, может, подерёмся немножко, может, в снег друг друга окунём, но не убьём же, правильно? А ещё было прикольно, когда мы поднялись на самую высокую трассу на фуникулёрах, во-первых, полюбовавшись невероятным видом, открывающимся с высоты, а, во-вторых, чтобы скатиться всем вместе на ватрушках. Спуск был не простой, а с небольшими пригорками, на которых можно было классно подлететь как на мини трамплинах, но для этого нужно было хорошенько разогнаться. — А вы уверены? — опасливо спрашивает Сумин, держа рядом с собой наши с Убином ватрушки, чтобы мы разогнали её и запрыгнули в свои, покатившись сразу втроём. — Может, не надо? — снова спрашивает, пока мы раскачиваем её вместе, чтобы хорошо подтолкнуть. — Надо, — в один голос отвечаем, впервые за эту поездку законнектившись и даже улыбнувшись друг другу. — На три, — говорю Убину. — Раз. — Два. — Ребят, я передумала, может, мы как-то отдель… — Три! Мы толкаем Сумин и едва успеваем запрыгнуть в свои ватрушки, чтобы покатиться вниз с горы. Она сразу начинает кричать, схватившись за ручки по бокам, а на бугре так и вовсе визжит, когда немного подлетает, что очень веселит нас с Убином. Мы катимся в самый низ, где замечаю маму Сумин, успевшую нас сфотографировать, пока мы все вместе катимся. Потом сфотографировались уже нормально, поднявшись на ноги, где Сумин светится от радости, а после, тяжело дыша от эмоций, говорит: «А давайте ещё!». Кто ж ей смеет отказывать? Но недолго наша с Убином дружба водилась, и в какой-то момент я чувствую у себя за шиворотом снег. Правда, в этот раз я успеваю схватить за куртку говнюка и повалить в сугроб, чтобы замуровать его там заживо. В итоге извалялись оба и пошли посреди дня отсыхать домой, пока другие веселились. В общем и целом, неделя прошла быстро и весело, порадовали местные блюда, мы получили много эмоций, впечатлений и фотографий. Почему я говорю только о первой неделе? Потому что на вторую, которая идёт сейчас, я заболел.***
Сидя на мягком ковре у камина, закутанный с головой в плед и с горячим чаем в руках, я лечусь, пока остальные вторые семь дней веселятся и отдыхают. Я даже знаю, по чьей вине я умудрился заболеть, мне то снег в лицо прилетал, то за шиворот, то меня в нём вовсе топили. Если я говорил, что Убин не испортит мне отдых, то об этом стоит забыть, потому что он умудрился это сделать, не до конца, но всё же. Хлюпая носом, я смотрю, как играют передо мной языки пламени. Время близится к восьми, за окнами уже темно, но ребята не торопятся возвращаться: мы всегда гуляли почти до десяти, в зависимости от того, какие места в Флимсе работают; или засиживаясь в ресторанах и кафе. Но в болезни есть свои плюсы — мне позволили доесть мандарины. Витамины, все дела. Сижу вот над ними и медленно раскисаю, грея ладони о керамику, пока внезапно не начинает звонить телефон. Но беда в том, что он был оставлен на диване, к спинке которого я прислонён спиной. Приходится встать и перегнуться через спинку, чтобы взять его и увидеть любимое имя на дисплее. — Алло? — гундошу, но хоть не хриплю, как астматик и курильщик со стажем в одном лице. — Привет, не отвлекаю? Чонгук, даже если бы отвлекал, дела бы пошли нахер. Мы это время не созванивались, а только переписывались, причём очень редко, ограничивались моими фотками и видео и небольшими комментариями Чонгука к ним. Он как-то поделился, что начал сильно уставать и последние дни засыпал через час или два, как вернётся с работы. Как я и предполагал, он снова там задерживался, но у этого есть свои причины, в которые я не особо вдавался, а лишь попросил отдыхать хотя бы в его единственный выходной. Так, секунду, если у меня сейчас почти восемь вечера, то в Корее почти четыре утра. — Ты почему не спишь, рано же? — удивляюсь, на всякий случай проверив свои часы на телефоне — 3:47, я оказался прав. — Я лёг в семь где-то, а проснулся минут пятнадцать назад, наверное, — по голосу слышу, что он ещё сонный немного. — У тебя же выходной сегодня? — уточняю. — Угу, — хрипло, — дай, думаю, тебе позвоню, узнаю, как самочувствие, — я обмолвился о своей болезни вчера, но лишь мельком, не думал, что он позвонит. — Как умудрился? — Не моя вина в этом, поверь, — недовольно бурчу и от игры голосом захожусь в приступе кашля, скрыв его в кулаке и предварительно отвернувшись от телефона. — Зато мандаринами кормят, — со вздохом в конце. — Домой не хочется ещё? — Немного, когда смотрю на браслет, — и неосознанно делаю это, подняв перед собой запястье. — И когда мы ходим есть. Правильно говорят, что везде хорошо, а дома лучше, ужасно соскучился по нашей кухне. Чонгук усмехается. — Только по кухне? — Может, и не только по кухне, — улыбаюсь и снова кашляю. Долго говорить не получается, поэтому большую часть времени я молчу, чтобы не травмировать больное горло кашлем. — Не могу выбросить из головы то, что случилось. Раньше как-то не представлялось возможности задуматься, а сейчас, когда я сижу весь день в доме, невольно вспоминаю тебя и впадаю в размышления на больную голову. Идея, кстати, так себе, она начинает болеть гораздо быстрее, — эти слова его забавляют. — Но кое-что дельное всё же было. — И что же это? — с интересом спрашивает. — Что страх — это всего лишь барьер, который ты можешь преодолеть посредством выбора. Он же в голове сидит, в твоей и ничьей больше, получается, только ты им распоряжаешься, а не он тобой. Но чаще бывает именно второе, потому что мы так привыкли жить — жить и бояться, а не бороться со страхом. Бояться-то проще гораздо, чем, смотря в глаза страху, делать что-то. Это выбор: бояться или нет. Только твой выбор. — М-м-м… — задумчиво мычит Чон. — Ты уже можешь сказать, какой выбор сделал? — Честно, нет. Мечусь между обоими. Пока не готов к выбору, — смотрю на пол, вспоминаю про чай, который отставил к камину, когда отходил за телефоном, ставлю тот на громкую связь и кладу перед собой, чтобы, как до этого, взять обеими руками пузатую кружку и тут же отпить тёплый чай. — Это нормально, когда-нибудь сможешь сделать это, — говорит и зевает — слышу. — Может, пойдёшь ещё поспишь? — Позже, я соскучился по тебе, дай хоть немного побалдеть от общения, а не переписки. Я смеюсь тихо, он, наверное, не слышит. — Расскажи лучше ещё что-нибудь, — просит; на фоне что-то шуршит — может, он в постели? Вероятней всего. — Мама предложила поступать на финансирование в Нью-Йорк. — В Нью-Йорк? — да, Чонгук, слышу ты в таком же шоке, как был я. — Угу. В одно из лучших заведений Америки, представляешь? — Тебе не нравится эта идея? — Нет, идея сама по себе неплохая, но… не знаю, если честно. Мои школьные достижения явно были переоценены, а поступать туда по блату как-то… не по мне. — Но главное же не то, как ты поступишь туда, а какие знания тебе дадут, — резонно. — А ещё там другой язык, другие люди и ужасно далеко от дома и от тебя. Чонгук молчит, но только чтобы обдумать мои слова. — Я сейчас тебе скажу кое-что, но только ты вдумайся, хорошо? Мир не сходится клином на мне или других людях, которые тебе дороги. Сам посуди: твои родители предлагают тебе поступать туда, где у тебя потом будут перспективы, потому что хотят тебе только лучшего. И ты тоже должен этого хотеть. Отношения — не самая важная вещь в твоей жизни. Если вдруг так получится, что мы расстанемся, — я невольно вздрагиваю на этих словах, — а ты не поступишь из-за дальнего расстояния, то будешь грызть себя за то, что упустил такую хорошую возможность, когда был выбор. Выбор, в котором ты сделал уклон не в пользу себе, а в угоду другим людям, — он замолкает на какое-то время, а я поникаю, чувствуя себя как-то неопределённо, пусто как будто. — Нужно ценить людей, которые рядом с тобой, и вашу дружбу, не спорю, но себя нужно ценить немного больше, и получать счастье не только посредством отношений. — Ты же сам говорил, что мы можем стать причиной счастья друг для друга, — не понимаю совсем. Удивляюсь, как ему удаётся меня услышать, я же говорил так тихо. — Но это не значит, что весь мир должен сходиться только в нас. Пойми меня правильно, Тэхён, я не хочу, чтобы ты был зависим от отношений. Ты ещё юн и можешь не понять, но со временем, думаю, поймёшь, что я имею в виду. Мы не расстанемся ни в коем случае, пока не сойдёмся на мнении, что чувства угасли. Но сейчас, в данный момент, пока у тебя идёт период обучения, тебе следует поставить образование выше наших отношений, где бы ты ни был, в Корее или Америке. Я не могу позволить, чтобы из-за меня ты загубил своё будущее. Что это такое? По щеке катится… влажное такое. Слеза? А за ней вторая, кажется. Чёрт, и так не дышу, ещё и заплакал. Шмыгаю носом, понимаю, что он забит и это не поможет. Блять. — Тэхён? — я слишком долго молчу. — А? — снова шмыгнув, тщетно пытаясь спасти положение. — Всё хорошо? — Да-да. Просто показалось, что ребята вернулись, — ну да, немного приврал. — Я обязательно подумаю о твоих словах. — Хорошо. Отдыхай. — Ты тоже. Смотрю, как экран телефона с чёрного сменяется снова обоями, поставленными на экран блокировки. Отставляю чай на пол и иду в ванную прочистить нос, а то точно задохнусь. Слова, сказанные Чонгуком, правильные, но болезненные достаточно, не думал, что так остро могу отреагировать на слова о нашем расставании, но спишу всё на моё амёбное состояние и эмоциональный хаос. Когда выхожу из ванной, расположенной как раз у прихожей и лестницы, дверь в дом открывается, впуская внутрь холодный ветер, от которого я могу на месте заледенеть (а моё немного влажное после умывания лицо — тем более), и Сумин с Убином и моей мамой. Чуть не выругался от мороза, которым меня откатило, но вовремя её заметил и прикусил язык. — Ты почему не в постели? — спрашивает она сходу, закрывая за ними дверь. — До этого был у камина в одеяле. — На холодном полу, — не отступает мама. — На ковре, — но я защищаюсь. — И разносил свои бациллы по дому, — а… тут крыть нечем, ладно. Молча прохожу в гостиную и перемещаюсь с пола у камина на диван, который, по сравнению с ним, смахивает на айсберг, а атмосфера вокруг на Северный Полюс. Возле огня поприятней как-то было. — Я пришла только проверить, что с тобой всё хорошо, — говорит мама, даже не садясь, потому что в мокрой от снега одежде, — ты же пьёшь лекарства? — нет, выбрасываю. — Угу. Горло уже не болит, как вчера, — отчитываюсь, чтобы её успокоить. — Хорошо. Не забывай делать всё, что я тебе говорила, Тэхён, а то мы до вылета тебя на ноги не поставим. — Я поставлю, — грозится Сумин, уже снявшая верхнюю одежду, сложив руки на груди. — Сама не заразись, дурёха, — закатываю глаза. А вообще, странно, что я уже дважды болел за прошедшие полгода, а Сумин лишь раз. Что за сбой в матрице? — Рассчитываю на твоё благоразумие, — говорит мама мне. Серьёзно? Такое чувство, будто я намеренно заболел и не хочу выздоравливать. Мне же так нравится полный нос соплей, кашель, раздирающий горло, и такие прекрасные перепады давления, когда на ноги поднимаюсь! Обожаю. Как только мама под мой обречённый вздох удаляется, Сумин усаживается рядом со мной на диван и протягивает фиолетовую упаковку с шоколадкой, мою любимую. — Чтоб не раскисал, — поясняет, а я несдержанно поднимаю уголки губ в улыбке. Сейчас мне это точно нужно. — Я тебе сейчас кое-что скажу, только ты Убину не говори, — серьёзничает она, сделав голос тише, даже несмотря на то, что её парень скрылся в ванной и принимает душ. Я иронично выгибаю бровь. Мы же с Убином такие подружки, чтобы обсуждать всё на свете и твои секретики, Сумин, говори быстрее, мне уже не терпится ему всё растрепать. — Ладно, не паясничай, — закатывает глаза она, вызвав у меня смешок, а потом говорит то, что хотела оставить в тайне. — Пак снова связывался с родителями. Я хмурюсь, немного дёрнув головой назад. — Он коллега твоего отца, разве это не нормально? — спрашиваю, потому что эта фраза пока кажется пустой. — Но он звонил не по работе, а чтобы узнать, как у меня дела, — видя такую серьёзность в её глазах, становится понятно, что её это всерьёз обеспокоило. — А до этого он через твою семью спрашивал то же самое, помнишь? Смутно, но помню. Кажется, это было тогда, когда Чонгук ночевал у нас. Да, точно, он говорил, что мама утром заходила, я вспомнил. — Почему Убин не должен об этом знать? — решаю поинтересоваться, потому что ни одной более-менее весомой причины найти не могу. — Потому что мне не нравится это. Совсем не нравится. Что это за внезапное проявление интереса? Я бы не обратила на это внимания, если бы это было между делом, как формальность в разговоре, знаешь? Но это уже стало чуть ли не приветствием. Каждый раз, когда папе звонит Пак, второе после «привет» он отвечает, что я сижу рядом и всё у меня хорошо, — она обнимает себя руками, чувствуя тревогу. — Это стрёмно, потому что он старше меня на сколько, на семь лет, на восемь? И у меня парень есть. — Тебя никто не заставляет его бросать из-за Пака, — смотрю на неё недоумённо. — Нет, я не это имею в виду. Просто если подумать, что он может перейти к куда более решительным действиям, я боюсь, что это может как-то задеть мои отношения, и мы с Убином расстанемся. — Поэтому ты и должна сказать ему. Чтобы он был в курсе твоей позиции на этот счёт и не надумал лишнего, если что-то произойдёт, — Сумин вздыхает тяжело. — Давай мы подумаем об этом и найдём решение уже в Корее, когда вернёмся, хорошо? — Угу, — кивает несколько раз. Что ни день, то что-то новенькое. Хотелось бы надеяться, конечно, что все проблемы решатся, будто их не было, но, к сожалению, без нашего вмешательства этого не случится. А жаль. За окном начинается снег, на душе тоже неприятный холодок, как на улице, который я пытаюсь прогнать чаем, но бесполезно — это под силу сделать только одному человеку, который пургу на сердце и нагнал.