***
Близится Новый год. Прошло почти две недели с приезда, мы с Чонгуком всё ещё не разговариваем. Январь подходит к концу. Сумин с головой ушла в отношения, почти всегда занята именно тем, что проводит время с Убином, который стал чаще получать свободное от тренировок время, и тем не менее продолжает мне строчить с вопросом о Паке, который мы ещё не решили, и предложениями пройтись. Было бы проще, скажи Сумин обо всём родителям, что её это напрягает, что Пак проявляет нетактичность, потому что она занятая девушка, но она хочет сама как-то показать ему, что ей это неинтересно. И опять же проблему находит — ответит — значит ей небезразлично. По мне так глупость совершенная, но именно это и придаёт ситуации в её случае статус «нерешаемо, помогай, Тэхён». Однако у меня тоже свои дела есть, я не могу столько времени уделять Сумин и её проблемам. Звенит колокольчик в телефоне — пришло новое уведомление. Я намерено не смотрю, потому что это может быть очередное обновление, которых в последнее время у меня слишком много, и продолжаю листать сайты с ВУЗами Кореи, а именно Сеула, чтобы при встрече с Чонгуком тыкнуть его носом в вариант, который будет ничем не хуже Америки. Но меня одолевает ступор. Чего я добиваюсь?.. Что хочу этим показать? Разве стоит оно того? Я раскапризничался, как маленький ребёнок, потому что меня хотят отправить подальше семья и любимый человек, но у них есть весомые причины для этого. А у меня в своё оправдание есть только что? Любовь к мужчине, который хочет мне лучшей жизни? Достаточно ли это значимый повод остаться в родной стране? С другой стороны, что сделают какие-то три года? Три года… Нет, это слишком огромный срок. Вздох. Ещё уведомление на телефоне. Нужно отвлечься, поэтому беру его и хочу, наконец, обновить всё то, что так настойчиво подкидывает гаджет, но застываю на миг. Мышцы лица расслабляются, брови уже устало не хмурятся. На дисплее — два входящих сообщения из разных чатов. Сумин: ТээээЭэээЭэЭЭээ, мне нужна помощь с Паком, он опять… Чонгук: Привет. Пальцы вдруг сжимают с силой телефон. Блокировка слетает после проведения по экрану снизу вверх, открывается окошко Какао, ярким кружочком горят сообщения из двух чатов. Я нажимаю на первое, у абонента по ту сторону должно высветиться, что сообщение прочитано. Так и происходит — он сразу начинает печатать. Чонгук: Проведём новый год вместе? Я хочу внезапно плакать. Я настолько слаб перед ним и чувствами к нему, что готов забыть свою обиду и написать «да». Одним напоминанием о себе он крошит мысли в порошок, заставляет хотеть его, скучать по нему, жаждать встречи. А было ли то настолько сильной обидой, чтобы я так бездумно отправлял время, которое мог провести с ним, в утиль? Стоят ли мои переживания того? Чёрный рыцарь, будь ты неладен, почему из-за тебя я не могу разобраться в себе и чувствую всё так сумбурно и непонятно? Вы: Проведём. Сообщение Сумин так и остаётся непрочитанным. Этой ночью я, обняв подушку, долго не могу уснуть. Отделаться не в силах от склизкого чувства в груди, что должно что-то случиться. Чёрная полоса жизни близка, я это чувствую, но не знаю, откуда ждать беды и как от неё укрываться. Завтра на Новый Год я поеду к Чонгуку. Но почему-то это приносит не радость, а только липкий страх, где учащённое сердцебиение вызывает не предвкушение встречи, а ожидание подвоха.***
Сумин весь день трезвонит, но я не могу ей ответить, потому что помогаю родителям прибраться в доме и приготовить праздничный ужин, с которого я, как самый ужасный сын, сбегу, когда приедет Чонгук. Ладно, утрирую. Мама и папа отреагировали нормально, когда я сказал о принятом мной решении провести Соллаль не с ними, а с Чоном. — Ты с нами каждый год его празднуешь, а в этот раз есть тот, кто тебе дорог не менее нас, проведи время с ним, — так мне сказала мама, а отец её поддержал. За делами я не заметил, как быстро пролетело время, которое мне хотелось бы продлить, чтобы оттянуть момент встречи, но так вышло, что часы звонко бьют шесть часов, а дверь спустя несколько минут оповещает о пришедшем госте. — Тэхён, кажется, это за тобой. Я знаю, мам, но умоляю, не заставляй меня идти и… — Пригласи его зайти. Блять. Ничего не имею против, но это тяжело. Тяжело встречаться как ни в чём не бывало с человеком, которому хочешь высказать пару вещей и расставить все точки над «i». Но я понимаю, что эта встреча нам нужна, а иначе разговора не состоится, как и не будет продвижения с мёртвой точки. Проблема, которую я сам себе придумал, может быть решена, но… Относись к жизни проще… Может, не стоило придавать такое огромное значение именно словам о расставании? Поэтому Чонгук мне и сказал тогда вдуматься и понять его правильно, а я, как всегда, накрутил себя, выставив всё так, будто со мной уже попрощались? Я открываю дверь, на пороге Чонгук. Меня сразу цепляют глаза — они не могут лгать. В них я вижу такую же неуверенность, какую испытываю сам. Или то моё отражение? Или снова сомнения? — Чонгук, зайдёшь? — выглядывает из кухни мама. — Нет, мам, — отвечаю за него и открываю шкаф в прихожей, чтобы достать свой зимний пуховик. — Мы сразу поедем. Мама сдаётся без боя, лишь пожелав нам удачного нового года, и отпускает. По дороге мы не разговариваем, успеем сделать это уже в квартире, поэтому время немного обдумать всё ещё раз и за полтора часа пути сформулировать некоторые тезисы. Чувствую между нами напряжение, но это может быть наваждение. Неопределённость пугает, незнание — тоже. Я не могу разобраться не то что в Чонгуке — в себе! Я снова откидываю голову назад и закрываю глаза, чувствуя дежавю со дня пробки. Большинство людей в отношениях привыкли закрывать глаза на возникшие проблемы: либо пустить их на самотёк, либо умело игнорируя и делая вид, что так и должно быть и ничего страшного. Но беда в том, что именно из-за этого упускаются детали. Мы не видим очевидного, смотря сквозь проблему, не делая попыток проявить её и искоренить, обманываем себя иллюзией того, что всё хорошо и ничего не случилось, а обида на произошедшее тем временем жрёт изнутри, не давая спокойно наслаждаться временем, проведённым вместе. Обида гасит чувства. Я не хочу допускать этого. Не позволю просочиться сомнениям в душу и отравить сердце. Я думал раньше, что любовь не более чем глупость, подкреплённая чувствами, что статус отношений ничем не отличается от дружбы за исключением того, что становятся доступны новые функции, которые должны сблизить. Но сейчас, нырнув в омут с головой, я не могу так просто это отпустить. Любовь стала центром вселенной, смыслом моей жизни, в которой я до этого бездумно плавал, не зная, куда податься. Не позволить расстаться. Не допустить ни за что. А что для этого нужно сделать? Вдруг я сделаю только хуже?.. — Тэхён? — настойчиво зовут меня, кажется, уже не первый раз. Я очнулся в прихожей, сидящий на колене, чтобы снять ботинок, который уже давно расшнурован, так, походу, и завис, замеченный Чонгуком, стоящим рядом. Поднимаю на него голову, совершенно тупо смотря — растерялся. У меня весь день в каком-то непонятном чувстве потерянности проходит: то я зависаю, то отмираю и не понимаю, как так могло получиться. Упускаю что-то из внешнего мира, полностью погрузившись в свой внутренний. В таком состоянии конструктивного диалога без лишних эмоций не выйдет. Я не хочу снова ругаться и отставлять наше общение в дальний ящик. Не хочу маяться с чувством тревоги в груди из-за того, что не знаю, как ко мне относятся. Не хочу мучиться от бессонницы из-за мысли о том, что самое страшное может наступить. Я устал. От самого себя и противных параноидных мыслей, которые доводят до тихой истерики и мешают мне спокойно жить. Отступить. На самом деле это полезно — отступать, когда нужно. Так можно сохранить не только нервы, но и хорошее настроение, если оно имеется. Так можно сохранить отношения. Излишние возмущения не стоят нашего внимания. Как говорит постоянно Чонгук: «Нужно относиться ко всему проще». Отнесись к этой чёртовой жизни и проблеме, придуманной у себя в голове, проще, Ким Тэхён, и забудь её, а иначе всё испортишь. Я выпутываю ногу из ботинка и немедленно прижимаюсь к Чонгуку. — Прости, — шёпотом, поскольку голос сел, не может звучать уверенно и твёрдо, только слабо, несчастным жалким блеяньем. — Я скучал. Чонгук выдыхает шумно через нос, так, словно чувствует мясорубку из мыслей в моей голове, сочувствующе, вплетая пальцы в мои волосы и прижимая другой рукой меня к себе. Но не задаёт вопросов, как то бывает обычно, а даёт мне самому успокоиться и уложить в голове одну простую истину — иногда вместо разборок полезней помолчать. — Я тоже. А иначе — беды не миновать.***
Я просыпаюсь утром не по своему желанию, а с подачи того, кому к восьми на работу, и с кем я провёл без малого неделю, отпросившись у родителей, которые — ого — не выражали особых возражений. Нет, я, конечно, не сильно удивлён этому событию и знаю, что родители у меня классные и понимающие, но это всё равно меня ввело в некий ступор. Что, даже вопроса «зачем» и фразы «у тебя есть свой дом», как было первое время с ночёвками у Сумин, не будет? Чонгук настолько преисполнился и возымел доверие у предков, что они вот так готовы меня к нему отпустить? Не знаю даже, радоваться тому, что они доверяют Чонгуку, или расстраиваться, потому что складывается такое чувство, что меня пытаются сплавить из отчего дома? И, тем не менее, я здесь, в его квартире, уже неделю, за которую успел испытать самое настоящее эмоциональное безумие, потому что кто-то начал не подталкивать, а направлять — это важно — в новый этап не только отношений, но и создания моей личности. Конкретно в этом он принимает косвенное участие, большинство решений, и последнее слово в том числе, зависят только от меня, но всё равно он производит на меня немалый эффект. Например, то, что я совсем недавно пытался в душе себя промыть и растянуть — уже нихуя себе! Чонгук об этом не знает, но мне стало проще в какой-то степени хотя бы от того, что я попробовал и ощутил каково это, когда в тебе что-то есть. Не берём в расчёт, что это пальцы, мне нужно было прочувствовать это, потому что, когда дело таки дойдёт до секса, не хотелось бы ловить сюрпризы в виде неожиданных ощущений и тупой реакции на них. Да и полезно это на самом деле — изучать своё тело на эрогенные зоны, на особые места касаний, даже чисто на пробу ради интереса. И это полезно, потому что ты потом знаешь, чего ожидать. Это значит что? Правильно, испарение неопределённости и страха. Живу на птичьих правах, цвету и пахну рядом с любимым человеком, забывая о былых тревогах в его присутствии, будучи полностью окутанным любовью. По-моему, это прекрасно. Мысль о том, что было бы неплохо после моего обучения съехаться, всё чаще даёт о себе знать в ненавязчивом ключе, однако об этом думать рановато, поскольку ещё неизвестно, куда жизнь меня закинет. Я пока думаю насчёт Америки. Этот вариант сколько хорош, столько и пугает до дрожи в коленях, потому что это не несколько сотен километров расстояния, а несколько тысяч. У меня есть ещё время подумать. Кто знает, может, я туда и поступлю, а может, где-то здесь осяду. Подумаю об этом потом. Мысли о поступлении меня пугают и вводят в уныние, состояние не самое приятное, скажем так. Оно мне сейчас совершенно не нужно, не когда я под одной крышей с Чонгуком, который как та умная собака — проницателен и внимателен настолько, что улавливает каждое движение мимической мышцы, а потом пытается помочь решить проблему, ставшую причиной опущенных в пол глаз и поджатых губ. Иногда это пугает — меня как будто считывают, сканируют, но это же и хорошо, потому что я пока не могу находить решение волнующих меня ситуаций сам, а просить в этом помощи лично — увольте. Проницательность Чонгука удобна, да, но это не значит, что я намеренно ей пользуюсь, дабы, свесив ножки, слушать решение моей проблемы и извлекать из этого себе выгоду. Я не говорю, не намекаю и не прошу о помощи — он сам видит, когда она нужна, и не прогадывает. Сейчас, когда он целует меня, расплывшегося по постели на животе, в лоб, собираясь уходить на работу, я не думаю ни о чём плохом и только желаю удачи, лениво разлепив глаза, чтобы попрощаться и увидеть самую нежную в мире улыбку. А потом Чонгук уходит, а я не могу уснуть. Стоит признать, будильник у него что надо, даже мёртвого поднимет. Ну и меня поднимает, заставляет пойти, вяло волоча по полу босые ноги, сначала в душ, а потом на кухню, где ещё оставалась заказанная ресторанная еда. Беру одну порцию себе, подогреваю в микроволновке и, прислонившись спиной к шкафу, уперевшись в него стопой, начинаю есть. Понимаю теперь, почему Чонгук так постоянно стоит — удобно, оказывается; а за столом, как все нормальные люди, есть не хочу, постоять хочется больше. Теперь я, правда, выгляжу содержанкой, но сейчас эта роль не кажется такой плохой, всё окупается тем, что всё время, когда Чонгук свободен от работы, он проводит со мной. Сумин продолжает строчить день за днём и предлагать встретиться, но прикол в том, что время она запрашивает вечернее, когда Чонгук возвращается с работы. Днём она досуг проводит с Убином, поэтому не может мне уделить время, а вечером свободна, но тогда уже занят я — графики не совпадают. Я, не скрываясь, говорю, что занят на сегодня-завтра-послезавтра Чонгуком, не видя в этом чего-то криминального. В конце концов, она должна понять как никто другой мою ситуацию и выбор. Завтрак заканчивается тем, что телефон разрывается входящим звонком, пока лежит на барной стойке, где я его оставил. Я беру тарелку одной рукой, а другой подхватываю гаджет, видя входящий от Чонгука. Не думаю, что он стал бы просто так звонить, когда буквально час назад уехал, зная, что я могу ещё спать. Может, что-то важное? — Алло? — отвечаю. — Извини, пожалуйста, если разбудил, но мне нужно тебя кое о чём попросить, — слышу его серьёзный, немного взволнованный голос. Да, это что-то важное. — Я не сплю, — спешу успокоить в том, что мой сон не был нарушен им, потому что это сделал треклятый будильник. — О чём попросить? — задумчиво свожу брови, жуя. — На столе, где я обычно работаю, — я машинально поднимаю голову, натыкаясь на его рабочее место, находящееся возле кухни тире столовой, — лежит голубая папка, видишь? — Вижу. Её нужно привезти? — догадываюсь. — Пожалуйста. — Без проблем, только адрес скажи. — Скину в Какао, спасибо большое, — облегчённо, немного устало. Меня начало напрягать то, что Чонгук снова начал вкалывать как проклятый. Нет, это и раньше, конечно, было, но я тогда не был свидетелем всего того, что остаётся за кулисами. Чонгук, как оказалось, очень виртуозно контролирует себя и свои истинные чувства, когда ему это надо. Я бы не понял этого, если бы случайно не увидел, как он, придя с работы, в спальне кривился, разминая спину и шею, потом устало вздохнул так, будто тяжесть хоть немного свалилась с плеч, а когда заметил меня в проходе, почти испугался. Не только я привык скрывать свою слабость перед другими, чтобы казаться сильней. Я тогда вывел его на беседу, в которой просил больше не притворяться передо мной всесильным и не устающим супер-парнем, а он сказал, что не может показать мне усталость, потому что не хочет выставлять себя слабым. — Дурак ты, — цокнул я мягко и обнял его. Не каждому приятно, когда кто-то видит их слабые стороны или усталое состояние, куда лучше быть перед всеми собранным, холодным человеком, которому всё ни по чём. Но так не бывает, организм имеет свойство уставать и истощаться, это нормально. Я был поражён тем, что сам говорил это Чонгуку, а не он мне, для меня стало удивлением, что он допускает подобные мысли, но от них никто не застрахован. Я быстро отмёл своё удивление и просто дал понять, что мне не требуется его внимание двадцать четыре на семь, что если он пришёл уставший, он должен идти отдыхать, а не сидеть со мной (отговорки «я отдыхаю, когда с тобой» не прокатили, я сразу отправил его в спальню отсыпаться). Ещё, увидев, что его беспокоит боль в шее и плечах, я предложил пока здесь делать что-то по типу массажа, курсы я, конечно, не проходил, но хотя бы как-то разминать мышцы умею. Чонгук мне лишь благодарно улыбнулся, сказав тихое «спасибо», и вот уже дней пять я помогаю ему расслабиться после работы, прежде чем он пойдёт в душ, а потом спать. Я заставил спать побольше. Мне особо не возразили. Добираюсь до нужного мне здания за полчаса, может, чуть больше, без проблем попадаю внутрь, минуя охрану (по всей видимости о моём приходе были осведомлены), и поднялся, как и сказал Чонгук, на сороковой этаж, который — вместе с несколькими другими в комплексе — полностью был отдан его компании. А дальше уже сложней. Среди огромного количества людей и кабинетов мне нужен был тот, что находится примерно где-то в ебенях? По-другому не назову, без помощи мне точно не обойтись, я попросту заблужусь здесь. Почему кабинеты директоров всегда находятся в какой-то залупе? Да простит Чонгук мои изречения, но это невозможно. Я за потоком людей не успеваю проследить, где коридор кончается, а где начинается, а он мне предлагает в этом лабиринте с первого раза разобраться. Но, ладно, попытка не пытка, попытаемся найти. Или проще у кого-то спросить? Я в сомнениях кручусь по сторонам с несчастной папкой в руках, пытаюсь сориентироваться, в каком направлении идти, а потом вижу смутно знакомую спину недалеко от себя, беседующую с какой-то девушкой в офисном костюме. Подхожу и робко спрашиваю своё неуверенное: — Чонгук?.. — а поворачивается в недоумении совсем незнакомый мне человек, отчего я тут же смущаюсь. — О… не Чонгук. — Конечно не Чонгук, — хмыкает этот парень? На сильно взрослого он не тянет. — Так, — он снова от меня отворачивается, чтобы дать девушке поручения, — Сунми, идёшь в отдел кадров и там всё находишь, потом приносишь мне и дальше разберёмся. — Поняла, — кивает она. — Вперёд, — отправляет её и снова поворачивается ко мне. — Так ты, значит, ищешь Чонгука? — А… д-да, — неловко заикаюсь и стараюсь тут же взять себя в руки. Меня с ног до головы осматривают, я бы даже сказал оценивающе сканируют, а потом, ухмыльнувшись уголком губ, кивают в сторону. — Следуй за мной, — наказывает, потом замолкает, начинает говорить уже, когда мы сворачиваем первый раз. Я иду подле него. — Могу предположить, что зовут тебя Ким Тэхён. Я Чон Хосок, секретарь нашего директора Чон Чонгука, в скобочках хороший друг и просто привлекательный молодой человек. Отныне будем знакомы, — всё это время с его губ не сходила лёгкая улыбка, а речь лилась так непринуждённо и уверенно, что невольно располагала к себе, интонации завораживали так, будто я слушаю какого-то телеведущего. — Предугадываю вопрос, который у тебя мог возникнуть, и отвечаю на него сразу: да, я бы и сам мог забрать эту папку у тебя и передать боссу, но думаю, что провести тебя и показать обитель нашего большого и страшного директора будет лучше, поскольку в следующий раз ты уже будешь знать, куда идти. — Следующий раз? — мямлю под нос. — Я заглядываю в будущее, заюш, а в нём как минимум есть вероятность того, что ты ещё здесь появишься хотя бы раз. Значит, этот Хосок ака лучший друг-секретарь точно знает меня и с вероятностью в сто процентов представляет, кем мы друг другу с Чонгуком приходимся. Но если так посмотреть, мне повезло, что я на него наткнулся, убил, так сказать, двух зайцев разом — и с другом Чонгука познакомился, и не заблудился на сороковом этаже огромного здания в каких-нибудь кушерах. Хосок останавливается перед дверью, выглядящей навскидку такой же, как и многие другие, но за исключением того, что сверху подписано, чей кабинет, и костяшкой стучит по поверхности несколько раз. С другой стороны слышно глухое разрешение войти. — Директор Чо-о-он, — тянет Хосок, взяв меня за плечи и проводя в кабинет перед собой. — М-м-м? — в той же манере спрашивает Чонгук, не отрываясь от считывания какого-то документа. — У нас тут один очень интересный кадр доставил бумаги особой важности прямо к вашему столу, — оповещает и скрывается за дверью, когда Чонгук решает поднять голову и упереться взглядом в меня. Залёгшая между бровей сосредоточенная складка разглаживается, а на губах уголки слабо дёргаются в подобии улыбки. Я вздыхаю и подхожу к его рабочему столу, чтобы протянуть документы из рук в руки, и чувствую неимоверное облегчение. Во-первых, потому что я всё ещё не заблудился (но это пока, ещё обратно как-то надо выйти), а во-вторых, потому что меня своей полуулыбкой успокоили. — Спасибо большое, — благодарит Чонгук. — Присядешь отдохнуть? — в кабинете есть небольшой диванчик, на который он мне лёгким кивком головы указывает. А от чего мне отдыхать? Разве что от пережитого мини стресса после пребывания в компании. — Если только ненадолго, — соглашаюсь и сажусь на этот диванчик, откинувшись на спинку. Хочется, конечно, залезть на него с ногами и сесть боком, но это уже будет наглость. — Куда-то торопишься? — он снова возвращается к работе, но в этот раз уже задействуя бумаги, которые я принёс. — Нет, просто не хочу тебя отвлекать от работы. — Ты не отвлекаешь, я вполне могу работать и параллельно говорить с тобой о погоде. Не заблудился на этаже? — учтиво интересуется. — Мне повезло, что я Хосока перепутал с тобой, и он провёл меня. — Мы так похожи? — усмехается Чонгук. — Со спины — немного. Он довольно хмыкает. — Он мой секретарь и очень хороший друг, — решает рассказать и пояснить за новое лицо, — почти как вы с Сумин, только мы друг друга знаем немного дольше. — Немного это сколько? — Вы с ней тогда только вылупились, наверное, когда мы познакомились, лет семнадцать-восемнадцать, где-то так, — прикидывает. Они знакомы около стольких лет? Ого. Не каждая дружба пройдёт испытание в такой долгий срок. — Он один из немногих людей, кому я всецело могу доверять. — Он показался мне дружелюбным, — выношу оценку. — Он куда лучше и скромней, чем может показаться на первый взгляд. На вид он выглядит немного… фривольно, — подняв на меня взгляд, а потом снова опускает его, взяв из органайзера ручку и принявшись что-то писать. — Но на самом деле это не так. Хосок один из тех, кто знает, как себя выгодно показать, при этом не потерять заинтересованности в глазах других, не выложить всю подноготную, как есть, и остаться самым что ни на есть загадочным человеком, за образом которого кроются настоящие преданность, честность и искренность. Не треплется о чужих тайнах и проблемах, готов всегда идти на помощь, и сущий ангел во плоти, — поставив точку, он поднимает голову, откидываясь на спинку кресла и складывая руки в замок, раскинув локти на подлокотники. — Если коротко, то вот такой у меня друг, — подытоживает с поднятыми уголками губ. — Понятно… Есть ли возможность сегодня закончить пораньше? — свожу к теме работы, лицо Чонгука так же меняется, как и настроение нашего разговора, становится непроницаемым, серьёзным. — Постараюсь, но не могу ничего обещать. Осталось немного, ещё дня два-три и можно будет вернуться к прошлому графику. Смотря когда закончим. Я снова киваю, мол, понял. Был я у Чонгука недолго и минут через десять ушел, чтобы его не отвлекать и самому не маяться, потому что в кабинете у него, разумеется, развлечений для меня мало. По пути обратно домой (странно, что я уже называю квартиру Чона домом, но ладно) попадаю вместе с таксистом в пробку, стою там с час и потом почти вваливаюсь в прихожую совсем никакой. Теперь снова тянет спать, пока пробыл на дороге начало ужасно клонить в сон. Решаю себе не отказывать и сразу плюхаюсь на кровать, стоит только переодеться, а когда спустя часа четыре просыпаюсь, чувствую себя самым бодрым человеком на свете и думаю, что раз уж я тут на правах содержанки проживаю (и немного личного массажиста-дилетанта), то было бы неплохо принести хотя бы немного пользы. Поэтому провожу уборку во всей квартире. Чонгук говорил, что он для этого обращается в клининг службу, но, думаю, я справлюсь не хуже, ещё и за бесплатно. В конечном итоге я трачу почти все свои наспанные силы на это, везде прохожусь тряпочкой и средством от пыли по полкам, столам и другим плоским поверхностям, а после пылесосом и шваброй по полу, меняю постель, на которой мы спим, и чуть не поливаю искусственный цветок, благо вовремя заметил и отсмеялся знатно. А закончив, убираю все сподручные средства на места и валюсь на диван в гостиной, чувствуя приятную усталость. Давно я так не выматывался, лучше любой тренировки. Так и время, когда Чонгук возвращается домой, подходит. Сегодня, кстати, это случается почти на два часа раньше, и если учесть, что последние дни он задерживался и возвращался в семь или восемь, то сейчас входная дверь щелкнула, когда отметка на часах немного перевалила за шесть тридцать. Я даже не ожидал, если честно, и с онемевшими от уборки конечностями поплёлся в прихожую. — Ты рано, — говорю задумчиво вслух и замечаю у него ещё и пакет из кондитерской. И туда успел, а ведь она тоже не ближний свет, неужели он решил покинуть офис настолько рано? — Прогоняешь? — шуточно спрашивает, пока снимает верхнюю одежду. — Я тут уже прописался, поэтому — да, прогоняю, — в той же манере ему отвечаю, а потом, когда он разулся, снял куртку и с ухмылкой смотрел на меня, я не смог не улыбнуться, не подойти и не обняться. Лёгким движением я стягиваю с его волос резинку на затылке и слышу блаженный стон у себя за спиной, от которого у меня мурашки сразу побежали, а у него — вижу — от моего действия. — Спасибо, весь день хотел это сделать. — Так почему не сделал менее туго? — не сдерживаюсь и усмехаюсь, массируя пальцами чужую голову. Иногда Чонгук сам себе жизнь усложняет, а меня учит быть проще. Фиговый из вас учитель, директор Чон. — Не до этого немного было, — бурчит невнятно, поскольку подбородком прижался к моему плечу. — Кушать? — М-м, — отрицательно мычит. — Массаж? — А это можно, — говорит и отстраняется. — Ты лучший, спасибо большое, — заканчивает шёпотом, прижавшись губами к моему лбу в целомудренном поцелуе, а я невольно прикрываю на этот момент глаза. Кажется, жизнь потихоньку приходит в своё привычное русло. Переодевшись в домашние вещи, Чонгук по обычаю садится в гостиной на диван, на его длинную часть, а я в угловую, сзади него, чтобы приняться мять напряжённые уставшие плечи и шею. Чонгук тут же вздыхает тяжело — я уверен — нахмурившись от приятной боли в мышцах. А они у него… упругие. В плане, что раньше я как-то не обращал внимания на то, какое у него тело, я знал, что оно безумно красивое хотя бы в пропорциональном плане: широкие плечи хорошо сочетались с немного округлыми бёдрами и узкой талией, на которую я залип, когда впервые увидел его в жилете без пиджака; но не думал о визуальной составляющей не только фигуры, но и самого тела. Как-то не обращал внимания на такое. А сейчас, когда я регулярно его трогаю (хочу называть это именно так, потому что никак иначе не могу), то отчётливо чувствую подкачанные мышцы спины и плеч. Руки почти всегда скрываются тканью рубашки или домашней футболкой, рукава которой чуть ниже локтя, они остаются мне неизвестны, но, думаю, они у него не менее проработанные, поскольку, когда меня ночью обнимают, я чувствую это. Ещё у него неплохо подкачаны ноги, а именно бёдра, в некоторых брюках это особенно заметно, когда ткань плотно прилегает к мышцам. А торс… это то, на что я как раз не смог обратить внимания сразу — вот, что для меня неизведанная территория. Не буду скрывать, одно лишь представление о Чонгуке и его подтянутой форме заставляют сердце гулко забиться, а дыхание на миг затаиться. А соблазн подогревает то, что мне представлен идеальный шанс проверить, каково оно на ощупь. В груди затаивается интерес, когда я невзначай с плеч сползаю руками немного ниже, проводя по груди и чуть шурша от движения ладоней по ткани футболки. И возвращаюсь снова наверх. Потом опять вниз, и в какой-то момент это не ускользает от внимания Чонгука. — Что ты делаешь? — спрашивает он, не отрываясь от телевизора, играющего напротив. — Трогаю тебя, — не скрываюсь я, говоря это как что-то само собой разумеющееся. Возражений на мои слова не поступает, я уже смелее провожу руками ниже, чувствуя ладонями крепкие мышцы груди, бусины сосков, которые задеваю пальцами, и скольжу ниже, доходя до кромки пресса. Чтобы пройти дальше, нужно совсем уж навалиться на Чонгука, чего я делать не хочу, а вместо этого пока задерживаюсь на верхней части тела. Через футболку, конечно, мало что почувствуешь, но для того, чтобы первый раз осознанно это сделать, возможностей предоставлено достаточно. Выдохнув, Чонгук откидывает назад голову с закрытыми глазами и упирается мне, стоящему на коленях, в солнечное сплетение. — Опасно играешь, Ким Тэхён, — получилось немного на рыке, хрипло. Звучит больше маняще, чем предостерегающе, это больше побуждает к действиям. Я сажусь на ноги, склонившись чуть, теперь голова Чонгука у меня на плече, а мои губы у его уха. — Почему? — сходя на едва слышный тембр, пока руки всё же пробираются сбоку и попадают на торс, где находят рельефные кубики пресса, а чуть выше чёткое очертание рёбер. В животе всё скручивается. — Потому что я расслаблен, а ты делаешь слишком приятно и задеваешь особые зоны… — также хрипло. — Например? — касаясь губами ушной раковины и не прекращая движений руками. — Соски, Тэхён, — снова выдыхая, когда я намеренно поднимаюсь к ним. — Не касайся… — просит. А я не слушаюсь. Делаю это снова и мажу губами по месту на шее, мне для удобства отклоняют голову в сторону, позволяя озвучить своё желание, коим грезил так долго: — Чонгук, я хочу, — томно, волнительно, из-за участившегося сердцебиения. У него оно тоже участилось — чувствую, проводя по груди снова. Усталость, которая была у меня ранее, улетучилась, стоило одной конкретной мысли задержаться в голове и пустить по крови манящее предвкушение, заставившее сердце участить свой ритм. — Чего ты хочешь? — от хрипотцы — дрожь по телу. — Тебя, — шёпотом, коснувшись губами от движения мочки уха. — Я хочу тебя, Чонгук, — он поворачивает голову лицом ко мне, смотря из-под полуприкрытых век расслабленно, будто уточняет, а я отвечаю: — Уверенней, чем сейчас, я не буду, — и совсем уж смелею, проведя рукой между чужих ног, ненавязчиво так, дразня и больше располагая к тому, чтобы мне ответили согласием, потому что, чёрт, я полностью уверен в своих словах и намерениях. Так же внезапно, как задействовал руку, я убираю её, немного выпрямившись и нависнув сверху, кладу другую ладонь мягко на его скулу и целую, нарочито медленно и растянуто. На самом деле совершенно спонтанное решение, к которому оба были не готовы абсолютно. Чонгук прав, это нельзя спланировать, предугадать, когда хлынет чувство за край, когда потребует чего-то большего. Я не торопился, а он не торопил, всё произошло как-то само, без предупреждения, но оттого этот момент и чувствуется особенно. Я говорю, что нужно сходить в душ, Чонгук меня поддерживает. Мы разбредаемся по этажам. Секс это не только страсть и похоть, это ещё и гигиена в одну из первых очередей. Подготовившись, я выхожу из душевой кабины и становлюсь у зеркала, смотрю, как капли стекают по моему телу. Не знаю, много ли смысла в одежде, но всё равно одеваюсь и ухожу в спальню. Чонгука ещё нет, меня встретил серо-белый интерьер комнаты и заправленная мной днём чёрная постель, выделяющаяся вместе с такими же тяжёлыми шторами и шкафом среди бледности спальни. Я включаю свет, нажав кнопочку настольной лампы, стоящей на прикроватной тумбочке, он тусклый совсем, но так хотя бы не слишком темно. Начинает подкрадываться волнение. Чувствую, как бьётся моё сердце за решёткой рёбер. Я замер перед кроватью, как олень в свете фар, обняв себя руками, чтобы защититься от вездесущего страха перед тем, что будет. Он неизменный спутник всех начинаний и перемен, материализуется мелкими иглами и проникает в сознание. Ему всегда есть место быть, и мой случай не исключение, но то больше не страх, а волнение, которое вызывает сухость в горле и слабый мандраж.pretty when you cry — lana del rey
Дверь за спиной открывается, я не могу пошевелиться, будто парализованный собственной идеей, слышу, как сердце начинает стучать ещё чаще, неясно — от волнения или потому, что рвётся к тому, кто входит аккуратно, закрыв за собой дверь, и подходит ко мне, окутывая со спины жаром распаренного тела. Чонгук кладёт ладони на мои локти, ведёт их к запястьям, заключая в объятия и прижимаясь грудью ко мне. Кажется, он без верха, я не чувствую скольжения ткани о ткань, как и не вижу рукавов футболки, стоит опустить взгляд на руки. Дыхание сбивается, когда мне горячо выдыхают в ухо, прежде чем спросить: — Тебе страшно? А я, не сомневаясь, отвечаю: — Страхи только в голове. Они не имеют надо мной контроля сейчас. Но на самом деле, да, я немного боюсь, потому что это мой первый раз с Чонгуком, в котором я не хочу опозориться. Я знаю, что не всегда первый секс отличается чем-то хорошим у многих людей, но причислять себя к ним не хочется. — Тебе со мной нечего бояться, — сдвинувшись ниже, пробравшись горячими руками под ткань футболки и проведя по животу, что тут же поджимается трепетно от обжигающего касания. — Я не обижу и не сделаю чего-то, что причинит тебе боль, — целует за ухом и, спускаясь по шее к месту, где ворот футболки скатился, оголив плечо и ключицу, оставляет след своего присутствия там, вырывая из меня судорожный вздох, который чуть не переходит в стон, когда рука одновременно с этим проникает под ткань домашних штанов, обхватывая мой член и проводя по всей длине растянуто. Чувствуя тонкие пальцы Чонгука на себе, я начинаю возбуждаться и медленно плавиться в его руках. Тело немного тряхнуло от приятных ощущений, когда ладонью проводят по чувствительной головке. Хочется тоже сделать что-то, не стоять истуканом — уж точно не так я представлял наш первый раз — однако я завис, отдавшись в надёжные руки, и, не в состоянии найти хоть какие-то силы, подаюсь чуть назад, чтобы растворить последние атомы между нами и откинуть голову назад. Одну руку завожу немного вверх, находя Чонгука и зарываясь пальцами в его мягкие волосы. — Что мне делать? — решаюсь в итоге спросить. — Делай только то, что я скажу и когда скажу, всё остальное я сделаю сам, — от властного тона коленки подкашиваются. Приходится тяжело сглотнуть скопившуюся слюну, чтобы ненароком не подавиться от последующих действий со стороны Чонгука. Рукой, которая всё ещё касается меня под футболкой, он поддевает её край, чтобы потянуть вверх и снять, я ему помогаю и отбрасываю в сторону, плевать, где мне её потом искать, сейчас это не то, на что надо отвлекаться. Теперь я отчётливо ощущаю жар чужого тела и крепкие мышцы и испытываю острое желание развернуться, что и делаю, поймав руку, трогающую меня внизу, чтобы остановить. Чонгук выпрямляется, не отнимает ладоней от моей талии, спустив при моём повороте их немного ниже, на бёдра. Я заворожённо смотрю на него, на его невероятное тело, не отказываю себе в потребности провести по нему руками снова, от рельефного пресса по груди и к рукам — в паху тяжелеет от вида, который открылся перед мной, мне становится по-настоящему плохо, дыхание перехватывает, особенно когда взгляд падает в самый низ, где помимо своего очевидного стояка вижу и чужое возбуждение. Чонгук снова даёт нашим телам примкнуть друг к другу, мне кажется, что только от этого я готов пасть в бездну забытия и быть уже не в состоянии вернуться в эту реальность, не говоря о том, что он склоняет голову для поцелуя, участие в котором я отчаянно пытаюсь принять, но с трудом соображаю, что делать, теряясь в ощущениях. Я ступаю под чужим напором назад, где должна быть кровать, нахожу её край ногой и пытаюсь нас обоих туда переместить (хотя там больше всё контролирует Чонгук, чтобы я не упал мешком картошки и не тряхнул неудачно головой, прикусив язык). — Аккуратно, — предупреждает, придерживая меня за талию, а после — позволяя отползти немного назад, чтобы не быть на краю. Вид Чонгука, ползущего ко мне полуобнажённым и со страстным желанием в глазах отпечатается в памяти навечно. Он и заводит, и немного пугает, но страх побуждает возбуждение, я чувствую, как оно снова окутывает меня ощутимой волной. — Ноги, Тэхён, — положив ладонь на мои сведённые колени, немного давит на одно, чтобы разомкнуть их, я и не заметил, что чисто машинально сомкнул их, сжавшись по привычке. Когда я развожу ноги, шурша стопами по постели, Чонгук нависает надо мной и словно оголодавший припадает к тонкой коже на шее, прижавшись своим пахом к моему, отчего я подавляю стон, сомкнув плотно губы, и только выдыхаю после этого судорожно, не зная, куда деть руки, которыми терзаю тёмную ткань простыни. Губы Чонгука рассыпают поцелуи по всему телу, я нахожу их влажные следы на груди, на сосках, внизу живота и… О, чёрт! Не застонать не получается, когда резинка домашних штанов приспускается, а истекающая смазкой головка погружается в горячее нутро чужого рта, выбивая у меня весь воздух из лёгких. Последний элемент одежды снимается и отбрасывается за ненадобностью, а Чонгук проводит языком по всей длине, заставляя залиться краской смущения и откинуть голову на подушку, чтобы не светить своими красными щеками в полумраке, освещаемом только тусклым светом настольной лампы. Снова хочу до невозможного свести ноги, кажется, даже дёргаюсь в моменте, чтобы сделать это, но на обе ложатся широкие ладони, плотно зафиксировав их «раскрытыми». Быть перед Чонгуком голым не стыдно, немного смущающе, но не критично. Думаю, если бы он не решился однажды мне подрочить, ситуация была бы куда плачевней сейчас. Но стыд перед своим телом мне не свойственен, особенно сейчас. Я смыкаю губы, чтобы не позволить непристойным звукам вырваться из груди, от чужого внимания это не ускользает. — Почему ты сдерживаешься? — спрашивает Чонгук томно. Я на свой страх и риск открываю глаза, опустив не соображающий взгляд на него, показушно проводящего языком от основания до головки и смотрящего так нахально, ведь видит, как меня это смущает. И заводит одновременно — член возле чужого лица от открывшегося вида дёргается. Не думал, что Чонгук будет заниматься чем-то таким… развязным, это поражает и оттого эмоции от каждого действия ярче, потому что я не знаю, чего от него можно ещё ожидать. — Я же могу сделать так, что ты не сможешь этого делать, — убрав одну руку с ноги, начинает проводить по моему возбуждению в медленном темпе, наблюдая, как меня скручивает от этого — я снова поджимаю губы, невнятно промычав, и закрываю глаза, успев заметить чужую ухмылку, но не позволяю себе лишнего звука. Я боюсь слышать собственные стоны, поскольку не хочу вдруг опростоволоситься и как-то прогорланить сорвавшимся петушиным голосом. Это будет позор. Однако стоит извилистому языку снова оказаться на головке, играя только с ней, и подавление себя становится провальной миссией. Я, не контролируя себя, выгибаюсь чуть навстречу, распахнув губы в несдержанном, протяжном стоне, от которого потом обязательно станет стыдно, и чувствую, как язык сменяется ладонью, а влажная дорожка прокладывается вниз к яйцам; головка снова проезжается по скользкой стенке чужого рта. Это невыносимая пытка, я не продержусь долго. У меня совсем сбивается ритм дыхания. — Чонгук, нет, остановись, — протестую, почти задыхаясь, пока продолжают натирать головку члена, с каждой фрикцией подводя меня всё ближе к оргазму. — Почему «нет», если я хочу сделать это, м? — снова ухмылка в голосе, после звучного хлюпающего звука при отстранении. — Потому что я сейчас кончу, — почти скулю, поджимая пальцы ног беззащитно, чувствуя приближение оргазма столь быстро от своего первого в жизни минета. — Кончай, — разрешение, передающееся вместе с влажной дорожкой от языка, проезжающегося снова от основания к головке неторопливо. У меня в спазме удовольствия сводит живот, и я изливаюсь, простонав что-то, в забытие не разобрал даже, губы сами проговорили одно ёмкое слово из двух слогов, которое Чонгук смог разобрать без проблем. Внезапно он оказывается у моего уха, тут же опалив его дыханием. — Моё имя, звучащее от тебя во время оргазма — лучшее, что мне приходилось слышать, — а я, едва соображая, всё же тянусь подрагивающими руками к штанам Чонгука, кладу ладонь на его член, очертания которого проглядываются сквозь ткань, слышу чужое шипение сквозь зубы и выдох за ним. Его рука ложится на мою, пальцы сгибаются, сжимая налитую плоть. Хочу взять его в руку нормально, но Чонгук сбивает мысли: — Чёрт, Тэхён, я из-за тебя о смазке забыл, — уткнувшись лбом мне в плечо, говорит. — Из-за меня? — усмехаюсь. — Ты слишком очаровал меня собой, совсем из головы вылетело. Отстранившись, Чонгук переместился к краю кровати, где была лампа, и открыл верхний ящичек, чтобы достать оттуда лубрикант и сразу вернуться ко мне. Оказывается, и такой подготовленный, взрослый мужчина может не предугадать некоторые казусы, которые могут возникнуть в определённой ситуации. — Ляг на живот и подними бёдра, — командует, возвысившись в центре кровати над распластанным по её поверхности мной. Я себя чувствую ничтожно маленьким на простынях цвета ночи, вступающей в свои права за окном; кровать и без того была просторной, даже когда я лежал на краю, а сейчас, будучи в центре, теряюсь, выполняя то, что сказал Чонгук. Такое чувство, что ноги тотчас подкосятся, но я послушно становлюсь на колени, слыша, как открывается баночка со смазкой и потом откладывается на постель. Когда палец с вязкой субстанцией касается моего заднего прохода, я крупно вздрагиваю от того, что она ещё немного прохладная по сравнению с моей разгорячённой кожей, тут же чувствуя крупные мурашки по всему телу, но стоит ему проникнуть внутрь, губы Чонгука оказываются на ягодицах и пояснице, а вторая рука ложится на снова полувставший член. Тёплое дыхание проходится вдоль по всему позвоночнику, отвлекает от процесса растяжки и перенимает внимание на себя. — Тэхён, — следом за томно произнесённым именем приятная дрожь проносится, скопившись сладким спазмом внизу живота. Невнятно мычу, вцепившись пальцами в подушку. — Как у тебя с растяжкой? Я… а… чего? — Какой растяжкой? — спрашиваю вслух, стараясь выровнять дыхание, но тщетно — движение руки на члене отвлекает и выбивает из равновесия раз за разом. — Если попробуешь развести сейчас ноги, ляжешь? Я, конечно, могу попытаться, но мои достижения в сфере спорта можно считать фатальными уже два года как из-за растяжения, после которого я не мог заниматься физкультурой. Я давно не растягивался и даже не занимался ничем, не знаю, получится ли сейчас лечь так, но раньше положение, в которое предлагает встать Чонгук, было одной из поз, в которых я почему-то любил находиться, когда лежал на кровати. — А лучше подай мне подушку слева от тебя. Я нахожу небольшую по сравнению с другими подушку, отдаю ему, а он, в свою очередь, просит немного развести ноги и подкладывает её под мои бёдра, чтобы я мог не до конца лечь и не доставлять своим связкам дискомфорт. — Так удобно? — спрашивает. — Да, — не думал, что смогу лечь, но это намного удобней. Только я не учёл одну деталь — когда я двигаюсь, стимулирую трение члена между собой и подушкой. Обнаруживаю это, когда Чонгук добавляет второй палец, а я рефлекторно двигаюсь от него и прохожусь им по обивке подушки. Блять. В процессе растяжки от ушей до пят, как импульс тока, проносится удовольствие, когда подушечки пальцев касаются какой-то зоны внутри. Я дёргаюсь, снова проезжаясь по мягкости наволочки липкой от смазки головкой, и чувствую себя в каком-то беспомощном положении, где от меня мало что зависит. Моё тело в руках Чонгука, он контролирует меня, возбуждённого и смущённого, целиком и полностью, снова касаясь простаты и вырывая подавленный стон из груди. Но я совсем теряю рассудок тогда, когда слышу и чувствую его — рваный выдох-стон в районе шеи, похожий на немного болезненный. Чонгук тоже возбуждён, однако не может сделать что-то, пока не подготовит меня. От звука, который он издал, я готов излиться повторно уже сейчас. — Боже, Тэ, ты потрясающий, — признаётся в моменте Чонгук, когда во мне двигаются уже три пальца. Ощущения не слишком приятные, но и не очень ужасные — новые, к ним стоит привыкнуть. Когда пальцы пропадают, я позволяю себе перевернуться обратно на спину, притянуть к себе Чонгука за лицо, положив обе ладони на скулы, и получить долгожданный поцелуй, в котором нуждался больше, чем в глотке кислорода, коего стало слишком мало в раскалённой атмосфере комнаты. Он вышел глубоким, влажным, с пошлыми причмокиваниями, звучащими в унисон с шуршанием постели в почти идеальной тишине. Нетерпение Чонгука выражается через отдачу в поцелуе, отчаянными и немного хаотичными движениями губами и языком. Моё волнение отступает совсем, остаётся только желание наконец ощутить его в себе, стереть все возможные границы и не оставить пробелов между телами. Я завожу за чужой затылок руки и обнимаю его без малейшего желания отпускать. Не знаю, чем руководствуюсь, когда решаюсь на то, чтобы попробовать ногами стянуть штаны Чонгука с его бёдер, но становится приятным удивлением то, что у меня это получается — они слабо держались, поэтому без проблем оголили нижнюю часть тела. Чонгук хмыкает мне в губы. — Интересно, что ещё могут эти ножки, — отстранившись, говорит он, а потом обхватывает оба члена одной рукой и проводит по ним несколько растянутых раз, смешивая натёкшую смазку и размазывая её. Мы стонем одновременно, при этом вижу, как Чонгук опускает голову, закусив губу, что выглядит невероятно сексуально. Налив ещё лубриканта себе на член и распределив его, проведя несколько раз по всей длине, он не забывает и про меня, добавляя смазку на кольцо мышц, чтобы потом беспрепятственно войти. У меня сердце беспокойной птицей в груди бьётся. Чонгук прекрасен абсолютно везде, каждая частичка его тела великолепна: рельефный торс, подкачанная грудь, крепкие бёдра и сильные руки, аккуратный, в меру длинный член, на который я невольно залипаю, пока надо мной вновь не склоняются, чтобы влажно поцеловать, беспрепятственно расположившись между ног. Я по-настоящему дурею от него. — Поначалу приятного будет мало, — предупреждает меня. — Я знаю, — отвечаю, — я готов. Но хочу только попросить. — О чём? — смотрит, как умеет — тепло, внимательно, считывая все эмоции, отражающиеся калейдоскопом на моём лице. — Не переставай меня целовать, пока я не привыкну, — взгляд прямой — глаза в глаза. — Хорошо, — в голосе — нежность, на губах — слабая улыбка, которая ложится на мои губы сначала поверхностно, почти невесомо, а потом уже уверенней, когда сантиметр за сантиметром начал проникать в меня налитый кровью влажный орган. Это ощутимей, чем пальцы, немного дискомфортно, но нужно стерпеть и преодолеть это, чтобы смотреть на всё уже с позиции победителя, как на препятствие, которое удалось миновать. Чонгук, как и обещал, не позволяет акцентировать внимание на неприятных ощущениях, успокаивающе оглаживает мои ноги, бёдра и талию. Он шипит в поцелуй, когда я ненароком сжимаю его в себе, и пытаюсь тут же расслабиться, чтобы помочь нам обоим, а спустя тянущуюся вечностью минуту движение прекращается. Чонгук замирает на время, войдя в меня полностью, давая привыкнуть и себе, и мне, меняет характер поцелуя, немного поумерив пыл, и переводит моё внимание на свою руку, пальцы которой сначала оглаживают моё лицо, а затем лёгкой щекоткой струятся вместе с потоком мурашек вниз по шее, ключицам, груди, животу, и обхватывают сочащийся смазкой член — меня подбрасывает снова, не думал, что могу быть таким чувствительным. За движениями руки не замечаю, как проходит время и что-то инородное внутри перестаёт так сильно волновать меня. Чонгук делает первый толчок бёдрами, пробный, а за ним ещё один, медленный, чтобы причинить как можно меньше дискомфорта. И в какой-то момент, когда амплитуда стала больше, задевает простату, проехавшись по ней головкой, что сразу находит отражение в моём стоне, украденном поцелуем. А потом снова. Я сжимаю чужие волосы в кулаке, чувствуя ещё одну волну удовольствия, растёкшуюся по телу. Чонгук отрывается с влажным чмоком от моих губ. — Всё хорошо? — как всегда внимателен и небезучастен, сбито дышит после длительных поцелуев. — Да, — киваю, не находя кислорода. Его критически не хватает. В комнате внезапно стало слишком жарко. — Сделай так ещё, пожалуйста, — прошу, а Чонгук исполняет — внимательно следя за моей реакцией, он возобновляет движения бёдрами, в этот раз двигаясь свободней, и снова задевает чувствительную область внутри, вытягивая очередной вздох с чуть нахмуренными бровями, и выглядит уже уверенней, чем раньше. Меня заполняют собой, выбивая ненавистные мной стоны, что с каждым разом становятся более развязными, проникают глубоко, заставляя чувствовать приятную дрожь по телу от каждого движения. Новое и непривычное удовольствие накрывает с головой, мне становится сложно себя контролировать, и я в итоге отпускаю предрассудки, полностью поглощённый процессом. Чонгук немного наваливается сверху, оперевшись на локти, одной рукой подхватывает мою ногу и заставляет завести за него, обнять и прижать к себе. Он шумно дышит мне в шею, изредка порыкивая — от этого пальцы ног невольно поджимаются — губами мажет по линии челюсти и подбородку; ловит мой поплывший взгляд и покоряет своим — почерневшим и немного диким, сталкивает наши губы в очередном поцелуе, делая толчки резче и — чёрт — каждый раз стимулирует чувствительный комок нервов. Я полностью пропадаю — в эмоциях, в ощущениях, в человеке, к которому так животрепещет сердце, теряю самого себя, отдаваясь ему всецело и чувствуя его любовь ко мне в каждом действии, каждом взгляде и каждом слове, что он говорит лишь мне. Фразу, что шепчет в губы, повторяет как мантру, двигаясь внутри в своём темпе и просовывая руку под моей поясницей, чтобы не оставить места воздуху между нами, а я думаю лишь о том, как сильно жаждал этого момента, и сейчас он одолевает меня, превосходя все ожидания. Я сомневаюсь во многих вещах, многое представляю, о многом думаю, но часто бывает, что ожидания не оправдываются, и нас это расстраивает. Я разочаровывался в самых разных вещах в жизни, но ещё ни разу не был разочарован в Чонгуке. Он всегда превосходит любые ожидания. И сейчас — не исключение. — Люблю, люблю, люблю тебя, — с губ срывается судорожное, а руки цепляются за взмокшие плечи, как утопающий за спасательный круг, но мне не помочь, я потонул в чувствах и уже не могу быть спасён, только поглощён ими целиком. Аккомпанемент из моих стонов, шлепков бёдер друг о друга, хлюпанья смазки и низких полустонов Чонгука доводят до исступления. — Тэхён, — на выдохе, трепетное, а ладонь сжимается на талии до слабой боли — он близко, как и я. Мой член, зажатый между животами, выпускает струю белёсого семени, когда Чонгук ловит мой нескромный стон губами, слабо прикусывает мою нижнюю, и кончает немногим позже, выйдя и излившись на мой испачканный живот. Я снова потерянный, пытаюсь собраться, всё ещё держась одной рукой за плечо Чона, а другой вцепившись в его волосы на загривке. Моя хватка ослабевает, когда он чуть отстраняется, рука сползает на затылок. Немного придя в себя после оргазма, мы оба, тяжело дыша, смотрим друг на друга, на лицах одновременно расползаются улыбки. Волосы Чонгука небрежно свисают по бокам, влажные у корней, я поднимаю руку и зачёсываю их назад, открывая взору его лицо. Он приближается ко мне, губы вновь одаривают поцелуем, мягким, с ленцой, приятным до слабой щекотки в солнечном сплетении. — Самый лучший, — отстранившись, говорит Чон и склоняется ниже, целуя в шею. — Самый красивый, — а я вдруг смеяться начинаю. Что этот человек творит? Сначала доводит до крышесносного удовольствия, даря максимально комфортный первый раз, а потом зацеловывает всего, выглядя при этом забавно растрёпанным и очевидно уставшим. Но он находит силы на то, чтобы поцеловать и в тыльную сторону ладони, поднесённой к губам. — Самый потрясающий, — а потом прижаться ими к щеке. — Самый любимый, мой самый сладкий и искренний мальчик. — Чонгу-у-ук, — тяну, смущаясь и всё ещё смеясь. — Что-о-о? — передразнивает меня он и покрывает мелкими поцелуями всё моё лицо, задерживаясь на губах чуть дольше, чтобы потом отпрянуть и с блаженной улыбкой заявить: — Я рад, что всё так сложилось, — он до сих пор полулежит на мне, держась на локтях и коленях, а я всё ещё обнимаю его всеми конечностями, но нам обоим удобно, кажется. — Как «так»? — Рад, что мы встретились случайно в ресторане, а потом я решил предложить тебе поужинать вместе. Рад, что ты мне не отказал. — Веришь в судьбу? — немного скептически, потому что я — не особо. — Возможно. А ты? — Я верю в совпадения. — Совпадения? — переспрашивает, вздёрнув брови. — Угу, — мычу. — То есть даже то, что сейчас мы оба голые лежим, прижавшись друг к другу — всего лишь совпадение? — игриво щурится Чонгук. — Чистая случайность, — ухмыляюсь, потянув один уголок губ. — Значит, щекотка сейчас тоже станет всего лишь совпадением, ворвавшимся в череду случайных событий. — Нет! — почти вскрикиваю, смеясь вместе с Чонгуком, уже оторвавшим от кровати одну руку, чтобы иметь возможность воплотить свою угрозу в жизнь. — Я голый и беспомощный! — Тем более это случайность! Совпадение, не более. — Чонгу-у-ук, — снова тяну, откинувшись на подушку и пытаясь поймать его руку, представляющую угрозу для моих рёбер. — Ну что-о-о, — снова передразнивает, а потом буквально нападает на мою шею, немного прикусив. — Что тебе от меня надо? — слабо рыча и доводя меня до сводящего живот смеха, от которого и так недостающего воздуха меньше становится в лёгких. Мы дурачимся ещё немного, пока Чонгук не успокаивается у меня на груди, выровняв дыхание. Я чувствую себя по-настоящему счастливым в эту минуту, вижу, что он — тоже. Как минимум у него хорошее настроение, потому что не припомню, чтобы он часто позволял себе дурачиться со мной. Я напоминаю о том, что мы всё ещё в сперме, но в ванную идти так лень и мне, и ему, что обходимся влажными салфетками, которые Чонгук достаёт из того же ящичка, что и смазку. Он так же ложится, расположившись на мне — пригрелся, а я для удобства поднимаю подушку за спиной немного выше, чтобы чуть присесть, и накрываю нас одеялом, с которого пришлось снять пододеяльник — тот завтра отправится в стирку. Чужие руки захватили моё тело в плен объятий, а я, разнеженный, неторопливо перебирал длинные волосы Чонгука. Внутри было легко и спокойно, сонливость ненавязчиво проникала в голову и давила на веки, а кто-то — что я поздно заметил потом — уже успел провалиться в сон, засопев тихонько у меня на груди — устал. За ним и я медленно стал засыпать, в конце концов, потеряв связь с миром уже минут через пять.***
Проснулся немного отвратно, кое-как разлепив веки, с неприятным ощущением в груди, будто шестое чувство бьёт тревогу и призывает обезопаситься и оглядываться на каждом шагу в избежание беды. А стоило принять сидячее положение и согнуться креветкой, начало тянуть поясницу. Мда, наверное, единственный минус быть геем-пассивом — это то, что приходится ловить отходняки после приятного времяпровождения со своим молодым человеком. Это не столько больно, сколько просто неприятно и действует на нервы, но оно определённо того стоило. Чонгука рядом не было, сейчас, наверное, уже давно за девять. Если его нет рядом, значит, он уже на работе, спасибо хоть будильник потише сделал. Но почему-то кажется, что даже если бы он прозвенел как всегда, меня бы это не разбудило — я спал как убитый. Мои предположения оказались провальными — Чонгук, будучи уже одетым в костюм-двойку и с уложенными назад волосами, неторопливо пил кофе на кухне, что-то смотря в документах, которые разложил на столе. Я, успев сходить в быстрый утренний душ на втором этаже, спускался по лестнице, чувствуя себя не слишком оптимистично, больше — подавленно и вяло. Чонгук, увидев меня, отставил кружку на стол, подальше от бумаг, и вытянул левую руку ко мне, безмолвно зовя к себе. Я подхожу неторопливо и прижимаюсь к нему с тихим вздохом, таким, словно уже успел устать за это утро, сцепив руки слабо на его талии и положив голову на плечо, а он приобнял меня мягко в ответ. — Как спалось? — спрашивает дежурное. От него пахнет пенкой для укладывания волос и немного гелем для душа — очень свежо, без бросающегося как всегда первым одеколона. — Отлично, — отвечаю лениво и так же спрашиваю: — Сколько сейчас времени? — Около девяти. — Прогуливаешь работу? — отшучиваюсь безэмоционально. — Задерживаюсь в пробке, — исправляет Чонгук, а я всё-таки хмыкаю приглушённо. — Как самочувствие? — откладывает лист на стол к другим таким же и склоняет немного голову, прижавшись щекой ко мне. — Ничего не болит? — Поясницу тянет немного. Но не критично, жить буду. — Я могу намазать её тебе, пока не уехал, станет легче, — я отрицательно мычу, немного насупив губы. — Как хочешь, — он оставляет у меня на лбу целомудренный поцелуй и позволяет отстраниться. — Я постараюсь всё закончить и вернуться пораньше, — говорит, собирая рабочий беспорядок в одну папку, а потом снова тянется к кофе и допивает его. — Я помою, иди, — на зевке спешу сказать ему и прикрываю рот ладонью. — Спасибо, — снова целует меня, но в этот раз в губы, передавая остатки кофе, которые я невольно языком собираю, пока он берёт нужные вещи для работы, ноутбук в футляре, и скрывается в коридоре, ведущем в прихожую. — Не скучай, — кричит уже оттуда. — Хочу и скучаю, — кричу в ответ, хмыкнув себе под нос. — Тогда скучай веселей. — Серьёзно? — смеюсь тихо. Чонгук в хорошем расположении духа — я рад этому, однако, к сожалению, не могу разделить того же, чувствуя себя живым мертвецом, пробудившимся от своего покоя. Слышу, как щёлкает входная дверь, когда он уходит, и тяжело вздыхаю — снова один на целый день в клетке пентхауса. Интересно, Сумин сегодня сможет отвлечься от своего ходячего недоразумения и пройтись со мной хотя бы в супермаркет? Пожарив себе яичницу и от души поперчив, как люблю, я сажусь завтракать, до этого найдя забытый на столе в гостиной телефон и тут же включая его. Время — начало десятого, ниже цифр — входящие сообщения от Сумин и с десяток пропущенных от неё же. Я снимаю блокировку с экрана отпечатком пальца, захожу в Какао, думая как раз спросить — не занята ли она сегодня, как застываю на месте, зависнув на сообщениях в диалоговом окне за несколько периодов: позавчерашний вечер, вчерашний день и поздняя ночь сегодня. Сумин: Чимин задрал. Ты обещал помочь. Сумин: Тэ, не хочешь пройтись сегодня? А нет, отбой, Убин позвал к себе. Сумин: Тэхён, пожалуйста, ответь, мне так плохо сейчас. Мне очень нужна твоя поддержка, Тэ. Можешь приехать? Убин воспользовался мной и бросил. Мне так больно сейчас… Тэ… Я несколько раз перечитываю одни и те же строки, чувствуя, как меня окутывает ужас: руки начинают мелко дрожать, а внутри, кажется, что-то обрывается. Предчувствие оказалось не ложным, а ненависть на самого себя возросла с невероятной скоростью. Аппетит пропадает. Мой завтрак отправляется в мусор. Превозмогая боль в позвоночнике, я спешу наверх, чтобы переодеться и как можно скорей отправиться к Сумин.