A sip of feelings

Если раньше времени было слишком много и я не знал, чем его занять, то теперь его чертовски мало. Времени, которое я провожу с Чонгуком, мало. До отправления в Америку осталась неделя, первые два месяца лета слишком быстро пролетели, уже август. За своими делами мы не заметили, как долгожданная дата стала слишком близка. Эта мысль обухом дала по голове только неделю назад, когда я был у себя дома, переписывался ночью с Чонгуком, но в тот момент мы уже разошлись, чтобы спать. Лёжа в тёплой постели и уже отходя ко сну, голову внезапно пронзила фраза, от которой по телу побежал неприятный холодок: «Я не увижу его целых три года, ещё не факт, что не больше». Обучение будет длиться именно столько, но неизвестно, может, меня отправят на дополнительный курс или ещё куда-то. Тревога дала о себе знать, сон как рукой сняло, я всю ночь проворочался, потом лежал, обняв подушку, и смотрел в пустоту, боясь представить, что будет дальше. В итоге так и не получилось уснуть, пришлось сидеть на кухне до утра, играя с Дохлым в переглядки. Мама тогда удивилась, что я так рано проснулся, но знала бы она, что в тот момент было у меня в голове, перестала бы радостно на это реагировать: «Режим к учёбе полезно настраивать, молодец, сынок, так держать!». Но я не восстановил его, а только сильней сбил, что не укрылось и от Чонгука, когда мы встретились через несколько дней. — Ты весь день носом клюёшь, — сказал он мне, когда мы сидели в торговом центре после просмотра какого-то фильма. Название не запомнил, потому что в процессе просмотра чуть не уснул раз десять, наверное. После кино мы пришли покушать вредной еды, и, видимо, моя вялость бросалась в глаза. — Плохо спал ночью? — Вообще не спал. Уже третий день не могу уснуть ночью, — делюсь, макая картошку фри в сырный соус и откусывая её. — Как только ложусь, мысли атакуют, удаётся прилечь днём, когда сил уже совсем нет и я вырубаюсь. — Волнуешься из-за учёбы? — Есть немного, но больше из-за того, что мы долго не сможем увидеться. — Я буду прилетать периодически, — находит решение проблемы Чонгук, но оно выгодно только для меня. Опять. — Нет, — твёрдо отвечаю, хмуро взглянув на него. — У тебя и так один выходной в неделю, не хватало, чтобы ты терпел перелёты в фигову тучу часов ради пары дней со мной, а потом снова уходил с головой в работу и истощал себя. Нет, Чонгук, ты не будешь прилетать в Нью-Йорк. Ему на мой протест нечего сказать — понимает, что я прав в этот раз. Возникло такое чувство, будто глупой, абсолютно слепой любовью любит именно Чонгук, после разговора с Хосоком это особенно хорошо чувствуется. Он готов на всё ради меня, даже если для этого потребуется жертвовать своим здоровьем, но так ведь нельзя. Кто мне говорил, что нужно любить всех, а себя немного больше? Чонгук всегда даёт много советов, но сам им никогда не следует. — Я тоже не буду прилетать, — опускаю голову в свою еду. — Если хотя бы раз приеду на праздники или каникулы — вернуться к учёбе будет тяжелей, — говорю я вздыхая, прислонив лоб к ладони руки, поставленной на локоть на столе. — Стоило поступить где-то здесь, а не рваться в Америку. — Не нужно жалеть об этом, когда уже так много сделано. Это лучший вариант из всех, мы все это понимаем. Ты долго готовился к поступлению, тебя зачислили, дело осталось за малым — отучиться. — За малым, — шёпотом нервно усмехаюсь. Всего лишь провести три года вдали от дома и всех, кого знаешь, вникнуть в учёбу, закончить всё на «отлично» и вернуться. За малым, конечно. — Чонгук, ты не боишься, что за время, пока я буду там, что-то случится? — поднимаю голову на него. — Что случится? — не понимает, сведя брови у переносицы. — Не боишься, что чувства могут угаснуть или мы влюбимся в кого-то другого? — когда произношу это, внутри с глухим треском что-то ломается. Старая песня зазвучала на несколько аккордов выше, превратилась в навязчивый писк в ушах, разразившись с новой силой. Шум людей, заполняющих открытое пространство второго этажа торгового центра, пропадает. В глазах, что сейчас выглядят непроницаемо, в которых проглядывалась любовь, чувства, испытываемые ко мне, холодным металлом блеснула боль. Я не могу смотреть в них, опускаю взгляд вновь на остывшую картошку, уже не находя её такой аппетитной, и поджимаю губы, прикусив при этом нижнюю, чтобы не позволить себе расклеиться прямо здесь, на людях. Но страшней молчания, повисшего между нами, стал ответ Чонгука. — Значит, так будет нужно, — бесцветным голосом, что до этого был пропитан нежностью. Долго не было такого, чтобы он настолько серьёзно говорил на тему наших отношений. Вернулся его деловой стиль, которым не общаются с любимыми людьми, только с теми, на кого всё равно, или от кого хочешь скрыть свои эмоции. «Я не буду принуждать, уйду в любой момент, если попросишь. Даже если уже буду не в силах отпустить» — я помню это обещание. Как и помню то, что это чушь собачья. Ни он, ни я не отпустим просто так друг друга. — Но этого не будет, — непреклонно, отвернувшись от меня в сторону, из-за чего стало видно, как на чужом лице играют желваки — он зол, расстроен, ему больно так же, как и мне, от этих слов. — Я уверен. В Чонгуке многое поменялось со знакомства, в разговорах это особенно заметно. Раньше он мог говорить что угодно, и это было наполнено уверенностью, сказано с тем непробиваемым настроем, при котором хочется сказать: «Да, верю». Но со временем это начало пропадать, словно в его голову закрались сомнения насчёт всего происходящего. Нет, это не мысли о расставании, таким в нашей паре страдаю я, а скорее неуверенность в ком-то из нас. У многих пар это проявляется в ревности, у нас же — в деталях общения. Чон никогда не отводил взгляд, если был в чём-то уверен. И я понимаю, с чем это связано — чем дороже становится тебе человек, тем страшнее его потерять. Это всё страх. Он вводит в заблуждение, не даёт спокойно жить и присутствует в каждом из нас. — Нельзя быть на сто процентов в чём-то уверенным, — бормочу и неосознанно подкармливаю его демонов сомнения. У меня стойкое чувство дежавю, я когда-то уже говорил ему эти слова, кажется, это было целую вечность назад. — Везде есть погрешность. Здесь — она велика как никогда. Что будет и как всё обернётся? Мы оба до конца себя не знаем, и это страшно. Вдруг кого-то переклинит? Я не хочу сломаться там, в Америке, узнав, что он может найти кого-то другого, как и не хочу ломать его, разлюбив. Я не хочу уже никуда, только быть с ним. Пожалуйста, я что, так много прошу? — Мы избавимся от неё и докажем себе, что нам по силам пройти любое препятствие на пути отношений, — настраивает меня Чонгук, но выглядит как раз так, будто не может понять: пытается он убедить в своих словах меня или себя самого. — Просто… — слова даются тяжело, я слышу, как он пытается подобрать нужные, чтобы доказать мне свою правоту. — Это нужно тебе, понимаешь? Качественное образование, которое ты получишь там, откроет тебе двери в лучшую жизнь, где ты не будешь ни в чём нуждаться. Ты отучишься, получишь диплом, на протяжении этого времени мы будем общаться, хоть каждый час списываться и созваниваться, а потом ты вернёшься в Корею и всё будет, как прежде. Веришь мне? Всё не может быть так радужно. В жизни так не бывает. — Мне нужно отойти, — говорю, судорожно вдохнув, выхожу из-за стола, едва не откинув стул за собой, и в скором темпе направляюсь к уборной. Не знаю, какое выражение лица было в этот момент у Чонгука: был ли он разочарован в моей неуверенности или же потерял надежду в свои слова, поникнув? Сила слов о будущем имеет значение лишь тогда, когда ты сам в них веришь и живёшь с мыслью, что так и будет. Но я не могу этого сделать, когда шкала риска подскочила так высоко. Можно поверить во что угодно, но только не в это и не сейчас, когда важная дата давит фактом своего приближения. Я закрываю ладонью рот, чтобы на весь этаж не всхлипнуть, и добегаю до туалета. Почти подбегаю к раковине, чтобы включить воду и немедленно умыться, смешать образовавшиеся слёзы с ней, смыть с лица прочь, не позволить себе настолько убиваться. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Это давление преследовало меня несколько дней, в течение которых не получалось нормально спать. Подавленные по привычке эмоции, которые теплились внутри и только ждали момента, чтобы показать себя, сконцентрировались в груди. Внутренний сосуд переполнился, они выходят наружу через влагу, вытекающую из глаз. Всё случилось в неподходящем месте, резко и непредвиденно. Слёзы сами покатились нескончаемым потоком, как-то было раньше, но дома я был защищён, здесь — нет. Меня пробрало настолько, что я просто не успевал смывать их тёплые крупицы холодной водой. В тот день мы больше не разговаривали. Как только я вернулся в зал, успокоившись, Чонгук довёз меня до дома и мы молча разошлись. Наверное, это был самый глупый поступок, который можно было совершить тогда. Я снова закрылся от мира в комнате, прислонившись спиной к двери, медленно скатился вниз и не стал себя сдерживать. А вдруг это он и есть — конец? Вдруг он наступит по моей глупости из-за этого дурацкого переезда? В комнату неоднократно стучала мама — я не открывал, потому что тихо задыхался, проливая слёзы, оставляющие разводы на щеках и одежде. Никогда мне не было так больно и ужасно на душе, как в тот вечер. Ссора с Сумин была ничем, по сравнению с тем, что моё сердце медленно трескалось, причиняя адскую боль. Если раньше всё не уходило дальше моих предположений и мыслей, которыми я себя накручивал, то теперь ситуация куда более страшная — теперь сомнения были не только у меня. Выйти из своего укрытия получилось уже ночью, когда убедился, что родители у себя в комнате: не хочу слышать вопросы, не собираюсь на них отвечать. Время близилось к полуночи. Мне даже чай не хотелось. Я вернулся в комнату и, переодевшись, лёг в постель в надежде заснуть. В тот раз удача была на моей стороне, получилось почти сразу отключиться, прижав к груди подушку и скрючившись в позу эмбриона. Но мой покой был нарушен из-за того, что во сне я во что-то врезался спиной, когда переворачивался на другой бок. На сонную голову слишком быстро пришло осознание, что это не стена, у которой стояла кровать, а что-то тёплое. При попытке пошевелиться, ощущались затруднения. Опустив голову, я сразу увидел руку, обнимающую меня, на запястье которой браслет с латинской буквой Т. За окном глубокая ночь, я всё ещё у себя в комнате, но со спины меня прижал к себе Чонгук, который должен был быть дома. Кое-как перевернувшись, льну ближе, тут же обнимая его в ответ, и снова ощущаю, как влага бежит по щекам и скрывается в ткани чужой одежды. Ладонь с поясницы двинулась выше и зафиксировалась на спине. Чонгук всегда плохо спит на новом месте. — Прости, — в оглушающую тишину шёпотом — знаю, что он услышит. — Всё нормально, — целует меня в макушку. — Я понимаю твою неуверенность. Мне тоже страшно. — Я не хочу оставлять тебя и родителей здесь и уезжать, — в тисках сжимая ткань футболки. — Я понимаю, но так будет лучше. Мы скоро встретимся. А пока, давай насладимся временем, которое у нас осталось до твоего отъезда, — я в ответ часто-часто киваю, зажмурившись. Не знаю, можно ли это назвать нашей первой ссорой, но после того дня мы не расставались ни разу. Чонгук, вопреки моим возмущениям, устроил себе ещё отпуск на две недели, которые мы должны были провести вместе. Мы много гуляем, отдыхаем и общаемся, были на ужине у моей семьи и даже в гостях у Хосока, когда он попросил заехать, чтобы Чонгук кое в чём разобрался по работе. Были на пляже под покровом ночи, гуляя до самого утра, чтобы встретить на берегу рассвет, сидя на тёплом песке в обнимку. Всё это, конечно, хорошо, но за широкими улыбками не скроешь грусть, что таится внутри. В глазах всё отражается, а они лгать не могут. Сейчас за окном непроглядная ночь, только мы, подобно совам, не спим, а лежим в спальне под одеялом, прижавшись друг к другу, почти полностью обнажённые после душа, и смотрим фотографии на ноутбуке Чонгука, которые были сделаны за весь период нашего общения. Фотографии с прогулок; из Швейцарии, которые я ему присылал; глупые селфи с Сумин оттуда же; мой выпускной; отдых в Дубае; со дня рождения моей мамы и Чонгука; совсем недавние фотографии с каждого похода гулять, которые пришлось добавить в папку сегодня. Как будто мы хотели запечатлеть последние моменты нашего счастья. Стоит Чонгуку убрать ноутбук, я, почувствовав острую необходимость в контакте с ним, тянусь, чтобы поцеловать, для этого приходится чуть привстать, нависнув сверху. Рука, обнимающая меня, спустилась со спины на ягодицы и подтолкнула вбок, побуждая меня перекинуть одну ногу через упругие бёдра и оседлать их хозяина. Он принимает сидячее положение, обнимает, плавно проводя ладонями по моему телу, не перестаёт целовать и сводить меня с ума каждым действием. Его губы сминают мои неспешно, движения растянутые, вызывающие волнение в районе солнечного сплетения. Меня переворачивают и опускают на мягкую простынь, нависнув сверху, я сцепляю руки на сильной спине и чувствую, как одеяло, которым мы были накрыты, сползает всё ниже, позволяя холодку закрасться к нам. Когда Чонгук отстраняется, я открываю глаза и тут же встречаюсь с другими, чёрными, как сама ночь, такими прекрасными, вот только вместо блеска счастья в них сквозит печаль. Ладонь ложится на гладкую щёку, большой палец любовно по ней проводит, а в свете луны за окном что-то блестит на миг. Подушечкой стираю частичку боли, как только её становится невозможно сдерживать. Чонгук берёт мою ладонь и прижимается к лицевой стороне губами, плотно закрыв глаза, чтобы остановить поток эмоций, и болезненно хмурит брови. Я знаю, как тяжело сдерживаться. Я понимаю тебя, Чонгук. Но мы все люди, нам всем неподвластен полный контроль над эмоциями. Приподнявшись на подушке, за затылок притягиваю его к себе, побуждая лечь мне на грудь, прижимаюсь к смоляным волосам губами и замираю так. Ты всегда был со мной рядом, когда мне плохо, позволь теперь мне сделать то же самое. — Я никого никогда не любил так, как тебя, Тэхён, — признаётся через какое-то время Чон. — Не представляю, что будет, если мы вдруг расстанемся, — он впервые озвучивает свой страх, ослабев в моих руках. Я мягко провожу по его волосам ладонью, неспешно перебирая тёмные пряди, и слышу, как тяжко он вздыхает, обняв меня сильней. Люди имеют огромное влияние на других людей, особенно если это кто-то дорогой тебе. От тех, к кому душа тянется, каждое слово звучит единственной правдой, по себе знаю, но только она не всегда приносит пользу и положительное влияние. Пары — яркий тому пример. От состояния одного зависит состояние другого, передаётся настроение, черты характера, вкусы. Неуверенностью в себе, как чумой, заразился от меня Чонгук. Я боялся, что разобью его, когда буду там, далеко, но сделать это вблизи оказалось куда проще. Близкие причиняют самую сильную боль даже неосознанно, а потом раскаиваются, пытаясь залечить причинённые раны, оставшиеся шрамом на душе. Чонгук не заслуживает такого слабого человека, как я — от окружающих людей зависит слишком много, со мной он медленно угасает. Это значит только одно — мне нужно стать сильней, лучше. Ради него, себя и наших отношений. Раньше сильным был только он, вывозил на своих плечах все наши проблемы — как личные, так и общие, — но ведь это не всегда будет продолжаться, когда-то пришёл бы конец. И вот, его лимит достигнут — моё сомнение подкосило устойчивое состояние Чонгука. Чувствую себя так, будто меня подпустили настолько близко к чему-то сокровенному и хрупкому, что посмотри не так — оно сломается на миллион кусочков. И я сломал это неосознанно. Но я не хотел! Нет! — Этого не будет, — заявляю, невероятно сильно разозлившись на себя за глупость. У каждого сомнения есть границы. Если ты будешь плакаться человеку регулярно об одном и том же, в скором времени он и сам в это поверит. В какой-то момент он перестаёт думать, что его слова истина, и поддаётся мысли, что единственная правда кроется в чужих, лживых и слабых, которые и гроша не стоят. Да, ты можешь сомневаться, ты можешь бояться, но поддаваться отчаянию, когда есть хотя бы малейший шанс на лучший исход, приведёт только к тому, что ты вгонишь себя и окружающих, пытающихся тебе помочь, в апатию. — Помнишь о погрешности? — напоминает Чонгук, кажется, и правда поверив в мои слова, сказанные в кафе. Они плотно засели в его голове. Неделю мы улыбались друг другу, делали вид, что всё хорошо, но, оказывается, всё было настолько плохо, что силы сдерживаться иссякли сейчас и показали то, что было скрыто. — Забудь о погрешностях, — твёрдо. Я такой дурак, что посмел поселить сомнения в чужой голове, такой дурак! — Забудь вообще весь бред, который я тогда сказал. В любви не существует погрешностей. Мы встретимся через три года, и всё будет как раньше… Мы пройдём через это. Веришь мне? Чонгук целует меня в районе сердца и говорит: — Верю.

***

— Я не хочу тащить с собой столько чемоданов, можно будет купить что-то ещё там, я же не на неделю еду, и не на месяц, это точно случится. — Тэхён, — возражает мама и продолжает складывать вещи во второй чемодан, — вещей на первое время много не бывает. Щас ещё третий принесу, — говорит, поднимаясь на ноги, и идёт к выходу из моей спальни. — Какой третий?! — возмущаюсь, разводя руками ей вслед, но на мой протест плевать хотели, даже не обернулись. Я вздыхаю, размякнув на полу в позе лотоса. — А ты что скажешь? — поворачиваюсь к лежащему на кровати на животе Чонгуку, наблюдавшему всё это время за нами. Он вызвался помочь собрать вещи, но по итогу был усажен матерью на кровать, потому что «Нечего гостям доверять работу, с которой мы с ней справимся вдвоём», — цитата. — Я согласен с твоей мамой, — отвечает он, сложив руки перед собой, на которых размещает голову. — Неизвестно, что тебе вдруг понадобится поначалу. — И как вы мне предлагаете тащить всё это до общежития? — рукой указываю на один собранный чемодан и второй, почти полностью набитый вещами, а мама ещё за третьим побежала, ну пиздец. У меня вещей не настолько много, как минимум от половины я могу отказаться, они мне там нахер не нужны. — Я не уверен, что потом вообще смогу впихнуть это добро в шкаф. — Тогда рассортируй вещи, которые вы собрали, и оставь только всё нужное по твоему мнению. Может, получится на один чемодан меньше. — Кое-кто будет возникать, — закатываю глаза. — А кое-кто другой может помочь переубедить её, — вскидывает брови, улыбаясь. Я вздыхаю, а Чонгук поднимается с места и в несколько шагов подходит, садится за мной на колени, чтобы склониться сверху и обнять за руки, уткнувшись носом в область между плечом и шеей. Люблю, когда он так делает, сразу тепло и спокойно становится. — Иногда мне кажется, что твоё мнение в этой семье ценится гораздо больше моего, — кладу свою руку на его, озадаченно сведя брови. — Может, это потому, что они не воспринимают меня как взрослого. Чонгук усмехается мне в шею. — Ты и не взрослый, — ну, спасибо, — но с тобой считаются родители. Так просто кажется, потому что ты нас сравниваешь и сам же себя принижаешь передо мной. Сравнение — ужасная черта, от которой давно пора избавиться. Я знаю, с чем это связано — с тем, что я не люблю себя и не уважаю, а иначе бы не задумывался о подобном. Но полюбить себя гораздо тяжелей, чем полюбить кого-то, в этом кроется вся проблема. Оно получается неосознанно, я просто знаю, что Чонгук во многом лучше меня, вот это и выливается в то, что я недостаточно хорош, чтобы меня воспринимали всерьёз. — Ты тоже относился ко мне как к ребёнку сначала. — Когда такое было? — Постоянно. — Я не относился к тебе как к ребёнку. С детьми не занимаются сексом на балконе виллы в Дубае, — прохрипев последние слова мне в шею абсолютно невозмутимо. Я смеюсь и легонько бью его по руке. — Дурак, — снова смущаюсь, но уже не так сильно. Кажется, начинаю привыкать к его любви доводить меня до краснеющих щёк. Нас прерывает то, что мама возвращается в комнату, но без чемодана. Видимо, не нашла. — Мне кажется, Тэхён прав, нуна, — говорит сразу Чонгук, выпрямившись и положив ладони мне на плечи — помнит о моём стеснении, поэтому при маме держит дистанцию. — Вещи на первое время это, конечно, хорошо, но он многое успеет приобрести на месте. К тому же, мы с вами не будем ограничивать его в денежных средствах… — Мы? — на повышенных тонах удивляюсь, немного подаваясь вбок, чтобы поднять голову и посмотреть на него, но чужие руки удерживают на месте и возвращают в исходное положение. — …Я буду высылать подарки… — Чт… — не успеваю возмутиться, снова перебив, с вылупленными глазами, как мне закрывают рот рукой. Чонгук?! — …У него к первой половине семестра будет достаточно вещей, которые заполнят место в комнате, — мои протесты будто вообще не были замечены. — Не знаю, Чонгук… — неуверенно говорит мама, хмурясь с сомнением, и заводит руки за голову, чтобы перезаколоть волосы и переделать немного растрепавшуюся причёску. — Мне кажется, тогда лучше снять квартиру, а не селиться в общежитии. Вещей в любом случае будет много, что сейчас, что со временем. — В общежитии будет жить проще, поскольку это ровесники, с которыми можно будет подружиться, подтягивать навык языка и заводить полезные знакомства. Может, это не всегда выгодно для обучения, но для коммуникации — лучший вариант. К тому же, я смотрел, самый ближайший комплекс находится в пяти километрах от университета, а общежитие в соседнем районе. Намного ближе, согласитесь. А почему этим всем занимаюсь не я?.. — Я понимаю, что коммуникация это важно, но не стоит забывать и о комфорте. Тэхён не любит шум и шумных людей, у меня закрадываются сомнения насчёт его проживания в общежитии. — Куплю беруши, если так уж будет раздражать, — отнимаю руку Чонгука от губ и говорю, пожав плечами. — Всё будет хорошо, нуна, — уверяет он, уже не испытывая желания заткнуть меня, и возвращает руку на моё плечо. — В ином случае, если Тэхёну будет совсем некомфортно, он может сообщить, и его переселят. — Он даже под дулом пистолета не пойдёт просить об этом, — закатывает глаза мама, сложив руки на груди. Слишком хорошо меня знает. — Пойдёт, — уверенно заявляет Чонгук. Он сейчас правда спорит с моей мамой? Вот уж чего я никогда не мог себе представить. Они же всегда сходились во мнениях насчёт всего и меня в том числе, каким бы ни был разговор, эти двое всегда были в коннекте, а тут вдруг оказались по разные стороны баррикад. И приятно во всём этом то, что Чонгук борется за мои желания и моё мнение. — Пойду, — поддакиваю на всякий пожарный. — Это как раз тот случай, когда я переступлю через себя и сделаю всё, чтобы жить в спокойствии, а не балагане. Мама со скептицизмом в глазах смотрит на меня, вскинув бровь, играет со мной в переглядки какое-то время, а потом поднимает взгляд на Чонгука и капитулирует. — Хорошо. Я не могу сдержаться и широко улыбаюсь, сжав ладонь Чонгука радостно. — Так значит, если я буду жить в общежитии, — подвожу её к тому, из-за чего затевалась эта авантюра, — то мне и вещей надо брать меньше, ведь так? — мама садится на пол рядом со сложенной одеждой, отзеркалив мою позу, и смотрит на меня в ожидании завершения мысли. — Минус чемодан? — Я всё равно его не нашла, — вздыхает. Это победа. Сегодня последний день перед вылетом, уже завтра я отбываю в Америку. После сбора чемоданов, мы до вечера сидим у меня дома и общаемся с родителями в гостиной. К нам даже приходит соседка, про которую я уже давно не вспоминал, чтобы попрощаться со мной. Мы обнимаемся, она очень красноречиво смотрит сначала на Чонгука на диване, потом на меня перед собой и широко улыбается, а после рукой манит наклониться к себе, чтобы сказать мне на ухо одну короткую фразу: «Держись за него, и он будет делать то же в ответ». Это вводит меня в ступор, как при последнем нашем разговоре. Эта женщина будто знает всё и видит, поэтому уверена в том, какие именно слова мне нужно услышать. Правда ведьма, что ли?.. В итоге она остаётся с нами, родители знакомят её с Чонгуком, никак не обозначив его статус в нашем кругу общения. Но, блять, я по такому же очевидному, как у той ведьмы, лицу матери вижу, что они обе всё знают, обе всё поняли и в представлении Чонгук точно не нуждался! Мы задерживаемся до девяти вечера и уезжаем, погрузив мои вещи в урус и попрощавшись со всеми. Родители, конечно, приедут провожать меня завтра в аэропорт, но мама уже сейчас пытается сдержать слёзы, активно размахивая перед лицом рукой, когда сопровождает нас взглядом у входа в дом. Боюсь представить, что будет завтра. Чонгук отправится в Нью-Йорк вместе со мной, чтобы помочь обустроиться на месте, и улетит сразу же, поскольку закончится его отпуск. Он должен успеть долететь к ночи, чтобы хотя бы немного поспать перед работой. Не знаю, сколько времени нам удастся пробыть там вместе, но расставаться будет тяжело. Тяжело уже сейчас, а дальше что будет? По пути в квартиру наши пальцы были переплетены. Насытиться контактом невозможно, ощущение чужого тепла не зафиксируешь на коже, не отложишь в памяти, чтобы потом чувствовать это снова. Без него мне будет холодно, ужасно холодно, я уже вижу, как кутаюсь в свою толстовку, пытаясь спрятаться от леденящего ужаса, что царит не снаружи, а внутри меня. Но мороз господствует не только в моей груди. Мы не размыкаем руки до самой квартиры. Стоит входной двери закрыться и пиликнуть с уведомлением о том, что она заперта, тело окатывает ознобом вовсе не от того, что целый день работал кондиционер, который мы забыли выключить. Хочется согреться, ощутить тепло, что так стремительно теряется. Я нахожу его в чужих объятиях, прижавшись к источнику, даже не разувшись и не дав ему сделать того же. Но этого мало, слишком мало, мне всё ещё холодно, тело покрывается мурашками. — Ты дрожишь, — подмечает сразу Чонгук. Этот мнимый холод, заставляющий тело содрогаться, течёт по венам в крови, замораживает органы и идёт к сердцу. Не позволь заморозить и его тоже, оно же потом разобьётся. Пожалуйста. — Помоги мне согреться, — прошу. — Мне холодно без тебя. Пожалуйста, — последнее слово — шёпотом молящим. Чонгук отстраняется, чтобы понять, что я имею в виду, заглядывает в глаза, переводя взгляд от одного к другому, и идёт у меня на поводу, стоит податься вперёд и плавно накрыть его губы своими. Мы оказываемся в спальне, я тяну его за руку на кровать, помогаю раздеться, потянув края оверсайз футболки вверх, чувствую тёплые касания пальцев на талии под тканью своей и теряю связь с миром, стоит под чужим напором податься назад и лечь на спину. Чонгук действует неторопливо, целует почти каждый сантиметр моей кожи, щекочет губами место за ухом, шею, ключицы, тянет края футболки вверх и снимает её, чтобы продолжить спускаться ниже, к выпирающим рёбрам и впалому животу. Ладони находят мои и приковывают их к кровати, переплетя пальцы, вызвав тут же приятный спазм в груди. Я слежу за тем, как, оставив меня без одежды, он целует оголённую внутреннюю сторону бедра, закинув мою ногу себе на плечо, немного прикусывает чувствительный участок кожи и касается губами вставшего члена, сразу же взяв его в рот наполовину. Дыхание неровное, шумное, мешается с тихим причмокиванием. Я дышу через рот, не знаю, куда деть руки, и сжимаю ими простынь, мечась на кровати в приятном чувстве наслаждения. Будучи почти на пике, я подаюсь назад, ускользая от Чонгука, чтобы побудить его выпрямиться и, сев на бёдра сверху, подтолкнуть вперёд, поменять нас позициями. На губах оседает вкус собственной смазки, смешанной со слюной, глубокий поцелуй топит с головой, разливаясь нетерпением по телу. Чонгук растягивает меня прямо так, пока я сверху, утыкаюсь ему в шею лицом и едва слышно кряхчу от дискомфортных поначалу ощущений. Моя ладонь пробирается между телами, находит холодную пряжку ремня джинс, расстёгивает его вместе с пуговицей и тянет собачку на молнии вниз, чтобы беспрепятственно добраться до возбуждения, оставившего на белье небольшое влажное пятно. Чонгук шипит сквозь зубы, когда я обхватываю его член через тонкую ткань и немного давлю большим пальцем на головку. В меня медленно входит возбуждённый орган совсем скоро, когда нас больше не сковывает одежда. Я ещё не был сверху, но ощущается это тяжелей, чем когда ты снизу. Поначалу трудно, но потом становится легче. Только я часто забываю одну маленькую деталь — Чонгук привык всё контролировать. Меня подминают под себя спустя несколько минут, дав почувствовать мягкую поверхность спиной. Пальцы вонзаются в сильную спину при глубоком толчке, выбившем из меня стон, а чужие руки располагаются возле моей головы. Боковым зрением замечаю, как мнутся подушки при сжатии их длинными пальцами. Чонгук задевает простату, моё тело тут же содрогается, а губы распахиваются, снова выпуская тихий стон на выдохе, и ещё, и ещё. Меня кусают слабо за шею, вызывая волну мурашек, заставляют проскулить через сомкнутые губы, когда касаются истекающей смазкой головки. Но этого недостаточно, его всегда будет не хватать. Чонгук много касается меня, не оставляет без внимания ни один участок кожи, как и я не может насытиться и пытается вобрать побольше, чтобы хватило на долгие годы разлуки. Но кого мы обманываем? Ничто не заменит телесного контакта, ни разговор по телефону, ни приветствие через видео, ни пресловутые «целую, обнимаю», нет, они никогда не передадут тепло другого тела, не покажут живой блеск в глазах, не дадут почувствовать себя на своём месте. Частичка меня остаётся в Сеуле, в то время как полупустая оболочка отправится в Америку, где недостаток чужой души в груди будет сжимать в металлических кольцах тоски. Мы оба разваливаемся посреди постели, как всегда прижавшись друг к другу. Чонгук укрывает нас одеялом почти до ушей, обнимает крепче и припадает на несколько секунд губами ко лбу, оставляя целомудренный поцелуй. Я тянусь, чтобы найти их своими и вновь коснуться. Меня так сильно переполняют чувства к этому человеку, я не готов просто так с ним прощаться на целых три года. Знал бы он только, сколько всего я чувствую, когда мы рядом. Совершенно не понимаю, как показать объем всего, что он заставляет меня ощущать раз за разом, когда я вижу его, слышу, трогаю, ни один язык любви не сможет показать это, и ни одна на свете подаренная вещь. Здесь только душу нараспашку открывать, но и этого кажется недостаточным. Мои чувства к нему несоизмеримы, жаль, я не могу показать этого наглядно. Это наша последняя совместная ночь вместе, следующая будет через три года. Если вообще будет.

***

— Долетите в безопасности, — просит мама, держа меня за руки и улыбаясь, только я вижу, что она пытается всеми усилиями сдержать слёзы, которые вот-вот хлынут из накрашенных неярко глаз. Мы уже в аэропорту, кругом шумно и людей полно. Совсем скоро объявят наш рейс, а пока я прощаюсь с родителями, приехавшими проводить меня. — Обязательно, — улыбаюсь ей тоже, чтобы заверить, что всё хорошо. О моих переживаниях знает только Чонгук, для родителей я очень счастлив, что смог поступить и сейчас уже улетаю. — Не скучайте тут, хорошо? Особенно ты. Я не на всю жизнь улетаю, — пытаюсь подбодрить её. — Ещё б ты на всю жизнь улетел! — от её слов мы с папой и Чонгуком коротко смеёмся. — Как дам в лоб, всё желание отпадёт! Его и нет, этого желания, так что мой лоб останется в целости. — Чонгук, забирай его, — говорит папа, — а то она не отпустит и обратно увезёт. — Не торопи меня, дай с ребёнком попрощаться, — возмущается мама и тянется ко мне, чтобы прижать к себе. — Ребёнком, — недовольно повторяю тихо, подавшись вперёд, чтобы обнять её в ответ, и слышу усмешку Чонгука рядом. Не знаю точно, сколько мы так стоим, но через какое-то время объявляют наш рейс. — Ой не-е-е-ет, — тянет мама, не отпуская меня, — почему так быстро? — Ма-а-а-ам, нам пора уже идти, — настойчиво говорю, а эта женщина начинает меня всего зацеловывать. — Мама! — вскрикиваю я, пока отец с Чонгуком посмеиваются, и пытаюсь увильнуть от настойчивых губ. — Не мамкай, — отрезает она, — когда ещё я тебя поцелую? Ты ж не позволяешь никогда. Ой, всё, плачу, не могу, — резво отстраняется она, сразу принимая заготовленный платочек у папы, чтобы промокнуть им глаза и предотвратить всемирный потоп. — Идите уже. — Пока, — говорю я и обнимаю папу тоже, но не так долго, как маму, потому что нам уже надо бежать. — Счастливо долететь, — говорит он нам напутствие, а я слышу, как мама всхлипывает, и понимаю, что теперь точно пора бежать. — Пока, Тэхён-и, — говорит она. В последний раз успеваю увидеть, как папа обнимает её за плечи и машет нам с Чонгуком вслед. Уже в самолёте, когда мы располагаемся на своих местах, Чон решает спросить: — Ты как? — подхватывает аккуратно пальцы моей руки своими. Я протяжно вздыхаю. — Тяжело. Не люблю прощаться, особенно с мамой. Она всегда, когда меня отправляет куда-то больше чем на неделю, разводит сырость. Я не злюсь за это, нет, но… Порой хочется к ней присоединиться, — нервно усмехаюсь в конце. Чонгук понимающе улыбается и поглаживает мою ладонь большим пальцем. Я не переживаю насчёт перелёта. Пока он рядом, всё хорошо.

***

we're alive — the sweeplings

Почти четырнадцать часов полёта пролетели для меня слишком быстро. Хотелось бы оттянуть момент прибытия, но время сегодня выступало против меня. Разница в нём между Сеулом и Нью-Йорком — тринадцать часов. В Корее сейчас должно быть уже восемь вечера, но в Америке в это время только семь утра. Чонгук помогает мне добраться до общежития и обустроиться. Всё время мы почти не переговаривались. Была слишком мёртвая тишина. Когда вещи разобраны и рассортированы в шкафу с моей половины комнаты, я сажусь на одноместную кровать, поставленную к стене, сложив ладони на коленях, и чувствую давящее чувство в груди, поднимаю голову на Чонгука, стоящего возле шкафа и смотрящего на меня в ответ, и подрываюсь с места, подбегая и крепко обнимая. Я не знаю, есть ли у меня сосед или соседка по комнате, когда он или она придёт, но упустить последнюю возможность попрощаться не позволю. Даже если с ноги сюда ворвётся агент ФБР, я не отпущу Чонгука до тех пор, пока не пойму, что готов это сделать. До его вылета в Корею остаётся меньше двух часов, не представляю, как он будет переживать два перелёта длительностью более чем двадцать четыре часа в сумме. Чтобы успеть в аэропорт вовремя, ему нужно отбывать уже сейчас. — Не хочу вести себя, как ребёнок, но можно улететь домой с тобой? — говорю ему в плечо. — Ты знаешь, что нет, — массирует кожу моей головы Чонгук, зарывшись рукой в волнистые волосы. — Знаю, — и это больнее всего — осознать, что это невозможно, что неизбежное уже наступило сейчас. Всё, пути назад нет. — Зачем вы меня уговорили на это? — Потому что так будет лучше. И это ты тоже знаешь. Мне лучше только там, где будешь ты, Чонгук, остальное уже не имеет значения. Нет ничего значимей и важней тебя и моей семьи. Вы меня закинули так далеко, так что же теперь вместе с мамой горюете из-за своего же наставления? Почему заставляете принять ваш выбор, просто потому, что «так будет лучше»? Мне нигде не лучше. Это не моё место. Я тут погибну без вас. — Блять, не люблю разводить драму, но это… оказывается так тяжело. — Прощаться? — уточняет Чонгук. — Да, — шёпотом, потому что боюсь, что голос может сорваться. Как бы самому это не сделать. — Всё будет хорошо, — целует меня в висок, — мы справимся. Я мычу что-то несвязное и сильней прячу лицо в ткани футболки Чона, вдыхаю с упоением аромат его тела, перемешанный с отдушиной парфюма, который так приелся за… почти год знакомства? Уже? Ещё несколько месяцев и будет год… Как же быстро летит время. Может, оно так же пролетит и здесь? — Чонгук, я сейчас заплачу, что мне делать? — поджимаю с силой губы, жду совета, но чувствую, что в носу уже щиплет, а из глаз вытекают первые капли влаги, скрываясь в ткани одежды. — Плачь. Я шмыгаю носом и выдыхаю через рот, стараясь всё-таки сдержаться, но получается, откровенно говоря, хреново. — Ненавижу быть слабым. — Слёзы не показатель слабости, а признак того, что ты живой. Ты когда-нибудь видел, как плачут деревья? Звери? Они не считают слёзы чем-то постыдным, потому что это заложено в каждом. Только бесчувственный человек не будет плакать, когда ему грустно или безумно больно. Не слушай других, когда они говорят, что мужчины не плачут — ещё как плачут, должны это делать наравне с любым другим человеком, потому что это эмоции, которые делают нас живыми. Мы все достойны права на выражение эмоций, кем бы ни были. Поэтому не думай, что ты слабый только потому, что плачешь. Ты очень сильный, Тэхён. Нужно много смелости и силы духа, чтобы всё-таки решиться и отправиться в чужую страну в одиночку учиться. Ты невероятно сильный, потому что не боишься говорить о своих страхах и слабостях, и куда сильней меня, потому что я так не умею, представляешь? Понимаешь, насколько превосходишь меня в этом? — нет, не понимаю и понимать не хочу, хочу только уехать немедленно. — Я очень сильно люблю тебя, мой сильный мальчик, — тихо. — Не говори это так, будто мы прощаемся навсегда. — Мы и не прощаемся навсегда. И я не скажу тебе «прощай», только «до встречи». Не успели мы прилететь и разобраться с моими вещами, а уже стоим и говорим друг другу последние слова перед расставанием. Чёрт, это выше моих сил, я не могу это спокойно переносить, а ведь мне ещё сегодня идти на экскурсию по зданию университета, где я могу увидеть своих будущих одногруппников. Хватит ли мне сил и смелости покинуть пределы комнаты, чтобы отправиться в новый этап своей жизни? — Ты так говорил мне раньше, когда мы только начинали общаться, — говорю, словив прилив ностальгии после внезапного воспоминания о том времени. — Потому что был уверен, что мы встретимся снова. Наступает молчание, которое я нарушаю ответным: — Я тоже очень сильно тебя люблю. Тебе уже нужно идти или опоздаешь, — всё-таки голос разума взыграл во мне, и я попробовал отстраниться, но меня не пустили. — Чонгук, пожалуйста, — умоляю шёпотом, с силой жмурясь, чтобы не пустить новые слёзы покатиться из глаз. — Время, — лишь отмазка, за которой скрывается то, что он нам обоим делает больно, затягивая прощание. Чонгук обнимает меня крепче и только по истечении какого-то времени отпускает. Я поднимаю голову и заглядываю в его глаза, что при свете дня становятся не такими чёрными, какими кажутся на первый взгляд. В них тоска страшная, какой я не видел никогда. В груди что-то болезненно ёкает. Сердце, ты всё ещё живое? Он подаётся вперёд и касается своими губами моих, мягко, без пошлости сминая, оставляя прощальный поцелуй на память. — До встречи, моя Вселенная, — поднимает ладонь и большим пальцем проводит по моей щеке. — До встречи, — снова тихо — на что-то громкое попросту сил нет. Медленно касание с лица исчезает, вместе с тем, как отдаляется любовь всей моей жизни, выходя в коридор и скрываясь за дверью, взглянув на меня в последний раз. Я падаю возле шкафа, там же, где меня и оставили, прислоняюсь к изножью кровати и откидываю назад голову. Закрываю глаза и позволяю слезам вновь покатиться вниз. Я думал, что мы с Чонгуком сможем разрушить друг друга за эти три года разлуки будучи вдали, но всё вышло прозаичней — я это сделал ещё в Корее, а он — когда оставил меня одного в пустой комнате общежития. Это оказалось куда проще, чем принять в учёт тот факт, что единственная вещь, которая мне будет напоминать о нём, висит на запястье и поблёскивает на солнце. Латинская J выгравирована не просто на куске металла, а в самом сердце. Весь день я провожу в каком-то подвешенном состоянии, смотрю на своё новое учебное заведение и людей, привыкаю к чужой речи, а потом возвращаюсь в комнату, где соседей так и не наблюдалось. Видимо, жить предстоит здесь одному. Ночью, когда я собираюсь пробовать уснуть, мне приходит сообщение. Чонгук: Я дома. Долетел. Добрался в целости и сохранности. Я могу спокойно выдохнуть. Вы: Хорошо. Чонгук: Спокойной ночи. Мельком я видел, как перед полётом Чонгук установил в телефон вторые часы, настроенные на Америку. То, что он знает, что у меня почти полночь, не удивляет. Я отправляю ему кивающий стикер и откладываю телефон, укрываясь почти полностью одеялом и обнимая его часть. Теперь нас разделяет более одиннадцати тысяч километров и тысяча тридцать дней до момента, когда мы увидимся вновь. До скорой встречи, Корея. До скорой встречи, Сеул. До скорой встречи, Чонгук.