A sip of feelings

Самое тяжёлое в достижении лучшего будущего — ожидание. Когда же оно наступит? Ты делаешь всё для того, чтобы это случилось как можно скорее, но момент словно каждый раз ускользает, как песок сквозь пальцы. Возможно, ты знаешь примерный срок до наступления перемен, ждёшь его истечения, а на деле это подвешенное состояние в ожидании чуда. Ждёшь новых людей, внеплановых изменений, событий, эмоций, чувств, чего угодно, что было бы ново, что привело бы к счастью, виднеющемуся из-за горизонта, которое кажется таким далёким и недостижимым. Однако оно реально, его нужно просто дождаться, когда ты поймёшь, что сделал всё, что в твоих силах, а остальное — лишь случай. Воля судьбы. Время. Счастье понятие неоднозначное, как и многое другое в этом мире, потому что у каждого его источник свой. Не всегда он совпадает, не всегда остаётся одним и тем же, не всегда он просто есть. У меня раньше не было его, без него и не было повода улыбаться. А потом мне показали, что для улыбки не нужен повод — если хочешь улыбнуться, просто сделай это. Человек, в лице которого я обрёл счастье, научил меня радоваться всему, но вдали от него приобретённый навык теряет свою силу, возвращая в исходную точку — в болото апатии и равнодушия, в котором мне спокойно жилось семнадцать лет. Всё вернулось в самое начало. Это новый этап жизни, испытание, которое нужно пройти, как очень длинный квест в видеоигре, и вернуться к основному сюжету с главными героями. Страшно входить в новую жизнь одному. Раньше рядом были хотя бы родители и Сумин под боком, сейчас же — абсолютно никого: ни их всех, ни Чонгука, которого я последний раз видел больше двух месяцев назад. Близится середина октября, вот-вот наступит одна из самых красивых осенних пор, которая окрасит деревья в разные оттенки оранжевого, красного и жёлтого. Я люблю золотую осень, но беда в том, что каждый раз мне было на неё абсолютно всё равно, и этот год не исключение. Красоту этого времени меня заставили увидеть в парке Пукхансан. Там моя любовь к осени и осталась. Приспосабливаться к жизни в Америке первое время было тяжело, трудно и до сих пор, но уже не в той степени, что раньше. Новые здания, новые люди, на которых я с опаской посматриваю издалека, выкрашенные свежей краской стены университета, привлекательного на вид, но отталкивающего всем остальным. Место приятное, я не спорю, но даже порадоваться не получается из-за того, сколько говна уже пришлось испытать, поступив сюда. Слишком болезненным оказался комфорт, в который меня поместили, а ещё — пустым. У меня так и не появилось соседа, а заводить знакомство с азиатом местные люди не торопились, как не спешил этого делать и я. Без понятия, что у них всех на уме, но точно знаю, какими двуличными могут быть люди, особенно с приезжими, которые мало что соображают. Да, было бы хорошо найти кого-то из местных и набиться в друзья, но будет ли от этого прок, если всё, что нас будет связывать — не перспектива о совместном времяпровождении, а личная выгода (для меня уж точно)? Я не привык быть каким-то потребителем или энергетическим вампиром, не получается у меня делать всё в угоду себе, используя окружающих, и это, в какой-то степени, можно считать проблемой. Поэтому знакомств я не заводил — мне не найти здесь друзей. Мои одногруппники разбились на свои группы по интересам, подружились кто с кем, кто-то был знаком и до поступления, и всё они выглядели так, будто знали, чего хотят от жизни, и прямо шли к своей цели. Люди в Нью-Йорке были уверенными в себе, амбициозными, но в то же время немного с ленцой. Везде есть такие, кто сначала вкалывает, как проклятый, отдавая все силы на учёбу, а потом медленно сдувается и вот уже просит у тебя конспект занятия, на котором его не было, потому что было лень идти. Чувствую, после первого курса многих из-за своеволия отчислят. Я, в отличие от них, не имею конкретной цели после окончания универа, но точно знаю одно — что должен закончить его на «отлично». В школе я никогда особо не отличался умом или усидчивостью, учился на твёрдое «хорошо» и всех всё устраивало. Сейчас — нет. Сейчас я должен превзойти себя и стать лучше. Это первый раз в жизни, когда я отдаю всего себя учёбе, которую не сильно жалую, но так надо, я обязан сделать как лучше, чтобы вернуться с гордо поднятой головой и красным дипломом домой. — Как дела? Чонгук позвонил, когда было уже чуть больше семи вечера у меня и восемь утра у него. В Корее понедельник — его выходной, и первое, что он сделал, проснувшись, набрал меня, зная, что я уже как несколько часов назад отучился и сейчас сижу в комнате над конспектами, которые надо заучить. Из-за того, что они на английском, обучение даётся немного сложней, но то дело времени, надо просто привыкнуть. — Пойдёт, — отвечаю, выделяя зелёным текстовыделителем нужную мне из контекста фразу. Писать на английском конспекты на парах тоже стало эдакой новинкой, к которой пришлось приловчиться. Сначала это был текст на корейском, к которому я привык, но потом судорожно переводить в процессе чтения лекции стало слишком тяжёлым занятием. — Ты только проснулся, что ли? — Угу, — мычит Чонгук, шурша постельным бельём в динамик. Как же я скучаю по его удобной кровати! Наверное, больше, чем по нему, я скучаю только по ней. В общежитии моя, конечно, неплохая, но моментами она кажется такой твёрдой, будто на полу лежу. — Хосок сказал, что напишет тебе письмо от руки и отправит вместе с посылкой сегодня, — похрипывает Чон в трубку. — О боже, — говорю, прислонив ладонь к лицу, и слабо усмехаюсь. О посылке мне сказали несколько дней назад в переписке — родители и Чонгук высылают подарки и вещи, которые, по мнению мамы, должны быть у меня. — Я же просил… — Знаю, но ты же понимаешь, что доказывать твоей маме то, что ты можешь всё приобрести сам на месте, сложнее, чем оттащить Хосока от колонки. — Он у тебя прописался? — припоминаю, что уже несколько дней тот навещает Чонгука и категорически отказывается принимать возражения по этому поводу. — Никак не выгоню. Это вызывает слабую улыбку. Да, Хосок такой. — И не нужно. Позволь ему какое-то время пожить у тебя. — Зачем? — Не знаю, — пожимаю плечами. — Просто. Почему бы нет? — В этой квартире будем жить только ты и я, а у Хосока есть своя, куда ему уже давно пора привезти невесту, — беззлобно ворчит Чонгук. Я цокаю и усмехаюсь. — Это произойдёт не скорее, чем он поймёт, что ты пытаешься его куда-то сплавить. Думаешь, если он найдёт девушку, то отвяжется от тебя? — Надеюсь. Общение это хорошо, но не в таком количестве. У меня голова уже кругом. Я улыбаюсь. Нет, мне не смешно, что Чонгука доконало почти ежедневное присутствие Хосока рядом, я радуюсь, что у меня получается понять его в этом плане. Это делает нас в какой-то степени ещё ближе. У нас с Чонгуком редко выдаётся момент созвониться. Всегда, когда у меня утро — у него уже вечер, и наоборот, и не всегда наше свободное время совпадает. Сейчас общение состоит в основном из переписки на протяжении дня, во время которой мы никогда не бываем онлайн одновременно, поэтому понедельник остаётся не просто выходным Чонгука, а нашим днём, когда у нас есть возможность созвониться до того, как я пойду спать. — А друзья? — внезапно спрашивает он. Улыбка с моего лица сразу же сходит. — Что «друзья»? — Завёл? — Предпочитаю заводить только одного человека, — пытаюсь увильнуть, пошутив, но забываю, с кем говорю — с моим собеседником такие фокусы не прокатят. — Тэхён, я серьёзно, — в голосе слышна усмешка. — Я приехал сюда учиться, а не дружбу водить, — отвечаю ровно. — Я понимаю, но и одному ведь нельзя. — Я не один. У меня есть ты и мне этого хватает. — Тэ, — мягко, пытаясь расположить к себе и подтолкнуть к очередному разговору, в котором будут говорить, как лучше. Но мне это не нужно. Не сейчас. Не здесь. Люди в Америке другие: неизвестные, незнакомые, я немного побаиваюсь их. А ещё они двуличные и жестокие. Многие поступили сюда по блату и с подачки богатеньких родителей, следовательно, у подобных представителей и характер соответствующий. Я уже видел пару таких. Отвратительные люди. Не хотелось бы напороться на подобных, ведь все мы притворяемся ангелами, чтобы потом вонзить нож в спину, а это мне сейчас нужно в последнюю очередь. К тому же, все обычно тянутся к людям, источающим свет, к весёлым и улыбчивым, коим я себя назвать не могу. У меня из положительного сейчас только оценки, об эмоциях и психологическом состоянии и речи быть не может. Ебало-кирпич, обезболивающее от головной боли и погнал в новый день. Какая там дружба? Какие знакомства? — Закрыли тему, — отрезаю строго. Видимо, по моему тону Чонгук понимает, что развивать её не лучшее время, поэтому не напирает. — Хорошо. Разговор затягивается на несколько часов, после чего мы прощаемся под предлогом того, что мне завтра вставать раньше обычного на дополнительное занятие по английскому, проводимое уже в самом учебном заведении. Радует то, что благодаря таким регулярным созвонам я говорю на родном языке. Забыть я его, конечно, не забуду, но как минимум акцент появиться может. Я знаю таких людей, которые по истечении времени проживания в другой стране возвращались на родину и говорили вроде бы как всегда, но потом слышали от родственников и друзей, что в речи проскальзывают нотки чего-то иностранного. Такое случается у учеников по обмену; у тех, кто переехал в другую страну, а потом решил вернуться и навестить родных; у полиглотов или, как в моём случае, у тех, кто приехал на обучение. Акцент может быть едва заметным, произношение может стать нечётким, поэтому я рад тому, что мы с Чонгуком созваниваемся. Реже это происходит с родителями, там мы только переписываемся или отсылаем короткие видео, которые снимаем друг другу на протяжении дня. Я не сильный приверженец такого, но мама — очень, поэтому как минимум два-три видео я получаю ежедневно. По всему сказанному можно подумать, что у меня всё хорошо и я только больше переживал по поводу переезда, но если бы всё было так радужно, то маме не отправлялись бы видео без моего лица, а Чонгуку был бы одобрен запрос на видеозвонок. Проблема в том, что из-за стресса я снова сильно похудел, и в этот раз куда заметней, чем зимой. Рёбра стали слишком сильно выпирать, щёки впали, руки напоминали скелет, а тазовые кости были единственным, на чём держалась привезённая из дома одежда. На переведённые деньги пришлось купить пару новых брюк и одни джинсы на несколько размеров меньше. Я ради интереса приобрёл себе ещё и весы, чтобы узнать, насколько всё плачевно, потому что в глаза мой больной вид бросался очень сильно даже мне самому, и был в ужасе, когда увидел отметку в пятьдесят три килограмма при росте сто семьдесят шесть сантиметров. Никто не должен был это узнать, а иначе началась бы суматоха, в которой кто-то точно сорвался бы сюда. Мне нужно набрать вес, это всё, что пока волнует, кроме учёбы. В какой-то степени даже хорошо, что я сейчас живу отдельно. Это подстёгивает к самостоятельности. Жить вдали от семьи в некотором смысле проще: ты остаёшься лишь со своими проблемами, а не чьими-то ещё, и учишься справляться с ними сам. Но когда ты до этого был, как тепличный цветок, даётся подобное с трудом. Помимо этого ко мне прицепились бессонница и беспокойный сон. Не помню, когда в последний раз высыпался или спал крепко, наверное, в прошлой жизни, но я всё ещё поражаюсь тому, что при самом херовом сне умудряюсь не вырубиться на парах и даже вникнуть в материал, который нам преподают. Моими частыми гостями стали кошмары, преследующие по ночам. Мне нет покоя днём и нет его ночью, и что будет, когда в какой-то момент ресурс, выдерживающий это, иссякнет, — неизвестно. Для меня мир посерел, лица окружающих размылись, а время, проведённое где-то вне комнаты общежития, казалось бесконечным. Я потерял ему счёт, но по ощущениям дни тянулись вечность. Была надежда на то, что время сжалится и пролетит так же быстро, как и этот год, однако вера развеялась тогда, когда прошла только первая неделя учёбы, на которой я проводил большую часть дня, и с горечью для себя отметил — это только начало.

***

Меня выбрасывает из сна резко и неожиданно, тело вздрагивает, глаза тут же распахиваются, и я жмурюсь от тусклого света наступившего утра. Я проснулся до будильника из-за кошмара. Снова. До звонка, оповещающего о пробуждении через час. Целый час, который я мог уделить сомнительному, но сну. Интересно, получилось бы выспаться, проснувшись так же от кошмара, но на час позже? Это узнать уже не получится, как и заснуть повторно. Не помогает и то, что одеяло скрывает меня, сжавшегося в клубок, полностью собой. Что ж, значит не судьба поспать дольше. Я встаю, тут же ёжась от утреннего холода, резко контрастирующего с теплом кровати. К концу октябрь решил разыграться резким похолоданием. На улице морось, ветер, пробирающий до моих торчащих костей, одним словом — погода располагает моему состоянию, в этом с ней у нас коннект. Собравшись, я рано выхожу в универ, где сажусь в пустом коридоре у аудитории, в которой должно проходить занятие. Сегодня уже пятница, завтра и послезавтра выходные дни, за которые я должен хотя бы попытаться выспаться, а иначе точно чокнусь. Из чёрного экрана телефона смотрит явно нездоровый человек, со стороны смахивающий на фрика — осунувшееся, бледное лицо, с выделяющимися тёмными кругами под глазами, пустые глаза в разном разрезе, сухие, потрескавшиеся от ветра губы, отросшие вьющиеся волосы. Надо бы сходить на стрижку и убрать половину длины, чтобы те не мешались, а то уже скоро до подбородка доставать будут, как у Чонгука. — Хей, — слышу со стороны, но от себя в отражении взгляда не отрываю, мало ли кто припёрся так же рано, может, кого-то из знакомых увидел, это точно не ко мне обращаются. Зачем? Друзей не имею, одногруппники тоже не стали бы дёргать, даже из-за учёбы. — Парень, я к тебе обращаюсь, — я всё же поднимаю голову, повернув её вправо, чтобы увидеть источник сего голоса. — О! Значит, ты не в наушниках, круто, — незнакомый мне парень подходит, светясь ярче новогодней ёлки, и, встав уже напротив, что вынудило меня выпрямиться и поднять голову, заминается. — Эм… ты не против, если я подсяду? — указывает на место рядом со мной, неловко почёсывая затылок. Я на всякий случай осматриваюсь, крутя головой по сторонам. Там, откуда он пришёл, были ещё лавочки, на которых можно было разместиться, или у него пунктик не сидеть одному? Ну ладно, хочет присесть, пусть. Я неопределённо веду плечом, кивнув в сторону головой, что незнакомец воспринимает как согласие. Парень сразу же садится рядом, причём очень близко, мне приходится немного отсесть от него, чтобы оставаться в комфортной для себя зоне. — Я Энди, с параллельного курса, может, знаешь? — тянет мне руку для рукопожатия. Я смотрю сначала на неё, потом на него, и нехотя пожимаю. — Тэхён. Не знаю, — и сразу отворачиваюсь, снова опираясь локтями о колени и снимая блокировку с телефона, где открыта лента инстаграма. Не сказать, что в ней есть что-то важное, просто желания общаться с этим Энди нет, заводить знакомство — тем более. Он не сделал мне ничего плохого, конечно, но так уж получилось, что к знакомствам я не предрасположен, особенно сейчас. — Теперь знаешь, — по голосу слышу улыбку. — Что у тебя сейчас? Вздох. — Энди, не пойми меня неправильно, — поворачиваюсь снова к нему, — но в данный момент ты выбрал хренового собеседника. Поищи кого-нибудь другого, окей? — Оу. Ничего страшного, я с любым найду общий язык, не беспокойся. Я смогу с тобой общаться, даже если ты будешь молчать, — он… что? Это шутка? — У тебя милый акцент. Не хочешь погулять на выходных? Так, стоп, стоп, стоп! Брейк! Слишком много случайных фраз, я не успеваю ахуевать с них. — Прости? — всё-таки спрашиваю, состроив максимально непонятливое лицо. — Я слишком навязчив, да? — вау, до него начало доходить. — Есть такое, — киваю и, кажется, замечаю по его лицу, что выгляжу уже не растеряно, а недовольно. — Извини, я просто волнуюсь, — снова уводит руку за голову, пряча от меня стыдливый взор голубых глаз. На вид он типичный европеец с убранными в хвостик на затылке русыми волосами, видимо, сейчас мода пошла на подобные причёски. — Честно говоря, я хотел с тобой познакомиться ещё в августе, но смельчаком меня точно не назовёшь, — усмехается. И что я должен делать с этой информацией? Только говорил с Чонгуком, что не ищу знакомств, а они сами меня находят, оказывается. Может, стоит дать шанс этому Энди и попробовать подружиться? Человек вон, два месяца мониторил меня и решился подойти познакомиться. Так, стоп. Что он здесь забыл так рано? До начала пар ещё час, в здании людей по пальцам пересчитать, не считая тех, кто на дополнительных занятиях. — Ты следил за мной? — А? — поднимает округлившиеся глаза на меня, как будто я попал в точку. — Н-нет, просто так получилось, — говорит он и начинает мямлить оправдания: — Я не следил намеренно, это само как-то выходило, и… о, чёрт, я сейчас на месте от стыда сгорю… Поджав губы, я отворачиваюсь, чтобы не смущать Энди ещё больше, и буквально сам чувствую на себе его неловкость. — Тэхён, прости меня, пожалуйста, я… — За что ты извиняешься? — честно говоря, я упустил нить нашего разговора, поэтому даже не понимаю, чего тот хочет добиться. — За… всё это, — неопределённо взмахивает рукой в воздухе, намекая на то, что происходит в данный момент. — Я никогда не чувствовал себя так неловко раньше, сам не знаю, почему вдруг разволновался, решив с тобой заговорить. Я что, такой страшный? Или заставляю взглядом чувствовать неловкость? Я же вроде не какая-то местная звезда, чтобы передо мной смущаться. — М… всё нормально, — изрекаю в итоге. — Тебя это успокоит? — Вполне, спасибо, — улыбается Энди. У него красивая улыбка, пухлые, розовые губы, прямой небольшой нос и чёткие, острые скулы, но так не скажешь, что он страдает излишней худобой, как я, у него это просто генетическая особенность, которая мне, как азиату, не свойственна. — Эм… скажи, — снова мнётся, — мы можем стать друзьями? — Почему ты хочешь со мной дружить? — для меня в данный момент очень странно, что он хочет подружиться, я же, ну… выгляжу как фрик, особенно сейчас, когда ещё больше похудел (на весах с утра было ещё минус два килограмма). Зачем ему это? — Не знаю, ты выглядишь необычно, — улыбается чему-то, осматривая меня. «Необычно» это как? Как больной? — Кажешься загадочным, не говоришь ни с кем, создаётся впечатление, что ты либо не от мира сего, либо просто гений, чью мудрость не поймут окружающие, думающие слишком легкомысленно, а ещё ты красивый, — последнее заставляет неосознанно вскинуть брови от удивления. Когда красота стала весомой причиной начинать общение? Да и в каком месте я сейчас-то красивый? — Так почему бы нет? Этот Энди какой-то странный. Но, говорят, люди тянутся к тем, кто на них самих похож. Может, я и отношусь немного предвзято к дружбе, но простого общения всё равно хочется, сколько бы я ни говорил Чонгуку и себе обратное. Поэтому, если он хочет… — Хорошо, — отвечаю, пожимая плечами и снова отворачиваясь, но в этот раз от собственного смущения. Меня, кроме родителей и Чонгука, ещё не называли красивым, было неожиданно услышать такое, ещё и от парня. Особенно, когда я, мягко говоря, не в лучшей форме. Это было… приятно. Заставило смутиться. — Выходит, мы теперь друзья? — сразу же просиял Энди. — Выходит, да, — соглашаюсь я приглушённо. Не знаю, конечно, что из этого выйдет, но надеюсь, что ничего криминального.

***

Всё, что не находит меня днём, настигает ночью, когда я ложусь спать. Думаю, у каждого перед сном бывает момент, когда предаёшься воспоминаниям, думаешь, что раньше надо было поступить вот так, а не так, как в итоге поступил, или когда прокручиваешь прошедший день в голове и анализируешь его. В такие моменты я отдаюсь всецело своей ненормальной голове, затягивая думы о чём-то и ни о чём одновременно на слишком долгое время. Сегодня всё совсем тяжко — я увидел то, что не даёт покоя даже сейчас, когда отметка на часах уже перевалила за двенадцать. Я немногих знаю из своей группы, запомнить имена учащихся получилось лишь из собственных наблюдений, а из параллели знаю только Энди, но фотографическая память у меня развита хорошо, поэтому увидеть и узнать двух девушек — я так понял, подруг, — из обеих групп не составило труда. Другим разговором была девушка, которую я видел среди них на протяжении всего обучения — ещё одну подругу. Как оказалось, она была приезжей, как и я, только родом из Норвегии. Никогда мне не приходилось лично быть свидетелем буллинга, но, как говорится, всё бывает в первый раз. Я шёл на занятия и особо не обратил внимания на суету передо мной, подумав, что девочки, ну… помаду там не поделили или ещё что-то, но когда в сторону одной из них — той, что из Норвегии, — посыпались оскорбления, я остановился у одного из входов в аудиторию и на всякий случай притаился, чтобы понять, что будет дальше. Ту девушку вытолкнули на улицу и заперли перед лицом дверь, повернув ключ. Без одежды, без телефона, без вещей, просто вытолкали на морозную, уже ноябрьскую улицу, где совсем недавно срывался снег. Говоря о вещах, сумку, валявшуюся на полу, забрали и унесли в неизвестном направлении. Стоило тем двоим скрыться, я рванул ко второму выходу из университета и открыл дверь, чтобы пострадавшая девушка, трясясь и плача, зашла внутрь. Как выяснилось позже за стаканчиком чая в кафетерии, её зовут Амалия, она долго ещё благодарила меня за эдакое спасение и за чёрную олимпийку, которую я снял и отдал ей, чтобы быстрей согрелась. По её словам, девушки с самого начала обучения проявляли к ней интерес, хотя сами были ещё до поступления давно знакомы, казалось бы, зачем им ещё одна подружка в компании, а потом вышло так, что всё это ради того, чтобы было над кем издеваться. Они просто нашли себе игрушку для битья в лице слабой, застенчивой Амалии, что была беззащитна без чьей-либо поддержки в чужой стране. Меня холодом окатило в тот момент. А вдруг Энди… тоже? Из таких. Весь оставшийся учебный день я наблюдал издалека за ним, но не видел рядом каких-то закадычных друзей или кого-то подобного среди его однокурсников. В другое же время он подходил ко мне, находя среди толпы, и, как уже устоялось, проводил длинный перерыв со мной. Ничего странного не было замечено, но всё равно как-то боязно. Нет, он не такой человек. Надеюсь. За месяц с небольшим, который мы общаемся, он пока не давал поводов для сомнения. Одним из самых весомых плюсов в нашем общении то, что Энди оказался страшным сладкоежкой и любителем всего мучного, благодаря чему, ходя с ним по всяким кафешкам и булочным, я вернул себе потерянные три килограмма. Хотя бы три и на том спасибо. И ушло всё в ж… кхм. Куда надо, в общем. Как я это понял? Новые джинсы стали в облипку. Ночь снова выдалась отвратной, сил не было совсем, как и желания что-то делать. Кажется, по моему внешнему виду было видно, что состояние, в котором я пребываю, мягко говоря, паршивое, поэтому после второй пары преподаватель, оставшийся неравнодушным к этому, договорился о том, чтобы меня отправили в общежитие. Я тут же отписываюсь Энди, чтобы в случае чего не терял меня, и ухожу из универа, укутавшись в большую, чёрную куртку, и сразу утонув в широком, тёплом капюшоне. Уже у себя в комнате я снимаю верхнюю одежду и обувь и, как был — в полосатом свитере и джинсах — заваливаюсь на кровать, предпринимая попытки уснуть. Это удаётся сделать только спустя время, но проходит мой сон как по щелчку пальцев, и я открываю глаза так, словно не проспал большую часть дня. Проснулся от того, что телефон завибрировал на кровати около лица. На дисплее — Чонгук. В Корее сейчас глубокая ночь, вернее даже раннее утро, он что, не спит? Не глядя, отвечаю и кладу телефон на матрас, чтобы лечь самому тоже.

american beauty — thomas newman

— Алло? — немного хрипло. — Тэхён? — несколько удивлённо, будто не он мне позвонил, а я ему. — Ты спишь? — видимо, его это смутило. — Уже нет. У меня к тебе немного другой вопрос. Почему ты не спишь? — я тру пальцем глаз, пытаясь проснуться и настроиться на то, что нужно ещё узнать в групповом чате, что я пропустил, и потихоньку навёрстывать. — Я рано лёг вчера, вот и итог: бодрствую в пять утра. Думал, ты свободен, вот и позвонил. А почему потолок снимаешь? Что? — В смысле? — хмурюсь. — Видеосвязь. Я что, ответил по видеосвязи? Привстав на локте и взглянув в экран, вижу — да. Твою мать. — Не выключай, — просит Чонгук, изображение с камеры которого у меня передаётся на дисплее. Он уже на кухне сидит, отпивая кофе из кружки. Видимо, давно проснулся. — Давай поговорим так. — Я опухший, — надеюсь на это, в противном случае будет видно, как усохло моё лицо, если я всё-таки наведу на себя камеру. — А я же ни разу не видел тебя утром, да? — беззлобно говорит он, улыбаясь и снова отпивая кофе. Я вмиг просыпаюсь, смотрю со стороны на него, чтобы маленький кружочек вверху дисплея не уловил меня, и боюсь показаться на глаза. Чувствую и вижу, как начинает дрожать рука, лежащая передо мной. Это страх или нервы? — Я уже забыл, как ты выглядишь. Фоток не присылаешь, в видео не показываешься, говорить по видеосвязи отказываешься. Руки задрожали сильней. Это от холода? Но я же в свитере… В носу защипало. Аллергия? Но у меня же никогда не было… — Тэхён, — зовёт. — М? — поджимаю губы, притягивая к груди ноги, всё ещё будучи на боку и смотря на телефон. — Всё хорошо? Изображение трясётся, — я тоже, это из-за меня. — Холодно. — Телефону? — Мне. Телефон рядом. — Ты не заболел? — Нет. — Уверен? — не очень. Я уже ни в чём не уверен. — Уверен? — повторяет настойчивей Чонгук. Я молчу. К горлу ком подступил. Чонгук не должен знать, он будет волноваться. Нельзя. — Удачи на работе, — не придумываю ничего лучше и говорю это, пытаясь попасть по ярко-красной кнопке сброса звонка дрожащим пальцем. — Чт… — последнее, что слышно перед гудками. Телефон, лежавший на краю, падает на пол, а я зажимаю рот рукой, чтобы не слышать собственный скулёж, и жмурюсь, чтобы не видеть пелену слёз, которые так давно просились на глаза, кажется, с самого приезда, с того момента, когда Чон улетел. Тогда я плакал последний раз, дальше — штиль, но не потому, что смирился, а потому, что выгорел, устал, потратил все силы, которые были, на момент расставания. Теперь их не остановить, боль в груди не заглушить, стыд и отвращение к самому себе не убрать. Чонгук не должен волноваться, но я сейчас только разжёг новый повод для тревоги, даже не показываясь на глаза. Почему я такой? Телефон снова жужжит на полу. Я не беру трубку. В дверь кто-то стучит, после чего за ней раздаётся голос. — Тэхён? — Энди. — Я могу зайти? Нет, пожалуйста, сейчас не лучший момент, но я не могу ничего ему ответить. Молчание воспринимается согласием снова, как и когда-то при знакомстве. Дверь открывается. Я не запер её, когда пришёл? — Тэ? Я приподнимаюсь, на ходу вытирая слёзы и пытаясь успокоиться, но попытки заканчиваются неудачей, а эмоции снова топят в прямом смысле. Энди, увидев это, запирает нас и буквально подлетает ко мне, садясь рядом. — Тебе плохо? Воды? — он видит, что я всё ещё закрываю рот ладонью, чтобы подавить всхлипы, и достаёт небольшую бутылку с водой из рюкзака, который был при нём. Я отрицательно качаю головой, болезненно хмурясь. — Что-то болит? — да, душа, которую я оставил в одиннадцати тысячах километров отсюда, а сейчас ещё и обманываю. — Не молчи, пожалуйста, — просит. «Чего ты боишься?.. Пожалуйста, Тэхён, не молчи» — с поцелуем на ладонях, но только мнимым, фантомным касанием. Глаза болят от горечи слёз, когда веки крепко смыкаются, а голова снова склоняется. Я будто раньше не чувствовал, насколько сильно тоскую. Сейчас, когда состояние на грани, мозг решил добить меня, подбрасывая кадры-воспоминания из уже далёкого прошлого. — Я мандаринок принёс, — какие мандаринки, что ты несёшь? — Любишь мандарины? — клубнику люблю. «Хочешь клубнику? Вкусная» — собственным голосом в голове. «Я заметил, что вкусная. Была полная миска, а теперь и половины нет. Кто же, интересно, её так любит?» — в ответ голосом Чонгука. Снова вибрации на полу. «Ещё клубнику будешь? А фильм, который ты смотришь, эротического содержания, так, к слову» — тот вечер перед вылетом в Швейцарию… Я снова заставляю его волноваться, он снова будет недосыпать, снова будет дёргать Хосока, чтобы он носился за вещами. Я проблемный. Создаю проблемы, даже находясь на другом конце планеты. Энди вдруг встаёт с места и принимается что-то делать, взяв моё одеяло и расправив его. — Что ты делаешь? — спрашиваю, отняв ладонь от лица, подав впервые голос при нём. — Я помню, что ты не любишь прямые прикосновения, — всё равно связи не улавливаю, продолжая следить за тем, как он подходит и укутывает меня в одеяло, чтобы вернуться на кровать и скомандовать. — Подбери ноги, — я делаю, как он велит, а потом так же внезапно валюсь на кровать вместе с ним, прижавшим меня к себе. — Теперь плачь. Всё хорошо. Я никому ничего не скажу. Вряд ли я чем-то смогу помочь, но побыть рядом точно могу. Я сначала пытаюсь сдерживаться, но потом снова накрывает и приходится лбом уткнуться в мягкую ткань тёплого худи на груди Энди, чтобы хотя бы скрыть наличие влаги на лице. В его руках уютно и как будто безопасно, но не так, как в других, родных. Телефон продолжает трезвонить. Не звони, не звони, не звони, пожалуйста, прошу, не нужно. — Я могу посмотреть, кто там? Может, ма… — Нет! — отрезаю. — Ладно. Это Чонгук звонит, не мама. И так переживает… — Всё, всё, тише, — успокаивает меня Энди, снова улавливая приглушённые всхлипы. Это затягивается надолго, по ощущениям час, может, больше, но я успокаиваюсь, пригревшись на чужой груди, и даже вылезаю из своего кокона, в который меня обернул Энди, обнимая его поперёк талии уже нормально и позволяя расположить ладонь на своей спине. Телефон замолчал минут двадцать назад. У меня болит голова. А ещё мне холодно. Кажется… — Расскажешь? — интересуются у меня. Я молча качаю головой — не скажу. Надо мной усмешка добрая. — Как всегда. Но не волнуйся, я терпеливый, если что, всегда знаешь, к кому можно обратиться. Идёт? — в этот раз движения головой положительные. — Ну вот и решили. К вечеру у меня всё-таки поднимается температура. Энди загорается желанием остаться у меня на ночь и хотя бы на завтра, чтобы помочь разобраться в лекарствах, за которыми сразу же отправился в аптеку. Он коренной американец, родился и вырос в Нью-Йорке и знает его как свои пять пальцев. Мои отговорки, что могу заразить, прихлопнули уверенным: «У меня крепкий иммунитет», поэтому оставалось только подготовить пустующую кровать напротив моей до чужого прихода. Пока я жду его возвращения, успеваю быстро принять душ, переодеться и уже лечь в кровать, продрогнув до костей за недолгий путь от ванной в комнату до постели. Телефон всё ещё лежит возле неё. Я тянусь за ним и ложусь на спину, нажимая кнопку сбоку. На дисплее — почти двадцать пропущенных. Чонгук. Снимаю блокировку и захожу в какао. Вы: Прости. На моих часах — половина шестого вечера, на других — полседьмого утра. Чонгук читает сообщение без промедлений и отвечает так же быстро. Чонгук: Что происходит? Почему не отвечал? Вы: Кажется, я правда заболел. Чонгук: Не говори, что ты сбросил, потому что не мог дать чёткий ответ на тот вопрос. Из сети сейчас тоже выйдешь, пожелав хорошего дня? Злится, оно и ясно. Я ничего не отвечаю. Вместо этого выхожу из какао и нажимаю на иконку с трубкой, вижу последний входящий и кликаю на него. Из динамика — ровно один гудок, после него сразу короткая вибрация, говорящая о том, что абонент на той стороне ответил. Мы оба молчим. На нижних веках снова скапливается влага. Я не понимаю, почему. — Тэхён, я тебя не вижу, и не могу знать, нужно ли мне волноваться, но наш последний разговор говорит, что да — надо, — я всё ещё молчу, снова кусаю губу. Чувствую металлический привкус на языке. — Включи камеру, — и я включаю. Но лицо прячу наполовину одеялом, только глаза видно. В комнате уже горит свет от точечных светильников на потолке, меня не скрыть в полумраке. Чонгук теперь тоже ближе к камере, но в этот раз не в домашней одежде, а в офисной, с убранными волосами, уложенными по косому пробору, от этого видно хмурые брови и сосредоточенное серьёзное лицо. — У тебя глаза опухшие? — я киваю. Никогда не думал, что у моего старенького телефона такая хорошая камера. — Это после сна или потому что плакал? — в голосе — сталь. Он зол моим поведением, церемониться не станет тогда, выяснит всё, что требуется, если надо будет, прилетит сюда. Я снова киваю. — Что? — Второе, — хриплю и тут же откашливаюсь, чтобы прогнать неприятную мокроту в горле. Я мельком смотрю на время. — Чонгук, работа, — напоминаю. — Я слежу за временем, а ты не увиливай. Что случилось? Можешь объяснить, что происходит? Я бы с удовольствием поиграл с тобой в угадайку, но не сейчас. — Тогда созвонимся позже. — Тэхён!.. — немного повышает голос, но не до крика, и видно, как он сдерживается, чтобы не сказать какое-то ругательство. — По-хорошему не скажешь, да? — уточняет. — Ты будешь волноваться. — Поздно думать об этом. Хуже ты уже не сделаешь, — в груди больно сдавило, не надо было звонить, он бы побесился в переписке и успокоился, кто меня дёргал нажимать на звонок? — Говори, что случилось. Что ты пытаешься скрыть за кадром? Я поднимаю снова взгляд в камеру, встречаюсь с другим — чёрным, бесконечным, как Вселенная. Моя Вселенная. Та, что смотрит пронзительно и выжидает. Вверху всплывает окошко уведомления с сообщением от Энди: «Я задержусь, здесь очередь». Всё выходит как никогда выгодно для Чонгука и просто ужасно для меня. — Обещай не делать глупостей, — прошу, поднеся ладонь к лицу, которое скрываю. Напротив молчание. — Чонгук, обещай, — требую. — Хорошо, — кивает несколько раз, — обещаю. Я поднимаюсь, приняв сидячее положение, смотрю, куда можно поставить телефон, и убираю одеяло от лица, опустив глаза вниз — не хочу видеть его реакцию. Прождав так секунд десять, со вздохом отталкиваюсь от постели, ставлю телефон на стол, оперев его о книги, зашториваю окно и запираю входную дверь до прихода Энди. Встав перед камерой, снимаю домашнюю футболку и только после этого, отложив её, поднимаю взор. На лице Чонгука — шок, глаза бегают по всему экрану, от моих впалых щёк, по острым ключицам и выпирающим над талией рёбрам к некрасиво торчащим тазобедренным косточкам, штаны на которых держатся за счёт шнуровки. Руки-палочки свисают вдоль тела. Я поворачиваюсь, показываю ступеньки позвонков и возвращаюсь в исходное положение, становлюсь одним боком, другим, а потом подхватываю висящую на спинке стула серую толстовку и кутаюсь в неё. Раньше она была просто велика, теперь же — висит на моём угловатом теле, как мешок. В кровать уже не иду, сажусь перед камерой на стул, притянув к себе колени и обняв их. Губы дрожат при взгляде на Чонгука. Американская красота ему не понравилась. — Сколько? — единственное, что он говорит. — Десять, — на грани слышимости, — не считая того, что было в Корее. — Пиздец, Тэхён… — не может найти слов Чонгук и проводит ладонями по лицу, одну из которых на нём и оставляет, хмуро смотря куда-то в сторону. — Тебе теперь противно смотреть на меня? — чувствую, как слеза всё-таки катится вниз. — Страшно, — поправляет он спокойно. — Но не смотреть. За тебя страшно… Твою мать, почему ты снова умолчал? Ты же обещал говорить о неудобствах. — О неудобствах, не о состоянии. Не хочу поднимать всех на уши. — Ты!.. — начинает и не продолжает, снова вскипел, как чайник, и отвернулся, заиграв желваками на лице. — Я набрал… два, — считаю нужным озвучить. Всё не так плохо, как ты думаешь, Чонгук, я справлюсь с этим. — Клянусь. — Блять, — вздыхает Чон, встаёт с места и уходит куда-то. — Чонгук, пожалуйста, не делай глупостей, — снова прошу, натягивая рукава ниже и скрываясь за руками, оставляя только глаза — на них хотя бы смотреть не страшно. Лицо корчится от хлынувших слёз. Что ж такое? — Чонгук, — зову. Он не откликается. — Чонгук! — истерически. Почему он ушёл? Что хочет сделать? Больше не может видеть меня? Когда он показывается в кадре и возвращается на место, я немного успокаиваюсь. Галстука на шее больше нет, рубашка расстёгнута не несколько пуговиц. — Как только почувствуешь себя лучше — сразу говоришь мне, я запишу тебя к врачу. Это уже не нормально. — Мама не должна об этом знать. — Разумеется, — голос стал мягче. — Мне вот интересно, сколько бы ты ещё молчал об этом? Пока глаза не выкатились и не стали, как у лягушки? — Я начал поправляться, думал, что справлюсь сам, и тогда позвоню. Я не… — голос срывается. — Я же не специально, — и прячу лицо. — Прости, что накричал. Ты ни в чём не виноват. У тебя есть кто-то, кто сможет показать клинику? — Энди, — шмыгаю носом, снова оставляя взору только глаза. — Хорошо, пусть Энди потом сходит с тобой, — в это время в чужих я вижу жалость, страх и немного стыд за то, что повысил голос. — Впредь больше не молчи о подобном. — Ты всегда помогаешь мне, но чем я могу помочь тебе? — Просто будь здоров, и я буду счастлив, — улыбается приободряюще через силу, уголки губ едва сдвинулись. Я со временем успокаиваюсь, Чонгук тоже. — Я изначально звонил, чтобы сказать, что посылка прибыла и ждёт тебя в пункте выдачи, — говорит он. — Хотел сказать, чтобы ты взял кого-то помочь, и, я так понимаю, Энди придётся попросить и тогда проводить тебя в нужное место. Кстати, кто такой Энди? — Друг, — вымучено улыбаюсь и снова шмыгаю. — Хороший? — Пока не знаю, — пожимаю плечами, а потом вспоминаю про время. — Чонгук, работа, — взволнованно говорю. — Хосок знает, что я опоздаю. Он для этого отходил тогда? Чтобы написать? Через ноутбук, наверное, потому что к телефону никто не прикасался. — Очень глупо и безрассудно менять работу на меня. — Было бы глупо и безрассудно сделать наоборот, меняя бездушную работу, которая подождёт, на живого тебя, которому нужна помощь. Я вздыхаю. За мной как раз кто-то ломится в дверь. — Походу, Энди с лекарствами вернулся, — оборачиваюсь. — Тэ? — как недоумённое подтверждение с другой стороны. — Иди на работу, обо мне есть, кому позаботиться, — стараюсь улыбнуться напоследок. — Я ещё вечером напишу, — оповещает Чонгук. — Угу, — киваю. — Пока. — Пока.

***

Когда я выздоравливаю, мы с Энди идём в пункт выдачи и оттуда забираем тяжёлую коробку, которую на себя берёт он, и что-то большое, но лёгкое, что достаётся уже мне. Хорошо, что до общежития идти недалеко, а то, судя по тому, как в перерывах хрустел чужой позвоночник, долго он бы не протянул. Энди сбрасывает посылку у двери, когда мы заходим в комнату, и трясёт головой. На улице снова был лёгкий снегопад, до зимы остался всего день. — Фу-у-у-ух, — тянет низко он, согнувшись пополам и свесив руки. — Чтоб я ещё раз тебе помогал… — Да ну, всё не так плохо, — поднимаю коробку, чтобы перенести её глубже в комнату, и понимаю, что нет, блин, именно так. — Ага! Не ты же её два квартала тащил! — Спасибо тебе за это, — говорю и сажусь на пол возле кровати в позу лотоса, взяв со стола ножницы, чтобы начать распаковку. — Встань с пола, опять простудишься, или подложи что-нибудь, — ворчит Энди. — Подай, пожалуйста, — указываю на неиспользуемое одеяло на чужой кровати и после сажусь на него, постелив так, чтобы и другу места хватило. — Что тебе там такого отправили? — Вещи, полагаю. Что ещё там может быть, не знаю. Сейчас и проверим. Я провожу ножом пару раз по скотчу, сковывающему коробку, и открываю её, сразу же видя, что да, мне отправили вещи. Рассматривая каждую и понимая, что для них нужно ещё немного поправиться (для штанов уж точно), взгляд цепляется за небольшую папку на дне. В ней оказываются письма от мамы, папы и Хосока, а ещё фотографии с отпуска родителей, который у них был сразу после моего отъезда. — Зачем нужен интернет, спрашивается, — не сдерживаюсь и усмехаюсь. — Это мои родители, — поясняю, показывая фотографии и Энди. — Вау, — улыбается широко он. — Обалдеть, сколько им? Твоя мама такая красивая… ты на неё похож, — говорит, подняв на меня голову. — Знаю, — улыбаюсь в ответ, — нам все так говорят. Но волосы у меня вьются из-за папы, — показав пальцем на фотографии на него, — поэтому он коротко стрижётся. Я листаю фотографии дальше, а потом вдруг вместе с Энди начинаю смеяться. Откуда ни возьмись появилась фотография селфи Хосока, показывающего в камеру язык на рабочем месте на фоне говорящего по телефону с кем-то Чонгука, выглядящего очень сосредоточенно и даже озадаченно. — А это Хосок, — закрываю глаза свободной ладонью, словив ужасную неловкость из-за этого невозможного человека. Кто так делает? — Твой друг? — Типа того. Письма вместе с папкой откладываются на стол, коробка пустеет окончательно. Осталась одна большая, которую нёс я. Интересно, что там, она была достаточно лёгкой. На всякий случай провожу аккуратно остриём ножниц по краю, чтобы ничего не повредить, и открываю её. Мне опять хочется смеяться, но теперь уже от удивления и восхищения — внутри был огромный плюшевый медведь, который едва поместился, сложенный вдвое, а сверху немного помятая открытка, которую я беру, чтобы увидеть текст от руки на родном языке. «Я знаю, как ты любишь ночами обнимать не меня, а подушку, поэтому возьми что-то поудобней. Только при условии, что, вернувшись, его место будет моим, а то заберу обратно и отдам твоей маме, он ей приглянулся ;)» Улыбка всё не сходит с лица, а с каждым прочитанным словом шире становится. — Ладно, я пойду тогда, — говорит, поднимаясь, Энди, вынудив поднять на него голову. — Я помог, я своё дело сделал, теперь можно и домашкой заняться, — после берёт свои вещи, обувается и бросает, прежде чем уйти: — До завтра. — До завтра, — отвечаю. — Спасибо. Посылки подняли мне настроение. Сегодня последний день моего больничного. С самого утра я занимался тем, что навёрстывал материал, который пропустил, чтобы потом ничего не упустить. Честно, не помню, когда так усердно учился, никогда, наверное, но это к лучшему. Чонгук, как и обещал, каждый день звонил, сколько бы времени у него ни было, и отныне просил скидывать свой завтрак, обед и ужин ему, только беда в том, что я так часто не ем. Но ладно, об этом потом, сейчас я складываю новые вещи в шкаф и всё поглядываю на огромного белого медведя, разместившегося на моей кровати. Он кажется даже больше её самой, как же я умещусь с ним рядом? Но то всё вторичные проблемы, с которыми реально справиться. Я тоже установил себе вторые часы на телефон, поэтому всегда знаю, сколько в Корее времени и без подсчётов. Сейчас там уже утро. Утро понедельника. Я не хочу его будить своим звонком, но когда отметка на часах переваливает у него за девять, а у меня за восемь, не выдерживаю и нажимаю на вызов, когда уже лежу в постели. — Вселенная моя, нельзя звонить, когда я в душе. А вдруг я… голый? — ухмыляется в камеру Чонгук с мокрыми волосами, зачёсанными назад. — А я же ни разу не видел тебя в душе, — возвращаю сказанную им фразу, и мы вместе усмехаемся. — Я был сегодня на почте. — Так, — тянет он, выходя из ванной в одних домашних штанах — в зеркале увидел. — Вашу посылку украли. — Как украли? — останавливается он посреди просторного холла. — Ну вот так, украли. Сказали был огромный белый медведь, который выбрался из коробки и стащил мою посылку. Но я поймал вора, — поворачиваю камеру немного, чтобы взять в объектив игрушку. Чонгук выдыхает облегчённо, а я смеюсь. У меня такое хорошее настроение, что я не могу не шутить. — Что ж, главное, что вор пойман и вещи найдены, — подыгрывает мне Чон и в конце издаёт нервный смешок. — В больнице был? — Завтра пойду. К неврологу, диетологу и психологу, всё, как ты и сказал. После учёбы сразу туда. — Потом напишешь, хорошо? Или позвонишь. — Само собой. — Всё, у тебя завтра тяжёлый день. Пора спать. — Сейчас только восемь, — смеюсь. — Или ты так пытаешься сбежать от меня? — Раскусил, — с наигранной досадой шипит, поджимая губы и уводя взгляд в сторону. — Ладно, ещё часик и спать. — Два. — Хорошо, два, — кивает, идя на уступки. — Три! — Наглеете, мистер Ким. — Два с половиной и медведь. — Ты ставишь мне в условия медведя, которого я же тебе подарил? — улыбается. — Два с половиной. — Два с половиной и ты рассказываешь, кто такой Энди, — ого, он помнит его имя. — Друг, я же сказал. — Угу, это я понял. Но мне интересно, как так вышло, что со стадии «я приехал не друзей заводить» мы перешли на «это Энди, мой новый друг» всего за месяц. — За неделю, если не ошибаюсь, — поправляю его, задумавшись. Да, неделю спустя после того разговора я познакомился с Энди, вернее он со мной. — Угу. Сюрпризы продолжаются. Я смеюсь и рассказываю про знакомство и нашу дружбу с американцем. Энди на самом деле оказался не таким плохим, как я думал изначально. Нет, я не приписывал ему все ужасные качества, пытаясь построить в голове портрет отвратительного типа с завышенной самооценкой и манерой «всё, что я люблю в жизни, это трахать сучек». Хотя если посудить по стереотипам, о которых я был наслышан от Джессики, таких парней действительно много, имеется в виду, тех, что моего возраста, поэтому даже такой вариант я не исключал, и держал в голове «на всякий случай», вдруг совпадёт. Энди оказался едва ли не противоположностью образа, навязанного Джесс. Он милый, добрый, часто застенчивый, но пытается казаться уверенным и с эдаким стержнем мужика, но весь блатной образ рушится, когда мы идём в булочную или когда он волнуется. Кстати, такое часто бывает, когда он что-то мне рассказывает во время наших разговоров. Энди хочет казаться лучше, и, смотря на него, я будто вижу себя со стороны во времена начала общения с Чонгуком: я тоже много переживал, иногда путался в мыслях, сбивался и чувствовал себя из-за этого неловко. Это, оказывается, со стороны выглядит мило. И хоть я сказал Энди, что всё нормально и я ни за что не осужу его какую-то мысль, заминку или заторможенность, он всё равно продолжает редко, но смущаться во время простых бесед. Думаю, это происходит уже в силу характера, такой он человек, я с этим уже ничего не сделаю. Но что мне нравится в нём больше всего, так это то, что он уважает мои границы. В самом начале общения были обговорены некоторые моменты, касаемо тех же личных границ, предпочтений, в общем, ознакомительная беседа о любимых цветах и самых вкусных блюдах, которые ты пробовал. Тогда я и сказал, что не очень жалую телесный контакт, каким бы он ни был, поэтому максимум, что у нас было, это короткое рукопожатие при встрече и… и всё. Прощались мы обычно либо давая друг другу «пять», либо на словах, либо уже на расстоянии показывая какой-то жест, как та же поднятая ладонь, или салютуя (всё это делал только он, я же почти всегда ограничивался скромным кивком — в этом плане Энди свободней меня). И в целом, это выгодное знакомство, поскольку теперь есть человек, который не даст мне первое время заблудиться хотя бы на ближайших улицах Нью-Йорка. Говорят, что судьба посылает нам людей, в которых мы нуждаемся. Они находят нас в нужный момент, в нужном месте и как-то влияют на дальнейшее развитие событий. Быть может, сама судьба послала мне в тот день Энди? Мы с Чонгуком немного не укладываемся по времени и общаемся чуть дольше, чем два с половиной часа, примерно на час с лишним, из-за чего он говорит, что я в этом виноват и что мне от этого же будет хуже утром. А мне утром хорошо и не бывает, поэтому не велика потеря. Мы расходимся в первом часу ночи. Чонгук собирается уезжать по делам, а я иду спать. Хочется, чтобы каждый день был таким же позитивным, как этот.

***

Холодным декабрьским утром субботы я впервые за долгое время высыпаюсь. Ощущение непередаваемое. Настроение сразу же пошло в гору как только я посмотрел за окно и понял, что проснулся сам, без кошмаров и будильников, когда на улице уже светло. Добавило баллов ещё то, что за стеклом снова шёл снег, но не в суетливой пурге, а спокойно, как обычно показывают в рождественских фильмах. Белые снежинки неспешно кружили, опускаясь на каждую поверхность снаружи. Так красиво. На губы сама по себе просится улыбка, и вовсе не потому, что совсем скоро рождество, улицы и дома начнут украшать и готовить к празднику, а потому что мы с Энди сегодня идём гулять по Нью-Йорку, который я в кои-то веки решил посмотреть. Если говорить об изменениях, то их не так много. Вес мой скачет туда-сюда, с учёбой всё хорошо, с Чонгуком регулярный созвон в понедельник и отправка еды в мессенджер — всё как всегда. Я всё так же скучаю по нему, в какие-то моменты сильно, в какие-то — нет, в основном, когда чем-то увлечён и могу себя отвлечь. Иногда кажется, что моё пребывание в Америке строится не на обучении, а на счётчике «сколько раз я вспомню Чонгука за день сегодня?», потому что это нет-нет, а происходит, причём очень часто. Подловить себя на этом было случайностью, я просто в какой-то момент подумал: «Интересно, а как бы Чонгук отреагировал на это?», а потом снова, и снова, и снова, к концу дня я задался вопросом: «Это сегодня он так часто фигурировал в мыслях или это постоянно так происходит?». Как оказалось, верным был второй вариант. Но, наверное, грустней всего и тяжелей в этом плане будет в периоды праздников, которые обычно отмечают с родными и близкими. Вспомнить то же затюканное рождество, которое я встречал у Чонгука, а потом недолго жил у него. Я не могу отправиться домой, поскольку это будут ещё не выходные по случаю праздника и окончанию первого семестра, а даже если бы и мог, то не сделал бы этого, поскольку боюсь кормить себя вниманием тех, по кому безумно скучал. Знаю, звучит глупо, но так действительно проще. Если не появлюсь дома на зимних выходных, то и не будет сложностей с тем, чтобы вернуться в другую страну. Ладно, сегодня моё настроение не испортит даже приближение рождества. Мы с Энди встречаемся в час и, одевшись потеплей, отправляемся на исследование большого города. Мы посетили много разных мест, включающих в себя Бруклинский мост и знаменитую улицу Тайм-сквер, сделали кучу фотографий и вечером отправились на поиски места, где можно покушать. В принципе мы не уходим далеко, поскольку среди множества пестрящих вывесок, я заметил подсвеченные буквы своего родного языка и потянул Энди за собой в корейский ресторан. — Вообще, если в Нью-Йорке выпадает снег, люди обычно наводят панику, — говорит он мне, когда мы уже сели и стали выбирать, что бы нам заказать. У меня даже глаза разбегаются, я так давно не ел блюда своей страны, что и не знаю, чего хочу больше. — Что? — поднимаю от меню голову, прослушав слова Энди. — Говорю, люди, живущие в Нью-Йорке, не любят снег, — повторяет он. — Почему? — Он здесь редкое явление, — я продолжаю его слушать, но сам всё равно возвращаюсь к меню. — Если выпадает снег, то сначала, да, это красиво, сказочно, снежки, снеговики и так далее, но до тех пор, пока всё не зайдёт далеко. Часто было такое, что его выпадало слишком много, и это приводило к не самым приятным последствиям: аварии, отмена рабочих дней, перекрытие дорог. Зима будто не любит Нью-Йорк и каждый раз, даруя нам снег, пытается стереть его с Земли. Поэтому, когда в Нью-Йорке снегопад, люди затаиваются на время. — В Корее снег тоже редко когда выпадает, — поднимаю голову. — Но ничего противоестественного не происходит. — Может, вам просто везёт в этом немножко больше, чем нам. — Возможно, — не спорю. — Что посоветуешь? — спрашивает спустя время Энди, тоже погрузившись в меню. — Сам не знаю. Хочется всё и сразу. — Тогда закажи на свой выбор и мне что-нибудь, хорошо? Я доверюсь тебе. — Говоришь так, будто от выбора блюда зависит твоя жизнь, — усмехаюсь, взглянув на него. — А что, разве нет? — вторит мне. — Я слышал, что в Корее много острых блюд, поэтому не знаю, во что ткнуть, чтобы не сжечь себе желудок, — я смеюсь. — Всё не так страшно, как ты думаешь, — пытаюсь его успокоить. Хотя, может, это просто я привык к тому, что дома много острой пищи, и уже не обращаю особо внимания. — Думаю, здесь найдётся то, что придётся тебе по вкусу, — говорю, выискивая среди блюд что-то менее острое. — Не волнуйся, твой желудок будет в порядке. Среди обилия до боли знакомых мне блюд, я нахожу то, что идеально было для Энди — кхальгуксу. Наверное, и себе его тоже закажу. — У тебя красивая улыбка, — говорит друг внезапно, действуя на меня не хуже отрезвляющего хлопка. Я поднимаю немного заторможено голову, опуская уголки губ неосознанно. Напротив сидят и улыбаются мне слишком… нежно. Что я там хотел ему сказать? — А… — недоумённо моргаю, а потом и вовсе опускаю взгляд, проговаривая под нос: — Спасибо. У меня сразу же начинают гореть щёки. От чего? В ресторане разве настолько жарко? А в груди почему ёкнуло? Что происходит? — Добрый вечер, — к нам подходит девушка в рабочей форме — официантка — и улыбается, переводя всё внимание на себя. — Уже выбрали, что хотите заказать? — Сейчас, — отвечаю и ищу на странице меню блюдо, о котором думал чуть меньше минуты назад. После ухода официантки я всё ещё пытаюсь немного прийти в себя. Внезапные слова Энди меня прямо-таки выбили из колеи, отбросив на месяц с лишним назад в день нашего знакомства, когда меня так же ошарашили слова о том, что я красивый. Но ладно, тогда это было, как одна из причин знакомства, а сейчас всё как-то иначе, как-то… по-другому, короче! И ещё эта улыбка… Мне приходилось слышать, что люди в Америке открытые и часто говорят или делают те вещи, на которые у многих не хватило бы смелости, например, те же комплименты, но не думал, что это будет ощущаться так странно. Так… как гром среди ясного неба. Мы возвращаемся в общежитие, едва успев к комендантскому часу. Пришлось бежать со всех ног и даже упасть, поскользнувшись на одном из поворотов и сложившись, как домино. Было неприятно и немного больно, но смеха — намного больше. В итоге мы расходились уже возле моей комнаты, поскольку Энди нужно пройти дальше к лестнице, чтобы попасть на этаж выше, где живёт он. Была, конечно, идея попросить подселить его ко мне, но одному как-то комфортней и привычней, поэтому эта затея отмелась мной так же быстро, как и появилась. — Ну, пока, — говорит Энди с красными от мороза щеками и улыбкой от уха до уха. — Ещё спишемся, — прощаюсь в ответ, поднимаю руку, чтобы дать «пять», как ко мне в один короткий шаг приближаются и обнимают, заставив так и застыть на месте с поднятой ладонью. Энди тёплый несмотря на то, что мы оба с улицы, и объятия у него такие же уютные, как и он сам. Я несмело завожу руки за спину и слабо обнимаю в ответ, после чего от меня отстраняются и уходят вглубь коридора, махая напоследок ладонью с тем же светящимся лицом. Я захожу в комнату в совершенном оцепенении. Что это сейчас было?

***

— Послушай, я с вероятностью в девяносто процентов уверен, что она позовёт тебя в этом году даже несмотря на то, что меня нет дома, — говорю, прижав телефон к уху, пока иду в универ. — И всё же будет странно, если это рождество я проведу не с тобой, а с твоими родителями, потому что ты не хочешь, чтобы я прилетал или наоборот. — Чонгук, я уже объяснял, почему я не хочу этого делать, и, кажется, тогда мои аргументы показались тебе довольно весомыми. А насчёт мамы я так говорю, потому что знаю её. Она Сумин с самого детства пыталась затащить к нам домой, пока не узнала о моей ориентации, думаешь, моего официального парня не пригласит отпраздновать? — Рождество — семейный праздник. — А ещё редко кто в Корее его празднует, но мы не фактами обмениваемся. К тому же, для неё ты уже член семьи. — А для тебя? — И для меня тоже, — пытаюсь сдержать улыбку — не получается. — Тебе это дал понять год отношений? — Иногда и нескольких минут бывает достаточно, чтобы понять, что перед тобой твой человек. Да и не во времени суть, а в том, как его проводят и что из этого выносят, — важно изрекаю, заходя в здание. — Да, ты прав, — говорит Чонгук и зевает. У него сейчас чуть больше девяти часов вечера, он только час назад вернулся с работы и сразу, помывшись, пошёл в кровать, поскольку устал. — Кажется, кого-то утомили беседы со мной всего за… — отрываю телефон, чтобы посмотреть на время, а прислонив обратно к уху, вижу, как ко мне уже несётся на всех парах Энди, у которого было дополнительное занятие с утра, — полчаса. — Это не ты утомил, — оправдывается и снова зевает, подстёгивая и меня сделать то же самое. — А работа. — В любом случае, тебе пора отдыхать, а мне учиться, — Энди в этот момент останавливается возле меня, расстёгивающего зимнюю куртку, а я поднимаю указательный палец, прося тем самым немного подождать. — Уговорил, — а ты не так уж и сопротивлялся, чтобы уговариваться. — Удачи на учёбе. — Спасибо. Спокойной ночи. — А тебе доброе утро, — внезапно говорит Чон, и мы оба смеёмся. Действительно, когда у одного «спокойной ночи», у другого уже во всю «доброе утро». Забавно. Чонгук кладёт трубку первым. Я здороваюсь с Энди и снимаю, наконец, куртку. — Ты говорил с кем-то из дома? — интересуется он. — Ага. Обсуждали рождество и прочую фигню. — Корейский такой… необычный язык, — изрекает друг. — Никогда раньше не слышал его, но звучит прикольно, — я на чужие слова могу только улыбнуться. Приятно, когда восхищаются чем-то, что связано с твоей родиной. — Научишь меня парочке фраз? — Посмотрим, — хмыкаю, отдавая вещи в гардеробную. — Пошли? — оборачиваюсь на Энди, и мы уходим к нужным аудиториям. Сегодня был сокращённый день, после которого нас нежданно-негаданно отправляют на трёхдневные выходные в честь рождества, поэтому уже в час мы с Энди были свободны от занятий и сразу пошли в общежитие, где планировали развалиться на кроватях и посвятить все три дня отдыху. Ну ладно, я собирался. Энди в рождество отправится домой к семье на праздник. — Хм, в интернете пишут, что сейчас в Корее пошёл какой-то закон, запрещающий есть собак, — говорит Энди, лёжа на моей кровати и читая что-то в телефоне, пока я всё-таки решаю сделать всё для универа, чтобы на выходных об этом не думать. Кажется, его правда заинтересовала тема Кореи, и он начал искать информацию о ней в интернете. — Нашёл, что смотреть, — цокаю. — А что? Первое, что приходит на ум, когда говорят слово «Корея», это то, что вы едите собак. — Не все корейцы это делают. А насчёт закона не знаю. Если бы что-то такое было, то, наверное, уже все жители старой закалки на ушах бы стояли. — Тоже верно. Пишут, что потребление собачатины сократилось… — Смени пластинку, — перебиваю. Говорить на подобные темы — не лучшая идея. — Окей… Кто такой Джексон Ванг? — Джексон Ван? — поправляю. — Певец, а что? — Скандал какой-то. Чё-то про отношения. У вас там всё ахренеть как строго с этим, да? — В некотором смысле. — Типа… не лизаться на улице, не признаваться в любви громче шёпота и вообще все целомудренные? — Ну… почти, — в целом, он попал в точку, но всё вроде не доходило до абсурда, поэтому всех это устраивает. — Планируешь возвращаться после учёбы туда? — Конечно, — поворачиваюсь в недоумении, — что за вопрос? — Не знаю, там всё как-то… давит. В том плане, что люди слишком ограничены из-за себя же и не могут жить в кайф. — Почему ты думаешь, что корейцы не живут в кайф? Разве в том, чтобы вести себя вызывающе на улице, кроется этот самый кайф? Мы просто живём по-другому, немного спокойней, но это не значит, что у нас скучная жизнь. — Да ладно, Тэхён, у вас даже однополые браки не легализированы! — негодует Энди. — Это не такая большая проблема для тех, кто действительно любит. То есть, брак — это же по сути всего лишь штамп в паспорте. Во многих странах, где ЛГБТ под запретом, есть те, кто скрывает отношения и живёт при этом припеваючи. Тут уже никакой закон их не остановит. — А ты вообще как к такому относишься? — несмело спрашивает, растягивая слоги. — Я к этому отношусь, — усмехаюсь и отворачиваюсь снова к конспекту, над которым работал с текстовыделителем между пальцев. — И-и-и ты даже не остался бы в Америке просто ради того, чтобы жить с кем-то, не скрываясь? — Не знаю, сложный вопрос, ответ на который зависит от многих факторов. Так сразу не отвечу. — М-м-м, — понятливо мычит Энди и замолкает, а потом говорит: — Слушай, давно хотел спросить. Что за браслет ты всё время носишь? — я машинально опускаю взгляд на левое запястье, где поблёскивает подарок Чонгука. — Я всё думал, что может значить буква Джей, ведь ни в твоём имени, ни в фамилии этой буквы нет. Джей типа джаги? Тебя так дома называют? — Джаги? — снова поворачиваюсь с нахмуренными от непонимания бровями. — Ну, джаги, — повторяет Энди так, будто я должен понять со второго раза, и утыкается в телефон, видимо, смутившись из-за своего неправильного произношения. — Корейское слово, вот передо мной. Значит «любимый». — Чаги? — доходит до меня. — Может, и чаги, — пожимает плечами Энди, а потом придвигается к краю кровати, ближе ко мне, и показывает слово. — Вот оно. — Из тебя был бы ужасный кореец, — усмехаюсь я, видя действительно то слово, о котором подумал. — И нет, Джей — это не чаги. Меня так не называют дома. — А могу я так называть тебя? — робко. Моя рука зависает над исписанным листом, не коснувшись цветным кончиком текстовыделителя текста. Чего, простите? — Извини? — медленно поворачиваюсь к нему и зачем-то отмечаю, что он сидит слишком близко и смотрит так… пронзительно и в то же время неловко. — Ну… чаги. Можно? — А… — что-то мне не нравится во что переходит этот разговор. — Энди, — я опасливо отодвигаюсь немного назад, а на мою ногу ложится чужая рука, не позволяющая этого сделать. — Не уходи. Я что-то сделал не так? — Послушай, — всё-таки отцепляю его ладонь от себя и встаю с места, чтобы быть на почтительном расстоянии. — Ты, ам… — не могу подобрать слов и сформулировать хотя бы одно нормальное предложение у себя в голове. Ритм сердца сбивается, я слышу его стук в ушах, это отвлекает. — У тебя что-то есть ко мне? — спрашиваю прямо. — Э… да. Но я не знал, как поступиться и… не знал, как ты вообще относишься к такому. А сейчас, ну, понимаешь, момент выдался, и я подумал… Почему бы нет? Мне сейчас показалось, что ты, будучи геем, понял все мои намёки и не оттолкнул потому, что всё взаимно… — Намёки? — Ну да, намёки… — Я не… о, боже, — вздыхаю, проводя ладонью по лицу, и начинаю ходить по комнате. Я всё время думал, что странности, которые я начал подмечать за Энди, были простым дружелюбием и разностью менталитетов, а всё оказалось так просто и элементарно. — И как давно? — Наверное, с момента, как увидел тебя, — пожимает плечами Энди. — Сначала ты мне просто понравился, слова о том, что ты красивый, были искренними, а потом всё зашло куда-то дальше. Блять… Я замираю посреди комнаты будучи в абсолютнейшем незнании, что делать. Я ещё не был в ситуации, когда нужно… отшить кого-то, причём сделать это мягко, чтобы не травмировать и не обидеть. Энди не сделал мне ничего плохого, нельзя гнать его взашей. — Видишь ли, Энди… Джей значит не чаги и не какое-то другое слово. Джей — это Чонгук. Мой парень. Из Кореи. Я вижу, как в глазах напротив что-то гаснет со стремительной скоростью. Только что передо мной разбилось сердце, которое притянулось к ложному источнику света. Снова боль, причинённая мной неосознанно. Снова в груди неприятная давка. Снова я разрушил что-то, что не принадлежало мне. — Я не знал, извини, — опускает голову Энди, а потом вдруг поднимает её, воодушевившись. — Но пока ты ещё здесь, — и встаёт с кровати, чтобы приблизиться ко мне в два широких шага. — Мы можем хотя бы попробовать? — Что попробовать? Я не… — Три года, Тэхён, — показывает на пальцах, перебив. — Пожалуйста, — моей ладони касается чужая и мягко подхватывает. — Потом ты вернёшься в Корею и обо всём забудешь. — Нет, — пытаюсь отнять руку, но её сжимают крепче. — Послушай, в этом нет никакого смысла, — хотя бы попробую достучаться до его разума. — Я к тебе совсем ничего не чувствую, при этом встречаюсь с другим человеком. Наши с тобой отношения заранее обречены. Что тебе дадут эти три года, кроме боли, когда придётся расстаться? — А вдруг всё случится раньше, чем через три года? — Я не буду это проверять, — говорю твёрдо и вынимаю-таки руку, смотря прямо в глаза. — И не собираюсь рисковать своими нынешними отношениями ради сомнительной игры в любовь. — Не говори ничего, и Чонгук об этом не узнает. — Ты слышишь, что говоришь? — я начинаю злиться. — Энди, ничего не выйдет. Всё, разговор закрыт. Покинь, пожалуйста мою комнату. — Тэ… — вновь тянется ко мне, но я поднимаю обе руки на уровне своего лица и повторяю. — Дверь справа от тебя. — Пожалуйста… Я срываюсь с места, скорым шагом подхожу к двери и открываю её нараспашку, ожидая, пока мои слова дойдут до своего адресата. Энди топчется на месте с секунд десять, потом всё-таки выходит, смотря при этом неотрывно мне в глаза. Закрыв за ним дверь, я прислоняюсь к ней спиной и протяжно выдыхаю, пытаясь успокоить учащённое сердцебиение, а после медленно скатываюсь вниз, задумчиво смотря вперёд. Я поступил правильно, как и должен был, всё хорошо. Тогда почему вдруг стало так скверно?

***

1000 oceans — tokio hotel

В жизни бывают разные периоды, подразделяющиеся на хорошие и плохие, важные и незначительные, быстро пролетающие или тянущиеся ужасно медленно. Я могу сказать, что в данный момент нахожусь в одном из ужасно длинных, и, пытаясь подобрать подходящее слово, нашёл ему описание в «затмении». Солнце, скрываясь за Луной, когда-нибудь вернётся на небо и покажется, вновь озарив своим светом Землю. Так и у меня. Только моё затмение длится не час и не день, а три года. Наше общение с Энди прекратилось. Причём так же резко, как и началось. Я был в какой-то степени к этому готов, но не думал, что всё будет так скоро. Мы не контактируем друг с другом уже несколько месяцев, за которые я успел обмозговать то, что между нами произошло. Инициатива прекращения общения была не с моей стороны, хотя такие мысли мелькали и у меня в тот злополучный вечер признания. Мне казалось, что оно мало что изменит, разве что внесёт ясность в некоторые моменты, но всё получилось с точностью наоборот. Энди насовсем пропал из моей жизни, кажется, ища в нашем общении только одну цель — вступить в романтические отношения. Он бы добивался, я уверен, но только если бы у меня не было Чонгука, к которому душа стремится каждый миг. Увидев моё отношение к себе, вернее своим чувствам, Энди понял, что это не тот вариант, который нужен, и испарился. Мы видимся только в универе, очень редко и издалека, часто происходит так, что я подолгу смотрю на него, ожидая, пока он обратит внимание, а как только взгляды пересекаются, от меня тут же отворачиваются. Я не хотел его обидеть. Просто сказал всё как есть, расставив определённые границы между нами. Люди постоянно обсасывают тему невзаимной любви со стороны человека, которому отказали в чувствах, которого обидели и отвергли, выставляя его самым бедным и несчастным, но ведь если посмотреть на другую сторону той же монеты, можно обнаружить не менее интересную ситуацию. После нашей ссоры я чувствовал себя просто отвратительно, но не потому что меня пытались переманить в свою сторону, вытянув из стабильных отношений, а потому, что я не могу ответить на чужие чувства взаимностью и тем самым делаю человеку больно. Я после того случая записался к психологу, — что уже помогал мне когда-то принять переезд, — мужчине, к которому меня записывал осенью Чонгук. Мы проработали мою проблему за несколько сеансов, которых мне, как я думаю, хватило, чтобы осознать одну простую вещь: пока я не научусь по-настоящему уважать свои границы и предпочтения, то так и буду страдать из-за того, что не смог кому-то угодить и этим причинил боль. Нужно полюбить себя и перестать делать для других больше, чем делаешь для себя. Чонгук обо всём этом не знает, только о том, что наше общение с Энди закончилось и больше знакомств я не заводил. Мне и не хотелось. Если раньше была какая-то острая потребность в человеке, с которым я мог бы обсудить погоду и расписание на завтра, то сейчас мне было абсолютно всё равно на всех, кроме себя. Иногда в жизни наступает момент, когда ты начинаешь обособляться от людей, перестаёшь видеть потребность в общении или компании, в обычных формальностях, отказываешься от общества как такового, уделяя всё своё время любимому делу или работе, своей жизни. Прогулки с друзьями не доставляют того удовольствия, что и раньше, а к тебе вдруг начинают тянуться с непониманием, почему так, что случилось, ведь ты изменился, перестал испытывать потребность в их компании и, скрывшись от них в своей скромной лачуге, чувствуешь себя абсолютно спокойно. Без людей спокойно. Без людей безопасно. Без людей на душе штиль, а в голове на тысячу проблем меньше. Когда-то ты плачешь и знаешь, что тебя успокоят, помогут и поддержат, но в какой-то момент ты остаёшься один, помогать уже некому, рядом никого нет, и ты помогаешь себе сам. Нужно всего лишь понять, что в жизни нельзя рассчитывать на кого-то, кроме себя. Ты перестал искать в людях защиты и поддержки, поскольку знаешь — никто тебя, кроме себя самого, жалеть не будет. У меня был нервный срыв, в который никого рядом не было, ни Энди, ни мамы, ни Чонгука. Поддержки искать было не у кого, но жизнь от этого не остановилась, дела не тормозились, а давили дедлайном на мозг, побуждая к каким-то действиям. На слёзы уже не было времени. Никому, кроме тебя, они не сдались. Никто не обратит на них внимание, не войдёт в положение, а станет давить ещё больше, потому что никому. нет. дела. до твоих. проблем. У каждого они свои, у всех они есть, это неизменно, и каждый думает только о себе. И я учусь делать так же. Близится конец февраля, а чуть позже — мой день рождения, который впервые придётся праздновать в одиночку. Было бы не столько грустно, если бы не мысль, что Чонгук мог приехать, попроси я об этом. Только с ним я не могу быть эгоистом, коим пытаюсь стать хотя бы немного. Раньше меня пугало это страшное слово, но сейчас я понимаю, что именно эгоизма в какой-то степени мне и не доставало. Я думал, что быть эгоистом ужасно и неправильно, но всё зависит от ситуации. Сейчас я только учусь быть немного жёстче, чем есть (как меня назвал в письме Хосок — сахарная вата, потому что милый и неловкий, одним словом: мягкий). Помимо учёбы я решил заняться собой. Первый шаг на пути к лучшей жизни — полюбить себя. Раньше меня не сильно беспокоил вопрос моего внешнего вида, но после стрессового похудения вопрос о наборе веса стал ребром. Я до сих пор не могу добрать до своей нормы, и недавно задумался о том, чтобы записаться в спортзал и нанять тренера, который помог бы мне с этим, проблема кроется лишь в том, что на это нужны деньги. То, что мне начисляют родители, достаточно для жизни в Америке, но, боюсь, тратить деньги таким образом будет слишком расточительно. Мало ли, мне нужно будет что-то купить срочно-обморочно, а я всё спущу на фитнес. Просить денег у Чонгука тоже не вариант — я так никогда не делаю и делать не буду, поэтому перспектива устроиться на подработку казалась всё более заманчивой. — Зачем? — первое, что спрашивает Чонгук, когда я сообщаю ему об этом, смотря в экран ноутбука с горящей вакансией перед лицом. — Тебе не хватает средств, которые начисляют родители? — Нет, хватает, просто хочется попробовать, новый опыт, все дела, да и деньги никогда лишними не бывают, — листаю сайт заведения, бегло пробегая взглядом по информации, но не читая её — уже изучил до этого, как раз перед звонком Чонгука. — Тэ, первый курс — не лучшее время для подработок. В конце концов, когда ты планируешь отдыхать, если у тебя учёба до трёх часов, а на работу ты собираешься устроиться во вторую смену? Это он ещё не знает, что я собираюсь потом совмещать это с походами в спортзал. — За время обучения я привык к постоянной занятости, — отвечаю ему. — Поэтому сокращение часов отдыха будет не такой большой проблемой. — Напомнить, что ты говорил насчёт причины своего приезда в Америку? Это он имеет в виду слова о друзьях и о том, что я приехал исключительно учиться? — Я помню, но посмотри на это под предлогом того, что я никогда раньше не работал и хочу попробовать, узнать, каково это, получить зарплату и пойти что-то купить за свой счёт, а не твой или родительский. — Хорошо, — соглашается спустя недолгое молчание Чонгук, а я улыбаюсь неосознанно. Он всегда поддерживает меня во всех начинаниях, какими бы бредовыми или импульсивными они ни были. — И куда ты хочешь устроиться? — Недалеко от Тайм-сквера есть корейский ресторан, я посмотрел, там сейчас требуются официанты. Это самая простая и доступная вакансия на данный момент. К тому же, думаю, заведению будет на руку, что в тематическом кафе работает азиат, а не европеец. Как минимум, это будет символично. Чонгук молчит, видимо, обдумывает мои слова. Я не могу его сейчас увидеть, поскольку он едет с работы и не включил видеосвязь — за рулём. — Насколько я понимаю, отговаривать тебя в этой идее бесполезно. — Пока я сам не пойму, что это тяжело и может плохо сказаться на мне, — подтверждаю его мысль. — Да. — Тогда вперёд. Жду впечатлений от первого рабочего дня. А первый день проходит отлично. Работаю я, конечно, не на полную ставку, но того, что получу в конце месяца, хватит на фитнес — уверен, поскольку сразу нашёл тренера, у которого буду заниматься. Я быстро вливаюсь в коллектив ресторана, отрабатываю свою смену до десяти вечера и возвращаюсь в общежитие, чтобы быстро попытаться подготовиться к учебному дню и в полночь лечь спать. Возможно, я перетруждаюсь, но это не сильно ощущается. Совмещать учёбу и работу оказалось проще, чем казалось, но сложно это в том плане, что иногда силы покидали, если, например, был мозговыносящий день в универе. Плюсом моей загруженности было то, что я не успевал думать о проблемах, которые меня беспокоят, и загоняться по этому поводу тоже. С первой же зарплаты я побежал записываться к девушке тренеру, о которой прочитал на одном сайте, и начал посещать занятия спортом, рассчитывая со временем преобразиться. Жизнь завертелась, я только успевал бежать, как белка в колесе, в этой круговерти, и на удивление всё получалось куда лучше, чем я думал. Я постоянно был чем-то занят, и мне это нравилось, даже если выматывало. Так прошла зима, три месяца весны, и вот уже июнь приближается к концу, как и второй семестр, как и первый год моего обучения в финансовой школе, который я закончил, как и хотел, на «отлично», чем сразу похвалился семье и Чонгуку. Я приспособился к жизни в Америке, она уже не казалась такой страшной, как в самом начале, единственное, что время тянулось долго, но и теперь это не проблема — за занятостью не замечаешь, как оно быстро пролетает. Осталось только пережить ещё два года обучения, а потом всё — домой. К родителям, к дому, к Чонгуку.