Бан Чан
Земфира — Знак бесконечности
Иногда возникает ощущение, словно его не существует. Он слишком драгоценный, слишком ясный, слишком хороший для этого мира. И ты корила себя за то, что нарушила самое первое правило, но ничего не могла поделать. Слишком поздно осознала, что Чан стал занимать большую часть мыслей и было уже поздно как-то это остановить. Без его улыбок день казался тусклым, каким-то неосязаемым, блеклым. О его больших успокаивающих объятиях ты мечтала перед сном; призрачное ощущение его за своей спиной, его горячих рук, дарило такое нужное успокоение. Жизнь была такой ужасной. Пока в ней не появился он. Тебе был так дорог его взгляд и так дорог его цвет. Черный. Но не в обычном понимании, как мрак и безысходность — как родное тепло. Как запах его парфюма. Ты так боялась, что можешь не успеть встретить его хотя бы раз в жизни, на мимолетное мгновение. Боялась, потому что он заменял кислород. Изо дня в день ты делала свои дела с мыслями о нем. Не опускала рук, потому что он бы не опустил, он бы добился того, чего хочет. Была добра и не совершала плохих поступков по отношению к другим людям, потому что он бы не одобрил. Он давал необходимую поддержку через экран телефона и слова даже не должны были быть обращены конкретно к тебе. Замороженными пальцами в отсутствии горячей воды ты просто выполняла то, что была должна. И даже когда студеной зимой в доме было настолько холодно и батареи не грели, что ладони едва сжимались, ты все равно продолжала. Он пел так невероятно и от его голоса по телу бежали мурашки. Заторможенными мыслями в отсутствии конечно тебя. Он никак не выходил из головы. Чан стал словно незримым спутником в твоей бесполезной жизни, который удерживал наплаву, не давая уйти ко дну. Это было так глупо. Это было так невыносимо. И самое болезненное было то, что ты никому не могла рассказать об этом, ни с кем было поделиться — друзья сочли бы тебя идиоткой, услышав подобное. Они и так перестали быть достаточно близкими, а после признания могли совсем отдалиться. Жизнь в полном одиночестве равна настоящему аду. Ты ведь ненарочно. Просто совпало. Ты не была виновата в своих чувствах. Но с этим стоило что-то сделать, пока они не остались кровоточащими ранами на и без того измученной душе. Пока они не переросли во что-то, что причиняло бы тебе боль.Земфира — Хочешь?
Ты подняла взгляд на экран. Мокрые от слез реснички липли друг к другу, а ручейки на щеках никак не сохли. Чан с улыбкой увлеченно рассказывал о чем-то, его смех эхом отдавался в мыслях и, слыша его, хотелось плакать еще больше, чем мгновение назад, когда он говорил теплые слова и передавал свои большие теплые объятия. Ты неосознанно громко шмыгаешь носом и оборачиваешься: не разбудила ли? В больничной палате холодно от белоснежных стен, пропитанных болью и запахом лекарств, холодно от постельного белья и больших занавешенных плотными шторами окон. Здесь сердце беспокойно сжимается в груди и дышать тяжело, хочется выйти на свежий воздух, но ты не можешь. Чан слабо ворочается во сне, зрачки нервно дергаются под побледневшими веками. Его кожа стала такой тонкой, что казалось, малейшее прикосновение — и останется след. Под глазами залегли синяки. Кудрявые волосы совсем спутались и корни начали сильно отрастать, проглядывая через идеальный блонд. Одна его рука лежит на одеяле и ты с грустью, разрывающей сердце в клочья, смотришь на повязки на его тонких запястьях. Скоро их придут менять и снова обнажат выступающую косточку и свежие алые порезы, зашитые хирургической нитью. Бан Кристофер Чан совершил свою вторую попытку суицида прошлой ночью после затяжного эпизода депрессии. Ты была готовая сделать все, чтобы он обрел покой. Чтобы его состояние наконец вернулось в норму, чтобы он снова выглядел живым, как на записях старых трансляций, всех, кроме сорок второй. Всех, кроме сорок второй, потому что она была слишком жестокой. Тот день был одним из самых худших. Ты была готова достать ему солнце вместо блеклой лампы на больничной тумбе, Альпы за окном. Что угодно, лишь бы он остался здесь. Сладкие апельсины так и лежали нетронутыми в стеклянной миске на столе. Он почти не ел. Ты рассказывала ему истории перед сном, потому что иначе Чан просто не мог. Он чувствовал себя так плохо, что даже когда закрывал глаза и пытался не думать ни о чем, все слова, оставшиеся навязчивыми мыслями, сказанные кем-то, продолжали всплывать в голове. Он помнил каждое. Он помнил каждую просьбу убить самого себя в комментариях под сорок вторым стримом.Минхо
ooes — ночь
Ли Ноу смотрит на стену перед которой сидит на полу, утыкаясь подбородком в разбитые руки, сложенные на подтянутых к груди коленях. Ему хочется уничтожить все вокруг себя, изорвать и растоптать каждую деталь, которая окружает его. Ярость слегка притупляется болью в костяшках, но продолжает изливаться лавой внутри, невыносимо обжигая внутренности. От напряжение в теле плечи бьет мелкая дрожь. Осколки зеркала разбросаны у перевернутого дивана. Экран телевизора испещрен трещинами и не показывает ничего, кроме синего экрана с белыми полосами. Он старается дышать глубже, потому что гнев больше не на чем вымещать, наблюдает за следами собственной крови на обоях. Он бил стену, когда под руками ничего не осталось. На тех выходных он хотел остаться рядом с тобой подольше, хотя бы до понедельника, еще на немного, но уже пролетели недели и он был один. Только от воспоминания твоего голоса и яда, с которым ты плевалась словами, на лице играют желваки и Минхо сильнее сжимает кулаки. Мысль о том, как он унижался перед тобой в тот момент, вызывает желание удариться головой об пол столько раз, чтобы мозг встал на место и ты исчезла из памяти. Он все знает. Прекрасно. Он знает, что этой ночью твое сердце горит от любви где-то в городе, в постели парня, с которым он когда-то был близок. Как жаль — ему это ни о чем не говорит. Минхо думает лишь о том, где его слезы. Почему они не бегут по охладевшим щекам. Почему боль, которую он испытывает, настолько сильная, что даже от размышлений о том, чтобы заплакать, становится тошно. — Это твоя вина, — шипит Ли, сгибая и разгибая пальцы, заставляя разодранную кожу пульсировать от натяжения на костях. Должно отрезвить. Не помогает. — Я тебя не любил. Все так просто. Он правда не любил ее. Не любил, пока она не стала настолько навязчивой в его жизни. Пока не начала досаждать своей компанией и оказывать свою поддержку в любой идиотской ситуации. Она раздражала его. Ты раздражала. Единственное, чего он не знает — какого черта тебе было нужно от него, если по итогу ты просто ушла.Молчат Дома — Тоска
Минхо не всегда был таким — колким на язык, язвительным и саркастичным парнем, постоянно закатывающим глаза и умевшим ставить на место одним только взглядом. Он был милым и спокойным, но всегда одиноким. Никто не хотел дружить с ним — таким наивным и добрым мальчиком, старостой класса и примерным учеником школы. Его задирали, им пользовались. Тогда он изменился. Теперь его начали опасаться, но друзьями он все равно не обзавелся, как бы сильно не желал этого. Его сторонились вне зависимости от того, как он себя вел. И тогда Ли понял — дело в нем самом. Сейчас, когда школьные годы были далеко позади и он стал профессиональным танцором, хореографом-одиночкой, он все еще оставался покинутым. Тоска разъедала изнутри и он возненавидел ее в себе больше всего остального. Он был бы рад потерять ее и не видел преград. Кроме одной. Когда уйдет — будет слишком хорошо. Ему начало казаться, что она живет своей жизнью внутри него, что она — отдельная личность, с которой ему приходится говорить и бороться ежедневно. Она вытягивала из него все эмоции и желала быть на первом месте, центром его внимания, пока он мечтал избавиться от нее. Он просил ее уйти и выпихивал силой из своей головы, но она всегда была рядом. Она всегда возвращалась. В какой-то момент Минхо перестал спать. Под глазами пролегли синяки от беспокойных ночей, щеки осунулись и кожа побледнела. Он проводил время сидя за столом, на полу или на кровати, говорил с ней часами, в надежде на то, что она насытится. И в одно мгновение осознал, что единственный шанс вытравить ее из себя — лишить тела. Лишить его самого, ведь без него она не сможет существовать самостоятельно. Он понял. Либо он убьет себя — либо она сама. И принял решение. Его последней мыслью, когда холодное дуло пистолета приставила к виску собственная рука, было облегчение. — Почему так хорошо, Тоска? Губы растянулись в усмешке и он посмотрел в зеркало, на свое измученное блеклое отражение.Чанбин
Буерак — На старых сидениях кинотеатра
Чанбин ходит в кинотеатр каждое воскресенье. Если у него не хватает времени — появляется по ночам, уставший, с задеревеневшими мышцами и изнуренным сознанием, но никак не может пропустить это посещение. Он уже и не помнил, с чего все началось. Место посередине, в самом центре зала. Старое сидение трещало каждый раз, когда он ерзал за просмотром очередного фильма, неважно — смотрел он его уже пятый раз или первый. Темно-бордовая обивка в некоторых местах была ободрана, виднелся желтый поролон. Где-то на соседних креслах уже не оттирались масляные пятна от просыпанного попкорна и липкие от сладости пролитой колы. В лучах прожектора за спиной они сидели вдвоем, одни. Со внимательно следил за происходящим на большом экране, на героев, на то, что разворачивалось между ними. Ему было так сложно сидеть рядом с ней спокойно и он часто поджимал губы, отвлекаясь. Тревога внутри была его вечной спутницей. Чанбину подумалось, что именно из-за нее он появлялся здесь, что он просто пытался задобрить ее и дать захватить себя, полностью, пустить корни под кожей. Это была почти медитация. Дверь от порывов сквозняка скрипит в такт его нервами и он трясет ногой, едва ли обращая на это внимание. Он думает о том, что накопилось за неделю, о том, насколько устал и о том, как тяжело. Но больше всего Чанбину печально оттого, что он все еще одинок, не считая своей беспокойной дамы. Конечно, она его никогда не бросит. Прямо сейчас он может чувствовать ее фантомное присутствие на соседнем кресле и всегда покупает два билета вместо одного. Ему правда хочется думать, что когда-то ее заменит реальная девушка, его девушка, с которой он будет проводить время здесь, на старых сидениях кинотеатра, за просмотром фильмов. И она будет погружать голову на его крепкое плечо, пока он приобнимает ее за талию или держит за руку. От одиночества так плохо, что хочется взвыть.Комсомольск — Последнее метро
Он зашел в вагон, сонно потирая глаза. Поздняя ночь, но только сейчас возвращается домой, после долгого и тяжелого рабочего дня, один в опустевшем метро. Парень опускается на свободное место, стягивает большие наушники с головы на шею, останавливает музыку в плейлисте. Здесь невероятно спокойно. На соседнем сидении в углу, далеко от него, лежит забытая кем-то шапка, которую вряд ли когда-нибудь найдет ее владелец. Тусклый свет лампочек подмигивает, когда поезд двигается со станции и начинает едва ощутимо потряхивать, но Чанбину совершенно все равно. Вокруг лишь тоннели с огнями, он едет ниоткуда и в никуда. Только если к самому себе. В повисшей тишине, прерываемой постукиванием колес, он ловит себя на мыслях о молодости. О том, сколько времени уже прошло и о том, что она прошла. Конечно, он все еще достаточно юн, но это были уже не те золотые годы, о которых пишут романы и слагают стихи. Он не поступил. Он не ходил по молодежным вечеринкам. Сезоны пролетели так быстро, что он не успел оглянуться. Все уже давно нашли себя, занимаются любимым делом или учатся, может, работают. А что с ним? Что делает он? Он знает, что занимается музыкой. Но точно ли речь об этом? Он смотрит в черное окно напротив, разглядывает свое бледное расплывчатое отражение. Была ли молодость вообще или он все это время провел за своими делами? Пустой вагон, последнее метро. Он ничего не сделал, никого не любил и никогда не задумывался о том, что вдруг посетило его сейчас. Ничего, никого, никогда. И внезапно он также подумал, что все в порядке. Что он занимался тем, чем считал нужным. Чанбину необязательно было ходить по вечеринкам и упиваться алкоголем, чтобы назвать то время лучшими годами своей молодости. А сейчас он занимается тем, к чему так стремился. Он на пути, который выбрал сам. Со понял, что нисколько не повзрослел и что до сих пор находится в самом прекрасном периоде жизни. Ну конечно. Он счастлив и окружен самыми близкими, он созидает, он наслаждается. Да, это не дурацкие подростковые посиделки, но он так же время от времени выпивает с парнями в общаге. И это даже лучше. Он мягко, едва заметно улыбнулся самому себе, силуэту напротив. Он едет навстречу к самому себе. Все хорошо.Джисон
телеэкран — Тысяча дешевых зажигалок
Ему кажется, что ваша встреча была не более, чем злая случайность, чем глупое совпадение. Ему кажется, вы не должны были встречаться, не должны были пересекаться друг с другом из семи миллиардов людей на этой несчастной планете. Ему кажется — лучше бы вы просто никогда не встречались. Хан помнит, как случайно встретил тебя на пустыре за чертовыми гаражами, через которые он никогда не ходил по пути домой; помнит твое черное короткое платье и содранные колени, твои приторные духи и пьяную улыбку на бордовых губах. Он все еще не забыл запах шампуня от твоих волос, который почти до конца выветрился от прохладного ветра. Он не хотел соглашаться на твое глупое предложение прогуляться поздней ночью, потому что вы были незнакомцами и Джисон даже не знал твоего имени, но почему-то все равно ответил «да». Он не жалел о том, что не оставил тебя одну в таком состоянии в тот день. Но он жалеет о том, что связался с тобой после. И о том, как с трепетом ждал каждой встречи, глупо улыбаясь переписке в своем телефоне, когда приходило твое новое сообщение. Он жалеет о том, что ты подняла его до небес и сделала самым счастливым парнем на свете, а потом с силой впечатала в землю. Ему кажется — все лопнуло, как тысяча дешевых зажигалок. Как воздушный шарик. Все, что было между вами — самые отвратительные воспоминания в его голове и теперь, хотя все закончилось уже давно, он все еще хватается за собственные волосы по вечерам, оттягивая их, в попытках вытянуть все эти мысли о тебе. Он так ненавидит тебя, что желает забыть, желает забыть тебя больше всего на свете. — Хватит, — хрипит Хан, прикусывая губу. Челка падает на глаза, а одинокая соленая капля скатывается по щеке и падает в тетрадь с его лирикой. Твой образ все еще прямо перед ним, четкий. Он видит складки и кружева платья, такого тонкого, но ты совсем не мерзнешь от выпитого алкоголя. Он видит красные царапины на твоих коленях, высохшие капли крови, так и не стекшие вниз по ногам. Бутылку чего-то, вроде белого сухого вина, которую ты держишь в одной руке за горлышко. Твои потрескавшиеся губы и едва заметные ямочки на щеках. И ты молчишь, смотря на него. В глазах отражается все, что скрывается внутри. В глазах, которые он проклинает до сих пор, перекрывая чувства, бушующие внутри. Он больше ни за что не признается себе в том, что любит кого-то. Что любит тебя. Лучше удавиться.KENTUKKI — Замигает свет
Хан винил себя в том, что посмел влюбиться в лучшую подругу с раннего детства. Вы росли вместе с пеленок и были соседями, вместе разгоняли хулиганов в песочнице и делили игрушки и сладости, иногда даже новогодние подарки, прикрывали друг друга, вместе пошли в первый класс, делали уроки. Вам даже начало казаться, что вы близнецы, которых разлучили в роддоме, потому что слишком во многом были похожи и слишком часто делали все одинаково. В младшей школе ребята шутили, что вы жених и невеста, но тогда было все равно. В средней эти высмеивания одноклассников начали нервировать и ты очень раздражалась, пытаясь доказать им что-то, пока Джисон лишь тяжело вздыхал и устало наблюдал за тобой за своей партой, подперев щеку кулаком. Ты казалась ему такой невероятной и он не сразу понял, что крепкая дружба для него переросла во влюбленность. Он вступался за тебя в случае чего и никогда не давал в обиду. В старшей школе подшучивания стали смущать. Ты не понимала, как вообще можно говорить подобное о вас, вы ведь лучшие друзья! Почти брат с сестрой! Между вами не может быть никаких чувств, это неправильно, к тому же ты совсем не видела в нем парня. В романтическом плане. Хан разрушил долгую дружбу, когда вы стояли в закоулке, напротив друг друга, каждый у противоположной стены. В то время что-то уже было не так, ты кожей ощущала недомолвки между вами и быстро вырастающую стену. — Ты мне нравишься, — он держал руки за спиной. Поджал губы в тонкую плотную полосу и опустил взгляд в землю. Джисон так долго думал обо всем, мысли не давали спокойно заниматься учебой и музыкой, сердце изнывало от рвения к тебе, к девушке, которую он так сильно полюбил. Он думал, что когда скажет это, тяжелый камень наконец упадет с души и дышать станет легче, но он лишь стал больше. Ты не ответила. Ты сбежала и не хотела больше говорить с ним. Он считал каждый день с того разговора и они стремительно превращались в недели. Хан перестал нормально спать. То ли ночная паранойя рубила с ног, то ли твой безупречный вид оставлял ожог. Он смотрел на тебя на занятиях, потому что сидел позади, и никак не мог оторвать глаз. Хотел вернуться назад и ничего тебе не рассказывать, закрыть чувства на амбарный замок. Хан Джисон ведь такой сильный. Куда полетел без крыльев? Каждый день поздно вечером он выходил на балкон. Холодный ветер путался в его каштановых волосах, на улице зажигались желтые фонари, а на небе мерцали первые звезды. Он мог стоять так долго, совсем не замерзая в своих больших футболках. Он ждал, надеялся, что случится чудо и ты появишься в окне напротив. Но тебя не было. А он так и не обрел свой покой. Риск — намекает «нет». Намекает — нет виноватых.Чонин
Комсомольск — Черные очки
Он повзрослел, но так и остался ребенком в душе. Чонин сам за собой не замечал, как его завораживали настольные игры в компании друзей, цветастые мелки, которые он случайно нашел, разбирая свои старые вещи. Ему слишком нравилось рисовать ими на асфальте разные фигурки, хоть он не был каким-то хорошим художником. Они всегда выходили кривыми, но такими же, как сам Йени — яркими и солнечными. Он не жалел цвета как в своих глупых каракулях, так и в жизни. Ему невероятно нравились карусели с лошадками, сахарные облака ваты на палочке и фокусы. Он часто останавливался в отделах с игрушками во время походов в магазин, потому они приятно удивляли его — когда он был совсем маленьким еще не придумали столько всего интересного. Чонин любил мастерить поделки своими руками, особенно, когда сидел с детьми. Эти маленькие светлые создания казались ему самыми милейшими на всем белом свете и он все еще мечтал стать учителем младших классов, чтобы помогать им и видеть, как они развиваются и растут. Он радовался мелочам: хорошей погоде и радуге после дождя, отражениям в лужах, полевым цветам и ягодкам с куста, тому, что он хорошо потрудился и день не прошел за зря, просмотрам хороших фильмов и мультиков под одеялом в одиночестве или с кем-то, картинкам из паззлов, морю в ясный летний день и любимому вкусу мороженого, прогулкам и бродячим котам, которых гладил и кормил, печеньям с предсказаниями. Кому-то Чонин мог показаться глупым и беспечным, витающим в облаках, но на самом деле он просто ценил жизнь. В очках, в идиотской одежде, он любил любоваться абсолютной темнотой на какой-нибудь мостовой, вздыхая свежий ночной воздух полной грудью. За темными стеклами редкие прохожие никак не могли разглядеть шальные огоньки в лисьих глазках. И в мире черного солнца, потухших глаз и уставших мудаков он сам многим освещал путь своими улыбками и все еще пытался найти действительно хороших людей. Он верил в то, что они где-то есть, что они существуют. Возможно это было детской наивностью, но он был искренен. И Ян Чонин искренне желал, когда смотрел на окружающих — пусть огонь горит навечно в их молодых сердцах.Буерак — Там, где ты
Это была случайная встреча. Вы познакомились в парке — твой пес сорвался с поводка, а незнакомый милый парень в очках без стекол, пальто и дурацкой черной кепи, любезно поймал его. Он выглядел невероятно, немного странно, но по-осеннему тепло и, когда он широко улыбнулся, твое сердце забилось чаще. В ушках эхом раздался шорох опавших рыжих листьев, когда он подходил ближе, и шея покрылась пунцовыми пятнами, так что ты прокашлялась в кулак, неловко поблагодарив. На следующий день он был в том же месте. Вы не обменялись телефонами, он не приглашал на чашку кофе, поэтому вы точно не должны были пересечься здесь снова. Ты было собиралась развернуться и пойти в другую сторону, но он заметил и помахал рукой, поднимаясь со скамьи. Ты, честно, не знала, почему изо дня в день он был тут и не обратила внимания, как его присутствие на прежнем месте, у небольшого пруда, разливалось радостью внутри. Он стал каким-то близким и без него было бы как-то не по себе. В какой-то момент вы все же познакомились, а позже начали часто проводить время вместе все в том же парке. С Чонином было по-родному уютно. Он много болтал и вечно одаривал тебя лучезарной улыбкой или стрелял своими глазками с острыми уголками. Что было еще важнее — вы были почти полными противоположностями, но это не помешало найти общий язык. В какой-то момент ты пропала. Ян не знал, что случилось и был очень удивлен, потому что раньше этого не случалось. Близилась зима. Он подумал, что ты могла заболеть, но у него не было номера, чтобы написать или позвонить, и он не знал, где мог его найти. Пролетела неделя. Ты так и не пришла, хотя он ждал тебя часами, с грустью созерцая случайных прохожих, гладь пруда перед собой и пейзаж, постепенно сменяющийся на зимний сезон: деревья стояли нагие до последнего опавшего листа, тучи нависали над Сеулом и похолодевшие порывы ветра все сильнее раскачивали тонкие ветви. «Там, где ты, мне не найти тебя» — написал он текст поста и выложил его на свою страницу в соцсети. Продолжил: «Там, где ты, осень все забрала.» Последнее он с тяжелым вздохом стер и запрокинул голову на спинку скамьи, убирая телефон обратно в карман. Пальцы мерзли, но это волновало его в последнюю очередь. Он не знал, как настроить себя, что его душа не искала твою. Вы не стали лучшими друзьями или соулмейтами, просто случайные собеседники, знакомые, но ему все равно было больно потерять все дороги к тебе. Чонин скучал.Хенджин
Fleur — Будь моим смыслом
Он так долго искал свою музу. Хенджин был истощен, каждая написанная им работа выглядела неправильно. Не так, как надо. Часы, проведенные за картиной, были потрачены в пустую и, злясь на самого себя, он мог лишь разорвать холст или скомкать очередной листок из альбома, отбрасывая его от себя, словно ошпарившись. Он чувствовал себя слишком опустошенно. Все вдохновение будто вытянули из него и по ощущениям это было схоже с обескровлением. Хван Хенджин стал резной бутылью из прозрачного отливающего стекла, в которой ничего не плескалось. У него было все, все, кроме смысла, в котором он нуждался больше всего остального. Смысла жизни, смысла в своих картинах. Все исчезло и кислород перекрыли. Желтые ящерицы, розовые змеи, безумные облака, в них поющие сирены. Музыка и стихи, дождь, как шорох страниц. Пение птиц. Он рисовал даже глупости, в надежде, что это способно вернуть ему потерянное чувство. Обессиленные исхудавшие пальцы продолжали держать кисть несмотря ни на что, даже когда он голодал днями или не ложился спать. Мир обрел краски в один миг, в самый неожиданный для него момент. Хенджин съежился на табурете в попытках запечатлять весенний пейзаж в парке, расцветающие на деревьях цветы, сорванные ветром тоненькие медленно осыпающиеся на землю лепестки и одинокую скамью, на которую так удачно упали солнечные лучи сквозь призмы кроны. Он поджал губы от осознания, что у него не получается даже это. Снова. Будто он стал инвалидом. Или и вовсе никогда не изображал ничего прекрасного и это все было не более, чем сон. Ты появилась внезапно. Склонилась над его плечом, заинтересованно разглядывая мазки и дрожащие тонкие руки. Хван вздрогнул, оборачиваясь, и удивленно вгляделся в твои глаза. Ему показалось, что Вселенная схлопнулась, что его сердце перестало стучать в груди, а время больше не шло. Все черно-белое перед его глазами в миг стало цветным. Незнакомые, но такие родные черты лица и завораживающие глаза с темными крапинками на болотных радужках, выглядящих, как целые планеты. Небо над головами начало темнеть, грозовая туча неторопливо плыла в их сторону. Но Хенджину подумалось, что целое небо в его руках, на холсте и в мягких слегка спутанных волосах. Ему невыносимо захотелось творить и посвятить, нет, назвать произведения в твою честь, хоть он и не знал имени. Это было такой мелочью по сравнению со всем, что ему пришлось пережить, по сравнению с его скитаниями по собственным сомнениям и страхам. Он хотел просить. Он хотел умолять, чтобы ты была его смыслом. Хотел лепетать о том, что вы одни на целой земле, в самом центре его картин. Целый мир придуман, целый мир придуманных истин вокруг. И он нуждался в твоем тепле, как ни в чем и никогда. Желал стать смыслом для тебя в ответ.Валентин Стрыкало — Кладбище самолетов
Он чувствовал, как собственная жизнь вытекает у него между пальцев, как морской песок, который зачерпнул в обе ладони. Хенджину начало казаться, что он проживает бесполезную жизнь. Мальчик был одинок, ни друзей, ни каких-то особых интересов. Ему нравилось слушать музыку, сидя на берегу, поджав колени к груди, молчаливо наблюдать за красно-оранжевым закатом с розовыми облаками и ленивыми перекатами волн. Это успокаивало. И это был самый красивый вид, который только возможно придумать. Осень так быстро проходит и слишком долго тянутся зимы. Ветер и снег словно съедали его, поглощали все чувства, питались его подростковой растерянностью. А ему хотелось просто улететь куда угодно, быть может, подальше отсюда. Главное летать. Как свободные птицы над морем. Как перышко. Как бумажный самолет из тетрадного листка в клетку с алыми полосами полей. Вспоминать обо всем. Ему хотелось уехать. Этот город был как раз одним из тех, что хочешь быстрей покинуть. Хвану было здесь так одиноко и тоскливо. Он чувствовал себя не в своей тарелке. И лишь во сне он мог рассекать небо над ледяной пустыней, путешествовать, не зависимый ни от чего, без якорей где-либо. Но Хенджин знал, что он самый обычный парень. И считал, что никогда не станет частью больших историй. И пусть… Ему это не нужно. Только бы иметь крылья, возможность взмыть в воздух, прямо сейчас, когда он в очередной раз одинокой тенью сидит на песке, а Солнце тонет в море. Может вся эта несчастная жизнь — всего лишь кошмарный сон? Тогда он обязательно скоро проснется.Феликс
Монеточка — Последняя дискотека
Сколько себя помнил, Феликс всегда был слишком добрым. Родители называли — Солнце. Друзья говорили — Лучик. Веснушки на его лице больше напоминали россыпь ярких звездочек, а в глазах плескалась нежность. На розовых губах блестела гигиеническая помада с ароматом вишни. Он любил жизнь и любил людей. И когда хулиганы избивали его за школой, он лишь продолжал помогать им позже, если что-то попросят. И если его обманывали одноклассники, он все равно одалживал канцелярию или давал списывать, ясно улыбаясь. Ли Ёнбок просто думал — у всех есть причины на свои поступки. В этом нет ничего страшного. Если им так станет легче — пусть изобьют, растопчут его и изорвут на куски, как белоснежный лит бумаги. Ему не больно. Он их не винит. В тот день был выпускной вечер. Он ждал этого больше всего на свете, больше Рождества и подарков в цветастой упаковочной бумаге, больше своего Дня Рождения и сюрпризов от родных. Он надел свой лучший костюм и алую рубашку. Выглядел с иголочки, слегка завил блондинистые волосы и выбрал любимые серьги. Мама тоже была рада. — Ну вот, ты наконец-то повзрослеешь, Солнышко. Ликс лучезарно улыбнулся ей, а про себя подумал: «Не сегодня.» В душном школьном зале танцевали в ритме диско, огни прожекторов падали на толпу, на украшения на стенах и просачивались на столы с алкогольными напитками, замаскированными под газировку и соки. Все кружилось перед глазами, а он улыбался, такой счастливый, каким не был никогда. Эта была последняя дискотека, но самая лучшая в его жизни. В животе поломанными крылышками затрепетали бабочки. И в темноте никто не заметил узоров кровавых ссадин, ран, выпускной ленты в багровых пятнах и всего самого красного на нем. Он подумал: «Как здорово.» Вокруг ребята веселятся и чувствуют свободу от всего, что тяготило здесь, от уроков и дополнительных занятий, от учителей и надоедливого окружения, от издевательств и глупых подростковых проблем. Ёнбок тоже чувствовал себя свободным и это было лучшим из того, что он когда-либо испытывал.алёна швец. — Портвейн
Он хотел, чтобы заметили его самого, а не только его безотказность. Он хотел, чтобы им перестали пользоваться и унижать. Он хотел измениться. Ликс не знал, как это сделать и провел много времени, гуляя по ночным улицам города, по переулкам и дворам незнакомых районов, лишь бы не возвращаться домой и не выслушивать очередные вопросы о синяках на предплечьях и порванной школьной форме. И в какой-то момент Ли Ёнбок попал в плохую компанию. Эти незнакомцы разглядели в нем что-то, что показалось им отличным поводом принять избитого жизнью мальчика под свое крыло. Он бросил школу, разорвал тетрадки и сжег истоптанный портфель вместе со всем содержимым, с учебниками и пеналом, с документами на поступление и табелем с хорошими оценками, которые ему выдала администрация. Новые друзья дали ему попробовать покурить сигареты. Ликс закашлялся и они рассмеялись, но подсказали, как правильно это делать. Они же налили ему портвейн и наблюдали, как он почти давился алкоголем, неприятно обжигающим горло и желудок. Он перестал слушать родителей и сестер, редко бывал дома и в основном заходил только чтобы забрать вещи или поспать пару часов. Он перекрасил волосы в яркие цвета, сначала в розовый, потом в фиолетовый, в синий. Ходил по вечеринкам в попытках насладиться юностью без преград и всячески заталкивал поглубже чувство, что ему на самом деле не нравится эта новая жизнь. Кроссовки в пыли, встречал закаты на крыше. Если мертвый внутри, то почему так громко дышит? Феликс уничтожил себя, ту тошнотворно-хорошую личность милого парня, ученика престижной гимназии. Человек, с которым он близко сдружился сказал одну вещь и оказался чертовски прав. — Мы с тобою ошибки, нас уже не исправить.Сынмин
Дурной вкус — Светомузыка
Ему нравилось вот так лежать на кровати в своей комнате и смотреть в потолок, слушая любимую музыку. По ночам он включал светодиодный диско шар, который приобрел случайно, на какой-то барахолке, и наблюдал за переливающими огоньками, думая ни о чем и в то же время обо всем сразу. Это так расслабляло. Сынмин отчетливо ощущал легкость в своем теле, то, как он растворяется в одеяле и песнях, как становится невесомым. Он казался многим черствым и угрюмым, но в своей комнате Ким был таким спокойным и безмятежным, любил поговорить на какие-то далеки темы и его голос становился едва слышимым, ласковым. Он мог пролежать так до самого утра и когда за окном начинало светать, первые лучи пробивались сквозь отодвинутые в сторону плотные шторы, был бодрым и нисколько не уставшим. Вращается мир на потолке. Сынмин размышлял о том, как трудно найти себя в этой жизни, как тяжело проходить тернистый путь к тому, чего искренне желаешь. И о том, как все-таки страшно в темноте, в одиночестве. Однажды он захотел показать тебе то, что было для него так важно, наглядно. Вы легли на кровать вместе, музыка, включенная им, напоминала пух или переливы солнечных зайчиков на стеклышках. Такая ненавязчивая, но приятная и родная. Наедине с тобой было даже лучше. Он ощущал тебя на другом уровне, не так, как обычно ощущаются близкие люди рядом. И в какой-то момент ему стало страшно от этого нового чувства. Поговори со мной. Говори со мной. Он нуждался в том, чтобы ты как-то обозначила свое присутствие, чтобы он точно знал, что ты здесь. Минни не знал, что это, но тревога и беспокойство начали топить его в этом одеяле и заигравшей песне. Захотелось убежать. Убеги со мной. Улети со мной. Он пытался приподняться, но собственное тело задеревенело и не поддавалось его воле. Старался дышать глубоко, но паника все равно накатывала и вдруг сдавила грудь. Ему начало казаться, что вас нужно спасти, но он не может сделать этого. От чего? Что такое? Ты оказалась рядом, нависла над ошарашенным парнем, беря его в лицо в свои руки. Сынмин не помнил, что ты говорила ему, но помнил тепло твой маленьких ладоней на своей коже и как постепенно он вернулся в реальность. Как ему стала легче.Буерак — Свидание в трамвае
Зимний вечер, наполненный тишиной, огнями фонарей и холодным ветром, студящим щеки, заставляя их и нос краснеть; подушечки длинных тонких пальцев покалывает от мороза. Маленькие резные снежинки, медленно падающие с неба, оседают на темных волосах, плечах, до последнего хватаются за жизнь и не тают, пока он не заходит в подъехавший транспорт. На душе странная легкость, умиротворение и необъяснимое чувство родства, а внутри душно, батареи шпарят и желтый свет слепит. Он останавливается, не садясь на сидение, берется голой рукой, без перчатки, за поручень, сжимая его замерзшими алыми пальцами. Здесь слишком светло, город за окном едва ли можно разглядеть из-за собственного отражения на холодном стекле. Он лишь мельком оглядывает других пассажиров и места, но замирает, встретившись с тобой взглядом. Вы незнакомцы друг для друга, случайные люди в случайном трамвае, которые расстанутся и забудут об этой встрече, как только кто-то первым выйдет обратно под снегопад, сойдет с соединившейся ветки судьбы. Но сейчас, в этом мгновении, ты кажешься ему невероятно красивой и загадочной, словно героиня какого-то кинофильма. Двери скрипят, ходят ходуном от движения по рельсам, кондуктор подходит к нему, отвлекая на оплату проездного и когда он расправляется с этим, поворачиваясь обратно к тебе, ты уже смотришь в окно, за проносящимися мимо панельными домами и бледными белыми огоньками-лампочками. Машины мелькают по усыпанным снежным покрывалом дорогам, звезд на темном небе не разглядеть из-за таких же темных туч. Он задерживается лишь на миг, чтобы взглянуть на тебя еще раз, на прощание, пока трамвай неумолимо быстро приближается к нужной остановке. Он бы хотел остаться здесь еще на секунду, на мгновение, чтобы еще помолчать, разглядывая то, как красиво обрамляют лицо твои волосы, как на твоем шарфе блестят растаявшие снежинки, превратившись в капли, и как ты смотришь на него в ответ. И вам обоим совершенно не нужны слова.