«Некоторые не могут убить человека. Сначала им необходимо лишить его человеческого облика.» Станислав Ежи Лец
***
— Не хочешь поведать ещё одну историю? — спрашивает следак. На столе лежит очередная папка, и я уже догадываюсь, что мусора времени зря не теряли и нарыли очередной давний подвиг, который теперь собираются приштопать к моему послужному списку. Всё, что им нужно — признательные показания. И я непременно их дам. Конечно, если это реально моя заслуга. Чужого мне не надо, а от своего я не стану отказываться. Одним трупом больше, одним меньше, — без разницы, когда пожизненное уже гарантировано. Я не сотрудничаю со следствием. Я всего лишь делюсь с ними своими маленькими секретами, которые больше нет смысла скрывать. А реакции следака, всяких экспертов и даже оперов на мои истории порой очень забавляют. Я в центре внимания, и они меня слушают. Мысленно подвергают всем возможным пыткам, и всё равно продолжают слушать с презрением и отвращением. Но чаще всего с каменными лицами. Я знаю, как они все меня ненавидят, как стараются справиться с нестерпимым желанием отхуячить до потери памяти, пристрелить на месте, закрыть в карцер на неопределённый срок, пока я там не сдохну от холода. Но сейчас мы со следаком снова остаёмся вдвоём в кабинете. Походу, он предпочитает проводить со мной время наедине, в почти интимной обстановке, в прокуренном насквозь кабинете с выкрашенными в грязно-синий цвет стенами. Я опускаю глаза, стараясь не показывать насмешливую улыбку. — Какую? — спрашиваю я. — У меня их много. — Ночной клуб «Комсомолец». Двадцатое сентября пятнадцатого года. — говорит следователь. — Твоя работа? Он вытряхивает сигарету из пачки, закуривает, добавляя дыма в наглухо прокуренное помещение. Конечно, я помню. Только не сам тот сраный клуб и не год, и тем более, не дату, а то, что произошло за ним, прямо за мусорными баками. Но как менты догадались, что я причастен к этому, — не совсем понимаю. — А с чего вы решили, что это моё? — спрашиваю я. — Там же почерк другой. Я не собираюсь орать, что это не я, что типа вообще не знаю, о чём он говорит. Мне всего лишь интересно, как они смогли прихерачить этот эпизод к остальным. — А откуда ты знаешь, какой там почерк? Я ведь даже не сказал, кто жертва. — следак смотрит на меня с довольной ухмылкой. Думает, что подловил на совершенно тупом вопросе. — Ну, потому что вы правы, — отвечаю я. — Это я постарался. Могу рассказать всё в деталях. Хотите? Такие разгоны над мусорами обычно не приводят ни к чему хорошему, но сегодня следак в явно приподнятом настроении. Походу, жена с утра подмахнула. — Очень хочу, — он фальшиво улыбается, скаля зубы, и открывает папку. — Я просто проходил поблизости. Люблю гулять ночью по городу. Это же не запрещено? — спрашиваю я и копирую его улыбку. — Нет, конечно, — следак отрицательно качает головой всё с тем же «дружелюбным» выражением лица. — Ты продолжай, не отвлекайся. — Подошёл к клубу, там музыка играла. Я остановился неподалёку от входа, решил узнать, - чисто ради интереса, - какое говно слушают в таких местах, потому что сам подобные мероприятия не посещаю. Только долго я не продержался и уже собирался уходить, но в этот момент двери распахнулись, и на крыльцо вывалилась какая-то девка. Её, походу, охранник вытолкнул. Она вскочила, начала орать, пыталась обратно прорваться, на охранника кидалась. Короче, он один хрен не пустил эту дуру и дверь закрыл. В памяти сама собой рисуется картина моих последующих действий, и я, будто вернувшись в то самое время и на то место, забываю, что сижу сейчас в кабинете на допросе. Я просто говорю то, что вижу, — то, что показывает мне память. Она ломилась в двери, истерила, угрожала, вопила, что этому мудаку пиздец. Но, убедившись, что все её старания бесполезны, отошла от входа и уселась на скамейку. Я просто не мог пройти мимо. Она достала телефон, позвонила кому-то. Но, походу, не дозвонилась и швырнула свою фагу на асфальт. Педаль разлетелась от удара, а эта невменяемая, сообразив, что сделала, закрыла лицо руками и завыла так, будто кто-то умер. Она не заметила, как я подошёл. — Не пускают? — я присаживаюсь рядом, но соблюдаю дистанцию. Она вздрагивает, смотрит на меня покрасневшими, опухшими от слёз, глазами. Тушь потекла, оставив на щеках чёрные полосы. — Нет, — всхлипывая, говорит она. — Всегда пускали, а в этот раз какой-то урод попался. Доебался, чтобы паспорт показала. Раньше никогда не спрашивали. — И чем ему твой паспорт не понравился? — я делаю вид, что мне это пиздец, как интересно. — Тем, что у меня, блять, его нет, — возмущённо заявляет она. — И типа он не может меня пропустить, потому что не уверен, что мне есть восемнадцать. Походу, это не единственная причина, по которой ей зарубили вход. Девка бухая, почти в сопли. Я понял это по резкому запаху перегара и по заплетающемуся языку. — А тебе есть восемнадцать? — спрашиваю я. — Почти. Через полгода исполнится, — она стирает с лица подтёки от туши. — Этот мудень из фейс-контроля ни у кого не спрашивал документы. Всех пропустил, а меня тормознул. Она откидывает назад растрёпанные вьющиеся волосы, поправляет сползший на плечо глубокий вырез блестящего платья. — Чтоб ты подавился своими паспортами, урод! — вопит она, повернувшись лицом ко входу в клуб. Она шарит вокруг скамейки пьяным взглядом. Под скамейкой валяется пустая пивная бутылка. Эта дура наклоняется, едва не падая на асфальт, поднимает бутылку и криво швыряет ту в сторону клуба. Естественно, бутылка не долетает до цели и со звоном разбивается вдребезги о ступени крыльца. — Может, он тебя не только из-за паспорта не пропустил, — говорю я, глядя на её ободранную коленку. Походу, разбила, когда охранник вытолкнул за дверь. — А чё со мной не так? — она моментально переключает свою агрессию на меня. — Я же, блять, нормально выгляжу. Конечно, ты — блядь. И для бляди выглядишь нормально. Сама созналась, даже спрашивать не пришлось. — думаю я. — Ты же в говно бухая, — я наиграно улыбаюсь. — На хер ему надо пропускать в клуб насиняченную бабу. — Какая разница? Я чё, не имею право расслабиться? Или ты собрался мне нотации читать? — раздражённо спрашивает она. — Вовсе нет, — говорю я, глядя ей в глаза. — Просто я бы мог тебе помочь, если ты так туда рвёшься. Эта шваль резко затыкается и с недоумением смотрит на меня. — Я одно время здесь работал и мог бы договориться, чтобы тебя пропустили, — поясняю я и с садистским удовольствием осознаю, что приманка сработала. — Но ты же знаешь, что за всё надо платить. И просто так никто ничего не будет делать. — И сколько стоит мой пропуск? — спрашивает она, не сводя с меня пьяный взгляд. — Сначала я задам тебе один вопрос, а потом уже определимся в цене, — говорю я, наблюдая, как она, закинув ногу на ногу, заманчиво улыбается. — Какой? Быстро сообразила, как вести себя в этой ситуации. По любому уже не в первый раз сталкивается с подобным предложением и знает, какие бывают расценки. — Для чего тебе всё это нужно? — спрашиваю я, продолжая смотреть ей в глаза. — На хер ты таскаешься по клубам, бухаешь, одеваешься как проблядь? Разве у тебя нет нормальных увлечений? — Ты чё, тупой? Где мне ещё тусить? — она кокетливо смеётся. — Это самый дешёвый клуб поблизости, - и потанцевать можно, и бухнуть на халяву, если угостят, и познакомиться с кем-нибудь. Это и есть мои увлечения. Конечно, для того, чтобы познакомиться, нужно обязательно вырядиться, как блядина. И платье, едва прикрывающее жопу, явно этому способствует, а заодно сходу выдаёт отсутствие мозгов. — Так какие расценки? — спрашивает она, расслабленно откидывается на спинку скамейки, как бы невзначай выставляя напоказ выглядывающую из глубокого декольте грудь. Я подсаживаюсь к ней поближе, закидываю руку за спинку, сократив между нами расстояние. — Если отсосёшь, я сделаю всё в лучшем виде, — полушёпотом говорю я. — И больше до тебя никто не доебётся. Никогда. Моё предложение её вообще никак не смутило. Она поднимается, проводит ладонью по заднице, поправляет прилипший к жопе подол платья. — Тут есть одно место, — улыбается она. Мы сворачиваем за клуб. Там стоят мусорные баки, огороженные металлической сеткой. Рядом — бетонный забор. Тут почти темно, — только свет далёких фонарей с улицы украдкой просачивается в этот укромный угол, а музыка из клуба даже здесь гремит так, что никто не услышит криков. Она заходит за баки. Я иду следом. Тут относительно чисто. Между сеткой и забором — сваленные в кучу картонные коробки, походу из-под бухла, которое привозят в клуб. Шмара, пошатываясь, опирается спиной о забор и, бросив одну из коробок на асфальт, наступает на неё, пытается примять. Подготавливает себе место, чтобы занять удобную позу, потому что сидеть на корточках в перекрытом состоянии по любому не сможет. Я жду. По привычке оглядываюсь по сторонам. Она встаёт на колени на растоптанную коробку и выжидающе смотрит на меня. Улыбается пьяно и развратно. Я подхожу ближе и останавливаюсь. Она тянется к моему ремню. — Не трогай. Я сам, — говорю я, успевая её опередить. Она пошло покусывает губы. Старается, чтобы мне понравилось. Думает, что на меня как-то подействуют её тупые уловки. Но вместо возбуждения я всё сильнее испытываю отвращение и неудержимое желание убить. Я неспешно расстёгиваю пряжку ремня, специально тяну время. — Знаешь, я тебе соврал, — говорю я. — У меня немного другие расценки. Но я обещал, что до тебя больше никто никогда не доебётся, и это своё обещание я сдержу. Наверное, она даже не успела понять смысл сказанного. Удар в голову с ноги откидывает её к забору, и она впечатывается лицом в бетонную плиту. В темноте брызги крови кажутся чёрными. Хреново, что она сразу разбила рожу. Придётся бить аккуратней, чтобы самому не испачкаться. Второй удар я наношу в затылок, - также, с ноги, - опрокинув эту дыру лицом вниз. Она лежит на коробке, бессвязно мычит, ещё шевелится, но слабо. По картону медленно растекается тёмное пятно. Она отбила голову и потерялась, поэтому даже не пытается ни подняться, ни звать на помощь. Я не хочу долго возиться и добиваю её ногами. Пинаю по почкам, по спине, по рёбрам, — куда придётся. Под ней появляется лужа. Обоссалась, тварь. Больше она не двигается. Спокойно лежит за мусорными баками, в крови и обоссанная. Я сделал, что хотел. Ощущения после этого незабываемые. Это не радость, а умиротворение, какое-то необъяснимое спокойствие, пришедшие на смену разъедающей ненависти. — Это всё, — говорю я. — Просто тогда у меня с собой не было ни шила, ни отвёртки, ни шпаги. Пришлось так забить. Следак откладывает ручку, некоторое время смотрит в свои бумаги, опустив голову. Затем проводит ладонью по лицу, выдыхает и поднимает на меня взгляд. Тяжёлый, цепкий, пронзающий. От фальшивой «дружелюбной» улыбки, с которой начался допрос, не осталось и следа. — Это двадцатая жертва. Двадцатое убийство, — он снова закуривает. Я замечаю, как у него трясутся руки, но он тщательно старается это скрыть, крепче сжимая зажигалку. — Ты говорил, что их было девятнадцать, — следак резко поднимается, склоняется над столом и выдыхает дым мне в лицо. — Всё правильно, — соглашаюсь я, пряча предательскую усмешку. — Когда-то их было девятнадцать, когда-то десять, когда-то пять, а когда-то вообще одна. Самая первая. Следователь обходит стол, на ходу дымя сигаретой. Останавливается у меня за спиной. Я ощущаю, как он смотрит на меня. Сейчас мой затылок он видит как мишень, в которую так и хочется пустить пулю. Все его эмоции настолько предсказуемы и примитивны, что уже не производят никакого впечатления. Но мне нравится, какое впечатление производят на него мои истории. — Теперь, когда я раскрыл вам ещё один свой секрет, вы раскроете свой? — спрашиваю я. — Как вы догадались, что я причастен к этому? — Может, мне ещё посвятить тебя во все подробности работы следствия? — неожиданно орёт следак прямо мне в ухо. Это было вполне ожидаемо. Я всего лишь решил малость разогнаться над ним. Вывести на эмоции. Пусть понервничает. Главное не переусердствовать. — Здесь я задаю вопросы, а ты на них отвечаешь, — он едва не хрипит от ярости, хватает со стола одну из папок и с силой бьёт меня ею сзади по голове. — Понял? Со стороны это смешно выглядит. Точно также математичка хлестала меня тетрадью по башке за несделанное домашнее задание. — Чё уж тут непонятного? Вопросы задавать- ваша работа, — отвечаю я. — Так сколько человек ты убил на момент задержания? — следак возвращается на своё место напротив. Он вдавливает окурок в дно пепельницы, откидывается на спинку кресла и с непроницаемым лицом дожидается ответа. Я понимаю, насколько неправдоподобным покажется то, что я собираюсь сказать. По любому следак решит, что я снова разгоняюсь над ним. Но скрывать свои похождения я больше не намерен. Это бессмысленно. Зато, если фартанёт, я попаду в список самых известных серийников. В любой, даже самой хуёвой ситуации, можно найти положительные стороны. Но о некоторых, особенных подвигах, я просто не имею права говорить. Чтобы не подставить его. Поэтому я скидываю последние семь трупаков со своего счёта. — Восемьдесят два. Одиннадцать из них - недобитые. За девять лет это не так уж много, — говорю я, опустив глаза в пол, - так, как если бы не хотел хвастаться своими достижениями. И я ими вовсе не хвастаюсь, а горжусь. Чем больше у хирурга успешно проведённых операций, — тем больше возможностей пойти на повышение. Чем больше у адвоката выигранных дел, — тем выше шанс подняться по карьерной лестнице. И адвокат, и хирург гордятся своими победами. Также и я горжусь своими. Следак в упор смотрит на меня. В его застывшем взгляде отчётливо читается такая нескрываемая ненависть, будто это я виновен во всех мировых бедах: голодающие в Африке, убийство Кеннеди, расстрел царской семьи, — это типа всё моих рук дело. — Только есть одна небольшая проблема, — говорю я прежде, чем он снова начнёт задавать свои вопросы. — Я помню, сколько их было. Но кого, при каких обстоятельствах, и когда конкретно я замочил, - не помню. Но о некоторых смогу рассказать подробнее. — Ну так давай, я слушаю, — следак тянется за очередной сигаретой, щёлкает кнопкой зажигалки. Но облом. Газ, походу, закончился. — Не, так не пойдёт. У меня к вам есть деловое предложение, — говорю я, глядя ему в глаза. — Вы устраиваете мне свиданку с братом, а я рассказываю всё, что помню. Иначе никак. У вас, насколько я знаю, висяков достаточно. Почему бы нам не помочь друг другу? Следак в бешенстве швыряет сигарету на пол, подрывается с кресла и, схватив меня за ворот мастерки, притягивает к себе через стол. — Ты мне тут ещё условия будешь ставить, гнида, — шипит он в ухо. — Ты у меня на такую хату заедешь, что уже на завтра вспомнишь каждый эпизод, каждую отнятую жизнь, каждую загубленную судьбу, и сам будешь просить, чтобы я выслушал тебя. Он разжимает пальцы. И усаживает меня обратно на стул. — Не получится, — говорю я с наигранным разочарованием. — Нельзя мне в другую хату. Распоряжение хозяина. Вы же знаете, что я здесь- особенный гость. — Конвой, — кричит следак. — Увести. Он нервно собирает со стола разбросанные папки, с трудом засовывает их в свой чемодан. Накидывает куртку. — Как я могу сотрудничать со следствием, если следствие само отказывается сотрудничать со мной? Или мусорам западло общаться с арестатнтами?— я стараюсь говорить, как можно серьёзнее, до боли прикусываю язык, лишь бы не заржать. — Если вас не устраивает моё предложение, - ищите сами. Кто ищет, тот всегда найдёт. Пока вертух отстёгивает мои браслеты от стула, следователь уже на выходе поворачивается ко мне: — Хер с тобой. Будет тебе свиданка, — говорит он.***
— Давно ты здесь? — спрашивает Ворона, - новый сосед. Он немного младше меня. С виду нормальный. Пальцы не гнёт. Только слишком разговорчивый и кипишной. Хотя, скорей всего, мне это кажется с непривычки. После нескольких месяцев, проведённых в камере в полном одиночестве, я отвык от людей. Но, как ни странно, он не напрягает. Пока. — Почти полгода, — говорю я. — Ну, это ещё мало. Некоторые здесь по два года суда дожидаются, — усмехается Ворона. Накрыв железную кружку шлёмкой, он ждёт, когда заварка опустится на дно. На его кисти между указательным и большим пальцами синеет наколка «ЖУК». Второй пассажир - хлипкий мужик с испуганным взглядом и трясущимися руками. Раскатав свой матрас, он молча сидит на шконаре и почти не смотрит в нашу сторону. Застыл, как статуя, и только изредка вздыхает. Представился Михаилом, но Ворона быстро его поправил: — Это на воле ты Михаилом был, а здесь - Банкир. Нормальная погремуха. Чё стрематься? Этот, со слов Вороны, заехал по сто пятьдесят девятой. Одна контора мутила документы и оформляла кредиты на левых типов. И у этого дебила хватило ума подписаться на такую дичь. Адрес и место работы ему, конечно, подделали, но кредит он оформил на свой паспорт, по добровольному согласию. Короче, взял мужик одобренные пол-ляма, а сам с них всего тридцать косарей поимел. Наебали, как могли. Теперь ту пехоту не могут найти, зато лох Михаил попал по полной. За несколько лет проценты взлетели до незримых высот. Отдавать было нечем. Продал машину, но этого не хватило. В итоге приняли Банкира, как соучастника. — А ты чего ждёшь? — спрашивает Ворона и снимает с кружки шлёмку. — Суда или этапа? — Следствия, — говорю я. — Так тебе ещё не всё предъявили? — интересуется Ворона. Он достаёт из кармана мастерки кусок бинта и сцеживает чёрное пойло в другую кружку. — Им ещё долго предъявлять придётся, — отвечаю я, скручивая сигарету. — Так что, до суда мне ещё далеко. — Ничё, раньше сядешь, - раньше выйдешь, — довольно улыбается Ворона, вдыхая резкий аромат чифира. Зная о том, что я никогда уже не выйду, от его утешений и оптимизма становится смешно. — Дождёшься суда, потом этапа, заедешь на зону, а там всяко проще будет, — говорит Ворона и передаёт мне кружку. — Я вот сплю и вижу, когда съеду отсюда. На зоне у меня все свои. Я там как дома. Я редко пью чифир, но в этот раз решил не отказываться. — А я туда не стремлюсь, — говорю я и, сделав положенные пару глотков, передаю кружку Вороне. — Пока я здесь, у меня, по сути, есть право на две свиданки в месяц, а там, куда отправят, - те же две свиданки, но только два раза в год. Сосед замирает, смотрит ошалело и с недоверием. — Так ты чё, пыжик? — спрашивает он полушёпотом. Я молча киваю и подкуриваю сигарету половиной спички. Спички здесь тоже надо экономить, поэтому приходится делить одну повдоль на две части. Ворона молча делает два глотка, не сводя с меня ошарашенный взгляд. Возвращает кружку. — Ну, тогда крепись, — вздыхает он. Банкир уже несколько часов сидит в одной позе, свесив ноги и уронив голову на грудь. Как кукла, которую сунули на полку, забыв ровно усадить. Ворона занял пальму надо мной. Поближе к решке. Дорога теперь на нём. Только его возня над головой и крик по хатам отвлекают от мыслей. Спустя некоторое время движуха на дороге затихает. Я слышу осторожный стук по шконе сверху и отодвигаю ширму. — Не спишь ещё? — тихо спрашивает Ворона, свесив голову вниз. — Пока нет, — отвечаю я. Он пару секунд смотрит на меня, будто раздумывая над своим вопросом. — А у тебя на воле кто-то остался? — наконец интересуется сосед. — Не в огорчение, конечно, но обычно пыжикам даже родственники дачки не загоняют. А бабы и вовсе забывают, вычёркивают из памяти, будто и не было тебя вовсе. Сам понимаешь, хотят дальше жить нормальной жизнью. Я это к тому, что не стоит им верить. Потом только больнее будет. От его базара становится тошно. — Слышь, советчик, нет у меня бабы, так что таких головняков не предвидится, а на воле остался близкий, и он меня точно не вычеркнет из своей памяти, — говорю я и ловлю себя на том, что неосознанно улыбаюсь. — Ты за дорогой смотри, а я -спать. Сон-это святое.