«Жить как вы — это преступление перед жизнью. Жизнь от таких отворачивается и посылает к ним таких, как я.» А. Пичушкин
***
Тем летом мы почти не виделись с пацанами. После того как я прошёл аттестацию и получил свой первый, честно заслуженный пояс, отец увёз меня на море. Он ещё за месяц до отпуска забронировал номер в гостинице, но не говорил об этом. Решил как всегда устроить сюрприз. Последующие пару недель я кайфовал. Смена обстановки и свежий воздух пошли на пользу. Тот стрёмный случай возле интерната незаметно сместился на второй план. Конечно, он не забылся, но я перестал думать о нём постоянно и старался занять себя чем угодно, лишь бы не вспоминать. Но теперь я всё чаще ловил себя на том, что присматриваюсь к окружающим, - точнее, к их женской половине. Это происходило как-то неосознанно. И со временем я стал замечать то, чего не замечал раньше, или просто не обращал на это внимания. Та сторона жизни, к которой я прежде не испытывал никакого интереса, открывалась всё больше и вызывала лишь отвращение. Я видел их в толпе. Они выделялись из общей массы. Они сами выдавали себя своими взглядами, походкой, мимикой, манерой общения. При этом мне самому вовсе не надо было с ними общаться, чтобы понять кто они, - достаточно было просто наблюдать. Их выдавало блядское желание, читаемое на лицах и в движениях. Каждая из них считала, что способна манипулировать инстинктами своих потенциальных жертв, что способна добиться ответного желания у того, кого выбрала своей добычей. Это выглядело настолько примитивно, что я с трудом верил, что такая дичь реально срабатывала. Но это было так. Потому, как бы мне не хотелось, поверить всё же пришлось. А ещё убедиться в тупости большей части мужского общества, которое велось на шлюханские провокации. Я наблюдал за многими и, даже не слыша разговора, научился различать, когда люди просто общаются: обсуждают какую-нибудь хрень типа работы, бытовухи, просмотренного фильма, или ещё чего-то, не имеющего отношения к пошлятине, и когда они говорят конкретно об этой самой пошлятине, ясно давая понять, что не против устроить блядский разврат. В них менялось всё - улыбки, выражения лиц, жесты. Язык тела хуй наебёшь. И то, чему я раньше не придавал значения, теперь бросалось в глаза. Вечера, проведённые на пляже, подарили мне достаточно знаний. Я сидел на влажном полотенце и обсыхал после очередного заплыва. Неподалёку расположились две компании. В одной - четверо подростков, немного старше меня, - две девчонки и два пацана. Они наперебой что-то рассказывают и смеются. И я даже на расстоянии ощущаю эту дружескую атмосферу. Никто ни к кому не лезет, не хватает за жопу, не долбится в дёсны. Одна девчонка изображает танец, - подпрыгивает и смешно размахивает руками. Им весело, все трое аплодируют, а потом пацан из их компашки подхватывает её и тащит к морю, бросает в воду и под хохот остальных выбегает на берег. — Кот, ты придурок, — кричит промокшая девчонка и бежит за ним, загребает воду и пытается обрызгать. Я невольно улыбаюсь, глядя на них. Никакой пошлятины, никакого блядства, никакой мерзости, - только позитив и нормальное общение. Вторая компания оказалась полной противоположностью первой. Две девки и три типа. Они тоже примерно такого же возраста, как и те, позитивные. Но их поведение снова заставило почувствовать ту самую ненависть, которую я испытывал к рыжей мрази из интерната. Конкретно подпитые бабы ржали как лошади, крутились перед пацанами, вешались на них. Не стремаясь того, что вокруг были и семейные пары с детьми, и пожилые отдыхающие, эти невменяемые дуры едва не лезли в трусы к пацанам. Причём, ко всем троим. Типы тоже оказались не лучше, один из них начал мять сиськи пошло посмеивающейся шалаве. Другая взяла бутылку пива, показушно облизала горлышко и, типа случайно, пролила на себя, после чего тот дебил, который только что теребил сиськи её подруги, прилип к её груди, слизывая бухло, и всё время пытался отодвинуть лифчик купальника. Девки откровенно провоцировали, при этом всем своим видом старались показать, какие они невъебенные. На них даже купальники были пиздецки вызывающими, - полоски и верёвки, впившиеся промеж загорелых задниц. И со спины казалось, что на них вообще нет трусов. Таких примеров было дохера. И чем больше грязи я видел, тем больше убеждался в словах Шума. Стоило только снять свои дебильные розовые очки и присмотреться. Они сходу бросались в глаза как что-то лишнее, как что-то неправильное, как-то, чего не должно быть. Они, словно брошенный на чистый пол мусор, резали взгляд. А мать с детства приучала меня к чистоте во всём, и у неё это получилось. Грязь недопустима ни в доме, ни на тебе самом. И мне было совершенно непонятно, почему не существует какой-нибудь службы, очищающей мир от этого говна? Типа, живёт себе такая прошмандовка, ебётся со всеми подряд, и в один день к ней приходят менты и закрывают лет на десять, на строгий, чтобы послужило ей уроком на всю оставшуюся жизнь. А за время, проведённое на тюрьме, она лишится своей привлекательности и, скорее всего, здоровья тоже. Ведь из-за таких у кого-то реально распадаются семьи, рушатся отношения, и у многих формируется неправильное представление о женщинах. Походу, для кого-то шмары были как наркота. И если сотрудникам ГНК было позволено сжигать коноплю целыми плантациями и уничтожать партии героина, то почему нельзя точно также сжечь шлюх? Уже тогда я не воспринимал их как людей. Поставив себе цену, - только у них всех эта цена была разная, - они сами превращали себя в товар. Превращали в товар своё тело, потому что именно им все желающие и пользовались. Речи нет, любой человек получает деньги за свою работу. Но именно за работу, а не за своё тело. Нормальный человек продаёт свой труд, а не самого себя.***
Домой я вернулся с чётким убеждением, что Шум был прав насчёт баб. Только его статистика подпизживала. Шлюх было достаточно, но не девяносто процентов, как он уверял, а раза в два меньше. Хотя, возможно, у нас на районе их число конкретно зашкаливало. В последующие дни я пару раз пытался выцепить пацанов. Мне было просто необходимо поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Но я их так и не застал ни на нашем месте около общаги, ни в соседних дворах. Походу, они снова ошивались возле интерната, только идти туда у меня желания не возникало. Неделю я провёл за своими обычными занятиями: пиздил грушу, бегал два раза в день - утром и вечером, приметил в одном из дворов турник и завершал свои пробежки, упражняясь до кровавых мозолей. А потом мать пошла в отпуск, и мне пришлось ехать с ней на дачу. Раньше, до развода, они с отцом сами справлялись с огородом, а теперь его обязанности легли на меня. Но я из-за этого не особо обламывался. Старался найти во всём свои плюсы. На ближайшее время вёдра с водой заменили гантели, и от заготовки дров тоже была польза, - физическая нагрузка укрепляла мышцы. И опять же, свежий воздух и смена обстановки помогали отвлечься от негативных воспоминаний. Мы чётко распределили обязанности: мать занималась тем, что было для неё полегче: полола, окучивала, удобряла, следила за огородом, а я чинил покосившийся забор, поливал грядки, таскал полные вёдра в дальнюю часть участка, куда шланг не доставал. От прополки я был освобождён в первый же день приезда. Это оказалось настолько муторно, что вскоре меня начало клонить в сон, и я, не разбираясь, где трава, а где посаженная матерью морковь, выдрал половину её трудов. Ещё в мои обязанности входили поездки в город. Раз в три дня я садился на автобус и ехал домой, чтобы проверить квартиру, полить цветы, а заодно купить сигареты. Садоводство находилось всего в десяти километрах от нашей окраины и при желании можно было спокойно дойти пешком, что я обычно и делал на обратном пути, а заодно экономил деньги на проездах. Между дачами и районом, примерно посередине, была водохранка. Хотя, она больше смахивала на загаженный пруд. Никакого специально оборудованного пляжа там не было, и толпы изнывающих от жары отдыхающих тупо оккупировали все свободные места. Вода там прогревалась очень быстро, и уже в начале мая некоторые бесстрашные, ещё до открытия сезона, ныряли в это болото. Я несколько раз проходил мимо, но так и не рискнул сунуться в мутную воду, догадываясь, что многие, поленившиеся бежать до ближайшего туалета, справляли свою нужду прямо туда. И кучи мусора, разбросанные по берегу, отбивали всё желание окунуться. Но, несмотря на этот срач, люди ехали сюда пачками. Походу, их привлекали ларьки и кафешки с дешманским бухлом и видимость того, что они, типа, отдыхают на природе. В один из дней, когда мне надо было проверить квартиру, я просто потерял счёт времени и протусовался дома до вечера. По инструкции проверил газ, воду, окна, полил бесячие цветы и решил немного потренироваться с грушей. Потом с гантелями. Сходил в душ. И когда посмотрел на часы, - понял, что последний автобус до садоводства ушёл несколько минут назад. И теперь точно придётся добираться пешком, а лучше бегом. Чтобы мать не беспокоилась. Для меня это не было проблемой. Ежедневные пробежки не прошли зря, и я мог продержаться десять километров. Я бежал так, чтобы не выдохнуться на полпути, старался экономить силы. Солнце скрылось за верхушками деревьев, постепенно темнело. Меня это даже радовало: дневная жара спала, вечер освежает прохладой, и вокруг стоит тишина, изредка нарушаемая перекличкой птиц. Я решил обогнуть тухлую водосранку, где в это время людей бывало не меньше, чем на каком-нибудь курортном пляже, и свернул на просеку. Где-то со стороны леса доносится музыка. Обычно здесь никто не останавливается, - до воды далеко и для шашлыков это место совсем неподходящее. По мере того как я приближался к лесу, музыка становилась громче. И вскоре впереди показался белый «марковник». Он стоял почти вплотную к деревьям, стёкла были опущены, и именно из него раздавался тот самый попсовый отстой. Но в салоне никого не оказалось, и сама тачка вообще не вписывалась в пейзаж. Неожиданно в голову закралась совершенно бредовая идея, - спрятаться где-нибудь поблизости и посмотреть, что будет дальше. Может, кто-то решил избавиться от трупа и вывез его за город, чтобы закопать в лесу. Хотя, привлекать внимание музыкой - тупо, да и время не подходящее. Было ещё относительно светло, а избавляться от трупа лучше всего ночью. По крайней мере, в фильмах, которые я смотрел, делали именно так. Я остановился и огляделся по сторонам, выбирая подходящее место, куда можно зашкериться. В этот момент музыка на мгновение смолкла, и заиграла следующая тема. Но в этом коротком промежутке относительной тишины я услышал то, отчего сходу забыл, что собирался сделать. Из-за «марковника» доносились стоны. Громкие, пошлые, пропитанные тем самым блядским желанием. И ватные ноги сами понесли меня к источнику звука. В голове снова начало неприятно пульсировать. Казалось, я слышал собственное дыхание, и оно заглушало даже музыку. Я уже догадывался, что там происходило. Но остановиться не мог, словно что-то толкало меня в спину, не отпускало, не давало развернуться и просто уйти. Я приблизился к тачке, обошёл сзади и замер. За машиной, на расстеленном на траве пледе, распласталась абсолютно голая девка, и, пристроившийся между широко раздвинутых ног тип, безостановочно долбил её. Рядом валялись шмотки, обувь, пустая бутылка, походу, из-под вина и пара пластиковых стаканов. Увлечённые сношением, они даже не замечали постороннее присутствие. Мужик свободной рукой мял её сиськи, а другую просунул куда-то под ляжку. Его лица я не видел, - он был спиной ко мне. Но, судя по фигуре - явно не молодой. Зато лицо той малолетней шлюхи я сумел разглядеть. Она, закрыв глаза, выстанывала на все лады и корчила такие гримасы, что если бы я где-то увидел эту рожу, не зная, что в этот момент её безбожно пользуют, - по-любому бы ржал в истеричном припадке. Её рот то вытягивался, будто она пыталась пропеть букву «О», то становился квадратным, каким-то неестественно искривлённым, отчего было видно стиснутые зубы, уголки бровей опустились, придавая лицу какой-то страдальческий вид. Вот только несчастной и измученной она не выглядела. Я застыл на месте и нервно сглотнул. Никогда прежде я не видел, как это всё происходит вживую. И если бы они реально закапывали труп, смотреть на это было бы намного интересней. Девка стонет, извивается под мужиком, вцепляется в плечи пальцами с ярко-розовыми ногтями, запрокидывает голову назад. А этот дебил подхватывает её за бёдра и ебёт ещё быстрее, отчего та уже не стонет, а кричит и едва не бьётся в конвульсиях. Сразу вспомнилась рыжая и её набухшая мокрая пилотка. И внутри, - словно по выработанному рефлексу, - закипает адская смесь ненависти и отвращения, приправленная неудержимым желанием расхлестать этой шалаве ебальник, искривлённый в похотливой улыбке. Я смотрю под ноги, трясущейся рукой хватаю с земли камень. Он едва помещается в зажатом кулаке. Резко замахиваюсь. — Шлюха! — крик выходит сдавленным, злость не даёт набрать побольше воздуха в лёгкие. Я не вижу, куда попал. И уже бегу прочь, подальше от этого места. Но точно знаю, что камень достиг цели. Позади девка истошно вопит, мужик орёт матом. Я на все сто уверен, что он меня не догонит. Пока этот хрен будет натягивать штаны, я успею съебаться достаточно далеко. Не побежит же он за мной по лесу голый и без обуви. Тогда я в первый раз испытал реальный кайф. Представляя, как они оба охуели от такой нежданки, как камень разбил рожу этой шмаре в самый разгар ебли, как они обломились и, скорей всего, пересрались, я ощутил дикий восторг, граничащий с эйфорией. В моём воображении разбитое в кровь лицо шлюхи, - зарёванное, напуганное, перемазанное соплями и слюнями, - вызывало столько эмоций, что хотелось орать, потому что по-другому я просто не мог их выразить. Злость и радость одновременно. Прошло минут двадцать, а я продолжал бежать. Но вовсе не из-за страха, что этот уёбок меня поймает. Я бежал подальше от той представшей перед глазами мерзости. Я остановился, только когда оказался за воротами садоводства. К этому времени уже совсем стемнело. Присел на брёвна возле забора сторожа, чтобы отдышаться и покурить, прежде чем идти до своего участка. Не хотел, чтобы мать учуяла запах и снова начала затирать о вреде курения, да и в таком ошалелом состоянии попадаться ей на глаза тоже желания не возникало. Надо было немного прийти в себя и проветриться. Несмотря на то, что я увидел, прежнего шока, какой пережил тогда, возле интерната, и после которого долго не мог оправиться, я не испытывал. Возможно, если бы в тот день я всё-же въебал рыжей, ответил на её образный «унизительный плевок в лицо», я бы так не загонялся, не копил в себе ненависть, а избавился от неё сразу. Теперь я знал, что надо делать. Именно делать, а не истязать себя негативными мыслями, - относиться к шлюхам так, как они того заслуживают. Но тогда я даже не задумывался над тем, чтобы начать их мочить. И не догадывался, что однажды сделаю это.***
Утро начинается как обычно. Вертухи выводят всех из хаты со скрутками, шмонают камеру, стучат дубинками по стенам и с довольными рожами загоняют обратно. Знают, падлы, что у нас голяк, вот и радуются. Банкиру выпала свиданка с женой. Короткая. Через стекло. Сказал, что сделал всё, о чём договаривались. Значит, скоро должна зайти дачка. Мы ждём, ведь только это и остаётся. Пацаны снова помогли, - подогнали сигарет и чая. Ворона наладил дорогу, так что пока жить можно. Боль в рёбрах ещё даёт о себе знать, но всё реже. И если сильно не напрягаться и не делать резких движений, - уже вполне нормально. Корсет из кустарных бинтов сняли, но на теле ещё заметны сине-зелёные пятна синяков. Теперь я стараюсь не пропускать ни одной прогулки и тупо хожу по периметру в бетонной коробке. Мусора сверху с нескрываемой ненавистью следят за моими передвижениями, держат под автоматами. Смешные, пиздец. Походу, думают, что я брошусь на решётку, сломаю прутья, на ходу выхвачу у кого-нибудь из них ствол и в считанные минуты положу весь их состав во главе с администрацией. Прям как в том фильме, с Епифанцевым в главной роли. Только вместо секретной базы - СИЗО, а вместо спасённых заложников - сидельцы. Выдают баланду. Банкир уже не брезгует. Хватает свою шлёмку и жрёт так, будто это не вонючая пайка с ароматом нестиранных носков и протухшей рыбы, а блюдо из ресторана. Вялый тоже не выдерживает, - ест, но старается не дышать, когда подносит весло к губам. Я не ем. Ворона тоже. Берём только хлеб и завариваем оставшиеся полкубика бульона на двоих. Хлеб - говно. Просто сухая корка, а внутри - сырое тесто. Зато из него можно слепить что угодно: зарики, чётки, всякие фигурки. Ворона в свободное время этим и занимается: мнёт, плюёт, снова мнёт, - и так до бесконечности. Вскрыли чёрный пастик, чтобы добавить для цвета. Процесс долгий, но здесь торопиться некуда. Грохот открываемых тормозов моментально высаживает Банкира на измену. Он забирается на свою шконку и жмётся к стене. Вертух заглядывает в хату. На роже - довольная ухмылка. — Принимайте нового квартиранта, — объявляет он голосом недоделанного конферансье. Второй мент зашвыривает в камеру очередного пассажира с подмоткками. Его спортивную сумку они оба по очереди загоняют пинками. И в этот момент у Банкира неожиданно голос прорезался. — Как нового? — нерешительно спрашивает он и опасливо выглядывает со шконки. — Здесь же все кровати заняты. Камера же только на четверых рассчитана. — Правда что-ли? — вертух удивлённо округляет шары. — А мы и не знали. Да ты, блять, оказывается, считать умеешь. Новый сокамерник уже по-хозяйски расположился за столом, но скрутку продолжает держать в руках. — Как мы тут теперь все спать-то будем? — не унимается Банкир, хотя голос дрожит, как и он сам. — А ты чё, в тюрьму сел, чтобы спать? — ржёт мент и, оглядев нас всех, склабится. — Так вместе и будете. Или ты чё, блатной? С товарищем по несчастью спальным местом не поделишься? — Поделюсь, — растерянно кивает Банкир. Мусора шарят глазами по хате, будто впервые видят. Пересчитывают шконки, пересчитывают нас и удовлетворённо кивают. — Да тут у вас пятизвёздочный отель, — лыбится тот, который закинул пассажира. — Непорядок. Столько шконарей, а вас всего пятеро. Скучно вам здесь, наверное? Будем исправлять. Скоро ещё подселим. Робот закрывается, а Банкир вскакивает со шконаря, ошарашенно глядит на нас и начинает метаться по хате, словно в жопу ранили. — Но это же неправильно, — выдаёт он, едва не захлёбываясь от возмущения. — Как это вместе спать? Здесь же так нельзя! Это уже… Это самое… Беспредел! Мы ржём с прорвавшего его словесного поноса. Ворона бьёт ладонью по столу и утирает проступившие от смеха слёзы. — Не ссы, Банкир Михаил, спят не вместе, а по очереди. Обычно по два часа. Ну, или как договорятся. — поясняет он и старается при этом снова не заржать. Очередной лязг замка прерывает наше общение. На пороге нарисовался вертух. Молодой, совсем ещё пацан. — Келлер, на выход, — сухо говорит он. Этот, походу, из новых, - сразу заметно. Не успел ещё влиться в коллектив, потому и не такой борзый. Лицо серьёзное, и никаких подъёбок. Да и мне он ещё ни разу на глаза не попадался за всё то время, сколько я здесь нахожусь. Я уже понял, кто почтил визитом СИЗО, и теперь хочет лично увидеть плоды своих трудов. Молодой молча ведёт меня по продолу, крепко сжимает в руках направленный в спину автомат. Я это чувствую. Даже страх его ощущаю на расстоянии. Странно, что его одного отправили за мной, без сопровождения кого-нибудь из оперчасти и собаки. Хотя, последние друг от друга мало чем отличаются. Проходим через локалку и снова - вдоль по продолу. Спускаемся вниз по железной лестнице, где уже дожидается тот, кто без меня очень сильно скучал. Но почему-то меня ведут не в тот прокуренный кабинет, к которому я привык, а заводят в другой, - с такими-же выкрашенными в грязно-синий цвет стенами, только кроме стола и стула здесь есть ещё и клетка. Именно в неё меня и водворяют, закрывают на замок и вертух через решётку снимает наручники. — Свободен, — следак кивает молодому. Как только тот выходит, следователь небрежно бросает портфель на стол. Я жду, когда он достанет свои сраные бумажки и начнёт донимать вопросами. Но вместо этого он молчит и с издёвкой смотрит на меня. Не, не с издёвкой, а с конкретным таким подъебоном. Долго смотрит, вглядывается в лицо, словно пытается прочитать мои мысли. — А чё в клетку-то? — спрашиваю я. — Боишься, что покусаю? — Снова ты за своё, — с прищуром лыбится следак. — Я к тебе, значит, со всей душой, а ты ко мне жопой поворачиваешься. Нехорошо. — Речи нет. Нехорошо, — скалюсь ему в ответ. — Нехорошо, когда твоя душа в балаклаве и в берцах врывается в хату посреди ночи, к тому же не одна. — Ну да, — посмеивается следак. — Но ты же знаешь, что нам всем приходится чем-то жертвовать. Я тоже многим пожертвовал, чтобы выполнить твою просьбу. Например, своим личным временем, потраченным на то, чтобы собрать некоторые документы и добиться разрешения сверху на твою свиданку. Хотя, конкретно тебе свидания пока вообще запрещены. Сам же говорил, что ты здесь особенный гость. Я не знаю, верить ли ему? Или это снова какие-то мусорские игры? Почему именно сюда? Почему именно в клетку? Меры предосторожности? Или всё же… — Короче, — уже серьёзно говорит следак. — Времени у тебя немного. Поэтому постарайся не просрать его в пустую. И давай без фокусов. Замечу хоть одно нарушение - и в следующий раз увидишь своего брата там, куда тебя этапом отправят. А это будет очень далеко и очень нескоро. Если, конечно, он вообще захочет навещать тебя там. Он роется в портфеле и на этот раз достаёт всего один лист и ручку. — Подписывай, — с каменным выражением лица суёт через решётку. — С правилами ознакомлен. Число. Подпись. Расшифровка. Я быстро пробегаю глазами по тексту, а сам всё ещё не могу поверить, что дождался. Я даже не вникаю в смысл того, что только что прочитал. Я и без этого знаю, что здесь под запретом. Как знаю и то, что следак не уйдёт, не оставит нас наедине. Хотя под потолком висит камера, и вряд ли она пишет только видео. Я не смогу сказать ему всего, что хотел. Я вообще не смогу ничего ему сказать. Но я смогу хотя бы увидеть его. Впервые, за всё это время. Пусть совсем ненадолго. Возвращаю следаку подписанный лист и ручку. На удивление он не задаёт никаких вопросов. Присаживается за стол и молча курит. Время тянется невыносимо долго. Кажется, что оно вообще остановилось. И я разубеждаюсь в этом только по зажатой в зубах следака сигарете. Она тлеет, и дым медленно рассеивается, на мгновение повисая в воздухе белым облаком. Клетка совсем тесная, и в ней можно только стоять. Если бы она была чуть больше, я бы по-любому не смог удержаться на месте. А так приходится справляться с желанием лезть на решётку из-за ебучего изматывающего ожидания. Вслушиваюсь в относительную тишину. Проходит целая вечность, прежде чем с продола доносятся шаги. Приближаются и смолкают по ту сторону двери. Сердце бешено бьётся о рёбра. Я обхватываю пальцами холодные прутья решётки и прижимаюсь к ней. Кажется, что даже она не выдержит, если сердце вырвется из груди, - проломит к херам. Я так долго ждал этого момента, столько раз представлял эту встречу, а теперь почему-то боялся. Боялся, что не сдержусь, дам волю эмоциям. Но это запрещено. В горле - ком, изнутри трясёт. Дверь, наконец, приоткрывается, и в кабинет заглядывает тот самый молодой вертух. — Заводить? — справшивает он. — Заводи, — безразлично говорит следак. За ту секунду, пока открывается дверь, я пытаюсь справиться с нервяком. Лишь бы он этого не заметил. Пытаюсь выглядеть спокойным и уверенным, насколько это возможно в подобной ситуации. Хотя возможно ли вообще? Я глубоко вдыхаю, но не успеваю выдохнуть. Вижу его на пороге и сходу забываю о необходимости дышать.