«В наших руках у всех есть сила убивать, но большинство людей боятся ее использовать. Тот, кто не боится, управляет самой жизнью». Рамирес
***
Следующая встреча с отбитым психологом случилась через пару недель после нашего не совсем удачного общения. Как ни странно, но я сам ждал её. Даже на свои ночные вылазки теперь выходил чаще, чтобы чувствовать его присутствие. Я сам не понимал, на кой хрен мне это надо, ведь он по-прежнему отвлекал меня от более важных дел. Походу, я начал воспринимать его слежки как какую-то дебильную игру, в которую незаметно втянулся сам, - он ходит за мной, а я будто даже не догадываюсь об этом, не слышу и не замечаю, что этот невменяемый где-то поблизости, как всегда шкерится по кустам, или выглядывает из-за какого-нибудь забора. Всё это время он держался в стороне, но в тот вечер что-то снова пошло не по сценарию. Я выхожу из дома, пересекаю несколько дворов и едва успеваю свернуть за гаражи, - слышу позади приближающиеся шаги. Я точно знаю, что это он, потому иду чуть медленней, а вскоре останавливаюсь и резко оборачиваюсь. Здесь темно. Фонарей нет. Но я вижу неподалёку застывший на месте знакомый силуэт. — Чё хотел? — спрашиваю я и стараюсь не спалиться с непроизвольной улыбкой. Хотя в темноте он явно не видит моё лицо, как и я его. Пацан некоторое время мнётся, подходит чуть ближе. — Поговорить, — нерешительно отвечает он. — Ты же тогда согласился пообщаться в более подходящем месте. Помнишь? Конечно, я помнил. Но не предполагал, что он решится заговорить первым об этом. Тем более я пока даже не знал, какое место оказалось бы подходящим для его расспросов. — Ну и? Ты хочешь что-то предложить? — Да, — сходу выдаёт пацан. У него даже голос моментально меняется. Становится оживлённым и уверенным. — Сосед по комнате свалил на ночь. Его до утра точно не будет, — говорит он. — Мы могли бы пойти ко мне. Там нам никто не помешает. Звучит как-то двусмысленно. Но, походу, только для меня. А он даже и не догадывается о том, какие мысли закрадываются мне в голову. Провести время с ним наедине - слишком заманчивое предложение во всех смыслах. Но только не в общаге. Есть причина, почему я стараюсь там не появляться. — Не, в общагу я не пойду. Хреновое место для общения на подобные темы. Стены картонные, слышимость - пиздец. И всё, что я расскажу тебе, на утро будет знать каждый. Мой ответ его явно обломил. — Но я думал, что там тебе будет спокойнее, — дрогнувшим голосом говорит он. — Я даже вопросы заранее подготовил. Ну, чтобы не получилось, как тогда. Его бесячее подавленное настроение одновременно и раздражает, и вызывает стрёмное чувство вины. Несколько дней я сам ждал момента, когда снова увижу этого припизднутого, а теперь отказываюсь от общения с ним. По крайней мере со стороны это именно так и выглядит. Но блять, я же ничем ему не обязан, так какого хрена меня вдруг стали волновать его чувства? Пацан молчит. И хоть я не вижу его лица, каждой клеткой ощущаю разочарование. Даже не представляю, что мне теперь с ним делать. Не приглашать же к себе домой. Это реально бред. Вот только поговорить нормально, не опасаясь, что за дверью кто-то греет ухо, я бы смог только на своей территории, в своей квартире. — Давай лучше ко мне. Если не боишься, — говорю я, но уже в следующую секунду жалею об этом. По сути, я вообще его не знаю, а уже тащу к себе домой. И это пиздецки непредусмотрительно. Палить свой адрес - предел долбоебизма. Хотя этот психолог со своими шпионскими играми при желании и сам уже давно мог вычислить, в какой квартире я живу. Студент меньжуется, пару секунд думает над предложением. — Честно? Боюсь, — смущённо отвечает он. — Но если приглашаешь, я согласен. Мы молчим, пока идём до дома. Молчим, пока старый лифт медленно поднимается на седьмой этаж. Молчим до тех пор, пока я не открываю входную дверь, и он замирает на пороге, не решаясь войти в тёмный коридор. Он реально боится, но всё равно пошёл со мной. Походу, его любопытство сильнее, чем инстинкт самосохранения. Я захожу в прихожую, включаю настенный светильник, и только после этого он перешагивает порог. Прижимается к стене, когда я протягиваю руку, чтобы закрыть дверь. Едва заметно вздрагивает от звука щёлкнувшего за его спиной замка. Я разуваюсь, снимаю мастерку, а он так и продолжает стоять на месте. Кажется, даже пошевелиться боится. Отмирает, только когда замечает мой непонимающий взгляд, прячет глаза и спрашивает: — Карманы проверять будешь? — А ты сам как думаешь? — вопросом на вопрос. — Мне же надо убедиться, что всё без подстав. Он выкладывает содержимое на тумбочку: ключи, студенческий, сигареты с зажигалкой. И я проделываю то же самое, что и в тот раз. Хлопаю по всем имеющимся на куртке карманам, по боковым на джинсах. Беру его за плечо, разворачиваю к себе спиной и прощупываю задние. Точнее, задницу. В прошлый раз на нём были другие штаны. Эти немного тоньше и ощущения от прикосновений более острые и волнующие, чем тогда. Я останавливаю себя, тупо торможу. Чтобы не затянуть с этим делом, чтобы не спалиться. Убедиться, что в карманах ничего нет - секундное дело, и я через силу заставляю себя убрать руки. Не знаю, о чём он думает в этот момент. Может, считает, что так и надо. Что я просто тщательно перестраховываюсь. Что мне показалось, что у него там лежит какая-нибудь подслушивающая херня, потому и проверяю дольше, чем все остальные. Мне похер. Лишь бы не догадался о реальной причине, а то ещё больше пересрётся. — Ты до сих пор думаешь, что я собираю на тебя компромат? — спрашивает он и поворачивается ко мне. — А ты до сих пор думаешь, что я собираюсь тебя ёбнуть? — я не дожидаюсь, когда он ответит, иду на кухню, включаю свет, чтобы этому засранцу было комфортнее, ставлю на плиту чайник. — Разувайся и проходи. Чай будешь? — Буду, если угостишь, — отзывается психолог. Пока он возится в прихожей, я успеваю избавиться от дебильной улыбки, которая уже конкретно начинает заёбывать тем, что я не могу её контролировать, когда он рядом. Походу, в его присутствии я не могу контролировать не только улыбку, но и собственные мысли и эмоции. Он заходит на кухню, устраивается в кресле за журнальным столом и, сходу забыв про свой страх, с нескрываемым интересом осматривается по сторонам. У меня не совсем стандартная кухня. Да и обстановка в самой квартире такая, какая бывает при затянувшемся ремонте. Несколько лет назад мать переехала на дачу на пмж и половину мебели забрала с собой, а мне досталось то, что осталось. Но я не обламываюсь. Одному вполне хватает. Поэтому на кухне вместо обычного обеденного стола стоит журнальный, а вместо стульев - два кресла. Прежний проход из прихожей в комнату заделан, теперь на его месте кладовка и пройти в зал можно только через арку на кухне. Пока я был в армейке, мать решила немного поэкспериментировать и поменять планировку. Но до конца ремонт так и не довела. И когда я дембельнулся, она поручила это дело мне. Вот только на ремонт у меня не стоял и я забил хер на косметику. И вообще, обои уже давно ушли в прошлое, а серые стены - это, типа, дизайнерская задумка. Я жду, когда закипит чайник, а сам с точно таким же интересом разглядываю своего гостя. Пользуюсь тем, что он сейчас слишком занят и не обращает на меня внимания. Пока пацан увлечённо шарит любопытным взглядом по кухне, повисшее между нами молчание даже не напрягает. В прошлый раз, - хоть мы и протусовались вместе не меньше часа, - я не смог рассмотреть его во всех подробностях. Всё-таки, в свете ярких огней ночного города всё выглядит немного иначе, чем на самом деле. Теперь, несмотря на скудное освещение висящей под потолком старой люстры, он оказался на полном обозрении. И если тем вечером я, так сказать, заценил его в общих чертах, то сейчас его образ раскрылся более детально. У него голубые глаза и совсем не пацанские длинные ресницы, волосы светлые, слегка растрёпанные, частично обесцвеченные. Вроде бы такая фишка называется мелированием или каким-то другим заумным словом. У него тонкие запястья. На одном - браслет из переплетённых кожанных шнурков. С левой стороны на шее - татуировка. Какой-то узор. Начинается от уха и спускается вниз, скрываясь под воротом футболки. Я не знаю, что там дальше, и это любопытство нездраво так заводит. Не удивительно, что прежде я не видел её. Мы пересекались только на улице, и она была незаметна из-за приподнятого воротника куртки. Да и в тот раз, когда мы сидели на скамейке, он не поворачивался ко мне этой стороной. Я ещё тогда понял, что этот засранец реально красивый. И за пару минут, пока неотрывно изучал его, окончательно убедился, что «просто общаться» с ним будет очень тяжело. Я ставлю на стол две кружки и пачку пакетированного чая. От свиста чайника студент снова вздрагивает и пытается спрятать испуг за неловкой улыбкой. Походу, сам стремается собственного страха. — Сахара нет, — говорю я, разливая по кружкам кипяток. — Но есть конфеты. Конфеты привезла мать. Она иногда наведывается в город, подкармливает меня приготовленной домашней жратвой и тем, что успевает вырасти на огороде. Вот только к сладкому я всегда был равнодушен, даже в детстве. Но мать всё равно каждый раз оставляет то печенюхи, то пряники, то ещё какую-нибудь кондитерку, которая лежит по несколько месяцев, а потом оказывается в мусорном ведре. Пацан осторожно придвигает к себе кружку, опускает чайный пакет и только после удивлённо смотрит на упаковку. — Зелёный с жасмином? — спрашивает он. — Не пьёшь такой? Я присаживаюсь в кресло напротив и продолжаю разглядывать его. Просто не получается оторвать взгляд от лица. Такого знакомого, что я снова начинаю прокручивать в голове, где мог видеть раньше этого засранца и как вообще сумел потом забыть. — Нет. То есть да, — заговаривается он. — В смысле, пью и мне нравится. Не думал, что такие, как ты… Ну, тоже, это… И его взгляд медленно ползёт в сторону зала. Там темно и через арку видна лишь часть комнаты. Только впускать его туда в мои планы не входило. Пусть радуется, что вообще пригласил. — Ты сказал, что составил список вопросов, — говорю я, моментально отвлекая его от изучения апартаментов. — Собираешься по бумажке допрашивать, или как? — Нет. Ты чё, я всё наизусть помню, — смутившись, отвечает он. — Начнём? — Ну давай, — я всячески стараюсь не показывать заинтересованность ни к предстоящему разговору, ни к самому гостю. — Надеюсь, ты помнишь правила? Не спрашивать о том, что тебе знать не надо. — Конечно, — кивает он. — Только хочу сразу предупредить, - некоторые вопросы могут показаться немного странными, или вообще дебильными. Можешь на них не отвечать, если тебе неприятна обсуждаемая тема. Ну, ебать. Спасибо, что разрешил. А то я бы сразу всё выложил, душу бы тебе свою раскрыл, или сердце, или что там ещё раскрывают. Студент явно волнуется. Медленно выдыхает. На губах - лёгкая, но немного нервная улыбка. — Твоё первое убийство, — осторожно начинает он. — У тебя дома я могу называть вещи своими именами? — Здесь можешь. — На момент первого сколько тебе было лет? — Семнадцать, — говорю я. — Что ты испытывал во время и после совершения? Страх, - что тебя поймают, или, может, сожаление, - что сделал это? — Когда убивал - только ненависть, — честно отвечаю я. — А после - облегчение. Проще говоря, то же самое чувство, когда очень долго терпишь, прежде чем отлить. Кажется, что всё, пиздец, сейчас порвёт. А потом избавляешься от ненужного шлака. И жить легче становится. Как можно о таком сожалеть? А насчёт того, что поймают, - я всегда думал. Только страх не испытывал. Страх мешает правильно оценивать ситуацию. Пацан слушает с интересом и с таким же интересом снова шарит взглядом по кухне. Но как только я замолкаю, он серьёзно смотрит мне в глаза и задаёт следующий вопрос: — Ты заранее планировал убить? Или желание возникло внезапно? Его слова заставляют задуматься. Слишком тяжело вспоминать тот этап своей жизни, - ебучее событие, предшествующее тому, что стало заключительным аккордом. То, что собственно, и послужило причиной, толкнувшей меня на этот путь. Но об этом я не хочу рассказывать. По крайней мере пока. — Я не планировал. Но желание было. Скорее, даже не желание, а потребность. Были мысли, фантазии. Я много раз представлял, как делаю это. И однажды просто не смог сдержаться. Если бы она не попалась тогда на пути, возможно, это произошло бы немного позже. Не с ней. С какой-нибудь другой. Но я бы в любом случае убил. — А сколько времени прошло между первым и вторым? — Месяца три-четыре, — я не могу точно вспомнить. — Но они не были связаны между собой. Мотивы разные. — И какой у тебя основной мотив? — спрашивает он. — Я делаю то, что должен. Потому что кроме меня этим никто заниматься не будет. Все ссут. Ссут, что их поймают и закроют. Закона боятся и последствий. — А почему именно девки? — продолжает студент. — Не женщины, - насколько я понял, - а именно молодые девчонки с яркой внешностью? — Это не просто девчонки с яркой, - как ты выразился, - внешностью, а шлюхи. Самые настоящие пробляди, — я ощущаю, как начинаю заводиться от собственных слов, и ядовитая ненависть медленно разливается по венам. — Нормальных я никогда не трогаю. И не прикоснусь, пока точно не буду уверен, что она шкура. — Откуда у тебя такая неприязнь к ним? Он внимательно смотрит на меня, походу, даже с каким-то странным затаённым ожиданием. Словно хочет услышать правильный ответ. Именно тот, который станет подтверждением его собственных догадок. Я рассказываю про рыжую, про тот случай возле интерната, описываю всё в деталях, все свои чувства и переживания. Про то, как потом не мог уснуть, про то, что до последнего не хотел верить. Даже не знаю, какого хрена меня вдруг так понесло. Может, просто накопилось? Может, реально надо было выговориться? Он увлечённо слушает, будто старается уловить каждое слово, запомнить каждую фразу. В широко распахнутых глазах - чистый восторг, на лице - довольная улыбка, а на щеках - ямочки. И я внезапно теряю нить разговора. Я вообще забываю всё, о чём только что рассказывал. Потому что, глядя на эту улыбку и эти ямочки, неожиданно вспоминаю, где видел этого поехавшего. Точнее, не его самого, а того, на кого он пиздецки похож. До сего момента я, - можно так выразиться, - почти погрузился в атмосферу психологического доверительного общения, но подсознание решило жёстко разогнаться надо мной и в самый неподходящий момент открыло потайную дверцу памяти. Теперь я понимал, почему так залипал на него, - пацан был в точности похож на одного актёра из гейской порнухи. Я по-прежнему ненавидел стандартную порнуху вцелом, но гейская мне заходила. Опять же, только выборочно. Даже в этом жанре было сложно найти то, что реально могло понравиться и не вызывало бы смех или чувство брезгливости. К своим двадцати четырём я успел пересмотреть множество всякой дичи. И чаще всего складывалось впечатление, что тех, кто мутил на этой теме, вообще не заботила подборка актёрского состава. Актив чаще всего представляли обрюзгшие мужики не первой свежести с пивными животами, больше смахивающие на алканавтов из какой-нибудь вонючей забегаловки; а пассивы, - почти как под копирку, - по несколько месяцев голодающие истощённые типы, бледные и замученные, будто всё время между съёмками их держали в подвалах, куда не проникали ни свежий воздух, ни солнечный свет. В общем, мне достаточно редко попадалось что-то действительно стоящее. А видюхи с этим самым пацанчиком как раз и были среди тех немногих, от которых в штанах конкретно дымилось. И сейчас, глядя на этого отбитого начинающего психолога, я уже не мог сосредоточиться на его вопросах, не мог всерьёз воспринимать его слова. Голова оказалась напрочь забита мыслями совершенно другого характера, а в паху нехило тянуло. — Что-то не так? — обеспокоенно спрашивает студент. Конечно, он не мог не заметить, что я тупо завис, резко оборвав свою исповедь. Как, походу, не мог не заметить мгновенно прилипший к нему взгляд и идиотскую лыбу, которая снова сама собой нарисовалась на моём лице. — Не, всё нормально, — говорю я, попутно достаю из кармана спортивок пачку сигарет, зажигалку и закуриваю прямо на кухне. Обычно я курю на балконе, чтобы не дымить в квартире. Запах долго выветривается, а дышать им всю ночь и просыпаться на утро с больной башкой - так себе перспектива. Но сейчас я не мог сдержаться. Мне надо было срочно успокоиться. — Просто ты на одного актёра похож, — сам не знаю, зачем говорю ему об этом. — И на какого? — не отстаёт гость. Он отпивает уже остывший чай и вопросительно смотрит на вазочку с конфетами. — Бери, — отвечаю на его немой вопрос, только голос как-то подпизживает, словно от волнения громкость убавилась. Выдыхаю дым, стараясь тем самым оправдать эту херову метаморфозу с голосовыми связками. — Ты по-любому не знаешь. Он вообще не очень известный. Только в разных короткометражках светился. Я даже имя его не помню, — приходится спиздеть, чтобы этот придурок не начал подробно выяснять. Забить данные в поисковике и нарыть всю инфу - как нехуй петь. Сеть сольёт всё, - начиная от даты рождения и заканчивая полным послужным списком в индустрии гейской порнухи. Глупо надеяться, что потом студент не доебётся с расспросами, откуда я знаю этого кадра. — Скажешь, если вспомнишь? — улыбается он, но как-то подозрительно, или мне это уже просто кажется. — Продолжим? — Продолжай, — говорю я, лишь бы отвлечься от непотребных мыслей. Пацан разворачивает вторую конфету, суёт в рот, запивает. — То есть, всё началось с той рыжей? Её поведение стало для тебя стрессом и причиной неприязни к подобным личностям? Я молча киваю в ответ. Он некоторое время думает и снова шарит выискивающим взглядом по полкам, по холодильнику, оглядывается на подоконник. — Я не собираю сувениры, — успеваю сказать это прежде, чем он задаст очередной вопрос. — Не имею этой дебильной привычки хранить дома вещи жертв. Или ты ожидал увидеть здесь целую коллекцию всякого говна, собранного с трупов? Походу, всё-таки просёк, в чём причина его мечущегося по сторонам взгляда. — Ну, я же не знал. Многие так делают, — смущённо говорит он и опускает глаза. — Я - нет. Вопросы ещё будут? С крайней затяжкой бросаю окурок в раковину. Потом уберу. Идти на балкон за пепельницей со стояком - гон. — Да, — он заметно тушуется, словно не знает, как спросить, поэтому тянет время. — Ты только ничего стрёмного не подумай. После всего, что ты мне рассказал, это будет вполне логичный вопрос. И потом, я пытаюсь составить твой психологический портрет, а для более точной характеристики нужны некоторые детали. Личного характера. От этих слов становится совсем не по себе. И вовсе не потому, что я стесняюсь. На стеснение вообще похер. Не по себе становится потому, что этот безбашенный психолог, невъебически похожий на того, о ком сейчас лучше вообще не вспоминать, собирается трепаться на эти самые «личные» темы, а мне и так приходится сидеть, закинув ногу на ногу, и зажимать член, чтобы палева не было. Но я делаю вид, что всё нормально. Даже стараюсь не смотреть на его губы, которые он, какого-то хера, начинает покусывать. — В общем, у многих серийников, — говорит он, с осторожностью подбирая каждое слово. — Травмы на этой почве, полученные в детском или подростковом возрасте, в дальнейшем сказываются на их личной жизни. Могут возникнуть проблемы в интимной сфере, и из-за неудовлетворённых сексуальных потребностей появляется ненависть к женщинам. У тебя как с этим? Его заумные изречения пиздецки раздражают, а он смотрит с ожиданием и продолжает покусывать губы. Разворачивает очередную конфету, отправляет в рот и скручивает фантик в трубочку. — Если ты интересуешься насчёт того, что встаёт, или нет, - то с этим всё нормально. Ещё ни разу не подвёл. Я едва не сказал всё как есть. — Конечно, ебать, стоит. На тебя. Хочешь проверить? Я не уточняю, что встаёт у меня исключительно на симпатичных пацанов, и что сейчас как раз такой сидит напротив, хомячит конфеты и конкретно провоцирует своей до неприличия смазливой рожей. — А ты один живёшь, или с девушкой? — спрашивает студент. — Один, — говорю я. Хотя, несколько месяцев я действительно жил с так называемой девушкой. Точнее, жил не я с ней, а она у меня. Но этот момент я тоже упускаю, а то наша беседа по-любому затянется до утра, и терпеть ощутимую тяжесть в яйцах так долго я точно не смогу. Только студент, походу, даже и не думает заканчивать изводить меня своими вопросами. — Знаешь, что такое триада Макдональда? — продолжает он, но не дожидается, когда я отвечу. — У тебя проявлялись подобные признаки? — Нет. Я никогда не ссался по ночам. Не, ссался, конечно, когда совсем мелким был, но в пределах нормы. Когда мне было три года, родители оформили меня в детский сад. И там многие во время сончаса тонули в своих лужах, а для меня это было дикостью. Правда, однажды я тоже обкосячился. Проснулся и понял, что до туалета добежать не успею, а позориться с мокрыми штанами перед воспитателями было стрёмно, поэтому пришлось отлить в горшок. Только не в обычный, детский, а в тот, который на окне стоял, с цветком. Один хер - горшок, всё-таки. Короче, на этом и прихватили. Потом пришлось объяснять, что я это не со зла, и подумал, что лучше обоссать цветок, чем трусы, — меня снова понесло, и я уже не особо задумываюсь над тем, что говорю. Лишь бы поскорее покончить с бесячим допросом. — У меня не было патологической потребности в поджогах. Почти все по шпане поджигают тополиный пух, или траву, но это не показатель. И то, что я вынес из кабинета химии упаковку сухого горючего, которое мы потом подожгли и закинули в заброшенный гараж и в мусоропровод, - тоже ничего не значит. По сути, лучше сжечь ненужный гараж, - его всё равно собирались куда-то увезти, чем ради прикола пойти на трубы пиздить камнями бомжей. Из двух зол, как говорится. А к животным у меня вообще особое отношение. Я ни разу не издевался над ними, и даже мысли не возникало. Я ведь даже одно время бездомных котов подкармливал. Они в соседнем доме в подвале жили, и я им таскал всё, что сами не доедали. Домой взять не мог, потому что у матери дикая аллергия на шерсть. И вообще, тех, кто пиздит животных, ебашить надо. Долго и мучительно. Так, чтобы на себе всё прочувствовали. Вешать, резать, душить. С животными стрёмно так обращаться, а с некоторыми людьми - в самый раз. Пацан держит наполовину развёрнутую конфету и ошалело таращит свои выразительные глаза. Походу, не ожидал, что меня так на откровенность прибьет. Я и сам не ожидал от себя такой херни. Но пока говорю, - малость отвлекаюсь от ебучего дискомфорта. — И ещё, — не даю студенту оправииться от полученной инфы и, предвосхищая последующий возможный вопрос, сам посвящаю его в своё прошлое. — У меня была благополучная семья. Никто не бухал, никто не шлялся, притоны дома не устраивали и меня не пиздили. Если только пару раз. Первый - в седьмом классе, когда мать зачем-то полезла в мой рюкзак и нашла сигареты. Отмазаться не получилось и я отхватил шнуром от утюга. А второй - когда в конце девятого экзамен по русскому на четвёрку сдал. Решили с пацанами отметить это дело и насинячились «ягой» на заброшке. Тогда жарко было, меня жёстко развезло и я сам до дома идти не мог. Короче, эти ублюдки дотащили мою тушку до двери, позвонили, оставили меня на пороге, а сами съебались. Кенты, блять, называется. В тот раз был уже не шнур, а шланг от стиральной машины. Но это всё хуйня. Со всеми бывает. И сейчас у меня с матерью вообще всё ровно. Почти полностью доверительные отношения. Студент медленно приходит в себя, и в его взгляде отчётливо читается восторженное удивление. Он уже собирается что-то сказать, но я снова его обламываю. — И если тебе это интересно, — говорю вполголоса и пристально смотрю ему в глаза. — А тебе это по-любому интересно. Я не возбуждаюсь, когда обнуляю шлюх. И в штанах у меня ничего в этот момент не шевелится. Совсем. Больше мне нечего сказать и я с относительным облегчением откидываюсь на спинку кресла. Пора заканчивать со всеми этими допросами. Нехер тянуть кота за яйца, когда у самого яйца тянет. Того, что я рассказал, этому ненормальному вполне должно хватить для составления злоебучего психологического портрета. Я сделал всё, что от меня требовалось. Помог, как смог. Вот только мне не помогло. Сейчас в самый раз было бы окунуть голову под холодный душ, чтобы хоть немного отрезветь от жгучего желания проверить, во всём ли этот поехавший похож на того, из порнухи. Но оставлять психолога одного даже на пять минут было пиздецки опасно. Мало ли, - вдруг не поверил насчёт сувениров. Он же по-любому залезет в каждый шкаф, заглянет на каждую полку, обшмонает всю кухню так, что мусора бы позавидовали. Пацан, походу, уже немного оправившись от раскрывшихся подробностей моего прошлого, смущённо отводит глаза и снова закусывает губы. Тоже мне, психолог. Постоянно глаза прячет, меньжуется, стесняется, даже зрительный контакт не может установить, - взгляд не выдерживает. Повисшая тишина только сильнее накаляет обстановку. Надо поскорее отправлять его домой. Иначе пиздец. Иначе сорвусь. — Допивай и уходи, — говорю ему. — А то ты что-то засиделся. — Не заметил. Извини, — он смущённо улыбается и показывает пустую кружку. Студент сваливает в прихожую, а я засовываю руки в карманы штанов, прячу стояк и только после иду провожать засранца. Он наклоняется, чтобы завязать шнурки на конверсах. И я залипаю, уставившись на его задницу. Зачётная, хотя без джинсов по-любому смотрелась бы намного интересней, а ещё интересней - натянутой на хуй. Зажатый в руке член мгновенно реагирует и ещё сильнее упирается в ладонь. — Кстати, — говорит пацан, когда уже стоит в подъезде. — На следующей неделе у меня сессия заканчивается, и потом я поеду к родителям до конца лета. Я молчу. По глазам вижу, - ждёт, что я должен что-то ему сказать. Но не знаю, что конкретно он хочет услышать. Потому говорю первое, что приходит в голову: — Ну чё, удачи. И последнее, что я вижу прежде, чем закрыть дверь, - это растерянную улыбку и ямочки на щеках. Холодный душ быстро прогоняет остатки наваждения, стояк падает, и я снова могу здраво мыслить. Поехавший психолог ушёл, оставив после себя на столе одинаково скрученные фантики и пустую вазочку из-под конфет. Я за всё это время так и не притронулся к чаю. Теперь он остыл, и я залпом выпиваю всю кружку. Подбираю брошенный в раковину окурок, отправляю в мусорное ведро. Открываю настежь окно, чтобы проветрить квартиру. От общения с этим невменяемым реально стало немного легче. Я же никогда прежде ни с кем не делился своими настолько откровенными переживаниями. Держал в себе копившуюся неприязнь, разочарование, злость, обиду, - абсолютно всё, что пережил в тот момент. Выхожу на балкон. Курю. Ночь окутала дворы мраком, только над некоторыми подъездами горят фонари, как тусклые пятна света среди кромешной темноты. И, походу, этот студент и был для меня чем-то вроде такого светлого пятна во тьме. Но я стараюсь не думать об этом, чтобы не погнать, чтобы не накрутить в своих ебанутых фантазиях, что это общение - начало чего-то большего. Смешно. Я ведь даже не поинтересовался, как его зовут. И он для меня до сих пор просто пацан. Глупо на что-то надеяться и обнадёживать себя беспонтовыми иллюзиями, если я заранее знаю, что меня ждёт. Рано или поздно. Итог всё равно будет один.***
Я вижу его через решётку. Дыхание на мгновение перехватывает. Кажется, что даже бешено хлеставшее о рёбра сердце на миг останавливается. Я не могу описать всё, что чувствую в этот момент. Походу, нет таких слов, которыми можно выразить то, что творится у меня на душе. Это вовсе не радость от встречи после долгой разлуки. Потому что наша разлука теперь будет не просто долгой, а вечной. И несколько минут, отведённые на общение, - всего лишь единственный глоток воздуха, после которого кислород снова перекроют. Это боль. Больно видеть его здесь, в этом месте, среди обшарпанных грязных стен. Больно от того, что, возможно, это вообще наша последняя встреча. Но я держусь, чтобы не вывести на эмоции ни его, ни себя. Он проходит в кабинет и, заметив меня, едва не бросается к клетке. Вцепляется пальцами в прутья, просовывает руку через решётку, хватает меня за предплечье и держит так крепко, будто боится, что если отпустит, - случится что-то ужасное и непоправимое. Хотя всё, что могло, уже случилось. И это прикосновение - единственное, что мы можем себе позволить. Следак сидит за столом, делает вид, что шарится в телефоне, искоса поглядывает в сторону клетки. — Семь месяцев, — шепчет он. — А кажется, что прошло несколько лет. Я молчу. Мысли путаются, ком в горле мешает говорить. И я просто смотрю на него. Он изменился за это время. Повзрослел, походу. Под глазами - тёмные круги. Взгляд уже не тот, - не открытый и наивный, а усталый и затравленный. Словно что-то в нём умерло. — Ты говори, если что-то будет нужно, — продолжает он. — Я соберу, мне не сложно. — Не надо, — с трудом получается ответить. — Пока всё есть. — Мать там тебе очередные носки вяжет. Шум обещал, что тоже поможет с передачкой, — вполголоса говорит он. Я поворачиваюсь боком к следаку, прижимаюсь к решётке. Со своего места из-за стола он не видит, как я дотрагиваюсь до его руки, провожу по пальцам. Они тёплые, а ощущения от этих прикосновений знакомые до боли. Чувствую, как его рука слегка дрожит в моей. — Ты только пиши почаще, — он снова переходит на шёпот, смотрит мне в глаза. — Хоть каждый день пиши. Пиши всё, что захочешь. Даже по несколько строчек. Я все твои письма храню, а те рисунки, которые ты присылал, висят на стене, над кроватью, на самом видном месте. И когда я на них смотрю, или перечитываю то, что ты писал, - кажется, что ты рядом. Последние слова выходят совсем беззвучно, и я читаю только по губам. — Обещаю, — шепчу в ответ. — Я потом тебе кое-что расскажу в следующем письме. Надеюсь, ты меня правильно поймёшь. Замечаю в его глазах блеск и какую-то надежду. Только на что именно он надеется - до меня так и не доходит. Я вообще не имею ни малейшего представления, о чём он собирается рассказывать, и от этого становится реально стрёмно. Хреновое какое-то предчувствие. — Ваше время вышло, — объявляет следак и бьёт ладонями по столу. — Успели наговориться? Я молчу. Он тоже. — Проводи посетителя, — орёт следак и накидывает пальто. Я ощущаю его тоску и боль, как свои собственные. Всматриваюсь в его лицо, в каждую его черту, стараясь навсегда запечатлеть в памяти его образ. Лишь бы блеск в глазах не превратился в слёзы. Он снова, как и раньше, закусывает губы. Но только теперь я знаю, - это у него нервное. За два года я сумел изучить все его привычки. — Чё застыли? — подгоняет следак. — Свиданка закончена. Давай на выход. Молодой вертух ждёт на продоле возле кабинета. Я с трудом отпускаю его руку. Смотрю, как он, развернувшись спиной, идёт к двери, оборачивается напоследок. И я вижу едва заметную улыбку и ямочки на щеках.