«Что собственно возмущает в страдании, так это не само страдание, а его бессмысленность.» Ницше
***
Новый сокамерник Сява - лицо, явно не обременённое интеллектом, примерно лет сорока отроду, по воле питал нездоровую слабость к алкашке и производил отталкивающее впечатление не столько своим бомжеватым видом, - таких на СИЗО чалится почти половина, - сколько конкретной борзотой и чрезмерным любопытством. С его появлением Банкир всё чаще засиживался за столом и, уставившись неподвижным взглядом в старую газету, усердно делал вид, что изучает прошлогоднюю рекламу какого-нибудь барахла, или читает статьи для садоводов-любителей. Причём, он как-то раз в разговоре упомянул, что огорода у него не было, и его самого к земле никогда не тянуло. Речи нет, тюрьма многих меняет: заставляет переосмысливать ценности, отношение к себе и к людям и иногда раскрывает в сидельце такие таланты, о которых он, находясь по ту сторону решётки, даже и не догадывался. Вот только навряд ли Банкир внезапно открыл в себе дар грядочника и по этой причине решил избавиться от вредной привычки спать. Причина его перекочёвывания со шконки за общак заключалась именно в новом пассажире, который с первого дня заселения по-хозяйски занял шконарь и пускал Михаила на спальное место только когда был чем-то занят. Но чем-то другим, помимо вдавливания спины в металлические полоски, он занимался крайне редко. Так, хилое тщедушное тельце Михаила, от постоянного недосыпа и моральной дрочки соседом по шконке, медленно но верно таяло на глазах. И хотя мы все видели это, - не вмешивались. Банкир не предъявляет, молчит. Значит, - всё устраивает. У сестры Вялого намечалась днюха. Валера долго не решался, но всё же обратился ко мне с просьбой в обмен на сигареты нарисовать что-нибудь поздравительное. Я согласился. И вовсе не из-за обещанных сигарет, а для того, чтобы убить время, а заодно хотя бы немного прокачать свой навык несостоявшегося художника. Я сижу за столом, рисую открытку на развёрнутом тетрадном листе. Сява присаживается напротив, дымит самокруткой, наблюдая больше за мной, чем за самим процессом. — Первоход? — наконец спрашивает он. — Первоход, — говорю я, не обращая на него внимания. — По-любому по 228 заехал? — ухмыляется пассажир и косит глаз в сторону Вялого. — Наркоманская статья сейчас, походу, вообще козырная. — Нет, — отвечаю и продолжаю вырисовывать синие розы в углу клетчатого листа. — Значит, по 213-й? — доёбывает Сява. — Нет. — Бля, ну тогда, наверное, лоха какого-нибудь неудачно тормознул? — гадает он и с каждым своим новым вопросом всё больше напрягает. Причём, интересуется он так хитровыебано, - лыбится с заискивающей рожей, а у самого в глазах читается затаённое ожидание, с каким обычно волк замирает перед прыжком, а в следующее мгновение вцепляется в горло. Я не стремаюсь своей статьи, но молчу. Желания трепаться с этим разговорчивым нет от слова совсем. Пообщаться со всеми остальными Сява успел, когда меня выдернули с хаты на пятиминутную свиданку. И теперь этот хрен решил, что пришло время выяснить за меня. — Чё молчишь? — он скалится пожелтевшими пеньками зубов. — Я тебе вообще-то вопрос задал. Порядочному арестанту всегда есть что сказать. Или ты за собой чё-то стрёмное чуешь? Статья какая? Я откладываю в сторону незаконченный рисунок и также молча смотрю ему в глаза. В упор, не мигая, не отводя взгляд. Сжимаю ручку. Желание воткнуть её в горло собеседнику, - в то место, где с левой стороны под кожей виднеется синяя вена, - становится всё сильнее. Я даже успеваю представить, как ручка вонзается в шею истошно орущему оппоненту. И если бы не Ворона, всё могло бы закончиться весьма плачевно. — Слышь, Сява, борзянку вырубай, — говорит он и присаживается напротив этого любознательного. — Ты ещё прописку тут устрой, как на малолетке. — Какую борзянку? — пассажир с ошарашенной физиономией едва не подрывается из-за стола. — Я вообще-то у него за статью интересуюсь, а не за делюгу. Ты чё-то попутал, походу. Рукоприкладство здесь, в ровной хате, не приветствуется, но всё именно к этому и шло. По сути, Ворона вообще неправильно поступил, что влез в чужой рамс, и теперь оказался на моём месте. Хотя решать эту ебанутую ситуацию мирным путём мне совсем не улыбалось, я всё же сдержал себя в руках. — Сто пятая. Пожизненное, — говорю я. — Первоход и сразу пыжик? — Сява переводит на меня шальной взгляд и криво ухмыляется. — Ну ты, походу, конкретно попал. А переквалифицировать статью не пробовал? — А зачем? — я скалюсь в ответ на его манер. — В смысле? — на неумном лице собеседника - полное непонимание. — В смысле, яйца свисли, — ржёт Ворона. — Не хочет он. Чё непонятно? Сява тогда ещё долго таращился на меня как на окончательно поехавшего. Заходил издалека. Говорил, что ему тоже сто пятую шьют, но он, типа, подписываться под такую лажу не станет и собирается перебивать на 111 -ую, четвёртую. Задавал наводящие вопросы, стараясь выяснить, за что со мной так несправедливо и жестоко. Но с откровениями насчёт подробностей моей прежней жизни он обломился и, осознав, что вразумительного ответа не получит, наконец, отъебался. На следующий день Сяву дёрнули к следаку. Банкир, воспользовавшись удачным моментом, упал на освободившуюся шконку и моментально отключился. Я уже намеревался хотя бы малость отдохнуть от несмолкаемого пиздежа и устроился на своём шконаре. Закрыл глаза. Но Ворона, как назло, три раза постукивает сверху. Приходится отодвигать ширму. Он, свесив голову с пальмы, говорит вполголоса: — Ты с Сявой будь поосторожнее. Мутный он какой-то. Он своим подельникам по двум хатам отписывался. Я тоже отписал пацанам. Пусть за него пробьют. По-любому какой-нибудь косяк всплывёт. А пока - живём как жили.***
После той оказии в раздевалке я старался всяческими путями избегать одногруппника, на частично оголённый торс которого член мгновенно реагировал эрекцией, даже без моего согласия. Испытав всего один раз то состояние, когда разглядывал его задницу, а по телу рассыпались миллионы мурашек, я больше не мог спокойно на него смотреть. Пришлось потратить немало времени, чтобы хотя бы немного научиться контролировать всю эту дичь, потому что хоть и изредка, но общаться с ним всё же приходилось. И каждый раз, когда он оказывался где-то поблизости, я убеждал себя, что он такой же, как все, и фокусировал взгляд исключительно на его лице, не допуская попыток посмотреть ниже. Но даже этот запрет не смог полностью избавить от стрёмного волнения. От его улыбки, брошенного небрежно - «привет» или случайного прикосновения я смущался, как целка на первом свидании, и поскорее сваливал куда-нибудь подальше. Но такой нездоровый интерес я испытывал только к нему. Я замечал, что начал засматриваться и на других пацанов, но они не вызывали столь бурной реакции. Хотя многие из них внешне мне пиздецки нравились, - это был чисто эстетический кайф, без последствий в виде топорщившихся в области паха штанов. Я оценивал их фигуры, лица, сравнивал их с этим наостопиздившим одногруппником и, - самое гонимое, - сравнивал с собой. Всего год назад, когда я только поступил в секцию, всё было в точности до наоборот, - я сравнивал себя с другими. И только после того, как убедился, что теперь смотрюсь на общем фоне не хуже многих, я решил, что имею полное право занять своё место в рядах лучших. Тех самых, на которых заглядываются девки, а ссыкливые малолетки текут от любого комплимента. И вот это было единственным отталкивающим фактором в моём новом положении. Потому что к большинству девок я не испытывал вообще ничего, - абсолютно никаких эмоций. Они, как и прежде, казались неинтересными, предсказуемыми и поверхностными, словно каким-то иным видом, живущими в совершенно другой, непонятной мне реальности. Только особи шлюховатой наружности вызывали то самое отвращение, граничащее с патологической ненавистью. Впрочем, моя нездоровая одержимость закончилась также быстро, как и началась. Отец тогда был в командировке и не смог присутствовать на городских соревнованиях. Поэтому мне пришлось добираться до ДК не на его «Лексусе», а на общем автобусе с теми, кто прошёл отбор, а заодно вместе с их родителями и всякими родственниками и знакомыми, желающими поддержать своих бойцов. Пацан, который уже больше месяца не выходил у меня из головы, тоже оказался в числе избранных. На сбор я опоздал, и, когда заскочил в заднюю дверь, автобус уже был под завязку забит людьми. Я внимательно всматриваюсь в толпу, пытаюсь выцепить его взглядом. Он стоит в середине салона, треплется с кем-то, улыбается. И меня как-то неожиданно потянуло к нему. Хотелось просто поговорить, - не важно о чём. Просто постоять рядом, пообщаться, узнать его получше. Я уже успел научиться контролировать стояк, и даже если он вдруг снова меня подведёт и напомнит о себе, в толпе это палево будет не так заметно. На крайняк можно прикрыться спортивной сумкой. Естественно, я даже и не думал подкатывать к нему. Вероятность ответной симпатии была равна одному к сотне. Я протискиваюсь вперёд под недовольный пиздёж пассажиров. Толкаю кого-то сумкой. Не специально. Наступаю кому-то на ногу. Не специально. Зацепляю пышные волосы какой-то тётки. Тоже не специально. Я просто вижу впереди цель и не вижу препятствий. Он поворачивается, замечает меня и, подзывая, машет рукой. Снова говорит что-то тому, кого я до сих пор не вижу. — Привет, — улыбается он, когда я останавливаюсь рядом. Я тоже здороваюсь, тяну ответную лыбу. Приятное волнение растекается теплом по телу. Сдерживаю желание подойти ещё ближе. Хотя можно бы было типа случайно прижаться к нему. В такой давке это не вызовет никаких подозрений. Мысли опьяняют, одурманивают рассудок. И я из последних сил стараюсь удержать контроль над вздрогнувшим членом. — Переживаешь? — спрашивает он. — Немного. Только все мои переживания были связаны не с предстоящими соревнованиями, а с тем, что я сам осмелился подойти к нему. Я боялся опозориться, сказав что-то не то. Хотел поговорить, но даже не представлял, о чём. — А ты? — интересуюсь лишь для того, чтобы поддержать диалог. — И я. Немного, — снова улыбается, но тут же говорит то, чего я вообще не ожидал услышать. — Моя больше переживает. Даже решила вместе со мной поехать. Теперь до меня дошло, с кем он всё это время трепался и кому так мило улыбался. Девка мелкая, потому за его спиной её почти не видно. Но сейчас она выглядывает из-за его плеча. Ухоженная, явно следит за собой. Крашенные волосы, неплохой шмот, на лице ни грамма косметики. И выглядит вполне прилично. От этой неожиданной новости на душе стало как-то хреново. Будто оборвалась последняя ниточка надежды. Я изначально ни на что не надеялся, а чувствую себя так, словно меня жестоко наебали. В голове - бардак, в чувствах - тоже. — Конечно переживаю, — поддакивает девчонка. — А вдруг тебя там покалечат? Я вообще против всего этого. Не понимаю, в чём прикол бить друг друга? Хотя ни злости, ни отвращения к ней я не испытывал, не удержался, чтобы не поднасрать. — Ты раньше бывала на соревнованиях? — спрашиваю её. — Нет, — отвечает она. — Тогда и ехать не стоило, — говорю я на полном серьёзе. — Мало ли что может случиться. Не зря же там постоянно скорая дежурит. А если твоего пацана конкретно ушатают, чем ты сможешь ему помочь? Слезами и истерикой? И вообще, вряд ли тебе будет приятно смотреть, как его пиздят. Весной на аттестации одному типу ключицу сломали. Перелом хоть и закрытый, ничего особенного, - у его матери паника была. Потому что он орал так, будто его пытают. Девчонка бледнеет на глазах и испуганно смотрит то на меня, то на этого, типа, нашего общего. — Да не слушай ты его. Он так прикалывается. Просто решил жути понагнать, — одногруппник успокаивает подругу, но, судя по её побелевшему лицу, у него это хреново получается. — Всё будет нормально. А то, что скорая там стоит, - это так положено, порядок такой. Всю дорогу мы молчим. Желание продолжать разговор у меня напрочь отбило. У этой парочки, походу, тоже. Оставшиеся полчаса я пытался разобраться в себе. И в итоге пришёл к выводу, что больше всего меня взбесило то, что у единственного пацана, который мне не просто нравился, а вызывал более интимные переживания, оказалась подруга. А я думал, что он ещё не испорченный. Вернее, я вообще раньше об этом не задумывался, потому что не хотел обламываться от мысли, что он может кому-то принадлежать. И когда автобус остановился у ДК, я уже чётко осознавал, что потерял к нему всякий интерес. Реально, всё как рукой сняло. Будто и не было целого месяца помешательства. Я не знал, нормально это, или нет. Может, он был просто мимолётным увлечением? Но меня это мало волновало. Ведь насколько я знал, - мимолётные увлечения не оставляют след на сердце. Прошло всё: симпатия, волнение, дебильное смущение. Не прошла только злость на собственные чувства, из-за которых я вёл себя как лох. Походу, от части, она и помогла мне на ринге. Во время боя мозг будто отключался, и я бился чисто инстинктивно. Мне не приходилось думать над тем, какой приём использовать, - тело срабатывало само, как на автомате. Отбить блоком удар с ноги и сразу зарядить противнику в голову, вовремя увернуться, прописать тройной, или, как это ещё называется, - расстреливать ногами, - ебашить серией ударов, от которых, не имея достаточной подготовки, защититься вообще нереально, - всё это происходило на рефлексе. В этом году меня определили в пятую весовую категорию, хотя мой вес оказался самым минимальным, при котором могли перевести на ступень выше. Потому не было ничего удивительного в том, что несколько раз я и сам нехило отхватил. Но это только подстегнуло боевой азарт. Я даже не особо заморачивался, - выйду победителем или проигравшим. Моей основной задачей было отхуярить каждого, с кем ставили в пару. Но только по правилам. Это единственное, чего я придерживался и на чём приходилось сосредотачиваться. Когда на ринг вышел тот, по кому я убивался как конченный дебил, я почти не наблюдал за его боем. Немного пообщался с другими одногруппниками, прошёлся по залу, посмотрел списки участников, сходил умылся. Но параллельно слышал, как его здоровски поддерживали пацаны из нашей секции и даже их родители. Только его дама сердца изредка взвизгивала и закрывала лицо руками. А после окончания первого раунда бросилась с распростёртыми объятиями и крутилась вокруг него как муха. Жалела и причитала так, будто его переломали. — Как ты себя чувствуешь? — суетится девка. — Нигде не болит? Не представляю, что он чувствовал в этот момент, но мне бы такая поддержка и в хуй не впилась. Сразу вспомнилось, как мать на моих первых соревнованиях лезла ко мне с подобными вопросами. Но одно дело - мать, и совсем другое - какая-то слабонервная изнеженная баба. Смотреть на всё это зрелище было противно. Соревнования закончились, но оглашения результатов пришлось ждать достаточно долго. Я успел сгонять в кафе, похавать, снова пообщаться с одногруппниками. И всё это время, потрясённая увиденным девчонка ни на шаг не отходила от своего ухажёра. Но, походу, его такой расклад нисколько не напрягал, и он, виновато улыбаясь, что-то шептал ей на ухо. Я бы на его месте по-любому не сдержался и послал бы её нахер с такой заботой. Ближе к вечеру судьи, наконец, закончили подсчитывать результаты и собрали нас в зале. Из всей нашей группы они должны были выбрать трёх победителей, кто поедет на областные соревнования. И когда я услышал свою фамилию в списке участников, то едва не заорал от переполнявших в тот момент эмоций. С перевесом в один балл я выиграл бой с тем типом, который в прошлом году, отмудохав меня на соревнованиях, занял первое место по городу. А теперь его место по праву перешло мне. Даже проебавшие бои одногруппники не давили завистливые косяки, а свистели и аплодировали, когда меня вызвали на ринг и руководитель школы боевых искусств вручил очередную грамоту и медаль за первое место. Пацан, от мыслей о котором я ещё этим утром сходил с ума, а уже вечером вообще перестал обращать внимание, в эту тройку не вошёл. Зато меня ожидало несколько месяцев усиленных тренировок и подготовка к первым областным соревнованиям.***
Влечение к одногруппнику прошло, но вот к другим пацанам стало лишь сильнее. Только я перестал испытывать смущение и тот прежний дебильный трепет в груди. Я ведь раньше даже не думал о близости с ним. К нему, - если можно так выразиться, - у меня было какое-то особенное, тёплое отношение. И, вспоминая его, за всё то время я ни разу не передёрнул. Тогда мне казалось, что это как-то не совсем правильно. Но сейчас все сдерживаемые, таившиеся в подсознании желания рвались наружу. И любой понравившийся мне пацан становился объектом их реализации. Конечно, только в моих фантазиях. Я представлял себя с каждым из них. Представлял, как зажимаю в углу какого-нибудь симпатичного, тискаю за задницу, насильно целую его, испуганно отбивающегося, срываю одежду. А дальше - как пойдёт. В моём сценарии было два варианта: либо он отсасывает, либо подставляет очко. На тот момент я вообще не имел опыта по этой части, поэтому и все фантазии были приблизительно одинаковыми. Только позже, когда у меня появился первый нормальный телефон, я начал зависать на сайтах с гейской порнухой и пополнять свои познания, расширяя кругозор в области запретных удовольствий. Постепенно я стал понимать, какой типаж парней привлекает меня больше всего. Это были спортивные пацаны, с подтянутой фигурой, в меру подкачанные. Женоподобные, похожие на девок, - не важно: внешне, или своими манерами, - отсекались сразу, как и качки, с утра до ночи зависающие в тренажёрках и вливающие в себя литрами протеиновые коктейли. Мне нравились такие, при взгляде на которых я испытывал то самое эстетическое удовольствие. И чем чаще я неосознанно сравнивал мужские и женские тела, тем больше убеждался в совершенстве первых и в несовершенстве вторых. Даже если не брать во внимание ту часть женского тела, которая отталкивала больше всего, сами формы этих тел были мне неприятны: объёмные задницы-дирижабли, ляжки, толщиной с тонкую талию и гордость почти любой бабы - большие сиськи, которые многие выставляли на всеобщее обозрение, словно они были каким-то охуенным достижением, или показателем ума.***
Время, на удивление, летело незаметно. Раньше я этого не замечал и думал, что слова матери «Оглянуться не успеешь, как…» - были просто тупым разводом. Но теперь я понял, что мать в который раз оказалась права. Так, незаметно, прошло две четверти, и на Новый год отец купил мне комп. Старый большую часть времени просто стоял на столе и пылился. Он постоянно зависал и не тянул даже «Вайс сити» и «Андеграунд». Я не очень увлекался всякими игрухами, но изредка всё же пытался запустить какую-нибудь. Только каждая попытка заканчивалась одинаково, - комп вис и выкидывал обратно на рабочий стол. Новый реально летал и не лагал. Но самым охуительным сюрпризом для меня стало то, что отец заранее скачал на плеер все альбомы «Раммштайн». И это меня порадовало даже больше, чем основной подарок. На «Раммштайн» я подсел, когда был ещё совсем пиздюком, - отец меня и подсадил на эту тему. Сколько я себя помнил, у него в машине всегда лежали кассеты, и когда мы куда-нибудь ехали, он включал погромче магнитолу и смешно качал головой в такт музыке. Мать сразу сказала, что компьютер - вещь не для игр, а для моей предстоящей учёбы. Но до предстоящей учёбы было ещё далеко, поэтому я использовал его в своих личных целях. Не, порнуху я на нём не смотрел. Потому что сам не шарил в технике, и если с компом случится какая-нибудь лажа, - придётся обращаться к отцу. А мне вовсе не хотелось спалиться со своими нестандартными увлечениями. Конечно, я не смог удержаться и не рассказать пацанам о новой приблуде. Ясен хуй, - о такой роскоши им оставалось только мечтать. Потому, дорвавшись до бесплатного, после школы они зависали у меня и, сидя перед монитором, расстреливали прохожих, раскатывали танками машины, или тупо пиздили кого-нибудь битами. И обычно я успевал выпроводить их до возвращения матери. Но в один из таких дней, когда мы сидели за компом и обсирали Кочана за то, что он проебал дрифт, входная дверь бесшумно открылась. Хотя, может и не совсем бесшумно. Музыка и хохот Седого заглушали все остальные звуки. — Пиздец, ты чёрт криворукий, — подъёбывает Шум и бьёт Кочана в бок. — Такими корявыми пальцами, в натуре, только в жопе ковыряться. — Заткнись, уёбок, — кривит рожу Кочан. Мы ржём. И в этот момент я неожиданно ощущаю какую-то смутную тревогу, - чьё-то постороннее присутствие в комнате и взгляд в спину. Поворачиваю голову, и прежде чем я смог увидеть того, кто стоял позади, по телу пробежал холодный пот. Мать говорила, что сегодня вернётся раньше, но я забыл. Она с каменным лицом укоризненно смотрит на всех нас. Во взгляде - раздражение и неприязнь. Пацаны не видят её и продолжают ржать. Я молча толкаю Шума в плечо, чтобы он заткнулся, и указываю глазами в сторону двери. — Да отъебись ты нахер, — говорит он и одновременно оглядывается. Седой и Кочан тоже оборачиваются. В комнате моментально повисает тишина. Они растерянно глядят на мать. Как говорится, - ничто не предвещало... — Пацаны недавно пришли, ненадолго. Надо было проверить, как комп работает, — я не успеваю придумать ничего более оригинального. Тупая отмазка, но я надеялся, что прокатит. Эти дебилы, наконец, отмирают, здороваются вразнобой и утвердительно кивают. На удивление мать тоже здоровается, но всё с таким же каменным лицом. Бросает на меня предупредительный взгляд и, выходя из комнаты, раздражённо заявляет напоследок: — А с тобой мы позже поговорим. — Это твои друзья? — спрашивает мать, с отчётливым пренебрежением делает акцент на слове "это". Она стоит у плиты, помешивает борщ в кастрюле и даже не смотрит на меня. Мне не надо видеть её лицо, чтобы понять, - она явно не в духе. Из её голоса пропала привычная мягкая интонация. И, походу, теперь снова придётся выслушивать какую-нибудь очередную лекцию о том, что не пристало мне, - такому пиздецки «положительному и правильному» - общаться с этими распиздяями, да к тому же подпускать их к компу, который предназначен исключительно для учёбы, а не для всякой дичи, типа игрух. — Ну да, — честно отвечаю я. — В одном классе учимся. — Ты же говорил, что они нормальные, — продолжает мать. — А тут, видимо, никакой нормальностью и не пахнет. — Да нормальные они, просто ты их не знаешь. — Как же. Нормальные, только в обратную сторону. Она стучит ложкой по краю кастрюли, выключает газ, поворачивается ко мне и говорит совершенно спокойно: — Знаешь, я не могу запретить тебе общаться с ними. Но запомни мои слова, - до добра эта дружба тебя не доведёт. Суп сам нальёшь, не маленький уже.