«Из плюсов — я очень пунктуальный. А минусы? Какие минусы. Ну, наверное, слишком добрый. Это в вашей системе ценностей я злой, а на самом деле злые — вы.» А.Пичушкин
***
Я слышу чей-то голос в трубке. Только не могу разобрать, о чём разговор. Мать молчит и неестественно бледнеет прямо на глазах. Она будто выцвела, моментально потеряла все живые краски. Рука безвольно опускается, телефон падает на пол, а из динамика до сих пор доносится голос. Я не успеваю спросить, что случилось. Мать смотрит на меня невидящим взглядом и почти беззвучно говорит: — Отец разбился. Я подрываюсь с кресла и мгновенно впадаю в ступор. Мозг на долю секунды будто отключается, как от сильного удара по голове, в ушах шумит. Я не могу поверить её словам. Сознание наотрез отказывается воспринимать их как правду. Наверное, это просто кто-то тупо пошутил, или ошибся номером, или разбился вовсе не отец, а какой-нибудь другой мужик, похожий на него, в похожей машине. Сейчас я не понимаю, что все мои мысли - полнейший бред. Я не в состоянии рассуждать логически и адекватно оценивать ситуацию. И потом, отец не мог разбиться, ведь он обещал… — Это не он, — говорю я, самого себя убеждая в том, что всё это какой-то трешовый развод. — Он не мог. Он должен завтра вернуться. Он обещал. Я слышу свой голос со стороны, но это не мой голос. И вся эта дичь происходит не на самом деле. Это всего лишь сон. Самый кошмарный, какой только мог присниться. И я скоро проснусь. Ведь от кошмаров всегда просыпаются. Но ничего не меняется. Я по-прежнему стою посреди комнаты и смотрю на побледневшую мать. Единственная адекватная мысль впивается в мозг раскалённым шилом. И я хватаю упавший на пол телефон, трясущимися пальцами листаю контакты, набираю номер отца, в надежде, что он ответит и скажет, что всё нормально. Но вместо гудков - монотонная заезженная фраза автоответчика: — Абонент выключен, или находится вне зоны действия… — Он не мог! — чужой крик вырывается из груди, и я в бешенстве швыряю телефон на кровать. Осунувшаяся мать, потерянная и неживая, вдруг отмирает и начинает суетиться. — Надо Герде позвонить. Ей, наверное, ещё не сообщили, — говорит она куда-то в пустоту и идёт за телефоном. — Эрик, ты не знаешь, какой у них в Германии код? Я же не смогу без кода позвонить. Я молчу. Я вообще не могу говорить. Горло сдавило, что даже вдохнуть не получается. Мать держит телефон, смотрит на экран так, словно видит впервые в жизни. — У меня в записной книжке где-то должен быть код. И номер Герды. В контактах его нет. Я же с ней не общалась, только отец созванивался. — Кто тебе это сказал? — я с трудом выдавливаю из себя слова, но она не слышит. Мечется кругами по комнате, осматривается по сторонам, будто вообще не понимает, где находится. Подходит к двери и неожиданно останавливается, оглядывается на меня. В её взгляде больше нет прежней отрешённости, - лишь осознание и боль. Лицо из бледного становится совсем белым, как мел. Она едва успевает ухватиться за дверной косяк и начинает оседать. Глаза закатываются, подкашиваются колени, и мать без сознания падает на пол. Я смутно помнил, как вызвал скорую, как объяснял приехавшим медикам, что произошло, как потом взял её телефон и набрал последний входящий номер. Мужик, который ответил на вызов хер знает с какого раза, вроде, назвался директором компании, в которой работал отец. Но на все мои вопросы отвечать отказался, только подтвердил то, во что я до сих пор не мог и не хотел верить. Медики привели мать в чувства, накололи успокоительными и уехали. Но ей, походу, в эти самые чувства приходить не стоило. Теперь она неподвижно сидит на диване, застыв в одном положении, и ни на что не реагирует. Только слёзы беззвучно стекают по её лицу, давая понять, что она ещё жива. Герде - сестре отца, которая много лет назад, сразу после окончания института, переехала на свою историческую родину, мне пришлось звонить самому. Хотя я её вообще почти не помнил и видел всего пару раз, ещё в раннем детстве. В полуобморочном состоянии нашёл записную книжку матери, отыскал номер и код страны, но вызов не прошёл. Хер пойми, по какой ебучей причине. Мне ещё никогда не приходилось связываться с кем-то за пределами нашей необъятной. Потому я просто отправил сообщение, надеясь, что оно дойдёт. На похоронах собралось столько народу, сколько мне доводилось видеть лишь на соревнованиях. Некоторых я знал, - общих знакомых и друзей родителей, с которыми раньше мы обычно отмечали праздники. Других просто помнил, - они изредка появлялись в нашей прежней жизни. Из близких были только Витка, её мужик и дочь Маринка. У отца, кроме сестры, родственников не осталось. Но Герда должна была прилететь только на следующий день. Остальных, - коллег отца и его знакомых, я видел впервые. Герда, как только узнала о гибели брата, сразу выслала деньги матери. Надгробие и венки мы заказывали сами. Точнее, заказывать пришлось мне, мать просто присутствовала при этом. За эти дни она так и не пришла в себя, сильно похудела и ещё больше осунулась. Ходила потерянная, с опухшими, не просыхающими от слёз глазами. Раньше я не представлял, что означало почернеть от горя, но теперь, глядя на неё, понял. Когда женщина из похоронного агентства зачитывает траурную речь, мать растерянно смотрит на гроб и неожиданно спрашивает: — А почему гроб закрытый? Все молчат. Женщина продолжает говорить. Но мать не успокаивается. — Почему вы его не показываете? Вы должны открыть, мне нужно убедиться. — Нельзя, — тихо отвечает кто-то из толпы. — Откройте! — кричит мать. — Я хочу его увидеть! Может, это не он. Она моментально впадает в истерику, бросается на гроб, бьёт кулаками по чёрной лакированной крышке, надрывно кричит не своим голосом. Мне приходится её оттаскивать, хотя и самому хочется также вцепиться в этот ящик и орать. Но я держусь, держу мать, а она продолжает вырываться. Вскоре подключаются Витка и ещё одна тётка. Они с трудом отводят мать в сторону, пытаются успокоить. Я ждал, когда все простятся с отцом. В голове до сих пор слышится крик матери, плач, причитания, слова поддержки. Всё это перемешалось в доводящую до сумасшествия какофонию. Но сейчас, кажется, я даже не смогу сойти с ума. Внутри пустота, глубокая и болезненная, как дыра в груди. И когда подходит моя очередь проститься, я опускаю ладонь на гладкую холодную поверхность. Надо было сказать это ещё тогда. Но я думал, что у нас ещё будет время, и не мог даже представить, что в тот вечер видел отца в последний раз. Теперь чувство вины пожирает всё то, что во мне ещё осталось. — Я тоже очень хотел, чтобы ты к нам вернулся, — шёпотом говорю я. — Прости, что не сказал об этом раньше. Поминки проводили в арендованном зале ресторана, но даже там людей не стало меньше. Я вливал в себя водку стопку за стопкой, но не ощущал ни малейшего помутнения сознания. Алкоголь наотрез отказывался действовать, хотя при других обстоятельствах и в другой ситуации, - учитывая, что до этого трое суток я вообще не спал, - меня бы уже давно намотало так, что я либо словил жопу, либо вырубился прямо за столом. Выхожу на улицу покурить, а заодно отдохнуть от несмолкаемых разговоров и витающего в замкнутом пространстве давящего горя. Вслед за мной выходит раскрасневшийся от выпитого тип, просит зажигалку, закуривает. Он не намного старше меня, но уже работает в той же компании, где работал отец. Походу, тоже кто-то из родственников пристроил. — Ты же сын Генриха? — спрашивает он. — Да, — говорю я, хотя общаться сейчас вообще ни с кем не хочется. — Мои соболезнования, — говорит пацан и затягивается сигаретой. — Только вряд ли они что-то изменят. И тебе от них явно не полегчает. Его присутствие накаляет, и я уже собирался сказать: «Если ты такой умный, то нахуя тогда вообще эту тему завёл?» Но не успел. Пацан заговорил первым. — Ты уже в курсе всех подробностей? — только он не ждёт ответа. Походу, решил, что я реально обо всём знаю, и продолжает. — Прикинь, этот долбоёб, который за рулём был, с моим братом в колледже учится… учился. Уламывал его тогда с ними поехать, покататься. Заебись, что Ванька отказался, а то бы тоже… того. Подробностей я не знал. Знал только то, что отец, решив все вопросы по работе, собирался пораньше вернуться домой. Поэтому и поехал в четверг, а не в пятницу, как обещал. И разбился он по вине какого-то малолетнего ублюдка, который по тихой взял тачку у предков, залил шары и задумал устроить гонки на выживание. Отец всего пять километров до города не доехал. Этот хуеплёт вылетел на встречку и на полной скорости въебался в «Лексус». Обе машины - в хлам и, чтобы достать то, что осталось от тел, пришлось по кускам резать расхераченные корпуса. Именно поэтому гроб был закрыт. У отца при себе были все документы - и личняковые, и по работе, поэтому мусорам не понадобилось выяснять его личность. А на опознание ездил директор. Он в тот вечер и сообщил матери, что отец погиб. Но это было известно всем, потому слова типа меня зацепили. — А есть какие-то подробности? — спрашиваю я. — А ты как думал? Или решил, что менты всю правду скажут? Ну, может, когда-нибудь и сказали бы. Но не факт, — криво усмехается пацан. — На самом деле там такая херня была, что я сам в ахуе. Короче, этот опездол решил выебнуться, пригласил ещё одного знакомого и двух тёлок. Сначала просто катались по городу, нахуярились, а потом на приключения потянуло, Шумахер этот рисануться надумал. Выехали за город на трассу, типа, чтобы было где разогнаться. Рядом с ним баба сидела, двое других - на заднем. И этой дуре, которая рядом была, захотелось экстрима. Даже не постремалась при тех двоих в трусы к нему залезть. Хули, все бухие, всем, блять, весело. Тачка на полной скорости, тёлка сосёт, а этот уёбок шары закатывает от кайфа. Короче, чем это всё закончилось, - ты знаешь. Твой отец свернуть пытался, но не успел. Пацаны на месте погибли. Удар как раз на сторону водителя пришёлся. А бабы выжили. Правда, тоже переломанные, по-любому, инвалидами останутся. Сейчас обе в больнице лежат. Экстремалка та до сих пор без сознания, а второй, - которая на заднем сидела, - меньше досталось. Она как раз и слила на своей странице в ВК всё, что там произошло. Видать, когда протрезвела, - поняла, что из-за своей ебанутой подруги теперь всю жизнь овощем будет. Поэтому и не скрывает, как всё было. А мой брат с этой выжившей по переписке общается. От неё и узнал всю правду. Ей-то скрывать нечего, она же просто как свидетель по делу проходит, ну и как пострадавшая - тоже. Тип выбрасывает бычок, оставшийся от давно докуренной сигареты, ёжится. — Ладно, пошёл я. А то холодно что-то. Не май всё-таки, — говорит он и скрывается за стеклянной дверью. А я остаюсь стоять на крыльце в одной рубашке, но холода не ощущаю. Снова пытаюсь закурить, пальцы трясутся. Сейчас я не чувствую не только холод. Походу, даже если бы пошёл снег, я бы не почувствовал. Ненависть внутри обжигает адским огнём, течёт по венам раскалённым потоком, рвётся наружу, готовая уничтожить всё вокруг, испепелить в прах. Открывшиеся подробности снесли напрочь все прежние барьеры, все рамки, за которые раньше я не смел выходить. Из груди неожиданно вырывается крик, переходящий в вой. Я не плачу, слёз нет. От осознания безысходности и собственного бессилия падаю на колени и, задрав голову к небу, продолжаю выть, пока голос окончательно не срывается. Но меня никто не слышит. Хотя, может, и слышат, только не лезут. Наверное, понимают, что не стоит. Что сейчас мне не помогут никакие бессмысленные слова утешения, никакие сраные соболезнования. Отец погиб из-за того, что какой-то тупой пилотке захотелось по синьке отсосать. Вот так просто. И все его планы на будущее, - желание вернуться к нам, в семью, моя надежда, что родители сойдутся, - теперь точно никогда не осуществятся. Они погибли вместе с ним. Отца нет, а эта шмара осталась жива. Почему? За что? Где, блять, справедливость? В зал я вернулся спустя полчаса. Молча занял своё место. Налил очередную стопку. Мать потерянным взглядом смотрит сквозь толпу, но когда замечает меня, неожиданно говорит: — Эрик, может тебе уже хватит? Ты совсем бледный. И на этот короткий миг она будто становится прежней, - внимательной и заботливой, и ведёт себя, как обычно, как раньше. И если бы не чёрные круги под глазами и поникшая поза, я бы смог хотя бы на секунду поверить, что всё случившееся - слишком затянувшийся кошмарный глюк. — Всё нормально, — как всегда говорю я. — Просто перенервничал.***
То лето выдалось невыносимо знойным. Даже когда я выходил на свои ночные прогулки, дневная жара почти не спадала. Но это было мне на руку. Разгорячённые шлюхи попадались почти на каждом шагу, - в каждом сквере, в каждом дворе, даже в самых безлюдных закоулках, не говоря уже о всяких клубах и барах, от которых я и провожал этих насиняченных дур. Провожал до подходящего места, а потом всё происходило по заученному сценарию: впивающиеся в блядские куски мяса отвёртки или шило, пробитые глотки, испуганные глаза, непонимание, страх, предсмертные хрипы, никчёмные попытки спасти свои такие же никчёмные жизни, застывший на лицах посмертный ужас. Сезон охоты был в самом разгаре. То, что за мной нет прежней слежки, я почувствовал сразу. Походу студент, - как и говорил, - свалил к предкам. И теперь, в полной мере ощутив свободу, я отрывался за всю хуйню. Мне просто было необходимо исправить свои собственные косяки. Пополнить свою коллекцию, поставить недостающие галочки в послужном списке. За эту весну я упустил слишком много потенциальных жертв, пока находился под постоянным присмотром отбитого психолога, и сейчас решил наверстать упущенное. Даже такой небольшой перерыв оказался пиздецки мучительным. Я по-прежнему делал всё аккуратно, не оставляя лишних следов, но контролировать кипящую внутри агрессию, из-за которой мог случайно сорваться и совершить роковую ошибку, было реально тяжело. Видимо, это ебанутое воздержание на протяжении полутора месяцев так сказалось на моём состоянии, что однажды, в порыве захлестнувшей дикой ярости, я порвал щёку отвёрткой какой-то белобрысой шмаре. Просто так получилось. Хотел, как обычно, - воткнуть со спины в шею, но она внезапно обернулась, и наконечник вонзился не туда, куда я планировал. Девка задёргалась, надеясь соскочить, только не рассчитала глубину проникновения стержня и сама разорвала половину своего ебала, - так, что распоротая от скулы до рта щека разошлась, обнажив ряд белеющих в кровавой каше зубов. В тот момент меня даже улыбнуло от мысли, что если я оставлю её в живых, сосать она точно не сможет. Если только пять хуёв за раз. Но такая перспектива ей не светила, потому что эта мразь, на свою беду, меня всё-таки увидела. И вскоре её - всего несколько минут назад - «роскошное» шлюханское тело валялось у забора заброшенной пекарни, возле кучи мусора, и не подавало никаких признаков жизни. А кровь, даже в темноте, ярко выделялась на длинных обесцвеченных волосах и белой майке, будто абстрактный принт из бордовых подтёков и брызг. После этого мне снова пришлось мыть руки и отвёртку в ближайшей луже, и быстрей валить тёмными переулками домой, чтобы отстирать точно такой же принт от своей футболки. Но на чёрном кровь незаметна, тем более ночью, так что я сумел добраться до квартиры без происшествий. Только от отвёртки избавился. Крови было слишком много, и она по-любому въелась в какие-нибудь мелкие царапины на рукоятке, так что было безопаснее её выбросить. Что я и сделал, но уже на другом районе, зашвырнув инструмент на крышу какого-то гаража. А потом произошло моё первое двойное. Мне ещё никогда так не фартило, чтобы в одно время и в одном месте сразу попались две особи, идеально вписывающиеся в типаж моих жертв. С ними я пересёкся, когда поздно вечером возвращался с дачи. Перед моим уходом мать уговаривала отнести домой варенье и ещё какие-то консервашки. Но тащиться десять километров с полным пакетом банок совсем не улыбалось. Пообещав заехать к ней завтра на курьерской тачке и забрать заготовки, я налегке направился через лес. Обошёл водохранку, где гулянки были в полном разгаре, и музыка гремела так, что слышалась даже на садах, свернул на тропинку, ведущую к городу, и ещё издалека заметил маячившие впереди силуэты. Во тьме их светлые шмотки бросались в глаза. Точнее, бросались в глаза жопы, одна - в коротких белых шортах, вторая - в джинсовой обтягивающей юбке. У обеих девок - пляжные сумки. Они медленно плелись, слегка покачиваясь, несколько раз поочереди сходили с тропы, ржали, и, по-ходу, никуда особо не торопились. Я всего за пару минут догнал их и уже успел обойти. Всё-таки, мочить двоих одновременно мне ещё не приходилось. Но они сами напросились. Послышавшиеся позади перешёптывания и развратные смешки подействовали как плевок в спину. — Молодой человек, — развязно тянет одна из них. — Не хотите составить компанию двум одиноким девушкам? Очень хочу. Но только чтобы эту компанию составили вы. И не мне, а другим «одиноким девушкам». Вернее, таким-же тварям, какими сами являетесь, — мгновенно посетившая мысль взрывает мозг и вызывает лёгкую улыбку. — Почему бы и нет? — отвечаю я и останавливаюсь. Жду, когда догонят. Они подходят ближе. Минимальное количество шмоток дополняют лифчики от купальников. Как всегда, - слишком откровенные, лишь частично скрывающие объёмные дойки. Я не разбираюсь в размерах сисек, но этим двоим явно было чем привлечь внимание. И эти дикоты, хихикая, без всякого стеснения, берут меня с обеих сторон под руки и тянут за собой по петляющей между деревьями тропе. И снова в нос бьёт отчётливый запах перегара и каких-то приторно- сладких бабских духов. — Одним не страшно через лес по ночам ходить? — спрашиваю я, чтобы разговором отвлечь себя от желания переломать им пальцы. — Или провожать некому? — Вообще-то есть, — лыбится та, в белых шортах. — Просто сегодня мы решили отдохнуть от своих парней. Они же гуляют без нас. — Или им можно, а нам нельзя? — подхватывает вторая, надув пухлые губы. — И в сауну без нас, и по клубам, и на дачу на несколько дней к каким- то друзьям. — К друзьям, блять. Как же! — возмущённо взвизгивает первая. — К бабам они на Ленинский ездят, а не на дачу. Уже несколько раз палились. А мы чё, чем-то хуже? Съебались, - и скатертью дорога. Мы тоже время зря не теряем. С каждой минутой они всё больше напрягают. Ещё эти мерзкие прикосновения вызывают отвращение. Но я мог с ним справляться до того момента, пока та, что в юбке, не начала играючи подталкивать меня своей жопой. — Типа, ищите, с кем потрахаться? — спрашиваю я напрямую. — Фу, как грубо! — пошло смеётся та, которая в шортах. — Можно же и по-другому сказать. Например, секс на один раз. Как ни крути, какими словами не называй, - суть одна. И я дожидаюсь момента, когда этот беспонтовый трёп закончится, и начнётся то, о чём я думаю с самой первой секунды, когда приметил этих тварей. — И как? Удачно? — я тоже пытаюсь посмеяться, получается неубедительно. Но они этого не замечают. — Да нихуя, — в ответ недовольный возглас. — Все нормальные парни со своими бабами тусят. Одни дебилы остались. Сначала какие-то малолетки доебались, уламывали к ним присоединиться, а потом ещё двое алкашей подкатили. Хотели «Блейзером» угостить. Причём, пить предлагали из одного баллона. У них даже мелочи на одноразовые стаканы не нашлось. Наверное рассчитывали, что угостят своим дешманским коктейлем и приболтают на интим. Эти дуры ржут в голосину и даже не представляют, что их ждёт. Я и сам пока не знаю, как всё пройдёт. Всё-таки это будет мой первый раз. Первый опыт с двумя. А они очень даже похожи. И волосы одинаковые - распущенные, длинные, с чётким пробором. И фигуры - почти точь-в-точь, - как песочные часы. — Да уж, не фартануло. Походу, не ваш день, — через силу натягиваю фальшивую лыбу. — Ну почему же? Может, как раз и фартануло под конец дня? — снова толкает задницей и развратно посматривает на меня. — Или боишься, что двоих не вывезешь? Внутри всё замирает в предвкушении. Я уже представляю их распластанные тела на забрызганной кровью земле, навсегда застывшие в неестественных позах. Остекленевшие, невидящие глаза. Посмертные маски ужаса на лицах. И как после всего этого я мог упустить такой шанс и отказать им? — Ну не здесь же. Если только где-нибудь подальше от тропы, — я стараюсь говорить как можно мягче, лишь бы не вызвать подозрений своим неожиданным согласием, хотя бухим шкурам всё до пизды. Спустя несколько минут эти лярвы тащатся за мной по лесу. Я специально иду впереди. Ради их же спокойствия. Слышу, как позади шуршит трава, тихо потрескивают под ногами мелкие ветки. Только блядский смех нарушает гармонию. Но это ненадолго. Они быстро соображают, что нужно делать и достают из своих сумок полотенца. Расстилают на примятой траве. Бледный свет луны пробивается сквозь кроны деревьев, и привыкшим к темноте глазам его вполне достаточно, чтобы наблюдать, чтобы не упустить ни одной детали, чтобы потом не оставить после себя никаких следов. Шкуры начинают неспеша раздеваться и устраивают какое- то до отвращения развратное представление. Снимают лифчики, мнут друг другу сиськи, показушно лижутся. К такому жизнь меня явно не готовила. И я просто дышу, - медленно и глубоко, чтобы отогнать подкатывающую от всепоглощающей ненависти тошноту. Так бывает. Кого-то тошнит от страха, а меня - от ненависти. И когда они уже окончательно теряют терпение и начинают стаскивать с себя оставшиеся шмотки, я запускаю руку в карман и понимаю, что ни отвёртки, ни чего-то другого подходящего у меня нет. Просто сегодня я не планировал никого обнулять, а лишний раз таскать с собой палево - тоже не вариант. Но отсутствие подручных приблуд для убийства никогда не было поводом включать заднюю. Пока шмары отвлекаются и возятся со своим шмотьём, мне достаточно секунды, чтобы вырубить одну пинком в висок. Она, со спущенными до колен шортами, без сознания заваливается на свою подружку. Та истошно вопит, сбрасывает с себя полуголое тело и пытается подняться. Только здесь её никто не услышит. До города далеко, а на водохранке - музыка. Мне она всегда не нравилась, но сейчас очень даже в тему. Быстро вскочить и встать на хода этой курице мешает узкая приспущенная юбка. Когда она наконец поднимается, истерично вереща что-то нечленораздельное, я пинаю её под колено, отчего та снова падает. Смотрит на меня зарёванными глазами и уже полушёпотом просит: — Отпусти, я не скажу. Никогда. Честно, — повторяет как какое-то заклинание и судорожно пытается натянуть юбку на свою далеко не миниатюрную задницу. — Только не бей, я всё сделаю. — Действительно, фартануло под конец дня, — говорю я и улыбаюсь, но теперь уже искренне, без фальши. — Только не вам, а мне. Она больше не старается встать. Или впала в ступор от запоздалого понимания происходящего, или просто осознала, что съёбываться нет смысла. Всё равно далеко не убежит. Вторая приходит в себя и тихо стонет, вяло возит руками по земле. И пока она окончательно не очухалась, я снова бью с ноги в висок, по почкам, по спине, по рёбрам. Её подружайка тихо завывает и закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как эта шмара корчится от боли, как из её рта вылетают сгустки крови, чтобы не слышать сдавленное сипение, которое вскоре окончательно затихает. — Пожалуйста, — шепчет она. — Не убивай! — Да я бы с радостью, — улыбаюсь, глядя в её остекленевшие от ужаса глаза. — Но ты шкура. Шлюха. Тупая пилотка. И у меня нет другого выбора. Я не хочу продолжать бессмысленный диалог, не хочу слушать её овечье блеянье, но больше всего не хочу видеть её полуголое тело. Сейчас она зажимается, старается прикрыть дойки, хотя всего несколько минут назад, с развратным удовольствием, без капли смущения, подставляла их ещё живой на тот момент подруге и вызывающе стонала. — У меня нет другого выбора, — вкрадчиво повторяю я и с разворота пинаю в челюсть.***
Все три месяца я летел. Почти без передышки. Почти без перерыва. Летел так, как обычно летят на наркоте. Только кайфы разные. Разный приход. Разные марафоны. Но, даже окунувшись с головой в незабываемые ночные приключения, я часто вспоминал того припизднутого студента. Возможно, из-за того, что просто привык ощущать его присутствие. А теперь, лишившись этого, не так давно бесячего ощущения, подсознательно ожидал почувствовать его снова, уловить едва слышимый шорох в каких-нибудь кустах, услышать за спиной тихие шаги, заметить замерший в темноте знакомый силуэт. Но каждый раз, выходя на прогулку, я ощущал лишь пустоту. Стрёмно было признаться себе, что я соскучился по этой его дебильной игре. Она хоть и отвлекала от более важных дел, но всё же вносила разнообразие в ставший уже привычным обиход жизни. Я помнил все наши разговоры, начиная с самой первой встречи. Помнил его испуганный недоверчивый взгляд. Помнил, как он сам предложил пересечься второй раз, а потом мялся в падике, не решаясь зайти в квартиру. Помнил, как щупал его задницу в полумраке прихожей. Все эти воспоминания кружились в голове какой-то безумной каруселью, дразня неуместное влечение, и я сходил с ума от желания отодрать этого ёбнутого хотя бы в своих фантазиях. И к концу лета осознал, что он самым наглым образом поселился в них. Он один. Единственный. Из-за чего я даже перестал обращать внимание на других пацанов, что было вообще чем-то пиздецки невообразимым. И только один способ помогал на время избавиться от невыносимого напряжения. Я понимал, что это лютый гон, но запретные желания иногда играют с сознанием очень злые шутки, а порой и вовсе жестокие, - насилуют воображение с особым цинизмом и в самой извращённой форме. И каждый раз, залипая на видюхи того пацанчика из порнухи, я видел в нём своего отбитого психолога. Та же смазливая физиономия, те же черты лица, те же глаза и губы, даже улыбка - та же. Только причёска другая, но это меня мало волновало. Он даже комплекцией своей не отличался, хотя в этом я не был полностью уверен. Просто пока не подвернулся удачный момент, чтобы самому проверить и убедиться. И это «пока» жёстко бесило. Ведь то, что долбанный психолог так похож на объект моего нездравого влечения, ещё не означало, что он в действительности во всём окажется точно таким. Это моё больное, разыгравшееся от недотраха воображение рисовало его пидорёнком, - таким, каким был тот, на кого я постоянно самозабвенно передёргивал. И в такие моменты помешательства я совсем не думал о том, что в итоге обломаюсь, или ещё хуёвей, - выяснится, что у него есть подружка. Херовый жизненный опыт подсказывал, что скорее всего, так и будет. Потому я старался не тешить себя призрачными надеждами на реальную близость, и обходился подручными средствами. Лето прошло. Но этот придурок так и не объявился. Хотя пора бы уже. Если только он не решил бросить институт сразу после окончания первого курса. А может, просто прошла та ебанутая одержимость маньяками, и теперь он потерял ко мне всякий интерес. Я пытался не зацикливаться на подобных мыслях. Не хватало ещё для полного счастья грузить мозг всякой хернёй. Со временем он забудется, как и все предыдущие. Тем более, между нами вообще ничего не было, кроме пары встреч и разговоров. И он по-прежнему оставался для меня никем. А то, что понравился, - не проблема. Мне многие нравились. Раньше. До него.***
С самого утра зарядил мелкий моросящий дождь, а к вечеру ебанул так, что во дворе залило дорогу, и вода не успевала уходить в забитые ливнёвки. Чтобы добраться до своего подъезда, пришлось идти в темноте, едва не прижимаясь к стене дома. Я по привычке ставлю на плиту чайник и выхожу покурить на балкон. Но сигарет нет. Ни в карманах джинсов, ни на подоконнике. И мне ничего не остаётся, кроме как пиздовать в магаз и снова мокнуть под ливнем. Во дворе - ни души. Будто всех прохожих смыло дождём. Зато в магазе не протолкнуться. Вымокшие покупашки толпами снуют среди стеллажей, опустошают полки, набивают корзины и тележки жратвой. Кассы заняты, очередь движется пиздецки медленно и, судя по всему, я здесь завис минимум на полчаса. Заебись, сходил за сигаретами. Чтобы не выглядеть посмешищем на фоне всех остальных с единственной пачкой, уже возле кассы беру пару банок «Адреналина». — А помельче не будет? — спрашивает Катька, когда я кидаю пятихатку в её тарелку для подаяний. — Я тебе сдачу не насобираю, — она смотрит на меня замученным взглядом и вполголоса добавляет, — Все с самого утра с крупными идут, суки. С Катькой мы учились в одном классе. Потом она закончила институт, получила диплом финансиста и без проблем устроилась на охуительно престижную должность кассира. Мельче у меня не было, поэтому пришлось купить на той же кассе какую-то совсем не дешманскую шоколадку, которая мне вообще в хер не впилась. Можно бы было прогуляться до ларька, в котором по-прежнему работала тётка с поплывшим лицом. Там никогда не было очередей и проблем со сдачей, но таскаться по улице в такую погоду не улыбалось. Я выхожу из магаза и, попутно распихивая покупки по карманам куртки, ускоряю шаг, чтобы быстрее добраться до дома. Сворачиваю во тьму арки и на полном ходу неожиданно налетаю на кого-то. После яркого света глаза ещё не успели адаптироваться к темноте. И я вижу лишь очертания того, кого только что сшиб с ног, и теперь этот кто-то сидит на мокром асфальте и смотрит на меня. Какая-то ебанутая привычка стоять сразу за углом. Типа, другого места не нашёл, где ошиваться. И я уже собираюсь высказать все свои мысли этому дебилу. — Извини. Я отойти не успел, — растерянно говорит он. И я на мгновение забываю всё, что только что хотел сказать. Знакомый голос вызывает улыбку и смутное чувство не то облегчения, не то радости. Пытаюсь справиться с нахлынувшими эмоциями, чтобы не выдать себя. — Вернулся, значит, — говорю я, протягиваю руку и помогаю студенту подняться. — Позавчера, — кивает он. — Мне же на учёбу через две недели. Решил пораньше приехать. Надо как-то снова вливаться в общажную жизнь, а то за лето успел отвыкнуть от этого бардака. К хорошему быстро привыкают, а ко всякому говну - долго и мучительно. Хотя я сейчас плохо его вижу, мысленно представляю, как он улыбается. — И какого хера ты тут трёшься? — спрашиваю я, типа, сам не знаю ответ на свой вопрос. Некоторое время он мнётся, молчит, делает вид, что старательно отряхивает штаны. Чисто для отвода глаз. Но он не настолько тупой, чтобы реально пытаться оттереть грязь от мокрых шмоток. Он вообще далеко не тупой, но иногда для чего-то прикидывается дураком. — Ты только не подумай. Я не следил за тобой, — говорит психолог, а в голосе слышится лёгкая усмешка. — Ты же не пойдёшь гулять в такую погоду. Я когда на остановке из автобуса выходил, заметил, как ты в магазин зашёл, и решил подождать на улице. Просто другого места, кроме арки, где можно от дождя спрятаться, не было. — Зачем ждал? — очередной вопрос, на который, по сути, не нужен ответ. Но мне надо было его услышать. Надеялся, что он сам это скажет. — Ну, поговорить хотел. Если ты не против, — застенчиво признаётся он. Конечно, я не против. Я только за. И если бы он знал, насколько я не против не только насчёт этого его предложения, то вряд ли стал бы так рисковать. — Снова будешь свои вопросы задавать? — с наигранным безразличием спрашиваю я. — Хотелось бы, — тихо смеётся. — Ко мне пойдём? Или ты до сих пор ссыкуешь? Я знал, что он по-любому согласится. Даже под страхом смерти. Хотя уже мог бы понять, что опасаться нечего. Ну, почти. — Я бы пошёл, но не могу, — вдруг заявляет студент. — Я же не думал, что встречу тебя. У меня труба с собой, а с ней нельзя. Его ответ меня конкретно обломил. Прям пиздец как жёстко. Но отпускать его сейчас, после трёх месяцев ожидания совсем не хотелось. Неизвестно, когда снова выпадет такой шанс. Остаться наедине. И пообщаться. И я в очередной раз забиваю на взывания разума и на всякую осторожность. Ведь после того его визита не произошло ничего стрёмного. — Можно. Только педаль отключи.