«Пусть уж меня ненавидят за то, что я есть, чем любят за то, чем я не являюсь.» Курт Кобейн
***
Закончив вечерку, я почти реабилитировал свой позорный аттестат. Теперь в нём стояла всего одна тройка. По физике. И я едва не каждый день с гордостью показывал его матери в доказательство, что не дебил и, как обещал, — исправил оценки. После того, как отца не стало, не могло быть и речи о поступлении в какой-нибудь престижный ВУЗ, или хотя бы в более-менее приличное учебное заведение. Но я не собирался отказываться от идеи получить вышку. Если уж решился, то надо было идти до конца. Отец так всегда говорил. Я выбрал самый дешманский институт, без бюджетки, для поступления в который требовался минимум — сдать русский, математику и пройти общее тестирование. С этим я влёгкую справился, даже математику сдал, хотя до сих пор нихрена в ней не шарил. Набранных баллов хватило для того, чтобы меня зачислили на первый курс психфака. Факультет я выбирал из личных соображений, а вовсе не из-за престижности будущей профессии. Психологов и без меня развелось столько, что хоть жопой жуй, — и с честно заслуженными дипломами, и с купленными, и со всякими ничего не значащими ксивами об окончании трёхмесячных курсов. Потому я даже и не думал, что после законченной пятилетки реально устроюсь по специальности. Мне хотелось разобраться в себе, заглянуть в потаённые уголки своего сознания, чтобы лучше понимать собственные желания и чувства. Но основным фактором, повлиявшим на мой выбор, стало то, что из всех других факультетов психфак оказался самым дешёвым. Матери потребовался целый год на восстановление. Постоянный контроль врачей и регулярная терапия со временем вытянули её из состояния депрессии. И на момент моего поступления она окончательно пришла в себя. Мать вернулась к домашним делам, вернулась к работе, а главное — вернулась к жизни. И теперь я снова выхватывал моральных пиздюлей, но уже не за учёбу, а за — как она выражалась, — «загулы, пьянки и отвратительное поведение». И это, блять, в восемнадцать лет. Бухать я так и не перестал, зато к моим развлечениям добавился ганж. Отец словно в воду глядел и незадолго до той трагедии составил завещание, с передачей прав собственности на всё его имущество. Доставшуюся мне по наследству однушку мать решила сдавать, чтобы было чем оплачивать обучение. Гараж продали, а на вырученные деньги она занялась благоустройством дачного дома. Я был не в восторге от того, что всё, что когда-то принадлежало отцу, что хранило память о нём, теперь использовалось левыми людьми, или вообще оказалось продано. Но, глядя на мать, которая теперь всё время была чем-то занята и не сидела без дела, я молчал. Знал, что вся эта суета отвлекает её, не даёт возможности забивать голову мрачняком и лишний раз возвращаться к прошлому. Так каждый из нас нашёл своё спасение. Она — в созидании и постоянном движении. А я — в алкашке, траве и обнулении шлюх.***
Учёба в институте показалась мне раем. Полной свободой, которой в школе всегда не хватало. Никаких домашних заданий, никаких каждодневных контрольных и проверочных. Никого не ебало, чем я занимаюсь на лекциях: пишу конспект — не пишу конспект, сижу в телефоне, сплю, рисую, — всем было похер. Главное — присутствовать, а списать этот самый конспект, если всю пару страдал хуйнёй, можно было у кого-нибудь из одногруппников. И вот как раз с ними снова не подфартило. Учиться в группе, где двадцать шесть человек и из них всего пять пацанов, включая меня, стало очередным жестоким испытанием. Девки в этом возрасте уже теряли прежнюю застенчивость, присущую им в более ранние годы, и в открытую пытались заигрывать, в упор не замечая, что они мне совсем неинтересны, а некоторые и вовсе вызывали антипатию. Я старался держаться от них подальше. С пацанами, как и в вечерке, я тоже почти не общался. У всех были свои интересы, заботы, проблемы, каждый жил своей жизнью, и ничего общего у меня с ними не было. Никаких точек соприкосновения. Потому, когда я узнал о намечающейся тусовке, которую старшие решили замутить для нас, — только ступивших на их путь, — долго раздумывал, стоит ли мне там вообще появляться. Но цена прельщала. За пятихаточный взнос были обещаны поляна, бухло, новые знакомства, музыка и, типа, «приятное общение в дружной компании.» Из всего этого списка меня интересовали только два пункта — поляна и бухло. Конечно, я точно с таким же успехом мог нахуяриться в «Сапоге», или во дворе с пацанами, но уже без поляны и без смены обстановки. А менять обстановку стоило хотя бы изредка. В общем, я пришёл к выводу, что всё же рискну посетить это сборище, а если не вкатит — свалю.***
Адрес скинули за час до начала. Когда таксист завёз меня почти в самый центр города и остановился возле одной из новостроек, я малость охренел. Раньше мне не доводилось посещать подобные мероприятия, и я всегда думал, что студенческие вписки, — или как там ещё называется эта дичь, — устраивают либо на какой-нибудь даче, либо в самых отстойных клубах. Потому что так было бы дешевле. Но все мои представления рухнули в один момент. Общая комната не имела никаких перегородок между кухней и прихожей и казалась раза в два просторней нашей квартиры. Высокий двухуровневый потолок с меняющей цвет неоновой подсветкой, тридешные панели под кирпич и панорамные окна с видом на мерцающий вечерними огнями город сломали все мои стереотипы. Сколько здесь было человек — осталось загадкой. Из-за постоянного передвижения тел в пространстве посчитать их было невозможно. Но девок, — как того и следовало ожидать, — оказалось больше, чем пацанов. Все кресла и пара диванов заняты. Там уже сидят, пиздят о чём-то, перекрикивая музыкальное сопровождение. Несколько баб дёргается под эту несусветную шлёпань, пытаются подпевать, и от их нескладного «Лишь бы ты ходила голая рядом» меня подташнивает. Дверь лоджии распахнута настежь, там тоже кто-то тусуется. Курят, по лицам видно, что ржут. В углу возле холодильника зажимается парочка. Естественно — стандартные, правильные. Походу, думают, что их не видят. Но всем просто похуй. Я опоздал всего на полчаса, а это сборище уже успело нажраться. Обещанная поляна конкретно подкачала. Кроме нарезанной неровными пластиками заветренной колбасы, тарелки с каким-то бутерами сомнительного вида, овощей и фруктов нихрена не было. Только зря понадеялся, что смогу нормально пожрать. Зато бухло лилось рекой, причём всех видов, — от беспонтовых полторашечных коктейлей и пива по акции, до всяких вин и ликёров. Мне не вкатило ни общество, ни атмосфера, но уходить прямо сейчас, впустую проебав пятихатку, я не собирался и решил действовать по плану, — сперва нахуяриться в хлам, а потом валить домой. В той части комнаты, где кухня — поспокойнее и, кроме этих лижущихся в углу, почти никого нет. Здесь я в стороне от общей биомассы. Сижу за баркой с бутылкой пива, спиной к тому разврату, что творится возле холодильника. Бесит, пиздец. Вокруг столько потенциальных жертв, а я тупо наблюдаю за всем этим блядством и бездействую. Заебись, что визгливый голос из динамиков глушит звуки происходящего позади сеанса. Размалёванные перебравшие бабы заигрывают с пацанами. Пока не пошло, только намекая на свои желания. Те тоже подкатывают. Лыбятся в ответку на тупые шутки. Приобнимают, типа, невинно. Типа, случайно опуская руки на девичьи талии. Одна из толпы танцующих уже пару минут поглядывает на меня, семафорит глазами, откидывает назад волосы, извивается всем телом, как уж на углях. Чтобы её не видеть, я достаю телефон и фотографирую апартаменты. Потом приколю пацанов, где был. Шум по-любому скажет, что я мудак, — не позвал его с собой. Пока просматриваю сделанные снимки, не замечаю, как та, которая отстреливала меня взглядом, успела подойти к барке и теперь стоит напротив. — Привет, — говорит она, кокетливо улыбается, упирается ладонями о стол и снова одним движением откидывает назад упавшие на лицо волосы. — А ты меня снимал? — Нет, — отвечаю и убираю телефон в карман. — А хочешь, я могу попозировать, — девка наклоняется ниже и едва не ложится сиськами на барку. — Зачем? Я фотографирую квартиру, а ты только фон испортишь. Она закатывает глаза, недовольно цокает, тянет со стола бутылку вина и мгновенно исчезает из поля зрения. Те двое, что сношались в углу, проходят мимо. Баба тихо хихикает, прячет лицо. Походу, только сейчас просекла, что всё это время они были не одни. Тип оборачивается, кивает в сторону убежавшей вперёд подруги и не в тему подмигивает мне. Я не знаю, как расценивать этот жест. И мне похер. Первая пустая бутылка уже стоит под столом, и я вскрываю вторую. Раньше насинячусь, — раньше съебусь из этого блядского дворца. Кипиш продолжается. Из бесячей шарманки под музыкальный аккомпанемент льются очередные пиздострадания. Но публике нравится. Девки затягивают пацанов в свой танцевальный кружок. И те уже нагло распускают руки, хватают бухих партнёрш за задницы, вплотную жмутся к ним, задирают юбки, — опять же, типа, не специально. Ко мне снова подкрадывается очередная женская особь. Однокурсница. На лекции она одевается намного скромнее, и обычно я её даже не замечаю. Но сейчас она вырядилась так, будто сбежала из борделя. Чёрное латексное платье настолько короткое, что из-под него выглядывают широкие резинки чулок с крепящимися к ним лямками. На лице — боевая раскраска. И волосы, — как у большинства моих жертв, — распущенные и длинные, с ровным пробором. Обычно она собирает их в хвост, и это смотрится куда удачнее. — Пойдём танцевать, — не предлагает и не спрашивает. Просто бесцеремонно тянет меня за руку. Походу, градус убил в ней ту неприметную скромную девочку, от которой кроме «привет» других слов до этого момента я ни разу не слышал. — Отцепись, — рывком освобождаю руку из её липких пальцев. — Ты же возле Миронова тёрлась. С ним и танцуй. Миронов — единственный пацан, кто был здесь из нашей группы. И всё это время она крутилась около него. Но, видимо, там не срослось, отчего преобразившаяся до неузнаваемости мадам переключила на меня своё внимание. — Не хочу. Он скучный, — говорит она, но не уходит. Наверное, думает, что я всё же поменяю своё решение. — А я, по-твоему, весёлый? — спрашиваю и залпом допиваю оставшиеся полбутылки. — Поищи кого-нибудь другого. Со мной тебе будет не просто скучно, а грустно, обидно и совсем нехорошо. В её пьяном затуманенном взгляде проскальзывает непонимание. Мыслительный процесс явно заторможен, но всё-таки до неё доходит, что ловить здесь нечего. Она косится на меня, как на поехавшего и, наконец, возвращается к остальным. Попалась бы мне такая особа ночью на какой-нибудь пустой тёмной улице, я бы точно её не упустил и, скорее всего, даже не узнал. Но сегодня ей повезло. Вторая пустая бутылка занимает место под столом рядом с первой. Беру ещё одну и иду на лоджию. Надо покурить, а заодно проветрить голову от музыкального дерьма и бессмысленных диалогов. Лоджия под стать невъебическим хоромам, — просторная и скруглённая, так что обзор открывается на все три стороны. Но здесь тоже тесно. Несколько пацанов тусуются у входа. Приходится подвинуть одного, чтобы пройти. Курю. Уже успел пожалеть, что не прихватил с собой косяк, надёжно припрятанный в ящике стола. С ним было бы намного интереснее разглядывать город с высоты шестнадцатого этажа. Я открываю бутылку, подцепив пробку краем зажигалки, и наблюдаю, как та летит вниз, а потом исчезает в темноте. — Вообще-то для этого есть открывашка, — доносится из-за спины. Я поворачиваюсь. Рядом стоит тип. Его лицо мне совершенно незнакомо. Походу, один из организаторов этих посиделок. Он значительно отличается от общей массы, — выглядит постарше и одет поприличнее. Волосы тёмные. Ухоженные и густые, небрежно откинуты назад. И шмот явно не дешманский. Благодаря отцу и его подаркам я ещё в детстве научился различать где подделка, а где оригинал. — Правда? — спрашиваю я, изобразив удивление. — Впервые об этом слышу. На мои слова нулевая реакция. Он молча ставит на подоконник чистую пепельницу и тоже закуривает. От его сигарет несёт чем-то терпко-сладким, похожим на шоколад. — А сюда выбрасывают окурки, — поясняет он, словно я конченый дегенерат. — Лучше не мусорить, а то соседи потом жалуются. — То есть на то, что вы шалманы устраиваете не жалуются, а из-за какой-то сраной крышки на газоне кипиш поднимут? И снова мой вопрос остаётся без ответа. А этот борец за чистоту искоса смотрит на меня и едва заметно улыбается с какой-то утончённой издёвкой. Он точно слышал, о чём я его спросил, но демонстративно промолчал. — Я так понимаю, тебе здесь не очень нравится, — всё же это создание вновь решило снизойти до общения со мной. — Сидишь весь вечер один, ни с кем не разговариваешь, не знакомишься, на девчонок ноль внимания. Как будто тебе это всё в напряг. — Правильно понимаешь, — затягиваюсь сигаретой, делаю глоток и выпускаю прозрачную струйку дыма. — Не заходят мне такие тусовки. Музыка говно, жратва тоже, и девки тупо достали. Не знаю уже, куда от них ломиться. — Ну, если боишься, что подруга спалит, то лучше не рисковать, — согласно кивает он. — Да нет у меня никакой подруги. Просто напрягают, — говорю я. Не раскрывать же ему все свои секреты и причины, почему я стараюсь избегать общения с женским полом. — А зачем тогда вообще сюда пришёл? — не отстаёт собеседник. — За этим, — указываю взглядом на полупустую бутылку. — Пивнуха надоела, хотел сменить обстановку. Но, походу, лучше бы не менял. Он смеётся, выдыхает дым, и лёгкий запах шоколада растворяется в холодном осеннем воздухе. — А вообще, какой тебе интерес заниматься этой дичью? — я поворачиваюсь, чтобы видеть его, хотя сам не знаю, для чего мне это надо. — В чём прикол так заморачиваться? Организовывать всякие вписки, тратить своё время на каких-то первокурсников? Или заняться больше нечем? — А ты сам как думаешь? — снова улыбается. Насмешливо. Снисходительно. И от этого я ощущаю себя дебилом, но вида не подаю, хотя его манера общения пиздецки раздражает. Мог бы сразу нормально сказать и не вынуждать меня строить догадки. Я молчу, и он, наконец, продолжает. — Вообще-то это традиция. Что-то вроде посвящения в студенты, только в более современной интерпретации. Мы просто помогаем вам быстрее влиться в коллектив, познакомиться, пообщаться не в перерывах между парами, а в неформальной обстановке, получше узнать друг друга. — Походу, за холодильником самое идеальное место для знакомства, — говорю я и вдавливаю окурок в дно пепельницы, чтобы эта сука видела, что я не выбросил его в окно. — Ну а как без этого, — ухмыляется он и протягивает мне руку. — Кстати, я Кирилл. Можно просто Кир. — Киллер, — по привычке представляюсь я, игнорируя его жест. — А по имени? — он будто не замечает моего нежелания отвечать ему тем же и выжидает, глядя с прежней усмешкой. — Эрик, — я неохотно пожимаю руку только ради того, чтобы этот Кирилл отъебался. Он немного ниже меня, и для парня у него слишком узкая ладонь. Тёплая и мягкая. Тонкие пальцы слегка сжимают мою кисть. Пока он стоит напротив, я смотрю ему в лицо. У него высокие скулы, тёмно-карие глаза и тонкие губы, на мгновение застывшие в полуулыбке. А взгляд колкий и изучающий. Если бы я в своё время внимательно слушал то, о чём нам рассказывали на уроках литературы, а не щёлкал семки на последней парте, соревнуясь с Седым и Шумом, кто больше сожрёт, то, наверное, мог бы представить своего нового знакомого героем какого-нибудь классического произведения, который с виду весь такой самоуверенный правильный и порядочный, а по сути — просто рисунок и заносчивая приставучая мразь. — Может, вернёмся к остальным? — предлагает он и тушит недокуренную сигарету. — А то холодно. — Не хочу. Мне и здесь нормально, — говорю я. — И долго ты тут сидеть собираешься? — Пока не дойду до нужной кондиции, — прикладываюсь к горлышку и с обломом понимаю, что осталось совсем мало. Глотка на два, не больше. — Как хочешь, — Кир пожимает плечами и, протиснувшись через толпу пацанов, скрывается за дверью. Но долго пребывать в относительном одиночестве мне не пришлось. Он вскоре вернулся с двумя заранее открытыми бутылками, предусмотрительно накинув на плечи пальто. И мы зависли на лоджии почти на час, а может, и больше. Я тупо потерял счёт времени, разговаривая с тем, кому по первости очень хотелось заехать по роже. И в тот момент, когда он снова заявился, я не был этому рад и не думал, что так долго смогу терпеть его общество. Хотя его манера общения поначалу казалась пиздецки отталкивающей, я стал как-то более спокойно реагировать на эти снисходительные взгляды и усмешки. Даже ощущение того, что тем самым он пытался заставить меня чувствовать себя ничтожеством, которое нихрена не шарит в жизни, исчезло. Походу, алкашка сделала своё дело — притупила эмоции и расслабила сознание. Целый час я просидел на подоконнике. Кир поначалу пытался меня с него согнать, опасаясь, что я его или сломаю, или прожгу пластик случайно упавшим угольком сигареты. Но потом смирился. Понял, что бесполезно. И весь этот час он простоял напротив, — спиной к окну, на фоне огней ночного города. О себе я рассказывал мало, только в общих чертах, стараясь не задевать травмирующие моменты своего прошлого, чтобы под градусом меня не понесло. Насчёт увлечений, конечно, тоже пришлось молчать. Потому Кир был в курсе только того, что я почти пять лет занимался ушу и успел получить звание мастера спорта. Зато он оказался очень даже общительным. С его слов я узнал, что в этом году он заканчивает юрфак, и у него уже имелось забронированное место в небольшой компании. Апартаменты, выбранные для этой трешовой вписки, принадлежали его близкому другу, который месяцами проёбывался на вахте и приезжал в город всего на несколько дней. И чтобы квартира не стояла просто так и приносила доход, а не убыток, этот тип решил сдавать её на сутки всяким припизднутым парочкам, готовым выложить невъебическую сумму в обмен на поебаться в охуительных хоромах с пиздецки романтическим видом на город. Сам он, когда возвращался, здесь же и жил, а на время его отсутствия Кир брал на себя обязанности арендодателя, прачки, горничной и уборщика дерьма, оставленного довольными квартиросъёмщиками. За свой непосильный вклад, вложенный в процветание общего бизнеса, этот «правильный» получал процент от съёма. Но самое главное — свободный доступ в царский дворец. Увлёкшись беседой, я уже не обращал внимания на постоянно меняющиеся компании желающих покурить. И ни их разговоры, ни даже доносившийся из недр квартиры музыкальный отстой не отвлекали меня от нового знакомого. Только когда на лоджию выбежала зарёванная девка и устроила истерику, наш диалог прервался. Походу, кто-то её жёстко отшил, и эта бухая в сопли особь завывала, как недорезанная свинья. — Он же мне клялся, — визжит она. — Обещал, что больше никогда… А теперь закрылся в ванной с этой белобрысой шлюхой с экономического. Кобелина! Мгновенно нарисовавшиеся рядом бабы пытаются её успокоить, наперебой уверяют, что она самая красивая и неповторимая, а тот, кто её послал — мудак и сволочь, и что он её не достоин, а она себе намного лучше найдёт. Того, кто будет любить и ценить за… Дальше я уже старался не слушать, поэтому так и не узнал, за что можно ценить бухую истеричную дыру. А ещё мне очень хотелось взять её за ноги и вышвырнуть вниз с балкона, чтобы она перестала орать. — Тебе же здесь всё равно не нравится, — говорит Кир, искоса поглядывая на кудахчущих девок. — Может, прогуляемся? Если ты не против. Походу, эмоции на моём лице в этот момент были настолько выразительными, что он решил поскорее утащить меня куда-нибудь от греха подальше. И я был только за. Этот район я не знал и вообще не догонял, где нахожусь. В перекрытом состоянии мне было абсолютно похер куда идти. За всё то время, которое мы просидели на лоджии, я въебал ещё три бутылки, и теперь волны эйфории, похуизма и пьяной лёгкости захлёстывали с головой. Кир шёл рядом и почти всю дорогу придерживал меня за плечо. Подстраховывал, как более трезвый. Если бы я не нажрался в хлам, по-любому послал его ещё на балконе. Но уже тогда моё бухое «Я» требовало общения, и то, что ему так легко и сходу удалось вцепился мне в ухо, а теперь частично втереться в доверие, вообще не напрягало. Холод октябрьской ночи постепенно приводил в чувства, выветривал из сознания этиловый туман. И когда мы добрались до какой-то небольшой аллеи, я чётко ощущал себя в пространстве, и асфальт больше не плыл под ногами, а наконец стабильно зафиксировался на месте. Я падаю на первую попавшуюся скамейку, закуриваю и, запрокинув голову, выдыхаю рваные колечки дыма. Они мгновенно исчезают, слизанные ветром с чёрного неба. — Будешь? — спрашивает Кир и присаживается рядом. Я искоса смотрю на него, пуская ещё одно в короткий полёт, и краем глаза замечаю в его руке очередную бутылку. Только на этот раз это уже не пиво. — «Деласи», — поясняет он, словно уловив в моём взгляде немой вопрос. — Не пробовал? — Не, — отвечаю я. Он открывает бутылку и протягивает мне. Розовая этикетка не внушает доверия. Такое по любому стоит как шесть банок «Яги», зато эффект — ни в голове, ни в жопе. Я всё же беру предложенное и делаю глоток приторной клубничной дряни. Вкус отвратительный, но спирт не ощущается, и я пробую ещё, пока Кир, поймав меня за рукав, не забирает бутылку. — Не наглей, — говорит он и тоже припадает губами к горлышку. — Ты чё, у баб отжал? — последняя затяжка и я щелчком запускаю окурок в кусты. — Во-первых, не отжал, а взял. Во-вторых, это общее. А в- третьих, справа от тебя стоит урна и окурки надо бросать туда, — и снова этот его поучительный тон сраного наставника. Но сейчас это всё вызывает только смех. Сколько же ему придётся издеваться над самим собой, чтобы исправить меня? Сколько будет потрачено нервов и времени, чтобы приучить к своим правилам? Сколько разочарований и поражений он сможет выдержать? Походу, на всё это не хватит целой жизни. И вообще, мы знакомы всего каких-то пару часов, а я уже выслушал столько поучений, сколько не выслушивал от матери за целый день. — Слышь, Киря, а тебе не кажется, что ты сейчас должен быть не здесь? Как же они там без тебя и без твоих советов? Кто за порядком смотреть будет? Вдруг, пока ты тут пиздишь со мной, это бешеное стадо разнесёт к ебеням всю хату, — я уже не могу сдержать улыбку, хотя знаю заранее, что он не обратит внимания на подъёбку. Кир снова аккуратно отпивает из горлышка, словно опасается, что прольёт на себя клубничное дерьмо. Интеллигент, куда деваться. Закручивает крышку и, наконец, поворачивается ко мне. — Давай договоримся. Ты больше не будешь называть меня Кирей. Звучит как кличка собаки, — говорит он, и что удивительно, - вполне нормально, без этих своих выебонов. — Ну ебать, — его неожиданная реакция ещё больше меня веселит, и я не удержался. — Как я мог позволить себе так неосторожно задеть Ваши чувства, ранимое ты создание. Но Киря тебе идеально подходит. Меня уже конкретно несёт, и я не могу перестать ржать. Его это злит, просто дико бесит. Он отворачивается, пытается не показывать свои эмоции. Вот только я их чувствую. Чувствую, как ему неприятно, стрёмно и, наверное, больно. Также больно, как и мне было когда-то. Ещё в школе, в восьмом классе. Воспоминания мгновенно испортили всё настроение и стёрли улыбку. — Ладно. Не буду, — говорю я. Мы курим и молчим. Вокруг тишина. Только где-то далеко, за домами, слышится нестихающий шум города. На экране телефона час сорок ночи, но центр никогда не спит. А ещё уже октябрь, и скоро выпадет снег. — Там есть кому приглядывать, — Кир первым нарушает молчание. — Как-нибудь без меня справятся. Всё-таки уже не первый год, опыт имеется. И сейчас, за несколько минут, проведённых в тишине, я осознал, что не стоило так его угонять. Это не было чувством вины, скорее всего — простым пониманием. Я не знал его раньше, не знал, как он жил, не знал о нём практически ничего. И, возможно, это его желание выглядеть правильным было чем-то вроде защитной маски, за которой скрывались переживания, неуверенность, страхи, — да что угодно. А я тупо поржал над его просьбой. Надо было как-то исправить свою ошибку, но я не особо представлял, каким образом. — Ваши вписки - полная дичь. Но я нажрался, как и хотел. А ещё познакомился и пообщался в неформальной обстановке, хотя вообще не планировал этого делать. Ну, и вроде, даже не жалею, что пришёл, — я не пытался подбирать слова. Просто высказался от души, пусть и в своей обычной манере, без всяких красочных эпитетов и прочей высокопарной шлаеботы. — Ну вот видишь. Оказывается, там не так уж и хреново, как ты себе представлял, — Кир едва заметно улыбается, и бутылка с лёгкой подачи руки оказывается у меня. Он поднимается, прохаживается вдоль скамейки, и пока я пью розовую дрянь, краем глаза посматривает в мою сторону. Изучает, но аккуратно и мягко, словно старается нащупать то, что скрыто ото всех. Я отрываюсь от бутылки, поднимаю глаза и… — Ты гей? Вопрос звучит вполне серьёзно, без намёка на шутку. Но так просто, словно Кир поинтересовался о чём-то совершенно обыденном, типа, - «Какая музыка тебе нравится?», или «Ты когда-нибудь был на море?» И, как ни странно, я сам не вижу в этом вопросе что-то неправильное, как и не вижу смысла скрывать свои предпочтения. Задурманенный алкоголем рассудок и способность здраво мыслить — вещи не совместимые. — Гей, — отвечаю я. — И чё дальше? Прочитаешь лекцию о том, как надо жить? Скажешь, что это стрёмно, что я пиздецки запутался и мне необходимо поскорей выбираться с этого дна? Кир смотрит на меня с той же лёгкой улыбкой и отрицательно качает головой. — Вовсе нет, — говорит он. — Даже в мыслях не было тебя переубеждать. Его фраза стала для меня шоком. От этого мудака я точно не ожидал такого толерантного отношения. — А чё, это так заметно? — спрашиваю я, забыв и про открытую бутылку, и про зажатую между пальцев уже истлевшую до фильтра сигарету. — Внешне - нет. Как раз наоборот. С виду ты типичный гопник. Занимаешься спортом. Многим бабам такие нравятся. И если бы я не наблюдал за тобой, то никогда даже не подумал, что ты из нетрадиционных. Отшить таких зачётных девок и вообще за весь вечер не обратить внимания ни на одну их всех присутствующих сможет либо тот, кто до безобразия верен своей подруге или жене, либо гей. Но, как выяснилось, подруги у тебя нет. — А ты за мной наблюдал? Нахера? — я всё больше охуеваю от таких подробностей. И эта сволочь снова молчит, тянет время, опять прохаживается вдоль скамейки, прячет лицо, уставившись себе под ноги. Я уже хотел повторить свой вопрос. Но он присаживается рядом и мгновенно сбивает меня с мысли своим ответом. — Ну, наверное, потому что ты мне понравился. Его признание, словно пощёчина, от которой я на долю секунды полностью трезвею. Но мне хватает даже столь короткого времени, чтобы осознать сказанное. — Так ты тоже гей? — спрашиваю, и в самый последний момент замечаю, как бутылка медленно выскальзывает из пальцев, норовя упасть на асфальт. Сейчас он не смотрит на меня, но это не мешает мне видеть смущение на его лице. — Частично, — тихо отвечает он. — То есть не совсем. — В смысле? — я до сих пор в ахуе, и не могу оторвать от него взгляд. — В смысле, я могу и с девушками, и с парнями, — говорит он. — Не так давно у меня была подруга, но отношения не сложились, и… — И поэтому ты решил переключиться на пацанов? — я не сдержался и перебил его на полуслове. — Нет, — он резко поворачивается ко мне, и я ловлю промелькнувшую в его глазах тень смущения. — До неё я встречался с парнями. Но ты же понимаешь, что найти парня намного сложнее, а с девчонками в этом плане проблем нет. В голове туман и от выпитого, и от того, что я только что узнал. Мне просто нужно время, чтобы переварить информацию. Чтобы прийти в себя… Но только не сейчас. Сейчас я не в том состоянии, чтобы думать. Кир забирает у меня бутылку, допивает, отправляет в урну, как и положено, и подсаживается ближе, — так, что мы почти вплотную прижимаемся друг к другу плечами. Ко мне впервые подкатил пацан. Пацан, блять, а не какая-нибудь размалёванная матрёшка. Причём настолько неожиданно, что я всё ещё не могу поверить в случившееся. А теперь он сидит в опасной близости и настойчиво жмётся телом. И это безумно заводит. А то, что запретно заводит вдвойне. Это как первая в жизни сигарета, - пиздец, как тянет попробовать, но боишься, что родители спалят. Только всё равно пробуешь, несмотря на страх получить пиздюлей, прячась в кустах или за забором, оглядываешься по сторонам. И в этот момент от выброса адреналина сердце заходится в бешеном ритме, а голова идёт кругом, и ты понимаешь, что это того стоило. Стоило рискнуть ради ни с чем несравнимого кайфа. Я завожу руку ему за спину и обнимаю за талию. Сейчас у меня нет опасения, что нас кто-то увидит. Пустая аллея скроет чужие секреты. Я боюсь только одного — переступить запретную черту, откуда уже нет возврата. И жалею. Жалею, что сегодня я в джинсах, а в них уже неудобно, тесно и жарко. Жарко от него. От его губ, которые настолько близко, что я ощущаю дыхание на шее, когда он опускает голову мне на плечо. — И какая твоя позиция? — шёпотом спрашивает Кир. Я не сразу догоняю, что он подразумевает под этим, и туплю. Мысленно я уже вовсю имею его в самой откровенной позе на этой скамейке, не обращая внимания на холод, на октябрь и на снег, который обязательно должен выпасть. Рука забирается под край его пальто. Пальцы — под тонкий свитер. Скользят по горячей коже. — У тебя руки холодные, — тихо смеётся он и шепчет на ухо. — Актив? — Угадал, — говорю я. И похер, что у меня нет опыта, и я ещё ни разу никого не отодрал. Но точно был уверен, что я актив. Потому что с самого первого момента, когда понял, что меня привлекают исключительно пацаны, я ни разу не представлял себя нижним. Просто не видел себя в этой роли. И никогда не испытывал желания пробовать. Во всех своих фантазиях я чпокал бесчисленное множество фантомных знакомых и незнакомых типов, но мысли поменяться с ними местами не возникало. — Значит, мне с тобой повезло, — он снова смеётся. А в следующее мгновение поворачивается и целует. В губы. Легко, едва коснувшись, и снова прячет лицо, уткнувшись мне в плечо. — Я бы пригласил тебя к себе, но не могу. Родители не поймут. Но если хочешь, мы могли бы как-нибудь встретиться на нейтральной территории. Ты только номер свой оставь. От его полушёпота мне становится совсем хреново. Ощущение такое, что я кончу прямо так, без контакта. Ебучие узкие джинсы до боли сдавливают член, а этот сраный провокатор медленно проводит ладонью от колена, поглаживает по бедру, поднимается выше и назло задерживается всего в нескольких сантиметрах от конкретно заметного под тканью стояка. Такое издевательство я уже не мог выдержать. И к хуям черту, переступив за которую… Прижав его к спинке скамейки, не обращая внимания на вялые попытки освободиться, я с трудом расстёгиваю ремень на его штанах. Сорвав пуговицу, просовываю пальцы под резинку трусов. Ширинка расходится, становится немного свободнее. Он течёт и уже не сопротивляется. Смотрит мне в глаза, закусив губу и тихо, почти неслышно постанывает. Трётся о ладонь мокрой головкой, скользит по собственной смазке в обхвативших член пальцах. Дрочить, держа руку в трусах, неудобно, — резинка давит на запястье, и я позволяю ему самому выбрать ритм. Он не сдерживается, двигает бёдрами, ускоряя темп. И нет больше никакого стеснения. Обнимает меня за шею и тянет к себе. Лицом к лицу. Проводит по губам влажным кончиком языка, оставляя сладкий привкус, дразнит учащённым дыханием. Тишину нарушает мелодия вызова. Из кармана его пальто звучит знакомая тема «Shut Your Mouth». Но нам похер на всё вокруг. Только глаза в глаза. Только короткий вдох и выдох со стоном мне в рот. Только волна мелкой дрожи, пробежавшая по телу, когда я чувствую его руку у себя внизу живота. Он изучает, поглаживая и сжимая, и тепло от его ладони ощущается даже через джинсы. Но одновременно с этим теплом я ощущаю мокрое пятно на штанах возле ширинки. Он замечает это и улыбается. — А я бы хотел почувствовать его в себе, — прерывисто шепчет он. — Ты же в следующий раз дашь мне его попробовать? Слова, как удар плетью, отключают сознание, и остаётся только желание. Одно-единственное. Но для меня неосуществимое. Неосуществимое пока. Я крепче обхватываю его член у основания и, забив на неудобства из-за блядской резинки, быстрее разгоняюсь. Телефон замолкает на несколько секунд и снова надрывается где-то в глубине кармана. Его пальцы вцепляются мне в плечи, он запрокидывает голову, жадно хватает ртом воздух и изливается с протяжным тихим стоном. Его всё еще слегка трясёт и он припадает к моим губам. Целует так нежно, типа только что сам порвал какую-нибудь целку. — Номер оставишь? — спрашивает Кир и безуспешно пытается застегнуть разошедшуюся ширинку. — Оставлю. Ты же хотел там что-то попробовать. В следующий раз, — отвечаю я и вытряхиваю из пачки крайнюю сигарету. — Пиздец, и как мне теперь идти в таком виде? — он поворачивается ко мне, засовывает руки в карманы брюк, и штаны расходятся в стороны, выставляя на обозрение трусы в белых подтёках. — Можно же было поаккуратнее. — Нельзя, — говорю я и, зажав в зубах сигарету, наблюдаю за ним. Он осуждающе смотрит на меня, а потом едва заметно улыбается. Ему заебись, а судя по довольному выражению лица, даже очень. И, по сути, похер и на оторванную пуговицу, и на эту всратую ширинку. Он получил то, чего хотел. Только мне не заебись. Всё, что получил я — это пятно на джинсах от предэякулята на память о первом неполноценном контакте. Ещё и в паху до сих пор неприятно тянет. Теперь придётся завершать начатое собственноручно, но уже дома, под душем, как обычно. В кармане его пальто вновь оживает уже порядком заебавший телефон. — Там дверь в ванную сломали, — говорит он. — Надо идти разбираться и по домам всех разгонять, пока они друг друга не поубивали. Такси вызвали от подъезда. Панорамные окна на шестнадцатом этаже светятся неоновой подсветкой, а с лоджии до сих пор доносятся вопли и музыка. — Сигарет отсыпешь? — спрашиваю я, пока мы стоим во дворе и ждём такси. — Мои закончились, а ночью хер где купишь. — Отсыпешь, — передразнивает Кир и тихо посмеивается. — Выражения у тебя какие-то… гопнические. Тебя кто так говорить научил? — Тебе лучше их не знать, — отвечаю я и вытягиваю из протянутой пачки несколько штук. Они хоть и воняют шоколадом, но до завтра как-нибудь потерплю. — А ты далеко живёшь? — он убирает заметно опустевшую пачку в карман. — В Заводском. — Ну, тогда это многое объясняет, — он снова смеётся. А я смотрю на него, и до сих пор в голове не укладывается, что всё, что случилось на аллее было правдой, а не плодом разыгравшегося бухого воображения. Только ебучее пятно на джинсах, и его застёгнутое снизу пальто — как доказательство того, что я пока ещё не поехал кукухой. Когда такси останавливается возле подъезда, и я приподнимаю ручку, чтобы открыть дверь, Кир непринуждённо бросает мне вслед: — Будет свободное время - наберу.