«Абсолютной свободы не существует: есть лишь свобода выбора, а сделав выбор, ты становишься заложником своего решения.» Пауло Коэльо «Заир.»
***
Выцепить Беса на следующий день не получилось. Затянувшиеся почти на неделю дожди запороли все мои планы, и на ночные прогулки я не выходил. Но идти самому в общагу и ловить там психолога я принципиально не собирался и надеялся, что за это время Шум не встретит его раньше меня. Даже учитывая, что я уже сам обо всём рассказал этому ебанату, не исключало того, что он, имея привычку везде совать своё любопытное мурло, не доебётся до студента и не начнёт выяснять насчёт нашего знакомства. И когда, наконец, дожди прекратились, а погода так и нашёптывала валить из дома и наслаждаться последним тёплым дыханием осени, я дождался темноты и вышел во двор. Свернул в арку, обогнул дом и, оказавшись в пустом переулке, замедлил шаг. Через пару минут я уже ощущаю его взгляд. Как обычно — в спину, на расстоянии. Он не торопится сокращать дистанцию и не старается привлечь к себе внимание. Походу, думает, что это моя очередная охота. Но сегодня я не планирую никого мочить. У меня совсем другая цель, — предупредить его насчёт разговора с Шумом, отдать бабки и со спокойной душой вернуться домой. Хотя, последнее навряд ли получится. Вернуться домой — да, со спокойной душой — нет. Я не останавливаюсь, не оборачиваюсь и не подзываю его, как делал это в последнее время. У меня уже есть на примете одно место, где мы сможем пообщаться. И я знаю, что он потащится за мной куда угодно. Не отстанет, даже если мне неожиданно взбредёт в голову пойти на заброшку, где и днём, при свете, можно влёгкую переломать ноги, а в кромешной тьме и вовсе провалиться в какой-нибудь пролёт. В конце переулка я снова сворачиваю во дворы. Тупо вожу его за собой по району. В запасе есть ещё немного времени, чтобы настроиться на предстоящий разговор, подготовить себя к тому, что придётся ему сказать. Дворы заканчиваются. Дома провожают меня безразличными взглядами светящихся окон. Узкая тропа пролегает через небольшой пустырь, к тому месту, где всё должно закончиться. Закончиться, практически не успев начаться. Впереди чернеют заросли черёмухи и дички. Тропа петляет между ними, становится всё более узкой и менее заметной, пока совсем не исчезает. Заросли расступаются, и с песчаного берега открывается вид на озеро. Летом тут обычно тусуются местные. Те, кому лень добираться до водохранки. Но сейчас здесь тихо. Под кустом черёмухи — нечто, похожее на скамейку. Походу, те, кто проводил тут свои банкеты, всё же позаботились о незначительном комфорте. Когда-то давно высаженные вдоль берега раскидистые ивы скрывают это место от посторонних глаз. В озере отражается бледный месяц, и его серебряные блики переливаются на чёрной водной глади. Доносящееся позади шуршание травы затихает. И в один момент все звуки обрываются. — Бес, значит, — говорю я. Я не оглядываюсь. Знаю, что он сейчас стоит у меня за спиной и всё слышит. Расстояние — не больше двух метров. За время его слежек я уже научился распознавать даже это. — Ну да, — отвечает он, и в его голосе проскальзывают нотки смущения. Отряхнув скамейку от опавших листьев, я присаживаюсь на покосившуюся доску и пристально смотрю на него. Студент, как обычно, прячет улыбку и устраивается рядом, немного поодаль от меня. — Это тебе от Шума, — достаю из кармана сложенную вдвое пятихатку и оставляю её между нами на скамейке. — Больше ты ему ничего не должен. — То есть? — спрашивает он и непонимающе глядит на лежащую рядом купюру. — Можешь считать, что Шум просто так вернул твой паспорт. Одумался и решил отказаться от вознаграждения, — говорю я. — Походу, совесть заебала. Стрёмно стало у студента последнее забирать. — Ты это серьёзно? — недоверие на лице психолога сменяется едва заметной улыбкой, и он быстро убирает деньги в карман. Огонёк зажигалки вспыхивает всего на мгновение. Первая затяжка, потом вторая. Мне нужно малость успокоиться, чтобы перейти к самой сути разговора. И я тяну время. — Ты как вообще умудрился документы проебать? — Не знаю. Так получилось, — он неловко пожимает плечами. — Постарайся, чтобы больше так не получалось. Не факт, что в следующий раз, когда ты снова просрёшь доки, их найдёт Шум, а не какой-нибудь другой уёбок, который уже точно не отдаст безвозмездно из благородных побуждений. — Я постараюсь, — говорит пацан. Знаю, что в этот момент он улыбается, но я стараюсь не смотреть на него, чтобы не видеть его ямочки, от которых сносило крышу. Чтобы не сбиться с настроя, глядя в голубые глаза. Чтобы не передумать, поймав на себе его по-детски наивный взгляд. — И ещё, — очередная затяжка и я продолжаю. — Если вдруг Шум будет выяснять у тебя, где мы сознакомились, - скажешь, что на сейшене. Запомни это. И никаких других вариантов. Надеюсь, мне не придётся объяснять тебе, что такое сейшен. — По-твоему, я совсем дебил? — студент сходу оживился, — Я давно мечтал хотя бы раз увидеть это всё по-настоящему, а не на записях. У нас в пгт такого нет. А ты там бываешь? — Раньше часто ходил, — говорю я, и сейчас мне больше всего хочется увидеть его лицо, но я держусь. А он начинает перечислять мне какие-то группы, о которых я даже никогда не слышал. Взахлёб рассказывает про концерт, ради которого поехал в город, но тогда его не пропустили из-за возраста. И, наверное, он мог бы говорить до рассвета, если бы я его не остановил. Чем дольше этот засранец находился рядом, тем сильнее мне хотелось сократить расстояние между нами. Меня снова до одури тянуло к нему, тянуло к стройному пацанскому телу, тянуло так, что я чувствовал, как постепенно схожу с ума. И если я сейчас не скажу ему то, что собирался, то уже не скажу никогда. — Чё там с твоим портретом? — спрашиваю я. — Пока в процессе, но я уже успел составить большую часть. Я мельком гляжу на него. В глазах — знакомый азартный блеск, какой бывает, когда разговор касается его излюбленной темы. — Ну и заебись. Я тебе уже достаточно рассказал. Даже больше, чем надо, — говорю я. — Дальше как-нибудь сам справишься. — В смысле? — в голосе отчётливо слышится непонимание. — Да в прямом, — я не отворачиваюсь в сторону, не делаю вид, что смотрю на озеро и на застывший над ним месяц. Теперь я смотрю на него. В упор, не отводя взгляд. — Ты и так слишком много знаешь. Столько, сколько обо мне не знает никто, даже моя мать. — Но я так не смогу закончить, — он растерянно хлопает глазами. — Осталось совсем немного. Всего несколько вопросов. — А ты постарайся. Придумай что-нибудь, сделай какие-то выводы из того, что у тебя уже есть. Да, блять, кто из нас психолог? — говорю я и, что странно, это даётся мне на удивление легко. Хотя изначально я вообще не планировал так затягивать этот разговор. Думал, что только скажу самое главное и всё, гудбай. — Но это же будет неправдой, — возмущённо заявляет Бес, — Так нельзя. Это вообще неправильно. Неправильно, — это если бы я сейчас снова пошёл ему на уступки. Неправильно, если бы снова пригласил к себе под предлогом всё же ответить на его очередные вопросы. Неправильно, если бы я и дальше продолжил успокаивать себя тем, что смогу сдержаться, когда неконтролируемое желание отодрать это создание с невинным взглядом в самой извращённой форме начнёт рваться наружу. Я уже не был уверен в том, что, находясь на самом краю пропасти, не сорвусь вниз. И хрен бы с тем первым разом, когда у меня тупо встал на этого поехавшего и я отправил его домой. На тот момент я воспринимал наше общение как какую-то игру, равно как и его дебильные слежки. Только игра слишком затянулась. И то, что я почувствовал во вторую нашу встречу, выходило далеко за её рамки. У меня вставал на многих, но это не приводило к тем последствиям, о которых мне потом пришлось бы жалеть. Но с ним, — с этим до неприличия смазливым засранцем я бы точно сорвался. И это было бы не просто неправильно. Это было бы уже нельзя. В лучшем случае пацан получил бы травму на всю жизнь, а о том, что могло быть в худшем, — я даже не хотел думать. — Нельзя, — тихо повторяю самому себе, но Бес это слышит. — Вот и я о том же говорю, — подхватывает он и, подсев ближе, с надеждой заглядывает мне в лицо. И лучше бы он этого не делал. От его взгляда выворачивает наизнанку. Я пиздецки хочу его и пиздецки хочу съебаться, причём побыстрее, пока ещё в состоянии держать себя в руках. — Короче, не будет больше никаких откровений, — говорю я и поднимаюсь с перекошенной скамейки. — Хватит уже. И вместо того чтобы шароёбиться по ночам и преследовать меня, мог бы давно уже дописать свой сраный портрет. Он молчит. Сидит, замерев в одной позе, как примороженный. Я понимаю, что всё, что было сейчас сказано, для него не просто облом, а жестокое потрясение. Но лучше ему пережить такое, чем то, чем могли закончиться наши встречи наедине. — Ты только документы не разбрасывай. И за своим соседом приглядывай. Та ещё мышь, — я оборачиваюсь, когда уже собираюсь уходить. Заросли черёмухи беспрепятственно выпускают меня из этого укромного места. Остаётся лишь пересечь пустырь, пройти пару дворов и я дома. Но успеваю отойти всего на несколько метров, как снова слышу шорох за спиной. — Я тебе потом штаны занесу, — кричит вслед Бес. — Не надо. Себе оставь. Или выброси, если не нужны. Я всё же оглядываюсь и вижу только его тёмный силуэт, остановившийся в начале тропы. Тьма скрывает эмоции на его лице, и это спасает. Смысла задерживаться больше нет. Я прибавляю шаг, чтобы поскорее свалить отсюда. От него, оставшегося позади. От этого места, которое теперь ещё какое-то время будет напоминать мне об этом последнем разговоре. Я хочу оказаться дома, как всегда заварить чай, а после сидеть на балконе с сигаретой, курить и ни о чём не думать. Хотя бы на мгновение выбросить всё из головы, отключить мозг и отдохнуть. Я на все сто был уверен, что студент, несмотря на наш разговор, просто так не отстанет. Будет продолжать ходить за мной, в надежде, что я всё-же, возможно, однажды снова остановлюсь и позову его. Только я принципиально не собирался этого делать. Я рассчитывал на то, что хотя бы через месяц бессмысленных преследований, так и не добившись своего, он отъебётся. А, может, даже прислушается к моему совету и сам допишет ебучий портрет. Но все мои ожидания не оправдались. Каждый раз, когда я отправлялся на ночные вылазки, Бес, как и раньше, таскался за мной. Только теперь он снова держался на расстоянии, шухерился по кустам и даже не издавал никаких звуков. Но я всё равно инстинктивно улавливал его присутствие. Я тупо игнорировал его, делал вид, что его просто нет. Не оглядывался, стараясь уловить в темноте какое-то движение, или рассмотреть очертания знакомой фигуры. Я водил его за собой по несколько часов, по самым ебеням, по тёмным неосвещённым переулкам, по вымирающим полузаброшенным кварталам, чтобы этот придурок, возвращаясь в свою общагу, валился с ног от усталости, а на утро не мог подняться. У меня даже была мысль уехать на последнем автобусе в какой-нибудь отдалённый район и, наконец, сделать то, ради чего все эти дни блуждал по опустевшим улицам. Вряд ли студент поехал бы со мной. Но, взвесив все за и против, я отмёл эту идею. Возвращаться домой пришлось бы либо на такси, а тратиться лишний раз не хотелось, либо идти пешком через полгорода, и это тоже мне совсем не улыбалось. Сентябрь закончился. И хотя ночи были ещё тёплыми, — я знал, что это ненадолго. Скоро начнутся холода, и выцепить какую-нибудь шкуру будет намного сложнее. А из-за этого утырка я проёбывал последние недели сезона охоты. Мне не то чтобы было стрёмно завалить какую-нибудь шалашовку у него на глазах, — всё-таки он уже не раз видел подобное, — я не мог сделать это из-за дебильного ощущения, будто он стоит у меня за спиной и, заглядывая через плечо, контролирует процесс. Однажды я всё же сорвался. Она попалась мне навстречу, и я не упустил такую идеальную и лёгкую добычу. Типичная малолетняя шалава: разукрашенная рожа, расстёгнутая красная кожаная куртка с меховым воротником, короткая юбка, капронки и лакированные ботфорты. Она ошивалась возле алко-павильона и явно кого-то пасла. Я ещё издалека заметил, как она подкатила к какому-то мужику, когда тот вышел из магазина и собирался сесть в машину, и пару минут трепалась с ним. Мужик уехал, а эта дыра осталась стоять у обочины. И хотя я не слышал ни единого слова из их диалога, догадаться, о чём она ему говорила, не составило большого труда. Поймав на себе её заинтересованный взгляд, я захожу в павильон и покупаю сигареты. Ненадолго задерживаюсь на выходе, чтобы закурить. Шкура некоторое время разглядывает меня. Я поднимаю глаза и смотрю на неё, словно только что заметил. — А ты чё тут мёрзнешь? — спрашиваю. — Вообще-то я работаю, — нахальным тоном заявляет она и лыбится. — В смысле, ты шлюха? — А это не заметно? — её даже не задевает мой вопрос. — И чё по цене? — от желания завалить её прямо здесь пальцы начинают трястись, и я зажимаю сигарету в зубах, а руки прячу в карманы спортивок. — Отсос пятихатка, по полной полтора, — безразлично отвечает она, словно я спросил, сколько стоит бутылка водки, или ещё какая-нибудь хрень. Я уже знаю, куда мы пойдём. Крайний двор за павильоном, приблизительно в трёхста метрах от него — онкологический диспансер: несколько корпусов и большая территория, огороженная забором. Больница расположена поодаль от домов, дороги вдоль забора нет, только тротуар, и он неосвещён. — Ну пошли, — говорю я. — У меня тут машина на парковке возле «онкологички». Я вообще, как бы на смене, но пока свободное время есть. Она едва не расцветает на глазах и, довольная, что всё-таки получилось кого-то подцепить, тащится за мной. Но когда мы сворачиваем на тротуар, эта курица начинает спотыкаться на каждом шагу. Походу, в темноте неудобно ходить на каблуках. А ещё я знаю, что в этот самый момент Бес где-то рядом, следует за мной бесшумной тенью. Скорей всего, крадётся вдоль дома. Но света в окнах почти нет, только на верхних этажах, и разглядеть его, скрывающегося во тьме, не получится при всём желании. — Так тебе как? — спрашивает она. — По полной, или просто отсосать? — Пока не знаю. На месте решу, — я заранее выбрасываю окурок, чтобы не оставить его там, где не надо. — Ты в больнице работаешь? — снова спрашивает. — В больнице. — А кем? — не отстаёт она. — Санитаром, — отвечаю я и улыбаюсь, но она этого не видит. — Грязная, наверное, работа, — с усмешкой говорит эта любопытная дыра. — Очень, — я поворачиваюсь к ней с той-же самой улыбкой и останавливаюсь. — Но кто-то же должен этим заниматься. Дальше я её не поведу. За поворотом — центральные ворота и стоянка, а там — фонари и камеры. — Мне отлить надо. Подожди здесь, — говорю я и отхожу к забору. Пока делаю вид, что ссу, оглядываюсь по сторонам, прислушиваюсь. Вокруг совсем тихо, словно город вымер, не слышно даже шума машин. Несколько секунд смотрю под ноги, чтобы глаза, после попавших в поле зрения светящихся окон, полностью привыкли к темноте. Нащупываю в кармане куртки отвёртку, сжимаю рукоятку, как делал уже много раз, и иду обратно. Шкура курит, слегка запрокинув голову. Для меня такая её поза очень удобна, чтобы… — Я тут подумал и решил, что всё-таки по-полной. Она стоит ко мне вполоборота. Облизывает губы, делает затяжку и внезапно перестаёт дышать. Наконечник отвёртки резко вонзается чуть ниже шеи, аккурат в яремную ямку. Он входит даже глубже, чем я ожидал. И когда я начинаю его вытаскивать, девка толкает меня, а внутри у неё что-то хрустит и лопается. Прежде чем выдернуть, я успеваю провернуть наконечник в образовавшемся отверстии. Дальше всё как всегда. Вместо вопля из её рта вырываются тихие хрипы, а из развороченной дыры идёт кровавая пена и звук, похожий на тот, который бывает, когда выдавливаешь из бутылки остатки шампуня. Главное - сделать всё как можно быстрее, без лишнего шума. И, пока она не успела опомниться, я снова засаживаю наконечник. На этот раз под челюсть. Всё происходит как по давно написанному и известному мне сценарию. Первые несколько секунд она хватается за горло, за шею, за грудь, не соображает, что произошло. А когда чуть позже приходит понимание, — впадает в панику, но не может ничего сделать, ни позвать на помощь, ни убежать, потому что уже просто не в состоянии. Я не вижу её лицо, но знаю, что ей страшно до усрачки. Даже не так, — её охватывает животный ужас от осознания безысходности. В такие моменты страх притупляет боль, и, возможно, шкура даже не успеет полностью прочувствовать её, прежде чем потеряет сознание. Она пятится назад, неуверенно, пошатываясь, и падает в шаге от тротуара. Я аккуратно отпихиваю её ногой ближе к забору, стараясь не наступать кроссовками, чтобы не оставить следов от обуви на её шмотках. На мгновение снова прислушиваюсь. Вокруг по-прежнему ни звука. — Слышь, Бес, ну и где, блять, твои аплодисменты? — спрашиваю я, глядя во тьму. Сказанные в этой тишине вполголоса слова звучат достаточно громко, чтобы он мог их услышать. Только вопрос так и остаётся без ответа. Уже на ходу я машинально вытираю салфетками попавшую на руки кровь, тщательно, на несколько раз протираю отвёртку и заворачиваю её в полиэтиленовый пакет. Салфетки выбрасываю по пути в мусорный бак. Он общий на несколько ближайших домов, и брошенное палево смешается с остальными отходами. Салфетки и пакет я всегда ношу с собой, — специфика работы обязывает соблюдать меры предосторожности. Я точно знал, что Бес всё видел. Наблюдал с безопасного расстояния и, конечно, всё слышал, только промолчал, сучёныш. И как бы меня ни раздражало его присутствие, добавив в список своих жертв ещё одну, я немного успокоился. Только на тот момент я даже не мог себе представить, какой трэш ожидал меня впереди. Протаскавшись за мной почти целый месяц, студент, походу, наконец, понял, что прежними слежками внимания к себе не добьётся и решил действовать иначе. Он больше не скрывался и не прятался, стараясь, чтобы я его не заметил. Он начал в открытую ходить за мной, разве что соблюдая небольшую дистанцию. Но самое стрёмное и ненормальное в этой ситуации было то, что теперь Бес делал это постоянно. Он сопровождал меня везде, куда бы я ни пошёл. Даже в магаз я не мог сходить без него. Со мной он не заходил, ждал снаружи, где-нибудь в стороне, а потом снова плёлся следом и едва не провожал до подъезда. Единственным оставшимся свободным маршрутом, по которому я ходил один, была дорога от дома до остановки, когда я собирался ехать на работу. И лишь потому, что, видимо, в это время психолог был на занятиях. Зато каждый раз, возвращаясь домой, я заставал этого ебаната во дворе на скамейке возле детской площадки, напротив моего подъезда. Бес тупо поджидал, когда я выйду вечером на улицу, чтобы снова упасть на хвост. Он больше не подходил ко мне сам, не пытался заговорить. Он просто ждал. Ждал, что я не выдержу и соглашусь снова попиздеть с ним о самом сокровенном. В выходной я собирался скататься к матери на дачу, помочь ей убраться на огороде. И я никак не ожидал, что этот придурок будет караулить меня с самого утра. Но стоило выйти во двор, Бес сходу вынырнул откуда-то из середины двора и последовал за мной. Поначалу я держался, слушая доносившееся позади размеренное шуршание опавшей листвы, потревоженной неосторожными шагами. Но терпения хватило минут на пять. Меня раздражало его присутствие, раздражала сама эта ебанутая ситуация, раздражало, что он добивался того, чего я и сам хотел, но пиздецки боялся, чем всё это может обернуться, боялся последствий. В один момент нервы окончательно сдают. Я резко разворачиваюсь и иду ему навстречу. Бес тут же останавливается и замирает. Походу, это было для него настолько неожиданно, что на мгновение мне кажется, будто он сейчас испытывает тот же страх, как и в тот первый раз, возле детского сада. — Какого хуя ты ко мне приебался? — я не спрашиваю. Говорю, но спокойно, чтобы не привлекать внимание прохожих. — Как тебе ещё пояснить, что продолжения не будет? — Никак. Всего несколько вопросов, — отвечает пацан дрогнувшим голосом, и в его глазах я замечаю не просто надежду, а какое-то глупое отчаяние. — Ты вообще тупой? — я подхожу ближе, насколько позволительно. Я не знаю, как это всё выглядит со стороны, но мужик из соседнего двора, который каждое утро выгуливает свою визгливую болонку, искоса поглядывает на нас. Походу, он всё же услышал мои слова и теперь ждёт, что будет дальше. — Решил, что сможешь доебать меня этим? — тихо говорю я и вижу боковым зрением, как мужик, типа, беспалева, теснится к нам. — Или надеешься, что я тебя снова в гости приглашу чай пить? Понравилось что-ли? Бес прячет взгляд и моментально бледнеет, потом краснеет. Причём так, словно ему только что нахлестали по щекам. И эта перемена в его лице происходит буквально за считанные секунды. — Ты же знаешь, что я всё равно не отстану, — полушёпотом произносит он, по-прежнему не глядя мне в глаза. — Хоть убей, но не отстану. Меня уже не по-детски трясёт от его настойчивости и упёртости. Раньше, когда я воспринимал всё за игру, эти качества в нём мне даже нравились. Только не сейчас, когда всё зашло так далеко. Естественно, убивать Беса у меня и в мыслях не было. Но схватить его за плечо, развернуть к себе спиной и пинком под задницу отправить в сторону общаги желание было. Мужик уже совсем рядом, тянет за собой свою болонку, и упорно делает вид, что он тут просто прогуливается. Это вдвойне накаляет. Я хватаю студента за рукав куртки, оттаскиваю подальше от этого пригревшего ухо дебила, и вполголоса говорю: — Это мы ещё посмотрим. А вопросы свои в жопу себе засунь. И желательно поглубже. Дальше он не идёт за мной. И я, буквально задыхаясь от злости, быстрее съёбываюсь на остановку. Но, как и следовало ожидать, после того разговора ничего не изменилось. Абсолютно. Бес тупо игнорил все мои слова и будто намертво прилип ко мне. Я больше не пытался с ним заговорить. И решил хуй покласть на эту ситуацию. Пусть ходит. Однажды ему это всё же надоест, ведь он не сможет вечно таскаться за мной. Тем более, скоро начнутся холода и выпадет снег. Пацан просто не выдержит просиживать часами во дворе, на пронизывающем насквозь ветру. Сезон охоты заканчивался примерно в середине ноября, и мне нужно было успевать. Зимой шкуры никуда не исчезали, но они уже не так сильно выделялись из общей массы. Походу, не хотели морозить свои пилотки, поэтому многие из них одевались вполне нормально, как обычные женщины. Они значительно реже попадались на улицах, предпочитая отсиживаться где-нибудь в тепле — в барах или клубах. И вероятность выцепить какую-нибудь загулявшую дыру была пиздецки ничтожна. Но всё же за этот месяц я сделал ещё две насечки с краю письменного стола. Психолог также ходил за мной, и теперь мне уже было похер, что он всё видел. Походу, ему самому это нравилось. Нравилось смотреть. И именно в те моменты, когда я забивал очередную шмару, он пропадал из вида, отсиживался где-то в стороне, на расстоянии. Но то, что он наблюдает за процессом, я точно знал. А потом наступили холода. Промёрзшая земля за считанные дни укрылась ослепительно белым ковром, ещё не успевшим потемнеть от грязи. Теперь, шатаясь по улицам, я слышал за спиной не привычное шуршание сухой листвы, а похрустывание снега. Вскоре я и вовсе завязал с прогулками. Сезон охоты закрылся до весны, и по вечерам после работы я обычно зависал дома. Иногда один, иногда с Шумом. Я выходил только по необходимости, — в магаз, в тренажёрку, или чтобы съездить к матери. В один из вечеров, возвращаясь домой, я захожу во двор и сходу натыкаюсь взглядом на тёмную фигуру на скамейке возле детской площадки. Бес неподвижно сидит, закинув ногу на ногу и спрятав руки в карманы куртки, отстреливает мой подъезд. Я прохожу вдоль дома, даже не глянув в его сторону, открываю железную дверь. Просто стараюсь не обращать на него внимания, делаю вид, что не замечаю его. Он тоже молчит, хотя со своего места видит меня. Через час я накидываю куртку и выхожу на балкон. Снег падает пушистыми белыми хлопьями, но на улице тепло и тихо. Ветра совсем нет. Я подкуриваю сигарету и смотрю во двор. Этот припизднутый до сих пор там. Только он уже не сидит на скамейке, а ходит вокруг неё, наматывает круги. Видимо, заебался жопу морозить, а может, просто ноги затекли, вот и решил прогуляться. Он изредка поглядывает наверх. По-любому видит меня, но не останавливается, продолжает двигаться по своему маршруту, а я смотрю на него и пытаюсь не заржать. Я не знаю, насколько его хватит. Сколько он ещё так продержится. Думаю, что не долго. Хотя сейчас всего минус пять, но даже этого хватит, чтобы заебенеть за несколько часов. Докуриваю и возвращаюсь в квартиру. Больше в тот вечер я не выходил на балкон и не проверял, ушёл Бес, или по-прежнему ошивается во дворе. Зато на утро, глянув в окно, я вижу вытоптанное кольцо вокруг скамейки. Походу, снег шёл всю ночь, потому что проложенная студентом тропа кажется слишком глубокой даже с такого расстояния, но совсем не припорошенной, будто этот поехавший до самого рассвета нарезал круги. Такая канитель продолжалась ещё чуть больше недели. Только это уже нельзя было назвать слежками, потому что если кто-то за кем-то следит, то явно не так нагло и совершенно в открытую. Таскаться за мной Бес перестал. Но каждый вечер он приходил во двор и занимал свой пост на скамейке под моими окнами. И ни снег, ни холод не были причиной, чтобы не выйти на «смену». А я каждый вечер всё также проходил мимо, не сказав ему за всё это время ни слова, и только изредка, пока тот не замечал меня, смотрел в его сторону. К выходным обещали резкое похолодание, но оно начало ощущаться уже заранее. Ещё в пятницу утром, когда я стоял на остановке и ждал автобус, было относительно тепло и солнечно. Днём постепенно стало холодать, посыпал мелкий снег, а к вечеру он конкретно разошёлся, поднялся ветер, и столбик термометра показывал минус двадцать, вместо обычных пяти-восьми. Выходить в такую хуеверть на улицу без крайней необходимости было вообще пределом тупости. И я никак не ожидал, что застану Беса на том же самом месте. Но ожидания снова не оправдались. Он вжал голову в плечи, натянул пониже шапку, накинул капюшон и, нахохлившись, сидел на скамейке. Оставалось только ноги к груди поджать, и был бы похож на воробья, которому тупо негде спрятаться от метели, и он вынужден мёрзнуть посреди заснеженного пустого двора. У меня даже мысли не возникло звать его к себе домой. Пусть мёрзнет. Может, поскорее съебётся. Мне было интересно, когда он всё-таки одумается и свалит, поэтому я едва ли не каждые полчаса смотрел в окно в надежде, что его там не будет. Но Бес всё также тусуется во дворе и, ёжась от пробирающего до костей холода и неутихающего ветра, ходит вдоль скамейки. Иногда он останавливается и топчется на месте, а потом снова начинает двигаться. — Придурок, — срывается с языка, и я почему-то улыбаюсь, глядя на это пизданутое создание. Иду в душ, завариваю чай, потом разговариваю с матерью по телефону. Так, ни о чём, — она, как обычно, интересуется, как дела на работе, рассказывает про Виткину Маринку, — в этом году она поступила на филологический и теперь редко бывает дома, про соседей с дачи, которые также, как и мать, круглый год живут в садоводстве. Спрашивает насчёт личнякового, — не нашёл ли я себе какую-нибудь. Эта тема с первого момента начинает накалять, и я стараюсь поскорее закончить разговор. Отвечаю, что не нашёл и искать не собираюсь, что мне и одному ништяк, и что сам в состоянии и пожрать приготовить, и постирать, и в квартире прибраться. Но хотя мать и так это знает, всё равно каждый раз заводит старую песню, что, типа, пора бы мне уже начать с кем-нибудь встречаться. Чтобы не выслушивать весь этот бред, приходится спиздеть, что у меня вторая линия, звонят по работе, и мне срочно нужно ответить. Я накидываю куртку, беру сигареты и выхожу на балкон. Бес во дворе. Снова сидит на скамейке, только теперь он перебрался на спинку. Походу, думает, что так меньше вероятность отморозить яйца. Холод уже конкретно ощущается, а от ветра быстро коченеют пальцы. К ночи градус упадёт ещё ниже, и если этот неадекватный останется здесь, то по-любому потом сляжет с температурой. — Ну и похер, — очередные мысли вслух. — Его проблемы. Сегодня я вернулся позже, почти в девять. Было много заказов, причём развозить пришлось по тому району, в котором я вообще хреново ориентировался, ещё и пробки задержали. Обычно я уже в начале седьмого был дома, а Бес — на своей скамейке. Он приходил раньше меня. Сейчас половина одиннадцатого. Значит, он болтается на улице около пяти часов. Наверное, не я один наблюдаю за ним. Кто-нибудь из соседей по-любому давно засёк этого отбитого на голову. Странно, что ещё мусоров не вызвали, потому что любые подозрительные типы, по мнению бабок — наркоманы, а этот мало того, что выглядит подозрительно, так ещё и ебанутый, если до сих пор не ушёл туда, где теплее. Ближе к двенадцати я снова выхожу на балкон и, прежде чем закурить, смотрю во двор. Бес сидит в углу скамейки и, — словно прочитав мои мысли, — поджал ноги к груди и обхватил колени руками. Голова опущена, отчего видно только капюшон. Он вообще не двигается, и если бы не ветер, то его, скорей всего, уже засыпало бы снегом. Два месяца он не оставлял меня в покое, не давал возможности вдохнуть полной грудью, не давал почувствовать свободу от его присутствия. А я все эти два месяца надеялся, что, игнорируя его, в конечном итоге отобью у него интерес к себе, как и отобью свой собственный по отношению к нему. На какое-то время у меня даже получилось забить, не обращать внимание на преследования и это его дебильное желание добиться своего любыми способами. Но сейчас, глядя на отмороженного во всех смыслах придурка, я не выдерживаю. И то, что я испытываю, - вовсе не жалость, это что-то другое. Скорее всего, дело было именно в его тупой упёртости. Он, действительно, был готов если и не замёрзнуть до смерти, то пойти на многое ради своей ебанутой цели. Я надеваю кроссовки и в одной накинутой поверх футболки куртке спускаюсь вниз. Тонкие домашние спортивки моментально продуваются, и мне кажется, что их вообще нет. Лицо мёрзнет от разгулявшегося ледяного ветра. Бес даже не смотрит в сторону подъезда. Он вообще никак не реагирует на звук домофона и тихо хлопнувшую у меня за спиной железную дверь. Так и сидит, обхватив себя руками и уткнувшись лбом в колени. Только когда я подхожу ближе, замечаю, как его не по-детски трясёт. Походу, лишь услышав приближающиеся шаги, он поднимает голову. Взгляд растерянный, замученный и недоверчивый. — Ну пойдём, — говорю я и, чтобы он не увидел на мгновение проскользнувшую на моём лице улыбку, сразу разворачиваюсь и иду к подъезду.***
После пар я стою на остановке и жду автобус. Когда до приезда моего семнадцатого остаётся минут пять, я неожиданно вспоминаю, что в пачке осталась последняя сигарета. В ларьке, где работает тётка с поплывшим лицом, сегодня учёт, а специально тащиться в магаз ради одних сигарет в лом. Неподалёку от остановки, возле перекрёстка есть табачный киоск, и я надеюсь, что успею всё сделать быстро. Очереди нет, и это радует. Я беру сразу три «Винстона», чтобы потом не пришлось подсчитывать сигареты и лишний раз бежать в магазин. Выхожу из киоска и вижу, как мой автобус только что проехал мимо. Походу, время в телефоне сбилось, и я тупо проебал свой транспорт. Следующий будет только через четверть часа. На улице промозгло, последние дни октября больше не радуют теплом, как и не удивляют ветром и мокрым снегом, который тут же тает на асфальте и превращается в лужи и грязь. Ветровка нихрена не греет и, чтобы хоть как-то убить время и поменьше обращать внимание на холод, я закуриваю и иду в сторону остановки. Краем глаза замечаю какого-то типа, ошивающегося возле рекламного щита парикмахерской. На нём старые потёртые джинсы, какие носили ещё лет двадцать назад, джинсовая куртка, из-под которой торчит зелёная клетчатая фланелевая рубаха, — походу, отголосок той же эпохи. Длинные волосы на отъебись собраны в хвост. Снег на них быстро тает, отчего они кажутся засаленными. У него в руках целая стопка листовок и он молча впихивает их прохожим. Походу, какой-то хрен из прикрутки свидетелей Иеговы, или из последователей иной мутной религии впаривает свои приглашения на ритуальные сборища. Хотя обычно этим занимаются бабки, но, видимо, для них сегодня погода нелётная, а этому пассажиру похер, лишь бы раскидать свои зазывалки. Я прохожу мимо, пока он отвлекается на девок с юрфака. Только далеко отойти не успеваю. Он мгновенно оказывается рядом и суёт мне в руки листовку. — Это чё, типа, молитесь и спасётесь? — спрашиваю я, не глядя, что в ней. Я даже лица его не увидел, как он, повернувшись ко мне спиной, снова протягивает очередную двум пацанам. — Прочитай, там всё написано, — отвечает тип и оглядывается на меня через плечо. Но тут же, потеряв ко мне всякий интерес, начинает пересчитывать, сколько их ещё осталось. Ему примерно чуть за тридцать, у него неестественно выпученные бесцветные водянистые глаза и пухлые губы, больше смахивающие на бабские. «Рыба» — первое, с чем ассоциируется его лицо, и от этой идеальной схожести становится дико смешно. Чтобы не заржать с его вида, я всё же решаюсь посмотреть, что он мне подсунул. Вверху крупным шрифтом — всего два слова «Ночи Андеграунда», а дальше, уже обычным сообщалось, что в бывшем кинотеатре «Звезда» по пятницам и субботам проводятся встречи рок-коллективов, проходят выступления начинающих и уже известных групп. Живой звук и возможность впервые показать и раскрыть свои таланты. Внизу — адрес, время проведения с девяти вечера до трёх ночи и цена билета — сотка. — И чё, реально, всего сотка за вход? — спрашиваю я. Пропустить такое, учитывая цену, я просто не мог. И похер, что тот самый район, где находилась эта «Звезда» располагался в другом конце города, и добираться по-любому придётся на такси. Но ради этого я готов был потратиться. Раньше, кроме школьных дискотек и единственного раза, когда пацаны всё-таки уломали меня сходить с ними в обычный клуб, я нигде не был. Но мне на всю жизнь хватило того, что я там увидел. А настоящее выступление, рок-концерт, пусть даже далеко не такого масштаба, какие устраивали в более продвинутых городах, казалось тогда чем-то запредельным, далёким и вообще невообразимым. И вот теперь у меня реально загорелось - попасть на этот Андеграунд любыми способами, даже если придётся занимать на дорогу. — Там всё написано. Или ты читать не умеешь? — голос такой же бесцветный, как и глаза его обладателя. И когда он говорит, кажется, что ему трудно шевелить губами. — А со своим бухлом можно? Про это не написано. — Можно, — раздражённо отвечает Рыба, уставившись в свои бумажки. — А если с чем-нибудь весёлым? — Если не спалишься, — говорит он, а потом резко встряхивает головой. — Блять, ты меня сбил со счёта. Он некоторое время внимательно, но с каким-то сомнением разглядывает меня. — Можешь хоть с чем приходить, кроме ножей, бит и всякого прочего говна, какое вы ещё с собой таскаете, — на секунду тип замолкает и подозрительно щурится. — Наверное, зря я тебе приглашение дал. Давай обратно. Не хватало, чтобы бойню там устроили. Он протягивает руку, но я прячу смятую листовку в карман ветровки. — Поздняк метаться. Уже пригласил, — я всё-таки не смог сдержать усмешку, глядя на его морду. Он собирается сказать что-то ещё, но как раз в этот момент к остановке подъезжает мой семнадцатый. И я, выбросив окурок, про который даже забыл, срываюсь с места, чтобы снова не проебать автобус. В салоне, как обычно, дохера народу, мест нет, даже на заднюю площадку пробиться не получится. Приходится держаться за поручень и ехать в середине, где меня поджимают со всех трёх сторон. Вокруг шумно, все пиздят, где-то плачет ребёнок, рядом у кого-то звонит телефон. На мелодии вызова — Наговицын. Но тот, кому звонят, долго не отвечает, а « белый, белый снег по весне растаял. И мелодию капель мне сыграет вслед. Белый, белый, белый свет. Камера пустая — это лучший мой апрель за пятнадцать лет.» - отчётливо слышится, даже несмотря на окружающий балаган. И это было лучшее, что я услышал за все полчаса, пока ехал до своей остановки. В кармане джинсов коротко вибрирует «Нокиа». Если бы я, убрав звук, не поставил режим вибрации, чтобы не отвлекаться на лекциях, то сейчас точно не узнал о прилетевшем сообщении. Вытаскивать педаль неудобно. Справа меня подпирает здоровый мужик, и я еле протискиваю руку, чтобы извлечь из кармана трубу. Смс с левого номера, но я всё же открываю сообщение. В нём всего несколько слов, но от них по телу моментально пробегает волнующая горячая дрожь. — «Встретиться не хочешь? Кир.» Походу, я тогда по синьке так и не сохранил его цифры. Надо будет исправить этот косяк, когда доберусь до дома. — «Можно.» — быстро пишу в ответ. Через полминуты телефон снова вибрирует. — «Вечером, в 10. Адрес знаешь.»