«Всё живое в мире делится на тех, кто ест, и тех, кого едят.» Джек Лондон
***
Мысли метались между предстоящей встречей с Киром и приглашением пучеглазого на рок-концерт. Эмоции хлестали через край, и как я ни пытался успокоиться и сосредоточиться на чём-то одном, нихрена не получалось. Только когда волна эйфории сошла, и я осознал, в каком положении нахожусь, в груди неприятно кольнуло. Одна проблема жёстко ебала мозг, — у меня не было лишних денег на проезды. А затраты на дорогу, по моим теперешним меркам, были просто невообразимыми. Сейчас меня мало волновало то, что я, не имея вообще никакого опыта в интимных делах, собирался этим вечером впервые присунуть пацану. По-настоящему, а не представляя, как это происходит, одновременно передёргивая на воображаемый образ. Мысли об этом отошли на второй план. Надо было думать, где достать бабки, а не отвлекаться на свои извращённые фантазии. В начале месяца мать выделила мне косарь на расходы. Но после проведённых в синем угаре выходных, деньги буквально растворились в воздухе. На вход я бы ещё мог насобирать раскиданную по разным углам квартиры мелочь, а вот с проездом вырисовывался облом. И хотя у меня имелась заранее отложенная сумма на проезды в институт, тратить последнее я не решился. Я не особо надеялся, что найду какую-нибудь забытую заначку, но на всякий случай проверил все карманы, перерыл содержимое тумбочек и совсем не удивился очередному облому. Просить у матери самому было стрёмно и такой вариант я даже не рассматривал. Единственное, что могло исправить ситуацию, — это продать что-то из того, чем я не пользовался. В ящике стола давно валялась «Волкмановская Сонька», которую я сменил ещё в начале лета на относительно новую «Нокиа». Просто светиться в институте с древней педалью было как-то стрёмно. А старый телефон, хоть и имел потасканный вид, работал нормально, без косяков. Его можно было замотать в скупку краденного. Много бы за него не дали, но даже вырученной от продажи пятихатки мне бы, наверное, хватило. Я уже собирался сунуть трубу в карман и бежать, пока ещё не поздно. Но меня внезапно дёрнуло заглянуть в контакты. Про то, что некоторые из них сохранились в памяти, я сразу даже не подумал. И зря. В контактах остались имена бывших одноклассников из вечерки, какого-то Серёги с Централа, Капусты и Коляна-33, — этих пассажиров я вообще не помнил. Там же были номера некоторых соседей, Маринки и Виткиного мужика. Но когда взгляд напоролся на следующий, я впал в оцепенение. В телефонной книге сохранился номер отца. Его я не удалил даже через год после той аварии. Просто не смог. Я понимал, что этот номер больше никогда не высветится на экране, и я сам никогда не наберу его. А теперь, скорее всего, эти цифры уже принадлежали кому-нибудь другому, — тому, кто даже и не знал ничего о прежнем владельце. От осознания всего этого стало пусто и больно. Больно от того, что то, что ещё не так давно было ценным, дорогим и важным, больше не имело никакой значимости. Вот так просто. Всё поменялось в одно мгновение. Я держу телефон и даже сейчас не могу стереть номер того, кого больше нет. Наверное, потому что для меня, даже такая мелочь, связанная с отцом, до сих пор имела смысл. И променять дорогие воспоминания на несколько соток, было не просто мерзким поступком, а самым настоящим предательством. Я просто выключаю трубу и убираю обратно в ящик стола. — «Я не приеду» — скидываю смс на так и не сохранённый номер. — «Занят?» — прилетает в ответ. — «Денег нет на проезд» Кир молчал минут двадцать, и я уже решил, что эта интеллигентная рожа всё поняла и, типа, отбой. Но без надобности брошенный на кровать телефон вскоре чуть слышно вибрирует, оповещая о новом сообщении. — «Вызывай такси. Я заплачу.» Я написал, что подъезжаю, как только заприметил с дороги знакомые новостройки. Даже здесь, почти в самом центре города, они выделялись на общем фоне. Закутавшись в пальто, Кир переминается с ноги на ногу возле подъезда. Машина останавливается, он быстро подходит и суёт водиле в приоткрытое окно несколько свёрнутых купюр. — Сдачу не надо. — Ты бы ещё за полчаса написал, — недовольно фыркает он, пока лифт отсчитывает этажи. — Задолбался на улице стоять. Между прочим, сейчас не лето. — Чё, замёрз? — подъёбываю я, заметив его коронный пренебрежительный взгляд. Я знаю, для чего он меня пригласил. Знаю, чем закончится эта встреча. И теперь, когда я здесь и нет больше причин забивать голову другими мыслями, ко мне в полной мере приходит осознание всей ситуации. Может, прежде чем ехать, надо было бухнуть для большей уверенности, но уже поздняк метаться. Нельзя сказать, что я испытываю смущение или страх. Всё-таки, я пересмотрел достаточно порнухи, чтобы теоретически знать, как и что нужно делать. Но где-то в глубине сознания всё же таилось волнение. Главное, — чтобы Кир его не заметил. Сейчас, когда в квартире никого кроме нас нет, она кажется непривычно пустой и ещё более просторной. Неоновая подсветка на потолке приглушена, и мягкий жёлтый свет создаёт некую атмосферу уюта. Он не разгоняет прячущуюся по дальним углам темноту, и интимная обстановка ощущается сразу, как только закрывается входная дверь, и мы остаёмся наедине. Кир снимает пальто, стряхивает капли воды от растаявшего снега и небрежно накидывает на вешалку для одежды. — Сегодня - без обуви, — говорит он, разувается и проходит в комнату, где на небольшом столе стоит уже открытая бутылка какого-то неизвестного бухла и пара стаканов. — Тогда так натоптали, что почти весь следующий день пришлось отмывать. Ещё и дверь в ванную менять. Эти дебилы её в щепки разнесли. Я оставляю свои «адики» возле порога, стаскиваю ветровку и, прихватив из кармана сигареты с зажигалкой, присаживаюсь на диван. — Ты сам знал, на что подписывался, — я с прежним интересом рассматриваю помещение, которое в тот раз мне так и не удалось разглядеть получше из-за снующей толпы. — Кстати, за такси я тебе потом отдам, как бабки будут. Кир на это только криво усмехнулся и плеснул из бутылки в оба, — какой-то неправильной формы, — стакана, наполнив их лишь на треть той самой алкашкой тёмно-карамельного цвета. — Коньяк? — первая догадка, пришедшая на ум. — Вискарь, — говорит он, одарив меня таким взглядом, типа я хуй с пальцем сравнил. — «Дьюарс». Двенадцать лет выдержки. Снова пытается произвести впечатление своими выебонами. Хотя, впечатление он уже произвёл, но только не понтами, а тремя верхними расстёгнутыми пуговицами на рубашке. Вроде ничего особенного, и если бы я встретил его в таком виде в институте или где-нибудь на улице, то навряд ли обратил внимание. Но сейчас, когда мы вдвоём, без посторонних глаз, это выглядит откровенно и притягательно. И взгляд непроизвольно скользит по открытой части груди. — Попробуй, — он улыбается уголками губ и немного отпивает. Походу, эта заносчивая рожа или пить нормально не умеет, или опять рисуется. Я резко выдыхаю, залпом вливаю в себя всё содержимое и занюхиваю рукавом. Горло немного обжигает, внутри сразу ощущается тепло, и оно мягко растекается по телу, расслабляет и ударяет в голову, но пока слабо. — Придурок, — с усмешкой говорит Кир. — Вискарь так не пьют. Его надо растягивать, чтобы почувствовать вкус. На вкус мне похер. Я хочу нажраться, чтобы избавиться от волнения, убить его к херам. И, не дожидаясь, когда он соизволит налить мне снова, я делаю это сам. Полстакана двенадцатилетнего вискаря — самая подходящая доза. — Хочешь, чтобы тебя унесло, как в тот раз? — спрашивает он и устраивается на диване, но так, что между нами остаётся приличное расстояние. — Ну тебе же тогда понравилось? — я скалюсь в ответ и, затаив дыхание, отхлёбываю из подосланного стакана. Только выпить получается лишь половину. Не подрасчитал. Конечно, с водярой не сравнить, но градус уже нормально ощущается. Хотя в голове пока почти ясно и нет привычного помутнения. Его тёмные глаза насмешливо блестят, он немного наклоняет голову и окидывает меня придирчивым взглядом. — У тебя нормальной посуды нет? Ты где такие уёбищные стаканы откопал? Кир притворно вздыхает и, непринуждённо откинувшись на спинку дивана, делает второй глоток. — Не думал, что всё так запущено, — говорит он, выдержав многозначительную паузу. — Но тебе простительно. Заводской район и всё такое… От презрительной интонации, прозвучавшей в его голосе, мне, как и в тот первый день нашего знакомства, дико хочется втащить ему по роже. Только вместо этого я допиваю оставшийся вискарь и щелчком выбиваю сигарету из пачки. — Курить на кухне, — этот мудак снова начинает доёбывать меня своими правилами. — Или если хочешь помёрзнуть, можешь идти на лоджию. Я молча поднимаюсь, внезапно ощутив, как в голову нехило ударило, и теперь уже достаточно жёстко. Бухло всё же подействовало, хоть и с запозданием. Мёрзнуть на лоджии совсем не хочется, а на кухне — полумрак, барка и удобные стулья. Только сейчас стульев на прежнем месте нет, и мне приходится стоять. Кир идёт за мной, включает вытяжку, пока я подкуриваю сигарету, а после закуривает сам. И сладкий запах шоколада на мгновение смешивается с привычным табачным. — Хочу тебя ещё кое о чём предупредить, чтобы потом не было, - как ты это называешь, - предъяв, — он стоит напротив, прислонившись спиной к стене и, глядя на меня, слегка щурится. Я не спрашиваю, о чём он собирается предупреждать. Дожидаюсь, когда сам скажет. Волнения уже нет. Походу, оно захлебнулось в вискаре, утонуло и теперь лежит где-то глубоко на дне моего подсознания. Кир делает ещё один глоток, выпускает в потолок тонкую струйку дыма, неотрывно гипнотизируя меня взглядом. А мой непроизвольно скользит по его стройной фигуре, задерживается на красиво зажатой в пальцах сигарете, на почти незаметной улыбке, на ключицах, которые отчётливо видны под расстёгнутой рубашкой. По-любому эта сволочь догадывается, какое впечатление производит, а я уже даже не помню, о чём он только что говорил. Походу, это не так важно, если он сам не продолжил начатую тему. Кир подходит к барке, стряхивает пепел. Он совсем рядом, всего в полуметре. И мне уже глубоко насрать, что может заметить стояк, который едва не рвётся наружу. — Но сначала один вопрос, — произносит чуть тише. Ещё одна пауза, ещё одна затяжка, ещё один глоток. — О том, что у тебя нет подруги, я уже знаю, — он стоит вполоборота и в этот момент не смотрит на меня. — Тогда, может, парень есть? Я не хочу отвечать. Я вообще больше не хочу ни о чём разговаривать. Единственное, чего сейчас по-настоящему хочется, так это снова зажать его, стащить мешающие шмотки и отодрать за всю хуйню. Недокуренная сигарета оказывается в пепельнице. Я забираю у него стакан, опрокидываю в себя остатки вискаря, не ощутив на этот раз ничего, кроме уже знакомого согревающего внутренности тепла. Кир, на мгновение опешив от неожиданности, пытается что-то сказать, но успевает лишь указать взглядом на зажатую у него в пальцах сигарету, которая тут же отправляется в пепельницу вслед за моей. Я прижимаю его задницей к барке. Руки вовсю шарят по телу, — под рубашкой, по слегка раздвинутым бёдрам, по немного напряжённому животу. И от этих прикосновений к настоящему мужскому телу наматывает ещё сильнее, чем от сорокаградусного бухла. — Давай не здесь, — он тихо смеётся. — Для этого есть более удобное место. Я не собирался его отпускать, но он после нескольких попыток всё же вырывается, идёт в комнату, на ходу избавляется от рубашки и толкает плечом какую-то дверь. В прошлый раз я её или не видел из-за собравшейся пехоты, или просто не обратил внимания. За ней ещё одна комната, с такими же панорамными окнами, но значительно меньше общей. Вместо неоновой подсветки, — всего несколько встроенных в потолок точечных светильников. Одна небольшая тумбочка и кровать, на которую можно влёгкую уложить человек пять. Мягкий полумрак, миллионы огней ночного города, который, кажется, лежит на ладони. Походу, именно за такую романтику некоторые поехавшие мужики готовы отстегнуть пиздецки немаленькую сумму, чтобы выебнуться перед какой-нибудь халявой. Кир в упор смотрит на меня с едва уловимой, совсем нескромной улыбкой и расстёгивает ремень на своих брюках, затем ширинку. Опасается, наверное, что я снова накосячу и порву его фирмовые штаны. Лучше бы за другое опасался, потому что я уже почти не контролирую себя и не знаю, как ещё держусь, чтобы не начать ему помогать. Он медленно подходит ближе, специально растягивая этот ебучий момент ожидания. И я не успеваю опомниться, как его ладонь накрывает пах и поглаживает стояк. Первый порыв сунуть руку ему в штаны и вцепиться в задницу он резко пресекает. Хватает меня за запястье и останавливает. — Успеешь ещё, — от его шёпота и дыхания член встаёт колом, ещё эти прикосновения, пока невинные, пока только через джинсы. — Ты же обещал, что дашь его попробовать, — вполголоса говорит он и опускается на колени. Быстро справляется с ремнём и молнией и, подцепив резинку трусов, тянет вниз. Так становится намного свободнее, но только на мгновение. Он на секунду замирает, оценивающе уставившись на маячивший перед его лицом хуй, облизывает губы. И я не могу оторваться взгляд, отчётливо представляя, что будет дальше. А дальше меня буквально парализует и от ощущений, и от представшей перед глазами картины, и от осознания того, что это всё реально происходит со мной. Его пальцы сомкнуты кольцом у основания члена. И когда он касается языком головки и слизывает прозрачную каплю смазки, дыхание перехватывает. Кир не торопится, водит по кругу, целует, обхватывает губами, слегка всасывая, и снова выпускает, отстраняется, слизывает. В голове нехило стучит. Даже не в висках, а где-то глубоко внутри, и я ловлю себя на мысли, — лишь бы не кончить прямо сейчас, в самом начале. Он проходится по всей длине, до пальцев, сжимающих стояк, смачивает слюной и опять возвращается. Кончиком языка скользит по самому краю, играет с уздечкой. И резко пропускает в себя. Постепенно втягивает, — так, что залупа упирается в твёрдое нёбо, двигается чуть быстрее. Это так охуенно, что хочется всунуть ещё глубже, чтобы полностью заглотнул, и тупо, без остановки ебать в рот. Жёстко и долго. От кайфа и ударившего в голову градуса я в одно мгновение теряю остатки самообладания и вообще не догоняю, как продержался до этого момента. Опускаю руку ему на затылок, и пальцы машинально вцепляются в длинные волосы, настолько крепко, что он точно не вырвется. От первого неожиданного толчка в рот Кир давится, горло ощутимо сжимается. Но так даже лучше. Лишь бы зубами не задел. Только его пальцы мешают, ограничивают, не позволяя впихнуть по самые яйца. — Руку убери, — я могу только выдохнуть, потому что голос стопудово начнёт подпизживать. Кир отрицательно качает головой, не выпуская член. Приходится схватить его за запястье и держать, чтобы он снова не смог обезопасить свой рот. Но эта сука перехватывает второй рукой, вновь выставляя барьер. А через несколько движений даже на эту его меру предосторожности мне становится поебать. Я не обращаю внимание ни на попытки отвернуться, ни на то, что он старается меня оттолкнуть, ни на проступившие на его глазах слёзы. И пиздецки приятно самому засаживать, пусть и не до основания, — из-за его мешающих пальцев, которые дико хочется переломать, — когда он беспомощно дёргается и что-то мычит с занятым ртом. Это совершенно незнакомое прежде чувство, — пользоваться кем-то так, как хочется, как нравится, и не думать, что я делаю что-то неправильное, недопустимое, даже несмотря на то, что теперь этот мудак пытается соскочить. Он сам этого захотел, сам первый предложил и сам попросил, даже два раза. Я с трудом успеваю остановиться в самый последний момент, когда понимаю, что ещё немного и кончу. — Ты, блять, совсем ёбнулся, — Кир вскакивает, откашливается, вытирает слёзы и потёкшие по подбородку слюни. — А если бы меня стошнило? В его глазах злость и замешательство, и хоть он старается их скрыть, они читаются также отчётливо, как какая-нибудь похабщина, написанная на свежепобеленной стене. Я пропускаю его вопрос, оставив без ответа. Стаскиваю футболку, выпутываюсь из уже спущенных в процессе до колен штанов, оставив их лежать на полу вместе с трусами. — Сам разденешься, или. — Сам, — огрызается Кир и, присев на кровать, снимает оставшиеся шмотки. — Ты мне в прошлый раз уже помог. Он ещё пытается держать марку, но по лицу видно, что от прежней самоуверенности и его сраного высокомерия не осталось и следа. — Только давай поаккуратней, — тянется к тумбочке и кидает мне небольшой тюбик со смазкой. Даже обычную анальную смазку я тогда впервые держал в руках, а не как обычно — видел на экране. Он немного мешкает, недоверчиво косится в мою сторону, но всё же встаёт в коленно-локтевую. И я снова на мгновение подвисаю от вида подставленной задницы. Член вздрагивает, моментально среагировав на призывную позу. Я понятия не имею, сколько нужно ебануть смазки. Об этом в порнухе не рассказывали. И, чтобы уже наверочку, выдавливаю одну треть тюбика. Кир даже не зажимается, когда я вставляю один палец и сразу второй, — оба почти беспрепятственно проникают в расслабленное очко. Внутри горячо и мокро от лубриканта и третий палец входит также легко. — Вообще-то я готовился, можешь не тянуть, — Кир только мельком глянул на меня и, обхватив руками подушку, отвернулся в сторону. — Раньше, блять, сказать не мог, чтобы мне не возиться с твоей жопой? — вытираю пальцы о простынь - всё равно потом стирать будет. От предвкушения меня ещё сильнее трясёт, причём так жёстко, что дрожь от паха расходится по всему телу. Пристраиваюсь сзади и коленом развожу его ноги шире, задеваю стояком бедро, и тонкая нить эякулята остаётся на светлой коже. Собираю членом оставшуюся на заднице смазку, упираюсь в не совсем ещё раскрытую дырку, и Кир резко оборачивается. Ловит мой взгляд и снова требовательно заявляет: — Только аккуратно. — Не обещаю, — я непроизвольно скалюсь и, вцепившись в его бёдра, вхожу головкой. Держать член приходится только в самом начале, пока присовываю. Кир зажимается, утыкается лицом в подушку. Хоть он и говорил, что растянутый, но внутри всё равно узко. Пальцами было свободнее. Я немного задерживаюсь, ощущая, как мышцы плотно обхватывают стояк, и, едва почувствовав лёгкую расслабленность, засаживаю глубже. Кир орёт, дёргается, пытается сдвинуться вперёд. И мне приходится сильнее держать его за бёдра. — Сука, — вопит он. — Вытащи нахер! — Не ори, — я не знаю, что ещё можно сказать, потому что вытаскивать даже бы и не подумал. Но он один хрен продолжает верещать и выкручиваться. Остаётся только придавить его всем весом, вжав в кровать, — так точно не соскочит. А для большей надежности зажать шею локтем. По комплекции Кир меньше меня, и у него просто не хватит сил, чтобы вырваться. — Больно, блять! — он снова вскрикивает, когда я начинаю двигаться, постепенно загоняя до основания. Только от его воплей мне как-то по-ненормальному заебись, и от того, как сжимает в себе, и от того, как скользко в горячем очке. Я лишь частично вижу его лицо, — сбоку. Вижу, как поскуливает, закусывая губы. Вижу полуприкрытые блестящие от слёз глаза и мокрые слипшиеся ресницы. Вижу растрёпанные тёмные пряди волос, небрежно упавшие на лоб. Напрягшееся подо мной тело медленно но верно сдаётся. Только сдаётся тело, а не сам Кир. — Долбоёб, — шипит он. — Просил, же чтобы аккуратно. — Ты сказал, что можно так, что растянутый, — только шёпотом, сбивчиво, на ухо. Я продолжаю долбить его, не останавливаясь, со шлепками вколачиваться в уже растраханную дырку, и с запозданием осознаю, что меня конкретно несёт. Это всего лишь инстинкт, лишающий рассудка, дикий и неуправляемый; неконтролируемое желание драть того, кто слабее, в ком изначально заложена та самая виктимность, которую невозможно скрыть ни за какими понтами, показушностью или натянутой маской непробиваемости, драть во все дыры этого привлекательного, но пиздецки говнистого пацана. Это не проявление симпатии и не выражение чувств, — я не испытывал по отношению к нему вообще ничего, кроме животного влечения. Но с ним было охуенно именно поэтому. Без всякой надуманной любятины. — Если бы я знал, что ты такой ёбнутый… — Кир начинает вполголоса, но последние слова выходят полустоном. Он больше не орёт, только шумно дышит, чуть приоткрыв рот. Я отпускаю его. Можно больше не держать. Выпрямляюсь и, подхватив под бёдра, тяну к себе. Он сам приподнимается на коленях, сам подставляется, прогибает спину, добровольно позволяя иметь себя, как мне захочется. «Сдалась, сучка. А я продержался», — проносится в помутненном сознании и я чувствую, что скоро поплыву. Кир просовывает руку вниз. Я не вижу, как он дрочит. Только ощущаю слабые толчки его тела. Слышу неразборчивый шёпот, тихие постанывания в подушку. Засаживаю в одном ритме, жёстче, чаще, с разгоном, а потом внезапно в глазах темнеет и всё вокруг пульсирует одновременно с зажатым внутри его мокрой задницы членом. — Ебанат, — выдыхает Кир, обернувшись через плечо, и устало опускается на кровать. Предъявы, о которых он, вроде, пытался предупредить заранее, посыпались не сразу. Лишь спустя некоторое время, — после поочерёдного посещения душа. — Похоже, у тебя давно не было. Так планку снести могло только после длительного воздержания, — с язвительной усмешкой говорит Кир. Он курит на кухне, встав под бесшумно работающей вытяжкой. Теперь мне уже нет смысла скрывать от него правду. — Почему давно? Всего лишь в первый раз за восемнадцать лет. Я уселся на стойку и последовал его примеру, подкурив сигарету. — Так ты до этого ни разу? Вообще? Ни с кем? — Кир вопросительно вскидывает брови и мгновенно меняется в лице. — А ты даже и не просёк, — выдыхаю колечко дыма и цепляю пальцем, пока оно не исчезло, затянутое в вытяжку. — Ты же говорил, что ты гей, — Кир ошарашенно смотрит на меня не то со злостью, не то со страхом. И в этот момент он напоминает попутанного на пизде мужика, который выебал смазливую шлюху, а потом узнал, что этой дуре пятнадцать и она собирается накатать на него заяву за износ. — Так и есть, — говорю я и продолжаю дырявить полупрозрачные кольца. — Как ты вообще мог определиться со своей ориентацией, если никогда ни с кем не трахался? Ещё, блять, заявляешь, что актив, — он вдавливает недокуренную сигарету в пепельницу, идёт в комнату и возвращается с недопитой бутылкой вискаря и, плеснув в оставленный на барке стакан, выпивает залпом. Оказывается, пить нормально он умеет, а до этого понты нарезал. Учил, как правильно. — Я уже давно определился, — говорю я, наблюдая за мечущимся на нервяке по кухне Киром. — Я всегда знал, чего и кого хочу. Бабы меня никогда не привлекали, даже наоборот, — развивать дальше эту тему я не стал, но разъяснить насчёт своих пристрастий всё же было необходимо. — Мне нравились и нравятся исключительно только пацаны. И первую симпатию я испытал к пацану, и дрочил я только на пацанов, и представлял, как чпокаю пацанов. Но только я сам. Только в этом порядке и никак иначе. И мыслей, а тем более желания быть нижним, никогда не возникало. И вообще, ты бы даже не узнал, что это у меня в первый раз, если бы я сам не сказал тебе. — Значит, парня у тебя тоже нет, если ты всё это время… — не успокаивается Кир. Походу, эта ситуация настолько выбила его из колеи, что он хер поклал на то, что я сижу на барке, а то давно бы уже попытался согнать с неё. — Если бы у меня кто-то был, то я бы сейчас с тобой здесь не сидел, — говорю я и наливаю вискарь в опустевший стакан. Не успеваю закрыть бутылку, как этот удот выхватывает у меня из-под носа стакан и снова опустошает за раз. — Откуда ты можешь это знать, если у тебя никого нет? — поморщившись после выпитого бухла, Кир продолжает психовать. — Или думаешь, что хранил бы верность своей подстилке? Такое, конечно, случается, но очень редко. Я вообще не догоняю, к чему он развёл этот бессмысленный трёп и, не рискуя больше наливать остатки вискаря в стакан, делаю глоток из бутылки. — Ты можешь нормально пояснить, с каких таких хуёв тебя понесло? — пришлось задать вопрос напрямую, иначе, ещё немного, - и мне бы самому снесло чердак от его кипиша. — С каких? — Кир резко останавливается, поворачивается ко мне и смеряет неприязненным взглядом. — Я же не просто так спрашивал, есть ли у тебя парень. Но только ты не ответил, полез ко мне. Он снова закуривает, но, скорее всего, — это лишь для оправдания паузы, пока обдумывает последующие слова. — Короче, я хотел сразу сказать. Предупредить, если ты, конечно помнишь, — Кир выдыхает и говорит уже более спокойно. — Просто вот этот твой первый раз вообще никак не вписывался в мои планы. В общем, если после всего, что между нами было, ты надеешься на какие-то отношения, то зря. Мне они не нужны. По крайней мере точно не сейчас. Он замолкает. Ждёт мою реакцию. Внимательно смотрит, не отрывая взгляд. А я, глядя на него, потерянного и озадаченного, едва сдерживаю смех. И если это у меня с трудом, но всё же получается, то справиться с непроизвольно натянувшейся улыбкой выше моих сил. — И чё, ты решил, что я теперь буду за тобой бегать и уговаривать начать встречаться? — как я ни пытался контролировать свои эмоции, короткий истеричный смешок вырывается против воли. — Нахрен мне твои отношения не всрались. У меня институт, тренировки, пацаны, а потом ещё концерт скоро. И на последней фразе я осёкся. Идея, где взять деньги на проезд возникла моментально, — как лампочка, которая загорается над башкой какого-нибудь мультяшного персонажа. У Кира по-любому по части финансов дела обстояли намного лучше, чем у меня. Проблема заключалась в том, что раньше я никогда ни у кого не занимал, поэтому немного стремался. Это для Шума подобное было нормой. Он умудрялся занимать у всех подряд: у своих пацанов, у одногруппников, у соседей, у всяких знакомых и малознакомых, даже у бывших преподов из школы, не испытывая при этом никакого стыда. И я решил рискнуть, осталось только выбрать момент. — То есть, ты согласен на то, чтобы иногда вот так славливаться без всяких обязательств? — вопрос отвлекает от мыслей. Кир по-прежнему смотрит на меня, но в его голосе больше нет прежнего напряжения. — Почему я должен быть не согласен? — в очередной раз отвечаю вопросом на вопрос. — Меня всё устраивает. Всё заебись. Особенно твоя задница. Это же вообще идеальное пособие для тренировок. Кир, только успокоившись, вновь озлобленно косится. И я ловлю себя на мысли, что эти перемены в его настроении дико цепляют, прям до какого-то патологического возбуждения. Было охуительно весело наблюдать, как он, натянув свою маску высокомерия, в момент теряет её, стоит только сказать или сделать что-то такое, что заденет его самолюбие и заставит почувствовать собственную слабость. И, прокручивая в голове всё произошедшее, я понял, что испытал тогда кайф не только от того, что всё-таки наконец отымел пацана и спустил не в кулак, как обычно, а в очко, и при этом не опозорился, — не обкончался в самом разгаре сеанса, но и от осознания, что он сдался. Только больше выёбывался. И этот переход от сопротивления, попыток вырваться и криков «Отпусти нахер» до полного согласия и принятия своего положения, со стонами, подставленной задницей и забрызганной спермой простыней был самым наивысшим пиком наслаждения. И по большей части даже не в плане физического, а чисто морального, психологического удовольствия. Пока Кир выливает остатки элитного бухла в стакан, я спускаюсь с барки и, схватив за бёдра, вплотную прижимаюсь пахом к его заднице. Мне даже не надо ничего делать, чтобы член снова встал. Достаточно ощущать в своих руках чужое тело, крепкую мужскую жопу, в которую можно присунуть в любой момент, вне зависимости от желания её хозяина. Желание придёт позже, когда он в очередной раз не выдержит и сдастся. — Пособие для тренировок, говоришь, — холодно произносит Кир с показушным спокойствием. — Ну да. Также, как и боксёрская груша, - тоже пособие для тренировок, только для других. — Сука, — он тихо шипит, но я всё слышу. Я не знаю, почему именно этот момент показался самым подходящим, чтобы спросить насчёт денег. Наверное, мне всего лишь хотелось поскорей решить эту проблему и больше не заморачиваться, а потом бы можно было повторить то, что случилось в той комнате, но уже здесь, в другой обстановке, прямо на барке. — Сможешь три сотки занять? — спрашиваю я и отхожу в сторону, дав ему полную свободу. — Скоро концерт, а у меня на проезд нет. Я потом отдам и за этот раз, и за такси. Кир подносит к губам стакан и замирает, но всего на мгновение. Хотя, может мне это только показалось. Привычно делает глоток и некоторое время молча смотрит мне в глаза. — И что за концерт? — интересуется он. — Андеграунд, — говорю я. — Мне тут тип пихнул приглашение. Короче, там разные рок-группы будут, музыка нормальная, а не всякая шляпа. — Да без проблем. Дам я тебе три сотки, — сходу соглашается Кир. На его лице улыбка, но какая-то двусмысленная. — Только если в следующий раз ты будешь аккуратнее. Суть сказанного доходит до меня с некоторым запозданием. И я, по первости уже испытав облегчение, что всё на мази, резко охуел от внезапно озарившего понимания. — Ты чё, ебать, хочешь дать мне деньги за то, чтобы я тебя трахнул так, как тебе надо? В этот момент мне реально хочется втащить ему от души, и это желание становится только сильнее, когда он, с застывшей на лице ухмылкой подтверждает мои догадки. — А что в этом такого? Ты же хочешь побывать на концерте, оторваться, испытать приятные эмоции. И я тебе с этим помогу, — говорит он, продолжая лыбиться. — А ты потом поможешь испытать их мне. Только по-другому. Кулаки сжимаются, — тупо рефлекс, выработанный годами. Я уже представляю, как переебу по довольной роже, но торможу. Потому что последствия будут весьма плачевны. Не факт, что я смогу остановиться на развороченном в хлам лице. Мне хватает полминуты, чтобы полностью вковаться в разбросанные по квартире шмотки. Оставаться здесь, наедине с этим мудаком было реально опасно. Для него. — И куда ты собрался? — раздаётся за спиной, когда мне остаётся лишь переступить порог и свалить с этой блядской хаты. — У тебя же на такси нет, а автобусы ещё не ходят. — Ебало завали, пока не потерялся, — я мельком гляжу на него и успеваю заметить поджатые губы и даже серьёзность во взгляде. Домой я вернулся ближе к утру. Прошёл несколько районов пешком по маршруту такси, на котором вечером добирался до новостроек. А потом пустили первые автобусы. Так что мне фартануло доехать почти до своей конечки, и я даже успел малость поспать перед институтом. На концерт я забил. В этом месяце подачек от матери в виде финансовой помощи больше не предвиделось. Оставалось ждать следующий и стараться не думать о накрывшихся пиздой планах. Но облом всё-равно напрягал. Кир подловил меня в коридоре. Поджидал возле аудитории. Я едва не налетел на него, тупо не заметив в потоке остальных студентов. Сейчас мне меньше всего хотелось видеть эту самодовольную морду. Я молча прошёл мимо, надеясь, что эта встреча просто случайность, и не сразу понял, что он идёт следом. — Подожди, — я различаю его голос из множества других, но не останавливаюсь. — Поговорить надо, — он не отстаёт и догоняет на лестнице. Здесь свободней, меньше лишних ушей, и на нас никто не обращает внимания. — Когда твой концерт? — спрашивает Кир. — А ты чё, сходить собрался? — я не поворачиваюсь к нему и демонстративно игнорю, уставившись в окно. — Нет, конечно. Я такое, это ваше, не слушаю, — отвечает он. — Тогда нахер интересуешься? — Я бы мог тебя подвезти. — С чего такая забота? — Ну ты же деньги не возьмёшь, — немного замявшись, произносит он. — Только скажи, откуда и когда тебя забрать. — Не канает, — я всё же разворачиваюсь к нему. — Услуга за услугу - блядская хуйня. — Да не надо мне от тебя нихрена, — он всего пару секунд смотрит на меня и опускает глаза. Сейчас Кир не рисуется как всегда, не старается показать, что он, пиздец, какая личность. Даже интонация в голосе изменилась. — Просто подвезу. Могу после забрать. Напишешь, когда всё закончится. Я молчу, пытаясь сообразить, в чём подъёбка. — То есть, хочешь сказать, что это, типа, от души? И потом ты не предъявишь, что я тебе чем-то обязан? — спрашиваю, надеясь уловить хотя бы какой-нибудь жест, который сходу выдаст его. — Ничем ты мне не обязан. Сказал же уже, — тихо отвечает он, продолжая смотреть себе под ноги, и тут же неожиданно вскидывается. — Ты сам вспомни, какой херни наговорил. Про свою сраную боксёрскую грушу. Думаешь, мне приятно было слушать всё это? Я просто не сдержался. Без своей заносчивости он выглядит нормальным и совсем простым. И на мгновение мне становится стрёмно за то, что я, как и тогда, на аллее, в очередной раз разогнался над ним. Но стрёмно лишь на мгновение. Я уже знаю, что это его истинное лицо, без стандартной маски. Только он всё равно снова натянет её, чтобы казаться правильным, чтобы держать фасон, чтобы соответствовать тому образу, который сам себе выбрал и в котором чувствовал себя намного увереннее, чем был на самом деле. — А я сдержался, — говорю я. — Сдержался, чтобы не втащить тебе. Он отворачивается, прячет улыбку. — Завтра адрес скину. В девять начало, — я подхожу к нему чуть ближе. И почти шёпотом, — И аккуратней не буду. Можешь даже не просить. Тогда я всего лишь планировал попасть на этот всратый сейшен и не думал, что такое совершенно незначительное событие в последствии приведёт к очередному повороту в моей жизни.