«Бей собаку палкой, мори ее голодом, потом ласкай, подкармливай, снова бей и снова приручай подачками, и в конце концов она начнет проделывать любые фокусы.»
Т. Драйзер
***
В четверг я пришёл домой умотанным в говнину. На этой неделе количество заказов превысило все допустимые нормы, и нам пришлось работать по ночам, почти без перерывов, подменяя друг друга на несколько часов, чтобы уложиться в сроки. Помимо этого на и без того вгашенном состоянии сказывались тренировки и отсутствие нормального сна. Меня хватило только на душ. И мать, заметив, что к ужину я так и не притронулся, снова начала выносить мозг. Но долго слушать её поучения мне не пришлось. Я упал на кровать и сразу отключился. Провалился в такой глубокий сон, что внезапно заигравшая мелодия вызова на телефоне некоторое время казалась его частью. Ещё не окончательно придя в себя, я глянул на экран, но имя того, кто так настойчиво пытался дозвониться, светилось расплывчатым зелёным пятном. Как только я принял вызов, в динамике повисла тишина. Походу несостоявшийся собеседник не дождался ответа. Я потёр глаза, разгоняя остатки сна, и едва перевёл взгляд на брошенный на подушку телефон, вызов снова повторился. Теперь на дисплее помимо времени 01:17, отчётливо читалось имя того, кто рискнул потревожить моё спокойствие. И как только я собрался ответить, история со сбросом повторилась. Кир снова рубанул вызов. Может, у него педаль лагает или тупо нет денег на полноценный разговор? Хотя последнее вряд ли. С трудом верилось, что у того, кто ужирается «Дьюарсом» двенадцатилетней выдержки, вдруг так несвоевременно скончался баланс. Я решил забить на эти беспонтовые прозвоны. По-любому завтра пересечёмся в институте, там и пообщаемся. Я убрал трубу на тумбочку, поудобнее устроился на кажущейся нереально мягкой после гаражного дивана кровати и намеревался снова провалиться в забытьё. Но телефон вновь ожил. Сообщения сыпались одно за другим, и пока я тянулся за бесячей педалью, мысленно несколько раз жёстко выебал в рот этого неадеквата за его настойчивость. Херово, что не получится, загоняя глубже в горло по самые яйца, заодно простимулировать его мозг. Но самый треш ожидал меня, когда я открыл ленту сообщений. «Я не могу говорить.» «Мне хреново.» «Очень.» «Можешь приехать?» «Я такси вызову.» После всего прочитанного я сделал лишь один вывод — походу этот рисунок как всегда довыёбывался, разгуливая в январские холода в расстёгнутом пальто, и теперь заболел. Скорее всего простудился и потерял голос. Других объяснений этого его «не могу говорить» я не видел и решил дать ему самый, на мой взгляд, правильный совет. «Если тебе совсем хуёво, вызови скорую.» За то время, пока я писал ответ, он успел настрочить ещё несколько смс. «Мне нужно с тобой поговорить.» «Сейчас.» «Я так больше не могу.» На моё предложение насчёт скорой он ответил отказом: «Нахер мне твоя скорая. Себе вызови.» Этот литературный диалог меня уже порядком подзаебал, и я всё же сам набрал ему. На этот раз вызов он не сбросил и просто дышал в трубку. — Ты же сказал, что не можешь говорить, но хочешь, чтобы я к тебе приехал пообщаться. Определись уже в своих желаниях и возможностях, — говорю я и потягиваюсь, лёжа на кровати с прижатой к уху трубой. Кир некоторое время молчит, продолжая учащённо дышать. — Я не могу сказать это по телефону, — его голос, что удивительно, вполне нормальный, только слегка надтреснутый и чуть тише обычного. — Ты приедешь? Последняя фраза прозвучала почти шепотом, а за ней послышался неопределённый звук, похожий на всхлип. Хотя, может, мне это только показалось. Я не знаю, как поступить, и одновременно пытаюсь понять, какой такой очередной заёб зародился в голове Кира, и теперь не даёт ему покоя, а он, в свою очередь, не даёт этот покой и мне. — Приедешь? — снова спрашивает Кир, и на этот раз всхлип звучит уже более отчётливо. — Приеду, — неохотно соглашаюсь я. — Но если ты подорвал меня посреди ночи из-за какой-нибудь хуйни, то объясняться тебе придётся очень долго и, возможно, мучительно. А таксо я сам закажу. Ну и нахер мне это надо? Мог бы сейчас спокойно спать, а не мчать в другой конец города. Причём я даже не знаю, в чём смысл моего присутствия? Тем более завтра, а точнее уже сегодня, мне рано вставать и ехать на лекции, — думал я уже по дороге, — На самом деле мне абсолютно похуй, какие у него проблемы: косяки в институте, или его забронированное место в конторе накрылось пиздой, или какие-то хуеплёты в порыве страсти разнесли к ебеням элитную конуру. И что конкретно он хочет от меня? Я не умею успокаивать. И помочь ему по таким моментам точно не смогу. Кир открывает дверь. Но на его лице нет привычной заносчивости, а в позе — прежней раскованности. Хотя в последнее время, когда мы оставались наедине, это всё исчезало, как по мановению волшебного чего-то там. Он стоит, обхватив себя руками. Футболка помятая. Обычно уложенные волосы растрёпаны. Глаза покрасневшие и опухшие. Кир отходит в сторону, пропуская меня в квартиру. — Ну и что за срочность? — спрашиваю, разуваясь у порога. — Надеюсь, у тебя была серьёзная причина лишить меня сна. Кир, словно не расслышав мой вопрос, молча проходит в зал и, присев на край дивана, снова обхватывает себя руками. — Может, ты объяснишь, чё у тебя случилось? — я занимаю место на соседнем диване. Так, что Кир оказывается как раз напротив. Не, свой фасон он точно потерял — затравленно смотрит на меня зарёванными глазами и дёргает носом. — Случилось, — наконец безучастно повторяет Кир. — Я сам не знаю. Я не знаю, что со мной происходит. И не знаю, что с эти делать. — А я тут при чём? Тебе хуёво, но при этом причины своего неадекватного состояния ты тоже не знаешь, — говорю я. — От меня-то ты чё хочешь услышать? — Как раз причину я знаю, — неожиданно с уверенностью заявляет Кир. — И ты тоже знаешь. Или делаешь вид, что не догадываешься? Конечно, после всего что было, очень сложно понять, что со мной не так, — язвительно выдаёт он, и наш разговор из диалога превратился в монолог с какими-то необоснованными и совершенно ебанутыми предъявами. Я жду, когда он наговорится, выскажется, выплеснет накопившееся, чтобы иметь хоть малейшее представление, с чего его так понесло. — Ну да, тебе же похуй. Ты получил, что хотел. А обо мне хоть раз ты подумал? Подумал о том, как мне после всего этого? Подумал, что мне может быть неприятно слышать всё, что ты тогда говорил? Хотя какой смысл спрашивать у тебя о таком? Ты же оторвался, тебе заебись было. Охуенно - как ты тогда выразился, — слёзы снова катились по щекам, но при этом Кир не истерил и не орал, а голос перешёл в полушёпот. — Обещал, что не будешь угонять, а сам что сделал? Он закрыл лицо руками и затрясся. Такой хуеверти я точно не ожидал и по-прежнему не представлял, что на него нашло. — Что ты со мной сделал? — Кир всхлипывает сквозь слёзы, не поднимая лица. — Зачем? Чтобы я почувствовал себя ничтожеством? Знаешь, как херово, когда тобой просто попользовались и ноги вытерли? Его слёзы всё больше действовали на нервы, а состояние вгоняло в какой-то ступор. Причина такого неадекватного поведения была мне совершенно непонятна, и это бесило. — Хорош ныть, — я прервал его, когда он, сквозь завывания снова начал нести полный бред насчёт того, что я в чём-то виноват. — А ты мне не указывай, — скулит Кир. — Мало тебе того раза было? Ещё хочешь? Снова заставишь меня перед тобой на коленях ползать и это… Блять, да как же это стрёмно! Я чё, вещь для тебя? Игрушка для ебли? Только после этого до меня дошло, в чём смысл сего драматического монолога. Но почему Кир именно сейчас решил всё это высказать, оставалось загадкой. И вместо того, чтобы попытаться его переубедить, что всё совсем не так, как ему показалось, я едва не заржал. Последний раз мы виделись четыре дня назад, как раз после очередного сейшена. На тот момент я уже более чётко представлял, что конкретно мне надо. Не только от него, а вообще. И это касалось вовсе не каких-то определённых поз, отсосов и стандартной ебли, а того самого недостающего ингредиента. Тогда я зашёл в своих экспериментах немного дальше, чем обычно. Да и приподнятое настроение после сейшена, и продолжительное отсутствие полноценного контакта давали о себе знать. И если раньше все мои попытки познать свои определённые наклонности были достаточно лайтовыми и осторожными, и Киру они заходили, то крайний случай, видимо, оказался перебором. Не для меня, конечно, а для него. Только в тот раз я не заметил, чтобы он обламывался, когда раздевшись и упав на четыре кости, сначала ползал передо мной на коленях, повиливая задницей и капая предэякулятом на пол, а затем по первому требованию послушно забрался на кровать и беззастенчиво загнулся, откровенно демонстрируя ещё стянутое неразъёбанное очко. И ко всему прочему сам упрашивал, чтобы я его отодрал в особо жёсткой форме со всеми прилагающимися. Кир реально кайфовал и поплыл ещё до проникновения. И пока я его растягивал, он пошло постанывал и едва не со слезами на глазах выпрашивал продолжения. Даже на «сучёныша и ебливую блядину» охотно отзывался довольным призывным поскуливанием. А на утро, когда я покидал его отнюдь не скромную обитель, провожал меня с такой мечтательной улыбкой и затуманенным взглядом, что у меня и мысли не возникло, что произошедшее его дико обломило. Я был уверен — ему зашло, потому что видел и чувствовал его состояние. Я сам малость приохуел от того, что он так быстро втянулся. Мне потребовалось всего чуть больше месяца, чтобы приучить его к тому, от чего сам тащился. И его последний звонок в тот вечер только подтвердил мои догадки насчёт его ощущений. Тогда всё было заебись. И с каких таких хуёв он спустя четыре дня внезапно впал в состояние невменоза и сейчас обвинял меня в том, что я крайне хреново поступил по отношению к нему? Всё это было совершенно нелогичным и непонятным. — Странный ты какой-то. Я бы даже сказал- ёбнутый. Ты же сам тогда кайфанул, тащился так, что, походу, соседи за стенкой хором спустили, когда ты выстанывал на все лады. Так какие теперь могут быть предъявы? Я бы понял, если бы силой заставлял тебя всё это делать. Но ты сам хотел. И вообще, если тебя что-то напрягало, ты вправе был сказать и остановить. Только ты промолчал. — Я тогда был не в себе, — отрешённо говорит Кир. — И не знал, что бывает так… Ну, когда не понимаешь, что происходит. В смысле, когда не можешь думать, а только чувствуешь. Вот я тогда и не мог думать. Не осознавал, что это неправильно. Вообще, блять, совсем неправильно, и так быть не должно. Всё ты со своим внушением. Убедил, что это нормально. Нормально унижать? Нормально пользоваться? А мне теперь приходится родителям пиздеть, что всё хорошо, хотя они видят, в каком я состоянии. Мне перед самим собой стыдно, что я позволил тебе такое. И снова слёзы. Беззвучно. И это с каждой секундой всё больше накаляет. — За чё тебе, блять, стыдно? За то, что кайф словил? — я подкуриваю сигарету, забив на то, что задымлю комнату. Потолки высокие, выветрится быстро, так что это изнеженное создание с тонкой душевной организацией не задохнётся. — Тебе должно быть вообще поебать, от чего именно ты тащишься. Хватит себя ограничивать и лишать того, что тебе доставляет. Ты не выносишь это на общее, не раскрываешься перед каждым встречным. Никто, кроме меня не знает о твоих предпочтениях. И если ты воспринимаешь моё обращение в подобной ситуации как унижение, то ты реально ёбнутый. Если бы я действительно хотел тебя угнать, то поверь, сделал бы это совершенно иначе, намного интереснее. Только мне это нахер не надо. И испытывать чувство вины за свои наклонности - предел долбоебизма. — Ты вообще не понимаешь? — неожиданно взвился Кир. — Что мне теперь делать со всем этим? Мне это осознание нахуй не нужно. Он подорвался с дивана и заметался по комнате, типа его внезапная двигательная активность поможет успокоиться и избавиться от забившего голову треша. — Ну так ты объясни, только нормально, чтобы я понял. Что конкретно тебе не зашло? — Что? — Кир на мгновение замер и уставился на меня с таким удивлением, типа я поинтересовался о чём-то очевидном, о чём знают все без исключения, а я, долбоёб, даже не догадываюсь. — Да всё мне не зашло. По-твоему, нормально требовать от меня вести себя как шлюха? — Я не требовал. Я только сказал, что тебе нужно сделать. И ни про каких шлюх даже не упоминал. Ты сам вёл себя так, как тебе этого хотелось Я всего лишь прокомментировал твои действия, — говорю я и в очередной раз держусь, чтобы не спалиться с улыбкой. — Ты просто раскрылся, и это заебись. Пора бы уже привыкнуть к своей настоящей сущности. И чем дольше ты будешь её отрицать, тем хуёвее себе сделаешь. Кир снова моментально меняется в лице и сейчас отдалённо напоминает Шума, когда тот собирается зарядить своему тупому оппоненту в торец. — Я не такой! Я не могу так… Не хочу! — Кир срывается на крик, и подвернувшееся на пути кресло с грохотом падает на пол. Не ожидал, что это всегда сдержанное создание способно на такое. Походу Кир сам в шоке. Растерянно смотрит на опрокинутое кресло, затем переводит взгляд на меня и, закрыв лицо руками, оседает на пол. Всё, пиздец, приплыли. Не думал, что этой ночью, вместо того, чтобы спать, я стану невольным зрителем бесплатного концерта. И как его переубедить? Как объяснить, что всё это нормально? Возможно, я реально чего-то не догоняю, потому что тупо не знаю, как он ощущает себя в такие моменты, и реально переусердствовал, поторопился, не дал ему время, чтобы он окончательно привык. Или, может, те лайтовые, почти невинные жесты с глазами в пол и пошлые демонстративные отсосы были его лимитом. Я подхожу и присаживаюсь напротив. Надо как-то его угомонить, но не из-за жалости или чувства вины. Ни того, ни другого и в помине не было. Единственное, чего я действительно хотел, так это разобраться в том, почему, блять, эта ебанина началась только через несколько дней. Но сейчас Кир не способен на конструктивный диалог, поэтому с выяснением причин придётся подождать. — Если ты хочешь, чтобы я извинился, то я тебя не обрадую, — говорю я и, взяв его за запястья, убираю руки от лица. Он не сопротивляется. Взгляд снова отрешённый и пустой. — Потому что моей вины в том, что ты всё так воспринял нет. Как нет и твоей в том, что у тебя есть определённые особенности, которые ты никак не можешь принять. И, между прочим, очень охуенные. — Охуенные для тебя, — шепчет Кир. Весь этот трешак меня совсем не впечатляет, и я рад бы был свалить домой и проспать оставшиеся три часа, но оставлять его в таком состоянии — бред. А наблюдать до утра, как он люто гонит, гарантировало на весь последующий день головную боль, умотанное в хлам состояние и уже заебавший нервяк. Надо было каким-то образом хоть немного привести его в чувства. И единственное, что могло хотя бы на время изменить ситуацию, как обычно лежало в кармане куртки. — Что это? — спрашивает Кир, глядя, как я кропалю битку. Забивать в сигарету неудобно, но подходящих для этого гильз нет, поэтому приходится обходиться подручными материалами. — Самое надёжное средство, — поясняю я с едва заметной улыбкой. — Если это трава, то я не буду, — заявляет Кир, сложив руки на груди. — Нет, ты будешь, — и лыба на лице становится чуть шире. — Ну или тогда не пизди, что тебе хуёво. — Опять указываешь, что мне делать, — нервно усмехается Кир. Я включаю вытяжку на кухне и взрываю подлеченный косяк. Делаю три хапки, передаю Киру. Тот недоверчиво смотрит на протянутую сигарету, но всё же берёт, затягивается и кашляет. — Херня какая-то, — говорит он. — Я не буду. Не хочу. — Будешь, — повторяю я. — По-другому никак. И совсем не херня, а натурпродукт, никакой химии, дары природы. Кир по первости отказывался, ломался, хотел уйти, но в итоге, как обычно сдался, пару раз затянулся, снова прокашлялся, а в оконцове выхватил паровозом. И его унесло. — Ну чё, нормально? — спрашиваю я. Он лежит на кровати и, уставившись в потолок, слабо улыбается. Глаза полуприкрыты, но я вижу, что ему ништяк. По крайней мере, сейчас точно. — Наверное, — тянет он и облизывает губы. Сушняк — обычное явление, всего лишь последствие, небольшая побочная реакция. И я заранее ставлю графин с водой рядом с кроватью, чтобы потом не обламываться и не тащиться на кухню. Ложусь рядом и тоже смотрю в потолок. Меня накрывает, но не так жёстко, как Кира. Мой приход медленный и мягкий. А у него с непривычки трава вызывает слишком яркие эмоции. Мы молчим. Я уже успеваю поймать знакомое состояние лёгкой эйфории и чувствую, как Кир дотрагивается до моей ладони, осторожно вкладывает свою и переплетает свои пальцы с моими. Это не напрягает и даже приятно. — Знаешь, что ты ещё мог бы воспринять как унижение? Но даже это было бы им только в том случае, если бы ты именно так к этому отнёсся, — не знаю, зачем я это спросил. Хотя сейчас, когда он наконец успокоился, не стоило бы вообще об этом говорить, но что-то меня дёрнуло. — Что? — Кир поворачивает голову и выжидающе смотрит. — Если бы мы, например, стояли в очереди в каком-нибудь магазе, где дохуя народу, и я, в окружении всей этой толпы прилюдно полез к тебе в штаны и, как тогда, назвал тебя ебливой блядиной. Я понимаю, что это всё, пиздец, что его от этого снова накроет, но не могу удержаться. И мне так по тупому смешно от собственных слов, только ржать нельзя, а то решит, что я в очередной раз над ним разгоняюсь и приходится пояснить: — Ты разницу улови. Когда между нами, в процессе, это не унижение… Но Кир не даёт мне закончить. Он тихо посмеивается, а вскоре и вовсе начинает ржать в голос. — Я просто представил, как бы это со стороны выглядело, — хохочет он, вытирая проступившие слёзы. — Как думаешь, люди, наверное, охуели бы от такого? — По-любому, — говорю я, улыбнувшись уголками губ, и, притянув Кира поближе к себе, укрываю его одеялом.***
Я продолжал регулярно посещать каждый сейшен. За несколько месяцев, по логике, здешние обитатели уже должны были привыкнуть ко мне и осознать, что я не собираюсь наводить здесь свои порядки и устраивать кровавое месиво. Но доверия у представителей смешанных субкультур я всё равно не вызывал. Они по-прежнему сторонились меня и не проявляли ни малейшего желания даже просто пообщаться. В принципе, сей факт меня вообще не задевал, а даже радовал. А особенно радовало то, что никто не смел посягнуть на мой балкон, если он был занят. В тот раз мне пришлось ненадолго покинуть свой наблюдательный пост в самый разгар. Запасы алкашки закончились, и я был вынужден идти до ближайшего ларька за новой дозой «Страйка» или «Яги», — тут уж как повезёт. Только когда я вернулся, в зале творился полнейший бардак. За время моего отсутствия число посетителей значительно прибавилось. И теперь вся эта вновь прибывшая пехота тёрлась возле лестницы. Чтобы кто-нибудь из шоблы не залупился, пока мне пришлось бы распихивать их тушки в стороны и ненароком не расхлестать кому-нибудь лицо, я решил дождаться, когда они поменяют место дислокации. Рыба походу плавал где-то по залу, и стол, около которого он обычно ошивался, оказался свободен. Я присел на исписанную столешницу, вскрыл банку и, потягивая девятиградусную кислятину, без интереса наблюдал за посетителями. Здесь это делать было пиздецки скучно, не то что сверху. Слишком много кипиша, слишком много мелькавших вокруг разукрашенных лиц, бесконечный движняк, восторженные вопли — это мне было совершенно неинтерсно. Я не испытывал общей эйфории. Свою эйфорию я ловил только там, наверху, подальше от толпы, где мне никто не мешал сосредоточиться на собственных ощущениях. Но пока приходилось обламываться и ждать. Вскоре объявился Рыба, как всегда в сопровождении очередной делегации. Он неприязненно покосился в мою сторону, прошлёпал что-то нечленораздельное своими пельменями и занял противоположный край стола. Представление на сцене подходило к завершению. Вся эта шестичасовая канитель делилась на две части: первая отводилась выступлениям коллективов, а вторая — некоему подобию обычного дискача, с единственной разницей — вместо попсы включали нормальные темы достаточно известных в определённых кругах исполнителей. И вот как раз со второй части обычно начинался самый трешак. Собравшиеся устраивали свои ритуальные танцы, тряслись под музыкальное сопровождение, как впавшие в транс шаманы или те, из кого экзорцисты изгоняют всякую потустороннюю поебень, толкались и нередко во время плясок распускали руки, хватая друг друга за жопы. Но здесь это было в порядке вещей. В размалёванных экспонатах сложно было распознать, кто девка, а кто пацан. И я, пользуясь своей безграничной извращённой фантазией, представлял их теми, кем мне хотелось. По-первости такие зрелища даже веселили, но теперь я привык и к ним, и прежних эмоций они уже не вызывали. Я глянул на лестницу в надежде, что столпившаяся прикрутка рассосалась, и обломился. Вся эта пиздобратия по-прежнему там же и околачивалась и, судя по раскрепощённой активной жестикуляции, уже успела нормально подбухнуть. Дверь главного входа почти не успевала закрываться. Кто-то, перекрывшись алкашкой или упоровшись иными веществами, покидал «Звезду» либо самостоятельно, либо с чьей-нибудь помощью. Кто-то, наоборот, только прибыл почтить своим присутствием это злачное место. А так как стол, за которым, а точнее на котором я расположился, стоял неподалёку от входа, маршрут приходящих и уходящих пролегал как раз мимо меня. — Руки убрали, ублюдки ебаные! Вам пизда, — орёт насиняченный в хлам пассажир и вяло сопротивляется, пытаясь отбиться от двух схвативших под руки типов, которые волокут его к выходу, забив болт на все взывания и угрозы. — Я же же вас, суки, по одному выцеплю! Так и не добившись желаемого, этот кадр швыркает соплями и плюёт в сторону одного из сопровождающих. Но харчок не долетает до цели и падает на рукав самому плюнувшему. Пацаны ржут, не обращая внимания на непрекращающийся тухлый базар. Проходят мимо меня. Я с усмешкой смотрю, как они, протащив это туловище через зал, с ноги распахивают двери и волокут его к гардеробу. И я уже собираюсь снова проверить, как там обстоят дела с моей лестницей, но не успеваю перевести взгляд с выхода. Пропустив вперёд тех, что волокли на себе еле передвигающего ноги неадеквата, в зал вошли те двое, кого я несколько месяцев назад спалил в закутке. Можно было бы списать увиденное на каннабиоидный глюк, но нетронутый косяк по-прежнему лежал в кармане мастерки. Оправдывать такие игры разума парой банок «яги» — тоже не вариант. Чтобы так накрыло, мне бы понадобилось влить в себя всю обтяжку за раз. И я, всё ещё не веря в происходящее, малость подзавис, разглядывая почти забытых пассажиров. Они ненадолго задерживаются возле дверей. Мужик, пристально осмотрев зал, что-то говорит своему пацану. Тот довольно лыбится, кивает и, свернув в сторону сцены, вскоре растворяется в толпе. К этому времени концерт уже закончился и началась вторая часть — та самая, с ритуальными танцами и элементами экзорцизма. Я пытаюсь разглядеть его в этом сборище. Даже привстал со стола в надежде засечь обесцвеченную макушку среди остальных — цветных и большинства чёрных. Но походу этот кадр уже успел затеряться где-то среди общей массы. — Ну как, нашёл, что искал? — голос раздаётся совсем близко. Я отвлёкся, высматривая пацана, и выпал из реальности, отчего внезапный вопрос заставил моментально отрезветь. Мужик стоит рядом. Чуть заметно жестко улыбается уголком рта, мельком смотрит на меня и мгновенно переводит взгляд в ту же сторону — на ошалелую толпу. До меня не сразу доходит смысл его вопроса. Всё произошло слишком неожиданно, и разом ожившие эмоции после той встречи мешают сосредоточиться. — Нашёл, — говорю я. — Я тогда в первый раз здесь был, не знал, где сортир, а одна падла с ебанутым чувством юмора подсказала самый кратчайший маршрут. Мужик, не глядя на меня, согласно кивнул. Какого хера он подошёл ко мне и заговорил, я не понимал. По-любому же просёк, что я снова отстреливаю его пацана. Но, походу предъявлять за это в его планы не входило. Потому что если бы он хотел провести разъяснительную беседу с последующим разносом по всем фронтам, то уже сделал бы это. Этот пассажир явно не относился к числу тех, кто будет мять яйца и заходить издалека. Это я ощущал чисто интуитивно. — Я реально не хотел вас обломить, — говорю я, просто потому что нужно что-то сказать, и это была первая мысль, пришедшая в голову. — Пошёл на свет, а там это… вы. — Да всё нормально, — усмехнулся собеседник. — Сам обкосячился, не подумал, что кого-то свет привлечёт. Была бы там обычная лампочка, как в подъезде, выкрутил бы. Но не фартануло. Я искоса поглядываю на него. И ещё больше убеждаюсь, что этот — явно не совсем обычный посетитель подобных заведений. Точнее, нихера не обычный. На нём снова чёрная рубашка, но уже не та, которая была в прошлый раз, у этой модель другая — более свободная. Джинсы тоже отнюдь не из какого-нибудь дешманского магаза, как и кожаные ботинки типа берцев, но пониже и менее объёмные. И тогда я не ошибся с выводом, что мужик следит за собой: лицо гладко выбрито, волосы небрежно зачёсаны назад. На вид чуть за тридцать. Я едва заметно улыбнулся, представив, как этот тип выкручивает лампочку в каком-нибудь загаженном вонючем падике. Судя по всему, уходить он не собирался, и я решил не упускать момент. — Не ожидал, что здесь можно встретить таких… — и на этом я осекаюсь, догоняя, что несу полнейшую дичь, которую он может понять совсем не так. — В смысле, не вписываетесь вы в местную аудиторию. — А в какую вписываемся? — спрашивает мужик. — Ну в каком-нибудь клубе вы бы смотрелись более гармонично, — и снова торможу себя. Походу со стороны это звучит не особо культурно. — И в каком же, по-твоему, клубе? — не отстаёт он, но, несмотря на все мои неудачные попытки завести беседу, держится совершенно спокойно, а в голосе слышится лёгкая насмешка. — Ты это на гей-клуб намекаешь? Думаешь, что заведение для пидоров нам больше подходит? — Да блять, — вырывается неосознанно. Нашлёпал всё-таки. — Не обязательно для пидоров. Есть же много более цивильных заведений, чем это. Вот я и решил, что такие как вы, обычно там собираются. Мужика мои слова вообще не цепляют. Похоже, даже веселят. И он впервые отрывает взгляд от толпы и поворачивается ко мне. — Есть. И, как ты сказал, как раз в таких мы обычно и бываем. Но иногда это всё так заёбывает, что хочется чего-то нового. Разнообразия. Экстрима, что ли, — усмехнулся тип. — Ты ведь тоже не вписываешься, — он задержал взгляд на моём несоответствующем местному дресс-коду наряде. — но тем не менее, я тебя здесь уже не первый раз вижу. — Мне музыка заходит, — честно говорю я. О второй причине, почему я здесь появляюсь, знать ему совсем не обязательно. — Это да, — соглашается собеседник. — Клубная музыка - то ещё говно. На несколько секунд разговор прерывается, и пока он снова разглядывает трясущиеся тела, я залпом допиваю остатки «Страйка». — Вик, — говорит он и протягивает мне руку. — Эрик, — после недолгих раздумий отвечаю я. Кисть у него тонкая, почти как у Кира. И пальцы пианиста. Явно не под лопату заточены. Протягиваю руку в ответ и понимаю, что несмотря на сходство, Кир со своим чисто символическим рукопожатием тут и рядом не валялся. Вик сжимает достаточно крепко. — Может, что погорячее? Или ты только такую херню пьёшь? — спрашивает он и, освободив мою кисть от хватки, указывает взглядом на опустевшую банку. — Например? Походу Вик задумал продолжить наше знакомство, и я решил не отказываться. Интерес к нему и к его пацанчику снова рос с геометрической прогрессией. А так будет лишний повод пообщаться. — Например, вискарь. — «Дьюарс», что ли? — после того, как в моей жизни появилось заносчивое недоразумение с юрфака, слово "вискарь" вызывало единственную стойкую ассоциацию. — Да нет, — усмехнулся Вик с какой-то скрытой издёвкой, будто догадался, что мои познания по части элитного бухла весьма ограничены. — Тут есть какое-нибудь укромное место, кроме того коридора? Здесь запрет на стеклянную тару, а нарушать правила даже такого заведения будет не совсем прилично. На этот раз путь к лестнице оказался свободным. Ранее околачивающаяся там пехота уже перекочевала в зал. — Это место проверено. Никто и не чухнет. Хоть в говно ужрись, хоть в хлам обшабись, — говорю я, когда мы поднялись на балкон. Вик первым делом подошёл к ограждению и посмотрел вниз. Несколько секунд он изучал обстановку в зале, затем извлёк припрятанную за ремнём и прикрытую рубахой бутылку и, забив на свои недешманские джинсы, присел на ступеньку. — Объём, конечно, чисто символический, но больше пронести не вариант, — говорит он, распечатывая бутылку. — Ебанутые у них правила. В стекле нельзя в целях безопасности и во избежание несчастных случаев, зато в банках нормально. Не вкуривают, видать, что и банкой при желании можно выбить глаз, а если постараться, то и нехило покалечить. Была бы необходимость. В этом я был полностью с ним согласен, но промолчал и присел рядом. — За знакомство, — говорит Вик и первым делает глоток, а затем передаёт бутылку мне. На этикетке - " Jack Daniels № 7 Tennessee.» — Хоть молодость вспомнить, а то все эти цивильные посиделки уже поперёк горла стоят. Вроде, он вполне нормальный, предъявлять не намерен, и я, малость поколебавшись, всё же решаюсь задать ему вопрос, который не давал мне покоя после той нелепой встречи. — А у вас с ним всё серьёзно? — А что в твоём понимании серьёзно? — спрашивает Вик. — В смысле, у вас отношения? Или пока просто присматриваетесь? Или вообще, так, ебал-дремал, без обязаловки? — Мы не встречаемся, — говорит Вик. — Мы живём вместе. И у нас отношения, — и на его лице вырисовывается какая-то двусмысленная ухмылка. Я, конечно, знал, что такое бывает. Но впервые встретил типов, которые живут парой. — И давно? — вопросы посыпались сами собой, хотя, скорее всего, сейчас это было не вовремя. Мы общались чуть больше часа, и интересоваться насчёт личнякового у левого типа нихера не культурно. Но любопытство распирало. — Почти восемь лет, — пожав плечами, отвечает Вик. Такого поворота я точно не ожидал, и полученная инфа не укладывалась в голове. Вовсе не потому, что сам стаж отношений казался мне нереальным. Смутило другое. Пацан моего нового знакомого выглядел чуть старше меня. И по подсчётам получалось, что на тот момент, когда у них всё это началось, он был ещё пиздюком. Но Вик, заметив замешательство на моём лице, довольно улыбнулся. — Никакого криминала. Он старше, чем кажется. Я же не конченный ебать малолетку. Всё в рамках закона по возрасту согласия. Значит, его типу сейчас примерно двадцать пять. Ничё так, заебись сохранился, — пронеслось в голове. Но в восемь лет совместной жизни всё равно не верилось. — А родственники или знакомые знают, что у вас отношения? — Им это знать не обязательно. Есть определённый круг близких, которые в курсе, — говорит Вик. — А всех остальных это ебать не должно. Походу в моей ситуации вообще никто не должен был не то чтобы знать, а даже догадываться о подобном: ни мать, ни пацаны, ни одногруппники, потому что такого круга, где бы спокойно восприняли мои взгляды, просто не существовало. Последующие полчаса мы больше не возвращались к этому разговору и общались на совершенно отвлечённые темы. Вик рассказывал про армейку. Про то время, когда ещё служили два года. Но на тот момент я был ещё далёк от этого, и многое из того, о чём он говорил, оставалось непонятным. Я только прикидывался, что внимательно слушаю, чисто из привитой с детства вежливости. Точно также, как делал это раньше, когда отец говорил о своей работе. И, несмотря на некоторые непонятки, я пытался уловить суть. А ещё в компании Вика я ощущал себя пиздецки странно: либо из-за внезапного необъяснимого прилива неуправляемых эмоций, схожих с выбросом серотонина, которые хотелось выплеснуть каким-нибудь не совсем стандартным способом, либо из-за неожиданно возникшего желания мочкануть очередную загулявшую шкуру. В любом случае, в его присутствии меня как-то нездраво тянуло на то, о чём я обычно не думал, находясь здесь. Вскоре пустая бутылка оказалась за решёткой, разделявшей площадку и сам балкон, и пополнила собой кучу мусора, образовавшуюся там ещё задолго до того момента, когда я приметил этот наблюдательный пункт. — Эрик - твоё настоящее имя или погремуха? — спрашивает Вик и извлекает из кармана пачку «Винстона». — Настоящее, — говорю я. Знакомая пачка вызывает лёгкую улыбку. Оказывается, даже такие с виду продвинутые типы не брезгуют относительным дешманом. — А твоё? — задаю встречный вопрос. Меня уже нормально намотало, градус привычно бьёт в голову. По трезвяне я, возможно, и не проявил бы такой интерес, но сейчас мне похер. Да и имя реально странное. — Тоже, — отвечает он. — То есть это типа в сокращёнке от Виктор? — продолжаю я. — От Виконт, — и хотя говорит он с усмешкой, взгляд остаётся неизменным - жёстким и холодным. — Никогда такое не слышал, — «Страйк», перемешанный с вискарём, активировал функцию потребности в общении, что было мне совсем ни к чему. Конечно, я бы не стал откровенничать настолько, чтобы спалиться со своими увлечениями. Но нашлёпать всякой дичи мог бы вполне. Его пацан так и не выходил из головы, и сейчас, пребывая в состоянии затуманенного сознания, я даже не знал, какую реакцию он у меня вызвал бы тем своим жестом. А главное — смог ли бы я сдержаться. А ещё мне казалось странным то, что он за всё это время ни разу не дал о себе знать, так сказать, не почтил нас своим присутствием. — А твой, случаем тебя не потерял? — спрашиваю я и, встав с насиженной ступени, смотрю вниз, снова стараясь выцепить того, кто, сам того не подозревая, открыл мне новый мир своеобразных развлечений. — Теперь слышал и знаешь, — говорит Вик, и добавляет: — А чё ему терять? Надо будет - наберёт. Пускай пацан расслабится, а то тоже уже подзаебался. На этот раз мои попытки оказались не напрасными. Пацан стоял в стороне от общей массы, ближе к стене, в окружении каких-то типов. И хотя я не слышал, о чём они говорили, по поведению пацана было ясно, что общение с ними ему явно не заходит. Поза зажатая, озирается по сторонам, а обступившие его пассажиры что-то активно ему накидывают. — Да его походу там щас реально расслабят, — я неосознанно вцепляюсь в ворот рубашки Вика и тяну его к ограждению. Сейчас у меня даже мысли не возникает, как это смотрится со стороны и что я запросто могу порвать его фирмовый шмот и отхватить по ебалу. — Сам глянь. Вик подрывается с места, смотрит в зал, и в этот самый момент один из шоблы толкает пацана так, что его отшвыривает на стоящие вдоль стены в ряд театральные кресла. Спустя пару секунд Вик уже внизу, пацана больше не трогают, и он, на ходу поправляя футболку и изредка оглядываясь, идёт к Вику. Но когда между ними остаётся всего несколько метров, кто-то орёт: — Пизди пидора! Походу это служило сигналом к началу предстоящего замеса. И уже в следующее мгновение четыре тела направляются к этим двоим, расталкивая невовремя подвернувшихся на пути посетителей. Рефлекс сработал моментально, и я, не дожидаясь, когда начнётся бойня, сбегаю вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени. Теперь я точно знал, кто станет жертвой тех неуправляемых эмоций, от которых уже начинало сносить чердак, и от предвкушения, как совсем скоро чей-нибудь еблет превратится в фарш, меня накрыло желанием оторваться за всю хуйню. Это не ринг, и правил тут нет.