«Разыгрывая из себя жертву, рискуешь на самом деле ею стать.» Эдмунд Кемпер
***
Я оказался в зале за секунду до… До того момента, когда Вик, стараясь прикрыть пацана, въебал первому оказавшемуся рядом. Въебал нормально, в челюсть, отчего того повело, и он, потеряв равновесие, едва не растянулся на полу. Подача уже от другого пассажира ожидалась справа, но также была отражена точным ударом с ноги в бочину. А потом подключились двое остальных, пока ещё не помятых. Один пытался подобраться к пацану, который всё это время стоял у Вика за спиной. И пока я втаптывал чьё-то подвернувшееся тело, этот мудень всё же до него добрался. Вик отвлёкся на третьего и от души втащил по лицу. — Ебашь дырявого! — очередной вопль, как боевой клич, слышится сквозь крики и отборный мат. К тем четверым подключились ещё двое, и теперь они пытались окружить нас, зажать в кольцо и тупо вломить по беспределу. Я мельком замечаю, как пацан Вика чуть в стороне отбивается от типа. И если бы я увидел такое в другой ситуации, по-любому поржал. Бить он явно не умел, а все его корявые блоки можно было снести одним шлепком. Хотя пару раз всё-таки зацепил того, кто просто тянул время и почти не трогал его, только изредка ради прикола замахивался, кошмаря пацана. Я был уверен, хоть и не на все сто, что Вик сможет продержаться ровно столько, сколько мне понадобится, чтобы оттащить его недоразумение от доебавшегося утырка. Под общий кипиш я пизданул ему сперва в ухо и, пока он на миг потерялся, расхлестал торец. Но очередной любитель отхватить по маковке тут же поволок пацана в самый эпицентр событий. — Да вот же этот проткнутый, — довольно скалится тип. — Съебаться захотела, сучара. Месиво было в самом разгаре, и я видел, как Вик, окружённый пехотой долбоёбов, расшвыривает их тушки — какие-то уже совсем ватные, какие-то ещё не очень. Его и самого успели помять. Рукав фирмовой рубахи наполовину оторван и свисает с плеча, лицо в крови, но ему походу похер и на подпорченный фейс, и на умотанный шмот. Зрители толпой стоят в стороне на безопасном расстоянии. Среди них Рыба. Мечется в панике и трясёт своими бабскими лепёхами. Охранник тоже не вмешивается, растерянно наблюдая за происходящим. Кто-то снимает на телефон всю эту дичь. Зрители орут, но что конкретно — разобрать невозможно, и мне сейчас явно не до этого. Я сходу переключаюсь на затягиваемого в бойню пацана. Догоняю их, набрасываюсь сзади на того, кто тащил безуспешно вырывающееся создание, валю на пол, бью с ноги по роже, в голову — куда попаду. И я бы долго ещё хуярил его по куполу, если бы не засёк движение сбоку. В полумраке был виден только силуэт нападавшего, на зато приближающийся кулак, прицельно направленный в лицо пацана, я сумел отчётливо разглядеть. Мне понадобилось всего мгновение, чтобы оценить ситуацию. И если проебать вспышку, то этот пидорёныш проебёт свой товарный вид. Я хватаю его за ворот футболки и резко дёргаю назад, но сам увернуться уже не успеваю. Удар вскользь задевает скулу, а потом в носу неприятно хрустит и во рту ощущается вкус крови. Слёзы моментально наворачиваются на глаза. Но боли почти нет. В таких ситуациях она всегда притупляется. Только слёзы конкретно обламывают. — Давай на выход, — орёт Вик мне на ухо, потому что иначе я бы его не услышал из-за шума в зале. — Быстро, бля. Он подхватил под локоть своего пришибленного пацана и поволок его в сторону дверей. — Уёбывайте отсюда. Сейчас менты приедут, — доносится за спиной, только кому именно было адресовано это послание - нам или тем, кто залупился, я так и не понял. Пересекаться с ментами мне хотелось не больше, чем с оборзевшим стадом. Потому я не стал дожидаться повторного приглашения и тоже встал на хода. Возле гардероба никого нет. Походу, те, кто тут ошивался, уже давно перекочевали в зал посмотреть бои без правил. Даже обычно сонная гардеробщица сейчас на бодряке и в замешательстве таращится на нас. Вик швыряет два железных номерка на стол. И когда она уже собирается их взять, у меня из носа течёт кровь, и несколько капель падает рядом. Тётка с брезгливым выражением одёргивает руку, но потом всё же берёт номерки и скрывается в непролазных дебрях шмотья. — Чё тупишь? — говорит Вик. — Жетон свой давай. Я малость подзавис, вытирая рукавом кровь с лица. Гардеробщица возвращается, молча просовывает в окно куртки, также молча берёт мой номерок и всё это время опасливо косится то на нас, то на дверь в зал, из-за которой слышатся крики и несмолкающая музыка. Спустя полминуты отдаёт мою и, уже не в силах сдержать любопытство, осторожно спрашивает: — А что там случилось? Убили что-ли кого? Но ответить никто из нас не успел. Дверь распахнулась, и оставшиеся в живых отморози вломились в тамбур. На этот раз их число сократилось раза в два. Но, видимо, отпускать просто так они нас не собирались. Вслед за ними выбежал взъерошенный охранник с раскрасневшимся ошалелым лицом. — Валите на улицу, там разбирайтесь, — он старается говорить уверенно, даже голос повысил, но интонация конкретно подпизживает и выдаёт ссыкливость. Ожидаемо на него никто не обратил внимания. И я, предчувствуя скорое начало продолжения месива, сгребаю все наши куртки в охапку и спихиваю их пацану. По какой-то причине эти восставшие хотели выхлестнуть именно его. Но сейчас нет времени выяснять или строить предположения. Главное — чтобы до него не добрались, иначе будет уже полнейший пиздец. Отдых в отделение травматологии и, возможно, хирургии точно обеспечен. — Пиздуй на улицу, — говорю я и незаметно оттесняю его в сторону выхода. Вик видел это. И когда перепуганный до усрачки пацан оказался за дверью в относительной безопасности, он криво улыбнулся мне и молча кивнул. Теперь основной задачей стало не выпустить никого из тамбура на улицу. Или пиздить этих уебашенных до талого и после сразу съёбываться самим, или стараться удержать их до приезда ментов. Хотя второй вариант мне совершенно не заходил, но как-то херово бы получилось, если бы я сейчас свалил, оставив Вика наедине с пехотой. А дальше всё снова повторилось, только на этот раз уже не пришлось отвлекаться на пацана. Удары, пинки, крики, маты, разбитые лица — всё смешалось перед глазами. Но мне было на ком сорваться, не держа в голове условные правила ведения боя, и азарт захлестнул новой волной. Всё закончилось также быстро, как и началось. Подраненные и подумотанные, мы всё же сдержали натиск. Теперь припизднутая компания была способна лишь на беспонтовые угрозы и обещания, что нас всех обязательно втопчут какие-то затонские, а нам остаётся ходить и оглядываться. Пацан дожидается на крыльце с нашими куртками. Свою он уже успел накинуть на плечи, но его всё равно потряхивает не то от холода, не то от нервяка. Мы спускаемся вниз, на ходу вковываясь в свои, и останавливаемся неподалёку от парковки. Сигарета сейчас самое то, чтобы малость успокоиться. — Они сами доебались, — неожиданно подаёт голос пацан, виновато поглядывая на Вика. — Я вообще ничего… — Позже обсудим, — Вик прерывает его, так и не дав возможности сказать. И тот, напоровшись на уже знакомый мне ледяной волчий взгляд, моментально замолкает и опускает лицо с таким выражением, будто конкретно криво въехал. А может и реально въехал, но узнать причину, из-за чего началась вся эта дичь, мне походу не суждено. На огороженных высоким бордюром клумбах, где по весне высаживают цветы, снег чистый, не истоптанный и не загажен собаками. Им я оттираю руки от крови, беру горсть, зажимаю в кулак и прикладываю к переносице. Это немного снимает неприятные ощущения. — Скоро менты приедут, — говорит Вик, глянув на явно поникшего пацана. — Сядь в машину. Тот не произносит ни слова, бросает под ноги недокуренную сигарету, молча разворачивается и идёт к припаркованному в стороне «Патриоту». Видать, всё-таки обкосячился, причём нехило. Ни возражений, ни недовольства, ни отговорок типа «докурю, тогда и пойду» — как по команде, без права голоса. — Тебе тут тоже нехер отсвечивать, — это уже адресовывалось мне. — Иди с ним. Чтобы вас здесь не видели. Вик будто мои мысли читал и избавил меня от общения с мусорами и последующих лишних вопросов. Только почему он сам остался, ведь можно было влёгкую прогореть, пока не поздно — было не совсем непонятно. — Там салфетки где-то должны быть, — слышится вдогон, когда пацан, открыв дверь тачки, уже собирается забраться на заднее сиденье. Я швырнул подальше подтаявший окровавленный комок снега и устроился на переднем. Находиться в такой недопустимой близости с тем, от чьих жестов меня не по-детски таращило, было пиздецки рискованно, потому я не стал дрочить судьбу и дразнить свои фантазии и постарался сохранить максимально возможную дистанцию. Само присутствие пацана вызывало столько эмоций, что мне сходу, как только мы оказались наедине в салоне, снова начало сносить. Правда, пока ещё слабо. Но то, что меня к нему тянуло, было вообще неправильно — не просто желание познакомиться или завязать разговор, а то самое, инстинктивное, подсознательное, — желание выебать прямо здесь. Раздолбить так, чтобы на утро не мог ни сидеть, ни ходить. — Держи, — он протягивает упаковку влажных салфеток. Я оглядываюсь, беру салфетки и натыкаюсь на его взгляд. Пацан выдерживает всего пару секунд, на его губах на мгновение проскальзывает застенчивая улыбка, и он снова прячет глаза. Смотрит в окно, в сторону парковки. Ну и сучка, — мысли несутся потоком. — Нахер так делать? По-любому же специально провоцирует. Только какой в этом смысл? Проверяет реакцию? Ждёт ответных действий? Не, это уже пиздец бред. — Ты как вообще? Не зацепило? — спрашиваю, хотя сам знаю, что он отделался только растянутой футболкой, зато я, встряв за него, поймал лицом чей-то кулак. Пацан, не глядя на меня, молча кивает с той же улыбкой. Конечно, выгляжу я сейчас не лучшим образом — с перепачканной кровью рожей сложно произвести какое-то положительное впечатление. Хотя, блять, какое впечатление я вообще должен на него производить? От этих мыслей становится стрёмно. Этот сучёныш — пацан Вика. Это чужое. А чужое трогать нельзя. И вообще я даже думать не должен о том, как бы его отыметь. Никогда, никак и ни при каких обстоятельствах. Я отворачиваюсь, чтобы не сманиваться себя. Патрульный бобик останавливается в кармане, характерно заскрипев тормозами. Двое молодых в форме подходят к Вику, обмениваются парой фраз и вскоре скрываются за дверью заведения. Только Вик даже не торопится покидать место происшествия и по-прежнему стоит на улице. Набирает кому-то, пиздит по телефону, расхаживая возле припаркованных машин. Разговор с собеседником походу совсем ненапряжный, и я вижу, как он улыбается в своей привычной манере, прежде чем убрать трубу. Снова закуривает. Я бы тоже сейчас не отказался. Повисшая в салоне тишина накаляет и без того накалённую обстановку. А ещё я всеми клетками чувствую, как пацан впился в меня своими блядскими глазами. Мои ощущения подтвердились, когда я, глянув в зеркало на лобовом, в очередной раз напоролся на его взгляд. Он, походу не ожидая этого, малость замешкался и не успел отреагировать заученным жестом. — Здесь можно курить? — спрашиваю я, рассматривая его, пока появилась такая возможность. — Вик курит. Иногда, — отвечает он, немного смутившись. Мне пиздецки интересно, чем именно вызвано это смущение — тем, что он так тупо спалился, пялясь на моё отражение, и не успел вовремя отвернуться. Хотя, может, причина крылась совсем в другом. И от вмиг возникших в голове предположений мне снова становится не по себе. Если бы они не были в отношениях, я бы даже не подумал отгонять непотребные мысли и по любому познакомился с этим застенчивым пидорёнком поближе. Настолько близко, насколько мне этого уже давно хотелось. Но я снова осаживаю себя. Ещё и Вик, как на зло, тянет время. Был бы он сейчас здесь, мне бы точно было спокойнее. Вскоре из-за поворота выруливает очередная тачка. Тоже «пепсовская». Только теперь не маловместительный бобик, а таблетка, в которую при желании можно утрамбовать раза в полтора больше положенных восьми тел. И ещё двое патрульных направляются в «Звезду». Водила выходит последним, Вик сходу его перехватывает, падает на уши и что-то долго втирает. Мне не слышен их диалог, но они оба ведут себя так, будто мент приехал не на вызов из-за массовой пиздички, а просто на встречу, потрепаться о всякой хуйне. И пока Вик, изредка поглядывая на центральный вход заведения, продолжает говорить, водила довольно лыбится и ржёт. Курить в салоне я так и не решился, как и не решился ради дозы никотина ни выйти из тачки, ни опустить стекло, дабы не привлекать лишнее внимание со стороны. Зато наблюдение за движухой снаружи помогает отвлечься от забившей голову порнушной ротожопии, а заодно и от вновь возникшего ощущения, что этот так и напрашивающийся на хуй пацанчик снова по-беспалеву поглядывает в зеркало. Из «Звезды» выводят пехоту косых и хромых пассажиров. Некоторые, особо борзые, идут в наручниках, но походу продолжают залупаться, их менты подгоняют дубиналом к уже распахнутым клеткам. От нехер делать я спецом пересчитываю всё стадо. Их семь. Когда пехоту начинают грузить в кареты, рядом притормаживает ещё одна тачка. Не ментовская. Вроде бэха какой-то старой модели, но в темноте точнее определить не получается. Вик, уже распрощавшись с водилой таблетки, переключается на прибывшего. Их разговор снова затягивается на неопределённый срок. Пока я следил за неясными передвижениями на улице, забыл про салфетки. Радует одно — кровотечение остановилось, а то измазал бы салон. Но лицо и руки всё же стоит протереть. Я стараюсь больше не смотреть в зеркало, чтобы снова не наткнуться в отражении на этого опездола, и наугад тщательно вытираю рожу, затем руки. Казанки разбиты в хлам, чего и стоило ожидать. Я убираю использованные салфетки в карман куртки. Это походу уже привычка. Избавляться от палева в любой ситуации — некий сложившийся за время моих ночных вылазок на охоту паттерн поведения. Вик по-прежнему тусуется возле бэхи, общаясь с мужиком, будто вообще забыл про то, что отправил нас в машину и что его вообще-то ждут. Не знаю насчёт его пацана, но я реально ждал. К этому времени я уже почти полностью отрезвел, эмоции после недавнего замеса улеглись, и мне закралась в голову одна мысль, скорее даже предположение. Но чтобы быть полностью уверенным в догадках, я всё-таки решился заговорить с пацаном. — А с чего вообще всё началось? — на этот раз я оборачиваюсь и намеренно неотрывно смотрю на него. — Что было перед тем, как они на тебя залупились? От неожиданности он теряется и даже глаза не опускает. — Да не знаю я, — мнётся он. — Всё нормально было. Сначала. И я ничё такого не сделал, что могло этих ёбнутых зацепить. Даже не разговаривал ни с кем. Просто танцевал как все, а потом подошёл один из них и позвал отойти. Я отказался, нахуй оно мне надо. Ему это не понравилось, он потащил меня к стене, а после уже остальные собрались. У нас в клубе такого ни разу не было. Ну или очень редко. Если не могли по пьяни кого поделить. А так там обычно всё культурно. Сказанное ничем не помогло, и не факт, что пацан не спиздел или просто чего-то недоговаривает. Не исключено, что это создание, всеми своими фибрами излучающее похоть, действительно танцевало, не забывая при этом о своём излюбленном жесте с глазами в пол. И, возможно, этот его жест был адресован кому-то, кто расценил его именно также, как и я — как подкат, намёк, повод и тому, другому это явно не зашло, так что распознать в пацане пидора не составило большого труда. Или он вообще в край оборзев, потёрся о кого-то в толпе, что тем более не зашло. Я замечал, что у нефоров такое поведение не было редкостью, и за то, что кто-то кому-то ради прикола помял жопу, они друг другу ебала не били. Только пассажиры, намеревавшиеся отмудохать пацана, к нефорам не имели никакого отношения. Они также как мы не вписывались в массу и особо ничем не отличались от пацанов с моего района. Но Вику я решил ничего не говорить. Это только мои предположения. Сами разберутся. — Ну чё, нос на месте? Или тебя в больничку прямым ходом? — с усмешкой спрашивает Вик, когда, наконец, наговорившись, усаживается на водительское. Походу он успел привести себя в относительный порядок, пока общался с ментами. Вытер кровь с лица и рук. — На месте. Само заживёт, — отвечаю я. — В машине курить можно? — Кури, — он безразлично пожимает плечами и заводит движок. — Тебе куда? — В заводской. — А ты чё вообще полез? По лицу отхватил, считай, не за что, — спустя некоторое время спрашивает Вик. — Не знаю, — говорю я. — Наверное, рефлекс сработал. Он мельком смотрит на меня с едва уловимой улыбкой и замечает по неосторожности упавшую под ноги упаковку салфеток. — Закинь в бардачок, — указав взглядом, говорит он. И тут меня ожидала нежданка. Там, где у отца обычно лежали всякие документы, сигареты, мелочь и прочая хрень, у Вика, помимо всего вышеперечисленного, — несколько упаковок гандонов, тюбик лубриканта, ремень и какой-то сувенирный небольшой мешок из ткани, типа как для мелких подарков. Я завис, с тупой лыбой уставившись на содержимое, и Вик просто не мог этого не заметить. — Чё ты лыбишься? Предметы первой необходимости всегда должны быть под рукой. А то мало ли где припрёт, — скалится он и переводит взгляд на зеркало на лобовом. Я не стал выяснять, что может лежать в мешке. Проявлять такое любопытство было как-то стрёмно. Но не удержался от вопроса насчёт того, что происходило возле «Звезды». — О чём ты с ментами говорил? — Обрисовал ситуацию, рассказал, как эти обдолбанные черти залупились на пацана, хотели пиздячки вломить, пришлось вмешаться. — Но тебя же могли как соучастника упаковать, — то, что со стороны ментов к нему не было никаких предъяв, я понял сразу. — Свидетелей дохера. Все же видели, что мы там тоже были. — Меня как соучастника? — посмеивается Вик. — Не, не могли. И ты не ссы, всё нормально будет. Не было тебя там. Ты съебался до приезда. Тебя в этой дыре заебись знают? Кто ты, где живёшь? С такой хуйнёй никто заморачиваться не станет, и искать тебя не будут. — Рыба та ещё падла, — говорю я. — Влёт сольёт, как только в следующий раз в «Звезде» объявлюсь. И охранник тоже тварь ссыкливая. Отзвонятся же сразу ментам, типа, приезжайте, забирайте недостающее звено. Походу, я сказал что-то очень смешное. Вик ржёт, смотрит на меня так, будто я пиздец как удачно шутканул. — Никто тебя не сольёт, — малость успокоившись, заверяет он. — Мишка завтра накатает заяву. Перечислит всех, кто в этом участвовал. Без упоминания о тебе. Хотя, если хочешь, можешь тоже накатать. Снимешь побои и вперёд. Только сразу решай, будешь заморачиваться с этим или ну нахуй. Это чтобы заранее знать, стоит ли ему вообще о тебе говорить. — Не буду я ничё снимать, и заява мне в хер не впилась. Даже если бы меня втоптали, я бы не стал катать никакие заявы. Мне такое было западло. Но озвучивать свою точку зрения я не стал и, словно упустив какую-то важную деталь, заново прокручиваю в памяти всё, что только что сказал Вик. Имя его опездола — Мишка. — Но если он, то есть Мишка, — поправляю сам себя, а то в третьем лице в присутствии пацана говорить о нём как-то не очень культурно. — собирается писать заяву, ему и тебя придётся сдать. Ты сам прикинь, как это со стороны выглядит, - его же целая пехота опрокинуть хотела, а на нём ни царапины, зато все эти кадры почти в фарш. И вот тогда тебя по-любому привлекут. — Конечно, сдаст, — соглашается Вик. — Но это не значит, что он будет указывать мои данные. Просто левый мужик впрягся. Такой же левый, как и ты. В вашей «Звезде» мы появлялись раза три, не больше, и вряд ли кто-то в курсе, что мы с ним знакомы. И даже если и знакомы, то это не основание думать, что настолько близко, чтобы располагать нужной инфой. Может, мы вообще всего за пару часов до этого замеса пересеклись и нихера друг о друге не знаем. В салоне на некоторое время повисает тишина. Но сейчас она не напрягает так, как когда мне пришлось дожидаться Вика наедине с его недоразумением. В зеркало я тоже больше не смотрю. На удивление, даже и не тянет. Мишка молчит всю дорогу. Тоже, походу, своих зихеров хватает, как и у Кира, только других. Совсем. — А мы же с тобой теперь одной кровью повязаны, — неожиданно говорит Вик и привычно улыбается оскалом. — Кровью тех долбоёбов. Я осторожно открываю дверь, стараясь не греметь ключами, захожу в утопающую в темноте прихожую, так же осторожно опускаю до щелчка ручку. Будет совсем не комильфо, если мать сейчас проснётся и застанет меня в таком виде. В ванной закидываю шмотки в стирку, десять минут на душ, чтобы окончательно смыть с себя все биологические следы. Это тоже уже своеобразный ритуал, который успел войти в привычку и который нельзя нарушать. Тихо крадусь мимо спящей на диване матери и, оказавшись в своей комнате, плотно закрываю дверь. Курить придётся в окно, чтобы не выходить на балкон и лишний раз не шароёбиться по квартире. Я долго лежу на кровати и втыкаю в потолок. Вообще меня уже давно должно было вырубить после такого насыщенного дня, но сна нет, и я прокручиваю в голове недавние события. Встреча, на которую я перестал надеяться, интерес Вика к моей персоне, разнос пехоты, неоднозначные улыбки Мишки, менты, с которыми трепался Вик, снова менты и снова Вик. Вопросов и так было дохера. Тех, что я хотел задать, но так и не решился. Но больше всего меня заинтересовало то, что Вик общался с мусорами, будто уже давно их знал, и не просто знал, а достаточно хорошо. Тут явно попахивало наебаловом. И если сделать из всего этого логичный вывод, то вполне возможно, что Вик один из них. От этой мысли меня едва не подкинуло на кровати. — Да не, хуйня какая-то, — думаю вслух, пытаясь отогнать бредовые предположения. — Не может он быть мусором с такой ориентацией. Хотя какая разница — мент, препод, рельсоукладчик, какой-нибудь менеджер, да хоть директор крупной управляющей. У всех свои предпочтения. В этом я уже на своём опыте убедился. Такой же человек со своими особенностями и взглядами. Так что, ничего сверхъестественного в этом нет. Заебись, что хоть не предложил ему дунуть. Хрен его знает, как он к такому относится. Спасло то, что я сам всё скурил до их с Мишкой внезапного появления, а то, скорее всего, реально прикурил бы. Сон медленно заволакивает сознание, и мысли постепенно становятся плавными и менее ясными, теряется логическая связь, остаются только фрагменты, обрывки воспоминаний, проплывают образы и лица. Слышится приглушённый щелчок и звон ключей. Походу мать открыла дверь комнаты. До меня доходит, что замка на моей двери нет и никогда не было, в тот момент, когда эта самая дверь неожиданно захлопывается с металлическим лязгом и я резко подрываюсь, открыв глаза.***
По первости я не могу сориентироваться, где нахожусь. Всё куда-то плывёт, голова кружится, перед глазами мутная белая завеса. Я пытаюсь подняться с кровати, но тело не слушается. Меня штормит и болтает. Наугад тяну руку в надежде за что-нибудь ухватиться. Пальцы скользят по осязаемому и мягкому, моментально сжимаются, скомкав какую-то хер пойми каким образом повисшую в воздухе простыню, и она падает на пол, открыв скрывавшуюся за ней реальность. Обшарпанные серые стены, бетонный пол, свет тусклой лампочки, тормоза, решка. И я понимаю, что я дома. Там, где живу уже восьмой месяц. За общаком — Вялый и Банкир. Банкир, как обычно, смотрит ошалело и испуганно, застыв с железной кружкой в руках. — Очухался? — спрашивает Вялый. — Насовсем или снова отключишься? Я пытаюсь прийти в себя. Образы из сна всё ещё проскальзывают в сознании, но постепенно растворяются, а потом и вовсе исчезают. — Ну если насовсем, то ты вовремя, — посмеивается Валера, сцеживая в кружку муть землистого цвета. — Как раз к чаю. Я с трудом поднимаюсь, придерживаясь за пальму. Всё тело болит так, будто я наебнулся с пиздецки крутой лестницы и пересчитал собой все ступени. Каждый шаг отдаёт острой болью в пояснице. Зато на этот раз рёбра вроде бы целые. Воспоминания возвращаются медленно, урывками, но самый последний момент я отчётливо помню. — Где Ворона? — спрашиваю и, словив нехилую карусель, падаю на скамейку. — На карцере, — буднично отвечает Вялый. Закончив с чифиром, он ставит передо мной кружку. — Щас быстро на ноги поднимет. Я помнил, как меня волокли по продолу, и тогда в помутнённом, ускользающем сознании промелькнула единственная мысль, что на карцере окажусь именно я. Но менты распорядились иначе. — А где это хуепутало? В хате стояла подозрительная тишина, чего в присутствии Сявы никогда не наблюдалось. Разве только когда он спал, но сейчас шконарь Михаила пустовал. — Походу в другую хату перекинули, — склабится Вялый. — Он же тогда чуть ли на колени перед мусорами не падал, чтобы его перевели. Хоть и дура, но соображает — не было бы ему здесь жизни. — Думаешь, в другой будет? — я делаю два глотка. Чифир уже знакомо вяжет рот. — А это смотря в какую заедет. Если в нормальную, то нет. Только вряд ли его вот так втупую на смерть пошлют. Зашвырнут в красную, там и будет жить, — посмеивается Вялый, принимая кружку. Голова с каждой секундой будто наливается свинцом, в ушах закладывает, боль отдаёт тупыми ударами в почки, отчего сидеть становится невозможно. — Долго я в отключке провалялся? — Да почти весь день. На просчёте рубанулся, по вечерней баланде проснулся, — ржёт Вялый. — Ты же в сознание приходил. Не помнишь? — Не, — это я точно не помнил. — Гнал, брата звал. Тоже не помнишь? — спрашивает Валера. — Брата? — переспрашиваю, ощущая, как свинец заполняет голову, и она скоро взорвётся, разметав кровавые ошмётки и куски мозга в радиусе пяти метров. — Беса, — поясняет Вялый. — Это же твой брат? Я до сих пор не могу привыкнуть к этому его новому ебанутому статусу, а сейчас вообще херово соображаю, чтобы сходу вспомнить. — Брат, — говорю я. Банкир делает глоток из кружки и кривится. Вялый снова ржёт. На этот раз организм восстанавливался долго. Сказывалось всё: отсутствие свежего воздуха, жратва через раз, вонь, сырость и духота в камере. За эти месяцы здоровье походу успело пошатнуться. Первые несколько дней я ссал с кровью, потом отпустило. Но головокружение стало стабильным, и я к нему привык. Как когда-то привык здесь и ко всему остальному. С той пятиминутной свиданки с Бесом прошло три недели, но писем за это время не было. Ни одного. Хотя Вялому и Банкиру почту приносили. Я старался не думать о том, что могло послужить причиной этой дичи, чтобы конкретно не погнать. Но с каждым днём становилось всё сложнее держать под контролем ненужные мысли и эмоции. Я, конечно, предполагал, что это снова сука следак постарался зарубить мне связь с волей, только облегчения от этого не испытывал. Оставалось лишь дожидаться, когда эта падла соизволит объявиться в стенах СИЗО и дёрнет меня на очередной допрос, а там он уже сам по-любому упомянет. Тем более, свою часть уговора он всё-таки выполнил и теперь ждал того же и от меня. Долго ждать не пришлось. В один из дней, сразу после утреннего шмона, меня повели уже знакомым маршрутом — по продолу, затем вниз по лестнице и в самый конец коридора к двери, за которой находился вечно прокуренный кабинет с выкрашенными стенами, стул, к которому меня, как обычно, пристегнут наручниками, и стол, заваленный множеством папок, хранящих в себе истории о моих былых подвигах.