«Она говорила, что мне не важен её внутренний мир, но я доказал обратное, когда вырезал её внутренности.» Т. Банди
***
В кабинете следака всё как всегда. И прокуренный воздух, и выкрашенные стены, и металлические браслеты, ограничивающие движения. И стол. Но сейчас на нём - всего пара папок, пепельница и графин с водой. Только кроме следака, напротив меня сидят ещё двое: престарелый мужик в малость потасканном костюме и небольших квадратных очках, которые он, походу, специально носит чуть ниже, чем полагается, и потому смотрит на меня, немного откинув голову, будто свысока, и молодая баба. Невзрачная, блеклая, волосы аккуратно собраны на затылке в тугой пучок. На ней тёмная водолазка с высоким воротом, полностью закрывающая шею. Она чем-то похожа на библиотекаршу из моей школы. Я дожидаюсь, когда они нашепчутся. Наконец все трое замолкают, поворачивают лица и несколько секунд молча изучают меня. Мужик - безразлично, стерильно, лишённым любых эмоций взглядом. Баба - напряжённо и с настороженностью. Следак открывает одну из папок, достаёт бумаги, раскладывает перед этими двумя на столе. Поднимает глаза и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но я опережаю его. — Кто это? — Судебные психологи, — говорит он так, типа я сам должен был без его пояснений догадаться, кто эти два чучела. — И зачем они здесь? — я продолжаю доёбывать его вопросами. — Экспертиза уже была. Меня признали вменяемым. Или вдруг резко передумали? Мужик и баба молча наблюдают за мной, как за подопытной крысой. — Была, — соглашается следак. — Но ты же здесь особенный, сам говорил. Потому и решили изучить тебя более подробно. — Но их присутствие нарушит нашу интимную обстановку, — я с трудом сдерживаю улыбку. — Тебя это смущает? — склабится следак. — Вовсе нет, и если они хотят послушать мои истории, я не против, — я откидываюсь на спинку стула, наручники звенят, задевая железные ножки, и баба вздрагивает. Почти незаметно, но я успеваю уловить это движение. — Только слушать придётся долго и, возможно, с антрактами. Я уже не заморачиваюсь о том, что позволяю себе много лишнего в общении с ним. Терять мне всё равно нечего. А так хоть какое-то разнообразие, даже публика собралась, которая очень хочет узнать, как всё было на самом деле. — Я смотрю, у тебя настроение хорошее, — натянуто улыбается следак, подкуривая сигарету. — Слишком уж ты разговорчивый сегодня. — Но я же обещал раскрыть свои секреты. — Ну, тогда приступим, — довольный моим ответом, говорит он, обращаясь к этим экспертам. — Вы как думаете, Константин Сергеевич? — Думаю, пора, — соглашается мужик в квадратных очках. — Процесс этот, судя по всему, будет долгим. — Оксана Николаевна, вы готовы? — спрашивает следак, глянув на бабу, которая, в отличие от них, всё это время продолжала смотреть на меня, как на нечто страшное и непонятное. — Готова, — кивает она, при этом пытаясь выглядеть абсолютно спокойной, но стоит мне сейчас сделать хотя бы одно резкое движение, она взвизгнет и подскочит со стула. Эксперт Сергеевич достаёт из кармана пиджака диктофон и выкладывает на середину стола. — Нам бы хотелось записать беседу, — поясняет он и немного опускает лицо, полируя меня взглядом поверх очков. Мне похер, пусть пишет. Такое внимание даже льстит. Здесь, в СИЗО, в окружении бетонных стен, где дни сливаются в один нескончаемый, такая мелочь - уже событие. — Не вопрос, — я специально тяну лыбу, зная, какое отвратительное впечатление это производит на собравшуюся публику. — Обещаю рассказать всё во всех подробностях и деталях, если вам так этого хочется. Но у меня тоже есть одна небольшая просьба, — я перевожу взгляд на следака, и когда он, оторвавшись от своих бумаг, смотрит на меня, я озвучиваю то, что хотел сказать. — Вы же все понимаете, что при таком количеством жертв я не мог запомнить их лиц, а их имена и фамилии мне были неинтересны. Поэтому будет проще вспомнить, если вы покажете их снимки. — А вот за это ты не переживай, будут тебе снимки, — раздражённо заявляет следак и, порывшись в своих папках, выкладывает передо мной первый. — Тринадцатый год, двадцать второе сентября. Некоторое время я смотрю на фото, стараясь вспомнить. И события того вечера вновь оживают перед глазами, складываясь в полноценную короткометражку… Тогда я возвращался от Кира. Он в очередной раз выебал мозг так, что запланированные выходные, которые мы собирались провести в его хоромах, воспользовавшись отсутствием квартиросъёмщиков, накрылись пиздой. Я продержался только до вечера субботы. Своим неадекватным состоянием и очередными предъявами он запорол всё желание находиться в его компании. Кир пиздецки меня выбесил и я, пока была возможность уехать на автобусе, оставил это истеричное создание наедине с его зихерами. Вышел на Доме быта, дальше надо было пересаживаться на другой маршрут, но я опоздал на последний, и до своего района пришлось идти пешком, как всегда срезая путь через дворы и скверы. Почти час я слонялся по тёмным лабиринтам переулков, по каким-то заброшенным садам частного сектора, спустился в подземный переход и вскоре оказался неподалёку от торгового центра - единственного цивильного островка в этой части города. Возле магазина - несколько круглосуточных ларьков. Как обычно - шаурма, табачка и алкашка, рядом - конкурент шаурмы - павильон с хот-догами. Я уже собирался пойти дальше, но вспомнил, что запасы сигарет на исходе. Пришлось поменять свой маршрут и свернуть к киоскам. Расстояние до них около сотни метров по выложенной плиткой площадке. В её центре - многоярусная клумба, по форме и размеру напоминающая небольшой фонтан, только вместо воды - цветы. По периметру - кованые декоративные фонарные столбы, однотипные скамейки, урны. Ещё относительно рано, и вечера в сентябре тёплые. Но почти все скамейки пустуют, что удивительно. Заняты только две. На одной - компания подпитых мужиков активно обсуждает какого-то Сафрона и решает, стоит ли разбить этому обкосячившемуся лицо. На другой, самой дальней - молодая пара. Я прохожу мимо клумбы и в самый последний момент замечаю двух девок, сидящих на бордюре. За цветами их не было видно. И я от неожиданности слегка замедляю шаг. Обе совсем молодые, но на лицах привычная боевая раскраска. Остальное по стандарту - типичный шлюханский шмот и соответствующее поведение. Одна из них особенно старается. Она, поглядывая на меня снизу-вверх, натягивает блядскую улыбку, хихикает и, заведя руки за спину, выставляет напоказ то, что считает своим достоинством. От увиденного меня прошибло. Нездраво, до отвращения. И желание обнулить эту курицу растеклось в сознании кислотой, шипя и разъедая изнутри. Около ларька очередь. Бухой мужик уламывает невидимую за стеклянной витриной бабу занять в долг полторашку «Охоты». Та долго не соглашается, шлёт его нахер, но он не оставляет попыток добиться желаемого. Рядом ошиваются ещё двое его кентов, такие же перекрытые в сопли. Вся эта канитель затягивается на несколько минут, пока в край заебавшаяся выслушивать нытьё алконавта баба не просовывает в маленькое окно пластиковый баллон. — Если завтра не отдашь, я твоей Нинке расскажу, кого ты тут поишь за её счёт, — кричит она, наклонившись к самой кормушке. Передо мной ещё трое молодых пацанов, но эти надолго не задерживаются. Берут несколько банок пива, семки, сигареты и сваливают. И когда я, забрав свою пачку «Винстона», разворачиваюсь и собираюсь продолжить путь домой, вижу, как одна из тех дыр, тусовавшихся на клумбе, в этот самый момент поспешно съёбывает, оставив свою подругу в гордом одиночестве. И этой оставшейся оказывается как раз та, которая особенно активно старалась привлечь к себе моё внимание. Я иду в сторону тротуара с единственным желанием поскорее оказаться у себя на районе. Настроение говно. Что-что, а портить его Кир умел мастерски. Отчасти я уже привык ко всем заёбам заносчивого ушлёпка, но за некоторые, особенно припизднутые, дико хотелось переебать по его самодовольной роже. И даже несмотря на то, что сейчас самого источника раздражения поблизости не было, меня по-прежнему несло, а желание скинуть негатив становилось всё сильнее. Усилием воли я держал свои порывы. Я надеялся добраться до дома без приключений. А там есть груша, на которой всегда можно сорваться и обойтись без кровопролитий. Но такое было возможно только в том случае, если по дороге на меня никто не залупится. Там уже стопудово никакой контроль не спасёт. Прохожу клумбу-фонтан, снова ловлю на себе взгляд покинутой подружайкой девки и слышу позади шаблонную фразу: — Молодой человек, а вы не могли бы мне помочь? Я останавливаюсь. Дожидаюсь, когда сама подойдёт. По-любому или сигарету спросит, - как повод завязать знакомство, - или попросит проводить до дома, потому что одной идти типа страшно. А дальше обязательно последует стандартное приглашение зайти на чай-кофе-поебаться. Эти предлоги у них всегда одинаковые, и они не меняются. — Можете мне «Блейзер» купить? У меня есть деньги. Сегодня Старая на смене, а она не продаёт, кому восемнадцати нет. Девка достаёт из кармана короткой джинсовки несколько смятых купюр и, не дождавшись моего согласия, суёт их мне в руки. — Ну пожалуйста, — жалобно тянет она, уставившись на меня намалёванными глазами, и надувает губы. Типа утонет в слезах, если я ей откажу. Хотя когда я её только увидел, у меня возникло привычное желание сделать с ней то же самое, что и со всеми остальными подобными особями, но сейчас она почему-то не вызывает ненависть. Только неприязнь. И я соглашаюсь. Похер, мне не сложно. Тем более, не за свой же счёт я ей бухло покупаю. Возвращаюсь к ларьку. Девка дожидается за клумбой, откуда Старая её точно не увидит, даже если попробует просунуть голову в свою кормушку. — Подруга свалила, а тебя кинула? — спрашиваю, когда эта разукрашенная матрёшка присосалась к банке. — Ей её парень позвонил. Они встретиться договаривались, — ответила она, облизывая губы. — То есть ты насинячишься и пойдешь домой одна? Не страшно? — Я недалеко живу, — говорит девка и снова поспешно делает несколько глотков. — Но если хочешь, можешь проводить. Она улыбается, семафорит блядскими глазами и, как и несколькими минутами ранее, откидывает волосы назад. Язык их примитивных жестов я уже давно изучил. Ничего нового, всё как всегда. Бессмысленные попытки произвести впечатление своей мнимой невъебенностью. — Тебя чё, провожать больше некому? — тяну лыбу в ответ. — Сейчас нет. Но это только пока, — оторвавшись от банки, отвечает она. Дешманская помада потекла и размазалась вокруг рта. — Ну пойдём, провожу. Только не тормози, а то у меня времени мало. Трепаться с ней там, где постоянно ошиваются местные синяки, не безопасно. Конечно, даже если они сейчас засекут, что мы с ней общаемся, вряд ли вспомнят на утро, что что-то видели, а опознать меня тем более не смогут. Но перестраховаться все же стоило. Хотя в данный момент недавнее желание внести в свой список новую жертву сейчас почему-то отсутствует. Возможно, она не так настойчиво старалась пополнить его собой. Она залпом допивает остатки алкашки, кидает банку в мусорку, уже до верха забитую такими же банками и бутылками. — Туда, — говорит девка, указав пальцем в сторону расположенного через дорогу колледжа. Здание большое, в четыре этажа, помимо него на территории есть ещё несколько корпусов, соединённых между собой надземными галереями и переходами. Вся территория огорожена невысоким бетонным забором, который влёгкую можно перелезть. И для чего он был нужен - осталось загадкой. — Ты чё, в колледже живёшь? — спрашиваю я и едва сдерживаюсь, чтобы не оттолкнуть её, когда она бесцеремонно берёт меня под руку. — Не, дальше. За ним, — хихикает, типа я сказал что-то пиздецки смешное. Но походу, градус сделал своё дело. Девка подпитая и довольная, и уже не в состоянии контролировать ни речь, ни поведение. — А чё так поздно на улице болтаешься, если тебя никто не встречает и не провожает? Я уже примерно догадывался, что она ответит. То же, что говорят все остальные - «молодая и красивая, в поисках новых знакомств.» А по сути, в поисках того, кто ей присунет. И если бы она не сказала то, что послужило для неё окончательным приговором, я бы даже не тронул её и, скорее всего, только пояснил, что хватать под руку незнакомых типов - стрёмно, а одеваться и вести себя, как конченная блядина, — рисковано. Но от её ответа затаившаяся ненависть вновь напомнила о себе и медленно начала душить, сдавливая горло. — У меня не так много времени осталось, — кокетливо улыбается девка, поглядывая на меня из-под слипшихся от туши ресниц. — Через полгода мой из армии вернётся. Потом уже не нагуляешься. — То есть, пока он там, ты тут за всю хуйню отрываешься? — спрашиваю, стараясь сдержаться, чтобы не переебать ей прямо здесь. Это уже вообще нездравый расклад. Пацан по-любому надеется, что эта дыра его ждёт, а у неё все мысли только о том, чтобы успеть нагуляться со всеми вытекающими. — Я разборчива в связях и, как ты выразился, отрываюсь не со всеми подряд. А он об этом даже не узнает, — посмеивается девка. — Я же не с его друзьями гуляю. Ненависть разрастается, отравляет ядом сознание, но пока я ещё могу здраво мыслить. Этой дуре лет шестнадцать, не больше, а взгляды и рассуждения как у прожжённой блядины. И мне абсолютно похуй, по каким критериям она отбирает достойных своей трещины. Но больше всего бесит то, что я неосознанно поставил себя на место её пацана и ощутил весь спектр негативных эмоций. А ещё всё тайное рано или поздно становится явным. И как бы эта шкура ни скрывала свои похождения, когда-нибудь он всё равно обо всём узнает. От друзей, от её подруг, да хоть от какого-нибудь знакомого, который вполне мог стать случайным свидетелем сношений этой малолетней секелявки. Рано или поздно. Это случится. И даже если допустить мысль, что пацан никогда не узнает о похождениях своей бабы, если ей удастся это как-то скрыть от него - жизнь с проблядью - это не жизнь. Это пиздец. — Курнуть хочешь? — решение приходит моментально. Я не хочу вести её до подъезда. И похер, что на улице ночь. Там соседи. Вдруг кто ещё не спит и выйдет покурить на балкон. Я не мог позволить себе так рисковать. — Хочу, — она сходу оживилась. — Тогда пошли к колледжу. Там спокойнее. Никто не помешает, — говорю я и сворачиваю к забору. — Никто не помешает? — кокетливо переспрашивает девка. Походу, даже сейчас она думает вовсе не о том, чтобы просто дунуть шмали, а о своих блядских желаниях. Её разборчивости в связях можно только позавидовать. Спустя некоторое время мы стоим на территории. Свет горит только в окнах двух общажных корпусов. Во всех остальных - темнота. И это радует. Корпуса общежитий находятся относительно далеко - ближе к проезжей части, и у меня на выбор есть достаточно тёмных мест, куда не достаёт свет уличных фонарей, где можно сделать всё быстро и по-тихой. Я осматриваю территорию. Самым подходящим оказывается расположенное немного поодаль небольшое одноэтажное здание. Что там - я не знаю, но с виду или прачка, или какой-то склад. — Пойдём, — теперь я сам веду эту курицу к месту, где всё закончится. Заходим за здание. Там деревья, а чуть дальше футбольное поле. — Но тут же совсем темно. Ничего не видно, — говорит она. — Тебе и видеть пока ничё не надо. Имей терпение. Всё уже готово Осталось только… Когда я лезу в карман за зажигалкой и приколоченной гильзой, шкура неожиданно прижимается ко мне, обхватывает за шею и лезет в лицо своими отвратными губами. — Не гони, — осекаю её и, схватив за руки, слегка отпихиваю. Главное не перестараться, а то лететь ей придётся далеко и без подстраховки. — Сначала дурь, потом всё остальное. — Всё остальное, — снова похабно смеётся, уже дав волю своим фантазиям. Взрываю подлеченный косяк, затягиваюсь пару раз. — Давай паровозом, — предлагаю ей. — Так быстрее намотает. Девка соглашается. Глаза привыкают к темноте, и я вижу, как она тянет в себя белый густой дым. Я спецом продуваю медленно, чтобы всё прошло гладко. Чем быстрее её вштырит, тем будет лучше. На всё это уходит около пяти минут. Я снимаю пятку, добиваю оставшиеся ништяки. Баба на расслабоне, тихо хихикает. Гильзу убираю в пачку из-под сигарет. — Ну так как насчёт остального? — посмеивается она, подходит ко мне и уже снова тянет свои руки, намереваясь нарушить недопустимую дистанцию. Но не суждено. От удара в живот с ноги девка отлетает к стене, бьётся затылком о бетон и вскрикивает. Заорать громче уже не успевает. Несколько раз бью в грудную клетку, под дых, в область солнечного сплетения, отчего набрать воздух в лёгкие она не может, а завопить и позвать кого-то на помощь, - тем более. Только хрипит. Ещё один удар с правой в висок валит её на землю. Первое время она открывает окровавленный рот, пытается дышать, но походу не получается. И вскоре затихает. Я стою ещё некоторое время рядом, вслушиваюсь в звуки. Не думаю, что она выживет. Организм неподготовленный, а бил я с полной силой. По-любому переломал ей рёбра. А если произошёл разрыв диафрагмы или наступила остановка сердца - без вариантов. Уже не откачают. Найдут её в лучшем случае только под утро, и то не факт. Время уже будет упущено. — Ну как вам? Интересно? — спрашиваю я и окидываю взглядом слушателей. Следак сидит с каменным лицом. Эксперт Сергеевич продержался достойно, слушал внимательно, изредка помечая что-то в своём блокноте. Только похожая на библиотекаршу Оксана явно не в восторге. В её глазах читается всё тот же ужас, но на этот раз он настолько выражен, будто её заставили смотреть на какую-нибудь средневековую казнь с четвертованием, повешеньем м отрубанием голов, которые потом насадили на колья и установили на площади для устрашения. Следак дёргает в кабинет молодого вертуха. Тот всё это время стоял за дверью. И коллегия удаляется минут на десять. Походу, хотят поделиться впечатлениями от моей истории без лишних свидетелей. Пока их нет, вертух стоит в кабинете у стены. На кой хер он здесь нужен — до меня не доходит. Вряд ли я смогу освободиться от наручников, а потом, когда вся пиздобратия вернётся на свои места, накинуться на кого-нибудь из них. Боятся, суки, перестраховываются. Это веселит. Молодой молчит, смотрит на меня. Я это чувствую. Поворачиваю голову, ловлю взгляд. Он в секундном замешательстве. Чувствую, что хочет глаза отвести, но не положено. Он обязан следить за мной и даже под страхом смерти не показывать слабость. Я улыбаюсь, подмигиваю ему. Он ещё больше теряется. Смотрит, только уже не так пристально, уголок губ слегка тянется вверх. Но он тут же сосредотачивается и пытается выглядеть пиздецки серьёзным. — Недавно здесь? — спрашиваю его. На самом деле мне абсолютно похер, сколько он тут уже работает. Просто захотелось посмотреть на его реакцию. Проверить - рискнёт заговорить или нет. Но он молчит. Тоже ссыт? Только непонятно, что его больше кошмарит - те легенды, что он слышал обо мне, или сам факт общения. Вскоре возвращаются эксперты и следак. Молодого снова выставляют за дверь. Он с облегчением сваливает, будто только этого и ждал. И я снова посвящаю собравшихся в свою прежнюю жизнь, рассказываю о своих многочисленных подвигах. Фотографии, разложенные передо мной на столе, постепенно сменяются другими. И у каждой есть своя история. Когда я вижу снимки, вспоминать намного проще. — Эта, — указываю взглядом на фото очередной. — Трассовка. Тёрла шкуру на выезде из города, неподалёку от автомойки. У них там самые дешманские цены, а мне надо было где-то мыть офисную тачку. Там её и видел несколько раз. Я с ней заранее познакомился, пока пацаны на мойке машину в цивильный вид приводили. А потом уже без тачки пришёл, позвал бухнуть в лес. Как раз недалеко. Ну вот там и мочканул. Она уже ухлопизданная была в хламину, я её пинком в висок вырубил и розочкой горло вспорол. Следак выкладывает очередной снимок. Ту, что на нём, я точно никогда не забуду. Губы перекачанные, будто в любой момент лопнут и весь силикон разлетится во все стороны, нарощенные коровьи ресницы, из-под которых глаза почти не видно, отбеленные волосы, неизменный пробор. — А эта тварь трёхдырая свои похабные фотки выкладывала на сайте блядознакомств. Это на той, что у вас, она только ебалом светит, а на всех остальных - то на пляже без трусов с голой жопой, то на кровати в позе «зю» с оголёнными дойками, то на шезлонге валяется, рогатку раскинула и своей соплёй болтает. Мразь ебаная. С ней один тип познакомился на обычном сайте. Там всё прилично было, без блядства. А на тот, стрёмный, где она дырками своими хвасталась, он уже потом наткнулся, после того, как эта халява его на первой встрече отшила. Типа он такую королеву финансово не потянет и вообще не заслуживает. Запросы невъебические, а по факту дыра. Что между ног, что в башке. Я его как-то подвозил до ресторана, где они ту встречу забили. Решил подождать, у меня как раз свободное время было. Тем боле уже изначально имелось предчувствие, что их общение надолго не затянется. Так и получилось. Пацан вернулся минут через двадцать. Злой, пиздец. Ну ясен хуй, кому понравится, когда его не просто культурно отшивают, а ещё и проезжаются по всем недостаткам. Пока мы сидели в тачке и он изливал свою душу, кроя матами эту охуевшую персону, к ресторану подъехало такси. А вскоре на крыльце показалась и сама эта шалашовка, продефилировала до машины, но отъехали они тоже не сразу. Я в окно видел, как она с недовольной рожей что-то пыталась доказать водиле. Походу, её блядскому величеству не под стать было трястись в повидавшей виды подержанной «Камрюхе». Но, видимо, в тот вечер все «Ламбы» и «Феррари» оказались заняты. И другого выбора у неё не было. Пацан отказался от моего предложения подвести его до дома и пошёл пешком в надежде малость развеяться после провалившейся свиданки. Только меня вся эта ситуация дико выбесила. Накрыла, как обычно. И когда «Камрюха» выехала на дорогу и стала отдаляться, я решил не отставать. Хотел узнать, где обитает эта фантастическая тварь. Примерно около часа я катался за ними по городу, стараясь держаться на максимально допустимом расстоянии, чтобы не вызвать подозрений. Пару раз думал, что уже проебал их из вида из-за загораживающего обзор потока машин в вечерний час-пик. Но в итоге всё же доехал до места, где карета с царской особой наконец тормознула. Шамотра выплыла, раздражённо хлопнула дверью и, отойдя подальше от машины, повернулась и крикнула водиле: — Можешь подыскивать себе другую работу, козёл. Надолго ты тут не задержишься, — и, круто развернувшись на каблуках, поцокала в сторону самой обычной серой обшарпанной панельки. — В следующий раз вызывай себе не такси, а мусоровозку, дура, — отозвался водила, высунувшись в окно. Я дождался, когда она зайдёт в один из четырёх подъездов. Теперь я знал, где живёт эта шмара. Оставалось пробить, в какое время она уходит из дома и когда возвращается. Я никогда раньше не следил за своими жертвами. Но эту халяву не мог упустить. Слишком уж зацепила. Конченная по всем моментам. И блядь, и тварь, и та ещё охуевшая мразь. Никакого уважения к людям. Я, конечно, тоже недолюбливаю людей, но не настолько, чтобы унижать без веской причины. На то, чтобы вычислить график её передвижений, мне хватило двух недель. Днём она таскалась по всяким фитнессам, кафешкам, бабским салонам, а по вечерам сваливала или в клуб, или в очередной ресторан. К себе домой она никого не приглашала. Походу стремалась опозориться перед своей свитой королевскими покоями в спальном районе. Я предполагал, что, скорее всего, зарабатывает она из дома. Многие долбоёбы готовы заплатить за то, чтобы какая-нибудь дикота раскоцалась перед ними, и пусть даже по ту сторону монитора. Клубы она посещала стабильно по пятницам и ошивалась там до самого закрытия. Домой возвращалась около пяти утра уже конкретно под градусом и, возможно, не только под ним. Это в том случае, если не получалось подцепить того, кто отвёз бы её в гостиничные апартаменты. Я никогда не брал тачку. Машина офисная, риск неоправданный. Заранее добирался до того места, откуда просматривался весь её двор, но сам никогда не крутился поблизости. Плюс был в том, что парковки во дворе не было и машины не заезжали на территорию. Останавливались на дороге и, высадив пассажира, сразу уезжали. Никаких видеорегистраторов. В то утро эта лярва заявилась на такси, как всегда ужратая в говнище. Вышла из машины и, покачиваясь, поплелась через двор к своему подъезду. Как только тачка свернула за угол дома, я, заранее натянув капюшон и перчатки, покинул свой наблюдательный пункт и за несколько секунд догнал её на середине пути, неподалёку от мусорных контейнеров. Сделал всё быстро. Налетел на неё сбоку, несколько раз воткнул отвёртку в горло, провернул внутри, добавил пару ударов в живот той же отвёрткой. И, схватив за волосы, подтащил к баку. Наступил на педаль, чтобы открыть крышку, прислонил спиной, взял за ноги и закинул туда, где ей было самое место. Следак и эксперты снова ненадолго сваливают, оставив меня в компании всё того же молодого вертуха. Диктофон по-прежнему лежит на столе. Сергеевич иногда щёлкает кнопкой. Походу останавливает запись, затем снова включает. Сейчас я не знаю, идёт запись или нет. Вертух вновь на том же самом месте, но больше не сверлит меня взглядом. Смотрит поверхностно, стараясь не сосредотачиваться на мне, даже когда я снова поворачиваюсь к нему. — Чё, как работа? Нравится? — спрашиваю и едва заметно улыбаюсь. Опять молчит. Лыбу сдерживает. Теперь это конкретно заметно. Из всего их состава этот единственный не борзый и самый неразговорчивый. Вскоре слушатели снова возвращаются, рассаживаются по местам. Пьют воду, разлив на три стакана. Перенервничали, походу, в горле пересохло. В помещении пахнет сигаретным дымом. Свежим. Он отличается от того, что давно въелся в стены. Дико хочется курить. Но пока мне это не светит. И вечер откровений затягивается ещё на пару часов. Я рассказываю ещё о нескольких эпизодах во всех красках и подробностях, как и обещал. О забитой в кустах возле водохранки куском арматуры шлюхе. О ещё одной, которой не посчастливилось сесть со мной в один автобус, а потом рискнуть выйти на одной остановке. Я знал, что она так и сделает, хотя остановка была не моя и, как я понял позже, не её тоже. Я поймал её взгляд, как только зашёл в салон и по случайности встал рядом. Все места были заняты. И эта марамойка всю дорогу смотрела на меня, лыбилась, облизывала губы, но финальным аккордом её подкатов стал недвусмысленный намёк на отсос. Она, глядя мне в глаза, начала водить языком по внутренней стороне щеки, имитируя понятный процесс. Эту я под предлогом провести вечер цивильно у меня дома повёл под мост, объяснив необычный маршрут тем, что живу на другом берегу. Но так как на въезде на мост ведутся дорожные работы, добраться до него можно только окольными путями — по тропе, проходящей именно под ним. Мимо места встречи вкладчиков венского банка. Тихого и неприметного. И любители пустить по вене часто там ошивались. Но их присутствие меня не смущало. Мало ли что могло привидеться упоротым скоростями торчкам или героинщикам под медленным и тропом. Такие точно не побегут в ментовку докладывать о том, что кто-то у них на глазах замочил какую-то шмару. На высадах и не такое привидится. Именно там, на узкой тропе среди густых раскидистых кустов, закончился жизненный путь ещё одной любительницы скакать на хуях незнакомых типов. — Достаточно, — прерывает меня следак, глянув на побледневшую и искусавшую губы Николаевну. — На сегодня хватит. Продолжим в следующий раз. — Ну, некоторая информация уже есть. Поработаем пока с тем, что имеется, — согласно кивает Сергеевич и выключает диктофон. — Оксана Николаевна, а вы что скажете? — интересуется он, пролистывая свой блокнот, в котором делал какие-то пометки. Молчавшая до этого времени Оксана глубоко вздохнула, прикрыла глаза и покачала головой. — Я понимаю, вы у нас пока только на практике и впервые сталкиваетесь с подобным, — Сергеевич закрыл блокнот, снял очки, извлёк из кармана платок и принялся протирать линзы. — Но, возможно, у вас возникли какие-то вопросы к обвиняемому. Оксана долго смотрела на меня всё с тем-же ужасом, но помимо него в её взгляде появилось презрение и непонимание. — Возникли, — наконец отозвалась она дрогнувшим голосом. — Вы не будете против, если мы займём ещё несколько минут вашего времени? — этот вопрос Сергеевича адресовывался уже мне. — Занимайте, — я безразлично пожал плечами. Будто мой ответ имел значение. И если бы я отказался, от меня бы непременно сразу отъебались и проводили в камеру. — Разве у вас ни разу не возникло мысли, что каждая убитая вами - чья-то дочь? — Оксана пристально смотрит на меня не то надеждой, не то с болью. — Не задумывались, какое это горе для родителей? Не понимали, какое зло вы совершали? — Какой смысл задумываться, если я всегда об этом знал? А ещё я знаю и о том, что если родители позволяют своим дочерям вести такой образ жизни и для них вполне нормально, что их девки сношаются со всеми подряд, выставляют напоказ то, что недопустимо показывать кому попало, что бухают до потери сознания, а потом не в состоянии себя контролировать, что позорят своим поведением весь женский род, то это очень хуёвые родители. Надо было воспитывать своих секелявок, пока не поздно. Не блядями, а людьми. Прививать человеческие ценности, а не меркантильные. Не вбивать в тупую башку, что их дочь невъебаться какая охуенная и что ей все и всем обязаны. Или родители этих мразей и сами впервые слышат об элементарных правилах приличия и поведения в обществе? О том, что трясти жопой перед левыми людьми стрёмно, разговаривать с незнакомыми опасно, а лезть к ним в штаны вообще недопустимо. Какие это, нахер, родители? И о каком горе вообще может идти речь? Вы чё, гоните? — под конец я уже не могу сдержаться и довольно скалюсь, наблюдая, как лицо Оксаны становится совсем белым, а ужас в глазах затмевает все остальные эмоции. — Вы… Ты… — моросит она, походу не в состоянии подобрать слова и выразить мысль. — Ты не человек! — наконец выдавливает практикантка. — Ну охуеть, — с усмешкой говорю я. — Отдать бы тебя родителям этих девочек на самосуд. Как ты думаешь, что бы они с тобой сделали? — не успокаивается Оксана, и её уже заметно трясёт. — И что бы это изменило? — я вопросительно вскидываю бровь. — Ну убили бы они меня. И что дальше? Их шмар это бы точно не вернуло. И потом, они бы убили меня одного, а я обнулил восемьдесят две. Есть разница? Одна смерть за весь мой список - достойная цена. — Я не могу это слушать, — Оксана вскакивает со стула, едва не роняет стакан с водой. — Извините, Константин Сергеевич, я вас в коридоре подожду, — и, кивнув следаку, буквально выламывается из кабинета. — Девчонка ещё совсем, — говорит Сергеевич, будто старается оправдать поехавшую практикантку. — Не привыкла пока. — Привыкнет. Со временем, — отозвался следак, убирая со стола снимки моих жертв. Наконец меня выводят на продол. Молодой вертух идёт рядом, сопровождает до камеры. — Меня по воле никто никогда так до дома не провожал, — говорю я, оглядываюсь и снова спецом ловлю его взгляд. — А тут пиздец, романтика. Вертух сдержано улыбается. Но всё равно молчит, падла. Снова железные ступени лестницы гремят под ногами. Очередной продол встречает тусклым светом и обшарпанными стенами. До локали ещё далеко. Надо успевать. — От брата уже три недели писем нет, — продолжаю я, но уже тише, чтобы дежурный не услышал. — Херня какая-то. Пацанам из хаты почта стабильно заходит. Рубят, походу. — Твои письма у опера лежат. Четыре. Цензура проверила, — неожиданно полушёпотом говорит молодой. — На передачу не выдают. — Пиздец, — выдыхаю я. Хоть что-то прояснилось. Если Бес пишет, значит, у него всё нормально. И уже не столь важно, что в них. Радует сам факт, что они есть. Через пару дней Банкир и Вялый, как обычно, получают приветы с воли. Я нет, и уже не жду. Хер знает, когда опер соизволит передать мне мои, да и соизволит ли вообще. Но я уже так не загоняюсь. Знаю, что они есть, и это успокаивает. Привариваю чифир, пока сокамерники погружаются в чтение. Но тут же в голову приходит совершенно иная мысль, от которой всё спокойствие летит в ебеня. Вдруг всё как раз наоборот, и у Беса проблемы. Что-то конкретно серьёзное, что-то важное, срочное. Какое-то предупреждение, что может случиться совсем скоро, если ещё не случилось за то время, пока его письма лежали у кума. И мне их не отдают спецом именно по этой причине. Чтобы я тут окончательно не дурканул от полученной инфы и не послал нахер следака со всеми его сраными беседами. Самим им искать останки и собирать доказательства придётся пиздецки долго. Гремит железный засов, кормушка распахивается. Банкир как всегда вздрагивает от неожиданности. — Келлер, почта, — доносится от тормозов. Моментально забыв обо всём, о чём только что думал, я поднимаюсь из-за общака и подхожу к роботу, держа в руке кружку с чифиром. — Получи, — молодой вертух протягивает в окошко вскрытые конверты и неловко прячет улыбку.