«Хочешь понять, что действительно твоё — отпусти всё, и твоё останется с тобой.» Экхарт Толле
***
Я знал, какая реакция будет у матери, когда она узнает об отчислении, поэтому заранее морально настраивал себя на предстоящий разговор. И в субботу, когда у неё был выходной, я всё же решился. С самого утра, на свежую голову, пока ещё трезвый. К вечеру моё состояние стабильно оставляло желать лучшего, и ни о каких беседах можно было даже не думать. По традиции — сперва в душ, после — заварить чай. Выхожу на балкон с кружкой свежезаваренного. Пока курю и оглядываю ещё тихий непроснувшийся район, собираюсь с мыслями. Уже начало июля. Двор утопает в зелени. Солнце отражается в окнах соседних домов. Утренняя прохлада бодрит. И всё бы было ништяк, если бы данное самому себе обещание не лежало камнем на душе. Внезапно проскальзывает мысль отложить новости на потом, но я её отгоняю. Правильнее сразу расставить все точки и больше не возвращаться к этой теме. Мать на кухне месит фарш в кастрюле. Походу, будут котлеты. Телевизор включен, как обычно, чисто для фона, и мать изредка отвлекается на экран. — А ты что так рано? — спрашивает она и пробует фарш на соль. — В выходные обычно до обеда не разбудишь. — Выспался, — говорю я, хотя это нихрена не так. Из-за экзаменов я похерил весь сон и последний месяц спал урывками. — Завтрак дождись. А то снова до ночи пропадёшь. Я соображаю, как начать разговор, чтобы сходу не шокировать. Сегодня мать на позитиве, и мне совсем не хочется портить ей настроение. Но лучше сказать правду сейчас. Она всё равно узнает. Позже, но уже от декана. — Я отчисляюсь, — говорю я, потому что ничего другого в голову не приходит. Мать выкладывает часть котлет на сковородку и оборачивается. На лице отчётливо читается непонимание и замешательство, словно я сказал, что смертельно болен и мои дни сочтены. А ведь не хотел шокировать. Заебись получилось. — Что? — переспрашивает она, вопросительно вскинув брови. — Что значит отчисляешься? — То и значит. Я завалил физиологию. Два раза. Мать некоторое время растерянно смотрит на меня, будто всё ещё не верит в поставленный диагноз. — Но ты ведь можешь пересдать в следующем учебном году, — говорит она, с трудом натянув маску спокойствия. — Могу, но не буду. Какой смысл платить за пересдачи, если нет результата? Меня тупо валят, — я пытаюсь донести до неё, что идея с академами - дичь. — Один хрен отчислят. И если не сейчас, то с третьего курса точняк. — То есть ты хочешь сказать, что все эти два года я оплачивала твоё обучение для того, чтобы ты вот так просто на всё хер поклал? — Мать медленно но верно начинает впадать в бешенство. — Совсем не соображаешь, что делаешь? Столько денег было вложено и всё коту в задницу? — Ну не могу я пересдать эту ебаную физиологию. Я вообще нихрена в ней не понимаю, — жалкая попытка объяснить причину, почему я принял такое решение, не увенчалась успехом. — А я тебе говорила, — мать едва сдерживается, чтобы не перейти на крик. — Надо было учиться, а не прогуливать и не таскаться где попало. На всё и на всех у тебя есть время, а на то, чтобы к экзаменам нормально подготовиться - нет. — Да нахер к ним готовиться, если я и так знаю, что завалю, — говорю я. Мать мнёт фарш и, неожиданно схватив кастрюлю, с грохотом бьёт ею о стол. — Идиот, — срывается она, и в следующую секунду в стену летит подвернувшаяся под руку ложка. — Я же всё для тебя делаю, чтобы ты только учился, а тебе насрать. Ты вообще хоть понимаешь, что если уйдёшь из института, тебя в армию заберут? — Пусть забирают куда угодно, лишних затрат не будет, — я стараюсь сохранять спокойствие, насколько это получается, — Заодно отдохнёшь от меня. — И что дальше? — мать в бешенстве, и походу её крики слышны на улице. Окно открыто настежь. — Вернёшься и снова будешь у меня на шее сидеть? Кому ты нужен без образования? Пойдёшь магазины охранять? Грузчиком на оптовку устроишься? Или собираешься всю жизнь торчать в гараже с этими дебилами? — После армейки можно и в ППС податься. На младшую должность, — это я сказал не особо задумываясь, лишь бы хоть как-то успокоить мать. Но мои слова не произвели на неё должного впечатления. — Как же ты меня задолбал! От тебя одни проблемы. Что в школе, что теперь, — мать суетится у плиты, переворачивает уже начавшие подгорать котлеты, попутно продолжая выносить мне мозг. — А я тебе ещё тогда говорила, что эта ваша дружба до хорошего не доведёт. Сейчас бессмысленно её переубеждать и объяснять, что пацаны вообще не имеют никакого отношения к моему отчислению. Мать теперь долго не успокоится. И пока она продолжает поносить меня, я, как обычно, собираюсь и ухожу, чтобы ещё больше не накалять обстановку. В сложившейся ситуации это единственный правильный вариант. Тогда я не предполагал, что конфликт затянется не на пару недель, как это бывало, а вообще на неопределённый срок. Первое время мать по уже стандартной схеме игнорировала моё присутствие и делала вид, что меня вообще нет. И когда в один из дней она всё же соизволила заговорить, диалог снова привёл к тому, с чего всё и началось — к очередному скандалу с обвинениями — типа какая я сволочь и что если бы отец был жив, он бы не допустил такого распиздяйства. В итоге мне ничего не оставалось, кроме как временно перебраться на дачу, чтобы лишний раз не пересекаться с матерью. Я понимал, что по факту она права и насчёт проёбанных денег, и того, что ей приходится меня содержать. Потому решил - если придёт повестка, не стану раздумывать. Свалю. Но в любой, даже в самой херовой ситуации есть свои плюсы. И теперь, когда с учёбой было покончено, у меня появилось достаточно свободного времени, чтобы тратить его на то, что действительно было необходимо. Теперь я мог работать по общему графику с пацанами, а не заявляться в гараж на несколько часов умотанным и невыспавшимся. На время сессии с подработкой пришлось завязать. И ни с Седым, ни с Лёхой мы не виделись больше месяца. Пока меня не было, они успели разжиться «Маздой». Тачка оказалась коцаная, с охуенным пробегом и досталась им через знакомых по дешману. Пацаны времени зря не теряли, привели «Капеллу» в товарный вид и прихерачили спойлер. В гараж я пришёл под вечер, когда пацаны после трудового дня расслаблялись в компании нескольких баллонов разливного. — Так ты чё, реально собираешься в армейку валить? — спрашивает Седой. — Ну а хули мне ещё делать? Может, мать за это время успокоится. Да и не держит меня здесь ничё, а так хотя бы буду знать, что это такое. Испытаю на себе все прелести армейской жизни, — говорю я. — Делать тебе нехуй, — усмехается Седой, разливая нефильтрованное по пластиковым стаканам. — Заказы есть, работай сколько хочешь. Бабки нормальные. Видел же, какую мы красопетку выкружили, пока вы там в своих шарагах и высших учебных штаны протирали. — Да не пизди, — осекает его Лёха и обращается уже ко мне: — Так-то ты прав. Лучше сразу отслужить и на гражданку с чистой совестью. Тем более всего год делов. Зато будешь жить спокойно и знать, что тебя уже никто никуда не дёрнет. А то сейчас втянешься, может и на личном всё наладится. А потом нежданкой вручат тебе повестку и всё, пиздец. Вот тогда уже будет печально. Да и все эти загоны насчёт дождётся-не дождётся - нахер надо. И вообще, любой пацан должен или отслужить, или срок отмотать. Что армейка, что тюрьма- школа жизни. Седой опрокидывает в себя полстакана и склабится. И почему-то именно сейчас возникает вопрос, какого хера не забрали этого ушлёпка? Он нигде не учился и уже как два года по возрасту попадал в категорию призывников. — А тебе военком не шлёт любовных писем? — спрашиваю я. — Вот же, сука, забыл походу и даже не вспоминает. — Да кому нужна эта глиста, — ржёт Лёха. — У него же недовес на десять кг и хронический гастрит. Ему только в запасе отсиживаться. — У меня это… конституция такая, ёптить, — усмехается Седой. — Фартануло мне. Допиваем по стакану и, не сговариваясь, закуриваем. — Так что я твоё решение поддерживаю, — говорит Лёха. — Ворота нашей конторы для тебя всегда открыты. Место найдётся. Всё-таки ты уже полтора года продержался, в курсе по всем моментам. Заново учить не придётся. Как вариант на первое время я рассматривал и сервис, а там, может, что и поудачнее подвернётся. — Как там эти два опездола? — спрашиваю я. — Живые ещё? Шума и Кочана я тоже не видел достаточно долго. — Живей некуда, — отмахнувшись, отвечает Лёха. — Кочан же тоже на вышку поступил после шараги. Экзамены сдал, приняли. — Задумал переквалифицироваться с автослесаря на программиста, долбоёб, — подхватывает Седой. — Его корявыми пальцами самое то по клаве стучать. Так и будет всю дорогу учиться, пока бабка тянет. У него же там ещё и льготы какие-то, выплаты всякие по опеке. Лёха снова разливает, берёт стакан и, немного подумав, говорит: — Хуйня это всё. Пускай учится, пока возможность есть и желание. А вот Шум конкретно гонит. Ты же помнишь Ляльку? — Спрашивает Лёха, бросив на меня беглый взгляд. — Да ясен хуй, — отвечаю я. — Такую хрен забудешь. Я помнил, как Лялька сходу разнесла Седого в нарды и обломила Шума по всем фронтам. — Ну так вот, — выдыхая дым носом, просвещает Лёха. — Он же тогда почти год за ней бегал, уламывал, прикатывал, даже в падике поджидал, когда она выйдет. В общем, он своего всё-таки добился, встречаться начали. Но его надолго не хватило. Снова понесло, халяв стал к себе домой таскать. А Дашка его как-то спалила. Он тогда здесь был, в гараже, тут она его и подловила, когда уже обо всём знала. Так размотала, думали, что всё, пиздец, убьёт. Прям сходу, без лишних вопросов и выяснений. Шум потом извинялся. Только она извинения его не приняла и нахуй послала. — Ну и долбоёб, — говорю я. — Лялька из всех его баб единственная нормальная была, и ту проебал. — Да там вообще пиздец, — поставив пустой стакан на стол, отмахнулся Лёха. — Она же до него целая была. Ты прикинь. Девятнадцать лет бабе, а она ни разу. А этот порвал, погонял с ней пару месяцев, пока очередная пизда разум не затмила. — Ебанат, — такого поворота я точно не ожидал. К Ляльке, несмотря на то, что я видел её всего один раз, у меня было особое отношение. Можно даже сказать, я испытывал к ней своего рода уважение за то, что она не проблядь. И ответить может нормально, и ведёт себя достойно и адекватно, в отличие от шоблы шкур Шума. А этот еблан конкретно обосрался. И я бы понял, если бы они просто разбежались. Мало ли, характерами не сошлись, всякое бывает. Но Шум реально стрёмно поступил. — И что теперь? — спрашиваю я. — В смысле с Лялькой? — Не в курсе, — пожимает плечами Лёха. — Я её после той бойни в гараже больше не видел. — Она и со мной разговаривать не стала, — влезает в диалог Седой. — Хотя до того рамса нормально общались. Они часто с Шумом здесь бывали. Это ты запостой в проёбах. То в своём институте, то на этих концертах нефорских. А мы всю их мелодраму видели. От начала до финала. Я её тут как-то встретил на остановке, только подошёл, а она мне: «Если за Шума пришёл мазу тянуть, то передай, пусть нахуй идёт.» И всё, прикинь. А я же просто поговорить хотел, узнать, как она. Первый баллон закончился. Второй примерно через полчаса постигла та же участь. Седой сгонял в магаз за третьим. В гараже я завис надолго. Было что обсудить и вспомнить. Но на протяжении всего вечера та стрёмная ситуация не выходила из головы. Я сам не знал, почему она меня так зацепила. Лялька — левый чел, я с ней и пообщаться тогда толком не успел, но косяк Шума меня конкретно выбесил. В том, что я узнал об этом последним и не лично от него, не было ничего удивительного. В один момент он окончательно подзаебал своими историями, где, когда и в какой позе сношал очередную дыру, и я, не выдержав, пообещал, что если он снова начнёт хвастаться своими достижениями, я ему точно переебу, потому что слушать это было мерзотно. Расходились мы уже заполночь. Я дошёл с пацанами до общаги, а дальше мне предстояло пиздовать пешком до садов. Автобусы в это время уже не ходили. Градус ощущался приятной лёгкостью в теле, но не в голове. Сознание расслабляться даже и не собиралось, и все мысли были о косяке Шума. И когда по пути я свернул в соседний двор, ноги сами понесли меня к знакомому подъезду. Доводчик, как всегда, не работает. Падик открыт для всех желающих. Я поднимаюсь на первый этаж, набираю Шума. Хоть я сейчас и в не совсем здравом уме, соображаю, что долбить в двери посреди ночи — хуёвая затея. — Чё хотел? — раздаётся в трубе заспанный голос. — В падик выйди, — говорю я. — Узнаешь. Спустя минуту Шум материализовался на площадке в трусах и накинутой на плечи мастерке, явив мне свою помятую сонную рожу. — Если ты вытянул меня не с предложением пошабить, то зря, — говорит он и почёсывает щеку, на которой отчётливо отпечатались полосы от подушки. — Ты нахуя Ляльку бросил? — сходу спрашиваю я. — Чё? — Шум непонимающе уставился на меня. — Я её вообще-то не бросал, она сама съебалась. — Да ты же как чёрт поступил. Чё, типа распечатал и всё? Попользовался и весь интерес пропал? — Ты чё гонишь? Бухой что-ли? — криво усмехается Шум и, достав из-за уха сигарету, закуривает. — Тебе вообще какая разница? Ну не зашла она мне как баба. Она же плоская, пиздец. Да и не умеет нихера. От его слов меня начинает крыть и держать себя в руках с каждой секундой становится всё сложнее. — Не, в общении она, конечно, заебись. Прикольная. Но ебать такую - никакого кайфа, — говорит он и кривит рожу так, будто ему кусок говна под нос сунули. — Ну порвал я её и чё дальше? Спасибо бы сказала, что вообще кто-то на это решился, а то так бы целкой и осталась. Это стало последней каплей. Я хватаю его за плечо и, резко развернув к себе лицом, прописываю двойку с правой. Вполсилы, чтобы не покалечить. Шум моментально приходит в себя. Весь сон как рукой сняло, точнее пиздячкой в челюсть. — Ты охуел? — орёт Шум и только успевает занести кулак в ответном. Я толкаю его к стене, хватаю за горло и прижимаю локтем. — Нормальную бабу на очередную шкуру променял, — говорю я, пытаясь контролировать громкость и не разбудить соседей. Шум смотрит нагло, с вызовом, как когда-то давно, ещё по шпане. — Ты чё, залип на неё? — окровавленные губы растягиваются в ухмылке. — Так действуй. Только прикатывать тебе её долго придётся. Она ж, блять, с характером. И только теперь до меня доходит вся абсурдность ситуации. Я не видел ничего стрёмного в том, чтобы встрять за Ляльку. Но со стороны это выглядело именно так, как сказал Шум. Типа заступился за понравившуюся девку и решил отомстить за её поруганную честь. Я отпускаю Шума. Продолжать его пиздить нет никакого желания. Его и изначально не было. И если бы Шума не понесло, всё бы обошлось разговором. — Ты же по ней убивался. Слюни пускал. Ныл, что внимание не обращает, — говорю я, облокотившись о стену. — А по итогу проебал её. — Ты дебил? — Шум сплюнул на пол, поправил сползшую с плеча мастерку. — Я и убивался только потому, что она меня близко к себе не подпускала, не давалась. Чё тут непонятного? Нравилась - да, было дело. Она мне и сейчас нравится, но не как баба. Ну нет в ней ничё такого, что есть в других девках. Хули я сделаю? Я не стал распинаться и объяснять, что сейчас он мало чем отличается от Клеща или Митяя и сам криво едет. Его недоразвитое критическое мышление не срабатывало в отношении собственных косяков. — Да это ты дебил, — я присаживаюсь на ступени лестницы и закуриваю. Шум пристраивается рядом. Ощупывает лицо. — Обязательно надо было именно сейчас ебало помять, — усмехается он. — К утру по-любому разнесёт, а у меня собеседование. И как я, по-твоему, с такой шайбой пойду на работу устраиваться? — Как раньше. В школу же приходил разукрашенным, — говорю я. — Так то же раньше было. Времена меняются, — скалится Шум и снова сплёвывает на лестницу. — Сигарету дай. А то я из-за тебя свою проебал.***
С середины лета я с головой ушёл в работу. Выходил стабильно каждый день, кроме выходных, сохранив традицию посещать «Звезду» по пятницам и субботам. Этот момент был обговорён заранее, потому предъяв со стороны пацанов не возникало. Сидеть без заказов не приходилось, так что по части финансов проблем тоже не возникало. Теперь денег хватало на всё, что мне было необходимо. Не роскошь, но с прежними копеечными подачками от подработок даже не сравнить. Да и нервяка стало значительно меньше. С матерью мы теперь редко пересекались. Виделись только когда она приезжала на выходные на дачу, а я возвращался в город на время её отсутствия. Успевали перекинуться парой стандартных фраз, пока я собирал в стирку накопившиеся за неделю шмотки. Так что каждый день выносить мне мозг было некому. Я впервые начал откладывать деньги. Не так, как это было по шпане, когда отец в тайне от матери подкидывал мне на карманные расходы. Теперь это были мои честно заработанные. И к концу сентября накоплений хватило, чтобы купить права. Водить я умел. Отчасти благодаря отцу, отчасти — пацанам и их «Мазде». Сперва осваивался, катаясь ночью по дворам. Потом стал выезжать на улицы, которые уже были проверены на отсутствие дпс. А после, когда права оказались на руках, все ограничения были сняты. Первая повестка на медкомиссию пришла в октябре. Пацанов я сразу поставил в курс, мать — уже после прохождения. Оставалось только дождаться следующую с датой контрольного сбора.***
— Я в армейку ухожу, — говорю я, устроившись на подоконнике лоджии. — Ну и дурак, — с усмешкой отзывается Кир. Он давно знал о моём отчислении. Только об остальных планах нет. — А ты вообще учиться пробовал? — старается подъебнуть. — Или все мозги прокурил, думать нечем? — В тебе чё, мать проснулась и заговорила? — подцепив пробку зажигалкой, вскрываю бутылку «Гёссера». — Завязывай. Наслушался уже. На небе блекнут последние лучи заходящего солнца, и внизу вдоль дорог и тротуаров зажигаются фонари. Делаю глоток. Закуриваю. Ставлю бутылку рядом. На подоконнике чуть больше десятка подпалин от когда-то упавших угольков. Невольно вспоминается та вписка позапрошлой осенью, как раз в октябре, и наше знакомство на этой лоджии. Тогда Кир безуспешно пытался согнать меня с подоконника, опасаясь, что я прожгу пластик, а сейчас уже не обращает внимания. Знает, что бесполезно. Да и не так уж много появилось подпалин за два года. Я щелчком запускаю пробку в полёт с шестнадцатого этажа прямо на тот ебучий газон, охраняемый бдительными соседями. — И когда? — с наигранным безразличием спрашивает Кир. — На следующей неделе, — говорю я. Повестку с датой получил ещё вчера. Кир стоит ко мне спиной. Молчит. Курит свои вонючие сигареты. А город внизу с каждой секундой становится ярче. Включаются неоновые вывески, подсветка на рекламных баннерах, фары снующих по дорогам машин. — Если ты не знал, то деньги всё решают. И твой случай - не исключение, — он снова начинает умничать, и это раздражает. — Ты же работаешь в этом своём сервисе. Мог бы и откладывать часть на непредвиденные расходы. Пока я был на подработке, единственное, на что мог накопить, так это на пару блоков «Винстона». — Заебись раздавать советы, когда у тебя всё есть. Да? — говорю я и, сделав ещё пару глотков, предлагаю Киру. Он оглядывается и, наткнувшись взглядом на предложенную бутылку, с нескрываемым отвращением демонстративно отворачивается. Мой вопрос так и остался без ответа. В прошлом году Кир закончил институт с красным купленным дипломом и теперь работает в той самой конторе, где ему заранее было забронировано место, разъезжает на «Акуре», имеет частичный доход со сдачи дворца разврата и в хуй не дует. Но при этом до сих пор живёт с родителями. Докурив, тщательно вдавливает окурок в дно пепельницы и, наконец, поворачивается. Стоит напротив, как и в тот вечер, кутается в новое лёгкое брендовое пальто. — Значит, ты окончательно решил насчёт армии? — спрашивает он, глядя мне в глаза. — Окончательно и бесповоротно. — Но ты же догадываешься, что я не буду тебя ждать, — Кир отводит взгляд, и в его голосе нет вопросительной интонации. — Хули тут догадываться? Я знаю, мог бы и не говорить, — натягиваю лыбу. Хотя, может быть, где-то в глубине души мне бы этого и хотелось, но надеяться на такое и тем более делиться с ним своими сомнительными мечтами не стоило. Такие, как он, не ждут. Просто не умеют. Если бы я ушёл на месяц-другой, то, возможно, он бы и дождался. Но год — слишком большой срок. Все его загоны со временем пройдут, даже эта шизанутая мнимая привязанность, ведь, по сути, её нет. И всё, что ему нужно — внимание, а со мной оно в дефиците. Ну не мог я заставить себя уделять Киру столько этого внимания, сколько ему было необходимо. Равно как изображать восхищение его достижениями, прикидываясь, что безоговорочно верю в то, что он всего сам добился. Я не воспринимал его таким, каким он старался выглядеть в глазах окружающих. Я видел в нём совсем другое. То, что он, наоборот, пытался всячески скрывать. То, что могло похерить его репутацию. Это его и обламывало. — И провожать не приеду, — говорит Кир, продолжая смотреть куда-то в угол, не поднимая глаза. — Это лишнее, — соглашаюсь я. — Выходит, сегодня мы последний раз видимся? — спрашивает Кир и пытается улыбнуться, но за его улыбкой прячется то, что он не хочет показывать. — Ну почему последний? Я пока подыхать не собираюсь, — бросаю окурок в пепельницу и, спустившись с подоконника, обнимаю его за плечи. Кир несмело прижимается ко мне, осторожно заглядывает в лицо и спрашивает полушёпотом: — Останешься сегодня? По идее, перед отъездом стоило бы забить на всё и оторваться по полной. Всё-таки год предстоит держаться и тупо передёргивать. Но этой ночью никаких практик, никакой жести. Только лайт, — мысленно торможу себя. А то потом Кира по-любому понесёт. Снова начнёт звонить и писать, только приехать к нему я уже не смогу. Впервые за эти два года я подумал в первую очередь о нём, а не о себе. Вернувшись из ванной, Кир скидывает полотенце на пол, останавливается возле кровати и, опустив голову, молча ждёт. — Сегодня всё будет совсем иначе, — я беру его за руку и тяну к себе. Он ложится рядом, замирает, удивлённо смотрит на меня. И я целую его, как в тот первый раз в безлюдном сквере на скамейке. И снова конец октября, и скоро обязательно выпадет снег… Пока я вковываюсь в куртку и кроссы, Кир стоит рядом, обхватив себя руками. Наблюдает. Растерянно, словно ещё не окончательно верит в происходящее. Такое бывает, когда просыпаешься после очень реалистичного сна и первое время не можешь сообразить, что всё, что ты видел секунду назад, тебе лишь приснилось. — Ну всё, я пошёл, — говорю я и открываю дверь. — Напишешь? — вдруг тихо спрашивает Кир. — Позвоню, когда вернусь, — оглянувшись, отвечаю я. Кир согласно кивает. В его глазах влажный блеск. Слипшиеся от слёз ресницы. И он отворачивается, стараясь больше не пересечься со мной взглядом.