«Тайна скучного заключается в том, чтобы сказать все.» Гёте
***
Первую неделю на гражданке я помнил хреново, и единственным отчётливым воспоминанием была встреча с пацанами. Отмечать начали уже в тачке, пока добирались до района. С посудой пацаны не стали заморачиваться, и пластиковые стаканы поочерёдно наполнялись то пивом, то чем покрепче. Отмечали все, кроме Лёхи. Бухать за рулём, даже чисто символически, он отказался. — Сначала по-любому будешь гнать, — усмехается он. — Система затягивает, и к режиму привыкаешь. Я месяц почти отдуплялся. Каждое утро подрывался, как по побудке. Трезвый, бухой - похер. Разминки эти ебучие устраивал, даже в сортир и в душ по расписанию ходил, как раз в то время, когда в общаге туда хрен прорвёшься. И понимал же, что гоню, что уже на гражданке, но внутренняя установка срабатывала. Соседей ещё подгонял, чтобы срали быстрее и очередь не задерживали. Пацаны ржут. Курят, задымляя салон. Стёкла запотели от этиловых паров. — Прикинь, мать ему даже перестала напоминать, чтобы кровать заправлял, — подхватывает Седой. — А до армейки без скандала заставить не получалось. К подъезду меня доставили уже под градусом. Первый день своего возвращения я должен был посвятить матери и родственникам. С пацанами мы заранее договорились словиться на следующий и отметить уже своей компанией. Мать встретила так, будто я отсутствовал не год, а все десять. Накрыла стол как на взвод в полном составе. Она уже давно успокоилась после того скандала, хотя до самого моего отбытия изредка напоминала про косяк с институтом и похеренные в никуда бабки. Пока я кайфовал под нормальным душем, приводя себя в человеческий вид, подтянулось Виткино семейство. Мать весь вечер крутилась возле меня, беспокоясь, что я мало ем, и впервые за все годы спокойно отнеслась к тому, что уже через час я нахерачился в хламину и вырубился на диване, прямо за столом. Мне было абсолютно похуй на несмолкаемые разговоры, на хохот Виткиного сожителя, на дерьмовую музыку, которую крутили на каком-то канале постоянно включенного телевизора. Даже когда кто-то из собравшихся случайно уронил со стола бутылку, и та со звоном разбилась, я проснулся лишь на мгновение и, удостоверившись, что никто не пострадал и не умер, снова отключился. Несколько последующих дней прошли как в тумане. Я помнил лишь частично, урывками, как мы бухали в «Сапоге», потом в каком-то более элитном баре. Помнил, как начался замес. Шум залупился на кого-то из посетителей, после чего мы хлестались уже на улице с кентами того мужика. Ментов я не помнил. Пацаны потом говорили, что их никто и не вызывал. Всё как-то замялось, хотя без разбитых лиц не обошлось. Сутки куражили в гараже, шабили как не в себя под качавший из тачки «Каспий». Шум за этот год плотняком подсел на «Груз». Седой — на скоростуху. Только сам он это отрицал, утверждая, что ухуяривается редко и исключительно для расслабона. Помнил, как несколько раз пытался дозвониться до Кира, но тот тупо не брал трубу. Возможно, уже сменил номер. Помнил, как пацаны заказали сауну на ночь. Но я отказался. Знал, что без шлюх подобное мероприятие не обойдётся и, сославшись на то, что не в состоянии продолжать банкет, свалил домой отсыпаться. Отмазка проканала без лишних вопросов и уговоров. Кураж закончился, когда у пацанов не осталось средств на движуху. После я ещё пару дней возвращался в реальность, спасаясь от похмельной головной боли давно проверенным чудодейственным средством — шмалью. И когда окончательно пришёл в себя, узнал кое-что новое и интересное, что произошло за время моего отсутствия. Мать рассказывала об этом ещё в первый день. Но, походу, на тот момент я уже не соображал, о чём она говорила, и инфа пролетела мимо. Летом за трубами теплотрассы нашли трупешник какой-то девки, и менты несколько дней ходили по квартирам и опрашивали жильцов, кто что видел или, возможно, знал убитую. Но никто не видел и не знал. Тело обнаружили бомжи, оборудовавшие штаб-квартиру возле теплотрассы. Девка лежала в овраге неподалёку от дороги с проломленной головой и разбитым в кашу лицом. О подробностях мать позже узнала от соседей. — Проституткой работала. Представляешь, — рассказывала она, когда мы сидели на кухне в один из вечеров. — Эскорт-услуги, блин. Дебилизм. Девки - дуры, лезут во всякое говно и даже не задумываются, насколько это опасно. Совсем молодая была. Пожить не успела. Мать ставит чайник на плиту, выкладывает в вазочку конфеты. — Говорят, что её туда на машине привезли и уже на месте убили. Только за что - пока не знают. Или просто не разглашают. Но там точно не тот мотив, когда насилуют. Просто убили и даже от тела не избавились. Как будто специально, всем на показ. Она вытирает полотенцем вымытые кружки, глядя в окно на темнеющий двор, а затем поворачивается и спрашивает: — Ну вот за что можно убить какую-то проститутку? Явно же не из-за денег. — За то, что проститутка, — сходу отвечаю я. Мать, не скрывая проснувшийся интерес, выжидающе смотрит на меня. Ждёт пояснений. — Кто-то решил очистить мир от грязи, — говорю я. — А от трупа не избавились для того, чтобы другие видели. Раньше ведь устраивали показательные казни. — Кошмар какой-то, — она нервно повела плечами. — Кому это надо? На этот вопрос я не стал отвечать, хотя продолжить дискуссию хотелось. Осведомлённость по этой части могла бы показаться странной. Мать, конечно, и мысли бы не допустила, что всё, что я ей рассказал, являлось моим личным убеждением. Но рисковать не стоило даже в мелочах. Чайник пронзительно свистит. Мать наливает воду в заварник и отдельно в мою кружку. У нас с ней разные вкусы, и мой чай ей не заходит. — Тебе сейчас надо что-то с работой решать, — она резко меняет тему. — Поиски могут затянуться, так что долго не засиживайся. — Я уже решил. Пойду к пацанам в сервис на первое время, там уже всё на мази, — говорю я. — А потом видно будет. — Ну и хорошо, — мать согласно кивает. — Я сейчас планирую закончить с домом и перебраться на дачу, а квартиру оставлю тебе. Как раз ремонт доделаешь. Пора бы уже привыкать к самостоятельной жизни. Может, за ум возьмёшься. Кто-то в твоём возрасте уже женится, семью заводит. Глядишь, и избранница появится, будет куда привести. Только ремонт ты заканчиваешь на свои деньги и все счета за квартиру оплачиваешь сам. — Насчёт счетов не вопрос, — соглашаюсь я. Так действительно будет куда удачнее. Пока мать пребывает в эйфории после моего возвращения — не выносит мозг. Но со временем всё встанет на свои места, и скандалы по-любому возобновятся, а этого мне совсем не хотелось. Только на её слова об избраннице я не смог промолчать. — Рано мне семью заводить. Я ещё пожить хочу. — Тебе уже двадцать два, — мать со всей серьёзностью смотрит в глаза, типа от моего решения зависит судьба человечества. — У Олеськи с пятого подъезда сын в двадцать лет женился. И уже три года живёт и не жалуется. — Вообще-то мне двадцать один. Сути этот факт не менял, но мне нужно было хоть что-то возразить. Любые разговоры, касающиеся моего будущего и тем более отношений с противоположным полом, вызывали раздражение. — Подумаешь. До твоего дня рождения осталось всего чуть больше месяца, — махнув рукой, с усмешкой говорит мать. Внезапно раздавшийся пронзительный вой сработавшей на улице сигнализации заставил её вздрогнуть. — Кстати, весной во дворе собираются сделать нормальную парковку, — говорит она, уже позабыв, что минутой ранее активно подбивала меня на создание новой ячейки общества. — В последнее время столько машин развелось. Понаставят возле подъездов, на тротуарах, на газонах, пройти невозможно. За неимением собственной тачки подобные проблемы меня не касались никаким местом, и эта инфа была мне совсем неинтересна. Но я делаю вид, что слушаю, и понимающе киваю, а сам думаю о той забитой за трубами бабе. И в один момент приходит осознание, что этот трупак мне только на руку. Меня не было год. Следовательно, никаких подобных эпизодов за это время быть не должно. И если менты приняли бы во внимание этот факт, по-любому начали бы пробивать по базам, кто на этот период не имел возможности обнулять шлюх. И в список подозреваемых попали бы те, кто либо заехал по статье, либо был в армейке. Переехавшие на пмж в далёкие края пассажиры оказались бы вычеркнуты из этого списка сразу после возобновившихся убийств. В том, что они точно возобновятся, сомнений не было. А тут даже способ похож. Не всех своих жертв я мочил отвёрткой или шилом. Некоторых забивал в точности так же, превращая лицо в фарш. Почерк тот же, типаж жертвы совпадает. Никакого износа, никаких попыток спрятать тело. Так что я вне подозрений. Кто-то помог мне, избавив город от ещё одной шмары. И очень даже вовремя.***
В том, что Седой, как говорили пацаны, подсел на скоростуху, я убедился, когда вернулся в сервис. В первую неделю не обратил внимания. Тогда мне было не до этого. Но потом стал замечать, что он конкретно свистит, причём нехило так. Целые трели выдаёт. По первости было весело наблюдать, как он, подсев на измену, шкерился по углам или резко переключался и начинал наводить порядок в гараже, бессмысленно перекладывая инструменты с полки на полку, и при этом ни на секунду не затыкался. Нёс какой-то бред о том, что возле ворот кооператива постоянно делают закладки. И когда темнело, этот удот, не особо опасаясь, что его запалят, шёл на раскопки. Так вспахивал землю, что прижились бы любые саженцы. Под вечер от него уже не было никакой пользы. Но это было только полбеды. Настоящая беда заключалась в том, что Седой своей нездравой движухой мешал нам работать и, попадая под правило неписаного закона — кто мешает, того бьют, — часто отхватывал от Лёхи за эти зихера. Отправить его домой тоже было проблемно. Он тупо ссал идти в одного. Таращил на нас ошалелые шары со зраком почти во всю радужку и утверждал, что по дороге его повяжут менты и подкинут вес. Сам я до этого не пробовал ничего, кроме травы, и даже несмотря на загоны Седого, интерес испытать на себе новые ощущения всё же был. Как-то под конец смены я уломал его отсыпать на пробу. Седой согласился, но с условием, что он пойдёт ко мне и курить мы будем вместе. В гараже ему одному оставаться было ссыкотно, а в общаге или мать спалит, или Лёха пиздюлей вломит, застав в очередной раз уделанным. А у меня квартира свободная. Мать как раз уехала к Витке с ночевкой. Потом я долго жалел, что подписался на его уговор. Ожидаемый приход я не словил, зато подсел на измену. Высады под скоростями были дикие, ещё и Седой жути гнал. Сидел на диване, замерев в одном положении, и шептал, что нас подслушивают. И я только каким-то невъебическим чудом не вышвырнул его за дверь. Хотя мысли сделать это проскальзывали. В общем, тогда я убедился, что синт явно не мой кайф.***
Через несколько дней я всё-таки дозвонился до Кира. Он долго не отвечал, и я уже собрался забить на данное ему обещание набрать, когда вернусь, и сбросить вызов. Но в последний момент Кир вышел на связь. — Привет, — раздаётся после короткой паузы. На заднем фоне слышатся голоса, и он продолжает, но уже на полтона тише. — Я пока занят. Не могу сейчас говорить. Ты в городе? — Давно, — отвечаю я и ловлю себя на том, что невольно улыбаюсь. — Я тебе вечером перезвоню. Приедешь? — спрашивает. — Приеду, — не раздумывая. Он отключается. И я ещё какое-то время не могу избавиться от дебильной лыбы. Как бы он меня ни заёбывал, я понимал, что всё это время мне его не хватало. По большей части чисто физиологически. И в армейке я часто вспоминал, как драл его во всех мыслимых позах, а фантазии уносили ещё дальше. Вообще за грань того, что было для него допустимо. Только в моих мечтах он не сопротивлялся, а тащился с совсем несвойственной ему полной отдачей. Он встречает в прихожей. Тихо. Без лишних эмоций. Просто «Привет». Совсем не изменился, только взгляд непривычно мягкий, а не наигранно-безразличный, какой был раньше. Меня несёт уже с порога. И тормозить неудержимое желание завалить его на пол и прямо здесь воплотить свои фантазии в реальность пиздецки тяжело. Год лишений давал о себе знать. Кулак с жопой не шёл ни в какое сравнение. Я хватаю его за руку, тяну к себе. — Ты холодный, — смеётся Кир и пытается вывернуться. — Заморозить меня хочешь? — Не. Только выебать, — шепчу ему на ухо и зажимаю ещё крепче в угол возле входной двери. Футболка, которая только что была на нём, летит на пол. Он продолжает смеяться. Дразняще, с придыханием. И, пытаясь закрыться руками, сокращается от прикосновений холодных пальцев. Год назад Кир не был таким. Тогда он по-любому начал бы выёбываться и утверждать, что ему это совсем не заходит, но сейчас сам провоцирует своим поведением. Расстёгиваю ремень на его джинсах, и он затихает. Смотрит, как ремень поочерёдно выскальзывает из шлевок. Тянется к ширинке. Походу, давнее опасение, что я снова косячну и молния разойдётся, переросло в фобию. — Руки убрал, — опережаю, пока он сам не начал расстёгивать. Он не возражает. Заводит руки за спину. Покусывает губы и наблюдает, как я, расправившись с ебучей молнией, рывком спускаю джинсы чуть ниже. На трусах чётко обозначилось мокрое пятно от предэякулята. Сунув руку под резинку трусов, провожу пальцем по головке, и Кир тихо постанывает. Коротко, едва слышно, но так охуенно, что моментально бросает в жар. Стоит передо мной почти полностью раздетый, а на мне ещё куртка и кроссовки. Поздно дошло, что сперва нужно было избавиться хотя бы от этого, но с его вида мне сходу снесло чердак. Я знаю, что он уже промытый и растянутый. Он всегда готовился заранее. — На диван, — я убираю руку и скидываю уличный шмот. Кир не торопится, оглядывается, продолжая заманчиво покусывать губы, и, когда уже собирается присесть, я успеваю схватить его за запястье и развернуть к себе спиной. Его ремень остался у меня как нельзя кстати. Он понимает, что я собираюсь сделать. Снова сам заводит вторую руку назад. Ремень я спецом затягиваю потуже, чтобы в процессе он не смог освободиться. — Соскучился? — я вплотную прижимаюсь к нему сзади. Ощущать, как член упирается в настоящую задницу, а не в воображаемую, даже через одежду, намного охуительней, чем возить залупой по собственной ладони. — Да, — тихо говорит он и согласно кивает. Поглаживая по бёдрам, поднимаюсь выше, до рельефно выступающих косых мышц живота. И, подцепив резинку трусов, стягиваю до колен вместе с джинсами. — В комнате. На тумбочке, — не оборачиваясь, говорит Кир. Я не тороплюсь. Даю ему возможность избавиться от лишней одежды. Хотя самого уже кроет от ожидания. Я целый год думал об этом моменте. Только представлял его малость не так. Не настолько идеально, как это было сейчас. Кира будто подменили. Никакого сопротивления, никаких подъёбок. Он сам делал то, что мне от него требовалось, и от этого не по-детски вштыривало. Когда я возвращаюсь, шмотки лежат на полу, а Кир всё так же стоит спиной. — На диван на колени. И не поворачивайся. От шлепка по заднице он вздрагивает и молча становится в нужную позу. Хватаю его за стянутые ремнём запястья и завожу выше. Кир шипит сквозь зубы, ложится грудью на спинку дивана, прогибается в пояснице. — Ноги шире, — открываю тюбик смазки. Он расставляет колени в стороны с едва слышным постаныванием, беззастенчиво демонстрируя ещё не раздолбанное очко. Лубрикант льётся на подставленную дырку, стекает по промежности. Собираю гель пальцами и, поглаживая снаружи, вставляю один на две фаланги. Кир не зажимается. Походу, очень старался, пока растягивался. Он выгибается, стонет чуть громче, когда я вхожу уже двумя пальцами, нащупывая заветную точку, от стимуляции которой его всегда несло, как конченую блядь. — Сука, — шипит Кир и пытается подмахнуть. — Не дёргайся, — говорю, не вытаскивая пальцы. Хотя для профилактики стоило бы снова с оттяжкой влепить по слегка покрасневшей заднице. Осталось только довести его до состояния полной потери контроля. Дождаться, когда начнёт выпрашивать, чтобы я его отымел. Мне и самому с трудом удаётся сдерживаться, чтобы не спустить всё на тормозах. Я бы, конечно, мог забить на прелюдии, сходу засадить и кончить за несколько фрикций. Но это было бы не так кайфово. Тем более в тот последний раз я ради него лишил себя возможности оторваться за всю хуйню и теперь собирался наверстать упущенное. Он замирает, сильнее прижимается грудью к спинке дивана, продолжая тихо поскуливать. И когда я добираюсь до заветного, он подаётся назад и шепчет срывающимся голосом: — Ну давай уже, трахни меня. — Не терпится? — я отпускаю его руки, и после нескольких достаточно ощутимых шлепков на коже остаются красные следы. Головка входит беспрепятственно, скользит по смазке, углубляясь в горячее нутро. Пока я не разгоняюсь, хотя знаю, что можно не осторожничать. Но для начала даю ему возможность привыкнуть и расслабиться. Зато потом натяну по самые яйца и отымею в самой жёсткой. — Нравится? — Кир оборачивается, ловит мой взгляд. — Хочешь узнать, как мне нравится больше? Он полностью раскрыт, уже вовсю подмахивает, принимая в себя полностью. Согласно кивает, шепчет что-то нечленораздельное. И резко выгибается с протяжным стоном. Я крепче держу его за бёдра, насаживаю на хуй до основания. А по позвоночнику уже предательски бегут мурашки и от его блядских стонов, и от давно не испытываемых ощущений, и от того, что его заметно трясёт. — Не останавливайся, — поскуливает Кир. — Выеби меня. Он пытается приподняться. Я хватаю его одной рукой сзади за шею и снова прижимаю к спинке дивана. Второй, вцепившись в предплечье, заламываю руку. — Заткнись, сука. Мало тебе? — меня несёт от его несдержанности. — По ебле соскучился? Раньше он никогда ещё так не раскрывался, и сейчас меня самого нехило потряхивало от такой отдачи. Я перебираюсь пальцами к его горлу, слегка пережимаю, чувствую пульсирующую точку на сонной артерии. Желание сдавить сильнее становится неуправляемым. Кир запрокидывает голову, только сильнее раздразнивая. Провоцирует на то, что совсем не надо делать, но пиздецки хочется. И я отстраняюсь, но приближающаяся разрядка уже на подходе, член стоит колом, дрожь внизу живота усиливается, становится невыносимой. Я тяну его на себя за затянутый на запястьях ремень, заставляя приподняться. — Повернись, — дыхание подпизживает, как после полной выкладки. Кир оглядывается, склонив голову на бок. Взгляд плывёт. Фокус напрочь проёбан. — В глаза смотри, — вцепляюсь ему в волосы, продолжая засаживать. Так уже точняк не сможет отвернуться. Он смотрит. И от этого его взгляда ритм сбивается. Ещё несколько движений и пиздец. Дольше сдерживаться нереально. — Можно? — просяще шепчет Кир. — Можно. Ему хватает всего несколько секунд, чтобы передёрнуть и кончить. Мышцы сокращаются, плотно обхватывают член, заполняющий спермой его очко. И мир замирает на мгновение. Удары сердца гулко отдаются в висках. Перед глазами мелькают яркие вспышки, летят искры огненных салютов, медленно растворяясь во тьме сознания. Я опускаюсь на свободную половину дивана. Кир лежит на другой, на боку. С заведёнными за спину руками и ремнём на запястьях принять более подходящее положение не получается. Хватает воздух пересохшими губами, и всё ещё тихо стонет. Шевелиться сейчас совсем не хочется, но приходится. И когда меня малость отпускает, подсаживаюсь ближе к нему и снимаю ремень. Он открывает глаза, слабо улыбается. Рассеянный взгляд лишь на мгновение фокусируется и снова плывёт. Такого я от него никак не ожидал. Кир никогда так не раскрывался. И иногда даже во время ебли зажимался от слов, как от пиздячки. Но сейчас всё было охуенно. Походу, пока меня не было, он реально изменился. — Пойдём, — я беру его за руку, помогая подняться. — Куда? — лениво спрашивает он и неохотно присаживается. — Я не хочу вставать. Его слегка покачивает, и мне приходится тащить его на руках в комнату. Валяться на диване в позе эмбриона сомнительное удовольствие. Укладываю на кровать, накидываю одеяло. Он вытягивается в полный рост и замирает с довольной лыбой. — Ты изменился, — говорю я, пристроившись рядом. — А ты нет, — полушёпотом отзывается он. Сон нарушает какая-то стрёмная мелодия. До меня доходит, что это говно стоит на вызове, только когда после короткой паузы музыка снова повторяется и становится всё громче. Нарастает по мере того, как тот, кому пытались дозвониться, не берёт трубу. Я уже сам собрался подняться и вырубить звук, но вызов оборвался, и всё стихло. За окном ночь, и город утопает в свете миллионов огней. Кир не спит. Лежит на кровати с телефоном и тычет пальцами в экран. Наверное, у кого-то недержание и этому кому-то срочно понадобилась съёмная хата. Я отворачиваюсь, в надежде уснуть и не просыпаться уже до утра, но не судьба. — Не спишь? — спрашивает Кир. — Спал, пока твоя шарманка не разбудила. Он некоторое время молчит, и я чувствую на себе его взгляд. И это не просто молчание, это выжидание. Он хочет что-то сказать, только не решается. — Может, кофе? Будешь? — наконец осмеливается заговорить. Мне совсем не хочется подниматься, но если я сейчас проигнорю его предложение, хрен проссышь, к чему это приведёт. Может, его загоны уже на подходе, и, если его сейчас не успокоить, он снова начнёт выносить мозг и названивать по ночам. Хотя обычно зихера приходили через пару дней. Но за это время всё могло поменяться. — Буду, — приходится согласиться. — Только я сперва в душ, — говорит он и, потянувшись, скидывает одеяло. — А то не очень удобно ходить с мокрой задницей. Кир сидит за баркой и дожидается, когда кофе немного остынет. — Я хотел кое о чём поговорить, — он крутит в пальцах неподкуренную сигарету, и в его интонации слышится неуверенность. — В общем, мы теперь не сможем часто встречаться. Может быть, раз в неделю, если получится. — С работой напряг или прибавилось желающих снять ебледом? — спрашиваю я. — Нет, — нервно усмехается Кир и замолкает, подбирая слова. — У меня девушка есть. И у нас всё серьёзно. Мне же надо будет каждый раз придумывать причину, почему я не ночую дома. Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Стараюсь не упустить изменение в мимике, когда он поймёт, что наебать не получилось. Почему-то эти слова я воспринял как попытку разогнаться, хотя раньше за подобным он не был замечен. — Хули тут придумывать? Скажешь, как есть, — я присаживаюсь напротив и, сделав небольшой глоток, закуриваю. Кофе и сигарета - заебись в любое время, даже посреди ночи. — Что иногда сам пользуешься съёмной хатой в собственных целях. Родители же не поймут, если я буду приходить к тебе домой с целью удовлетворения наших общих потребностей. Но выражение его лица не меняется, и он выглядит даже малость озадаченным. — Я серьёзно, — говорит Кир, продолжая виснуть над кружкой. — Это не прикол и не проверка. У меня действительно появилась девушка. И теперь есть некоторые обязательства, которые я не смогу нарушать. Походу, он реально не пиздел, потому что так наёбывать никогда не умел. Изображать безразличие — да, но оно всегда было заметно. Понимание ситуации приходит с запозданием, малость заторможенно, и по мере загрузки каждого последующего мегабайта усвоенной информации сознание всё больше затмевает неконтролируемая агрессия. — Почему сразу не сказал? — спрашиваю, стараясь сдерживать проснувшиеся эмоции. — А когда я должен был это сказать? — Кир поднимает взгляд и пристально смотрит в глаза. — Ты же меня с порога трахаться потащил. — Мог бы и по телефону в курс поставить, — затягиваюсь, но сейчас даже сигарета не спасает. — Ну узнал бы ты об этом. И что дальше? Мы же с самого начала договаривались, что у нас с тобой всё без обязательств. И когда ты собрался валить в свою армию, я тебе сразу сказал, что не буду ждать. Но сейчас ты пытаешься мне что-то предъявить. — продолжает он, и этот разговор уже конкретно подбешивает. — Да какие предъявы? — я с трудом натягиваю лыбу, но, походу, получается не очень, и Кир, глядя на меня, заметно напрягается. — Всего лишь интерес. Если у вас там пиздец любовь, то нахуя ты меня позвал? — Это совсем другое, — заявляет Кир. — Другие ощущения. И хватит прикидываться, что ты это не понимаешь. Я действительно не понимал. Мог бы понять, если бы он, пока меня не было, перепихнулся с каким-нибудь типом. Ясен хрен, потребности, недотрах. Конечно, меня бы это тоже не особо порадовало, но, по крайней мере, не вызвало бы такую реакцию. В разовой ебле я не видел ничего стрёмного, но к тому, что Кир завёл бабу, причём с серьёзными намерениями, я не мог отнестись спокойно. Не понять, не принять, ни тем более сделать вид, что меня этот расклад вполне устраивает. — Я же не говорю, что мы вообще не сможем встречаться. Сможем, но реже. У меня ведь всё равно будет свободное время. За эту фразу мне реально хотелось ему втащить. Решил, что я буду подстраиваться под него. Славливаться тогда, когда ему это удобно, чтобы его баба не спалила. Заебись, блять. — И давно у вас всё это? — спрашиваю я, продолжая тянуть улыбку. — Уже год, — сходу выдаёт Кир. — То есть, как только я ушёл, ты тут сразу подсуетился? Типа нехуй зря время терять? — Нет, — малость замявшись, говорит он. — Это началось ещё до того, как ты ушёл. Но тогда всё было совсем неясно, и мы просто встречались, а сейчас... — А сейчас живёте вместе? — я не даю ему договорить. И чем больше узнаю, тем сильнее меня кроет. — Ты как это решился от родителей переехать? Или вы там все вместе в одной квартире гаситесь? На мгновение повисает тишина. Кир молчит. Изучает меня взглядом. Заметно нервничает, мнёт сигарету. — Ты можешь объяснить, какого хрена тебя это так задело? — наконец спрашивает он. — Что тебя не устраивает? Или ты решил, что я всю жизнь буду тайно с тобой встречаться и постоянно думать, что кто-то об этом узнает? Я пропускаю мимо его вопрос. Ещё одна бесполезная затяжка, глоток кофе, чтобы сделать паузу и не сорваться. Я изначально знал, что его собственное мнение зависело от мнения окружения. Знал, что он боялся проебать свой правильный образ. Только старался не обращать на это внимание, пока самого не зацепило. — Это она тебе звонила? — спрашиваю, только ответ мне, по сути, не нужен. — Не комильфо с твоей стороны было сбрасывать. Она же, походу, беспокоится. Кир собирается что-то сказать, но меня уже несёт и тормоза летят к ебеням. — А давай скинем ей твою фотку. Вот прям сейчас. Ну, чтобы убедилась, что ты живой и у тебя всё заебись. Или вместе сфоткаемся. Так точняк будет уверена, — в этот момент чувствую, как улыбка намертво застывает на лице. — Ты совсем ебанутый? — снова врубает режим похуизма, только, видимо, навык утерян. Год назад это выглядело более правдоподобно. — Я не хочу, чтобы… — Да мне похуй, чё ты хочешь, — я понимаю, что пора сваливать, иначе он окончательно выбесит своими выводами и попытками оправдаться. В очередной раз собираю раскиданные по квартире шмотки. — Психику для начала вылечи, дебил, — доносится с кухни. — Ты уже придумал, что будешь ей говорить, когда снова погонишь? Может, лучше правду? Расскажешь, в чём причина твоего хуёвого состояния? — поднимаю брошенную на пол в прихожей куртку. — Ей же теперь придётся тебя успокаивать. Я открываю дверь и только успеваю шагнуть за порог, позади раздаётся звон разбившейся о стену кружки. — Ну и уёбывай нахуй, — последние слова Кира ещё долго звучали в голове.