Против течения

Он ушел. Какой тяжелой, давящей может быть тишина. Катя вскочила, но тут же опять села в кресло: нет никакого смысла догонять. Послышались чьи-то шаги, стук каблучков. Юлиана… — Привет, как дела? — Юля впорхнула в кабинет, размахивая небольшим бумажным пакетом. — А я зашла в кафе и купила нам вкусных булочек. Долой диеты, мы с тобой на славу потрудились, можем позволить немного передохнуть! — Здорово, я воду поставлю, — Катерина налила из канистры воду, нажала на кнопку и, глядя через прозрачный бок чайника, как весело бегут пузырьки, сказала как бы между прочим: — Жданов приезжал. Только что. Вы разошлись на минуту. — Оу, — Юлиана перестал выкладывать сдобу на тарелку, облизала пальцы, испачканные сахарной пудрой, — и что он сказал? — Просил, чтобы ты перезвонила. Он готов с нами работать. — Катьк, это замечательная новость! — Угу, — Катя не отрывала сосредоточенного взгляда от чайника. — Кать, ты расстроилась? — Нет, просто… — Катюш, мы уже об этом говорили: раньше или позже вам придется налаживать нормальные, профессиональные отношения. — Да, ты права. — Не слышу энтузиазма, — Юля подошла к Катерине, развернула ее за плечи и с сочувствием спросила, — ну что он выкинул на это раз? — Спросил, зачем я вернулась. — А ты? — А я сказала, что его это не касается. — Вот и правильно! Хватит! А то нашелся хозяин жизни! Его еще тогда надо было зонтиком… по голове, когда он тебя в каморке прятал. — Ой, Юль, не напоминай! — Катя зажмурилась, сжала пальцами переносицу. — Это было самое трудное, но самое счастливое время в моей жизни. Столько надежд! — Надежда хороша тогда, когда ты можешь хоть как-то влиять на ситуацию, иначе — это пустое чувство. — Ты права, — Катя открыла глаза и улыбнулась, — я больше не надеюсь ни на что. Так лучше? — Не утрируй! О, кстати чайник кипит. Сейчас поправим нервы сладеньким и за работу. Скольких нам надо еще обзвонить? — На сегодня и ближайшие дни точно хватит. *** — Малиновский! — Слушаю, — Рома отодвинул трубку на некоторое расстояние от уха, чтобы не оглохнуть. — Значит, так! Ты — понял? — ты перезваниваешь Юлиане. Ты будешь ответственным за показ летней коллекции! Ты… — А что случилось? Ты же хотел в это раз все сам проконтролировать! У тебя же были вроде как «сумасшедшие идеи, которые взорвут мир моды»! — Знаешь, кто работает на Виноградову? — Кто? Погоди-погоди, не говори. Я догадаюсь сам… Пушкарева? — Да. — Ааа! Так и хочется завопить: «Я был прав!», но я добрый, я не буду. — Спасибо, Рома, ты настоящий друг. — Помни об этом. Хорошо, мой друг и президент, позвоню, организую, обезврежу. — Только я тебя прошу, без грубости. — Обижаешь, Палыч. Когда это я грубил девушкам? — В глаза — никогда, а вот… — Не напоминай! Я обещаю быть белым и пушистым, хорошо? — Договорились. Работай, а я буду часа через три: мы с Аней едем смотреть квартиру. — Понял, к исполнению принял, не беспокойтесь, товарищ командир. Андрей усмехнулся. Потребовалось почти двадцать минут и разговор с Ромкой, чтобы вернуть душевное равновесие. Нет, больше он такого не допустит. С чего, собственно, он так распереживался? Что такого случилось? Почему стало так… больно, когда он увидел ее? Это фантомные боли, Жданов. Все давно уже в прошлом, но нет-нет и напомнит о себе отголоском той, старой боли. Ведь так? Ведь на самом деле — нечему болеть. Абсолютно нечему…. Он закрыл глаза и снова увидел перед собой Катю с поникшими плечами. Что же происходит? Почему они не могут, как все люди, нормально говорить, общаться? Взрослые же уже, не дети. Вторая встреча, и такая же нелепая, как и первая. Откуда эта неловкость, неудобство? Что с ними не так? Пустые вопросы, на которые нет ответа. Надо просто держать себя в руках. Надо принять то, что она будет рядом. Она, что ни говори, прекрасный работник, и понятно, что Юлиана не упустила возможности взять ее на работу. Да и Катерина имеет право жить там, где хочет. Не надо было на нее кидаться, не надо. Иначе — она права, и его счастье зиждется на хлипком фундаменте. А это не так! И он счастлив с Анькой без всяких условий! Андрей горько рассмеялся. Если это не так, так что же ты, Жданов, как трус, перекинул обязанность общаться с Виноградовой и компанией на Ромку? «Так будет спокойнее всем», — хороший ответ, вот только есть ощущение, что ты, Жданов, пытаешься убежать. Вот только сможешь ли? Пробившись сквозь столичные пробки, Андрей с небольшим опоздание прибыл к дому, в котором располагалась очередная квартира. Небольшой дом в четыре этажа ему понравился сразу — надоели эти многоэтажные многоквартирные муравейники. Риэлтор заливался соловьем, проводя их с Аней по двору, который пока хранил все признаки стройплощадки. Андрей держал Аню за плечи так сильно, что она не выдержала и зашептала ему в ухо, поднявшись на цыпочки: — Андрюш, ты решил мне переломать все кости? Он улыбнулся виновато и слегка ослабил хватку. Они пересмотрели уже квартир двадцать, но никак не могли остановиться на чем-то. То Андрею не нравилось место, или расположение, или этаж, или еще что-то, то Аня находила изъяны. Андрей злился, но виду не показывал. — Андрюш… — Аня вздохнула восхищенно, рассматривая то, что со временем должно было стать двухсотметровым пентхаусом. Пока же это трудно было назвать жильем: стены, пол, потолок, все невзрачного серого цвета, несколько несуразных колонн — коробка, которая только при огромном вложении средств и сил станет Домом. Аня остановилась, оглядываясь, посреди этого серого безобразия, и впервые за все время их поиска, радостно заулыбаюсь: — А знаешь, Андрей, мне тут нравится. Смотри, тут будет камин, а вот тут — твой кабинет, а тут наша спальня, а вон там гостевая, мы ее потом сможем переделать в детскую, а там… — она еще что-то говорила, а у Андрея зашлось сердце, и он уже ничего не слышал. Детская… у них будут дети. У него будет сын или дочь. Эта мысль показалась ему странной, тревожной и какой-то неправильной. Нет, он хотел детей, но как-то так — в неопределенном будущем. Хотел. Хотел же? Когда-то это должно случиться, почему же так неспокойно стало вдруг? — Эй, о чем задумался, — Аня потянула его за рукав, — посмотри, это же не балкон, это настоящая терраса! Посмотри! — Да, да, — он мягко высвободил руку и подошел к агенту, скромно стоявшему в стороне. — Нам понравилось, я бы хотел обсудить условия оплаты. Риелтор оживился, снова стал расхваливать квартиру, попутно роясь в своих папках, а Анна повисла у Андрея на шее: — Мы ее покупаем, да? — Если тебе нравится. — А тебе? — Мне? — он поцеловал ее в нос. — Конечно! *** Рома стоял в дверях кабинета и смотрел на Катю. Та его или не замечала, или намеренно игнорировала, а он стоял и думал, как к ней обратиться? На «ты»? Катя? Катенька? Или на «вы» и Екатерина Валерьевна? И тот, и другой вариант были плохи. Первый слишком попахивал фиглярством, второй — презрением или подхалимажем, смотря как посмотреть, поэтому Роман стоял и ждал. Катя не выдержала первой, подняла на него глаза: — Я вас слушаю, вы что-то хотели? Он воспринял это как приглашение, прошел в кабинет и сел у стола, закинув ногу на ногу. — Да нет, просто думаю, изменились ли вы за последние два года. — Изменилась? — Я бы сказал, ваше внутренне содержание теперь соответствует внешности. То, как Вы изменились, из жарких стран воротясь, было несколько… ммм… нелогично. Обертку поменяли, а вот остальное… — Можно подумать, вы так хорошо меня знали. — Намекаете, что я вас всегда недооценивал? — Нет, не намекаю — прямо говорю, что вы плохо разбираетесь в людях. Вы же специализируетесь на бабочках и рыбках. Рома засмеялся, но его глаза при этом остались холодными и серьезными: — Возразить мне нечего, но не во мне дело, ведь так? — Теперь вы намекаете? — Нет, прямо говорю — не пытайтесь наладить с Андреем отношения. Никакие. — А я пытаюсь? — Катерина откинулась на спинку кресла, и, вертя в руках карандаш, удивленно воззрилась на Малиновского. — Я буду рад ошибиться, честно! — Роман приложил руку к груди. — Я не понимаю, о чем вы, — Катя аккуратно положил карандаш на стол, — простите, мне надо работать. Малиновский поднялся, постоял еще секунду, в задумчивости глядя на Катерину. — Ни один человек не будет на вашей стороне, если вы решите повернуть время вспять. — Насколько я знаю, время повернуть невозможно. — Я рад, что вы это понимаете, — он резко развернулся и ушел. Катерина схватила карандаш и со злостью запустила его в закрывшуюся за Ромой дверь. Да что же это такое: «Не думай о белых слонах!» Не думай о Жданове! Как можно о нем не думать, если с того самого злосчастного визита, вот уже две недели все напоминает о нем? Юлиана только и говорит, что о показе, который должен состояться менее через три недели. Все документы, проспекты, все рекламные материалы пестрят названием «Зималетто». Как не думать об Андрее, если Зорькин все время спрашивает, якобы невзначай, не заезжал ли, не звонил? А теперь еще и Малиновский! Как забыть, если все время, о чем бы ты ни думала, все сходится к одному вопросу: любил или нет? Кто-то скажет — прошлое. Да, прошлое. Но пока она не сможет расставить все на свои места, пока она не найдет ответа на этот вопрос, прошлое ее не опустит. Это выход — узнать, любил ли. Узнать, принять любой ответ, оплакать упущенные возможности или глупые иллюзии, и вот тогда, окончательно простившись с мечтами и чаяньями, начать жить. Потому что все, что было в последние два года, все, что происходит сейчас — это не жизнь. Все, что угодно — выживание, существование, но не жизнь!!! Узнать — но как? Есть только один вариант — поговорить с Андреем, спокойно поговорить, как цивилизованные люди. Но станет ли он слушать? И станет ли он отвечать, захочет ли ворошить прошлое? Не попробуешь — не узнаешь. Решение было принято, и стало чуть легче дышать. Обдумывая, как воплотить решение в жизнь, Катерина раз за разом перебирала возможности, отбрасывая варианты. Позвонить? Нет, по телефону разговор получится (если получится) фальшивым и официальным — так всегда бывает. Подкараулить на улице? Глупее не придумаешь, одного раза ей хватило — до сих пор стыдно вспоминать. На показе? Тоже не выход — там ему будет не до глупых разговоров о прошлом. Да еще, чего доброго, придет с женой… Значит, показ тоже не подходит. Остается одно — визит в «Зималетто». Еще неделю Катерина обдумывала детали, строя совсем уже сумасбродные планы, измучилась, измаялась, а в один из дней просто взяла документы, которые ждали подписи Андрея, и поехала в «Зималетто», возложив всю ответственность за дальнейшие события на провидение. Пусть получится как получится. Или он ее примет, и они поговорят, или она отдаст документы Малиновскому и больше никогда-никогда не сделает ни одной попытки увидеть Андрея и поговорить с ним. Около проходной Катя замешкалась и, сжав в кулак волю, пытаясь игнорировать рвущееся из груди сердце, подошла к Потапкину. — Екатерина Валерьевна? Вы? — Здравствуйте, — легкая полуулыбка, — я тороплюсь, простите, Сергей Сергеевич, кто-нибудь из начальства у себя? Мне надо подписать документы. Фортуна сегодня благоволила сумасшедшим: — Да… Правда, Роман Дмитрича нету, зато Андрей Павлович задержался, — Потапкин хлопнул себя по лбу, — так надо девчонкам позвонить! Вот они обрадуются. — Не надо, — Катя уже сделал шаг к лифту, — я тороплюсь. В другой раз, специально в гости заеду. Честно-честно. — Ладно, — Потапкин удивленно пожал плечами. В лифте Катерина, поднимаясь на нужный этаж, закрыла глаза и представила, что не было этих двух лет: словно вот сейчас она первый раз идет на собеседование — смешная, нелепая и такая доверчивая. Не было смысла отводить взгляд от своего отражения в полированных дверях лифта: все изменилось. И выглядеть она стала более чем презентабельно, да и доверчивости поубавилось. Прав Роман Дмитриевич — изменилась она, еще как изменилась. Пустой ресепшен, незнакомые люди, ни следа женсовета… Спасибо Провидению! Катя смело шагнула в сторону приемной. И в приемной никого — каких богов благодарить? Она открыла дверь, Андрей работал за компьютером и даже глаз не поднял: — Лена, кофе, пожалуйста, сделайте и можете быть свободны… — Это не Лена. Это я… Он так и не поднял головы, не перестал печатать. — Что ты хотела? — Я привезла документы. — Оставь на столе у секретаря. Или тебе срочно? Знакомые чувства: он начальник, она подчиненная. «Как он так умеет? Но нет, Андрей Павлович, сейчас я просто так не уйду». — Срочно. Он оторвался от работы, снял очки и закрыл глаза: — Давай, подпишу. Она не шелохнулась, стояла, опираясь на дверь за спиной и смотрела на него. Сколько всего их сейчас разделяло? Пять ее шагов, его стол, слова, так и не сказанные ими… Надо было попытаться изменить хоть что-то. Она сделала свои пять шагов и уронила папку на стол. Он вернул очки на переносицу (господи, какой родной, знакомый жест!), пододвинул к себе папку и, быстро просматривая документы, оставил внизу каждого листа подпись. — Все? Уже? Надо было набраться смелости и спросить. Как же тяжело. Ничего, Пушкарева. Один вопрос, один ответ и свобода от этого изматывающего бегства по кругу. — Андрей, я… — Андрей Павлович, я могу… — распахивается дверь, и на пороге замирает секретарша, переводит взгляд с Катерины на Андрея. — Да, Елена, можете быть свободны. До завтра. — До завтра, — секретарша медленно закрыла дверь. Тайм-аут закончился. Ну же, смелей… Как тяжело произнести всего три слова: «Ты любил меня?». Нужна еще секунда, мгновение, набраться сил… — Ты все переделал в кабинете… Она подошла к каморке, коснулась ручки, повернула ее, но дверь не поддалась. Катя так и стояла, прижавшись лбом к двери и закрыв глаза. — Что там… теперь? — Ничего. Пустые стеллажи, пустой стол. Я не пользуюсь кладовкой. Последнее слово с размаху ударило по оголенным нервам током. Она резко обернулась и наткнулась на его холодный взгляд. — Это все? — с издевкой поинтересовался Андрей. Или сейчас она спросит, или он ее выгонит. Боже, что ж так тяжело. Каждая встреча — ожидание неизвестного: как на качелях — от «обжигающе холодно» до «убийственно горячо». — Нет, не все, — голос прозвучал ровно. Сколько раз ее спасло это умение — говорить спокойно и уверенно? Сколько переговоров за спиной, а сейчас самые важные переговоры ее жизни. — Я хотела тебя спросить. Мне важно знать… — пауза — …ты любил меня? Вот и все. Она спросила. Он опять снял очки — чтобы не видеть ее? И глаза закрыл. Ой, не к добру. Тихий, обманчиво тихий. Это как затишье перед бурей. Лучше сбежать, только сил уже не осталось на бегство. Сейчас она может только стоять, вжавшись в стенку рядом с входом в каморку. Надо было уйти, сбежать, все равно ответа она не дождется… По миллиметру Кате удалось отодрать себя от стены, подойти к столу и начать собирать бумаги в папку. — Зачем тебе это? — от его тихого голоса она вздрогнула, как от удара. Не такая реакция. Не такой вопрос. Не такой спокойный голос должен был быть у него. — Я не могу перестать думать о тебе, — Господи, что она несет? А главное — зачем? Зачем сама вкладывает в его руки оружие против себя? Наплевать, уже все равно. — Я не могу жить дальше так. Я все время думаю и думаю об этом, я… — она сделала шаг от его стола, шаг назад, шаг к спасению. — Кать, ты думаешь не обо мне, а о том Андрее, которого уже нет. Ты другая и я другой. Что ты хочешь услышать? Какой ответ? От какого ответа тебе будет легче жить? Я готов сказать тебе все, что ты хочешь услышать… — Я хочу услышать правду. А он снова молчал, только открыл глаза и вернул на нос очки. Глаза в глаза — и тело до макушки затопило такой сладкой волной, негой, желаниями — невозможными, дерзкими, с терпким вкусом запретных плодов, от одного его взгляда… «Нет, я не хочу знать ничего, — взорвалось осознание. — Оставь мне надежду!» Катя попятилась к двери, Андрей перепрыгнул через стол и схватил ее за руку. Господи… Теперь их разделяла только тонкая, в несколько сантиметров прослойка воздуха, наэлектризованная до предела. — Я отвечу… — зашептал он ей, — если ты кое-что пообещаешь мне. — Хорошо… — Ты больше никогда, ни под каким предлогом не подойдешь ко мне. Обещаешь? Зачем ему это? Какая разница, если он так хочет? — Да, конечно, обещаю. Она хорошая, честная девочка, и если она обещает, так и будет, только вот… Почему он все ее держит ее за руку? Почему он так близко? Пусть. Пусть думает, что она не заметила. А она воспользуется этим и украдет у жизни еще минутку рядом с ним. — Ты спрашиваешь, любил ли я тебя… Она посмотрела в его глаза… и поняла, если он ее сейчас отпустит, если отойдет, она упадет, стечет по стене к его ногам. — Да, любил. А теперь уходи. Она как во сне перевела взгляд на его руку, которой он все еще сжимал ее ладонь. — Ты меня не пускаешь… — проговорила она, прекрасно осознавая, как двусмысленно звучит фраза. И, поддаваясь такому сладкому, мучительному желанию, она коснулась его лица, потянулась губами ему навстречу, опьяненная своей смелостью, уже ничего не боясь. А он испугался. Она видела растерянность в его глазах. Он стоял, не шевелясь, загипнотизированный ее глазами, ее ароматом, ее близостью. Она не шевелилась, ожидая его действий, ожидая ответа на не заданный вопрос — оттолкнет или… Он едва заметно наклонил голову к ней и… на его столе зазвонил мобильный.