Против течения

По кабинету разливалась Анина любимая мелодия в исполнении Сезарии Эворы. Аня специально долго искала в сети этот рингтон, и Андрей с удовольствием перекачал его на свой мобильный. «Теперь ты меня ни с кем не перепутаешь», — говорила Анька. И сейчас певица хрипловатым голосом выводила уже второй куплет старинной испанской песни. Андрей с трудом стряхнул с себя оцепенение, отпустил Катину руки и услышал шепот: — Что же я наделала… Он посмотрел на Катерину — та сразу, словно лишившись опоры, как-то обмякла и стояла, прижавшись к стене, поднеся ко рту ладонь, которую он только что сжимал в своей руке. Он хотел прогнать ее, но вместо этого поймал елозивший по столу телефон и ответил: — Да, Анют, привет, — и заставил себя посмотреть Кате в глаза. — Я минут через десять выхожу. Скоро буду. Я тоже люблю тебя… — сказал с нажимом, не прерывая зрительный контакт с Катей и выключил телефон. Щеки стоявшей в нескольких метрах Катерины, залил румянец, глаза заблестели, и она, схватив со стола папку, опрометью кинулась из кабинета. Андрей убрал телефон в карман пиджака и присел на стол. Господи… Что это было? В какую воронку его тянет? Каким течением несет? Если бы не звонок Ани, то… то что бы было? Появилось желание спрятаться от себя самого — от того Андрея, который… который только что чуть… Нет, он все сделал правильно, а то, что чуть-чуть не случилось, того просто не было. Не было ничего, кроме его признания в прошлой любви, кроме ее глаз, в которых… А вот дальше думать не надо. Не надо придумывать то, чего нет. Зачем, ну зачем она с таким упорством возвращалась в его жизнь? Зачем эти слова: «Я не могу забыть…» Все еще не может? «Ты не отпускаешь меня…» Разве он ее держит? Разве он не сделал все, чтобы ее освободить? И разве не была она свободной, уезжая в Питер? Лучше не задавать себе эти вопросы, лучше не искать на них ответы, иначе… Иначе придется признать, что так скрупулезно выстраиваемая им жизнь — замок из песка. А это не так. Тогда почему… И снова мысли побежали по кругу, и в голове ее голос: «Я снова и снова думаю об этом…» И она тоже перебирает воспоминания? И ее они не отпускают? Почему? Почему все так нелепо? Андрей провел рукой по лицу — там, где его кожи касалась ее ладонь. Закрыл глаза — он мог еще чувствовать в воздухе еле уловимый ее аромат, который он никогда не спутает ни с каким другим. Наваждение… какое-то наваждение. Нет, он поступил правильно, все сделал правильно. Им незачем больше встречаться. У каждого своя дорога, и ничего уже не изменишь. Катя честная, она не раз говорила ему это, обвиняя во всех грехах. Если уж Пушкарева пообещала, значит — сделает. Можно снова жить спокойно, Жданов. Его взгляд упал на дверь каморки. Надо замуровать эту чертову дверь: заложить кирпичом. Он вспомнил, как рушил каморку, когда вернулся в кабинет уже восстановленным в правах президентом. Только тогда ему уже было не надо ни кресла президента, ни кабинета, ни денег, ни славы — ничего, пока рядом нет Кати. Он неделю пытался делать вид, что все в порядке, но в один из особенно мрачных вечеров разнес каморку подчистую. Малиновский, появившийся в разгар битвы с демонами, счел за лучшее ретироваться и дождаться, чем кончится дело, в приемной. Когда мусор был вынесен и порядок более-менее восстановлен, Андрей вызвал штатного завхоза и велел переделать все в кабинете, поменять всю мебель, выбросить все старые фотографии, статуэтки и сувениры, перекрасить стены и сменить жалюзи. У завхоза хватило ума не задавать вопросов и сделать все за пару дней. Единственное, о чем он робко поинтересовался — а не хочет ли Андрей Павлович что-то сделать с кладовой? И получил резкий ответ — закрыть и ключ потерять. Завхоз так бы и сделал, если бы Андрей не передумал и не спрятал ключ у себя… А, кстати, где он? Андрей открыл нижний ящик стола, вытащил тощую стопку бумаги для черновиков и с грустью посмотрел на небольшой ключ. Достал его, повертел в пальцах… Катя-Катя. «Что я наделала…» — к чему эта фраза? О чем ты сожалеешь? О том, что пришла сегодня? Или о том, что сбежала тогда, несколько лет назад? Или о том, что захотела узнать, отзовется ли его тело на ее близость? Андрей бросил ключ обратно и с силой задвинул ящик. Стол жалобно скрипнул от такого жестокого обращения. Жданов сел за компьютер и, автоматически выполняя нужные действия — сохранить документы, закрыть папки, выключить компьютер — все перебирал и перебирал в голове события этого вечера. Он еще раз осмотрел кабинет и, погасив настольную лампу, ушел. Мысли неслись по кругу и, как он ни старался, но не думать о том, что случилось несколько минут назад, не мог. Андрей все думал и думал о Кате — заводя машину, стоя в пробке, паркуясь рядом с домом, в лифте, на пороге квартиры. «Что же я наделала…» И глаза, полные боли, когда она услышала, как он признается в любви другой. Так надо, Катя. Так всем нам будет лучше. Лучше так, лучше лишить и себя и тебя иллюзий. Потому что возможность примирения — это только иллюзия, только желание перечеркнуть то, что пережито. Но это невозможно. Он готов повторить снова и снова: того Андрея и той Кати нет. А мы сегодняшние не знаем друг друга, Катя. Мы чужие. Совсем. «Что же я наделала…». Что сделано — то сделано. Но он-то точно не допустит больше ошибок. Он не допустит даже возможности боли. Он оградит от нее и себя, и Аньку. Он оградит от этого свою семью. Анна сразу же заметила, что муж рассеян и печален. Она хотела спросить, но поймала себя на мысли, что в последнее время — с месяц, а может чуть больше, он то и дело становится таким — погруженным в свои думы, сосредоточенным и далеким. Она встревожилась: он крупный бизнесмен, неизвестно — что там у него на работе. Аня не была паникершей, но, как любой творческий человек, обладала хорошо развитым воображением, которое тут же услужливо нарисовало страшные картины криминальных разборок. Анна кусала губы, но спросить не решалась: не хотела лезть, во-первых, и боялась узнать правду — во-вторых. Весь вечер они оба были молчаливы. Андрей ставил и ставил себе новые вопросы, на которые ответить могло только время… или Катя. Аня, наблюдавшая исподволь за мужем, поздним вечером, когда он ушел в душ, позвонила своей подруге Верочке. — Верунь, я не знаю, что делать. — А что такое — Андрей… — Андрей — что? — Я не знаю, он… он меня беспокоит. Верочка хмыкнула. — Вер, что мне делать? — Приезжай ко мне, конечно! Разбросаем картишки, погадаем на гуще… — Ты серьезно? — Если хочешь, просто поговорим. Аня рассмеялась: — Я никогда не знаю, когда ты говоришь серьезно. — Я и сама не знаю, — ответила Верочка самым серьезным тоном, — приезжай… *** Удача оставила ее в тот момент, когда он сказал другой: «Я тоже люблю тебя», или нет — чуть раньше, когда зазвонил телефон, раня душу грустной мелодией. Катерина, схватив папку со стола, выскочила из кабинета и тут же угодила в объятья Тропинкиной. Та зачастила, затараторила, а у Кати в ушах гремело на все лады признание Андрея в любви. — Прости, Маш, все потом, я потом, я тороплюсь, — вырвалась и побежала не оглядываясь. А у лифта стояла Света, и пришлось что-то говорить и ей, сбивчиво объяснять и просить прощения, за то, что давно не появлялась. Светлана смотрела с укоризной, а Катерина хотела одного — чтобы скорее уже пришел это проклятущий лифт. Внизу Света замешкалась, и Катя побежала — мимо Милко, мимо Потапкина, пытающегося схватить ее за рукав, выскочила на стоянку — слезы уже стояли в глазах, а она никак не могла вспомнить — где оставила машину. Вспомнила, подбежала, на ощупь пыталась отыскать ключи в сумке, а рыдания уже душили, и пришлось закусить губу до крови, чтобы не разрыдаться на людях. Наконец ключи были найдены, машина открыта, Катя повалилась на сидение, захлопнула дверцу и зарыдала. Она выла, всхлипывая, голосила, запрокидывая голову и стуча руками по рулю. Плакала и плакала, спрятанная за тонированными стеклами, безутешная в своем горе. Не было мыслей, боль заслонила все, и только две фразы перекликались: «Любил», сказанное ей, и «Люблю», сказанное другой. Как же давно она так не плакала — взахлеб, отдаваясь этому всей душой? Наверное, с того дня, как нашла инструкцию и корчилась от боли на полу его кабинета. Она тогда думала, что большего горя, что большей боли испытать уже не придется — как же она ошибалась! Сейчас было больнее в сто крат. Тогда можно было винить его, сейчас — только себя. Слезы сходили на нет, Катерина, уставшая, обняла руль руками, положила на него голову, тихонько поскуливая: — Что же я за дурочка! Видела любовь там, где ее не было. И не смогла разглядеть, когда она появилась. За что, Господи? Что за изощренное наказание небес — потерять остроту зрения сердца, видеть все через уродующую реальность линзу. Катя вздохнула, вытерла ладонями лицо и тут увидела Андрея. Он шел, задумчивый и серьезный. Катерине на миг показалось, что он идет к ней, но он прошел мимо, даже не посмотрев в ее сторону, не заметив ее машины, сел в свой джип и уехал. И слезы с новой силой брызнули из глаз. Она плакала и плакала, думая, что уже никогда не сможет успокоиться, что умрет тут, сжавшись на сидении, но организм взял свое. Опустошенная, Катерина затихла. Потом захотелось пить, и, порывшись в бардачке, Катя нашла маленькую бутылочку с минералкой. Пила маленьким глотками и удивлялась, как легко ей сейчас. Пусто и легко. Ушла ли боль — она не знала, сейчас было такое состояние, словно сознание погрузилось в блаженное оцепенение. Ни мыслей, ни сожаления — ничего. Удержать бы это ощущение… Катя завела машину и поехала домой. Она даже смогла робко улыбнуться своему отражению в зеркале. Пока добиралась до дома, ушла краснота с глаз и щек, и перед родителями можно было предстать без страха. Вечер прошел на удивление хорошо — Катерина все время ловила в себе это удивительное ощущение легкости. Только ложась спать, она подумала о том, что боится завтрашнего пробуждения… *** Аня вывела машину со стоянки со всей осторожностью. Маленькую симпатичную ВМW ей подарил Андрей полгода назад, и в московской толчее Аня ощущала себя еще не очень уверенно. Но это к лучшему — пробираясь к выезду из города, ей было не до размышлений, и только на трассе она стала репетировать разговор с Верой, заранее зная, что это бесполезно: с Верой разговор всегда строился самым неожиданным образом, но тем не менее — начать с чего-то было надо. А что она может сказать? То, что Андрей стал «другим»? Все это ее выдумки только. Всегда она была такой — не умела анализировать факты, больше доверяя интуиции и чувствам. Аня свернула на подъездную дорогу, медленно проехала вдоль высокого забора, посигналила, заехала во двор. На крыльце ее уже ждала Верочка — в кирзовых сапогах и фуфайке, надетой поверх сарафана. В руке у Веры были непонятные обрубки загадочного растения. — Привет, Верунь, что это у тебя? Вера с некоторой растерянностью посмотрела на палки в своих руках: — А, это… это у меня есть мысль сделать инсталляцию, пойдем, — и Вера зашагала вглубь участка. Аня вздохнула, с печалью посмотрев на свои белые кроссовки, пошла за подругой. — Ну, что у тебя стряслось? — Вера остановилась у пня, с одной стороны заросшего травой, а с другой основательно подмытого лужей. — Стой тут! — Верочка указала на небольшой пригорок с сухой травой. — Тебе помочь? — для приличия поинтересовалась Аня. — Это ты приехала за помощью… — Вера, прищурившись, осматривала пень. — Да я об инсталляции. — Не, не надо. Так что там твой Жданов? — Он изменился. — Кхм? — Ты же знаешь — не умею я вынюхивать и сопоставлять, я и расспрашивать толком не умею. Хочет — рассказывает, не хочет — не надо. Мне всегда важнее другое было… — Мда? — Да! Мне все эти латиноамериканские страсти не близки давным давно. Помнишь… был у меня такой один, которого я любила до безумия? А потом захотелось тепла, именно тепла — спокойного и ровного, такого, которого на годы хватит. И Андрею этого же хотелось. — Он тебе это говорил? — Нет, — переминаясь с ноги на ногу, сказала Аня, — но я чувствовала. Он тоже пережил несчастную любовь, как и я. — Она, то есть ты, его за муки полюбила? — Вере удалось воткнуть палки так, что они образовали вокруг пня что-то вроде остова вигвама. — Нет, он был… — Аня подняла голову к небу, — он был таким… таким нежным, и таким теплым, и таким надежным. — Был? — В смысле, он есть, но теперь… Ой, Верочка! Он отдаляется от меня! — Разговор у нас с тобой, подруга, — Вера влезла в болото и теперь пыталась вытащить ногу из трясины, держась одной рукой за пенек, — лучше не придумаешь. Да отвяжись от меня, зараза, — крикнула она жиже и дернула ногой — сапог остался на месте. Тогда Вера выругавшись, выпрыгнула и из второго сапога и босиком пошла к дому. Аня поплелась следом. — Вот что я тебе скажу, — Вера достала чашки и налила в них загодя заваренный чай, — или иди до конца и выясняй все у своего Жданова, или закрой глаза и уши! — А вдруг у него на работе неприятности? — Он тебе раньше рассказывал о работе? — Нет, но… как-то при мне всегда говорил, и я в курсе была. — А теперь? — А теперь молчит все, думает о чем-то… — Баба! — Что, прости? — Аня таки застыла с чашкой в руке. — Баба виновата, — пояснила Верочка. — Ты думаешь, он изменяет? — А почему нет? — Он не такой, — твердо сказал Аня. — Конечно! У него там все устроено иначе, — засмеялась Вера. — Все они такие! — Нет, — Аня сморщила нос, — я не могу в это поверить… Да и когда? Он вечером домой, на звонки отвечает… и вообще. — Ты говорила, он пережил какую-то драму? — Да, но все это в прошлом. — Иногда призраки бывают очень привязчивыми! — Призраки? — Аня с укоризной посмотрела на Веру. — Не забивай голову, Анька, — Вера с отсутствующим видом мешала чай, в который и не думала класть сахар, — но я бы поговорила с кем-нибудь из прошлого Андрея. Хоть с Ромкой. Аня нахмурилась, размышляя над словами подруги. Вера имела удивительную способность смотреть вглубь вещей и редко ошибалась. К сожалению. — Вер, ну не может он мне изменять, — жалобно протянула Аня, — я бы почувствовала. — Тогда зачем ты приехала ко мне? — спросила Вера. Аня вспыхнула, закусив губу. *** Утро, как ни странно, началось на удивление хорошо. По дороге на работу Кате пришло в голову, что точка — это не только и не столько конец предложения, а скорее — знак, знаменующий начало чего-то нового. Точка. А теперь с новой строки, с новой страницы можно начинать заново писать историю своей жизни. В лучах весеннего солнца эта перспектива казалась такой заманчивой. Но по мере того, как катился день, как подкрадывались серые сумерки, становилось тяжелее. Катя была в офисе одна, и все настойчивее и настойчивее в голову лезли неприятные мысли. Она боролась с ними, но к приходу Юлианы совсем пала духом. — Ты опять мрачнее тучи! — констатировала Юля, только взглянув на Катерину. — Что-то голова… — И сердце? Катя улыбнулась. — Нет, с сердцем мы разобрались. Вот, кстати, подписанные документы. — Вот как? Ты ездила в «Зималетто»? — Да, вечером вчера. — И как там? — Не знаю, я только подписала и ушла, — Катя отвернулась. — Кать… — Юля стояла сзади, — расскажешь? Катерина замотала головой, с ужасом понимая, что готова разрыдаться — точно так же, как вчера. Ничего не ушло, и та легкость, которая была, оказалась только видимостью свободы. Боль вернулась на свое место, под левое ребро и, видимо, останется там навсегда. Глупо думать, что можно начать жить с белого листа, без боли, начисто стерев воспоминания о прошлом. Она может начать сначала. Только эта боль, которая носит имя «Андрей», навсегда будет рядом, всегда будет требовать, чтобы ее включили в планы на день, неделю, месяц, и никуда от нее не деться. Такие правила игры. — Ничего, Катюш, все наладится, — с оптимизмом заявила Юля. — Нет, — Катя повернулась к Юлиане. — Просто Золушек слишком много, принцев — мало. Не всем на балах блистать. Некоторым приходится возвращаться, пусть и в вечернем платье, к золе, к сковородкам, к котлам. — Так я, судя по всему, у тебя злобная мачеха? — со смехом спросила Юля. — Нет, что ты! Ты фея! Просто Золушка тебе досталась непутевая, — Катя вздохнула. — Я обещала Жданову, что близко к нему не подойду. — Вот как? — Юлиана присела на кресло. — Очень интересно, это как же ты на него влияешь, если он не может находиться с тобой рядом? — Нет, Юль. Он так меня ненавидит. — Катька, какая ты все-таки дурочка, — ухмыльнулась Юлиана, — послушай фею-крестную — это еще не конец вашей сказки. — «Нас» — нет, «нашей» сказки — нет. Есть он, его семья, а есть я. — История нас рассудит, — Юлиана погрузилась в изучение привезенных Катей документов. Рабочий день продолжался.