Против течения

— Ну что, Екатерина Валерьевна, как все прошло? — Уйди, Зорькин! — Катя скинула туфли и, усевшись на диван, вытянула ноги, откинула голову на спинку дивана и закрыла глаза. — Так как все прошло? Что Жданов? — Отстань, Зорькин! — Все отстань да уйди! Мне же интересно! Рассказывай. — Зачем? — Что — зачем? — Зачем мне тебе рассказывать? Чтобы ты опять начал говорить, что я неправа? Что лучше бы мне не приезжать, не работать и так далее? — Ты чего, Пушкарева? — Коля сел рядом. — Я? Я ничего. Я только не могу понять, почему все так взъелись на меня из-за моего возвращения. Я же домой вернулась, разве нет? Я еще понимаю — Воропаев, Малиновский. Даже Андрей… Но ты! Ты-то почему? — Катя открыла глаза и внимательно посмотрела на своего друга. — Ты почему против? — Да я не против, — промямлил сбитый с толку Коля, — но это так неожиданно и потом… ну… не знаю… — Не знаешь, а обвиняешь, а я надеялась, что хоть ты меня поддержишь. Знаешь, как мне тоскливо? Как я устала? Я за этот месяц устала больше, чем… чем за то время, пока длилась история с «Никамодой». — Ну прости, — Коля был смущен, — я хотел, как лучше. — Мы все всё время хотим, как лучше, и делаем только хуже. — Ну а если серьезно, как все прошло? — Зорькин подвинулся поближе к Кате. — Прошло все великолепно. Сначала я носилась, координируя всех и вся. А еще надо было все время думать о том, чтобы не столкнуться с Андреем. Потом меня Воропаев пытался не то соблазнить, не то убить. Потом пришел Андрей и… — Катя замолчала. — И? — нетерпеливо переспросил Зорькин. — И предложил дружбу. Коля захохотал: — Прости, Пушкарева, но твоя дружба со Ждановым — это… — он засмеялся громче. — Очень смешно. — Я скорее поверю в то, что Клочкова сама получила красный диплом в МГИМО, чем в вашу дружбу. — Коль, а я не вижу ничего смешного! Нам придется общаться по работе, и Андрей прав — лучше быть в… эээ… дружеских отношениях. — Ты сама-то в это веришь? — Надеюсь, что нам больше не придется пересекаться по работе. Теперь этими вопросами занимается Малиновский… — Каждый раз, когда ты говоришь, что больше не будешь встречаться со Ждановым, это кончается новым свиданием! — Коля! — Что, я неправ? Катя только махнула рукой. *** На следующий день Малиновский и Жданов сидели в кабинете последнего и обсуждали прошедший показ. Рома, как обычно, был жизнерадостен, Андрей — задумчив и неразговорчив. — Палыч, последний раз, когда ты пребывал в меланхолии, дело касалось налоговой инспекции. У нас проблемы? — Нет, все в порядке. Все идет на редкость хорошо, — Андрей бросил в сторону карандаш, и тот, прокатившись по гладкой столешнице, с тихим стуком упал на пол. — Ты так это говоришь, словно тебе это не радует. Или что — без неприятностей жизнь как-то пресновата? — Все в порядке, Ромка, я же сказал. — Хорошо, а как там ваш ремонт? Анна как? По лицу Андрея пробежала тень, и внимательный Рома тут же спросил: — Или ты решил вернуться к старому, разумно предположив, что жизнь праведника тебе не по плечу? — Отстань, Малина. Я не собираюсь обсуждать с тобой свою личную жизнь. — Почему? Я могу помочь советом. — Засунь свои советы, знаешь куда? — буркнул Андрей. — Все твои планы и советы приводят обычно к непредсказуемым последствиям. — Как всегда! Крайний — Малиновский, — всплеснул руками Рома. — Тогда, если хочешь, чтобы я отстал, не сиди с постной миной. Взбодрись! У тебя прекрасная жизнь: работа — обзавидуешься, молодая красивая жена, скоро детки пойдут — такие симпатичные маленькие Жданчики. — Ты сам замолчишь или тебе помочь? — беззлобно уточнил Андрей. — Что-то тут не то, — проворчал себе под нос Рома, — и мне это не нравится. Если мыслить логически, то, исходя из того, что вчера все время фоном мелькала Пушкарева… Ты не из-за нее такой насупленный? Андрей промолчал, тем самым подтвердив правильность предположений Ромы. — Ага, угадал! Палыч — последний совет, и я замолкаю. Если тебе она не дает покоя — трахни ее. — Что? — Она, я уверен, возражать не будет, а ты поймешь, что все твои чувства, — последнее слово прозвучало, как ругательство, — это не больше, чем никому не нужная ностальгия. Андрей собрался возразить, но Рома не дал. — Подожди. Я должен на днях у них договор забрать о постоянном сотрудничестве. Я позвоню, попрошу ее завезти, сам уеду. — Ты с ума сошел? Мне этого не надо. — Как знаешь, — хмыкнул Рома. — Но это надо закончить как-то, а другого способа доказать, что все в прошлом, я не знаю. — А если не в прошлом? — тихо спросил Андрей. — Тогда у тебя, Палыч, впереди большие неприятности, — совершенно серьезно ответил Рома. *** Катя немного удивилась, когда Рома очень вежливо попросил заехать в «Зималетто» с документами. Долго извинялся, спрашивал, не слишком ли это обеспокоит Екатерину Валерьевну. Катя ехать не хотела, но Рома был настойчив, и она дала себя уговорить. Вечером все шло не так: сперва долгий разговор с одним из непонятливых клиентов, потом долгое стояние в пробке. Катерину совсем не прельщала перспектива лицезреть Малиновского, но и с полпути поворачивать тоже не хотелось — ответственность, будь она неладна. Катя перезвонила, предупредила что опаздывает — Рома заверил, что ждет. Но, когда на ресепшене Катя спросила обиженную Машу, на месте ли Роман Дмитриевич, Тропинкина ответила, что тот только что срочно куда-то ушел. — Маш, я не знаю, что делать — мне надо документы подписать. Я оставлю? — Роман Дмитриевич, — Маша ухмыльнулась, — попросил, чтобы ты отдала их Андрею Павловичу, — и многозначительно посмотрела на Катю. — Хорошо, — Катя пожала плечами и пошла в приемную, кожей ощущая, с каким интересом смотрит ей вслед Машка. Наверняка, тоже осуждает. Секретарша Жданова не удивилась, сразу пропустила Катю. — Привет, — Катя смущенно улыбнулась, входя в кабинет, — а я вот опять, с документами на подпись. — Как в старые добрые времена, — он поднялся из-за стола. — Привет, рад тебя видеть, — он указал на кресла в углу кабинета. Вместо красных, на нелепых ножках, теперь были удобные, глубокие — в такое сядешь и утонешь. Андрей сел напротив, пододвинул к себе папку и стал подписывать, не читая. — А ты, как в старые добрые времена, готов подписать все, что я принесу? — Я всегда тебе верил, Катя, — ответил он, не поднимая головы. — А я вот только учусь верить… и себе в том числе, — сказала она тихо. — Кофе со мной выпьешь? — он поставил последнюю подпись и пододвинул документы Кате. — С удовольствием, — ответила она, прежде чем голос разума запротестовал. Андрей кивнул, встал и выглянул в приемную: — Два кофе, Лен, сделай. Подошел к ее креслу и опустился на корточки рядом. Слишком близко. Невозможно близко… — Как твоя рука? — и в довершение всего завладел ее рукой, сдвинул ткань с запястья. — Синяк… остался… — только и смогла выговорить Катерина. — Сашка, как обычно — пакостник. Когда-нибудь я его точно придушу. — Не стоит он того, — она мягко высвободила свою руку. Повисла неловкая пауза. — Скажи, — спросил Андрей, — как тебе жилось в Питере? — По-разному… — разве может она говорить, когда он так рядом, когда его глаза так мягко смотрят на нее, и она узнает, узнает того, своего Андрея. Ой, мамочки!!! Зашла секретарша, сгрузила чашки и сахарницу на столик, улыбнулась и ушла. — Почему ты все же уехала? — Андрей, поднявшись на ноги в тот же момент, когда их уединение было нарушено, взял чашку, отпил и сел в свое кресло. — Сегодня ты задаешь вопросы? Для тебя важно это знать? Или просто вежливое любопытство? — спросила Катя. — Важно. — Я не верила тебе. Не могла поверить, что ты меня любишь, и хотела, но не могла. Подумала, что вдали от тебя будет проще, что со временем все наладится, но… — она выпалила все единым махом. — Я не хочу дальше рассказывать. — А я… — он поставил чашку на стол. Звякнуло блюдце… — Молчи, — Катя испуганно посмотрела на Андрея, — не рассказывай! Не надо! Я знаю — ты счастлив. Я рада этому. Конечно, рада, но для меня это… слишком больно. Не говори ничего. И спасибо за кофе, — она поспешно поднялась. Он вскочил следом. — Ты еще придешь? — Если будет надо… — она трясущимися руками запихала документы в папку и прошептала, не поднимая глаза: — До свидания, Андрей. — До свидания, — он поймал ее за руку, неожиданно прижался губами к щеке. И, не давая ей опомниться, хрипло прошептал: — Это невозможно, тебя отпускать раз за разом… — его руки нежно коснулись ее лица, приподняли подбородок, заставляя посмотреть в глаза. Андрей провел большим пальцем по ее губе, продолжая пристально смотреть в ее глаза. — Катька, что же мы делаем? — вздохнул и прижался губами к губам. Она стояла, дрожа, с безвольно опущенными руками: одна мысль — убежать, пока не стало слишком поздно… А потом — отголосками в сердце — поздно, поздно, поздно… Он прижался лбом к ее лбу, и они замерли. Словно не было этих лет, словно между ними не лежали города, обстоятельства, ничего… Они опять были одни на всем белом свете. — Прости, — пробормотал он, отпуская ее. Она пошатнулась и схватилась за его рукав. И Андрей, уже не сдерживаясь, подхватил ее, прижал к себе, стал целовать лицо, глаза, губы, щеки. Катя обняла его за шею, и через секунду они целовались самозабвенно, позабыв обо всем на свете. Андрей сделал шаг назад, они повалились в кресло, Катя оказалась у него на коленях… Но голоса в приемной быстро вернули их на землю. — Катя… А она уже вскочила, поправила одежду и, взяв сумку и документы, вылетела из кабинета, чуть не сбив с ног Малиновского. — Ого, — Рома вошел в кабинет и с усмешкой посмотрел на Андрея, — я помешал? — Нет. Не знаю. — Андрей поднялся из кресла и встал к Роме спиной. — Будем считать, что спас честь друга. Андрей резко повернулся: — Ты все же подстроил так, чтобы она пришла ко мне? Зачем, Ромка? Ты же сам говорил, и не раз, что нам не следует встречаться. — Мало ли что я говорил тогда? Я вижу, какой ты сейчас. И то, что я вижу, мне совсем не нравится. Палыч, что ты собираешься делать? — Не знаю, — Андрей сорвал очки, потер переносицу, — не знаю. Все летит к чертям. Ромка хмыкнул, уселся в кресло и вытянул ноги. — Что так сразу к чертям? Я же тебе говорю — переспи с ней. В любом случае ты ничего ровным счетом не теря… Андрей подошел к другу и рывком, за грудки, поднял его и откинул к стенке. — Не теряю? — прорычал он. — Не теряю? Ты что, не понимаешь ничего? Ты не понимаешь, что чтобы я ни сделал, я сделаю больно или Кате, или Ане? Для тебя люди — марионетки! Захотелось тебе — и ты подстроил встречу с Катей. Экспериментатор! — он занес руку для удара. — Узнаю дорогого Жданыча, а то я думал, ты окончательно превратился в такого добропорядочного зануду, — ответил спокойно Рома. — Ну давай, ударь! Хорошо, когда есть кого винить, правда? Андрей отпустил Ромку, сделал шаг назад. — И ничего я не подстраивал, — продолжал Роман, — я вышел на минуту, и надо же ей именно тогда появиться! Как только узнал, что Пушкарева тут — поспешил тебе на помощь. И вот что я получаю в награду? — Не подстраивал? Ты же сам предлагал! — Скажем так, я предоставил событиям возможность альтернативного развития. Это судьба, Палыч… — Что судьба? — закричал Андрей. — Эй-эй, не кипятись. Подумай спокойно… — Я уже месяц спокойно думаю! А до этого два года — спокойно думал! И знаешь ли, все мои думы — это полная туфта! Она приехала и… и все стало рассыпаться, вся моя жизнь! — Послушай, — Рома положил Андрею руку на плечо, но тот ее сбросил, — послушай, — Рома вздохнул, покачав головой, — прятать голову в песок — не лучший выход. Ты же понимаешь, если тебя это беспокоит, если Катя беспокоит, надо хоть что-то делать. — Что? — Резко развернулся к Ромке Андрей. — Что я могу сделать? Я женат, люблю Аньку… — А Пушкареву? — Что, Пушкареву? — Любишь? — Рома сдержал ухмылку, справедливо опасаясь гнева Андрея. — Люблю? — Андрей застыл на месте. — Ты плохо слышишь? Или после ее визита плохо соображаешь? Чего ты взбесился? В чем проблема-то? — А ты не понимаешь? — Не понимаю. Если ты жить не можешь без этой мисс же… без Катеньки, то давай — вперед! Только будь готов, что она снова выкинет что-нибудь эдакое, чтоб тебе жизнь медом не казалась. Если это тоска по несбывшемуся — так заведи с ней интрижку. Тихо, чтобы никто не знал. Покувыркаетесь вволю и разойдетесь, удовлетворенные и сытые. А если ты любишь Аню, то я вообще не понимаю, о чем тут думать. — Как у тебя все просто, Малина! — Зато у тебя все сложно, Палыч. Мы друг друга прекрасно дополняем! — он хлопнул Андрея по спине. — Да, Ром, с тобой обсуждать такие проблемы, все равно что говорить с людоедом о гуманизме. — Ну да, я монстр! — Я тоже хорош, ты прав, — Андрей вернулся за рабочее место. — Ладно, иди, монстр, а я еще поработаю. — А не пора ли по домам? Времени уже почти восемь. — Я еще посижу, — с нажимом повторил Андрей. — А, ну давай-давай. До завтра, — явно обидевшись, Рома ушел. Андрей выключил компьютер, снял очки и откинулся в кресле, заложив руки за голову. В одном Ромка был прав: делать вид, что ничего не происходит — нельзя. Надо что-то решать. Но что? И… как? Ну что он может решить? Приехать к Ане и признаться, что вернулась любовь всей его жизни? Или ничего не говорить и пусть идет все как идет? В конце концов, он не знает, что у Катерины на уме. Возможно, в них обоих говорит не любовь, а что-то другое. Желание узнать, как бы все обернулось, если бы она не уехала? Желание узнать, как они изменились? Просто желание, похоть? Что испытывает он сам? Да какая, к лешему, разница? У него семья, жена, которую он любит. Любит! Пусть не так как Катю… любил. Любил? Или это чувство, так умело загнанное на самое дно души, жило там и просто ждало удобного момента, чтобы напомнить о себе? Что было бы, если бы Катя не приехала? Если бы не было нескольких этих встреч? Умерло ли оно, скукожилось до ностальгического воспоминания? Или бы так и жило, чтобы в один прекрасный момент проснуться и смести все на своем пути. — Нечего киснуть! — приказал себя Андрей, поднялся из кресла, но тут же рухнул обратно. Нет! Надо подумать, что делать дальше. Он же решил уже, что не будет с ней встречаться! Ну да! А потом решил, что сможет быть с ней в ровных, товарищеских (смешно самому!) отношениях. Что теперь? Какой шаг? Словно ветер толкал его в спину к Кате, а он изо всех сил сопротивлялся, но все равно делал — делал маленькие шажочки к ней навстречу, еще цеплялся, как за соломинку, за свою спокойную жизнь, но рука уже соскальзывала — еще чуть-чуть и его унесет водоворотом на самое дно собственной страсти. Только не вспоминать! Только не сейчас! Ее глаза — близко-близко, ее губы, все такие же нежные, родные. Только не думать о ней, о том, что могло бы быть, не вернись Ромка. Не думать! Невозможно… Не чувствовать! Нереально…. Он мельком глянул на часы — не заметил, как стрелки подобрались к половине девятого. И Аня что-то не звонит. Он собрался перезвонить сам, но сбросил вызов на первом же гудке. Решительно поднялся и поехал домой. *** И снова она бежит к лифту, но на это раз на пути никого, и лифт приходит сразу. Катя вжалась в угол кабины, прижав к груди сумку и папку, словно боясь, что сердце вырвется из груди. Снова, как однажды, бегом к машине, мечтая укрыться от чужих, любопытных раз. Но на это раз она не заплакала, сразу завела машину, чтобы как можно скорее уехать отсюда. — Я больше никогда-никогда-никогда сюда не приеду! — сказала она самой себе жестко. — Я больше никогда-никогда-никогда не подойду к нему! Завизжали тормоза, и Катя больно ударилась лбом о руль. Еще чуть-чуть и врезалась бы в вальяжно разворачивающийся Мерседес. Катерина отогнала машину в сторонку и сидела, вцепившись в руль одной рукой, а другой потирая шишку. Больно! Очень! И с каждым днем все больнее. Синяк пройдет, но сердце болеть не перестанет. Она не хотела вспоминать, что произошло там, с Андреем. Не хотела, но помнила все, до мельчайших подробностей. Почему он ее поцеловал? Так неожиданно… Неожиданно? Или она ждала и надеялась на это? Нет! Нет-нет-нет! И подумать не могла, что вдруг… А как моментально она готова была подчиниться, раствориться в нем! Словно не было ни этих лет, ни других рук и губ. Не было ничего и никого. Только он. Всегда. И как велика его власть над ней, что она не может сопротивляться. Нет! Еще может! Еще хватает силенок вырваться из любимых рук, пока разум верещит милицейской сиреной: «Нельзя!». А потом остается только сидеть в машине на незнакомой улице и унимать колотящееся сердце. «Катька, что же мы делаем?». Нельзя, Андрюш, ты сам знаешь. И ты тут ни при чем. Это я виновата. Что приехала, что живу, что дышу, что никак не могу тебя разлюбить. Что одним своим существованием ставлю под угрозу твое счастье. Что же делать? Уехать, сбежать снова, испугавшись того, что происходит? Или идти до конца и бороться за свое счастье? А как же: «На чужом горе счастье не построишь»? Что же делать? Катя вздохнула, осмотрелась, пытаясь понять, куда же ее занесло. Тихая улочка: светлая, чистая и уютная. Идет пара — молодые, влюбленные, с глупыми и такими счастливыми улыбками на лицах. Остаться бы здесь — смотреть, как вечер превращается в ночь, потом в утро. Разучиться бы думать и чувствовать — чтобы не болело, чтобы не надо было решать всех этих вопросов. *** — Твой ход… — Я думаю… — О чем? Ну что ты молчишь, Сашка. Расскажи, что ты решил сделать с… Ждановым? Кира и Сашка полулежали на огромной кровати, между ними стояла шахматная доска. Партия была в разгаре. Алекс приложил палец к губам, показывая, что сейчас ему не до разговоров. Кира вздохнула и упала на спину, попыталась пальцами достать до изголовья, потянулась, как кошка. Александр взглянул на ее оголившийся живот, усмехнулся, сделал ход слоном: — А что ты хочешь, чтобы со Ждановым случилось? — Я? — Кира стремительно повернулась на бок и подперла голову рукой. — Я хочу, чтобы он остался один. Совсем: ни семьи, ни денег, ни друзей, ни работы, никаких Пушкаревых — пустыня вокруг. Вот что я хочу. — Значит, наши желания совпадают, — улыбнулся Сашка. — Наши желания всегда совпадали, разве нет? — тихо спросила Кира, глядя брату в глаза. — Ты единственная женщина в мире, которая может меня смутить, — Сашка отвел глаза. — Есть хочешь? — Как умело ты переводишь разговор, — Кира сделала ход конем. — Ты походила, не подумав, переходи, — сказал Сашка, оценивая ситуацию на доске. — Мне надоело, — она смахнула фигуры на пол, следом полетела доска, ужасно загрохотав. — У нас есть креветки и можно сделать салат, — Алекс сел на кровати по-турецки, проигнорировав выпад Киры. — А вино? — Кира села рядом, слишком близко. — Кира, мы договорились, никакой выпивки. — Я же не виски прошу, хотя не отказалась бы… Сашка поспешно встал с постели: — Я поставлю воду. — С каких это пор ты такой хозяйственный? — Кира пошла следом за братом на кухню. — Холостяки все хозяйственные, — он вынул небольшую кастрюлю, налил воды и поставил ее на газ. — А мыслей поменять статус — нет? — Кира подошла, обняла его, скрестив руки на его животе, уткнувшись лбом между его лопаток, с удовлетворением отмечая, как напрягаются мышцы на спине, как он почти перестает дышать. — Кир… — он мягко отстранился, — ты еще чего-то хочешь? — пошел к холодильнику, мысленно матерясь. Она тут всего несколько дней, а он уже вымотался. Кира изменилась: кокетничает с ним, провоцирует… Или он настолько испорчен, что видит кокетство там, где его нет? Он привык думать, что настолько мерзок, и поэтому имеет право на скользкие мысли. Что еще ждать от такого чудовища? Но Кира…. Кира! — Я подожду тебя в спальне… — Кира ушла. Вот опять: «Я подожду тебя в спальне…»! Будь на ее месте другая, не его сестра, он бы точно ответил что-то колкое и едкое, зацепился за двусмысленность фразы, а ей ничего не ответил. Только кивнул. После перекуса, во время которого Кира еще пару раз посетовала на отсутствие вина, они подняли доску, расставили фигуры и начали игру снова. Кира была невнимательна, и вскоре Сашка поставил ей «шах». — Итак, о Жданове… Почему ты мне не расскажешь? — Терпение, Кира. Пока нечего рассказывать. Пусть все идет своим чередом. Достаточно нескольких фраз, сказанных вовремя, или пары слов — не сказанных вовремя, и все случится само. Совсем не обязательно махать шашкой, понимаешь? — Понимаю! Ты опять меня обыграл. Сашка засмеялся: — Надо внимательно следить за партией. — Ах ты… — Кира схватила маленькую подушку и запустила в брата, тот в долгу не остался и ответил точным броском. Тогда Кира взяла подушку побольше и попробовала ударить Алекса по голове, но он ловко схватил подушку за угол, дернул и… Кира оказалась лежащей на нем. Оба разом перестали смеяться. — Слезь… — сказал он грубо. — А ты уверен, что этого хочешь? — спросила она зло. — Не важно, чего я хочу. Некоторые вещи нельзя делать даже таким мерзавцам, как я… — Это какие? — Слезь, — он попытался ее стряхнуть, но она сжала его плечи, опустила лицо так, что их носы соприкасались, ее волосы упали на его лицо. — А иначе что? — прошептала она, касаясь его губ. — Ки-ра-а! — он последним усилием все же стряхнул ее с себя, перекатился и упал с кровати, сел, опираясь спиной о стену: — Ты с ума сошла? Она лежала, глядя в потолок: — Я сошла с ума очень-очень давно. Как и ты. И глупо это отрицать, братик. Надо подумать, что мы будем с этим делать. — Мы ничего не будем делать с этим. Ничего, — Сашка поднялся. — Иди спать. — Я хочу с тобой, как в детстве. Помнишь? Он вздохнул, сел на кровать: — Кира, ты вообще понимаешь, что говоришь? — А ты? Ты понимаешь, что нельзя делать вид, что ничего не происходит? Сашка, я… Он зажал ей рот ладонью: — Молчи, молчи, чтобы потом не жалеть. Она резко мотнула головой. — Черт тебя подери, Воропаев! Как ты думаешь, почему я пью? — Из-за этого ублюдка Жданова, — он немного опешил от такой смены темы. — Ты думаешь? Я пью оттого, что все мои мечты — никогда-никогда не сбудутся! Ни одна! Ни семьи, ни детей! Но не это плохо, — она вскочила и закричала, глядя на него сверху вниз. — Ты! Ты единственный человек, который в этом виноват! Ты! — и выбежала из спальни, едва сдерживая рыдания.