Против течения

Девочки отреагировали бурно. Возвращение блудной Пушкаревой — чем не повод повеселиться. В курилке дым стоял коромыслом, в одноразовых стаканчиках пенилось шампанское, конфеты, не без помощи Пончевой, исчезали с космической скоростью. Говорили все разом и о совершено разных темах. Прыгали с последних сплетен про Малиновского на Катину жизнь вдали от родного дома. Жаловались на Милко и тут же вспоминали, как Урядов попался жене с какой-то красоткой, требовали от Кати мельчайших подробностей ее жизни за последние два года и тут же перебивали, чтобы рассказать что-то самим. — Ты молодец, Катюх, что вернулась! — Тропинкина обняла сидящую рядом Катю за плечи. — Правда, девочки? А мы уже решили, что ты про нас совсем забыла. — Разве такое забудешь… — невесело ухмыльнулась Катерина. — Кать, а как, эта… личная жизнь? — тихо спросила Таня. Вопрос был озвучен уже трижды, но каждый раз Катя в ответ лишь невнятно кивала головой. — Мы думали, что вы с Мишей… — Миша хороший, очень хороший, но мы друг другу не подходили. Ольга Вячеславовна единственная не принимала участие в разговоре, задумчиво рассматривая Катю сквозь облако сизого сигаретного дыма. — Ничего, Катюш, иногда надо подождать. От себя побегать, чтобы прибежать куда надо, — сказала она. Катя залилась румянцем. Она всегда подозревала, что Уютова знает и понимает больше, чем рассказывает. — Наверное, уже пора по домам? Поздно… — Таня поднялась первой. — Ой, а давайте в «Ромашку»? Или в какой-нибудь другой клуб? — как всегда оживилась Маша. — Нет, я домой. Действительно поздно, — Катя встала вслед за Татьяной, а потом, вдруг решившись, спросила Тропинкину: — Маш, а комната… ну где я сидела, закрыта? — А, ностальгия? — Угу… Там же нет никого, можно я загляну? — Конечно, — Маша пожала плечами, — ключ от президентского кабинета на ресепшене, где обычно. Девочки стали собираться, многозначительно переглядываясь. Им очень хотелось обсудить приезд Кати, ее желание побыть в кабинете — в президентском кабинете. Первой не выдержала Таня. — А интересно, они теперь с Андреем Павловичем все время сталкиваются, что же будет? — спросила она. Ответа не последовало, однако все призадумались. К этому моменту женсовет в полном составе уже стоял у лифта, поджидая Катерину. — Сходи за ней, Маш, — просила Света, — вон, сейчас лифт придет. — Угу, минуту, — Маша закончила красить губы и теперь придирчиво рассматривала результат в зеркальце. В этот момент подошел лифт, из которого вышел сам президент «Зималетто», повергнув подчиненных в легкий шок. *** Катя вошла в кабинет, закрыла глаза… Если не смотреть по сторонам, то можно помечтать. Что она вернулась на два с лишним года назад, что не было никакой инструкции, что не было необходимости быстро решать, что же делать. Не было того огромного груза, в одночасье свалившегося на нее. Нет, сейчас она не будет вспоминать, как выла посреди этого кабинета от невыносимой боли, пробирающей до косточек. Она лучше вспомнит, как Андрей вот тут, поймав в охапку, кружил ее по кабинету. Катя, открыв глаза, подошла к столу: монументальное сооружение, совсем не похожее на тот пижонский стеклянный. Только дверь в ее каморку, в ее убежище, в ее тюрьму, из которой она так и не выбралась, осталась прежней. Катя подошла к двери и прижалась к ней лбом, закрыла глаза. Недавно она стояла так же, за минуту до того, как он признался в любви к своей жене. Господи, как же муторно. И шампанское так невовремя ударило в голову, и ноги дрожат и жарко. Катя со злостью оттолкнулась от двери, пошатываясь, подошла к креслу, стянула с себя пиджак, оставшись в легкой, почти невесомой блузке, расстегнула воротник. Так вроде, легче. Коснулась кончиков пальцев спинки кресла… Как они целовались… От одного воспоминания предательски потяжелел низ живота. Катя засмеялась и осеклась — так страшно звучал ее смех в пустом кабинете. Вот и все, что тебе осталось, Пушкарева. Проникать тайком в его кабинет и измываться над собой, вспоминая. Катя закрыла лицо руками… Она сходит сума. Точно, сходит с ума. Потому что ей мерещится, что он рядом. Она чувствует его дыхание на своей коже, чувствует его запах — такой дурманящий… И слышит, как он говорит ей: «Здравствуй…» *** Они прилетели в Москву днем, ближе к вечеру. На удивление быстро добрались до дома. Аня принялась разбирать вещи, а Андрей позвонил Роме. У них была договоренность, что Малиновский будет звонить только в крайнем случае, Андрей же сам не звонил, хотя и испытывал постоянное желание узнать, что да как в Москве. Теперь, скрывшись на балконе, он набрал номер друга. — Привет отдыхающим. Не выдержал? Зачем беспокоишь, э? — Ромка изображал грузинский акцент. — ДумаЭшь, бЭз тебя не справимся, да? — Ромио, мы вернулись. — Чего? — Малиновский тут же престал придуриваться. — Что случилось? — Ничего. Просто оказалось, что отдых — это тоже труд. И тяжелый, хочу заметить. — Тогда понятно. — Мне показалось или в твоем голосе прозвучал сарказм? — Никакого сарказма. — Я хочу заехать на работу… — Палыч, ну, честное слово! Времени почти шесть, а у меня такие планы на вечер! Давай обо всем завтра? — заныл Рома. — Хорошо, — вздохнул Андрей, — завтра, так завтра. Они попрощались, Андрей побродил по квартире, посмотрел рисунки Ани. Анна носилась по квартире, раскладывая вещи по местам. Пролетая мимо него очередной раз, шлепнула на стол блокнот, открытый на том самом рисунке. Тоскливо. Как же тоскливо на душе. Словно ты сидишь, арестованный, в клетке, из которой тебя никогда-никогда не выпустят. Сидишь и смотришь через прутья на низкое серое небо, с которого вечно падает дождь. — Анют, я съезжу на работу, хорошо? — спросил он, поймав жену в охапку. — Съезди, я же вижу — ты маешься. Работоголик мой любимый, — она вывернулась из его объятий, чмокнула в щеку и поспешила в ванну, где уже высилась гора вещей, требующих сортировки и стирки. — Я, наверно, недолго. — Угу, в магазин заедешь? У нас пустой холодильник, — крикнула Аня. — Заеду, — ответил он, закрывая за собой дверь. *** — Андрей Павлович? — к Тропинкиной первой вернулся голос. — Вы же… это… того… — Я вернулся. Смотрю, вас это не радует? — Радует, — заверила начальство Света, — просто очень неожиданно, а мы тут… — Задержались? Времени почти восемь, не пора ли по домам? Трудовое рвение, это похвально, но лучше приходить на работу вовремя. И уходить вовремя, — Андрей посмотрел на Машу, которая так и не избавилась от привычки опаздывать. — Андрей Павлович, — Света решила, что должна сказать про Катю, но Ольга остановила ее. — Мы пойдем, Андрюша, — под ее суровым взглядом девочки замолчали и загрузились в лифт. Где-то в районе пятого этажа не выдержала Амура: — Ольга Вячеславовна, мы не должны были бросать Катю. Ольга ничего не ответила, только улыбнулась. *** — Андрей? — она открыла глаза. Перед ней действительно стоял Андрей. — Катя? Они оба не ожидали увидеть друг друга и впервые оказались в абсолютно равном положении: оба испуганные, без масок, без защиты. Стояли и смотрели друг на друга растерянно. Андрей взял себя в руки на мгновение раньше. — Привет, рад тебя видеть. Какими судьбами? — он закрыл за собой дверь, но проходить в кабинет не стал. — Я к девочкам приехала, в гости. Ты же… ты в отъезде? — в ее голосе звучала неподдельная тревога. — Да вот решили раньше вернуться. Дела… — он, стараясь не смотреть на Катерину, прошел мимо нее, остановился рядом со столом. — Мне… Я пойду, там девочки… ждут… — ей не хотелось уходить. Такое неожиданное счастье — его приезд, как подарок волхвов. — Они уехали. И ничего не сказали о том, что ты тут, — он усмехнулся. — Наверное, от удивления, — он стал открывать и закрывать ящики стола. — А почему ты… — он обвел взглядом кабинет. — Как говорит Машка — ностальгия, — Катя робко улыбнулась. Она стояла сейчас рядом с окном, смотрела вдаль, и Андрею показалось, что он видит ее на берегу, словно Анина картинка ожила. Ассоль? Но Ассоль дождалась Грея. Господи, что за чушь лезет в голову… — Я пойду, — еще раз сказала она, поворачиваясь, желая и боясь встретиться с ним глазами. — Значит, ностальгия? — он достал из нижнего ящика маленький ключ, подошел к двери в каморку и отпер ее. Катя, поколебавшись секунду, подошла к Андрею, толкнула дверь… Стол, пустые стеллажи. Стул, который стоит почему-то в углу. На столе — лампа. Конечно — ни компьютера, ни бумажных завалов и все же… Тут остался едва заметный, но так явственно ощущаемый ими обоими аромат их связи. Катя подошла к столу, едва коснулась пальцами столешницы. Она спиной чувствовала, что Андрей так и стоит у двери, не решаясь войти. Мозг лихорадочно искал верные ответы на вопросы — уйти или остаться, повернуться и позвать или оттолкнуть и убежать. Катерина развернулась, опершись ладонями на стол за спиной, запрокинула голову и закрыла глаза. Она простоит так еще минутку, представляя, что есть возможность перенестись на два года назад и все исправить. Горько! Как горько понимать, что мы не в силах изменить прошлое — как бы нам ни хотелось. И как страшно осознавать, что и над будущим зачастую мы не властны. Она отошла от стола, Андрей в этот же момент сделал шаг ей навстречу, еще один и… И дальше были поцелуи — в полной тишине. Нежные, трепетные, неторопливые, быстрые, томительные, жадные, легкие — всякие. И страх ушел. Рядом с ним ей не было страшно. Рядом с ним все остальное утрачивало первостепенное значение. Продлить, протянуть это мгновение — ну еще чуть-чуть его близости, его рук… Два года прошло, а тело помнит и так радостно отзывается на все его прикосновения. Они молчали, не произнося ни слова. И разум пристыженно затих: то, что происходило сейчас, не было похотью или страстью. Это было нечто совершенно другое, когда слияние тел только подтверждает, что душа уже одна — одна на двоих. Все было совсем не красиво — и борьба с пуговицами, и невозможность сразу устроиться нормально на столе, на который Андрей рывком усадил Катю, и одежда — черт бы ее побрал — ремни, пряжки, опять пуговицы, белье, туфли, очки. Только в фильмах все это выглядит так глянцево-приглажено, в жизни — все по-другому. Но каждый раз, когда его руки касались ее обнаженной кожи, она замирала, потом втягивала воздух, словно заново вспоминая, как дышать, и не отводила взгляда от его глаз. Они смотрели друг другу в глаза, боясь прервать зрительный контакт, боясь, что, опустив веки, пропустят что-то важное — то, что творится в душе другого. И поэтому — все неловкости, заминки и неудобства были сущей мелочью. Андрей помедлил секунду перед тем, как войти в нее. Она сама подалась ему навстречу, выгнулась в его руках, держась за его плечи. Он двигался в ней так изматывающее медленно… Медленно, чтобы прочувствовать каждое мгновение их близости, украденной у судьбы. Медленно, чтобы насладиться каждым ее полувсхлипом-полувздохом. Медленно, чтобы видеть в ее глазах, как она летит к вершине блаженства, ведомая им. Медленно, чтобы самому сойти с ума оттого, что она его — вся его, без остатка. Медленно, дрожа от возбуждения, от желания ускорить ритм и полететь в бездну с нею. А потом… Потом подчиниться инстинкту, забыть обо всем, прижать ее к себе, вжаться в нее до упора и услышать ее стон, переходящий в крик и через секунду присоединиться к ней. Затихнуть, держать ее крепко-крепко и мечтать, чтобы этот миг не кончился никогда. *** В голову лезли нелепые мысли, почему-то вспомнилась статья, которую Катя недавно читала. Что-то там про стресс. Первая фаза — отрицание. «Нет, не может быть» — эту стадию она проскочила моментально. Как тут отрицать, если он до сих пор прижимает ее к себе, путаясь пальцами в волосах, если она слышит стук его сердца — ударов двести в минуту, не меньше, если она все еще чувствует его внутри себя. Потом вторая фаза — паника. О, были все шансы задержаться на этой стадии подольше, или застрять навечно. Что же мы наделали!!! Надо было оттолкнуть его, привести себя в порядок и … Но за многоточием полный туман, неизвестность. Непонятно даже, как встретиться с ним глазами. «Держи меня. Держи крепче. Еще минуту-две-вечность. Я не могу посмотреть тебе в глаза. Я боюсь. Боюсь, что ты испуган, так же, как я. Боюсь, что разочарован или наоборот — доволен, получив свое, и теперь можешь жить спокойно. Боюсь твоих слов, боюсь твоего молчания. И мне не спастись от этого страха без тебя. Я боюсь…» Последнюю фразу она, похоже, произнесла вслух, потому что он прошептал ей: — Катька, Кать… Не бойся… Она ждала, что он скажет дальше, а страх когтями рвал душу, раздирая нутро, скручивая судорогой расслабленные секунду назад мышцы. Он молчал. Она гладила его плечи, целовала их осторожно, потом, подняла испуганные глаза. Что мы наделали… — Очки… — голос не ее, чужой. Он осторожно отстранился, и на нее моментально обрушилось одиночество — такое привычное и одновременно такое новое: с резкой нотой свежей боли, вновь осознанной потери… Они, не глядя друг на друга, стали приводить в порядок вещи. Она вынула из сумки салфетки и, отвернувшись, вытерла ноги, по которым тек ее сок, смешанный с его семенем. Комкала салфетки, остро пахнущие мускусом и удовольствием, запихивала в сумку, а по щекам покатилась первая слеза. Не плакать! Только не сейчас, ну же! Одернула юбку, пригладила волосы, ворот на блузке застегнула почти наглухо. Надо повернуться… — Кать… — он подошел, обнял, прижимая ее спиной к своей груди. — Ты… не жалеешь? — Не знаю. В последнее время все происходит… не так. И я не хотела… так, но я, пожалуй, не жалею, — сглотнула комок, — а ты? — Нет, но… — Давай сейчас не будем говорить ни о чем? Хорошо? Я не могу. Я боюсь. — Не бойся. — Андрей, мы оба понимаем, что ты… что у тебя жена. Не надо сейчас ничего говорить, да? Он развернул ее к себе лицом: — Кать, я… я не должен был, но я скучал по тебе. Я истосковался весь. Но только в этот раз я не хочу лгать. Ни тебе, ни Анне. Она такого не заслуживает. И ты тоже… — Что же нам делать? — она смотрела на него так доверчиво, а он не знал, что ответить. — Нам? Я должен, но… — он отвел глаза. — Ты же не оставишь ее, верно? И обманывать не хочешь ее, да? Ну, давай сделаем вид, что ничего не было. И… нам нельзя встречаться, да? Я не знаю, что это. Это какое–то проклятье, это же не любовь, да? Я все понимаю, Андрюш. Я, ты был прав, должна была остаться в Питере. Не надо было приезжать. — Ты не должна была уезжать, — он провел рукой по ее щеке, обхватил лицо, приподнял за подбородок, — и я не должен был тебя отпускать… — Уже ничего не изменишь, — она накрыла его ладонь своей, мягко убрала его руку от своего лица. — Мы опоздали, да? — Кать, несколько часов назад я себе пообещал, что и пальцем к тебе не прикоснусь, но, когда я тебя вижу, когда ты рядом, ничего не имеет значения: ни мои решения, ни чужая боль. Любовь или нет, я не знаю, но ты меня с ума сводишь. Я не знаю, как мы будем дальше, — он хотел поцеловать ее, но она отступила. — Нет «нас», Андрюш… Да? — Кать, — он сделал шаг за ней. — Не надо, Андрей, не надо. Ты же знаешь… не надо. Но он не слушал ее, настиг, схватил, прижал к себе, нашел ее губы, сломил сопротивление, заставил стонать от счастья, ее руки обняли его, лаская. И все-таки телефон, который так счастливо молчал все это время, разрушил их уединение. Знакомая грустная мелодия, врезавшаяся Кате в память еще тогда. Испанская песня о несчастной любви. Катерина вырвалась из рук Андрея, схватила сумку: — Ничего не было… — сказал она и, стараясь не сорваться в бег, вышла из каморки. Андрей присел на стол, вытащил из кармана телефон. — Привет, муж, ты еще на работе? А то я тут с заказом, купишь мне кое-что? — Привет, я выезжаю как раз… Я из магазина перезвоню? — и голос звучит так спокойно, ровно. Он повесил трубку и застонал еле слышно. Господи… Что же они наделали! Что же он наделал! Обещал же себе! Обещал!!! А теперь приехать домой и… Каждый день жить теперь с этим. И ужасно, что сожалений нет, только пьянящее радостное чувство полноты, как будто наконец он напился чистой воды из источника. Только вот как быстро возвратится жажда? *** Аня суетилась, привычно хлопотала по дому и старательно отгоняла саднящее беспокойство. Как соринка в глазу — вроде мелкая, незаметная, но такая раздражающая и мешающая сосредоточиться — тревога неустанно следовала за ней. Стояла за спиной, пока Анна готовила ужин, нависала, пока разгружала стиральную машинку и развешивала белье. Отмахнуться от нее не получалось. Аня налила себе чаю, устроилась перед болтающим телевизором в глубоком кресле и, сдвинув брови, стала анализировать. И впервые — не Андрея, себя. С мужем что-то происходило, это было очевидно. А что в этот момент происходило с ней? Откуда такой страх перед проблемами, которых еще нет. Он же столько раз повторял и повторяет, что любит. Откуда тогда взялось это неверие. Почему она, сама того не желая, ищет в его поведении, в его жестах и взглядах проявление чего-то нового, почему в родных чертах любимого лица ищет другого Андрея? — Он изменился, — робко пискнул внутренний голос, — стал другим, стал же! Другим? Возможно. Новым или… А каким он был? Что она знала о нем? Знакомство в течение двух лет, дружба, так органично превратившаяся в привязанность и любовь. Два года, а до этого — каким он был? В том-то и дело. Она почему-то решила, что если он изменился тогда, после пережитой им любовной драмы, то изменился навсегда. По себе судила. Она же, как река, поменявшая русло — любила Сашку, разлюбила и ни разу не испытала и тени сожаления об утраченном. Потому и решила, что и другие, в том числе и Андрей, если уж меняются, то раз и навсегда. А если сейчас она видит не нового Андрея, а того, который мучился от неразделенной любви? Или там была какая-то другая история? Не знает… Ничего, получается, о своем родном-близком не знает… Она всегда так гордилась, что не лезла в его жизнь, позволяя похоронить и оплакать свое прошлое в уединении. Впервые Аня усомнилась в правильности своего поведения. Нет, специально она не принимала такие решения, просто для нее это было естественно — не расспрашивать о прошлом, позволяя Андрею говорить только о том, о чем он считает нужным. Но что мешало ей поговорить об этом с его матерью? С его друзьями? С Ромкой, в конце концов, или… Аня вскочила с кресла, в прихожей в одном из шкафов нашла клатч, с которым ходила на показ. Она четко помнила, что переложила из сумочки косметику, деньги, ключи и телефон, а вот визитку Воропаева оставила. Все правильно — одинокая бумажка все еще была на месте. Аня покрутила ее в руках и спрятала в карман джинсов. Она еще не решила, будет ли звонить Сашке, встречаться и тем более расспрашивать его, но возможность узнать об Андрее хоть что-то приятно согрела душу. Вскоре пискнул домофон, сообщая, что хозяин дома скоро появится на пороге. Аня, всплеснув руками, побежала на кухню — к забытому мясу. Слава богам — оно основательно протушилось и находилось в нужной стадии готовности, правда, еще пять минут, и готовку ужина можно было начинать сначала. Костеря себя за ранний склероз, Аня выключила плиту и вышла в прихожую. Андрей, отдуваясь, поставил на пол несколько объемных пакетов с символикой ближайшего супермаркета, распрямился, с лицом мученика потирая поясницу. Аня стояла на пороге кухни и всматривалась в лицо мужа. Он, изогнув бровь и тепло улыбнувшись, спросил: — Ты меня не ждала? Или не рада? И она с визгом подбежала и бросилась к нему на шею.