Против течения

Дверь в спальню Киры была закрыта. Саша дернул ручку, другой рукою ударяя о косяк, и зарычал: — Кир-ра! Откр-рой! За дверью стояла полная тишина — ни всхлипа, ни вздоха. — Кир, открой, — повторил Сашка уже тише, — ну что за детский сад? Конечно же, она не ответила. Он снова ударил раскрытой ладонью о косяк. Лучше бы лбом, да со всей силы! Она жила с ним чуть больше двух недель и бесилась от злости: он не выпускал ее из дома и не давал пить любимый виски. Ей это, само собой, не нравилось: она называла его тюремщиком, мерзавцем, сволочью. Иногда, под вечер, она становилась ласковой и ручной, садилась рядом с его ногами, перед камином, и ластилась, как кошка. Он ей не верил, подозревая, что ей что-то надо от него, и скорее всего — банальная выпивка. Он хотел так думать. Она не ведала, что творит, выходя утром провожать его на работу в полупрозрачной комбинации. Она не представляла, что происходит с ним, когда ночью он вдруг просыпался оттого, что она залезала к нему под одеяло и прижимается к его телу своим — горячим, манящим, сладко-пахнущим тропическими растениями. Или, может быть, все понимала и представляла и вела себя так, чтобы он поскорее выгнал ее и освободил их друг от друга. Но он тоже упрямый, еще упрямее ее и злее. Последние несколько дней шли настоящие военные действия. Кира стала похожа на взбесившуюся пантеру. Она колотила посуду, обзывалась, бросаясь в него тем, что попадало под руку. Он делал вид, что спокоен, но сегодня он не выдержал и, схватив ее за плечи, встряхнул как следует и наорал на нее в ответ… Что он там наговорил? Что она неудачница, что только ему одному она нужна? Что-то еще… Ах, да… Что ни один нормальный мужик не выдержит с ней рядом и нескольких часов. Она не ответила, сбежала в спальню и заперла дверь. И вот теперь… — Кир, открой… — он сполз под дверь и сидел, все еще держась за ручку, запрокинув голову и закрыв глаза. Он слышит, что за дверью что-то шебуршит… Похоже, она тоже села на пол и сейчас между ними была только дверь. Сломать? — Кир, открой… — Меня никто не любит? И не полюбит? Он вздрогнул, поворачивая голову, и как можно мягче ответил: — Неправда! Тебя любят… — Кто? Это шантаж? Провокация? Вызов? Он уже не знал, что думать. Он никогда и мысли не допускал, что Кира может относиться к нему не как к брату, а как к мужчине. Его чувства он в расчет не принимал. — Я тебя люблю… — он очень постарался, чтобы это звучало по-братски. Хотя, какая, к лешему, разница? Любовь и есть любовь. Она промолчала в ответ, а он подумал: а что если, как в дурацком сериале, их разлучили в детстве, и они встретились только сейчас? Узнали, полюбили, поженились и даже, может быть, родили ребенка. А может, не получалось бы ничего с наследниками, и они не знали — почему. Но никто — никто бы не осудил их. Нет. Дело не в этом. Дело не в том, что знают или не знают другие. Дело в том, что знаешь ты сам. Табу, впитанное с детства, въевшееся в подкорку — нельзя. Так сестру любить — нельзя. И это табу обойти человеку сложно так же, как волкам ринуться за красные флажки. Ничто же не сдерживает — никто не держит, а ты сидишь и не можешь пошевелиться… Щелкнул замок в двери. Саша вскочил и вошел в комнату. Кира стояла и смотрела на него… виновато? осуждающе? Не понять. Он никогда не мог понять ее до конца: если другие женщины были открытой книгой, то Кира, которую он знал с детства, умудрялась остаться загадкой. — Кир… — он не решился подойти к ней. Теперь он все время старательно выдерживал дистанцию между ними. Он присел на уголок ее кровати. — Значит, ты меня любишь? — снова спросила она с усмешкой. — Ты сама прекрасно знаешь. — Знаю… — она села на кровать позади него и положила руки на его плечи. Черт! Он вздрогнул, как от удара электрического тока, но остался сидеть на месте, пока она разминала его мышцы — нежно, осторожно. — Я тоже тебя люблю, — прошептала она, наклоняясь к его уху. Он вывернулся из ее рук. Кира осталась сидеть посреди кровати, как гейша, на коленях, сложив руки на коленях ладонями вверх. Такая красивая, нереальная. За последние две недели она немного поправилась, цвет лица больше не напоминал все оттенки зеленого, и жутких кругов под глазами не было. Сейчас, впервые за последнее время, она стала походить на прежнюю Киру. Она ждала. Ждала, что он скажет ей. Саша стоял молча, спрятав руки в карманах брюк: босой, в рубашке навыпуск. Сейчас он меньше всего походил на грозного Александра Юрьевича. Сашка. Ее Сашка. Как бы он ни старался, то, что должно произойти — произойдет. Потому что она так решила. Она закрыла руками лицо и упала на подушки, трясясь от рыданий, и он, конечно же, бросился к ней: он никогда не выносил ее слез. — Тише, ну ты что? — он обнял ее и стал гладить по волосам, успокаивая. Она повернулась к нему, обняла за шею, касаясь губами губ. Он посмотрел на нее удивленно. Неужели не знал? Не догадывался? Какие же вы все мужики дураки! Придумал сам себе теорию, отобрал под нее факты и поверил, как в аксиому. Жизнь пластична, причудлива, в ней все немного не так, как мы представляем. Он сдавлено спросил, выдыхая в ее губы: — Кира, ты… что… ты… делаешь? Его трясло от страха, от желания, от всех тех чувств, которые он скрывал даже от себя. Она гладила его спину — теперь ее черед его успокаивать, не отводя взгляда. Он не выдержал и, перед тем как ответить на поцелуй, закрыл глаза. Он отпустил свои желания на волю. Завтра и всю оставшуюся жизнь он будет жалеть, что не сдержался. Но он человек! Просто человек, он не может сопротивляться ее рукам, ее губам. Он навис над ней, целуя робко, словно она его первая женщина. А может — так и было? Впервые рядом с ним была та, которую он желал так долго, и которая всегда была так близка и так недоступна. Он боялся, что сейчас все кончится, она рассмеется и скажет что-то вроде: «Подурачились и будет». Но она молчала и только шарила по его спине руками, выгибалась, стремясь прижаться к нему всем телом. Не выдержала и, запустив руку в его волосы, потянула его вниз, желая почувствовать на себе вес его тела. И он подчинился. Он впервые был ведомым, пока ведомым, пока еще обрывочные мысли в голове удерживали картинку реальности целой, но прошла минута или пять — и мир раскололся. Он, обуреваемый страстью — первобытной, дикой, неконтролируемой, забыл все свои табу, и обезумевший волк внутри него, вопреки всему, прорвался через преграду красных флажков и вырвался на свободу. Он содрал с нее одежду, она стянула с него рубашку и отбросила в сторону. Он сжал ее бедра, целовал ее так, что она не могла даже стонать. Он исследовал ее тело губами и руками, вдыхая и запоминая навеки ее запах — только ее — странное сочетание горечи запретного желания и сладости удовольствия. Он перевернулся на спину, и она, глядя на него сумасшедшими, подернутыми истомой глазами, помогла стянуть с него брюки и трусы. Он не остановился ни на мгновение, чтобы не дать себе возможности передумать, и когда он насадил ее на себя и выгнулся, чтобы ощутить ее до конца, оба не испытали ни грамма сожаления — только чистый восторг. Оказалось, что они подходят друг другу идеально, что без слов, на каком-то ментальном уровне они знают, предчувствуют каждое движение и желание партнера. Они занимались сексом долго-долго, но в перерывах молчали: лежали в объятьях другу друга, не произнося ни слова. Когда у них кончились силы и фантазии, он уснул на ее кровати, лежа на животе, обнимая Киру одной рукой так крепко, что она не смогла уйти. А она лежала, изучая тени на потолке и улыбалась, впервые в жизни в полной мере ощущая, что такое счастье.