Против течения

Он почему-то сразу понял, что она все знает. Или не все, но многое. Достаточно для того, чтобы вот сейчас все и решить — окончательно и бесповоротно. Но ванна, даже такая комфортная, как у них — не лучшее место для выяснения отношений. Андрей поднялся, аккуратно, боясь, что она начнет опять вырываться, поднял Анну на руки, пинком распахнул дверь, постоял, размышляя, куда пойти — в спальню или в гостиную, и решил, что диван в гостиной подходит лучше всего. Сел, Аня дернулась, высвобождаясь, но он обнимал крепко, что-то шепча в ее влажные волосы. Так они и сидели, Аня все плакала и плакала, не отнимая рук от лица, а он, покачивал ее, убаюкивал на своих коленях. Когда она затихла, он отважился спросить снова: — Анют, ты мне расскажешь? Мы же всегда со всем справлялись, и теперь справимся, правда? Расскажи. Тебя кто-то обидел? — Ты обидел, только ты. Пусти, — она разомкнула его объятья, встала, отводя глаза, — не смотри на меня, я некрасивая сейчас. — Ты красивая, — сказал он мягко, протягивая к ней руку. — Подожди, — она подошла к столу, в сторону полетели бережно хранимые рисунки. Наконец она нашла блокнот, перелистала и, подойдя вплотную к Андрею, протянула ему. — Вот. Почему ты мне не сказал, что это… она? Почему? Почему не остановил, когда я тебе рассказывала в самолете? Ты же узнал ее на рисунке, да? Почему ты молчишь? Ты… ты бросишь меня? — последнее слова она прошептала, всхлипнула — жалобно, по-детски. И тут же осела безвольно к его ногам, заглянула в глаза. — Андрюш… Что же мне делать? — Анька, — он сполз с дивана, сел рядом с ней, обнимая, — что ты придумала? Расскажи же, что случилось? — Я сама во всем виновата, но ты так переменился и я… мне… ой, не знаю… как тебе рассказать! Ты меня не простишь! — Я тебя? За что? — Я не должна была лезть во все это, мы так хорошо жили, а теперь… как же я без тебя? Я не могу без тебя! Не могу! — и снова слезы. — Я обещаю, я не буду сердиться, только объясни, что все-таки случилось? Она прижалась к нему и замотала головой: — Не могу… — Хорошо, — он вздохнул тяжело, — ты что-то узнала о Кате? — Угу… — Тебе кто-то что-то рассказал, да? — Угу. — И ты почему-то решила, что… что я тебя брошу. Почему? — Ты изменился. Как раз она тогда приехала. Вы с ней работаете, а ты не сказал! Я же помню, как ты переживал, еще тогда, когда мы только познакомились. Я помню, ты рассказывал о женщине, которую любил. Ты сказал, она уехала навсегда, а она вернулась. Вернулась, чтобы отнять тебя у меня! — она заплакала снова. — Ань, никто никого не отнимает. Да, она вернулась, но мы… мы в нормальных отношениях просто. Он не хотел громоздить новую ложь, но просто не мог добить дрожащую в его руках Аню. Она была так напугана, раздавлена, и что — ударить сейчас? Возможно, кто-то, наблюдая это издали, находясь вне ситуации, с легкостью стал бы рассуждать о правдивости, о том, что нельзя рубить собаке хвост по кускам, что сейчас трудно, зато потом будет хорошо. Но одно дело говорить об этом, а совсем другое — сделать тот самый контрольный выстрел, взведя курок. Он не мог. И почему-то был уверен, как никогда, что поступает правильно. — Давай-ка спать, все завтра решим, хорошо? — Да-а, — прохлюпала она. — Ты меня любишь? — Конечно, люблю! Глупая ты моя. Почему ты мне не веришь? — он тронул пальцем ее лоб, провел линию по переносице, к губам, поцеловал, и она неуверенно положила руки на его плечи, потом обняла со всей силой. — Я тебя очень-очень люблю, Андрюш, и знаешь… я думала, что я принципиальная, но я… я глупая баба просто и хочу простого глупого бабского счастья. С тобой. — Ты не глупая, ты хорошая, — он отнес ее в спальню, помог снять халат, уложил в кровать, укрыл одеялом и только собрался встать, как Аня схватила его за руку. — Посиди со мной, пожалуйста! Он кивнул, и она улыбнулась вымученной, грустной улыбкой. Андрей сидел, смотрел на нее, засыпающую, измученную долгой истерикой, и не смел вытащить свою ладонь из-под ее щеки. Когда ее дыхание стало ровным, разгладилась морщинка между бровей, он высвободил руку и пошел на кухню. Сделал себе чай и, глядя на танец чаинок через прозрачный бок чашки, отчаянно давил в себе желание выйти на балкон и завыть, что есть силы. Теперь-то в чем он провинился? Почему ему отказано в спокойной жизни? Наверное, он — наилучшая иллюстрация к тезису о благих намерениях. Хотел жить без лжи — пожалуйста, с каждым днем ее все больше и больше… Он взял чашку и вышел на балкон. Свежий ветер, напоенный ароматами весны, дарящий призрачные, неясные надежды, кружил голову. Забыть бы обо всем и как в юности взять и наперекор всем тревогам поверить, что все само собой как-то образуется. Поверить, что все будет хорошо, что перед тобой еще столько возможностей, что несовершенных ошибок больше, чем совершенных. Беззаботность. Вот что мы теряем прежде всего в жизненных передрягах, приобретая опыт, который скрипучим старческим голосом напоминает нам, что «если неприятность может случиться, то случится обязательно», что «беды ходят стаями» и так далее… Отдав должное философским думам, Андрей не без внутреннего сопротивления вернулся к насущным проблемам. Что же узнала Аня? По всей видимости, об измене не знает, да и откуда? Что тогда? Видела Катю? Возможно, тогда понятно, зачем звонила Катерина, правда, непонятно, почему ничего не сказала, когда он был у нее. Поди пойми этих женщин! Даже лучшие из них способны превратить жизнь в филиал преисподней. А может, кто-то «удружил» и показал фотографии Катерины? Вопросы без ответов. Завтра. Завтра они с Аней спокойно поговорят, без истерик, без скандалов. Обязательно поговорят. Идею позвонить Катерине и узнать хоть что-то у нее Андрей отринул по двум причинам: во-первых, было уже поздно, во-вторых, не хотелось впутывать ее в свои семейные проблемы. И так узел завязался — не размотать вовек. Андрей допил чай, проверил, спокойно ли спит Аня, и побрел в душ. Долго ожесточенно терся мочалкой, словно хотел вместе с грязью смыть с себя заботы. Побрился, усмехаясь, что ночь любви ему не светит, но от привычки ложиться в постель с женщиной гладко выбритым уже, пожалуй, не избавиться. Благоухающий, свежий, чистый улегся в кровать, чувствуя себя на редкость мерзко и мечтая об одном — спать без сновидений. Но поспать не удалось. У Ани поднялась температура, и она металась по кровати, комкая в кулаках шелковые простыни. Ее то бросало в жар, то било в ознобе. Хорошо, в памяти телефона предусмотрительная Аня вбила номер клиники, врачи которой были готовы за деньги приехать куда угодно и по любому поводу. Врач, ровесник Андрея, успокоил бледного от усталости и испуга Жданова, сделал Анне пару уколов, сам посмотрел домашнюю аптечку и оставил на прикроватном столике нужные лекарства и инструкции — когда и что пить. «Банальная простуда», — сказал он, но на прощание припугнул возможностью осложнений в случае несоблюдения рекомендаций. Ане стало легче, и она спокойно уснула. Андрей, сидящий в ее ногах, упал на спину, поперек кровати и сам не заметил, как провалился в тревожный сон. Утром он проспал. Мобильный играл бодрый марш Тореадора раз в пятый, когда Андрей открыл глаза и попытался сориентироваться, где он находится, глянул на часы и с ужасом понял, что рабочий день в разгаре. Проигнорировав телефон, кинулся к Ане. Жена спала, тихонько посапывая. Влажные волосы на лбу лежали смешными кудряшками, а на лице такое забавное решительное выражение. Он улыбнулся, осторожно поцеловал ее в лоб. — Что тебе, Малиновский, неймется, — Андрей перезвонил другу, попутно заправляя кофеварку. — Тебе тоже сейчас так занеймется, — тон друга заставил Жданова оставить в покое неподдающуюся кофеварку, а Рома, между тем, продолжал: — у нас тут прямо с утра, Палыч, маски-шоу. В твоем кабинете заседает мерзкий тип, напоминающий прищепку — такой же тощий и безликий. Финансового откачивают девочки, Милко откачивают, а, впрочем, неважно. Короче, все ждут тебя, а пока мальчики в масках носят в свои машины наши процессоры. — Черт! — а он еще вчера себя успокаивал, что «хоть на работе все тихо-спокойно». — Черт! Андрей колебался доли секунды, потом позвонил Верочке. На его счастье, о чем Вера ему и сообщила, она как раз была в Москве по каким-то важным делам, но ради Аньки была готова эти самые важные дела отложить и приехать, минут так через сорок. Андрей перезвонил Малиновскому, пообещал скоро появиться, быстро собрался и оставшееся время просто бродил по квартире, в бешенстве оттого, что ничего не может поделать. Это было похоже на липкую паутину — чем больше дергаешься, тем больше запутываешься, еще чуть-чуть — и будешь представлять собой деликатесное блюдо, а потом от тебя и вовсе останется только оболочка — все силы и душу высосут пресловутые «обстоятельства». Вере, появившейся на пороге, Андрей велел звонить в случае необходимости. — Как Аня? — спросила Верочка, стягивая кроссовки. — Спит, я только что смотрел. Пусть спит, у нее день был тяжелый, да и ночь… — У тебя, я смотрю, тоже? Андрей бросил взгляд в зеркало: темные круги под глазами, сам бледный… Красавец! Но самое печальное — глаза пойманного пса, которого ведут на живодерню. Мда. Надо взять себя в руки. Шавки, ожидающие его появления на работе, чуют чужую слабость за версту — загрызут и не поморщатся. Но зато за него дикая злость, которая должна, в конце концов, найти выход… *** Аня проснулась и первым делом позвала Андрея. Но вместо мужа перед глазами появилась довольная Верочка: — Проснулась, спящая красавица? Чаю хочешь? Анна села в постели и тут же получила в руки огромную чашку с чем-то весьма отдаленно напоминающим чай. Правда, аромат, исходящий от напитка, на корню рубил желание это пробовать. — А где Андрей? — А! — Вера беззаботно махнула рукой. — У него какие-то проблемы на работе. Не бери в голову. — На работе? Ты уверена? — А ты — нет? — Вера присела на край постели, поближе к Ане, забирая у нее напиток и с видимым удовольствием отпивая из чашки. — Вер, у меня такое происходит… — Почему меня это не удивляет? Я говорила — не встречайся с Воропаевым. — Да, ты была права… Но это еще полбеды. Помнишь, я тебе как-то рассказывала о том, что у Андрея была любовь, но там что-то не сложилась и так далее. — Смутно что-то такое помню, — уставившись в потолок, сказала Вера. — А что? — А то, она, эта его любовь, вернулась. И знаешь, я уверена, там… там все живо. И у нее, и у него. Она… она та самая, с показа. Сейчас, я покажу, — Аня весьма резво для болеющей вскочила с кровати, сбегала в гостиную и вернулась с альбомом. — Вот… Вера долго рассматривала рисунок: — Тебе не кажется, что иметь в доме портрет «бывшей» своего мужа, это… ммм… несколько странно? — Да я же до вчерашнего дня не знала, что это она! — Теперь-то знаешь, — пожала плечами Вера. — Но ты давай по порядку, все с начала. Времени у нас много, так что… И Аня рассказала в подробностях про встречу с Сашей, про визит в агентство, про то, как, выйдя из офиса Виноградовой, пошла гулять по городу, про то, как ревела, потому что так отчетливо поняла — ее счастье хрупко и может разбиться в любой момент. Она рассказывала, как дождь хлестал по ее лицу, как она заблудилась, забрела на какую-то стройку, упала, сломала каблук, как шла босиком, едва не падая от усталости, как оказалась дома, благо ноги, не надеясь на голову, невероятным образом все это время вели ее в нужную сторону. — … я вошла, а он такой испуганный стоит. Вот чего он боялся? Что я не приду, или надеялся, что не вернусь? — Анька, прекрати! Он переживал, вон, не уехал, пока не сдал тебя мне на руки, хотя на работе что-то случилось! Для него же работа всегда было святое, а он сидел, твой покой берег. Любит он тебя. — Любит… — Аня сжалась в комок, обняла руками колени, — а знаешь, я вчера решила, что не хочу и не буду играть в благородство. Меня, пока я шагала под дождем, пару раз мысли о том, чтобы прийти, собрать вещи и уйти, посещали, но потом я подумала: какого черта? Андрей мой муж, почему я должна уходить? Почему я должна благословлять эту женщину? Что такого хорошего она сделала мне или Андрею? Со мной он был счастлив, я знаю, а с ней — только страдал. — Ты намерена начать военные действия? — Он не бросит меня, — сказал Аня твердо. — Жалость, знаешь, иногда сильнее любви. — Анька… — Вера покачала головой, явно не одобряя подругу. — Ты понимаешь, что собираешься делать? — Прекрасно понимаю. Я собираюсь бороться за свое счастье! *** Андрей позвонил через неделю, и Катя даже не стала скрывать свою радость. Каждая новая встреча делала последующую разлуку болезненнее во сто крат. И все принятые решения забывались, стоило ей услышать его голос. — Привет Кать, это Андрей… — Я узнала. — Кать… — пауза, и она воочию увидела, как он снимает очки и трет лоб — так устало звучал его голос, — у нас тут в «Зималетто» проблемы. Налоговики трясут и прикопались именно к рекламным договорам, больше просто не к чему. Требуют какие-то акты. Я понимаю, но… может, ты все же подъедешь? Посмотрим, что можно сделать? Штраф нам, конечно, все равно впаяют, но… — Конечно, я приеду, — Катя покосилась на груду документов, которые ждали ее внимания, — часа через два, хорошо? — Да… и спасибо. Она быстро раздала указания свежепринятым помощникам, те закивали, но у Кати появилась твердая уверенность, что они ничего не поняли и все равно придется делать все самой, но это было неважно, все было неважно — сейчас Андрею нужна была помощь, и она полетела в «Зималетто», не размышляя о правильности своих решений. — Привет… опять, — она смотрела на него и сердце болезненно сжималось. За неделю он не похудел, а, скорее, исхудал. Темные круги под глазами, морщина на переносице, бледные щеки с трехдневной щетиной, джемпер и джинсы, вместо костюма с накрахмаленной сорочкой. — Привет, ты прости, — он виновато развел руками. — Ничего, все в порядке. Они сели рядом, как бывало раньше и быстро, спокойно, слажено решили в два счета все вопросы. Он спрашивал ее совета и, пока она размышляла над ответом, смотрел на нее. Она, чувствуя его взгляд, повернула голову и тут же потянулась, провела рукой по лицу: — Ничего, Андрюш, все наладится. Все будет хорошо. Он улыбнулся ей вымученно: — Кать… я так устал. — Все образуется. — Нет, ты не понимаешь, я устал без тебя, Кать… — он закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновениями, потом повернул голову и нежно поцеловал ее ладонь. — Андрюш, — она порывисто прижимая его голову к своему плечу (!!!), и он сжал Катю в объятьях, крепко, до боли, до хруста косточек. — Мне лучше уйти, пока мы с тобой… — сказала она тихо. — Кать, поедем, покатаемся по городу, — он спросил, заранее уверенный в том, что она откажется, и эта уверенность так явственно звучала в его вопросе, что она взяла и согласилась. Ему было плохо, она могла помочь, так какая разница, что будет потом? Пусть будет сожаление. Пусть потом она будет глотать слезы из-за того, что который раз оказывается в роли его любовницы. Это все будет в неизвестном «потом». — Поехали, — она встала первой и протянула ему руку, — только, чур, я за рулем… В ее маленькой машине, даже полностью отодвинув кресло, ему было мало места. Он смотрелся так смешно, что она не смогла сдержать улыбку. — А я то думала, что у меня большая машина, — проговорила Катя тихо, заводя мотор. — Не боишься со мной? — Не боюсь, — ответил он уверенно, но она видела, что его правая нога сразу стала давить на воображаемый тормоз. — Педали у меня, — не смогла удержаться Катя, чтобы не поддеть его, — куда едем? — Направо, потом на втором перекрестке еще раз направо и прямо, пока я не скажу. Они петляли по улицам, почти не разговаривая, но это молчание было таким правильным, согревающим. Андрей уже совсем расслабился и удовлетворено ворчал, что она водит весьма неплохо, а Катя послушно ехала прямо, поворачивала, когда он велел, и только к концу путешествия поняла, что они приехали к тому самому отелю, где впервые были близки… Он молчал, она въехала на стоянку и первая вышла из машины, ожидая его. Поджилки тряслись — то ли от страха, то ли от возбуждения, то ли от других каких еще непонятных чувств. Но она чувствовала в себе решимость идти до конца. — Ты идешь? — спросила Катя, а Андрей смотрел на нее и улыбался. Так улыбаются не победители, а те, кто достиг финиша, несмотря на боль и усталость. Тут уж неважно, первый ты или последний, главное — что ты добрался. Они пошли ко входу, держась за руки, и, не разнимая рук, вошли в номер. Этот номер отличался от того, в котором они провели свою первую ночь: немного другие цвета, немного не такая мебель, но это было неважно. Они молча сели на кровать рядом, не торопясь накидываться друг на друга с поцелуями и потопить друг друга в страсти. Они наслаждались мгновениями истинной близости. Потом будут разговоры, после, когда они будут лежать, завернувшись в простыни, а сейчас — тишина… Андрей снял очки и положил их на тумбочку. — Знаешь, о чем я мечтал? — просил он, обводя ладонью контур ее лица. Она отрицательно покачала головой. — Я мечтал просыпаться и видеть наши очки рядом. Глупость? — Нет, я понимаю. Я тоже мечтала… а потом запретила себе, но все равно в любой мелочи видела тебя, думала, а что ты скажешь про фильм, песню или картину, или «а вот сейчас он бы разозлился», или… — Да-да, я тоже все примерял на нас: как бы было бы, если бы. Сплошь сослагательное наклонение, Кать… — Тссс, — она, как когда-то он ей, закрыла ладонью его глаза, — знаешь, я тебя люблю. И я знаю, у тебя семья, ты не можешь бросить ее, потому что любви ко мне становится все меньше, а к ней все больше. Но… ты знай, я люблю тебя, Андрюш… Он убрал ее руки с глаз. — Я… люблю… тебя… — выделяя каждое слово. Она закрыла глаза, сглатывая так невовремя поступившие слезы. Взлететь от радости не получится: в душе живет уверенность — чтобы он ни говорил сейчас, «потом» у них нет… Но она же решила не думать о этом, а значит: — Я люблю тебя, — повторила как эхо его слова. Он стал целовать — ее губы, подбородок, щеки, виски, выцеловывая пульсирующую венку на шее. Она таяла в его руках, дрожа от предвкушения… «Четыре… четвертая…» — почему-то казалось очень важным перешагнуть третью ночь, опровергнуть расхожее: «Бог троицу любит». Будто это могло пообещать следующую встречу, словно именно это было залогом будущих свиданий. Нелепые мысли… А потом, когда одежда была сброшена на пол и она потянулась к выключателю, мыслей не осталось, и опалили огнем его слова: — Не выключай свет, я хочу видеть тебя, — простая фраза, но именно от нее возбуждение достигло каких-то непостижимых размеров, собираясь в тугой огненный шар внизу живота, который взорвался, упругими волнами неся по венам желание. Можно было подумать, они долго и старательно репетировали, или, может, они так долго изучали друг друга, что тела сами знали, что делать. Нет? Тогда возможно, они были мужем и женой в прошлой жизни, а сейчас заново вспоминали как это — быть вместе, одним целым, когда-то давно, до начала времен, и именно их разделил бог и заставил искать свою половинку. Кроме него, кроме его рук — таких сильных и надежных, его глаз, его дыхания, становящимся и ее дыханием, сейчас в мире не было ничего. Мир закручивался в спираль, водоворотом унося ее в бездну, и только его взгляд заставлял ее держаться на плаву. — Андрей… — она вцепилась в его плечи, и дрожь оргазма свела мышцы сладчайшей судорогой. — Кать… — он с трудом удерживал себя на вытянутых руках. Она потянула его за шею и он, подчиняясь, лег, шепча: — Я тебя задавлю… Ты такая хрупкая. Она не ответила, утыкаясь лбом в его плечо, и они замерли так на мгновение. — Я люблю тебя, — повторил он, — я не могу без тебя. Она вздрогнула и вздохнула: — Я тоже люблю тебя… Они оба знали, что теперь предстоит самое тяжелое: встать, одеться, может даже поговорить, делая вид, что все замечательно, но и он и она знали, что ему предстоит вернуться домой, к жене… Катя не хотела его спрашивать ни о чем, а ему нечего было ей сказать. Он не хотел ей рассказывать о том, как он измучился за эту неделю, когда проблемы на работе перемежались заботами о серьезно заболевшей Ане, но при этом он ни на секунду не мог забыть ее — Катю. Она не хотела ему говорить, что такие отношения не для нее, но она боится его потерять, и этот страх пока сильнее всех прочих чувств. Она не хотела признаваться, что считает — такая связь убьет их любовь. И поэтому они лежали, прижавшись друг к другу и молчали…