***
За пару лет до нынешних событий:
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…О т ч а я н ь е м
Тут должно быть холодно. Где угодно, но тут должно пробирать до дрожи. Не просто должно быть холодно. Этого мало. ЕМУ МАЛО Стоя на обрыве скалы, ты прикрываешь глаза. Дует легкий ветер, а может и сильный, пробирает до костей ледяной холод, отчего трудно понять — насколько сильны потоки ветра сейчас. Он сжимает свои кулаки до боли, до впившихся отпечатков ногтей на коже. Хочется закричать от того, что даже гребанного холода ты не чувствуешь сейчас. Тебе не холодно, как должно быть, тебе жарко. Ты горишь весь изнутри и хоть как-то пытаешься остыть. Ты пришел к океану, ты смотришь на будто живую темную воду совершенно пустым взглядом. Взгляд давно перестал что-либо выражать, потому что внутри он ощущает себя давно мертвым. Тебе так хочется сброситься с этой скалы, хочется открыть рот и проорать. Но единственное, что ты можешь сделать — это сжаться в ком, жалкий комок, и всхлипывать, трепыхаясь всем телом от импульса боли. От жара. Тебе кажется, ты сгораешь изнутри. Ты ощущаешь нутром, будто каждый твой орган бросили в адский котел — и ты начинаешь изнутри кипеть в кипятке. Мечешься из стороны в сторону, открываешь рот, лишь бы хоть как-то вдохнуть порцию свежего воздуха в приступе боли. Ты часть себя потерял — ее забрали, раздавили. Его насильно изменили, и они надеялись, что он ничего не вспомнит. Он помнит все. Как же хочется, чтобы насквозь тебя продуло , и ты хоть немного остыл. Он выдает шумный хрип. Он сжимает землю под пальцами руками, неоднородная текстура ощущается на коже — немного покалывает, немного щекочет, даже приятно. Хоть какое-то чувство. Иногда хочется рыть землю руками — дорыть до той самой дыры, с которой сквозит. Докопаться уже до сути хотя бы один раз. — Я так сильно тебя люблю. Ты слышишь меня? Ты видишь меня? Я так сильно хочу с тобой поговорить и увидеть тебя! Я невероятно тоскую по тебе — почему ты бросил меня, Мадара? Он срывается на отчаянный крик, он снова напился, снова не выпил таблетки, и снова его накрыло. Он каждый раз приходит сюда и думает прыгнуть. Почему? Потому что он вспомнил все, и теперь не знает, как ему с этим жить. Губы Тобирамы вытягиваются в нервную улыбку от очередного блядского звонка телефона, он подносит трубку к лицу и видит ненавистный ему номер. Он замахивается и хочет скинуть свой сотовый к ебанной матери с обрыва первым. Он… …смотрит почти мертвым взглядом на врачей вокруг него. Снова его накачали чем-то. Тобирама заторможенно ведет головой в сторону двери палаты. Он привязан к ебанной кровати, кричать и звать кого-то нет смысла, они так или иначе накачают его. Остается только лежать и смотреть в потолок, ощущать, как по щекам катятся слезы — он даже уже не понимает, от чего они текут на этот раз. Его запястья давно в синяках от постоянных брыканий, его шея давно онемела от боли — он дергается, пытается выкарабкаться и убежать отсюда. Он смотрит вперед и видит брата. Хаширама подходит к нему, Тобирама бледнеет от ужаса… от ужаса взгляда на этого монстра… …взгляд у него наполнен сожалением, хочется кричать, хочется орать, хочется убить его прямо на месте — настолько он ненавидит этого человека и презирает. Он больной на голову — и даже не понимает этого — насколько болен. Только больные на голову люди умеют грамотно убедить окружение в том, что они здоровы. — Милый мой… —голос брата звучит заботливо, — Тобирама, любимый… — Хаширама тянет к нему свои руки. Эти блядские руки, так и вывернул бы его грабли и сломал бы на месте. — Не трогай меня! Убирайся! — Сенджу-младший заливается собственным криком, ужасом и слюной. — Что тебе надо от меня?! Что тебе еще нужно? Пошел вон! Убирайся! Ты психически больной человек! Не подходи ко мне! Санитары! — он надрывает голос, он так нуждается в помощи сейчас. Моя душа горит Она не любит боль Чужая мысль сквозит Но не остужает зной Кулаки ударяются о землю — его наконец-то начинает продувать, он пытается вдохнуть как можно больше чертового воздуха — он разучился дышать. Ему нужно больше кислорода — потому что он задыхается. Ему когда-то перекрыли весь кислород. Мадара, Я УМОЛЯЮ ПОМОГИ МНЕ — Но… я люблю тебя, — Хаширама поджал губы от обиды — его действительно ранили эти слова, — почему ты отталкиваешь меня? Я же забочусь о тебе, и хочу только самого лучшего! — Убирайся! — орет Тобирама. Он срывает голос, он так сильно пытается вырваться из зажимов, мечется по кровати. — Выпусти меня отсюда, сука! Он не виноват! Что ты сделал с Мадой? — заливается криком, — куда ты дел его? Почему он не приходит ко мне? — Ты не нужен ему, — взгляд Хаширамы резко темнеет, меняется его лицо, он будто скинул шкуру в этот момент и показал свое истинное лицо. — Никогда не нужен был никому, кроме меня! — Закрой свой рот! Ты, лживый кусок дерьма! — если бы Тобирама мог сейчас что-то бросить в брата, он бы бросил. — Ты все время врешь, ты заврался до такой степени, что уже сам в свое дерьмо веришь! А правда заключается в том, что ты — помешанный садист, извращенец и моральный урод. Я вижу тебя насквозь — ты все время лжешь — ты только и научился за всю жизнь врать и не признавать свои поступки, сводя меня с ума. Отвяжи — мне к нему надо! Он ждет меня! Он мечется по земле на том самом обрыве, пытается успокоиться, перекатывается, и начинает всхлипывать. Он больше не будет сдерживаться, жмурится, сглатывает и с глубоким вдохом… Его не отвязывают, конечно, наоборот — каждый день запихивают в глотку таблетки. Наоборот каждый день колют в вену транквилизаторы и c умным видом психиатры что-то говорят о том, что он болен и ему помощь нужна. Но ничего, он скоро поправится обязательно. Его убеждают в том, что ему это поможет, что он скоро выздоровеет и придет в себя. Сука, выздоровеет от чего? — Мой брат — это он сделал! — Тобирама пытается достучаться до лечащего его врача. — Он болен, не я, почему вы не верите мне? Меня похитил совершенно другой человек — его зовут Изуна Учиха! Почему он смотрит на него с какой-то усмешкой? Он только что увидел этот взгляд — будто врач посмотрел на него презрительно и враждебно. Он что, знает его? — Вы несете бред, — Орочимару устало растирает глаза. — Периодически впадаете в психоз и несете бред. Не соприкасаетесь с реальностью, обвиняя совершенно непричастных людей в вашей травме. Тобирама бледнеет, потом краснеет и начинает сомневаться в адекватности врача — он сейчас защищает незнакомого ему человека и пытается убедить его в том, что это он болен? Они с братом заодно? Они с Изуной заодно? …начинает орать во все горло. Его тут все равно никто не услышит, ему совершенно насрать, даже если услышат. Орет во все горло, пока слезы льются по щекам. Он пытается докричаться в темноту как сильно он хочет… как сильно он просит… — Прошу, приведите Мадару! — Когда Мадара придет? — Мадара заходил сюда? Его не пускают? — Почему я не могу спрашивать о нем? — В смысле он никогда не придет? Они не слышат его — даже не хотят. Не верят ни одному его слову. Уроды продажные — доверчивые идиоты, они ничего не знают. Медсестры смотрят на него косо — они даже побаиваются его. — Это его брат Изуна! — срывается на хриплый крик Тобирама снова, его горло саднит, а глаза пекут от слез, — это его брат сделал, вы что, меня не слышите? Я дам показания! Выпустите меня отсюда! Его снова заламывают, снова что-то вкалывают, снова что-то заставляют проглотить — насильно. Сейчас снова придет гребанный мозгоправ и будет делать все возможное, чтобы убедить Тобираму в ошибочности его воспоминаний. Он специально путает его — он делает это намеренно. — На суде вы говорили иначе, — врач поднимает бровь и что-то записывает. — Ч…что? Что вы сейчас сказали? — Вы тяжело больны, у вас стокгольмский синдром. Вы оправдываете своего насильника с момента госпитализации, хотя сами утверждали, что это он сделал это с вами… — говорят ему хором какие-то блядские врачи, смотря на него с наигранным сочувствием. — Вы просите прийти сюда человека, который сделал с вами ужасные вещи! Вы что, не понимаете? Вы встретили ядерного психопата с манией величия и садистскими наклонностями. — Спокойно проговаривает одно и то же уже другой врач. — Ваша психика защищается от принятия того факта, что вы любили не человека, а животное. Такие люди делают все возможное, чтобы такие жертвы, как вы, им поверили и до последнего думали, что все вокруг пытаются… Это не правда. Я не мог сказать этого — попросту не мог. Мое тело не спит Глажу его рукой Тело не внешний вид Телу нужна любовь Тобирама тянет руки к силуэту Мадары Учихи, тянет в каждом видении и сне, пытается дотянуться. И чем больше пытается бежать за его тенью — тем сильнее она отдаляется от него. Он никогда не придет, не простит его — он мог сказать это в состоянии аффекта от обиды и… Мадара, умоляю тебя, помоги. —… у вас пост-травматический синдром после случившегося. — Сухо констатирует врач. — Мне поебать, как это называется. — Тобирама фыркает в ответ. Голова сильно кружится. Сколько он уже тут? Месяц? Три? Шесть? Он не может вспомнить… Пытается сформулировать предложение заплетающимся языком. — Когда меня выпишут? Мне нужно вернуться домой. — Вы убили человека, вы понимаете вообще это? Если бы не ваш брат, вас бы посадили за решетку, а так признали состояние аффекта. — Презрительно отвечают ему в ответ, — Вам лучше бы молчать и особо не высовываться. — Я не убивал никого! — Тобирама начинает истерически смеяться. — Что за бред вы несете? Ему протягивают заключения врачей и следствия. Хаширама стоит молча в углу, смотрит на него. Тобирама проводит расфокусированным взглядом по буквам — они плывут, но в целом смысл ясен. И это все вранье. Он переводит взгляд на своего брата — тот так же пристально смотрит в ответ. — Я тебя презираю, — по слогам проговаривает Тобирама, четко и достаточно громко, неожиданно для всех. — Чтоб ты сдох. — Тобирама, послушайте. — Женщина пыталась резко сгладить напряженную атмосферу, но… — ЧТОБ ТЫ, СУКА, СДОХ! ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ?! — Тобирама кричит во все горло, бросает бумаги в лицо брату. Хаширама дернулся, изменился в лице — на нем наконец появилась настоящая ярость. — Я НИКОГДА НЕ СОГЛАШУСЬ НА ВСЕ ТВОЕ ДЕРЬМО — МЕНЯ ОТ ОДНОГО ТВОЕГО ВИДА ВОРОТИТ! Я ВЫБЕРУСЬ ОТСЮДА, Я ВЫЙДУ — ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ? И ТЫ, ДЕРЬМА КУСОК, НИКОГДА МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ УВИДИШЬ В СВОЕЙ ЖИЗНИ! ТЫ ПРОГНИЛ НАСКВОЗЬ — МЕНЯ ОТ ВИДА ТВОЕГО ТОШНИТ! Ты не любишь меня — ты болен мной и сам это знаешь! Ты можешь наебать кого угодно, но не меня! Я помню все! Хаширама! Я все прекрасно помню, и все это время это был — ты! Хаширама развернулся, хлопнул дверью и резво вышел. Он ненавидел его всем нутром — его брат сделал все, чтобы Тобирама надолго остался тут. Сай… ему нужен Сай — он все видел. Сай не навестил его ни разу. —Мадара Учиха ничего со мной не делал! Я никого не убивал! — Тобирама проговаривает одно и тоже в пятидесятый раз, дергает руками — те снова и снова прикреплены к кровати, он будто заключенный в этой ебанной больнице. — Спросите Сая! Он же все видел! — К сожалению, ваш брат все еще не находится в реальности. — Орочимару качает головой и поднимается с кресла, — мне очень жаль. Он невменяем и ему требуются более тяжелые медикаменты и наверное экстренные меры. Сукин сын. — Боюсь, он вряд ли останется собой после моего лечения. Я хочу, чтобы вы понимали это и приняли решение, Хаширама. — Орочимару говорит прямо, ему совершенно безразлично, как это выглядит сейчас. — Выбор за вами, его личность скорее всего безвозвратно изменится после такого. Хаширама стоит подолгу в молчании. Курит. Год это длится уже. Он докуривает сигарету пятую по счету, и наконец бросает окурок на землю рядом с остальными. Поднимает взгляд на врача и говорит коротко: — Делай. — Он станет не совсем прежним — он станет другим. Точнее — он станет совершенно другим человеком. Он может совершенно потерять свою личность, вы должны понимать это. — Повторяет Орочимару. — Я сказал, делай. Мне нужен мой брат в любом виде, я хочу вернуть его. А после разворачивается и уходит в свою машину. Мое тело дышит невпопад Силы на мели, силы на мели Стоя на обрыве мыслей водопад Вижу вас в дали, вижу вас в дали Тобирама сжимается, все так же находясь на скале, и шепчет себе одни лишь слова. Он думает об этом каждый день, вспоминая весь этот ужас, все, что с ним делали там… Он лишь может тихо произносить… И он сделал. Оставьте мое тело в покое Тут от живого уже сквозное Обнимите меня, будто бы нас двое Я ведь живое, мы ведь живое***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…В о с п о м и н а н и я м и
Я так хочу не думать обо всем этом. Но не получается, потому что… Слышен смех детей из детства твоего. Он раздается в мыслях внезапно. Слышны крики из детства твоего. Если присмотреться вдаль, видно, как группа водит хоровод, это вызывает нервный смешок. Им весело, беззаботно — как и должно быть. Ты с завистью и сильной злостью отступаешь от этой картины. Ты забиваешься в угол, лишь бы не слышать очередного скандала родителей — ты хочешь закрыть ладонями уши, стать невидимым, будто непричастным. Что-то разбилось, что-то упало, и ты дергаешься от каждого громкого и неожиданного звука еще больше — дергаешься от страха, ты не можешь предугадать, что случиться дальше. Хочется раствориться в этом самом углу сейчас. Ты такой маленький, ты беззащитный. Нервно теребишь пальчиками край кофты от очередного повышенного тона. Родители в который раз собираются развестись и снова будут спрашивать этот блядский вопрос: — А ты с кем хочешь жить? С кем ты останешься? Кого ты выберешь? С мамой или папой, милый? Ты не торопись. Ты ответь. Как вообще, мать его, выбирать можно? Как можно додуматься у ребенка про это дерьмо спрашивать? Что бы ты ни выбрал, кого бы ты ни выбрал, ты будешь ощущать вину до конца жизни перед вторым родителем. Как можно на ребенка перекидывать такой выбор из-за своих собственных психологических травм, с которыми твои родители не справились. Не справились и пытаются втянуть тебя в них с самого детства. Ты хочешь сделать шаг — вжаться в стену, раствориться в ней, растечься по ней, — лишь бы не находиться сейчас здесь. Обито сжимает уши руками — он больше всего боится слышать крики. Он боится обернуться и понять, что ссора дошла до пика и кто-то в ней пострадает на этот раз. Вроде стало тихо, он хочет обернуться назад и посмотреть на родителей. Но… …не получается. Поэтому он… …замахивается, тормозит в воздухе рукой, прямо до попадания в стену — сжал зубы. Сжал до гребанного скрежета, до немого крика. Лицо сжалось от напряжения — хочется кричать, но почему-то выпустить из себя все ты не можешь. Тебе кажется, если ты попадешь кулаком в стену — в эту твердую, мощную и крепкую поверхность — ты попросту рассыплешься, как затвердевший кусок сахара от попадания мелкой капли воды. Ты останавливаешься — в глубине души боишься рассыпаться. Тебе рано еще рассыпаться, хотя очень бы хотелось. Рассыпаться на части и перестать существовать в этом гребанном мире навсегда. Маленькие крупинки невозможно собрать в один большой кусок, они слишком мелкие и не видимы для взора человека. Он думает лишь о том, как… Моя душа горит Она не любит боль Чужая мысль сквозит Но не остужает зной Смотришь в потолок. Постоянно смотришь в него, лежа в своей комнате, мысли плывут будто маленькие рыбы в аквариуме, на который ты часто смотрел в детстве в океанариуме. Ты находишься в вакууме сейчас. Тогда тебе это казалось красивым, чем-то прекрасным. Ты мог протянуть ладонь и дотронуться до стекла, разочаровавшись на мгновение от понимания, что дотронуться до них ты не сможешь никак. На ощупь они должны быть скользкими, неуловимыми, вытекающими из-за маслянисто-водянистой поверхности. Каждый ребенок мог словить фрустрацию от понимания — эти красивые рыбы недосягаемые для него в данный момент времени. Жаль, мысли — не эти рыбы. До них ты можешь дотянуться, дотронуться и ощутить их текстуру каждый раз, к сожалению. Они прекрасно ощутимы для всех органов чувств. И ты ненавидишь это самое понимание. Эти рыбы в твоей голове плывут всегда в одном направлении перед твоим внутренним взором — как бы ты ни хотел, поменять их направление ты не можешь, сколько бы сил ни прикладывал. Кого бы ни молил об этом, в их течении всегда одно и то же направление. Ты устало выдыхаешь — это изматывает. Изматывает даже лежать и смотреть в потолок. Мысли не заткнуть. Они никогда не затыкаются. Ты вроде сильный человек, столько всего пережил, через столько всего прошел — но по иронии, свои собственные мысли победить не можешь. Мне так сильно тебя не хватает. Он встает, сглатывает. Не можешь внутренний диалог затянуть никак. Доходит до кухни посреди темноты — он почти нигде не включил освещение. Открыл дверь холодильника, берет в руки бутылку ледяной водки и плетется обратно в комнату. Звук вытаскиваемой пробки разлетелся по комнате — тут кроме него никого нет и так, его не услышат. Пьет залпом. Он лишь хочет допиться до того состояния, когда… …Ветер воспоминаний продувает насквозь, до озноба. Но он не хочет прикрыться. Он наоборот, закрывает свои глаза и в который раз оказывается там... Мадара лежит на стадионе, ему сейчас 17 лет, он медленно поворачивает голову в сторону искреннего смеха. На улице так ярко светит медленно начавшее спускаться в закат солнце — оно отражается в светлых глазах напротив. Оранжевое свечение в глазах Тобирамы, он лежит прямо рядом с ним, смотря в его глаза, широко и счастливо улыбаясь. Теплое свечение проскальзывает по его длинным ресницам — он щурится, так мило, так красиво, смаргивает. Мадара чувствует, как сжимают его пальцы в кольце из рук, и Тобирама смотрит прямо в его глаза. Время будто замирает.Знаешь. Я так сильно тебя люблю Знаешь, мне так стыдно. Что я не мог тебе тогда об этом сказать. Я не сказал — а надо было. Я люблю тебя настолько сильно, что мне самому страшно стало об этом сказать. Признать страшно, что я могу так сильно кого-то любить. Я в тот день испугался. Испугался, как ссыкло.
— О чем ты думаешь, Мадара? — Тобирама задает вопрос спокойно, задумчиво, он испытывает искренний интерес сейчас. Он сейчас весь с ним и весь в нем. Сосредоточен. Пауза. Сенджу застал своим вопросом врасплох. — Я… — Мадара открывает рот, он пытается выдавить из себя те самые слова. Давай, блядь, скажи — это же проще простого, что ты медлишь, как дебил? Какой вариант еще лучше будет для признания? Вы лежите, держась за руки на стадионе на закате и смотрите друг на друга. Давай! — Ты? — Тобирама по-озорному улыбается и явно чего-то ждет. Он волнуется. Мадара запинается, закусывает нижнюю губу и наконец говорит совершенно не то, что хотел сказать изначально: — Я так счастлив сейчас. Мне спокойно с тобой. Тобирама смотрит на него, может, Мадаре показалось, но в глазах промелькнуло разочарование, а может, просто солнце почти село и взгляд сам по себе изменился. — Мне тоже. — Сенджу отворачивается, поднимается — сидит и отпивает из банки глоток пива. — Но надо домой возвращаться. Уже поздно. Да, надо наверное, но я не хочу, чтобы ты уходил. — Да, ты прав, пошли домой. Какой же я дебил. Мадара сидит посреди пустого помещения — он выпил половину бутылки в одиночку, хочется от чего-то смеяться. Он смотрит на фотографию в своей руке, смотрит пристально и отпивает глоток снова. Он столько раз хотел сжать эту фотографию, порвать в клочья, выкинуть, но не мог этого сделать за все эти годы. Он мог лишь смотреть на нее. Смотреть на Тобираму рядом с ним на фото, он помнит тот день хорошо. Это был его выпускной. Они танцевали. Вдвоем в середине зала, Обито сделал эту фотографию. — Пошли сфотографируемся, ты такой красивый сегодня! — Мадара открывает глаза в воспоминании и видит перед собой эту улыбку — лицо Тобирамы покраснело от жара танца, он немного пьян и смотрит на него с такой нежностью. — У нас с тобой нет ни одного фото на память, пошли сделаем, Обито как раз бездельничает. Тобирама такой красивый сейчас, взлохмаченный, взволнованный. Мадара кивает на эту улыбку, и, хватая ладонь, бежит в сторону Обито. — Пожалуйста, сфотографируй нас! — кричит он на ухо сквозь громкую музыку своему родственнику. Молодой Обито немного стесняется людей вокруг, и скромно кивает. Он взял с собой фотоаппарат и жестом руки отозвал их в сторону. Там освещение было лучше. — Приготовились? Тобирама улыбается широко, Мадара подходит к нему сбоку, обнимает обеими руками, он выше него, тоже улыбается в камеру и ровно во время вспышки целует его в щеку — впервые целует. Не сдержался. Тобирама дернулся — его лицо приобрело растерянное и смущенное выражение. Он был так счастлив тогда. Это единственная их фотография. Они не успели за столько лет сделать ни одной. Мое тело не спит Глажу его рукой Телу не внешний вид Телу нужна любовь — Блядь. Мадара сжимает голову руками, хочется разреветься, как баба, он сглатывает. Пытается успокоиться — не получается. — Да, блядь! — смеется нервно. — Сука, снова накрыло. Ебанный ты в рот! Странный смех раздается из его глотки и эхом заполняет все пространство комнаты. — Почему ты не пришел? Сука?! Он замахивается, бросил наполовину заполненную бутылку в стену — та разбилась. Он откидывается на пол — расправляет руки и молча смотрит в потолок. Просто смотрит. Так и засыпает там. Иногда ему кажется: Тобирама, как раньше, лежит у него под боком, и если сейчас он протянет руку… …Тобирама дотронется до напряженного тела Мадары, пока тот засыпает. Он сможет прижать к себе его, к своей груди и… Сенджу автоматически расслабится. Он всегда рядом с ним расслаблялся, потому что понимал — он в безопасности. Мадара, он… Он доверяет Тобираме. А… …Мадара доверял полностью ему. Они оба знали это — это было самым ценным в их отношениях. Но протягивая руку в сторону, пытается ухватиться только за пустоту вокруг. Темную, холодную и неприятно вязкую. Мадара… улыбается, пока… …Тобирама смотрит в потолок и… …переворачиваясь набок, Мадара ловит очередные… …вертолеты от выпитого алкоголя. Тобирама матерится про себя, ведь он снова… …нажрался, как свинья. Мадара проваливается в… …сон. Тобирама закрывает свои глаза. И они оба наконец-то засыпают в полном одиночестве на разных концах земли, думая лишь об одном. — Почему… ты… — снова и снова, всплывает мысль в голове Учихи накануне. — …сука… не пришел? — Тобирама усмехается с горечью. — Почему ты… сука. — Мадара сглатывает комок в горле. — …бросил меня? — проваливается в сон Тобирама сразу же. Оставьте мое тело в покое Тут от живого уже сквозное Обнимите меня, будто бы нас двое Я ведь живое, мы ведь живое***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…О т в е т с т в е н н о с т ь ю
Штат Аризона. 6 лет назад: В университете сегодня людно. Тут всегда студенты куда-то бегут, торопятся, боятся опоздать на очередные лекции — ведь быть успешным так важно для будущей профессии и своих амбиций в деле, которое ты выбрал. — Данзо, — к нему обращается его коллега из психоаналитического сообщества, она всегда сидела здесь, на кафедре, и занималась бумагами. Звали ее Мацумото, — у тебя клиент новый. Орочимару попросил тебя принять его без записи, перевел к тебе, отдал, так сказать, в хорошие руки. Он его клиент, но, к сожалению, сам по причине загруженности больше не может работать с ним — это какой-то сын давнего друга, давний клиент. Сам понимаешь, к нему нужно особое отношение. — Женщина смотрит на него многозначительно. Особое отношение в их профессиональной среде означало: дорогой клиент, к которому требуется индивидуальный подход. Такие люди, по тем или иным причинам, имеют свои привилегии и считаются ценными, и в какой-то степени неприкосновенными. Шимура был удивлен, даже очень — это было видно по его лицу. Учитель-супервизор никогда еще не переводил своих пациентов к своим ученикам. Ни для кого не было секретом, что Данзо был его любимчиком, и именно поэтому он и взял его под свое крыло, обучал лично и был его терапевтом на начальном этапе. Твой психоаналитик для тебя рано или поздно становится членом семьи. У вас образуется некая интимная связь. Своего рода — психоаналитический секс. Психологический. Такая связь ценна, она связывает вас до конца жизни. Данзо взял себе кофе перед встречей с новым пациентом, немного волнительно было, от такой чести. Интересно было — женщина его ожидает в кабинете для тренинга, или же мужчина? Всегда интересно с каким запросом пришел к нему очередной человек. Учитывая тот факт, что это старый клиент его учителя — работа будет двигаться намного проще и быстрее, нежели, если бы он начинал психоаналитическую работу с человеком, который не имеет никакого представления, что его ждет. Он входит в кабинет и, сразу же здороваясь, получает тишину в ответ. Поворачивается, встречается с пристальным, изучающим взглядом. Перед ним сидит юноша, немного младше него, хотя выглядит очень молодо, даже миловидно, можно сказать. Он одет в обычный комбинезон сероватого цвета, на ногах обычные кроссовки, волосы у него до плеч — собраны в небрежный хвост. Он выглядит немного растерянным, будто ожидал увидеть кого-то другого, но не Данзо. — Здравствуйте, — произносит наконец его новый клиент. — А Орочимару где? Понятно. Видимо, его не уведомили о том, что как клиента его передали теперь ему. Данзо прочищает горло, мысленно ругается на своего учителя, ведь теперь ему придется объяснять новенькому, почему он встретил тут не того, кого ожидал увидеть. — Доктор Орочимару перенаправил вас ко мне, — он пытается говорить как можно более уверенным голосом, — не знаю по какой причине на данный момент, но если он так решил, значит, так нужно было, я его выбору доверяю и уважаю. Теперь ваш аналитик — я. — Он усаживается в кресло напротив и смотрит на своего нового клиента. Юноша смотрит на него изучающе, Данзо видит, как его взгляд исследует его тело, и наконец замечает, как тот хмыкнул. Он усмехнулся только что? — Вас что-то рассмешило в моих словах? — уточняет Данзо как можно более вежливо, рассматривая юношу в ответ. — Нет. — Дружелюбным тоном отвечает человек напротив, расслабляясь в кресле. Он закончил свой досмотр и перевел взгляд куда-то за Шимуру. — Вы усмехнулись, — хмурится Данзо. — Вы не слишком молоды для того, чтобы быть моим аналитиком? — иронично поднимает бровь клиент, они темные у него, как и цвет его глаз, улыбается мягче и добавляет более спокойным голосом, — не хочу вас обидеть, но мне, что мы с вами приблизительно одного возраста, боюсь, вы не справитесь со мной. — Спасибо за оценку моего возраста, вы правы, мы приблизительно ровесники, — Данзо улыбнулся, — но я только что услышал, что вы думаете, что я должен справляться с Вами, откуда такое представление? Я предлагаю сотрудничать, а не воевать. Для вашего же психического стабильного состояния. Клиент усмехнулся снова, покачал головой, отмахнулся и что-то прошептал себе под нос, закинул ногу на ногу и сполз по креслу немного вниз. Он смотрел на Данзо исподлобья, тот смотрел на него так же — молча. — Представитесь, мой новый аналитик? — клиент спрашивает с легкой иронией, — а то я и не знаю, как к вам обращаться даже. — Мое имя Данзо, Данзо Шимура, прошу прощения, — он смутился, действительно забыл представиться. — Как я могу к вам обращаться? Данзо проследил, как клиент на секунду задумался, его лицо помрачнело, он откинул свои длинные волосы назад, машинально облизал губы, будто решал что-то для себя. После снова изменился в лице и ответил спокойно: — Называйте меня Саске, Саске Учиха, пожалуйста. Я рад познакомиться с Вами. — Он резко поднимается, протягивает ему руку и смотрит в глаза Данзо. — Я извиняюсь за свой тон и такое поведение, у меня с доверием проблемы немного. Как Орочимару мне говорил — защитный механизм. Плохой опыт в жизни был. Брату спасибо за это. Данзо улыбнулся, привстал и пожал руку в ответ. — Я рад с тобой познакомиться, Саске, я надеюсь у нас выйдет крепкий союз и я смогу помочь тебе разобраться в себе. — Я тоже надеюсь, что мы найдем общий язык и подружимся с тобой, Данзо Шимура. У меня тут ни одного знакомого нет в городе, ты первый мой друг теперь. — Он улыбается широко, немного по-детски, даже прикрывает свои глаза. Данзо улыбается ему в ответ, повторяет жест глаз и не видит, как человек напротив резко открывает свои и проверяет его — насколько тот отзеркаливает его, после снова закрывает свои, кладет вторую руку на Данзо, сжимает и возвращается в свое кресло. — Расскажите, пожалуйста, сколько вы лет работали с Орочимару, из-за чего обратились к нему. — Данзо берет в руки бумагу и ручку, сверяется со временем. — К чему пришли накануне? Похоже клиент задумался снова. Видно было по его лицу — он пытался вспомнить что-то. — С Орочимару так вышло, что мы знакомы очень давно. — Саске закусывает губу, — он мою мать лечил, следовательно, знал меня с рождения, а еще и моего брата. Я часто к матери с ним приходил на сеансы, ждал ее, брат — нет. — Саске снова задумывается, — после произошла в моей жизни одна неприятная ситуация… — он резко затихает. — Я бы сказал очень неприятная, и я попал к Орочимару на лечение, и после на терапию. Три года назад это было. Он мне помог очень — я по началу был немного не в себе, спать боялся один, страдал паранойей и кошмары по ночам видел. Был в глубокой депрессии, когда к нему попал. — Саске меняется в лице вполне естественно. — Мы много обговаривали и саму ситуацию, и мое детство, и людей, близких мне, которые на меня повлияли. — Что у вас… случилось? — Данзо спрашивает осторожно. — Я понимаю, если это болезненно для вас и вы не захотите отвечать. Саске затих. Он снова о чем-то думал, после выдохнул, поднял голову и совершенно нейтральным голосом произнес: — Мой лучший друг попытался меня убить. — Отвечает Саске, смотря пристально в глаза Данзо, — он напал на меня со спины и столкнул вниз с крыши дома. Я еле выжил, получил много травм и оказался в больнице. Данзо замер. Он не ожидал такого поворота. — Это ужасно. — он нахмурился. — Вы повздорили или… — Он встречался с моим братом, — Саске натянуто улыбнулся, — у нас с братом были очень тесные отношения. Я брата очень люблю, знаете — по-особенному люблю. Я к нему привязан очень, ближе брата у меня никого не было, после смерти родителей мой лучший друг видимо ревновал меня к нему, мы с ним часто вздорили из-за этого. В один день этот ублюдок пригласил меня поговорить на крышу — это было нашим любимым местом с детства… А после столкнул вниз. — Господи… какой… Ужас***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…С у п е р в и з и е й
Австрия. Вена. 2019 год. Тобирама в тот день был совершенно не в лучшем расположении духа. Он снова ужасно спал, снова проснулся от боли в ногах, они каждое утро болели настолько сильно и были напряжены, будто во время сна он не отдыхал, а бежал кросс восемь часов без перерыва. Он снова и снова пытается размять большим пальцем область икроножной мышцы. Он с трудом дошел в тот день до кабинета своего супервизора и даже опоздал на пять минут. Кагуя, так звали его супервизора, была женщиной лет шестидесяти пяти, приятной на внешность, ухоженной и одетой всегда сдержанно, в светлые тона. Ее длинные, седые волосы постоянно были распущены, красиво уложены — даже во время лекций в психоаналитическом университете, в котором она работала, она никогда не собирала их в какую-то прическу. Ей шло и так. У нее были серовато-голубые глаза, которые с годами стали тускнеть и терять свой былой, насыщенный цвет. Лицо было покрыто старческими морщинами, но оно для Тобирамы было всегда с мягким и доброжелательным выражением к нему. Наверное, он воспринимал ее в какой-то степени как наставника более мудрого, с большим жизненным опытом человека, мудрость которого подтверждалась в годах ее тела. Она каждый раз наливала ему из маленького чайничка зеленый чай с женьшенем, и запах этого напитка встречал Тобираму уже с порога ее большого кабинета в центре города. Она могла себе позволить принимать и клиентов, и своих учеников здесь — зарабатывала она достаточно и была востребованным специалистом до сих пор, правда, по причине возраста, новых клиентов она в свою практику уже не брала. Тобирама был одним из ее ранних клиентов — каждую субботу, в семь часов утра. И оба держались положенного тайминга уже третий год. — Доброе утро, Кагуя, прошу прощения за опоздание, задержался в пробке. — Он здоровается хмуро, Тобирама ненавидел опаздывать, ощущал стыд за это каждый раз. Говорил он всегда с ней на немецком — Кагуя была немкой. — Тобирама, доброе утро, рада тебя видеть. — Ее теплый голос с приветствием разлетается по большому кабинету. Стояла она к нему спиной около своей любимой картины у стены, и тот час же обернулась, улыбаясь ему. Сегодня на ней как обычно длинное платье в пол, сапоги без каблука и шаль, прикрывающая горло. — Чай готов и ждет тебя, согрейся с дороги, сегодня на улице очень холодно, не так ли? Тобирама улыбнулся ей: — Да, зима в этом году выдалась холодной. — Скидывает с себя верхнюю одежду, вешает на крючок у порога, шарф снимать не стал. Подошел к столу и наконец-то присел в кресло. — Говорят, — Кагуя села в кресло напротив него и спокойно отпила глоток горячего напитка, — зима будет еще холоднее, чем в прошлом году. — Она снова поднимается свой взгляд на ученика и добавляет, — рада тебя видеть очно. Что привело тебя в Вену, дорогой? Из-за разницы в часовых поясах и локации, где оба они жили, Тобирама всегда общался со своим наставником онлайн. Не полетаешь каждую неделю с Китая в Вену раз в неделю на встречу. Тобирама ответил с заминкой: — Я решил устроить себе незапланированный отпуск и отдохнуть от Азии, — он пытается не смотреть ей в глаза, смотрит в пол. — Мне кажется, тебя что-то тревожит, Тобирама, — она касается своей старческой теплой ладонью его холодной руки, и пытается тем самым привлечь взгляд Сенджу к себе.— У тебя все в порядке, милый? Неделю назад ты не явился на встречу. Ты хочешь обсудить это сегодня или какой-то кейс? Тобирама молча думает. — Тобирама? Сенджу выдыхает, отдергивает свою руку и скрещивает руки на груди, смотрит в потолок. — Кейса у меня нет, точнее нет вопросов по нему, я просто хотел вас увидеть сегодня и попить с вами чай. Я соскучился по вам — вот и решил просто поговорить по душам. Кагуя слегка нахмурилась — на Тобираму было совершенно не похоже такое поведение и тем более озвучивание данных чувств. Он не скучал ни по кому, никогда, это они выяснили уже в первый год общения. Он не понимал каково это, в принципе, скучать. А может, просто не было предмета или человека, который вызвал бы у него тоску. — Хорошо, давай поговорим сегодня о твоих чувствах. — Кагуя с пониманием кивает и помечает в своих мыслях это странное явление в поведении ученика красной галочкой. — Чем ты хочешь поделиться со мной сегодняшним утром, дорогой? Тобирама снова будто пытается закрыться от нее телодвижениями — закидывает ногу на ногу и вжимается в кресло еще глубже. — У тебя сейчас максимально закрытая поза, от каких чувств внутри ты защищаешься? — Кагуя мягко улыбается и слышит в ответ короткий, нервный смешок. — Ну… — Тобирама нехотя выдает, — да… я и забыл, что от вас сложно скрыть неосознанные движения, — он как-то раздражено ведет плечом и закусывает губу. Нижнюю. — Ну хорошо, меня правда волнуют некоторые вещи, я приехал в Европу, чтобы разобраться в них, они стали слишком сильно давить на мою голову. Иными словами — я сбежал с Китая, потому что мне стало там с самим собой слишком тяжело. Взял тайм-аут. — Какими именно? — Кагуя приближается корпусом ближе к нему, на что Тобирама неосознанно отстраняется — слишком близко. Близко — значит опасно. Какими именно… Почему-то когда Тобирама пытается вспомнить в периоды тишины в голове, что он хотел сделать или сказать, в его черепной коробке играет одна и та же мелодия все время… Играет: Моцарт — симфония 626 Лакримоза. Играет постоянно, с нарастающей громкостью, настолько мелодично и естественно, что хочется попросту прикрыть глаза и вслушиваться в это прекрасное звучание. Она стала его любимой, хотя он не может вспомнить момент, когда впервые услышал это произведение. Он стал слушать его часто, слушал дома из колонки, слушал в наушниках, в блаженстве прикрывал глаза и даже раскачивался в такт этому прекрасному звучанию. Он часто почему-то видит себя в этот момент стоящим на крыше. Там темно, его лицо покрыто тенью, льет сильный дождь, он смотрит на ночной город — тот горит своими огнями. Напротив него стоит вдалеке статуя из камня с двумя борющимися ангелами. По их лицам стекает вода, они давно покрылись плесенью и сыростью от европейской погоды. Статуи почернели от грязи. Библейские мотивы. На сильной музыкальной насыщенности звучания он расправляет руки в стороны, от чего-то улыбается, его глаза закрываются и он издает громкий… — Меня волнует… Тобирама пытается припомнить, что хотел сказать. Наконец перед ним возникает одно лишь лицо, от которого у него внутри все сжимается в ком. — Меня волнует один человек. Я пытаюсь понять. — Он говорит скомканно, висок простреливает сильная боль внезапно. Человек в его воображении улыбается ему так тепло, тянет к нему свою руку и у Тобирамы перехватывает дух. — Тобирама. — Он говорит с какой-то горечью, мольбой, голос у него сел, — посмотри на меня, пожалуйста. Тобирама! — он пытается крикнуть, но от боли кривится, хватается за левую часть лица. По его лбу стекает кровь — та смешивается с дождем и капает каплей вниз. — Умоляю, выслушай меня! — он сейчас, кажется, заплачет. Внезапно замолкает, отшатывается назад на шаг и шепотом спрашивает. — Тобирама… Откуда у тебя кровь на руках? Она твоя? — Почему ты. — Тобирама смотрит на него с примесью отвращения, ярости, злости и желания. — Почему ты с ним… — он дрожащей рукой указывает куда-то вниз. — ПОЧЕМУ ТЫ МНЕ… Музыка перекрывает его крик. Она играет так громко, начинает закладывать уши. Превращается в какой-то странный гул, и голоса чужие, незнакомые ему. Они что-то ему говорят. Тобирама смотрит на него — он не знает, как выглядит в этот момент, но каждый раз в своем воспоминании, опускает взгляд на собственные ладони — те покрыты кровью, она будто въелась в его кожу и никак не смывается. Он смаргивает, вскрикивает, отступает на шаг и что-то пытается сказать, пытается выкрикнуть — но слышит лишь громкий крик в своей голове. — Вы… кого-то ищите? Или вы кого-то ждете? — Кагуя присела рядом с ним, она пытается дотянуться до него, — вы начинаете вспоминать о… — она запинается, Тобирама снова провалился куда-то в свои мысли, он побледнел, стал часто дышать. — Тобирама, вы слышите меня? — Не трогай меня! — резко кричит Тобирама, он изменился в лице, на нем застыла гримаса ужаса, — не подходи ко мне! — отползает от нее как может. — Не подходи! Звучание музыки в его голове начинает давать странный сбой, он задыхается. Он мотает головой, вскакивает, резко отходит в другой угол комнаты и начинает кого-то искать. Он в растерянности осматривает каждый угол. — Где ты? — он кричит, зовет. — Ты слышишь меня? Пожалуйста! Ответь! — в помешательстве начинает осматривать каждый угол. Тобирама сейчас не здесь. Он зовет и зовет одного человека, он называет его по имени. Кагуя слышала его уже. Это имя. — Мадара! — слезы льются по его щекам, он жалобно стонет, — пожалуйста, ответь мне! Мадара! Я — это не я! Слышишь? Ты обиделся на меня? МАДАРА, ВЕРНИСЬ! — Тобирама, вы не там, вы в моем кабинете, я ваш психоаналитик супервизор — Кагуя, сейчас 2020 год. Вы в безопасности… Вы справились — вы слышите меня, Тобирама? Он еще не готов. Кагуя подбегает к нему, сжимает сзади и насильно прижимает к своей груди, пытается успокоить приступ. Тобираму нужно привести в сознание. Скоро он очнется. Он сжимается всем телом, всхлипывает, отталкивает ее резко, что нетипично для его поведения, опускает голову на свои колени и с шумом выдыхает следующий всхлип. — Помоги мне найти его… Кагуя. Помоги.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…Ч у в с т в о м_в и н ы.
Соединенные Штаты Америки. Университет Саффолк. 2015 год. Обито, не выспавшийся, сидит на стуле в кругу среди своих коллег по учебе. На третьем курсе у них по выходным начали ставить занятия в кругу после практики в муниципальных учреждениях. Какаши сегодня опаздывает, отписал ему сообщением, что кофе возьмет в их любимом кафе у университета. Он каждый раз ловил себя на мысли, что задается изо дня в день вопросом, как там Мадара сейчас? Почему? Он подсознательно винил себя за то, что он сам может жить своей жизнью, пока Мадара сидит взаперти хрен пойми где, хотя совершенно ни в чем не виноват. Он знал, кто виноват и кто его подставил — это два разных человека, а с одним из них — он жил под одной крышей и все видел своими глазами. Он знал его очень хорошо, он знает, что этот больной на голову урод всегда таким был. С самого первого дня, когда попал в дом Мадары жить после смерти его родителей. Мадара для него стал самым близким человеком, он восхищался им и всегда ставил в пример, хотел быть похожим на него — он равнялся на него, для него. Мадара стал неким идеалом и относительно родителем. Индра заменить его не смог, и не сможет никогда. Обито сразу понял, что у половины семьи Учих не все дома, и слава богу, он по родословной пошел во вторую ветку, как и Мадара, в адекватную. Индра был странным стариком со своими странными взглядами на жизнь, стремными шутками, что иногда нельзя было понять совершенно никак — шутит он, или нет. И это пугало. Обито было грустно от того, что он не может написать просто так Мадаре и спросить, как у него дела — не может позвонить ему, когда захочется, и просто увидеть, когда вздумается. Он будто ощущал себя обязанным ему всем. А еще он очень скучал. Он часто задумывался над тем, как Тобирама там, каким он стал, и не понимал одного — почему он ни разу Мадару не навестил. У них всегда была крепкая связь, после отношений, и это злило его еще больше. Будто Тобирама предал его — он головой понимал, почему Тобирама мог избегать Мадару в итоге, но одновременно с этим осуждал. Не Мадара причинил ему вред — так причем тут он? Он пытался его спасти из того дерьма, в котором Сенджу жил. Он даже нашел Тобираму в социальных сетях, даже хотел написать, а после передумал. Раздраженно закрыл страницу и больше никогда не заходил. А еще Обито волновал второй момент — у него была страшная паранойя, что Изуна мог вернуться в их жизнь, и в этот раз он до него дойдет, чтобы сделать очередную страшную хуйню. Изуна всегда чертовски его пугал, и он никогда в жизни не поверит, что он умер. Гроб на похоронах Индра не открывал — Обито не стал говорить об этом Мадаре, лучше пусть тот думает, что его брат подох. Потому что лучше бы он — подох. — Твой кофе, держи. — Голос Какаши вывел из мрачных мыслей, он даже не заметил, как Какаши подошел к нему. — Обито? Доброе утро! — Хатаке помахал перед лицом друга ладонью. Обито наконец-то обратил на него внимание. — Доброе. — неловко ответил, — спасибо большое! — сразу отпивает глоток. Какаши скидывает с себя куртку и садится рядом в кресло. Сейчас начнется их супервизия по практике в полиции. Обито не написал отчет — забыл, Какаши тянет руку первым, чтобы вызваться к доске.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…П о д с о з н а т е л ь н ы м.
Конан скучающе слушает лекцию по анатомии на паре. Ее вел совершенно не понятный для нее преподаватель по имени Майк. Она что-то записывала в своей тетради, пока не устала писать и сонно не опустилась на парту лбом. Спала она вроде достаточно, а рубит так, словно провела бессонную ночь. У нее к этому преподу всегда было много вопросов — начиная от внешнего вида, заканчивая его манерой разговаривать — манерно и даже немного педантично — и в принципе подачей материала. Он часто приводит странноватые метафоры, которые разве что Зецу понимал. Зецу был у него любимчик. Оба были на одной странной волне. Она сонно зевает и рассматривает вид за окном — сегодня погода как обычно — серая. Сильные ветра. Еще и лабораторная сегодня, мать ее. Она перенимает в руки телефон и читает их дружеский чат. Хидан скинул очередной мем, с которого поржали ее друзья. Вообще она каждый раз искренне радовалась Хидану, и видеть, и читать, и слышать. Он ей чем-то напоминал Тобираму — такое же специфическое чувство юмора, достаточная скрытность и отрешенность от всего. Они подружились на практике еще на первом курсе университета, она из старших ребят на пару лет — был ведущим ее группы практикантов. Так и сплотились. Тобираму она уже не видела несколько лет — общались они достаточно мало, особенно последнее время, и это вызывало некую тоску. Через полгода они должны были вместе в отпуск съездить в Китай, посмотреть его и решить для себя, поедут они туда учиться дальше или нет. Но полгода тянулись слишком долго — всегда тянутся. Хидан предложил ей сегодня в бар сходить после пар — и Конан сразу улыбается, это подняло настроение. Она практически ни с кем особо не была близка со своего потока, только с Нагато. Но тот постоянно был в своем аутичном мирке и часто отказывался выходить на люди — одной в бары выпить не походишь. А с девушками как-то не особо ладилось. Лучше всего она общалась с мужским полом с самого детства. — Я с радостью, место выбрал? — Конан печатает своими тонкими пальцами ответ на телефоне и пытается подавить зевок. — Пошли в то, в которое прошлый раз ходили — я что-то настолько заебался, что хочу нажраться уже прямо сейчас. Мой тренер мозги выносит с самого утра в суде. Конан досадливо кивнула головой. Да, на юридическом их жестоко дрючили всех. — Договорились. В шесть увидимся там. — Так рано? — отвечает ей Хидан и кидает смайлик, — я воодушевлен! =) — Чем раньше начнем в эту пятницу, тем раньше в субботу проснемся, — смеется Конан про себя и, отключая телефон, снова обращает внимание в сторону доски. Тема новая началась — хорошо было бы записать. Усердно записывает ручкой в тетради и резко вздрагивает от вибрации телефона на столе. Звонил ей прямо сейчас Тобирама. Она удивленно поднимает брови, выдыхает и ощущает, как начинает сильно колотиться ее сердце. Снова эта дебильная реакция.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…С в о и м_ с о з н а т е л ь н ы м.
Сегодня он снова здесь. Снова спокойно смотрит на своего психоаналитика. Ему протянули стакан воды — он поблагодарил кивком головы. Протянул обе руки за стаканом и со странным звуком бьющегося металла вернулся назад. Снова придется говорить о своей семье — он никогда не лежал на кушетке, ему не нравилось это положение, поэтому он предпочитал сидеть и смотреть своему аналитику в глаза. Они часто играли в гляделки — и по крайней мере его оппонент выдерживал его взгляд, прямо как два человека в его жизни. Это было интересно даже. Брат выдерживал гораздо дольше — он ему проигрывал, а лучший друг сдавался с ним в одно и то же время. — Вас не напрягает мой взгляд? — c интересом спрашивает он. — Ни сколько, — спокойно отвечают ему. — Не пугает? — он наклоняет голову набок, изучает его. — Взгляд может напугать? — озадаченно спрашивает аналитик, смотря пристально в его глаза. Хах. Интересный он человек. — Обычно он пугал людей, так мне говорили, — беспристрастно отвечает ему пациент. — Мама часто подмечала, что у нас с ней он похож. — Похож, она права, — кивает аналитик. — Мне он наоборот нравится. Он отличается от других глаз, которые я видел. — прокашливается Орочимару. — А мой взгляд тебя не пугает? — тихо спрашивает аналитик своего пациента. Он отпивает горячего чая с кружки и ставит обратно на блюдце. — Смешной вопрос, — пациент искренне рассмеялся. — Чтобы что-то напугало, нужно уметь испытывать чувство страха. Я это чувство не понимаю. Следовательно — нет. За окном идет снег. Засыпало этим вечером весь город. Он болезненно разминает свое плечо, после снова свой раненный когда-то бок и для удобства заплетает волосы резинкой в хвост. Начинает немного мутить, мутит его из-за определенных медикаментов часто. Он отпивает еще воды и молча ждет, что на этот раз ему придется из себя выдавливать. Орочимару выждал паузу и продолжил: — Мы в прошлый раз с тобой затронули тему семьи и ваши отношения с отцом. — Как бы напоминает ему он. Мужчина фыркнул. А после натянуто улыбнулся. От произношения слова «отец», его затошнило сейчас сильнее. — Ты хочешь продолжить эту тему? Она острая для тебя, я понимаю, но вызывает определенный эмоциональный отклик, который нам нужно с тобой разобрать, чтобы разобраться в тебе самом. — Орочимару сочувствующе кивает ему и переводит взгляд на время. Хотя впрочем — им некуда уже спешить. — Боюсь, я блевану сейчас, — c усмешкой выдает спокойный голос, он сглатывает и облизывает губы. — У вас если что есть пакетик? — Есть. Если нужно будет, я принесу. — Орочимару улыбнулся ему, — думаю, сейчас в этом нет нужды. Вам не кажется, что вы обижены на своего отца? — Обижен? — он смеется. — Нет. Я не обижен. Я в принципе не обижаюсь на людей никогда. — Хорошо. Задам вопрос по-другому, — Орочимару задумчиво растирает подбородок. Вам хотелось, после всего, что он сделал с вами, убить его? Вы думали об этом? Его клиент застывает, смотря в одну точку. Он задумался над своим ответом, Орочимару знал его реакции от и до — сейчас он думает, почти не моргает. Он подносит кончик пальца к своим губам, зажимает кожу зубами, и наконец, будто очнувшись — его лицо снова оживает. Сейчас он ответит на его вопрос. — Думал. — Он отвечает как обычно, свойственно своей натуре, с улыбкой. — Много об этом думал. — И как вы справились с этими мыслями? — Справился? — озадаченно уточняет его клиент. — А зачем с этим справляться? — Данные мысли вводят человека в фрустрацию от невозможности выполнить желаемое. — Орочимару улыбается ему, видимо он думает, что они с матерью чем-то отличаются, но он ошибается. Он хуже нее. — Я не фрустрировал, — отвечает с искренним смехом клиент. Он переводит взгляд на своего психоаналитика, молчит пару минут, смотря в такие же темные глаза Орочимару. — Фрустрировать смысла в этой жизни нет. Любая фрустрация бессмысленна, она лишь приводит к саморазрушению личности. Если ты любишь себя и ставишь свои цели и желания выше чего-либо, фрустрировать не нужно. — Тогда, что вы с этим желанием делали? — Орочимару закидывает нога на ногу и делает быстро пометки в своих бумагах. Он всегда записывал что-то, это вошло в привычку. — Возникало ли у вас желание такое же по отношению к своему другу? Хитрожопый старик — пытается сразу двух зайцев убить одним выстрелом — ну хорошо. Спустя еще минуту он наконец-то получает спокойный, твердый ответ, произнесенный с улыбкой умиротворения и какого-то нарциссического самодовольства. — Возникало… и поэтому Я его убил. — Совершенно спокойно отвечает пациент, смотря в глаза аналитику. — Отца своими же руками убил, — смотрит на них. Выдерживает паузу и переводит взгляд на своего врача. — А что касается моего друга, тут косяк получилось, я просто не добил. Не успел. Очень жаль. Бывают в жизни разочарования — нужно было вовремя добить. Я просто не успел. Бдительность потерял на пару секунд. Эта сука меня переиграла.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…З л о с т ь ю.
Хаширама смотрит на своих детей — те играют в гостиной. Его жена готовит им ужин, семейная идиллия. Мито что-то ему рассказывает — он не слушает ее, ему не особо интересно ее слушать в принципе. Он наблюдает за своими двойняшками. Он горд от того, что его жена родила ему двойню — он оставит после себя продолжение, он всегда хотел этого, с самого детства. Дети сейчас играют — строят свой собственный домик, он купил им лего около недели назад и теперь двойняшки переключили все свое внимание на него. — И потом мы решили… — голос Мито звучит будто через стену воды. Глухо и тускло. Хаширама отпивает вина из своего бокала, он сегодня вернулся с работы рано — дел не было, Какаши перенял обязанности на себя. Какаши с первого дня был ответственным работником и чрезмерно вовлеченным в работу. На него можно было положиться. В воздухе их дома приятно пахнет, сегодня у них на ужин утка с картошкой и какие-то салаты. Друзья Мито должны в гости прийти к ним на ужин — в очередной раз ее лучшая подруга будет презентовать своего мужа ему, чтобы Хаширама взял его на работу. А в новых лицах он был не особо заинтересован. Ему скучно даже слушать эти рассказы. Он просматривает переписку на своем телефоне и на фотографию брата — смотрит подолгу. Он так давно не видел его — неделю уже они не разговаривали. Каждый раз, когда он ловит себя на мысли, что Тобирама сам первый ему не пишет — это начинает резко раздражать и настроение портится. Ему этот врачишка говорил, что вернет ему брата и тот станет немного другим, но что Тобирама станет настолько необщительным и незаинтересованным во всем — он не предполагал. Иногда ему казалось, будто Тобирама уехал в свой гребанный Китай и забыл о нем, завел новую семью себе какую-то и скрывает это от него, завел новых друзей и не заинтересован в собственном брате совсем. Это раздражало еще больше. Недавно в жизни Тобирамы появился некий мужчина и он любит его, и как Хаширама понял — они трахаются. Губы Хаширамы вытягиваются в ровную линию раздражения. Видимо этот мужик требует слишком много внимания к себе. Хаширама искренне надеется, что они не съехались — а если да, он лично прилетит в этот ебанный Китай и заставит брата вернуться домой. Он один раз уже чуть не потерял его — второго раза не будет. Он сам не заметил, как оказался на крыльце своего дома, звоня младшему брату. У него должно быть раннее утро сейчас — плевать, Тобирама плохо спит. Он это знал и так. Он трубку не возьмет скорее всего, но хотя бы скинет и Хаширама поймет, что с его братом все нормально. Он уже смотрел вчера билеты в Шанхай, ему хотелось прилететь хотя бы на неделю и это нужно было обсудить. И каково было его удивление — трубку подняли. — Тобирама? Алло? — встрепенулся Хаширама, заулыбался и прислушался к голосу. — Тобирама спит сейчас, с кем я разговариваю? — звучит раздраженный, мужской, приятный голос в трубке. — С его страшим братом, а я с кем разговариваю? — голос Сенджу-старшего резко приобрел грубый окрас. — Ой. — слышен выдох усталости. — Прошу прощения за грубость, Хаширама. Я Данзо, его молодой человек. Мы с вами не знакомы лично, но думаю Тобирама вам про меня точно рассказывал. У Хаширамы резко испортилось настроение. — Да, слышал. Ты его аналитик, — он говорит небрежно. — Так что с моим братом и почему у тебя его телефон? Повисла пауза. Хаширама напрягся вдвойне. — Потому что сейчас у нас пять утра и люди в такое время спят, если не пишут докторскую, как я… — иронично ответил ему Данзо. — В пять утра это нормально, что ваш брат спит, тем более учитывая тот факт, что он на таблетках. Вам так не кажется, Хаширама? — И что ты делаешь рядом с ним? Где его новый ухажёр? — Хаширама рявкнул. Данзо снова выдержал паузу, слышно было, как он выдохнул, видимо, пытался сам сдержать раздражение. А после его голос странно изменился — стал максимально прохладным и грубым. — Этот ухажер — я. Мы вместе живем. Это допрос? — Данзо, сидя у себя дома, смотрит на свет лампы и ощущает легкое раздражение. Он закидывает ногу на ногу, оттягивает тонкими пальцами воротник черной водолазки слегка в сторону — стало жарко. Это даже интересно. Этот Хаширама ему уже не нравится — ни своим тоном, ни своими вопросами, ни реакцией. Пожрет он с ним говна, жопой чувствует. Он бросает взгляд на Тобираму, проверяет, спит он или нет. Ничего, он справится, и не с таким справлялся. По головам до цели пойдет, и ему не помешает никто. — Если я не ошибаюсь, — голос Хаширамы звучит ровно, он вышел из дома, чтобы не сорваться на крик при детях. — Ты был его аналитиком-мозгоправом. — Закуривает сигарету нервно. На его паузу в ответ тишина, — …так скажи мне, Данзо, какого хуя ты с роли терапевта перешел на его сожителя и ебаря? Ты ничего не перепутал, мальчик? Наступила пауза. Хаширама был в настоящем бешенстве — если бы сейчас он был в ебанном Китае, он бы расквасил его рожу об асфальт. Он сжал кулак и облокотился им о стену — тяжело дышал. Пелена перед глазами накрыла его разум. — Во-первых, я тебе не мальчик, — Данзо широко улыбается в темноте, крутя ручку в пальцах второй, свободной руке, в карих глаза отражается желтоватый цвет настольной лампы, будто пламя свечи. Колеблется. — А во-вторых… Тебе, — Данзо сделал акцент на резкой смены позиции уважения в общении, — не кажется… что тебя это ебать не должно? — голос пропитан сухостью. — Я тебя! — губы Хаширамы приобретают ядовитую усмешку, он переходит на крик. — Я тебе все кости переломаю, засужу и посажу, ты лишишься своей ебанной лицензии, дерьма кусок! Жди! В трубке, на удивление Хаширамы, раздался искренний смех. — Осторожно с выражениями, Хаширама. — голос Данзо стал максимально прохладным. — Ты уже и так натворил дерьма в свое время, уж я-то многое знаю про тебя и ваши отношения, смотри, чтобы в итоге я не засудил тебя. Я предупредил, а я такой человек, что просто так угрозы на воздух не бросаю. — Что ты сейчас спизданул? — Хаширама рявкнул. — Что слышал. — Данзо выдержал тон в ответ. — Спит твой брат. Позвонит, как проснется, если нужным посчитает. Всего хорошего. Рад был знакомству. И скидывает звонок. Хаширама бросил свой телефон в стену — он разбился. Его переполняла настоящая ненависть к этому человеку. Он уже один раз избавился от одного урода, теперь второй объявился. Он пытался отдышаться, пытался принять крайне хреновое положение вещей, и по итогу ушел прогуляться — совершенно игнорируя факт того, что близок ужин с друзьями семьи. Ему нужно было успокоиться и все обдумать. Нужен был холодный рассудок.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…C в о е й_Т Е Н Ь Ю.
— Я очень давно хочу иметь ребенка. Сегодня он лежит на кушетке все-таки, и может говорить все, что ему приходит в голову. Орочимару молчит. Он слушает и параллельно записывает то, что считает нужным. — Мне кажется, это так круто иметь свое продолжение. Свою копию, — он смотрит в потолок не моргая. Лицо его не выражает ничего. Интонация, в принципе, тоже. — Твоя часть навсегда останется в твоем ребенке. — Он прикрывает глаза, — я буду отличным отцом, я знаю. Замолкает. — Ребенок не только от вас перенимает часть, но и от матери. — Добавляет Орочимару свой комментарий. — Вы думали об этом? — Думал. Иронично, но от своего отца я не перенял абсолютно ничего. — Он хмыкает, — Даже ни одной ебанной черты внешности. Наверное, это к лучшему, он меня никогда не признавал. — Задумывается. — Следовательно, ребенок может и не перенять черты второго человека. — Может. — Ребенка можно и усыновить, и воспитать, как ты считаешь нужным, — продолжает свои размышления пациент, — но мне бы все-таки хотелось своего. — Вы думали о том, от кого бы хотели иметь ребенка? — заинтересованно спрашивает Орочимару. — Какой это должен быть человек? Он поднимается резко. Что-то взволновало его. Его голос резко изменился до возбужденного эмоционального окраса — поменялся и взгляд. — Конечно! — он широко улыбается. — Я не думал — я знаю. Я хочу ребенка в своей жизни от одного единственного человека, у нас будет самый красивый и умный ребенок. Он будет идеальным, потому что я ужасно люблю этого человека, я хочу от него семью и хочу быть с ним в браке. — Он даже смутился, впервые на памяти Орочимару. — Звучит прекрасно! Вы говорили этому человеку об этом? — Орочимару наклонился ближе к нему и посмотрел прямо в глаза. — Да. Я сказал один раз. — улыбка резко спала с губ. — Мне кажется, разговор был неудачным, судя по вашей реакции, — подмечает Орочимару. — Этот человек не готов был тогда? — Тогда — нет, я — да. Это исправимо. С того момента много лет прошло, — говорящий натянуто улыбается. — Мы будем прекрасной семьей с ним, и он полюбит меня так же, как и я его. Я знаю. Орочимару задумывается, есть предположение одно и он решает спросить прямо. — Если это не секрет, кто этот человек? Наступает пауза. Пациент смотрит на него пристально, его ровное лицо резко меняется в странную гримасу, глаза будто становятся ярче, живее — он сам будто ожил в один момент полностью. Голос изменился тоже, стал более низким и глубоким. — Мой родной брат. Орочимару застыл на месте с ручкой на бумаге. Он не ослышался? Брат? Он переводит совершенно непонимающий взгляд на говорящего и видит широкую улыбку во все лицо. — Простите. Вы сказали, брат? — он уточняет на всякий случай. Мало ли ослышался. — Да. — он хлопает в ладоши, смотря с особым возбуждением на своего аналитика. — Мой любимый брат. Я знаю. У нас будет прекрасный ребенок и счастливая семья. Он рано или поздно согласится… куда он денется?***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…С в о и м и_с т р а х а м и.
Германия, город Бремен. Хаширама лежит в кресле своего кабинета, смотря на портрет отца — тот висит на стене. Он сегодня раздражен, впрочем, как обычно. Ирука только что вышел из его кабинета — они с Какаши скоро отправляются на важное задание по расследованию очередного убийства, на этот раз в Швецию. К их отделу часто обращались соседние страны, мафия сотрудничала друг с другом и в их практике было совершенной нормой — отправлять своих специалистов в страны Европы в качестве подкрепления. Обычно, эта участь выпадала самым лучшим и востребованным кадрам. Таких в их отделе было насколько — и все из его команды. Пока что Хаширама приглядывался к новому сотруднику по имени Кагами Учиха, который был у них на испытательном сроке уже как третий месяц. Лучшие рекомендации соблазнили Хашираму на том собрании, и он, смотря на личное дело Учихи, для себя решил — заполучить этого сотрудника к себе в отдел. Его даже не смутила его фамилия, на которую он, как и все в отделе — реагировал с собой внимательностью и крайней подозрительностью. Он на дух не переносил ее по своим собственным причинам, и лишь самые близкие для него люди знали, почему именно. Хаширама в который раз прокручивал в голове слова Ируки и его поведение последние пару месяцев — и всерьез начал задумываться над тем, чтобы отправить Умино Ируку в длительный отпуск. Он стал последнее время каким-то нервным, дерганым, и в принципе они сейчас были в одинаковом расположении духа. И Хашираму бесило это еще сильнее. Ирука стал говорить странные вещи ему в последнее время: — Мне кажется среди нас есть подставной. — Ирука сидит перед ним напряженный, — я не могу избавиться от этого чувства, Хаширама, что-то не так. — О чем ты? — Сенджу поднимает бровь, смотря на фотографию своей семьи в рамке. Мито стоит с двумя младенцами, он сам приобнимает ее за плечи, и они оба улыбаются в сторону объектива. — Утечка информации происходит непонятно откуда, — Умино пытается собрать мысли в кучу, — я заметил, что в материалах не хватает одного дела. — Мне кажется, у тебя паранойя, — Хаширама устало выдыхает, — кто угодно мог взять файл и забыть вернуть назад, такое бывает. Ирука всегда был подозрительным, параноидальным и недоверчивым — жизнь его таким сделала. Он был на пару лет старше Хаширамы и сколько он себя помнит — все время его правой рукой, их отцы хорошо общались до смерти отца Хаширамы и смерти отца Ируки. Его отца застрелили пару лет тому назад на отдыхе в Милане, и после этого случая Ирука стал сам не свой, ходил к психологу, но, кажется, это не слишком ему помогало. Доказано было — убийство заказное, но виновного так и не нашли. У верховных судей много врагов как ни крути — это жизнь. — Зачем кому-то потребовалось дело Учих? — повышает голос Ирука. — Оно закрыто! Хаширама замирает с фотографией в руках, от раздражения у него пальцы напряглись. — Какое из? — Твоего брата. — Ирука разводит руками и стучит ручкой по письменному столу. — Кому потребовалось его изучать, когда он уже закрыто? Хаширама напрягается сильнее и пытается выдержать непроницаемое выражение лица. Снова дело его брата. — Оно может исследоваться в качестве обучающего материала для студентов — такие рейсы вынимаются под выписку — проверь, если это так, то это все объясняет. Дело Учих и его брата действительно занимало внимание многих — его исследовали коллеги из Швейцарии и Штатов, составляли свои собственные психологические портреты для раскрытия убийств в их районах. — Тебя самого не беспокоит, что к вашей семье такое пристальное внимание направлено? — Ирука нервно улыбается, — меня бы это напрягало. — Беспокоит, но я сижу здесь, мой отец сидел здесь, и так уже вышло, что и моя мать замешана в этом, и следовательно, от этого я никуда не денусь — это наша с Тобирамой кара. Меня радует одно, что его никто не достанет в Китае. — Хаширама касается пальцами фотографии своего брата в рамке и сразу же убирает руку, будто обжегшись, — он там в безопасности и под надежным присмотром. — Он-то да, а ты нет. — Ирука качает головой, — я беспокоюсь! У тебя семья есть, не забывай! Ирука переводит взгляд на фотографию, с которой Мито улыбается ему — он слабо улыбается ей в ответ. — У них на меня ничего нет, — сухо отвечает Хаширама, — я жертва обстоятельств, как и мой брат, — спокойно продолжает, — они могут искать что угодно там, но я чист. — Хаширама! — Ирука пытается достучаться до своего лучшего друга, — мой отец был таким, как ты — беспечным, и в итоге мы его хоронили с тобой три года назад! Он был судьей твоего дела, если ты забыл! Под нас кто-то копает и этот кто-то настроен очень серьезно! — Ирука закидывает ногу на ногу, руки его скрещены в замок, а брови сведены. Он напряжен, взволнован. Нет, он не забыл, и тогда помнится знатно перенервничал от этого странного совпадения. Но ничего так и не нашел. Хаширама шумно выдыхает — ему надоел этот разговор. Ирука стал чересчур мнительным. — Я буду более осторожен. — Хаширама кивнул, — спасибо за волнение, мне это ценно. Иди готовься к вашему отъезду, я узнаю насчет дела Учих — обещаю разобраться. Он пообещал Ируке, он сделал обещанное, но он не успел ничего ему сообщить, потому что через два месяца Какаши в телефонном звонке сообщил, что Ируку два часа назад застрелили насмерть. И снова без каких-либо свидетелей, просто убили. Хаширама дергается от входящего звонка и снова слышит про это гребанное дело. Создавалось впечатление, будто давно закрытое дело будет преследовать всю его жизнь. — Повтори еще раз. — голос Хаширамы меняется, становится низким, грубым, так происходило каждый раз, когда он на самом деле приходил в бешенство. Он резко поднимается со своего кресла, тяжело дышит и смотрит пристально вперед. — Я не расслышал. В трубке ему взволнованно отвечают. — У них нет никаких, мать его, улик!!! — орет в трубку Хаширама. — Я не понимаю, какого хуя, давно закрытое дело, до сих пор ебет мне мозги! Был суд! Виновного посадили, второй сдох, что им еще, блядь, надо?! — Это его адвокат, — спокойно отвечает Какаши, — Мадара нанял адвоката и следователя. — Каким образом этот мудак нанял с зоны адвоката?! — слюна прыскается на стол, — Какаши?! Кто его дело вообще бы взял? Ему запрещено даже досрочное! — Я не знаю, — раздраженно выдыхает Какаши, — я просто тебя предупреждаю, что к нам пришел снова запрос и теперь проигнорировать его не получится точно. — Хатаке слышит, как на другом конце трубки Сенджу тяжело дышит. — Хаширама, ты мне точно ничего не хочешь сказать? Ты уверен, что в этом деле с твоей стороны точно все чисто и ты не утаил от меня и всех тогда какие-то детали? — Ты издеваешься? Какаши? Ты случайно, — взгляд Хаширамы сужается и голос становится еще ниже, — не переработался там, чтобы меня в чем-то подозревать? Ты скажи, я тебя с радостью отправлю в отпуск! Хашираму трясет от злости, он пытается успокоиться, переводит взгляд на фотографию своего брата — ему сразу становится в груди тепло. Тобирама… мой милый Тобирама… надо ему позвонить и просто услышать его голос. Он очень сильно скучал по нему — голос Тобирамы в любой интонации всегда его успокаивал. — Я просто решил уточнить, — флегматично отвечает ему в трубке Какаши. — Нет, так нет. Я очень рад. Ладно, Хаширама, мне идти уже надо — работы много. До связи. Хаширама нажал на кнопку раньше Какаши. Он так и остался смотреть в одну точку перед собой.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…C в о е й_П с и х о с о м а т и к о й.
Накатывает периодически спазм желудка, сначала подступает тошнота к горлу, ноги и руки становятся ватными, тебе кажется ты сейчас упадешь, рухнешь прямо на пол или на асфальт в людном месте. Ты пытаешься от головокружения ухватиться за перила в метро, пытаешься открыть рот, чтобы вдохнуть больше кислорода, но лишь жалко сжимаешь руками первый попавшийся под руку предмет — потому что твоя координация нарушается. Грудная клетка сжимается сама по себе, мозг от гипоксии бьется в панике, перед глазами начинают витать мушки, и озноб в тандеме с мурашками пробегают по твоей спине. Подмышечные впадины становятся слишком мокрыми, на лбу может проступить испарина. Сердцебиение ускоряется, будто пробежал кросс, пальцы рук и ног резко становятся холодными, от того, что попросту онемели. — Надо успокоиться, — пытаешься убедить себя мысленно. — Я умру сейчас, — твердит едкий голос где-то в области уха. Помогите мне кто-нибудь, я сейчас упаду. Он сейчас… человек по имени… …Тобирама спотыкается, теряет координацию, перед глазами все почернело. …Мадара опускается по стенке вниз, сжимая ткань кофты у грудной клетки, он оттягивает ее, думает, что это поможет ему сейчас, хоть немного… …вдохнуть кислорода. Тобирама приказывает себе дышать ровно, но ничего не получается, от того, что подскочило давление. …в висках пульсирует настолько сильно, что Мадару тошнит от приступа мигрени в своей комнате прямо на пол. Он сблевывает ужин, все, что выпил и съел, при мигрени часто начинается сильная… …тошнота. Тобираму мутит, он отталкивает прохожих от себя, те будто специально врезаются в него в этом гребанном метро, слишком много людей, его кто-то хватает за руку, Тобирама с криком сильно… …дергается, он… — Я так сильно тебя люблю. Тобирама отмахивается от этих неприятных слов… — Я так сильно тебя хочу. — Я обещаю тебе, что всегда буду рядом с собой. Мадара сидит с опущенной головой. Его губы дрожат, то ли улыбка пытается выступить, то ли гримаса боли. — Обещаешь? — Я не обещаю — я знаю. Он с улыбкой смотрит в глаза этого человека напротив. Он сжимает его холодные пальцы в своих. — Знаешь, что, — он смотрит в его глаза с усмешкой, — знаешь, что я скажу тебе напоследок? — подходит ближе к нему, Тобирама делает рефлекторно шаг назад, он почти подступил к грани крыши, краем глаза оценивает расстояние между фатальным расстоянием: еще два шага и он может сорваться с крыши и упасть вниз. — Ты разве еще не все сказал? — ироничная интонация выходит сама по себе. Защитный механизм. Тобирама в агонии закусывает свои губы, он прокусывает их. Ему хочется взвыть. Ладонь упирается об его уставшие глаза. Где он? Ах, ну да, в каком-то очередном баре. Он залпом выпивает стакан перед собой, стук, переводит пьяный взгляд в сторону бармена и просит повтора. Ему надо напиться до беспамятного состояния — лишь бы эти воспоминания ушли. Он сейчас в какой вообще стране? Он улыбается ему своей привычной улыбкой, прикрывает глаза, мотает головой и его ладонь накрывает половину лица — он раздражен, этот жест всегда олицетворял его раздражение — он закрывал половину лица, пытался тем самым подавить свою истинную натуру — у него вечно происходила эта борьба внутри. Потому что всю жизнь он давил свою настоящую сущность. Мерзкую, прогнившую и ужасную — такие люди как он в социуме не воспринимаются такими, какие они есть на самом деле. на самом деле он глубоко одинок и несчастен — Мы трахались, пока ты тут подыхал. — Он наконец успокоился, говорит эти слова с особым удовольствием. — Мы трахались вчера всю ночь, пока ты гадал, когда же выберешься отсюда, не жравши уже неделю. — Он смеется. — Ты не представляешь, как же было хорошо! Он входил в меня всем свои существом, — улыбка становится шире, шаг ближе, — выдыхал стоны и сжимал мои ягодицы, говорил, какой же я узкий… хах! он врет Тобирама замирает, не может поверить в услышанное, ступор. Он смотрит, замерев, в эти ужасные глаза напротив и… — На самом деле, ты просто не нужен ему, он устал от тебя, тебе не кажется, Тобирама… — голос его стал звучать будто везде, — что от тебя слишком много проблем? — Ты врешь. — Тобирама пытается сохранить нейтральное выражение лица, — ты врешь, как и обычно, ты заврался настолько, что уже не знаешь, кем ты вообще являешься на самом деле. Это не может быть правдой — они поклялись друг другу. Мадара был единственным в его жизни человеком, которому Тобирама открылся, оголился душой и телом, впустил в самое сокровенное и рассказал обо всем ужасе, который с ним происходил. Он был уверен в нем — он помнит обещания, он помнит страх, сковавший его в тот день, когда он решился с ним поделиться всем, что разъедало его изнутри — и Мадара принял его таким, как есть — всего. — Когда Мадара кончает, он выгибается в спине, — тот продолжал, — его глаза темнеют, нижняя губа дрожит, а лицо бледнеет, выражение меняется, он становится будто кем-то другим, — смешок. — Он сжимает твои руки так сильно, — говорящий указывается на синяк у запястья, — фиксирует их своими и, смотря в твои глаза, рывком вжимается в твое тело, не отводя взгляда. Это так красиво. — Говорящий разводит руками в стороны, кружится, после с ликующей усмешкой снова переводит взгляд на Сенджу. — Ты тоже пошевелиться не мог и даже не хотел вырваться из этого ощущения полного контроля над собой? На крыше задувает. Сегодня ужасно холодно, особенно без верхней одежды, стоять на крыше пятиэтажки поздней осенью — начало моросить. Скоро ливанет. Тобирама ощутил, как подкосились его ноги. Они стали тяжелыми. — Заткнись, выродок. — Глаза Тобирамы наливаются кровью. Он не мог этого знать — не мог просто. Это слишком личное. — В паху у Мадары родинка, — говорящий указывает на низ своего тела в ту область, — С левой стороны, ты и сам знаешь, что ее обычно не разглядеть, если не делаешь ему минет, — сердце Тобирамы пропустило удар. — Ах да, и шрам у лобка, тот самый, он выпуклый и до сих пор периодически тянет, оказывается, — человек с настоящим наслаждением смотрит в глаза бледнеющему Тобираме. — Если провести по шраму языком и прикусить основание — это самое чувствительное на теле… Взмах руки, Тобирама со всей силы бьет его по лицу, он не сдержался — накрыла настоящая ярость от обиды, злости, ненависти к этому человеку. — …место. Он закончил эту фразу с откинутой в сторону головой от сильной пощечины. Тобирама бил сильно — остался отпечаток. Щеку засаднило. Он улыбнулся шире — наконец-то он его пробил. Этого вечно сдержанного, холодного Сенджу, который смотрел на него свысока и даже снисходительно, пробил. Тобирама в ярости хватает его за руку, сжимает, тянет на себя — смотрит с ненавистью и презрением. И тот рад этому, он ждал этого. Рывок в сторону и он перехватывает вторую руку Тобирамы, бьет в самый локоть, по самому уязвимому месту, — цокает языком, не рассчитал силу, нужно было поднажать, подорвал бы сухожилие и тогда можно было бы следующим ударом… Тобирама отступает на шаг назад, вырывает руку и замахивается ей же — заранее сжав в кулак. — Я убью тебя! — орет Тобирама. — Ты сдохнешь здесь, кусок дерьма! Я долго терпел твои выходки, но ты, тварь, перешел все границы! — его прорвало. Вся накопленная злость и усталость, изнеможение, дало проплешину в вечном спокойствии. — Ты нам не нужен, Тобирама, — орет человек в ответ, — твое место лежать и терпеть, как тебя насилуют всю твою жизнь, лучше бы ты там и оставался! Отъебись от Мадары! Он мой теперь всецело и полностью! Он выбрал меня — не тебя! Я не отдам тебе его, пока дышу! Я тебя везде найду! Сгинь уже наконец! Он смотрит на Тобираму с гримасой ненависти, толкает грубо, Тобирама охает, спотыкается, хватает рефлекторно толкающего за собой и вдруг слышит громкое. — Остановитесь! — раздается крик за их спинами. Тобираму тянут назад, второго человека тоже. Сай, это голос Сая. Он схватил их сзади и грубо толкнул на себя. — Вы убьетесь здесь оба! — Сай кричит, на него нахлынул настоящий ужас, как только он увидел их обоих на краю крыши.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…Д е т с т в о м.
Когда… Когда я немного подрос, я стал задаваться вопросом, что такое социум. Я был достаточно стеснительным ребенком, можно назвать — пугливым, мне было страшно подойти к детям на площадке, которые обычно играли группой, мне почему-то было периодически страшно выйти на улицу. Я лишь мог изучать их со стороны, когда возвращался с церкви с матерью, или с рынка с отцом в его выходной день. Я изучал их из окна своего дома, они всегда смеялись, громко кричали, бегали и часто толкали друг друга. Мой интерес к детям за окном возрастал, мне хотелось присоединиться к ним, но что-то сдерживало меня. Я помню, каждый раз подходил к двери своего дома, слышал, как какой-то давящей на меня лавиной наваливались крики и шумы за дверью, и я каждый раз делал шаг назад. Я убегал в свою комнату и оставался там. Мне нравилось быть дома одному — я всегда находил чем себя занять. В детском саду находиться для меня было пыткой — я держался все время в стороне. Я не мог переносить заинтересованных взглядов сверстников на себе, я даже пописать в горшок не мог, если кто-то стоял рядом, или тем более за моей спиной. Я ощущал себя в опасности — началось это с раннего детства. Я боялся темноты, боялся шумов, боялся громких звуков — дергался, и сам не мог вспомнить, почему. Я был замкнутым в себе ребенком, смотрящим на детей со стороны, ровно до того дня, пока не решил перебороть свой страх и не выйти на улицу наконец, это была моя пятая попытка. Но снова меня пробрала дрожь и я повернул назад, чуть было не врезался в тело своей матери позади меня. Я помню, как поднял свои глаза на нее, она смотрела на меня с каким-то раздражением и огорчением, в глазах застыл настоящий упрек. — Долго ты будешь стоять тут у порога, как щенок, и возвращаться назад? Тебе нужно играть с детьми, Мадара! — в ее голосе слышалось отчетливое пренебрежение ко мне, — в детском саду считают тебя странным! Ты позоришь меня и привлекаешь к себе слишком много внимания! Ты совершенная противоположность своему отцу — в кого ты вообще такой родился?! — я до сих пор помню, как съежился всем телом от этого давления. Мать меня в раннем детстве очень пугала. Я никогда не ощущал от нее любви, я ощущал все время от нее какое-то раздражение и разочарование, и сам не мог понять, от чего именно. Я всегда больше любил отца. Мне с отцом было комфортно, спокойно и тепло. Моя мать никогда не улыбалась мне даже толком, а если и улыбалась, то не искренне. — Мне страшно, они будут меня дразнить, — я закусываю губу, пячусь назад. Обхожу ее осторожно, но толком не успеваю ничего сделать, как чувствую как сильная рука матери хватает мой локоть, и она грубо тащит меня в сторону двери. Я вырываюсь, приступ паники начинает накрывать меня с головой — я не хочу, я не готов выйти туда сейчас. — Я не знаю, как с этими детьми общаться. — Пока не переборешь свой страх и не выйдешь на улицу, не подружишься со всеми, как нормальный ребенок, — она говорит это с каким-то злобным шипением, — я не пущу тебя обратно в дом! — срывается на крик. После она нагоняет меня, хватает за волосы, я начинаю кричать и плакать, мне больно, она тянет меня в сторону двери, я не могу вырваться, я просто хочу, чтобы папа помог мне, но она лишь открывает дверь дома и грубо выталкивает меня на улицу. — Ты понял меня? Сколько можно? Ты должен повзрослеть! Мне надо с твоим младшим братом сидеть — он скоро проснется, а не на тебя время тратить! Пошел! Я слышу, как она захлопывает входную дверь нашего дома за собой. Я стою, дрожу, пытаюсь вытереть слезы на глазах — пытаюсь унять свою дрожь. Мне страшно, мне хочется вернуться назад, я не могу сделать и шага вперед. Солнце светит так ярко, оно ослепляет. Я всхлипываю еще минут пять от обиды, страха и паники. Успокаиваюсь, вытираю слезы и сопли, и смаргивая, встречаюсь с заинтересованным взглядом мальчика, стоящего на другом конце улицы. Он наклоняет голову, его волосы по плечи блестят на солнце. Он улыбается мне широко и машет рукой, я робею. А потом слышу, как его зовет кто-то и он убегает к другим детям на площадку. Я шумно выдыхаю, и медленно направляюсь в сторону песочницы. У меня не было игрушек, но мне хотелось просто сесть рядом с кем-то и пережить этот день.***
Хаширама на тренировке в спарринге с Шикамару. Они стоят оба разгоряченные на ринге и только что Шикамару пропустил удар — Хаширама попал ему в челюсть. Он улыбается счастливо. Когда… Когда я немного подрос, я стал задаваться вопросом, что такое социум. Моя мать родила мне брата, так мне объяснили родители, но он был таким маленьким и громким, что особо играть с ним у нас пока еще не выходило. Хотя мне интересно было всегда подходить к нему спящему и разглядывать его милое лицо. Он был как кукла, мне хотелось взять его на руки, но мама не разрешала пока это делать. Сказала немного подождать и тогда я смогу его и кормить сам, и гулять вместе с ней и отцом. Я был общительным ребенком сколько себя помню, мне нравилось внимание. В детском саду я сразу подружился со сверстниками, мы ходили группой, постоянно играли на дневной прогулке в машинки и стрелялки из палок. Мы даже сражались этими палками и я всегда хотел победить своего соперника — мне нельзя было проиграть. Это было принципиально. Часто мы начали колотить уже друг друга, и воспитатели вызывали родителей на серьезный разговор. — Ваш сын слишком гиперактивный, — с укором говорит воспитатель. — Он часто затевает драки с другими, потому что они не хотят играть с ним. — Мой сын — ребенок, — фыркает мужчина, — у детей много энергии, у него прирожденные лидерские способности и не удивительно, что ни дерутся — у детей это норма. Так формируется дружба — выбором соратников и недоброжелателей. Мой сын выбирает себе круг общения, он прирожденный лидер и он не должен всем нравиться. Это нормальная практика у мальчиков. Как он поймет, кто ему друг, а кто нет, в таком случае? — У вас странные представления о дружбе, — воспитатель по имени Куренай поднимает брови. — Я понимаю, вы — человек порядка, главный полицейский нашего города… У вас свои уставы, но он часто обижает детей, и… — Дети все одинакового возраста и могут сами постоять за себя, если родители не отдают своих детей на спорт или не учат их самообороне — это не наши проблемы! — мать ребенка держит на руках второго новорожденного сына и смеряет взглядом воспитателя. — Это ваша обязанность учить детей, как ладить в коллективе — я воспитываю своего ребенка правильно, и не думаю, что он кому-то вредит! Они просто играют! Куренай выдыхает, качает головой и устало растирает виски. — Объясните своему ребенку, что насилием над другими дружбу не заведешь, или мы переведем его в другую группу. — Хорошо, я понял вас, — мужчина по имени Буцума сверяет Куренай строгим взглядом, после мягко улыбается жене и снова обращается к воспитателю. — Как успеваемость Хаширамы? — С успеваемостью проблем нет. Он первый в группе, только поведение. — Куренай сухо отвечает ему в ответ. — Отлично! Мы дома обязательно поговорим с нашим сыном. Спасибо, что позвали нас на разговор! Они выходят из кабинета воспитателя, маленький Хаширама сидел на скамейке у двери и взволнованно обращает взгляд на вышедших из кабинета родителей, а потом снова на младшего брата, который ручками играет с воздухом. На губах появляется улыбка — такой прикольный малыш. Отец смеряет своего сына спокойным взглядом, Хаширама будто съежился. — Ну что, пап, мам? Что вам сказали? — он немного взволнованно смотрит на своих родителей. Воспитательница могла сказать что угодно им — он вроде не вел себя плохо. Родители молча выходят с ним из детского сада, отец закуривает автоматически на улице сигарету, пока его жена уже уходит дальше к машине. — Пап? Что-то случилось? — Хашираме немного не по себе. Секундная пауза. Буцума выдыхает дым, трепет сына по волосам и лишь с добродушной улыбкой на губах отвечает ему: — Все в порядке, сына, воспитательница сказала, что ты большой у нас молодец! Хаширама расплывается в улыбке, румянец смущения появляется на его щеках, и он бежит за мамой и младшим братом в сторону машины. Буцума никогда не наказывал своих детей — ни разу в жизни руку не поднял, это было в их семье не принято. Он проводил лишь разговоры с ними, когда сам считал это нужным.***
Когда... Тобирама раздраженно отмахивается от нравоучений Сарутоби — тот шел рядом с ним и пытался отстоять свое мнение в концепции детской пубертации. Он закатывает глаза, видит вдалеке Конан и ее улыбку — машет ей рукой. Конан сегодня прекрасно выглядит. Когда я немного подрос, я стал задаваться вопросом, что такое социум. Я никогда не был обделен вниманием — с самого детства, сколько я себя помню, вокруг меня всегда были люди. И мой старший брат. Мой старший брат был все время рядом, постоянно, иногда мне казалось он моя тень. Первым, кого я помню, и с кем связано мое первое воспоминание, — это Хаширама. Я помню, как он нависает надо мной, делает смешную рожицу и начинает щекотать меня. У меня сегодня день рождения — первое осознанное день рождения. Хаширама тогда притащил домой огромный шарик, папа распаковывал подарки и мама надела мне на голову какой-то колпак. Мне хотелось тогда, чтобы вокруг было меньше этой радости, но ненароком я улыбался вместе с ними. Я начал рано читать, рано говорить, но только когда сам этого хотел. Помню родители долго беспокоились по этому поводу и водили меня к каким-то врачам, почему я молчаливый и периодически от них отхожу в угол или в свою комнату. Мне просто там нравилось больше. Позже я узнал, что родители в детстве беспокоились, что я аутист. Нет, от аутистов у меня разве что любовь к одиночеству и стремление быть в изоляции — это было моим истинным желанием все время. В детском саду я хотел больше быть в стороне, мне было комфортно с самим собой — я постоянно о чем-то думал, что увлекало меня больше внешнего мира, мои фантазии увлекали меня — я мог сам с собой разговаривать или же читать книги. Книги я начал читать с четырех лет — мне были интересны сказки или рассказы — но почему-то дети все время пытались со мной подружиться, они мне говорили, что я какой-то загадочный и интересный. И ходили за мной, вечно просили помочь им в каких то обычных заданиях, которые я решал быстрее всех в группе. Я часто не понимал, почему за мной пытаются таскаться, и поэтому иногда притворялся, что заболел, лишь бы остаться дома в тишине. Мне с ними было скучно и неинтересно в основном. Кроме Конан. С Конан мне интересно было всегда, но она ходила в другой садик, я всегда ждал ее в гости, они приходили к нам раз в неделю и мы вместе с ней ходили на кружки. Она была моим первым лучшим другом — подругой, которая всегда заставляла меня улыбаться. Мне с ней всегда было о чем поговорить. Мы с ней соревновались в успеваемости, по учебе и достижениям. Нас даже отдали в одну спортивную секцию. Мне больше нравилось проводить время с самим собой дома, но мне практически никогда не выпадала такая возможность. У нас дома были постоянно родственники в гостях, мама часто водила нас в парки и на аттракционы. Единственное время, когда я мог побыть сам с собой, это когда занимался с репетиторами наедине. Им не надо было общаться со мной. И меня это безумно радовало. Я уставал от постоянного общения, мне часто хотелось сбежать от него и остаться одному, почитать книги, пособирать паззлы, разобрать конструкторы или же играть в шахматы с самим собой. Но мои родители слишком сильно беспокоились по этому поводу и поэтому меня постоянно окружали чертовы люди. С лет пяти я стал часто слышать, что я одаренный ребенок, что я многого достигну. Я тогда не особо понимал, о чем речь — мне и не интересно было особо, о чем они говорят. Мой старший брат с какого-то момента стал присоединяться к нашим прогулкам с Конан, что меня стало раздражать. Я хотел хоть немного отдохнуть от него, но Хаширама каждый раз слишком ярко обижался на меня, когда я пытался объяснить ему — мне надо отдохнуть от него. Шло время — обиды Хаширамы становились интенсивней, он не понимал слова «личное пространство».***
Когда… …Изуна сидит на крыльце своего дома с комиксом, смотря, как Мадара с Хаширамой играют в мяч во дворе их дома, а Тобирама в очередной раз куда-то удалился, видимо за книгой ушел. Слышится крик, Изуна резко оборачивается и видит, как его брат бежит к непонятно откуда взявшемуся Тобираме, в которого случайно попал мяч. Он упал, заплакал, а Мадара бежит в его сторону, подбегает, гладит его по голове и вытирает слезы. Изуна от вида этой картины меняется в лице, вскакивает, и, сжимая кулаки, бежит к брату. У Тобирамы есть свой — пусть тот его жалеет. Тобирама утыкается в плечо Мадары, обнимает его и Изуна ощущает настоящее бешенство по отношению к своему единственному другу. Не трогай его — отойди! Сердце стучит слишком сильно. Когда я немного подрос, я стал задаваться вопросом, что такое социум. Я не понимал — как в нем себя вести. Я смотрел на окружающих людей каждый раз — пытаясь отреагировать на их слова так, как считаю нужным, и часто слышал плачь в свой адрес. В основном дети, окружающие меня, раздражали, они получали слишком много внимания, были слишком шумными, и почему-то им всегда все старались помочь. Я не понимал, зачем им вообще помогать. Мне не нравилось, что им уделяют внимание. Моя мама всегда уделяла мне внимание и очень любила меня, даже слишком, от чего иногда меня раздражала своей навязчивостью — но мне всегда было интересно слушать ее. С папой у нас были прохладные отношения, сколько я себя помню, он всегда больше любил Мадару. А Мадара очень любил меня — и Мадара был единственным человеком, которого любил я. Я, когда увидел своего брата в осознанном возрасте, замер. Он казался мне таким великим, красивым и умным — он так искренне мне улыбался и обнимал меня, что я потянулся к нему в ответ. Мне Мадара почему-то всегда был понятен, мне всегда было Мадары мало. Мне было с ним по-настоящему интересно, весело и спокойно. Мадара был моей опорой и защищал меня, хотя защищать я мог себя и сам — я защищать мог и его. Мадара постоянно дарил мне подарки, гулял со мной, и именно из-за него мне социум, как таковой, стал по сути не интересен. Он раздражал меня, потому что забирал у меня внимание моего старшего брата. Мне не хотелось делить его ни с кем, даже с родителями, мы спали вместе с детства, гуляли вместе, ходили на тренировки вместе — в одну школу ходили. Моим социум и был Мадара — другие для меня не представляли совершенно никакого интереса. Мне было скучно с ними. Слишком шумные, слишком глупые, слишком добрые, слишком агрессивные, слишком навязчивые, все слишком. Когда социум у меня отнимал мое законное внимание — я злился. Моя злость всегда была яркой, заметной и сносящей.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…У с т а н о в к а м и
Один раз, я спросил у своего отца. — Можно убить человека, если он тебе не нравится? — Лучше я убью его для тебя. — Он смеется и гладит меня по волосам. Ему всегда нравилось смотреть в глаза своего брата — они были такими же, как у него. Идентичными, они понимали друг друга даже молча, на уровне ощущений. Он был его полным продолжением, он был благодарен всему, чему мог, что он родился в их семье. Он был не одинок наконец. Один раз я спросил у своего отца. — Пап, — он утыкается своей щекой в щетину отца, тот переводит на него как обычно теплый взгляд, и улыбается ему. — Можно убивать людей? — Конечно нет, сынок. — Мужчина садится, берет сына на колени и внимательно всматривается в его глаза. — Это грех. Ему всегда нравилось смотреть в глаза своего сына — они были такими же, как у него. Идентичными, они понимали друг друга даже молча — на уровне ощущений. Он был его полным продолжением, он был благодарен всему, чему мог, что у него родился этот ребенок. Он был не одинок наконец. Он очень любил его и всегда готов был защищать. Он умер бы за него. Однажды я спросил у своей мамы: — Можно убить человека, если он тебе не нравится? — спрашивает семилетний мальчик. — Почему он тебе не нравится? — она заправляет волосы сына за ухо, смотря в одну точку куда-то в сторону, она словно отключилась и полностью погрузилась в анализ вопроса. — Он тебя обижает? — голос на этом моменте у нее огрубел, с привычного ласкового. Она медленно сморгнула. — Если тебя обижает кто-то, скажи мне, я разберусь, сладкий. Мальчик задумался. Нахмурился, вопрос застал его врасплох. — Что такое обижает? Мам? Женщина улыбнулась, перевела свой опустошенный взгляд на сына и, погладив по щеке, продолжила. — Бьет, — она задумалась, — делает больно физически, сжимает, толкает, как дети толкают на улице во дворе друг друга, обзывает нехорошими словами, кричит, переключает внимание на себя, отнимает игрушки. — Он отнимает у меня братика, — спокойно выдавил мальчик. — Мне не нравится, что он постоянно разговаривает с ним и играет. — Мальчик резко помрачнел и перевел взгляд на свою маму. — Мне кажется, брат его полюбит больше, чем меня. Мама всегда ему говорила — они с братом должны постоянно держаться вместе. Мама постоянно говорила, что семья — самое важное и ценное. Мама всегда говорила любить брата и быть рядом с ним. Мама всегда говорила, что брат будет любить только его и они будут постоянно вместе. Мама была права. Всегда права. Слово мамы закон. — Сынок, убить можно любого, кто отнимает у тебя любимого человека. Потому что он твой, а этот человек у тебя его решил забрать, не имея никакого на это права. — Она произносит это тихо, после добавляет, улыбаясь. — Но я думаю, тебе лучше подружиться с этим мальчиком и быть рядом с братом все время дальше. Пока ты будешь стоять между ними, ничего плохого не случится. Тебе подрасти надо — убить человека наказуемо. Если ты когда-то решишь убить человека, нужно сделать так, чтобы тебя такие дяди, как наш папа, не поймали. Вот наш папа таких людей ловит на работе, сильно ругает и после делает с ними плохие вещи. Я не хочу, чтобы кто-то с тобой делал такие же плохие вещи, милый. С врагами лучше всегда дружить, ты понял меня, сынок? Мальчик кивает, улыбается своей матери — обнимает ее. На кухне когда… Однажды я спросил у своей мамы: — Мама, можно убивать людей? — он играет с ней в кубики, сидя на полу. Его мать как обычно бледнолицая, внимательно следит за его действиями. Она не дернулась, не удивилась вопросу, лишь посмотрела в глаза своего сына и провела ладонью по его волосам ласково. — Если они тебе мешают, или тебе это необходимо, можно. — Она говорит совершенно спокойным голосом, пока ее меланхолический взгляд скользит по очертаниям лица ее сына. — Можно убивать любого, кто тебе мешает жить или вредит, потому что они этого заслуживают. Думать ты должен только о своих желаниях и собственном счастье. — Она целует его в лоб, и удаляется на кухню, чтобы налить им еще теплого и вкусного чаю.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…С а м о а н а л и з о м.
Есть ли у вас в жизни вещь, которая пугает больше всего? Чего вы до чертиков боитесь? Сколько я себя помню — я постоянно быстро ходил. Сначала я ходил быстро по дороге в школу, мне хотелось как можно быстрее пройти тот путь от дома до самого здания. Один конкретный участок пугал меня больше всего — это дорога в парке. Она была какой-то мучительно долгой. Сколько я себя помню в тот период времени, я всегда шел по этой дороге в темень, в нашем городе очень поздно светало и рано садилось солнце, по итогу, изо дня в день мне приходилось проходить эту чертову дорогу от начала парка до конца его в темноте. Мне было страшно встретить там своих обидчиков, страшно было столкнуться со своим страхом в лицо. Я стал быстро ходить все время. Люди вокруг не могли этого не замечать, особенно те — кто шел рядом со мной. Они постоянно мне делали замечания, постоянно просили замедлиться, постоянно просили не бежать. Я вроде замечал за собой свою скорость только в эти моменты, виновато улыбался и в согласии кивал, замедлялся, и вскоре бессознательно снова набирал привычный для себя темп. Говорят, люди, которые были на грани смерти, или в какой-то момент столкнулись с ужасом осознания, что скоро придет их конец, стали ходить быстро, если по итогу выжили и смогли выбраться из этого дерьма. Они испытывают подсознательный ужас до сих пор от той ситуации или ситуаций — и боятся не успеть сделать в этой жизни все, что хотели. Они просто бояться умереть с осознанием насколько они жалкие, ведь они даже справиться со своими амбициями не смогли — они бояться осознать, что по факту не стоят в этой жизни ничего. Говорят, что люди, прочувствовав и пережив огромную потерю в своей жизни, начинают ходить быстро, они тем самым пытаются убежать от этого состояния постоянного давления, постоянной пустоты внутри себя, которая в момент стагнации накрывает их будто лавина. Ужасно столкнуться лицом к лицу со своими ощущениями. Ужасно вспоминать, переживать, видеть образы перед своими глазами снова и снова — проще убегать. Говорят, люди, которые ходят быстро, накладывают на свои плечи много обязательств, много работы, много нагрузки, много амбиций и стремлений. Для них характерна многозадачность, с которой они не справляются в основном, но очень хотят. Они убегают от прошлого и настоящего, живя только будущим, в надежде на то, что там гораздо лучше. Скоро станет им лучше. Говорят, люди, которые ходят быстро — не умеют отдыхать. Они не умеют уставать. Они не живут — они существуют. Они изнашивают себя, занимаются своего рода самонаказанием, чтобы искупить обиду на самого себя, злость на самого себя, страх из-за самого себя — потому что они виноваты больше всего в этой жизни перед самим собой и не знают, как просить у себя прощения. Говорят, люди, которые ходят слишком быстро, плохо спят, потому что во время сна их преследуют кошмары, от которых убежать, как они это делают в реальной жизни, убегая от проблем и мыслей, не могут. Все накопленное напряжение, все накопленные эмоции — ждут с распростертыми объятиями их там. Говорят, люди, которые ходят слишком быстро, или вообще почти не видят своих снов, или наоборот видят их каждый день. Сны слишком яркие, красочные, наполненные ужасающими сценами и картинами, запахами, звуками и тактильными ощущениями — они будто живут вторую жизнь во сне. Жизнь, в которой все замедляется наконец, и они встречаются со своими травмами, болью и страхами лицом к лицу. Говорят, все глубоко одинокие в душе люди — ходят быстро. Говорят, все глубоко несчастные люди в глубине души — ходят быстро. Говорят, люди, которые боятся что-то не успеть сделать в своей жизни из-за постоянного страха по этой же самой причине — ходят быстро. Говорят, люди, которые бегут от своих эмоций и чувств— ходят все время быстро. Говорят, люди, которые бегут от своих воспоминаний и не могут до сих пор с ними жить, с событиями, произошедшими с ними, не могут интегрировать ужас своего опыта — ходят быстро.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…С о б с т в е н н и ч е с т в о м.
Данзо отлично помнит день, когда имя Конан впервые появилось в его жизни. Тогда он не имел еще к этой истории никакого отношения, никаких эмоций по этому поводу. Он тогда сидел и молча слушал рассказчика. Тобирама молчит. Когда впервые приходишь на психоанализ, требуется пара месяцев, чтобы свыкнуться, привыкнуть к тому, что психоаналитик в основном молчит. Он молчит и смотрит на тебя, он ждет, когда ты заговоришь первым сам. На его лице надета почти всегда маска спокойствия и непроницаемости. Он анализирует, а твоя задача говорить все, что придёт в твою голову сегодня. Иногда он может задать уточняющие вопросы, или ответить на твои, используя определенные техники, заставляя тем самым твой мыслительный процесс работать с новой и новой силой. Шел третий месяц психоанализа. — У меня есть лучшая подруга, — Тобирама сам не знал, почему решил рассказать о Конан. — Я выделяю ее, потому что мы общаемся столько, сколько я себя помню, почти с пеленок мы были все время вместе. Я могу назвать ее одним из самых близких людей в моей жизни. Он увидел, как Данзо что-то молча пометил в своих записях, видимо в паутине его жизни, он вписал новое появившееся там имя. Данзо поставил стрелки у имени вниз и ответил коротко: — Говорите все, что считаете нужным мне рассказать. Тобирама задумал и продолжил спустя короткую паузу: — Я люблю эту женщину, доверяю ей и считаю прекрасным человеком. Она умна, красива и с ней мне всегда спокойно. — На его губах проявилась улыбка. Теплая. Редкое явление. — Когда мы были подростками, нам было лет одиннадцать, может двенадцать, — он пытается припомнить, — мы даже думали с ней начать встречаться из-за взаимной симпатии друг к другу, — слабо хохотнул. — Помню, мы с ней стали ходить за ручку в школе, — он говорит об этом с какой-то грустью в глазах, — даже пытались поцеловать другу друга, но это было настолько неловко, что ничего из этого толком и не вышло. — Это был ваш первый поцелуй? — Данзо рассматривает лицо Тобирамы внимательно, с особым интересом, он не видел еще ни разу таких сильных эмоций на этом постоянно бледном и непроницаемом лице. Повисла пауза. — Нет, — улыбка резко сошла с губ Сенджу, губы превратились в ровную линию, — первый поцелуй у меня был с мужчиной. Данзо тогда впервые за всю работу выдал собственные эмоции, он скрыл их резко — Тобирама не заметил даже. Но, если бы он обладал острым слухом, он бы услышал, как сильно забилось его сердце. Данзо сам не понял, что за странная реакция у него случилась тогда. Это было не удивление, не злость, не интерес. Это была радость. Он обрадовался — и даже сам не проанализировал, почему. И очень зря. — Расскажите поподробней, я думаю, это будет очень полезно обсудить для нас с вами в анализе… — из собственного интереса спрашивает он, нарушая неосознанно первое и второе правило психоанализа. Первое правило психоанализа — ничего личного. Второе правило психоанализа — не ври. Третье правило психоанализа — говори все, что приходит в голову сразу. Он нарушил сразу все правила. — Мы когда с Конан поняли, что особо у нас ничего не выйдет, — Тобирама резко перевел тему, — сохранили дружбу, а после какого-то времени признались друг другу в своей нетрадиционной ориентации. Забавно вышло, сначала я сказал ей о том, что дело не в ней. Просто… — Тобирама открывает глаза, он прикрыл их, говорит спокойно, смотря на своего аналитика, — мужики мне нравятся и возбуждают. — Почесал макушку. — А спустя пару дней она мне призналась, что ей девушки ближе, выдохнули оба. Она красивая женщина, будь я натуралом, я бы женился на ней, лучше партнера себе я бы не нашел. Мы даже поспорили как-то, что, если оба останемся одиноки, женимся друг на друге. — Он рассмеялся. — Она согласилась сразу. В общем, мы с ней… Данзо поднапрягся, что-то смутило его в этом рассказе. — Вы видите в ней образ своей матери? — он уточняет автоматически. — Нет, — Тобирама кривится, — они совершенно разные. Максимально не похожи ни внешне, ни внутренне, ни характером, сходства ноль.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…С о м н е н и я м и.
12 лет назад: Тобирама был в тот день сам не свой, он не знал, что ему делать и как себя вести теперь. Внутри все сжималось, хотелось выть, хотелось куда-то сбежать, не хотелось возвращаться домой после вчерашнего вечера. Утром Хаширама вел себя как обычно, будто ничего не случилось, он так же улыбнулся ему, подошел, потрепал его по волосам, а Тобирама сдержался, лишь бы не закричать и не оттолкнуть его. Хаширама удивленно уставился на него, озадаченно спросил. — В чем дело? Ты чего бледный такой? Тора? — Хаширама приближает свою ладонь ко лбу Тобирамы и тот шарахается его, смотрит с испугом и замешательством. — С тобой все в порядке? — резко нахмурился. Тобирама уставился на него как на сумасшедшего, лицо его брата становилось все более озадаченным. И чем больше Хаширама смотрел на него таким взглядом и задавал Тобираме вопросы, тем больше Тобираме становилось не по себе. Ему приснился ужасный сон? Это был кошмар? Это был сон? Он не знал, как спросить даже. — Хаширама, я задам тебе наверное странный вопрос, — он не мог унять какой-то животный страх внутри, тот сковал его желудок, и подступала комом к горлу тошнота. — Ты сегодня спал со мной в кровати? — Да. — Удивленно отвечает его брат, пытается улыбнуться. — Я одеяло отобрал у тебя? Ну извини, — Хаширама смеется, — ты же знаешь, я эгоист и собственник, я часто стаскиваю одеяло во сне, хотя стараюсь и контролировать это. Тобирама открыл рот, хотел что-то сказать, но запнулся. Он сглатывает, не может унять внутреннюю дрожь. — Ты хорошо помнишь вчерашний вечер? — он спрашивает с натянутой улыбкой, — ты пьяным вернулся домой. Ты же помнишь? — Да, я с Ирукой в паб ходил, мы его день рождения отмечали, нажрались, конечно, знатно. — Хаширама виновато почесал затылок. — Я буянил? Шумно себя вел? — задумчиво перечисляет его брат всевозможные варианты своих косяков. — Я смутно помню, если честно, — выдыхает, — помню, что ты меня отчитал как обычно, и мы спать легли. Я тебя обнял и вырубился. Стоп! Я наговорил чего-то лишнего?! — он нахмурился, рассматривал Тобираму, сделал шаг ближе к брату, протянул руку, чтобы дотронуться, но Тобирама резко сделал шаг назад. Даже не так — тот порывисто отошел. На лице Хаширамы проскользнула блеклая тень раздражения. — Да что с тобой такое?! — Ты сразу уснул? — с прищуром спрашивает Тобирама, всерьез начиная сомневаться в реальности своих воспоминаний. — Ну может быть, я поссать сходил, я не помню, честно, кажется, сразу вырубился. Ты знаешь, я с тобой рядом вырубаюсь сразу, ты теплый, как кот. — С тенью раздражения отвечает Хаширама, пытаясь все еще не выдать свое недовольство. — Тобирама, скажи, почему я чувствую себя как на допросе? Если я как-то обидел тебя, — он спокойно подходит, пытается обнять брата, — ты мне скажи, я извинюсь. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Может быть, я на пьяную голову наговорил тебе чего-то? Тобираме стало не по себе. Хаширама не мог ему врать, он не мог забыть всего, если это правда произошло — такое не забывается, даже под сильным алкогольным опьянением. Да и его брат не мог такого сделать, значит, это ему приснилось. — Нет, точнее, ты говоришь, как сильно любишь меня и дорожишь мной, что я самое ценное, что у тебя есть, и так далее. — Тобирама пытается успокоиться. — Да, это правда, — резко отвечает ему Хаширама. — Это проблема? — поднимает бровь вверх. — Мне казалось, это никогда не было проблемой, моя любовь к тебе. — Это было немного в ином контексте чем… — Тобирама запнулся, опустил взгляд на руки, вспоминая, как сильно Хаширама их сжал в его сне… он заломал его. Откинул мысли в сторону. — …Обычно. — Я не понимаю, в каком ином контексте? У меня он всегда один. — Хаширама озадаченно наклоняет голову. — Никогда от своих слов не откажусь. Объяснишь? — Забудь. — Тебя это так напугало? — Хаширама виновато улыбается. — Извини, если я как-то неправильно выразился и… — Хаширама, ответь прямо: ты приставал ко мне ночью…? Хаширама побледнел. — Приставал? — он уточняет, его взгляд сузился. — Что ты имеешь в виду под «приставал»? — он подходит к Тобираме ближе и смотрит в упор. — Ты пытался меня… — Тобирама пытается унять дрожь в голосе, смотрит в глаза пристально. — Точнее, ты мне сделал… Ты пытался со мной переспать? — Тобирама запинается. — По пьяне ты бы мне сделал минет? — он выпалил это на одном дыхании. Он сказал это — повисла пауза. Долгая. Тяжелая пауза. Тобирама смотрел в глаза Хашираме, тот смотрел пристально в ответ. Его взгляд потемнел. Лицо приняло какое-то мертвое выражение. — Ты хочешь сказать, что я тебя изнасиловал? — бесцветным голосом спрашивает Хаширама. — Я правильно тебя понимаю? — его бровь поднялась вверх, руки сжались в кулаки. — Нет. — у Тобирамы вырвался нервный смешок. — Я просто спрашиваю, ты бы мог это сделать или нет? — Тобирама пытается дышать ровно и не понимает, от чего испытывает настолько сильную тревогу. — Я бы никогда тебя не изнасиловал, Тобирама, что за глупости ты сейчас спрашиваешь у меня? — Хаширама улыбается натянуто, — ты понимаешь, что ты у меня вообще спросил только что? Ты мой брат. Мой любимый младший брат, человек, которого я люблю сильнее всего на свете и которого я бы на пьяную голову изнасиловал? Такого ты обо мне мнения? — он отступает на шаг, смотря на Тобираму с явной обидой и разочарованием. — Нет! Я… мне просто приснился ужасный сон. — Тобирама дернулся в сторону Хаширамы, — прости меня. Господи, прости, — он пытается заставить Хашираму посмотреть на себя, тот отворачивается. — Я сам не знаю, как мне могло присниться такое. Хаширама кивает ему понимающе, обнимает брата, смотрит в одну точку — гладит его по спине и выдыхает. Утыкается в его плечо лицом. — Может быть, я настолько ахуенный, что это ты меня неосознанно хочешь? — хохотнул Хаширама, на что получил под дых и скривился. — Не смешно. — Тобирама раздражено отстраняется и начинает собираться на занятия. — Я и не шучу, — себе под нос выдает Хаширама, поднимаясь на ноги и наблюдает со стороны за сборами брата. Когда Тобирама был уже у двери и попрощался с Хаширамой, он услышал внезапно один лишь вопрос, после которого он не развернулся. Он просто встал смотря в дверь. — Эй, Тобирама?! — Хаширама спрашивает хриплым голосом, сидя на диване. — А тебе понравился… секс со мной во сне? Ты… — выдерживает паузу, — Кончил? — еще тише добавляет Хаширама. Повисает пауза. Снова давящая тишина. По спине прошел ледяной холод. Ноги немного подкосились — руки стали дрожать. Тобираме захотелось нервно рассмеяться, он просто молил, чтобы у Хаширамы было хуевое чувство юмора. Он не смог обернуться и посомтреть ему в глаза от какого то сильно страха. Он просто молча вышел — он не смог обернуться. Ему стало дико страшно. Ему стало не по себе. Хаширама смотрел ему вслед не отводя взгляда. Кулаки его сжались.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…Л ю б о в ь ю
Он пытался задержаться как можно дольше на занятиях по языках, потом погулять с Изуной, слушая все, что он говорит, лишь бы не возвращаться домой. Они гуляли по городу до вечера, и больше оттягивать возвращение домой он не мог. Когда они подходили к дому Изуны, Мадара сидел на крыльце, читая книгу, полностью погруженный в нее. Изуна даже не сказал ему, что Мадара вернулся из заграницы, где пробыл год по обмену в школе, изучая и новый язык, и получая новые знания и рекомендации для дальнейшей своей профессии. Изуна рассказывал, что пару дней назад к ним приехал жить их родственник Обито, тот был младше их с Тобирамой на пару лет — остался сиротой и теперь будет с ними до совершеннолетия. Тобирама никогда не видел этого Обито и даже не уловил смысл сказанного ему. Он даже не задумался над тем, как Изуна — несовершеннолетний — будет опекуном Обито, а теперь до него дошло, почему именно сейчас этот Обито оказался здесь. Тобирама замер, когда увидел Мадару, он просто замер как вкопанный, и словил на себе теплый взгляд карих глаз. Губы Мадары расплылись в улыбке — он был рад видеть его. Тобирама так сильно ждал его возвращения, что не смог сразу поверить, что перед ним сидит брат Изуны. Он так изменился за год, повзрослел, в этом возрасте старшие ребята быстро меняются за год. Мадара изменился тоже — его волосы стали еще длиннее, он вырос — стал выше Тобирамы на голову. Даже загорел. Изуна смерил Тобираму немного скучающим взглядом и, попрощавшись с ним во второй раз, прошел мимо Мадары в свой дом, оставляя Сенджу на крыльце их дома совершенно одного. — Мадара, ты долго стоять будешь? Тобирама домой уже собирается, я жду тебя на кухне, Индра у себя? — Изуна спрашивает со спины брата, смотря на него боковым зрением. — Мадара?! — Да, — Мадара откладывает книгу в сторону и добавляет, — иди, я скоро приду, поговорю немного с Тобирамой и вернусь. — Только будь добр, не слишком долго, — Изуна натянуто улыбнулся, — я между прочим соскучился по тебе, тебя год не было. А теперь у нас дома слишком много народу и так, а я хочу с тобой провести положенное только мне одному время. — Он захлопнул за собой дверь. Мадара улыбается, прикрывает глаза, разводит руками в сторону и говорит: — Ну иди сюда, Тора! Обними меня уже! Я соскучился! — Мадара? — Тобирама, если бы не был сдержанным и не привык скрывать свои эмоции, разрыдался бы от счастья сейчас. Он очень скучал по нему, он очень ждал его домой. — Мадара!!! — рванул к нему и крепко сжал. Мадара засмеялся, уткнулся в мальца и ощутил, как Тобирама дрожит весь, он так сильно сжимает его, будто боится, что Мадара куда-то исчезнет. — Эй, ты чего?! — Мадара пытается успокоить парня, — ты чего дрожишь? — Почему ты не сказал, что возвращаешься?! — Тобирама с укором шикнул, все еще не желая отпускать Учиху из объятий, — мы же позавчера переписывались и ты молчал! — Я сюрприз хотел сделать, — смеется и аккуратно отодвигает от себя Сенджу-младшего, — ты сейчас мне ребра сломаешь, ха-ха, полегче! Сенджу-младший отстраняется с повинной, не сдержался. Его эмоциональный фон часто был нестабилен, именно в присутствии Мадары, он проявлял слишком много эмоций, коррелируемых с привязанностью, что в повседневной жизни ему было не свойственно. Если задуматься, он много лет был убежден в том, что у него некая эмоциональная инвалидность. Он не понимал чувств — по кому-то скучать, он действительно не скучал, ни по родителям, сколько себя помнит, ни по брату. Он даже не скучал по Конан, пока ее не видел. Он не особо любил физический контакт, он его даже избегал в какой-то степени. Он мало говорил о чувстве привязанности к кому-то, он никогда не говорил кому-либо о любви. Если вспомнить, он даже родному брату о том, что он его любит — сказал в жизни от силы раз пять. Он практически никогда не обнимал никого первый сам, не проявлял нежности, ему было это не свойственно и не совсем понятно. Он никогда не звонил первым, редко писал, обычно писали и звонили всегда ему — он даже не успевал напомнить себе, что стоило бы дать знать человеку о своем присутствии. Он периодически задумывался над своим эмоциональным буфером, но вскоре понял — это лишь вводит его в круговорот размышлений, которые ни к чему хорошему его не приводили ни разу. Но почему-то с Мадарой было все по-другому — это его очень сильно напугало в свое время. Изначально Тобирама заметил за собой, что он постоянно смотрит на него, со стороны, в разговоре, стоя просто рядом, он всегда первым делом смотрел на него, и после уже на других — он будто искал встречи с взглядом Мадары. Он даже не вспомнит сейчас, когда это впервые отследил. При разговоре он будто искал поддержки или одобрения у Мадары. Впервые Тобирама завис от того, что сам первым обнял его. А после зависал снова и снова, когда понял — он приоткрыл в себе тем самым какую-то завесу и теперь ему хотелось Мадару трогать при каждом удобном случае все время. Ему тактильный контакт с ним был приятен, он был даже каким-то необходимым, порой доходящий до навязчивого желания. Просто хотелось дотронуться, Мадара всегда улыбался с разным спектром эмоций ему в ответ на это. Ему хотелось трогать его волосы, Тобирама никогда не думал, что ему начнут нравиться длинные волосы у мальчиков. А потом понял — ему нравятся не чьи-то длинные волосы, а именно Мадары, ему шло — он выглядел органично и эстетично красиво. У Мадары были длинные ресницы, темные и пышные — Тобирама часто обращал внимание на то, как лучи солнца переливаются коричневато-теплым оттенком на них, а после переходят на брови. Мадара выглядит всегда немного задумчиво, спокойно и расслаблено. Находясь рядом с ним тебе самому становилось спокойно, и любое напряжение сходило на нет. Сенджу, несмотря на свое практически всегда одинаковое выражение лица, считал себя более эмоциональным человеком внутри, чем Мадара, наверное, такое сравнение шло от того, что Мадара был старше, не настолько, насколько его старше Хаширама. Но был гораздо спокойнее по своей натуре. Он не был громким, Тобирама не помнит, чтобы Мадара вообще когда-либо повышал голос или ярко злился. Обычно он пытался максимально держать нейтралитет, или же уходил куда-то вглубь себя, и выходил только в том случае, когда, видимо, договорился сам с собой по тому или иному вопросу. Мадара был язвительным, он часто иронично-грамотно мог подъебать собеседника в шутку или агрессию, но делал это кстати. Ему не хотелось принизить человека или очернить, ему хотелось тем самым указать на недостатки, которые неплохо было бы исправить. Тобирама, находясь рядом с Мадарой, ощущал себя полностью защищенным, и сам не мог понять — почему. — Прости, — тихо произнес Тобирама, смотря в пол, — я просто очень рад тебя видеть. Он ощутил, как ладонь опустилась на его темечко, и резко поднял свои глаза. — Я знаю, я тоже. — Мадара широко улыбнулся, прикрывая глаза. — Очень. У них с Изуной была очень похожая улыбка — только от Изуны никакого тепла не ощущалось никогда, Тобирама никогда не задумывался над этим до этого момента. Они с Изуной очень похожи, даже слишком, только ощущения рядом с ними — совершенно разные. — Я пойду, наверное, — уныло говорит и смотрит на входную дверь, отдергивает тебя, — извини, тебе домой же надо, — отводит взгляд в сторону и Мадара замечает, что. А после хватает его за руку и тянет в сторону дороги. Тобирама не успевает отреагировать толком. — А пошли прогуляемся, Изуна подождет. У него и так много дел, у меня время есть, — Мадара заметил странное настроение Тобирамы сразу, но уточнять, что послужило тому причиной, пока не посчитал нужным. Из Тобирамы обычно нужно все клешнями вытягивать, он часто держит все в себе. — Ты уверен? — Тобирама тихо спрашивает, бросая взгляд в сторону дома Мадары, замечая силуэт Изуны в окне, тот смотрит на них со второго этажа. — Изуна же обидится! — Уверен, — отмахнулся Мадара, — погода хорошая! Пошли пройдемся. И они пошли. Гулять с Мадарой всегда было приятно. Гулять с Тобирамой всегда было интересно. Слушая Мадару и его голос, Тобирама ощущал какую-то защиту, которой ему не хватало. Слушая Тобираму, Мадара искренне восторгался его интеллектом, и даже порой себя чувствовал неловко от осознания их интеллектуальной разницы. Трогать Мадару всегда хотелось — всего, часто Тобирала сдерживал себя, не хотел навязываться. Трогать Тобираму хотелось почти всегда, даже когда про себя подмечал, что иногда перебарщивает и может его своим желанием спугнуть. Наблюдать за мимикой Мадары, Тобирама обожал — она была эмоционально богатой, насыщенной и живой. Он впитывал ее в себя. Наблюдать за мимикой Тобирамы, Мадаре нравилось — каждый раз, когда сквозь спокойное лицо проскальзывали искренние и яркие эмоции, на душе становилось тепло. Видеть Мадару Тобирама всегда хотел — независимо от того, в ссоре они или нет — он подмечал про себя очертания лица, всматривался в его красивые глаза, и сам не понимая от чего, смущенно отворачивался. Видеть Тобираму Мадаре всегда хотелось, даже когда он вел себя как говнюк, он будто ждал каждый раз, когда же Тобирама перестанет дуться и снова на него посмотрит как раньше. Ему нравились очертания его лица, нравился острый нос, острые скулы и часто розоватый румянец на щеках — ему шло. Они, обсуждая прошедший год, так и дошли до старого города, часто они гуляли именно в этом месте. — Останься у нас на ночь, — резко выдает Мадара, смотря с каким-то искренним волнением в глаза Тобирамы, по нему было видно, что ему неловко это предлагать. Тобирама завис на пару секунд, замялся. — Ты можешь спать с Изуной в комнате или вообще в зале, Обито спит отдельно, хоть и часто приходит ко мне. — Нет, я не хочу. — Тобирама отводит взгляд в сторону. — С Изуной спать. Мадара немного помрачнел, будто расстроился. — Да, я понимаю, наверное я з… Тобирама резко перебивает его, быстро выговаривает от волнения следующую фразу, сжимая кулаки и закусывая верхнюю губу. — Я хочу спать с тобой. Можно? Боже, стыдно-то как. Он опускает глаза в пол и уже проклинает себя за то, что вообще это сказал, конечно, Мадара будет спать с Изуной или Обито, кто он вообще такой — слишком много хочет. Мадара неожиданно приближается к нему, перехватывает его подбородок пальцами, прося посмотреть на себя, на что Тобирама на секунду побледнел, мысли волной полились в голове, он чуть не вскрикнул там на месте, стало жарко, стыдно и страшно. — Можно, конечно. — Мадара засмеялся по-доброму, улыбнулся, — я думал, ты не захочешь просто. Ты чего такой бледный? Пошли? Будем спать вместе! Это была первая ночь спустя огромное количество лет, когда они спали вдвоем. Они спали рядом — в одной кровати. Мадара проснулся посреди ночи и ощутил, как голова Тобирамы лежит на его груди, лежит его рука — кисть сжата в легкий кулак, половина его туловища находится на нем. Он выглядел беззащитным, нуждающимся в заботе и защите — и Мадара во сне бессознательно ее ему дал. Его руки. Мадара обнимает обеими Тобираму — обнимает его тело и прижимает к себе — лежа на спине. Он не стал менять позу.***
Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…П у с т о т о й_в н у т р и.
Это такое странное состояние, его сложно объяснить. Обычно всегда перед этим приступом, я называю это состояние приступом, потому что по-другому его не назвать, всегда тебе присуще хорошее или нейтрально-стабильное настроение. Ничего не случилось по сути, все, что могло случиться — случилось уже давно. Ты сидишь, занимаешься своими делами, и в какой-то момент понимаешь — ты застыл. Ты смотришь в одну точку и боишься сморгнуть, лишь бы не усилить это странное состояние. Это состояние появляется всегда внезапно, оно будто сжимает твое нутро. Оно выворачивает садистично каждую клетку и участок в твоей груди и голове — этому уже нет сил больше противиться. Слишком много лет до этого ты ему противостоял, ты понял в какой-то момент, что этот процесс всегда цикличен. Что бы ты ни делал и как бы с ним ни боролся — оно всегда вернется. Всегда, оно не подвластно ни логическому объяснению, ни какому-то графику. Оно просто в тебе существует каким-то фоном, оно в тебе живет как инородный паразит. И с годами этот паразит стал уже частью твоей личности. От этого состояния нет лекарства, нет спасения, его просто каждый раз как пытку нужно переживать. Пытку, от которой ты сбежать не можешь. Хочется только выть. Огромная лавина печали, даже нет, не так… Огромная лавина моральной и эмоциональной боли сваливается на тебя, и ты боишься сделать любое лишнее движение, лишь бы этот приступ не усилился хотя бы на грамм. Становится тяжело, тяжело настолько, что хочется взвыть. В такие моменты сложно говорить, сложно думать как прежде. Сложно сделать лишнее движение в принципе. Часто оно ощущается в теле как кусок раскаленного металла где-то в разных частях тела, или наоборот холодной глыбой. Ощущение отвратительное, мать его. Мысли в голове начинают лететь слишком быстро, ты будто мечешься — возникают странные желания что-то сделать, хочется много сделать, много желаний и идей, как сбежать от этой боли внутри, но она настолько сильная, что от неспособности с ней справиться, боль начинает сигнализировать уже настоящей, физической, в твоем теле. Ты неосознанно вытесняешь ее в соматику, потому что на самом-то деле боишься, что морально не выдержишь. Нервная система давно уже истощена, ты привык к этому и смирился — ты лишь не хочешь, чтобы ее это состояние добило до заключительного этапа. Часто хочется плакать, часто слезы начинают течь сами по себе, и всегда хочется курить. Больше всего хочется выть, уже даже не прокручивать в голове это, не пытаться кричать или плакать, не пытаться переубедить себя в навязчивых убеждениях, в которые ты в глубине души веришь, и сам себе являешься в них своим же палачом. Не хочется даже уже сжимать голову, плакать или кричать — все это давно пройденное и не несет в себе никакого освобождения из раза в раз. Больше всего хочется, сука, выть. Перед глазами всплывают воспоминания, они всегда разные, но в то же время — всегда об одном и том же. В голове появляются диалоги какие-то, ты уже точно не помнишь, они были на самом деле, были недавно или никогда не воспроизводились вообще. Боишься прочувствовать всю боль изнутри, потому что давно знаешь, что не выдерживаешь ее никак — ты пытаешься ее избегать. Включаешь музыку, садишься за книгу, уходишь в работу или учебу — лишь бы отвлечься. Ты можешь начать чистить монитор компьютера, папки десктопа, убирать квартиру или в какой-то момент провалиться в сон. И боль из твоего сознания уже перетекла в тело. Ты выдыхаешь с облегчением, потому что физическую боль с годами стало для тебя легче выдерживать, чем моральную. Через какой-то промежуток времени это состояние снова может сойти на нет, уйти в фон, перманентно, и вроде снова ты возвращаешься в прежнее русло жизни и прежнее состояние. Ты встаешь, удивленно осматриваешь свою комнату и живешь себе дальше, занимаясь повседневными делами до следующего приступа.Каждый специалист по психологическому здоровью или психологической гигиене рано или поздно сталкивается с…?