***
Тобирама открывает глаза, лежа на полу в кабинете, в котором вчера читал дело Учих Он по итогу уснул там же, даже не помня, как именно. Рядом с ним стоит непонятно откуда взявшаяся бутылка вина, разбросана бумага на полу. Выглядит он слегка помятым, шея болит, голова трещит. Сколько раз он обещал не мешать медикаменты с алкоголем — и сколько раз проебывался. А еще он проспал свою практику в участке брата, причем проспал нормально так — на три часа. Он, матерясь, берет в руки телефон, тот оказывается сел, и, следовательно, будильник не сработал. Пока поставил телефон заряжаться, направляется в ванну, чтобы хоть как-то привести свое помятое лицо от следов пола в божеский вид. Он… …стоя под струями воды в ванной комнате, смотрит на стекающую в сток воду. Мадара рассматривает клок своих волос на кафельном полу душевой кабины и фыркает. Что бы он ни делал — его волосы постоянно будут выпадать, не настолько сильно, как раньше, но сильнее, чем когда он был подростком. Намылив тело мочалкой, рассматривает сгустки пены на накаченных руках. Он никогда не думал, что ежедневные тренировки в армии будут сохранять долгосрочный эффект, сколько бы он ни ел — жир не появлялся на теле никак — его пресс до сих пор четко виден, ноги прокачены и задница выпирает. Он даже не мог точно понять, доволен он этим или нет. Он… …выключает воду и тянется за полотенцем. Тобирама выходит обнаженный из ванны и поднимает взгляд к зеркалу прямо напротив. Рассматривает свою татуировку и в который раз хмурится, проводит пальцами по животу — пресс он качал, ноги натренированы ежедневным бегом, к которому он не возвращался уже две недели, и сегодня вечером собирается исправить это, пора ставить новый рекорд. Ему нравилось просто бежать, слушать музыку и ни о чем не думать. Ставить очередную цель перед собой, превышать свои собственные возможности. Если во время бега дыхание сбивается, бок начинает болеть, он не останавливается. Он бежит через боль дальше, смотря вперед. Бег он полюбил благодаря Данзо. Данзо занимался этим много лет и пригласил бегать вместе по вечерам, когда Тобирама еще был его клиентом — сказал, это поможет избавиться от лишнего внутри, что давит, освободить разум от мыслей, крутящихся водоворотом, хотя бы на время. И он не соврал — помогло. Тобирама трогает пальцами тату, его взгляд на какое-то мгновение меняется в зеркале, и он, дергаясь, отступает от своего отражения назад. Отражение смотрит спокойно на него. Он… …выходит из ванной комнаты, одевается, подходит к окну, подмечая про себя, что Тобирама до сих пор не вышел из дома, а ему пора бы уже. Он каждый раз замирает в каком-то ступоре, смотря на дверь дома Тобирамы. Он много раз представлял их встречу спустя столько лет, много раз прокручивал разговор в голове. И что он скажет? Он узнает его вообще? А если нет? А если он не станет с ним разговаривать? А если он до сих пор помнит то дерьмо, обижен, и оттого не хочет с ним говорить? Он имеет на это полное право. Мадара поджимает губы. А что если — Тобирама давно женат? Обито сказал, что нет. А если Тобирама в отношениях? Тут все просто, если ему без разницы, значит, разойдутся. А вот если Тобирама любит этого человека — вот тут возникает проблема. А что если Тобирама не любит его и не захочет с ним быть больше никогда? От этой мысли ему резко стало плохо. Он присел в кресло — стал задыхаться. Снова накрыло чертово удушье. Пытается оттянуть воротник майки в сторону, будто это сможет поможет. Он сжимает глаза пока перед ними не поплывут мошки. Он всегда боялся понять одну простую вещь после всего случившегося и пережитого. Он тринадцать лет любит одного человека, убедил себя в том, что у них будет семья, распланировал все. Он мечтал о детях с ним, он не встречался ни с кем, не трахался ни с кем новым, не заводил никого, не впускал в свою жизнь. И он боится, что все это он себе только придумал. Он боится, больше всего боится, что в реальности при встрече поймет, что жил лишь в своих фантазиях. Всё давно ушло, прошло, исчезло, извалялось в дерьме настолько, что исправить это всё будет невозможно никак. Он готов противостоять чему угодно, кому угодно, он знает, что будет делать, c кем и как — много раз в голове обрисовывал во всех красочных деталях. Но он понятия не имел, что будет с ним, если получит ответ «нет». Это вызывало какой-то приступ животного страха, паники. Он понятия не имеет, как будет с этим жить дальше. Так случилось в его жизни, что родился он однолюбом, причем махровым. Его воротит от одной мысли, что он ляжет в кровать с кем-то другим или будет просыпаться не с ним. Он при одной лишь мысли начинает ощущать к себе какое-то странное отвращение, грязь на себе, от которой хочется отмыться… …и это проблема. Он, наверное, неосознанно избегает встречи с ним, потому что боится получить отказ. Он по сути мог получить отказ еще вчера, если бы позвонил в дверь. Но он из дома даже не вышел, ощутил себя как тогда в детстве, когда боялся выйти, потому что дети снаружи его пугали. Ирония ситуации была в том, что он впервые в жизни был благодарен матери за то, что выпихнула его за порог — он дала ему стимул перебороть свой страх, а сейчас этой женщины за его спиной не было и быть не могло. Ее место в психиатрической клинике до конца ее дней, Мадара надеется, что она там и останется. Навещать ее у него не было никакого желания, но один раз все же стоит. Мать, как никак, хоть и матерью он ее не считал, особенно после всего, что она натворила своими руками и к чему это привело его семью в дальнейшем. Мадара всегда избегал этих воспоминаний, которые случились двадцать лет назад, и не хочет даже в мыслях к ним приближаться. Он каждый раз, думая об этом… …каждый раз замирал, смотря на свое тату в немом ужасе, страхе и одновременно с интересом. Тобирама боялся почему-то прикоснуться к ней, он каждый раз старался делать вид, будто не замечал ее на своем теле, будто на том месте не татуировка, а просто кусок обычной кожи, но периодически, когда по непонятной ему причине он выпадал из реальности, придуманной им же самим, — он не мог оторвать от нее взгляда. Оставался в зеркале лишь его образ и он, смотрящий на свое отражение. Его лицо так искажалось в гримасе злости, разочарования, обиды и ярости, что каждый раз он замахивался кулаком в зеркало, но сдерживался за два сантиметра до удара… …Мадара смотрит на него и опускает взгляд вниз. Он из раза в раз, изо дня в день, с нежностью и любовью проводит своими бледными пальцами по татуировке. У него их две. Одна — под ребрами, а вторая — на пальце. Он, касаясь под ребром, улыбается. Это метка, это то, что связывает их навсегда, и будет вечным обозначением их связи. Парное тату. Если их совместить вместе — посмотреть на них сразу — получится одно целое. Мадаре ужасно не хватало этой второй половины. Он грустно улыбался и умолял всё на свете, чтобы Тобирама не свел свою вторую часть. Они набили ее одновременно в их дату, в день, когда признались в чувствах друг к другу, обозначили цифрами, знаками и символами. По иронии, Мадара настоял на том, чтобы на его теле остались лишь инициалы Тобирамы, в то время как Тобирама со счастливой улыбкой кивнул на то, что на его теле будут запечатлены символы Мадары. Тогда они еще не знали, что случится дальше. Они лишь лежали на столах татуировщиков и, держась за руки и слегка кривясь от боли, пытались улыбнуться друг другу. — Я люблю тебя. — Тобирама выдыхает шумным звуком боли, — я хочу, чтобы это всегда осталось на мне, я всегда буду смотреть на нее и знать, что ты рядом со мной. Даже когда тебя не будет рядом. Мадаре так хочется сейчас прикоснуться губами к руке Тобирамы, но расстояние не позволяет этого сделать, поэтому он, кивая, лишь кривится и говорит достаточно громко: — Я люблю тебя всегда. И буду рядом с тобой всегда — не имеет значения, будет это тату на тебе или по какой-то причине исчезнет, я никуда отсюда… — он указывает пальцем в сторону лба Тобирамы и после перемещает на грудную клетку, — не денусь. Ты от меня просто так не избавишься. — Ты меня в любой точке света найдешь, — смеешься Тобирама, — ха-ха, я знаю. — Найду и верну. — Мадара смотрит серьезным взглядом в глаза Сенджу, те слегка намокли от слез. — Не сомневайся даже в этом. Он не мог разбить зеркало — он ненавидел самого себя за свою эту слабость. Ему давно стоило его разбить, вывести это со своего тела и забыть как страшный сон. И каждый раз он почему-то откладывал это на потом, засовывал вихрь навязчивых воспоминаний в далекий ящик памяти и продолжал жить дальше. Эти воспоминания из раза в раз становились громче, красочней, и он, смотря в свое отражение, видел эту усмешку в ответ. — Сколько можно бежать от этого, милый мой? Ты так сильно боишься себя или его? Или же всех сразу? Тобирама не может пошевелиться, этот голос снова появился в голове — он рефлекторно прикрывает уши, становится слишком шумно. Снова выбивает весь воздух из грудной клетки, снова становится трудно дышать и снова он ощущает, как слезы начинают стекать по его щекам и каждый раз он не может понять, что это такое с ним происходит. — Ты никуда от себя не убежишь — вы связаны. — Отражение в зеркале будто наклоняется к нему и смотрит в глаза владельца пристально. — Мы связаны, ты принадлежишь ему, он — тебе, и этому подтверждение вот это тату, — отражение в зеркале касается его ребра. — Оно прекрасно, почему ты врешь сам себе? Почему ты сдерживаешь меня? Ты забираешь мое драгоценное время, Тобирама, ты знаешь это? Ты существуешь все еще только потому, что я тебя создал, ты это точно знаешь. Ты не настоящий, и мы оба это знаем. Ты должен найти его и вернуть все на своим места — это было мое тебе условие. Ты должен выполнить свою роль, потому что я так хочу. Я заберу все, что по праву мое, и с процентами, раз я дал тебе существовать, пока мне это выгодно. — Убирайся! — Тобирама вскрикивает, отворачивается, пытается снова восстановить привычный счет — эти кошмары вечно преследуют его наяву. Он нашел отличный способ считать простые числа, эта техника помогала ему переключить внимание на другую задачу и убрать нежеланные образы перед глазами. — Ты можешь считать сколько угодно, — Тобирама в зеркале смеется, смотрит на своего носителя с презрением и жалостью одновременно, подносит к лицу правую ладонь и пальцем левой руки указывает на безымянный с тату черепом в виде кольца. — Но от факта, что ты обручен, ты не денешься никуда, идиот. Нахуй ты в это дебила Данзо втянул, я вообще не понимаю, ты женат! — орет ему он сам в отражении, — и Данзо об этом точно скоро узнает! Если не от тебя, то от него! Он же уже спрашивал у тебя несколько раз. — Отражение в зеркале плотоядно улыбается. — А ты ему соврал! Тобирама пытается сжать уши сильнее. Полтора года назад они с Данзо лежали в кровати после отличного секса и разговаривали, смеялись, тогда Шимура впервые задал ему вопрос: — У тебя такая странная тату вот тут… будто стертая… — он водит пальцем по его теплой коже. — Ты никогда не рассказывал мне, что она значит. — Он переводит на Тобираму свой внимательный взгляд и успевает заметить, как Тобирама резко побледнел. — Расскажешь? Тобирама неожиданно сел. Он смотрел перед собой в одну точку, смахнул руку Данзо со своей груди, и начал дрожать. Он поджал губы и молчал. — Эй, ты чего? — Данзо слегка опешил от такой резкой смены настроения, — я что-то не то сказал? Тобирама обычно так никогда себя не вел, после того момента, когда они закончили их терапию. — Я не помню, откуда она на мне, — машинально произносит ровным голосом Тобирама, — сколько ни пытался вспомнить, не помню ни черта. Мне не по себе от этого факта, извини. — Он сразу же встает, набрасывает халат на голое тело и удаляется на балкон закурить, оставляя Данзо одного на кровати. Данзо задело это. Он часто пытался избежать в их отношениях таких резких смен настроения Сенджу, которые были тому свойственны. Он лишь выдыхает, подмечает про себя, что вероятно это связано с его историей в Бремене, и молча надевая халат, присоединяется к нему на балкон. Он закуривает, садится рядом, грубо перехватывая подбородок Сенджу своими пальцами, тем самым заставляя поднять взгляд и посмотреть на него. — Мне не важно, кто набил это тату тебе, или по какой причине у тебя возникло это тату — это личное, я понимаю, я больше не спрошу. Но, пожалуйста, не отталкивай меня. Я — не они, я много раз тебе говорил об этом. — Данзо замечает, как Тобирама поменялся в лице. — Я не причиню боли. Я люблю тебя и хочу с тобой семью. Если ты посчитаешь нужным свести это дерьмо с себя — скажи, я найду лучшего мастера в Китае. Договорились? Тобирама кивает молча, пытается улыбнуться, Данзо улыбается в ответ. Тобирама кладет свою ладонь на его пальцы и легонько убирает их со своего подбородка, целуя его ладонь. Они сидят так минут пятнадцать на балконе. Данзо принес им выпить крепкого — расслабиться. Сегодня его день рождения — они празднуют только вдвоем. Тобирама курит уже третью сигарету, и это означает — он о чем-то думает, что-то решает внутри себя, Данзо давно считал эту особенность в нем. Шимура тем временем снова обращает внимание на череп, изображенный на пальце Сенджу. И снова начинает закипать — они много раз ругались насчет этого странного изображения на пальце Сенжду. Данзо не мог избавиться от мысли, будто его мужчина все это время носит на пальце забитое в его кожу чернилами кольцо. Он прокашливается, мнется и все-таки решается спросить. — Можно я задам один вопрос и ты мне ответишь честно сегодня? Мой день рождения, и ты сказал — я могу просить все, что хочу. — Да, конечно. — Тобирама улыбается, снова вернулся в свое прежнее, расслабленное состояние и наблюдает за огнями города. — Что это? — Данзо указывает на палец Тобирамы. Тобирама снова напрягся, замер. Он смаргивает, будто в замедленной съемке опускает стакан с виски на пол, и его губы дергаются в улыбке. — Ты… — голос Тобирамы резко охрип почему-то. — Успокоишься? Ты должен успокоиться прямо сейчас — обязан. Мне это нужно. — Я успокоюсь! — крикнул Данзо, пожалел об этом, успокоился сразу же и продолжил. — Тобирама, просто скажи мне, пожалуйста, честно: эта штука на твоем пальце не обручальное кольцо? Мне надо это знать. Прости, меня выводит это из себя. Я знаю, мы много раз поднимали эту тему, но пойми меня правильно — я хочу стать твоим супругом и меня это волнует. Зря они напились до этого. Когда Данзо выпивал — он становился слишком ревнив. Тобирама облокотился спиной о балкон, прижался затылком, расставил ноги вширь и поднес свою ладонь к лицу — смотрел на нее безразлично. Молчал, после отпил снова, и наконец ответил: — Это дерьмо на моем пальце — символ ебанной связи с человеком, которого я любил, боготворил, и который меня предал, как последняя гнида. Это не кольцо, и оно не обручальное, это глупость, и это живое доказательство моего проеба веры в людей. Если я встречу этого урода — мне понадобится помощь Кагуи и твоя, чтобы его просто не убить на месте за все. Не удаляю я это дерьмо именно поэтому, чтобы помнить, что больше никогда делать в жизни нельзя и не повторять своих прошлых ошибок. Это напоминание мне же самому. — Он замолчал и резко обернулся к Данзо. — Я ответил. Я не женат ни на ком, и никогда не был, проверь паспорт, если мне не веришь. — Он кривится от отвращения. — Мне неприятно говорить об этом, я и так достаточно тебе на терапии сказал. Ты доволен? — Да. — Данзо искренне обрадовался ответу. Больше они эту тему не поднимали никогда. — Хорошо, пошли, а то все яйца отморозим тут. — Хохотнул Сенджу, встал и протянул руку Данзо, тот ухватился за ладонь в ответ и они вернулись в кровать. Он медленно возвращается в реальность... — А еще от того, что ты ебанная фальшивка, которая всю эту кашу и заварила, и свихнулась на почве дискуссий с самим собой, что аморально, а что нет! Ты убить собираешься этих уродов! Признай это уже, Тобирама! Ты больше всего в своей жизни хочешь убить этих трех уродов, вернуть все на свои места и посадить виновных за решетку — поэтому ты и вернулся! — Иди нахуй! — срывается на крик Тобирама, хватая мыло с раковины, — слышишь меня?! Нахуй иди и отвали от меня уже! — Сам иди нахуй! — орет ему отражение. — Ты такой нашему Мадаре нахуй будешь не нужен! Он именно поэтому тебе даже не позвонил ни разу, видимо, понял, во что ты превратился. В дерьмо! Посмотри на себя! Что с тобой стало? Заканчивай ебанный спектакль — ты заигрался в хорошего-плохого копа, родной! Тобирама с криком бросает в зеркало мыло, он мотает головой, выбегает из ванны, несется за своими таблетками. Ему нужно выпить очередную дозу — сейчас он выпьет ее и снова придет в норму — это просто болезнь, просто следствие того, что с ним случилось. Это просто травмы — это ведь травмы. Травмы. Это все его травмы и спутанное сознание. Этих людей нет. Они все этого не делали, они все ему лишь вредили. Они больные на голову. Так Данзо ему и объяснял. Данзо бы ему не врал — он душу ему открыл. Он ему открыл душу, и с того дня, кажется, разделился надвое. Мадара с улыбкой смотрит на свой безымянный палец — на их общее кольцо. Он с нежностью проводит по узору рукой, и, наконец, подходит ко входной двери. Он выходит, идет по своему намеченному пути — сегодня у него назначена встреча. Он с грустью оборачивается в сторону дома Тобирамы и корит себя за то, что снова не нашел в себе смелости постучаться к нему. Он отходит к соседним домам, решает снова повернуться назад, и застывает как вкопанный, видя знакомую машину. Он знает, кому она принадлежит. Заходит за дерево и, сжимая челюсти и руки в кулаки, наблюдает, как брат Тобирамы выходит из нее, припарковав прямо у дома. Главное сейчас не сорваться и не набить этому ублюдку рожу. Делает глубокий вдох, делает глубокий выдох, и звонит Обито. Обито всегда поднимал трубку сразу. — Доброе утро, солнце мое! — Обито сегодня в настроении, приветствует его. — Скажи мне что угодно, успокой меня, или я сейчас расквашу рожу этому ублюдку об капот его тачки. Этот уебок приехал прямо сейчас к дому Тобирамы, я стою в квартале. — Взгляд Мадары сузился, губы вытянулись в ровную линию. — Я чувствую, что до Какаши сегодня не дойду. Я готов прямо сейчас этого урода убить на этой ебанной парковке! — Мадара! — Обито переходит на крик. — Ты забыл план? Ты хочешь, блядь, все прохерить, чтобы этот уебок, ищущий тебя, наконец добился желаемого? Мы для чего все это делали?! Чтобы ты лично к нему явился?! Он тебя засунет в такую пизду, или просто убьет, что на этот раз никто тебе не поможет! Ты понимаешь это? Ради твоего освобождения мы пару человек завалили! — Обито взбешен, орет, слюна прыскает из его рта. — Ты умный, взрослый мужик, держи себя в руках и пиздуй к Какаши! Иначе я тебя лично закрою! — Я вижу его четко, я убью его одним движением — это не проблема. — Перед глазами Мадары покраснело. — Ты знаешь, сколько лет я ждал встречи с этим ублюдком, чтобы сейчас проигнорировать факт, что он передо мной и пойти дальше?! Я десять ебанных лет ждал! — он орет в ответ сам. Ему надо успокоиться. Жаль у него нет под рукой биты — он бы его забил до смерти. В армии и не такое приходилось делать. — Мадара, ты так никогда Тобираму не вернешь. Хочешь все просрать, иди. — Резко ледяным тоном говорит Обито. — Пиздуй. Давай. Только потом не звони. Мадара шумно вдыхает, выдыхает, и, поджимая губы, матерится, рявкает в ответ и разворачивается, удаляясь дальше по своему пути. Главное не смотреть назад. Главное сейчас не думать, не представлять ничего, не фантазировать. Главное просто идти и смотреть прямо, убираться как можно дальше. Он нажимает на кнопку отбоя, прислушиваясь к шуму на улице… успокаиваясь… …резко вздрагивает от дверного звонка. Тобирама держит в руках зарядившийся телефон, матерится, идет открывать входную дверь. Весь день идет наперекосяк. Он уже словил себя на мысли, что хотел бы просто вернуться к работе психоаналитиком со своими клиентами, с которыми он начинает работу только через неделю. Взял мини отпуск для того, чтобы освоиться в родном городе. Он обожал свою работу — она не выбивала почву из-под ног, давала полный контроль своего времени, своих действий. Ощущал полное принятие себя, самоценность, и попросту себя на своем месте. Работа вдохновляла его, работа успокаивала его — она заставляла себя чувствовать нужным и живым. Из любого дерьма в жизни работа вытаскивала его. Он переключался, надевал свои маски и ощущал себя среди них по-настоящему счастливым человеком. Работа была для него чем-то вроде помешательства, отдушиной и комфортным местом, средой обитания. Он намеренно нагружал себя в тяжелые времена работой, уходил туда с головой, получая то, что его радовало в жизни больше всего — деньги. Он не мог по внутренним правилам попросить ни у кого ни копейки, он лучше будет жрать один хлеб, но у него язык не повернется попросить денег у старшего брата, хотя он знал, что Хаширама был только рад их давать, и искал для этого любую возможность. Зависеть от него Тобирама хотел меньше всего. Лишний раз затрагивать тему денег с Хаширамой он не собирался ни при каких раскладах, даже учитывая тот факт, что наследство они делили поровну. Создавалось впечатление, будто тем самым Тобирама провел черту между ним и его семьей — напрочь отделив себя от них. Никто из его близких друзей не понимал такого его решения — понимания он и не ждал, объяснять причины не собирался. Причины знала только его тень в зеркале. Это была только их тайна. Иногда он ловил себя на мысли, что уже начал жалеть о том, что решил собирать данные для докторской среди заключенных. Вечно он находит себе приключения на задницу. Он вытащил себя по собственным причинам из устоявшейся зоны комфорта, сменил среду обитания и приехал сюда. Сожалеть или жаловаться на принятое решение — было не в его характере. Будто намеренно напоминая, от чего он столько лет бежит и за чем. Дурак. Тобирама открывает входную дверь и видит перед собой старшего брата. Начинает сам: — Хаширама, я знаю, что проспал и что я хуевый работник, но оправданий у меня нет, — парирует Тобирама, стоя в одних домашних брюках в проеме двери и смотря в глаза старшего брата. — Я заработался. Устал и проспал. Телефон вырубился, будильник не услышал. — И тебе доброе утро. — Хаширама поднимает брови удивленно. Он стоит с улыбкой, проводя взглядом по его телу. Руки держит в карманах брюк. — Не доброе. — Тобирама фыркает. — Оно хуевое. — В голосе звучит уныние. В мимике тоже. — Ты как обычно очень мил с утра пораньше, — Хаширама хохотнул, — я приехал не обвинять тебя, успокойся, ты практикант и работаешь у меня. Мне насрать, спишь ты или в носу ковыряешь. — Он отмахивается, заправляя волосы за ухо, усмехаясь. — Я войду в дом? — Как ты узнал, что я живу тут? Ты за мной следил? — Тобирама смотрит исподлобья и щурится. — Как ты узнал, что приехал именно я? — иронично спрашивает Хаширама в ответ. — Больше некому было знать, где я живу. А единственный человек, который мог узнать так быстро — только ты. — Язвит в ответ Тобирама. Хаширама проходит в дом и осматривает его пристально. — Так ты не ответишь мне на вопрос? Как ты узнал, где я живу? — более раздраженно уточняет Тобирама. — Слежу за тобой. Ты же сам сказал. — Пожимает плечами Хаширама, усаживаясь на диван в гостиной. — И все же я не понимаю, зачем было снимать дом, когда я купил тебе квартиру намного лучше. — Я сказал же, мне подачки от тебя не нужны. — Тобирама закрывает за собой дверь, выдыхает и быстро проходит на кухню. — Будешь кофе там или чай? Что люди пьют еще по утрам? Воду? Хаширама следует взглядом за его силуэтом и встает, резво подходит к напряженному брату и разворачивает его к себе — Тобирама дернулся от неожиданности. Он проигнорировал его предложение. — Что ты… — Ты можешь выдохнуть? Мне не нужен ни кофе, ни чай, мы сейчас обсудим важное дело и поедем в участок вдвоем. — Хаширама улыбается нежной улыбкой, проводит своей ладонью по щеке брата, отчего тот отводит взгляд. — Перестать срываться на мне, пожалуйста. А если срываешься, хотя бы объясни, что с тобой происходит, мне сложно угадывать твои скачки настроения и сдерживать себя, чтобы не сорваться в ответ — у меня тоже есть проблемы, нервы ни к черту. Но я не хочу, чтобы это касалось наших с тобой отношений. Я беспокоюсь о тебе, хочу, чтобы ты не уставал и вылечился быстрее — почему ты периодически ведешь себя как подросток, который пытается агрессировать на мать или отца? Тобирама запнулся. Хаширама смотрел на него пристально, приобнял и приблизился. — Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Если ты будешь говорить мне, что ты и где ты — мне не придется за тобой следить. Но и ты, пожалуйста, перестань вести себя так, будто я какой-то маньяк или кто похуже. Каждый раз, когда я пытаюсь сблизиться с тобой, ты отталкиваешь и начинается этот спектакль по новой. Это выматывает, Тора. — Он проводит ладонью по волосам замершего Тобирамы, прижимается ближе и целует брата в лоб. — Я очень люблю тебя и беспокоюсь. Это не подачки — это твое наследство. У Тобирамы забилось сердце сильно, слишком. Он лишь медленно обнял брата в ответ. Хаширама с радостью прижал его к себе и стал водить руками по его спине. — Все хорошо, ты в безопасности, не считай меня своим врагом. Я знаю… — рука скользит по плечам Тобирамы и Хаширама, смотря в одну точку перед собой, добавляет. — Это твоя болезнь периодически так проявляется, я же знаю, что ты меня тоже очень сильно любишь и не хочешь отталкивать. Я не причиню тебе вреда. Тобирама шумно выдыхает, закрывает глаза и утыкается в плечо брата. Хаширама делает еще пару странных движений пальцами на его плечах и макушке, и наконец выпускает из объятий. — Лучше? — Да, извини. — Тобирама пытается улыбнуться, — утром снова приступ был. — Он поджимает губы. Он случился из-за этого чертового дела, которое он прочитал на ночь, или как обычно из-за всего? Он уже и сам не знает ответа на этот вопрос. — Я понял. Я уже научился определять эти твои состояния до и после. — Хаширама прижимает его руки к своим губам — целует и улыбаясь ведет в сторону дивана. — Давай ты оденешься, мне надо с тобой поговорить, и поедем к твоим любимым психам в тюрьму. Хорошо? Я довезу тебя до участка. Тобирама удалился, Хаширама ждал его на диване, смотрел перед собой, теребя в руках ключи от машины — думал о чем-то. После резко встал, подошел к окну дома и начал рассматривать улицу. Изучал каждый фонарь, провел взглядом по дому напротив и наконец его окликнул Тобирама сзади: — О чем ты хотел со мной поговорить? — он уже выглядит собранным, очки сидят на его переносице. Он как обычно одет во все серое — кремового цвета шарф прикрывает шею, шерстяной пиджак накинут сверху, брюки в тон пиджаку. Внизу белые кеды. Хашираме всегда нравился вкус его брата в одежде — он одевался сдержанно, элегантно и аккуратно — даже немного педантично. Тобираме этот стиль был к лицу. — Скажи, а ты надолго к нам приехал? — Сенджу старший улыбается брату. Нужно было узнать. — Я тебе уже надоел своим присутствием? — язвит в ответ Тобирама, сам не зная зачем. Это выходит настолько естественно, настолько машинально, что он уже не знает почему язвит в ответ почти всегда. Нет, ему не стыдно. Это привычная форма его общения. Когда Хаширамы становится в его понятии слишком много, срабатывает защитная реакция. — Нет, — улыбается все так же Хаширама, подходит впритык. — Я наоборот хочу, чтобы ты остался с нами навсегда, и особенно когда ты язвишь мне в ответ, — он касается края его пиджака, поправляя, — я ловлю себя на мысли, что неплохо было бы тебя запереть, — пальцы скользят вдоль приятной ткани. — В каком-то таком месте, где тебя никто не найдет, в котором мы справимся с твоим нестабильным настроением, и наконец-то ты поймешь, как сильно меня ранят твои слова. — Он поднимает взгляд на Тобираму. — Ты знаешь, много есть таких мест у меня на примете. — Не смешно. — Тобирама натянуто улыбается в ответ. — Тебе роль маньяка не к лицу. — Напрягся, но виду не подал. Он давно научился мастерски скрывать все свои нежелательные реакции. — А я не шучу, — смеется Хаширама. Тобирама хмурится в ответ. — Насчет того, как сильно я хочу, чтобы ты остался в своем родном городе — я на полном серьезе. Так на сколько? — он наконец отпускает край пиджака. — Не знаю, думаю максимум на полгода. — Тобирама пожимает плечами, засовывает руки в карманы и качается то вперед, то назад, стоя на одном месте. Он действительно не задумывался над этим вопросом — он не планировал наперед. — А потом? — безэмоционально спрашивает Хаширама. — А потом, я подумаю, — улыбается Тобирама криво. — Может защищусь в Китае и свалю дальше исследовать мир. Работа меня на одном месте не держит. Я работать онлайн могу хоть в Индии в селе — с голоду не помру, а если буду помирать — пойду в госучреждение. — А ты уже остановиться на одном месте не хочешь? — Хаширама немного раздраженно дергает своими пальцами. — Завести семью там… детей? Сколько можно уже бегать? — Ну да, — Тобирама делает вид, что задумался над его словами и не услышал укора, — Данзо как раз постоянно говорит о свадьбе, я вспомнил вдруг. Я обещаю тебе, — он хлопает брата по плечу, — подумать над этим вопросом, пора уже, ты прав. На свадьбу придешь? Хаширама игнорирует его вопросы. — Это все о чем ты хотел поговорить? Хаширама от чего-то меняется в лице, кивает, и, разворачиваясь, идет в сторону своей машины. Он решил оставить важный разговор на потом. Сейчас не самое подходящее у него настроение, чтобы говорить спокойно. — Рад за вас, пошли в машину. Тобирама пристально следит за движениями брата и идет следом. Они выходят, садятся в машину и она отъезжает в сторону полицейского участка. Сегодня на улицах спокойно, людей почти и не видно. Лишь группа детсадовцев идет с воспитателем по пешеходной дороге гуськом. — Слушай, — внезапно начинает Хаширама, смотря на дорогу перед собой, — ты помнишь сестру Мито? Старшую. — он боковым зрением смотрит на брата. Тобирама что-то читает в телефоне. — Не помню, — спокойно отвечает ему Тобирама, — а должен? — Мы были у них в гостях пару раз, ее мужа Минато зовут, его ты должен помнить. — Он добавляет ударение на имя Минато. — Ну тот Минато… Ты не можешь не помнить о том случае. — Помню. — Тобирама кивает. — Кажется, сын у них был еще, забыл, как звать. — Наруто его зовут, — Хаширама напоминает. — Я тебе отсылал его фотографии, красивый, славный малый. — Что-то припоминаю, — соглашается Тобирама, — и как он после всего? Он даже припомнил его образ — действительно красивый мальчик, светленький такой и энергичный. — Ну, — Хаширама хохотнул, — могло быть и хуже, — он сворачивает к участку с главной дороги. — Ужасная, конечно, ситуация. Минато же до сих пор сидит. — И на сколько этого уебка посадили? — в голосе Тобирамы проскальзывает заинтересованность. — На 8 лет. — Хаширама выдыхает. — Я бы дал больше. Такие правила там. Думаю, тебе было бы интересно ознакомиться с кейсом — я как раз тебе подготовил его, если хочешь прочитать — скажи, занесу. — А это не нарушает вашу рабочую этику? Они же родственники твоей жены… — он удивленно поднимает брови, наконец смотрит на брата — ждет ответа. Хаширама флегматично отвечает, с явной скукой в лице. — Торочка… Милый мой… Ну что ты как маленький? — он улыбается, хотя в голосе слышно едва заметное раздражение. — Ебал я эту этику. Ебал, — он тянет слова. — Но так нельзя! — Сенджу-младший хмурится в ответ сильнее. Противостоит. — Ты знаешь… — Хаширама флегматично трет подбородок. — Трахаться со своими психоаналитиками тоже нельзя, — Хаширама ему натянуто улыбается, меняет голос на более снисходительный, — Так что не тебе уж мне говорить о какой-то там этике, милый, — он наслаждается изменениями на лице своего младшего брата. Он знает, Тобираме нечего будет ответить, он замолк. — Да и… — продолжает спокойно, — в своей работе по законному праву правила этики формирую уже я сам. Дело занесу тебе через пару часиков, захочешь глянешь. Для тебя же стараюсь. Тобирама замолк — больше они не сказали друг другу ни слова. Какаши сегодня будет только под вечер — весь день Тобирама будет под присмотром Кагами. Как раз и познакомится поближе. Хаширама уже обустроил ему новый кабинет, на одном этаже со всеми, неизвестно кого он оттуда выселил, но в новом пространстве Тобираму ждала стопка дел заключенных, пара бутылок воды, и Хаширама даже успел поставить ему там фикус. Как ухаживать за фикусами Сенджу-младший понятия не имел.***
Мадара не видел Какаши около двух лет, Обито лишь высылал ему фотографии — с Обито он не виделся ровно столько же. У них были на то свои причины — тяжело было, но терпимо. Теперь же, дойдя до адреса и купив заодно продуктов, он пару секунд мялся у двери дома Хатаке и даже волновался. Он жил далеко от центра — ближе к выезду из города, в частном секторе. Доехал на такси. Сердце слегка колотилось. Близких людей у него осталось слишком мало, чтобы тосковать по ним сильно — как именно он и тоскует. Какаши открывает дверь, улыбается широко и сжимает Мадару в своих объятиях. — Блядь, я так рад тебя видеть живым, — он смеется, прижимает Мадару крепче и чувствует, как Учиха хлопает его по спине аккуратно, обнимает в ответ свободной рукой. — Я тоже. Скучал ужасно. Если бы пристрелили тогда меня… — Все, хватит об этом! Мы справились с аферой и теперь никто в тебя стрелять не будет. — Какаши заталкивает Мадару в дом, оглядываясь по сторонам. — Сам пристрелю мудака раньше, чем он успеет ответить который час. Мадара улыбнулся ему. Профессиональная привычка — несмотря на охраняемость жилого комплекса осталась всегда. Везде камеры. — Раздевайся, я как раз нам завтрак готовил, — Какаши перенимает пакет в руку и указывает на диван в зале. — Все-таки я бы хотел, чтобы ты жил у нас, Мадара, тут безопасно, но ты упертый как скотина. — Он начал причитать. Обито с Какаши часто Мадару отчитывали, несмотря на то что были младше него — они считали себя обязанными его защищать, оберегать и помогать — они делали одно дело. — Я бы не сказал, что тут было бы безопасно мне, учитывая, на кого ты работаешь, этот мудак может в любое время внезапно наведаться к тебе домой — и тут вот сюрприз, сижу я! — Мадара осматривает их новый дом. У Обито хороший вкус. — Хаширама не зайдет в дом без моего ключа и разрешения въезда на территорию. — Какаши с кухни крикнул. — Сейчас сока тебе налью. Тебе какого? Яблочного или апельсинового? — Апельсиновый. — Мадара разделся, вымыл руки и прошел на кухню. — Какаши, этот мудак может сделать все, поверь мне, если захочет. Его ничто не остановит. — Поверь, Мадара, — Какаши протягивает ему стакан с улыбкой, — я тоже. — Его взгляд становится на пару секунд стеклянным. Мадара кивает, молчит, и Какаши снова улыбается ему. Не хотелось поднимать тему того случая сейчас. Он знает, что Какаши говорит истину — но истина и то, что Хаширама ничем не лучше него — он хуже, и все трое это понимают прекрасно. Какаши убивал людей. Какаши может убить человека, если посчитает, что этот человек служит им помехой, и сделает это так, что никто никогда не узнает, что убил именно он. Они с Мадарой в этом плане похожи — сожаления нет, сомнений нет — есть приказ. Все остальное не имеет в этот момент значения. — Я хотел быть ближе к Тобираме, — честно признается Мадара, — мне так спокойней. Я хотя бы вижу свет в его доме и понимаю, что он там. Я видел его пару раз в окне. Какаши решил приготовить им омлет с овощами, поставил в духовку круассаны. Хотелось позаботиться о Мадаре, накормить и просидеть друг с другом как можно дольше. Он соскучился по нему. — Он не заметил тебя? — Какаши нарезает овощи на разделочной доске, разбивает яйца ножом и выливает содержимое на раскаленную сковороду. — Нет. — Мадара качает головой. — Точно нет. Он, мне кажется, слишком погружен в себя, чтобы вообще что-то замечать. Тебе так не кажется? — он заинтересованно смотрит в спину Какаши. — Как он вообще? Что скажешь? Какаши регулирует огонь и, разворачиваясь к Мадаре, скрещивает руки на груди, задумывается. После отвечает: — Ты хочешь объективную оценку? — Да. — Ну хорошо, — он закуривает электронную сигарету. — Он скрытный, не особо идет на контакт, часто погружается в себя, будто выпадает в эти моменты, это заметно по его взгляду и мимике, долго думает перед тем как ответить, недоверчив максимально. Говорит сдержанно, коротко и не особо эмоционально. Мимика при этом красочная — она его выдает порой, не успевает скрыть эмоции частично. Он увлечен работой, имеет слишком сильный интерес к заключенным, к делам Учих. На этом моменте Мадара поперхнулся соком и начал кашлять. — Следовательно, могу предположить, — Какаши заулыбался, — он или помнит все и знатно наебывает всех вокруг, или помнит частично, для чего ему это надо, я не знаю. Он меня сканирует, видимо принюхивается. Держится от всех отрешенно, но ты знаешь, что меня поразило — с Хаширамой у них все нормально, я бы сказал даже очень хорошо. — Да неужели. — Мадара иронично протянул, — вот это спектакль. — Хаширама вечно лезет к нему, следит и ходит как мамка за ним. Бесится от того, что Тобирама контакта с ним не ищет — это видно очень сильно. — перечисляет Какаши. — Он познакомился с Кагами, это хорошо. Мадара соглашается с этим. Кагами — это хорошо. — Как ты думаешь, может, он забыл именно травматический опыт? — Мадара закусывает кончик большого пальца. Сок допил. — Вот тут у меня много вопросов. — Какаши хмурится. — Знаешь, что меня больше беспокоит? — Какаши почесал подбородок и выключил наконец плиту. Положил еду в тарелки и поставил на стол. — Я заметил одну особенность у него, я бы сказал странность. Они усаживаются за стол. — Какую? — Мадара заинтересованно наклоняется на локтях вперед. — Я сейчас подумаю, как бы это правильно объяснить. — Какаши цокнул языком. — Я же читал его дело, Обито дал, пытаюсь сформулировать ощущения в мысль. Очень сильная такая странность. — Он откусывает помидор и жует. — Он в психушке пробыл дохера времени, куда его этот мудак засунул, я думаю после этого у него не только странности появились, а что-то похлеще. — Угрюмо прокомментировал Мадара, поместив часть омлета в рот. — Приятного аппетита. Так что ты заметил? Какаши молча ест, доедает, отпивает сока и продолжает: — У меня сложилось очень странное ощущение, Мадара… Будто Тобирама не один. — Он пытается подобрать слова снова. — Как это понимать? — Мадара непонимающе уставился на Какаши. — У меня сложилось впечатление… — Какаши натянуто улыбается. — Будто их двое. Будто я разговариваю с двумя разными людьми, которые хуй знает когда успевают меняться. Я в душе не ебу — травма это, защитный механизм психики или расстройство — но выглядит это стремно, если честно. — Может, дело в таблетках, что он жрет? — Учиха от чего-то начал закипать. — Может, они так на него влияют? — Или они наоборот влияют на то, чтобы это странная херня не происходила чаще, я не знаю. — Какаши пожимает плечами. — Я же не могу так с нихуя спросить Хашираму: "Слушай, твой брат случайно на фарме не сидит? Да я просто так спросил… сидит? А почему? А какие таблетки жрет?". Он и так на меня часто косо смотрит после Ируки, и мне явно не стоит на себя подозрения наводить — иначе останется только один Кагами, а нам это пиздец как не выгодно. С Кагами у Хаширамы иного рода отношения. Сенджу вообще стал параноиком слегка и чертовски подозрительным ко всему. А еще достаточно циничным — бедного Сая чуть до инфаркта не довел. Сай. Он помнит друга Тобирамы очень хорошо, помнит день, когда он видел его в последний раз, тогда — на крыше. Он помнит выражение его лица, бледного лица, помнит застывший ужас в его глазах, помнит как его трясло от страха и холода. Он так сильно тогда кричал, так громко — он кричал все это Мадаре. Сай убеждал Мадару в том, что Тобирама свихнулся. Как он вообще там оказался и почему? Почему он вообще все это в суде против него говорил по итогу, если своими глазами все видел? Зачем он нагло врал? — И как он? — Мадара спрашивает совсем тихо. Он до сих пор не понимает, что именно чувствует к этому человеку. Он испытывает что-то крайне амбивалентное к нему — он не злится, не обижен, скорее он испытывает к нему примесь презрения и жалости до сих пор, и считает человеком, которого попросту сломало. Жалким человеком. Хотя он был хорошим парнем — они ладили. — Ну. — Какаши засмеялся, — это очень сложный вопрос. Дело в том, что я не знаю каким он был когда-то, чтобы ответить тебе, как он. Скажу так, — он потянул руки вверх, размял грудные позвонки, — я называю таких людей «не от мира сего». Потому что он действительно немного с приветом. Но как врач он хорош. Это самое главное. Мадара промолчал. — Хаширама на него давит, посылает двойные послания, и будто издевается над ним, вот на это я обратил внимание. — Этот урод любит давить более слабых людей, чем он, это его возбуждает. Он давит всех, а тех кого не давит — проверяет каждый день на вшивость, вдруг сможет продавить. У него большие проблемы с коммуникацией, хотя он всячески пытается это скрыть под маской добродетели и спасателя людских душ, от того и в менты пошел. — Мадара растер глазницы, — по нему давно психиатр плачет. — Я думаю, он пошел в менты от понимания, что если не пойдет — его самого посадят рано или поздно, у него есть на то все шансы, и мы оба это знаем. — Коротко отчеканил Какаши. — Только он тщательно затер все улики, — Мадара фыркнул. — Грамотно, тут целая команда работала над этим. Какаши снова почесал подбородок. — Я конечно не психолог и не аналитик, как Тобирама, но психологию в универе проходил. Помню, мы с Обито были в этом солидарны, так вот, — он зевает, — сколько бы человек ни пытался скрыть свои наклонности — рано или поздно он все равно проебется, если встретит нужный для того триггер. — Хатаке берет в свои ладони руки Мадары, — и ирония заключается в том, что этот триггер Хаширама пытается все время к себе вернуть. — Он не тупой, чтобы палиться снова. — Мадара начинает заводиться. Эта тема неприятна ему — оно и понятно. — Он не тупой, он очень умный, — Какаши подмечает, — я бы сказал, даже слишком умный, но даже слишком умные люди ошибаются от своей самонадеянности. Потому что они просто люди, у них как у всех инстинкты, достаточно примитивные желания, и у них такие же, как и у всех, обстоятельства, которые играют обычно против нас. Если собаке кинуть кусок мяса — она не всегда пойдет, это правда. Но смысл в том, чтобы подождать, когда она изголодается до такой степени, что даже тухлый кусок мяса сожрет в силу своего голода. Понимаешь, о чем я говорю? — Какаши снова смотрит на него своим стеклянным взглядом. Этот взгляд обычно ничего не выражал — он смотрел не на человека даже, а сквозь него. — Я бы очень не хотел кидать этот кусок мяса. — Мадара кривится от отвращения, — не хочу им быть и никого этим куском делать. Слишком много чести для этого ублюдка. — Тебе и не надо. — Какаши наклоняет голову вбок, улыбается. — Мы все сделаем сами. Ты этим куском мяса уже был. Мадара отводит взгляд. Какаши отпускает его руки, смотрит на часы. — Пошли прогуляемся, воздухом подышим, я после тебе оставлю ключи и пропуск на всякий случай, и поеду на работу к твоему Тобираме. Если хочешь — можешь остаться сегодня тут. Я буду все равно к вечеру только. Можешь расслабиться, Тобирама также до вечера в участке. Если хочешь — можем вечером фильм глянуть или в бар сгонять. — Спасибо, но у меня сегодня еще дела. Я посижу пару часов и поеду в больницу. — Мадара выдыхает. — Все-таки? — Какаши удивленно округляет глаза. — Ты уверен? — Да. Надо съездить к ней. Я обещал. А я всегда выполняю свои обещания. Они выходят через пятнадцать минут из дома. Идут по территории жилого района. Тут очень чисто. Красиво. Спокойно и тихо. Поют птицы. Сегодня хорошая погода — светит солнце, ветер приятно задувает. Несмотря на идиллию покоя, Какаши всегда носил с собой пистолет, это уже был рефлекс — все время держать его рядом. Без него не выходил. — Тяжело жить вот так? Порознь? — Мадара все время носит темные очки на улице, видит объекты в приглушенном свете, но лицо Какаши достаточно ярко. — Честно? И да, и нет. — Какаши усмехается, — бывают моменты, ты Обито и его характер знаешь, что слава богу, что он в Америке, иначе бы поубивали друг друга, а бывает такая тоска накрывает, что хоть вешайся. Слава богу у него два через два месяца командировки — мы хотим потом свалить отсюда, как закончим все дела тут, и тебя забрать тоже… — он обращает многозначительный взгляд на Мадару. Ветер только что порывом раздул его волосы в разные волосы — Какаши автоматически заправил пряди за ухо. — Я заберу его с собой. Без него — я никуда не поеду. — Мадара отвечает сразу. Он идет в расстегнутом пальто, приятно ощущать порывы ветра телом. — Я десять ебанных лет ждал этого. Я не отступлю — так должно было быть изначально. Мы обещали друг другу. — Я знаю. — Какаши выдыхает печально, облизывает пересохшие от ветра губы, — конечно, заберешь… ты этого всегда хотел, только вот знаешь, о чем я подумал? А если он не захочет? — он сочувственно смотрит на Мадару. Жаль Мадара всегда носил очки на улице в целях безопасности — он бы хотел смотреть в его глаза. Они у них с Обито схожи. — Захочет. — отчеканил Учиха. — Тут он точно не останется, он все время сваливает то в Китай свой, то куда-то еще, видно же, что его пидарасит знатно. — Он достает сигарету, закуривает жадно. — Не знаю, осознает он это или нет, надеюсь, что да. Да и еще эти странности, про которые ты сказал — его психика рано или поздно с таким братом окончательно съедет. Ему в принципе противопоказано находиться рядом с ним. — Тоже верно, — кивает Хатаке. — Но у него же там вроде как отношения и другая жизнь. Обито сливал всю информацию. Обито обладал информацией. — Вот пусть он мне об этом и скажет сам. — Мадара вытягивает губы в кривую улыбку, — пусть докажет, что это не очередной повод съебаться от меня или избегать нас, а искреннее желание и окончательный вердикт. Если он так посчитает нужным, если я ему не нужен, я держать насильно не буду. — В голосе проскользнула грусть. Он делает паузу для затяжки никотиновым дымом. Выдыхает со словами: — У него достаточно в жизни было насилия, чтобы насильником стал еще я. Я лучше застрелюсь. — Он сжал пальцы второй руки в кулак. — Попросит меня уйти из его жизни и никогда больше не появляться, я уйду раз и навсегда. Начну жить заново и перерублю все на корню. Я могу. Какаши молча слушает. Он знает Мадару хорошо — он так и сделает. — Но только на этот раз я попрошу об одной лишь вещи, — Мадара поднимает взгляд и смотрит куда-то в одну точку, делает паузу, — я попрошу больше меня не искать и не искать со мной встречи, обычно это плохо заканчивается. Я уверен, Какаши, это он ко мне приходил тогда. Я точно уверен, он искал меня, был в неадеквате и… …Мы все знаем чем закончилось это в прошлый раз. Больницей. Гуляли они еще около часа.***
Тобираму на работе встретил улыбающийся Кагами. Он был крайне рад, что сегодня он его сопровождающий. — А Какаши не приедет? — в растерянности уточняет Тобирама, стоя уже на улице около служебной машины Кагами. Сейчас они поедут в соседнюю тюрьму к преступникам ранга Б. — У него сегодня отгул до вечера, после бумажная волокита, что-то у него случилось в семье, — отмахивается Кагами и усаживается за руль. Тобираме на секунду стало от чего-то даже обидно. Надеется, это не он его отпугнул своим характером, что Хатаке решил избегать его. Вроде все нормально было. — Не парься, — Кагами смеется, хлопает Тобираму по плечу, — это просто Какаши, все нормально, такое в его поведении нормальная практика. Он часто работает из дома или просто не приходит на работу, а потом выясняется, что он нашел нового ублюдка и посадил его уже, пока мы сопли тут жрали. Он такой человек — он мало чего объясняет, он просто берет и делает. Все уважают его и просто привыкли к таким загонам. Ну или у него реально что-то случилось. Хаширама молится на него — значит, он того стоит. Я и сам даже завидую ему немного, хоть и характер у него такое себе. — Кагами закатил глаза. — Ладно. — Тобирама пристегивает ремень. — Тесты взял, комп взял, все взял — сколько у меня времени будет? — Три часа, и нам надо будет вернуться в участок. — Кагами нажал газ, — но давай-ка мы для начала заедем и кофейка возьмем. Ты хоть и выспался, я вот спал от силы часа четыре и рубит сейчас пиздец как. — Кагами набирает скорость, обгоняя машины на дороге. Тобирама улыбнулся ему снова. С ним не было напряжения, просто спокойно — он не вызывал раздражения. Легкий на подъем человек. Таким Кагами казался. Таким Кагами хотел казаться и успешно с этой задачей справлялся. Кагами пристально смотрел на дорогу, включил музыку громче, следил боковым зрением за Тобирамой. Он не ощущал себя с Тобирамой некомфортно, ощущал себя спокойно — это радовало. Он думал будет намного сложнее. Напряжение между ними куда-то улетучилось, может, именно его родовая принадлежность на руку ему сыграла от того, что он был Учихой. Учихи на Тобираму оказывали странное бессознательное влияние. Не все, конечно, но факт оставался фактом, почему-то они заслуживали его расположение гораздо быстрее, чем другие люди. И Кагами прекрасно был осведомлен, кто этот процесс запустил много-много лет назад. Ему это только на руку — они найдут общий язык и подружатся. Это и было их целью изначально, и кажется станет его собственной. Они во многом схожи — только Кагами научился грамотно надевать на себя маски и максимально естественно их использовать — не бросая ими тени на свое настоящее лицо. Тобирама только пробовал. Учился. Во многом ему в этом помог Обито — он его этому и научил. А после вносил уже корректировки Какаши. Какаши отлично умел играть роли — любые. Иногда Кагами ловил себя на мысли, что из Какаши вышел бы отличный актер. А по итогу стал следователем. Мастерство входить в разные роли и продумывать поведение досконально, помогало ему ловить объект. Он пытался проецировать его на себя. И справлялся с этой задачей на А с плюсом. В тюрьме Тобирама пробыл ровно положенное ему время. Кагами общался с коллегами, после заглянул в архив, прошелся по участку и под конец наблюдал за работой Тобирамы со стороны. Он бы и сам не отказался заполнить эти тесты ради интереса. Только понимал, что результаты показывать у него не было никакого желания. Меньше даешь другим информации о себе — меньше имеешь в будущем проблем. И людей, осведомленных этой информацией, которые всегда при удобном случае могут использовать ее против тебя. Тобирама закончил. Вернулись в участок к вечеру. Какаши помахал им, стоя рядом с Шикамару — они о чем-то жарко спорили. Какаши хохотнул, смотря в его глаза, и подмигнул. Тобирама помахал в ответ — отлегло. Вернулся в свой кабинет и рассматривал бланки заполненных тестов. По итогу Хаширама пришел, как и обещал, с утра. Он немного застопорился в дверях, с кем-то разговаривал, и наконец зашел спокойно в новый кабинет своего брата. Тут было светло, просторно, намного лучше чем в гребанном подвале, куда Тобирала пытался смыться и остаться на постоянной основе. А еще близко к его кабинету. Это удобно. Тобирама удивленно поднимает на него взгляд, он сейчас заполнял свои бланки, сверяясь с результатами заключенного. Хаширама опоздал на час. Хаширама никогда не опаздывал, ни разу. Он молча кладет ключи от машины на его рабочий стол и улыбается самой милой и воодушевленной улыбкой, на которую был способен. — Что это? — Тобирама произнес хмуро, взгляд опустил, смотрел в свои психологические тесты. Стал ощущать себя некомфортно. Что на этот раз? — Твоя новая машина, — Хаширама улыбается, резко убирает бумаги Тобирамы со стола, тем самым привлекая к себе его внимание, вызывает раздражение. Тобирама бросил взгляд на брата. — Теперь ты будешь ездить к нам на ней в гости, на работу и по некоторым делам. — Он загибает пальцы с самодовольной улыбкой, — только забрал с салона, этого года мерс, как ты любишь, ждет тебя на парковке. — Я тебя просил? — он насупился, эти подарки начинали раздражать. Сначала квартира, о которой он не просил, потом машина. — Мне не нужна она, отдай жене. Ты нарушаешь мои личные границы в который раз, и ставишь меня в неприятное положение. — он начал раздражаться сильнее. — Она твоя, Тобирама, я купил ее именно тебе. У моей жены есть машина, правда прав нет. — Он посмеялся. — А что касается личных границ, — он иронично вертел пальцами в воздухе, — знаешь, работа у меня такая, ебать чужие личные границы. Тобирама смерил его пристальным, ледяным взглядом. — Значит, у твоей жены будет их две — это раз, — сухо ответил Тобирама, отодвигая от себя ключи, — мне она не нужна. Я не твоя работа, свою еблю оставляй при себе. Или мне придется ебать твои личные границы в ответ, и поверь мне, трахаю я их жестко и в сухую, тебе точно не понравится. — Тобирама вытягивает губы в улыбку. — Это два. Я достаточно понятно выражаюсь? Хаширама улыбается сильнее. — Она тебе нужна. На общественном транспорте ездить не престижно. — Хаширама фыркнул, — да и неудобно. Там воняет, много людей, чего ты плохо переносишь, не спорь. Я знаю о твоей фобии. Ты спорить будешь о ее наличии? — он поднимает бровь вверх. Тобирама поджал губы. — А тебе не надо работать… Ты что, все по салонам ездишь? — он попытался говорить спокойно. — У тебя так много свободного времени оказывается… Может, тебе стоит тогда оставаться больше дома с детьми и женой? Я думаю, они будут только рады. — Я с тобой хочу проводить больше времени, — Хаширама ставит ладони на стол, смотря в упор, — так как ты большую часть дня проводишь здесь, я тоже. Все просто. С детьми и женой я вижусь каждый день из года в год, с тобой чуть ли не по праздникам раз в году. А ты мой самый близкий и родной человек, — он говорит едко. — Но, впрочем, если бы ты согласился жить в моем доме, ты бы упростил мне задачу. — Он растирает виски — заболела голова. Сделал паузу. — Ты можешь просто не выебываться и принять от меня ключи? Хотя бы раз? Тобирама фыркнул. Ключи в руки не взял. — Я подумаю над этим предложением завтра. — Он отвернулся и сел снова в свое кресло. — И еще кое что… — Хаширама посмотрел на дверь и крикнул, — Заходи. Я тебя хотел представить Наруто, помнишь, мы разговаривали о нем утром? — Какое удивительное совпадение! — Тобирама ядовито хохотнул, — бывает же такое! — едко произнес, держа улыбку на губах. — Чудо, не иначе! Наруто медленно, неуверенно заходит в кабинет Тобирамы — держится волком. Смотрит в пол, поднимает глаза на Тобираму и встречается с его пронзительным взглядом. Оба молча смотрят друг на друга минуту. — Здраствуйте. — Наруто раскраснелся от чего-то, теребил ручку рюкзака. — Привет. — Тобирама пытался придать голосу как можно больше доброжелательности. Ребенок не причём в их разборках с братом. — У меня к тебе будет просьба, Тобирама. Так как у нас двое детей и Мито не справится с большей нагрузкой, я хочу попросить тебя о помощи. У Наруто проблемы некоторые. — Допустим. — Тобирама переводит взгляд с Наруто на брата и поднимает бровь, но что-то уже настрой разговора не нравится. Что-то ему подсказывает, что он уже понял куда всё идет. Из него сделают няньку этому сопляку. Понимание того, что теперь ему придется нести ответственность за ребенка, которого он ни разу в жизни не видел, было не из приятных. Он понятия не имел, как с детьми разговаривать, о чем, как ужиться. Что с ними вообще делать, мать вашу? — Мне нужно, чтобы он пожил с тобой. Ты же понимаешь, после всего, что случилось, ему будет так лучше. Его дед с бабкой померли пару дней назад — ужасное горе. — Хаширама заправляет волосы за ухо. — Ну полгодика хотя бы. Ну или год, он в школу перевелся сюда, ему по закону нужен надсмотр. А мы искренне не можем еще усмотреть за ним — Мито и так разрывается на наших мелких. — То есть ты сейчас ко мне подлизался этой машиной, чтобы из меня сделать няньку этому пацану? — Тобирама повысил голос. Его взгляд сузился от раздражения. — Ну не совсем так. — Хаширама закусил губу, он прокололся. Тобирама все понял. Это хуево. — Я похож на гребанную няньку, Хаширама? — Тобирама пытается не сорваться — держит лицо. Наруто побледнел. Он стоял тихо около Хаширамы и хотел уже просто уйти. Ему явно не были рады. Он этого Тобираму даже не помнит. — Я думаю из тебя получится отличный родитель! — Хаширама пытается говорить голосом полным энтузиазма, резко трогает Наруто за плечо. — Вы даже чем-то похожи внешне, ты только посмотри! Вы точно найдете общий язык! — Нихуя мы не похожи! — Тобирама начинает краснеть от злости. — Да я в душе не ебу, как с подростками себя вести! — протестует Тобирама. — Я привык жить один! — он идет в отказ. — Ты живешь с Данзо! — Хаширама продолжает выдвигать ультиматумы. — Данзо не 16 гребанных лет! И за ним мне смотреть не надо, слава богу! А за ним! — Тобирама указывает ладонью на Наруто, — надо! Особенно внимательно после всего дерьма! Ты, блядь, врубаешься в разницу? Наруто ловит на себе взгляд Тобирамы. Тобирама ловит на себе взгляд Наруто. Оба отводят его. — Не преувеличивай степень трагедии — это не тяжело! — Хаширама пытается перевернуть разговор в шутку. — Просто эгоизм слегка уменьшь и ты перестанешь себя считать центром вселенной — у тебя отличная возможность начать учиться этому прямо сейчас! — он хлопает воодушевленно в ладоши. — Пошел в жопу! — гаркает Тобирама. — Я бы с радостью, — улыбается ему брат, но вот только в эту жопу идет Данзо в вашем тандеме, а не я. Он выдавил из себя эти двусмысленные слова с явным раздражением. Его глаз дернулся. Повисла тишина. Они смотрели друг на друга молча, раздраженно. Наруто пытается сделать вид, что его тут и вовсе нет. Он уже сомневается, что они с этим человеком уживутся вообще. Хотелось просто исчезнуть. Только бабушка с дедушкой умерли — и он оказался в полнейшем, мать его, дерьме. — Ты психоаналитик. — Хаширама выдыхает, устал стоять и сел в кресло напротив Тобирамы. — Ты должен знать, как себя вести с людьми гораздо лучше меня! Не веди себя как ребенок, я не против, конечно, но веди себя так когда мы вдвоем, а не при ребенке. — Я взрослый аналитик, а не детский, дебил! — сорвался на крик Тобирама. — Если я ему наврежу своими травмами и диагнозами? Ты думал об этом?! — Тобирама кипел-кипел и взорвался. — Ты вообще понимаешь это, Хаширама? Ты думал о том, что я могу ему психику нахуй доломать ненароком? Мне потом с этим дерьмом разбираться?! Я сам — явно не показатель душевного равновесия и психического, мать его, здоровья! и это твоя вина — Я помогу, если что — все дам, ты справишься, ты очень добрый, любящий, — Хаширама резко хватает руки Тобирамы в свои, сжимает их, — ранимый и прекрасный человек. Ты очень умный и очень сильный. Наруто наоборот есть чему у тебя после всего, что с тобой случилось, поучиться. Я горжусь им, — он обращается к Наруто. Тот кивает машинально. — Тобирама у нас гений и гордость. Он такое дерьмо пережил, которое врагу не пожелаешь, и видишь какой живчик, ещё и нахуй меня посылает?! — он хохотнул, — вот он — мой младший брат! Тобирама понял в этот момент: спорить бессмысленно. Резко устал. — Не подлизывайся ко мне. Это отвратительно, — он пытается убрать свои руки, Хаширама не отпустил их. — Я говорю искренне, — он смотрел в его глаза серьезно. — Я не подлизываюсь и не вру. Я так считаю. Пожалуйста. Тобирама, — он наклонился подбородком вниз. Поцеловал руки брат и посмотрел на него. — Этому ребенку ты нужен. Проси что хочешь взамен — я дам. Тобирама выдохнул. Отсчитал до пяти про себя и произнес: — Хуй с тобой, завтра пусть приезжает. Не уживется — лично привезу его к вам. Не ебет. Будет сопротивляться или раздражать меня — будет спать на улице. Все понятно? Тобирама смерил взглядом Наруто, подумал с разочарованием и раздражением: «Пиздец. За что мне это». Наруто смотрел на Тобираму в упор, скрывался от всего осознания разговора, подумал: «Ну пиздец. За что мне это?» На этом они по удивительному совпадению пришли к обоюдному согласию. — Я так и знал, что на тебя можно положиться! — радостно вскрикнул Хаширама. — Ты самый лучший у меня! Спасибо! — Свали. Бесишь. — Тобирама буркнул и уставился в бумаги снова. — Ну мы пошли! До завтра! — До свидания. — Наруто быстро сказал и первым вышел за дверь. — Вали. — Тобирама услышал, как дверь закрылась, и с глубоким выдохом расползся по столу, уткнувшись лбом о поверхность. Он сжал зубы. Его потряхивало от сильной тревоги и страха. Травмированный к хуям подросток и он в одном доме. На хуй знает сколько времени. Оба друг друга не знают вообще. — Блядь. Ну за что мне это? — он со всей силы стукнулся лбом о стол и уставился в темноту перед собой. я просто хотел приехать на сраную практику и свалить***
Мадара часто не мог признаться себе, что в глубине души ему бывает страшно. Это осознание вызывало злость. Порой он не понимал, злится за свой страх он конкретно на себя или же на внешний мир. Он стыдился своего страха, он пытался его победить. Вторая эмоция, которая преследовала его в круговороте самоанализа, была стыд. Он в детстве был боязливым ребенком, страхов у него было много, много сомнений, он пересиливал себя каждый день, чтобы эти страхи в себе победить. Чтобы они ушли. У него не получалось, он слишком был замкнут. Когда ты рождаешься чувствительным, ласковым и нежным ребенком — тебе сложно переделать себя в корне. Сложно обмануть психику и заставить себя верить в то, что ты не тот, кем ты являешься на самом деле. Обычно перед такими людьми встает выбор: 1) переделать себя самому, или 2) переделают тебя самого. Мадаре выпал второй вариант развития событий. Только он об этом не просил. Переделали его личность, перекроили два титана — его мать и тюрьма, армия в которую он пошел. Его чокнутая, холодная, властная мать ему в этом помогала. На самом деле, будучи взрослым, он ловил себя на мысли, что благодарен ей за это. Она поместила в своем воспитании его в такие условия, что у него по сути не было выбора кроме как из раза в раз через страх, желание убежать и спрятаться — перебороть себя. Если он пасовал — он получал наказание, никакого понимания, сострадания, сопереживая или поддержки. В ее видении воспитания было лишь — дожимать и добивать объект, который она считает слабее себя, который считает не достойным ее внимания, сил и времени. Он списывал странности на скверный характер, на послеродовую депрессию, которую ей диагностировал психиатр, на ревность, на гормоны, на что угодно. Отец слишком много работал, чтобы достаточно внимательно следить за воспитанием сына, чтобы следить за тем, что происходило дома в его отсутствие. Отец просто был каким-то фоном, который вроде как замечал странности жены, но видимо, первые лет 8 предпочитал не обращать на это должного внимания. Поэтому на свет появился Изуна. И мать к тому времени решила переделать своего старшего сына в корне. И у нее получалось. Она жаждала видеть в Мадаре свое продолжение, видела отражение в нем своего мужа и бесилась вдвойне. Она будто наказывала его за это сходство, будто не могла в глубине души простить Мадару за то, что он выбрал не ее. Хотя Мадара никого не выбирал. Он просто был собой. И тем самым он запустил процесс со стороны матери «я переделаю тебя и сделаю из тебя человека». Сделает из тебя такого человека, как ее собственный отец. Мать Мадары обожала Индру, она была любимой его дочерью — она восхищалась им, боготворила и хотела создать своего первого ребенка похожим и на нее, и на своего отца. Такие люди, как Мадара, после всего, вырастая, будто разделяют себя на двое. Страх, на самом-то деле, хоть и уходит в большинстве случаев — но подсознательно он все еще живет в тебе. Эмоции часто купируются в симптомы, страх часто прячется за симптомами. Потому что с детства ты привык все свои переживания, все свои слезы, фрустрации и боли — вытеснять. У тебя нет возможности их пережить — тебя помещает жизнь в своеобразную гонку от проблем за проблемами, и передохнуть ты попросту не успеваешь. Потому что ты пытаешься не жить, ты пытаешься выживать. Существуют два типа людей: те, кто ломается, и те, кто ломает. Перед тобой встает выбор — кем тебе стать? Ты понимаешь, что начинаешь бежать от позиции «кого ломают», потому что всю жизнь ломали тебя, ты чертовски боишься снова оказаться в этой роли. Это пугает тебя, страх становится животным, и ты в корне меняешь свое поведение из ситуации в ситуацию. И ты начинаешь ломать людей сам. По итогу, формируется в тебе твоя вторая — новая — личность, которую ты показываешь внешнему миру, и в которую ты начинаешь верить. Она становится частью тебя. И происходит внутренний конфликт от того факта, что тебе никогда не было такое поведение свойственно. Жертва порой идентифицируется с агрессором, сама того не понимая. И по итогу становится сама агрессором после пережитого насилия. Баланс сохранить сложно, для баланса нужен хороший специалист, который проведет тебя за руку в психотерапии и поможет распознать заложенные в тебе установки и паттерн поведения. Этот процесс занимает много лет, может занять десятилетия — а у Мадары не было столько времени. Ты убеждаешь себя, что ты сильный человек. Ты убеждаешь себя, что ты способен решить любые проблемы. Ты убеждаешь себя, что если ты чего-то сильно боишься, ты должен смотреть в лицо своему страху и делать вопреки. Ты убеждаешь себя, что ты справишься со всем. У тебя нет другого выбора. Ты убеждаешь себя, что ты должен защищать себя и всех, кто тебе дорог, от внешнего мира до последнего. Ты убеждаешь себя, что любой человек, причинивший тебе вред, достоин самого худшего наказания. Ты убеждаешь себя, что мир небезопасен и доверять ему после всего нельзя. Ты убеждаешь себя, что ты должен быть все время на стороже и в боевой готовности. Ты убеждаешь себя, что твою слабую часть — твой страх — нельзя никому показывать. Иначе тебя раздавят. Это превращается в: Ты часто напряжен как струна. Ты не знаешь как расслабиться. Ты часто избегаешь новых людей и новых связей в своей жизни, потому что ты… Ты не доверяешь почти никому. Ты хочешь, чтобы все заплатили за твои страдания, и ты все для этого делаешь. Ты не мешкаешься больше. Ты не избегаешь проблем больше. Ты справляешься с любыми трудностями — оставляя переживание своих эмоций на потом. Ты зацикливаешься. Ты соревнуешься сам с собой. Ты сам в голове стремишься к созданному собой идеалу. Ты редко собой гордишься, никогда не хвалишь. Ты себя изводишь, будто напоминая, что ты еще не закончил. Ты часто ощущаешь себя чертовски одиноко. Ты очень редко можешь понять проблемы других людей, сопереживать им, только если сам не пережил нечто подобное. Ты видишь кошмары во снах. Ты избегаешь их видеть наяву — потому что все накопленное внутри, тебя пиздец как пугает. Ты часто уходишь в алкоголь, лишь бы хоть как-то избавиться от внутреннего напряжения. Ты много куришь — ведь это приносит мнимое успокоение тебе сразу. Иногда он задавался вопросом — любил ли он когда-либо свою мать? Он до сих пор не может ответить на него, но точно знает, что благодарен ей за ее старания и за рождения брата — что бы между ними ни случилось. Он точно знает, что любил своего брата и принимал его любым. Просто потому, что Изуна был первым объектом его детской любви. Он задавался вопросом — любил ли он своего отца? Он может ответить — любил. Они смогли принять друг друга, когда Мадаре стукнуло десять. Отец не вызывал в нем злости или обиды, он вызывал в нем принятие, грусть и… Мадара останавливается напротив психиатрической клиники Бремена. Уже начало темнеть. Из его рта клубятся пары дыма, в руках он держит пакет с апельсинами, водой и конфетами. Он сжимает пальцами в черных кожаных перчатках букет цветов для своей матери и спокойно проходит внутрь. Он пришел ее навестить. Он сталкивается в проходе с юношей, который случайно задевает его плечом, проходит мимо. Он даже не посчитал нужным обратить на него внимание. Тот был в капюшоне. Лица видно не было — мелковатый, меньше самого Мадары на голову. — Простите, — пробормотали ему в спину скомканно. — Все в порядке. — Мадара бросает в ответ и проходит дальше. У него не так много времени, чтобы тратить его на пустые разговоры. Юноша замирает в проходе, смотрит на его спину и стоит в полнейшем ступоре. Мадара не видит его. Он провожает взглядом его удаляющуюся спину, резко дергается в сторону выхода из больницы — назад. Он идет медленно, не упускает Мадару из виду. Мадара проходит дальше, подходит к ресепшену и говорит что-то рабочему, ему кивают и просят следовать за ним. Юношу окликнул второй работник: — Вы что-то забыли? — дружелюбно уточняет женщина. — Да, — отвечает ей юноша, — я только что понял, что забыл пока проведывал человека свой телефон, я вернусь за ним? Вот мой пропуск, — он улыбается и смотрит в глаза медсестре. Мадара спокойно идет за медбратом, его провожают в нужное отделение. Больница за годы, пока его тут не было, изменилась в лучшую сторону, теперь тут не стоит неприятный запах медикаментов, которыми когда-то был пропитан весь воздух в этом месте — он был настолько едким, что оседал на одежде и волосах. Такой специфический запах психиатрической клиники — примесь лекарств и запаха самих больных пациентов. Ему в тринадцатое отделение — он уточнил у Обито. Мать перевели именно в это — на постоянное платное содержание. Индра постарался держать свою дочь здесь на пожизненном лечении. Мадара не видел родную мать десять лет, последний раз он навещал ее за три месяца до того момента, пока его не заключили под стражу — понятия не имеет, как сильно она изменилась и узнает ли она его вообще. Но он должен был навестить ее — не мог иначе. На странность его мать не нужно было звать из палаты, она сидела в зале свиданий и перебирала в руках какой-то предмет, пока на периферии в воздухе витали разговоры других посетителей и пациентов. Медбраты стояли и наблюдали за всем со стороны. Мадару отвели в отделение и попрощались с ним. Он смутно узнал ее образ, ощутил как к горлу подошел тошнотворный ком, сжал букет сильнее и подошел к столу. — Милый мой Изуна, ты что-то забыл? — женщина не подняла еще голову в сторону старшего сына и рассматривала странный предмет в руках. Мадару автоматически пробила дрожь. Его мать только что произнесла имя его покойного брата? Видимо лечение ей не помогает. — Мама, здравствуй, — он садится на стул. — Давно не виделись, — кладет букет на стол и рядом пакет с подарками. — Это я… Женщина замерла, подняла свои затуманенные глаза и замолчала на пару секунду — рассматривала мужчину перед собой, и наконец-то узнала его. Она была одета в больничный костюм, волосы ее небрежно свисали с плеч — слегка запутанные, видимо, она недавно встала с кровати. Ее лицо осунулось, появилось много возрастных морщин, ее густые брови все так же были аккуратно приложены, ногти на руках сострижены, она стала еще худее, чем была раньше. Его мать счастливо улыбнулась и кинулась обнимать его. Мадара опешил. — Мадара! Мадарочка наш! Как давно я не видела тебя, сыночек мой! — она сжала его в объятиях, Мадара пытался отодвинуться от нее, но нехотя приобнял в ответ. — Господи, сколько лет я ждала тебя! Мой сыночек! Эти слова резали слух. — Мать, хватит, отпусти меня, пожалуйста. — Он пытается аккуратно отодвинуть ее от себя, на что женщина встает, смотрит на него с улыбкой какого-то странного ликования и усаживается на свое место напротив. — Я ждала тебя, я знала, что ты скоро придешь ко мне! — Откуда? — Мадара пытается улыбаться ей в ответ. — Мне Изуночка сказал, — женщина улыбается ему в ответ, — он тоже по тебе очень соскучился и ждал, когда же ты к нам вернешься! Уголок губ Мадары дрогнул, руки сжались в кулаки и он попытался не сорваться на крик, медленно произнес: — Мама, Изуна умер десять лет назад. — Что за глупости? — женщина хмурится, — кто тебе сказал такой бред? Он только что вышел от меня. Он еще пару месяцев назад сказал, что бы я ждала тебя в скором времени — все переживает, вдруг ты забыл о нем и не захочешь видеть. Мадара побледнел сильнее, покосился в сторону медбрата и снова перевел взгляд на мать, перевел тему: — Как твои дела, мам? Помогает лечение? — Мои хорошо, — женщина дотрагивается своими ледяными пальцами до рук сына, Мадара рефлекторно убирает их назад, взгляд женщины потемнел от недовольства. — А твои как? — В порядке. Вернулся закончить незаконченные дела. — Мадара достает апельсины из пакета, — это тебе, витамины полезны. — В тюрьме тяжело было? Прости, что мамы не было рядом — я бы не дала тебя никому в обиду, — она произносит резко сухо, — никому нельзя обижать моего ребенка. За это надо убивать. — она резко улыбнулась. — За то, что тебя посадили из-за этой гребанной семейки — надо априори убивать, — она перенимает апельсин в руки. — Тяжело, но я справился — в армию пошел. После вышел. Это тебе, мать. — он протягивает цветы, женщина со счастливой улыбкой перенимает их. Мадара снимает с себя верхнюю одежду — стало душно, остается в одной белой майке с коротким рукавом, — Ты так возмужал, — она рассматривает его, — стал таким красивым мужчиной, прямо как твой отец в молодости! — она наклоняет голову набок игриво. — Вижу, спортом много занимался. А это что такое? — она указывает на его многочисленные тату. — Спасибо. Это татуировки. — Он даже забыл про них. Настолько он к ним привык. — Вижу-вижу, но лучше было бы без них, — она с укором в голосе качает головой. — Так как проходит твое лечение, мама? Что говорят врачи? — он заинтересованно рассматривает ее лицо. Она внезапно устремила свой взгляд куда-то за Мадару, ее лицо выровнялось и она замолчала. Ей что-то человек показывал — она резко перевела взгляд на Мадару и сухо ответила: — Я здорова, Мадара, хватит задавать эти тупые вопросы. — Снова улыбнулась ласково и посмотрела за спину Мадары. А после сделала странный жест рукой, будто звала кого-то подойти. — На кого ты смотришь, мам? — он спрашивает тихо. — Тебе нужен врач? — На Изуну, — спокойно отвечает женщина, нахмурившись. — Он что-то идти не хочет, видимо стесняется, чудной. Ты же знаешь, он у нас очень ранимый и нежный мальчик. Мадара резко обернулся назад, взглядом пробежал по сидячим людям рядом — никого знакомого и снова обернулся к матери. Закусил губу — он повелся на ее безумные фантазии, идиот. — Мадара, ты знаешь, что Изуна тебя очень сильно любит? — продолжала женщина. — Он так много мне об этом говорил. — Любил. Я знаю. — Потер виски Мадара, бред его матери медленно, но верно, начал давить ему на голову. — Почему ты выбрал этого гребанного Тобираму в таком случае, а не своего брата? Чем тебе мой Изуночка не угодил?! — женщина резко схватила его ладони, Мадара поднял на нее тяжелый взгляд. Она смотрела на него злобно, образ милой матери резко улетучился. — Я же говорила тебе никогда его не оставлять! — она повысила голос и сжала его ладони сильнее — немного болезненно даже. — Это две разные любви, мать. — Мадара отвечает ей в тон. — Изуну я люблю как брата, Тобираму люблю как мужа. — Он сухо закончил. — У любви нет границ. Изуна любит тебя как всех вместе, — женщина покраснела от напряжения. — Чем Тобирама лучше него? — Потому что он мой родной брат, мама! — вскрикнул Мадара. — С родными братьями сексом не занимаются! Это омерзительно и неправильно! Он не может быть моим мужем! Хватит нести эту чушь! — Но ты же занялся! — резко сдавила до боли его руки мать, отчего Мадара потерял дар речи. Он побледнел до цвета стены сбоку. Ему стало трудно дышать. — Чем он хуже этого урода Сенджу? Откуда она знает про этот… про то, что… Мадару начало потряхивать. Она не могла знать — никто, кроме него, Изуны и Тобирамы не мог знать об этом дерьме. Тобирама бы не стал навещать ее — никогда, после всего, что она сделала. — Он мне сам сказал, что ты обещал быть с ним! И ты его бросил одного! Он ради тебя на такое пошел! Он пытался доказать тебе свою любовь — на его месте я бы этого ублюдка сама живьем закопала бы! — его мать не успокаивалась, она лишь давила до следов от своих пальцев его руки — Мадара резко захотел их выдернуть. Он попытался, она держала мертвой хваткой. — Заткнись. — он прошептал. — Ты сумасшедшая, чокнутая психопатка. — он дернул руками снова. — Отпусти меня! — Ты маме обещал никогда не бросать своего младшего брата и быть всегда рядом с ним, Мадара! — она шипит на него. — Изуна у нас самый хороший, милый и красивый мужчина на свете! А ты сравнил его с каким-то отбросом и променял его! — Изуна умер и до этого чуть не убил человека! Он похитил и держал его в плену насильно! Он такой же больной, как и ты! — орет в ответ Мадара. — Достаточно с меня твоего бреда! — он выдергивает свои руки, резко встает, судорожно набрасывает на себя куртку. — Мы не больные, Мадара, это ты болен! Ты из-за своей болезни видишь слишком узко! — она резко меняется в лице, оно выравнивается и она улыбается ему нежно. — Ты просто глупый мальчик, который ничего в этой жизни не понял. — До свидания, мать! — он фыркает. — Вижу, что лучше тебе за 10 лет так и не стало! Женщина качает головой, следит за действиями Мадары и произносит напоследок: — Мы любим слишком сильно, чтобы отпускать свой объект любви или делить его с кем-то. Жди, Мадара, Изуна придет за тобой! Если твой выблядок Тобирама не помер к этому моменту, на этот раз Изуна точно не промахнется. И вы наконец-то заживете счастливо вдвоем. — Она вытягивает свои губы в улыбку. — Больная сука!!! — он кричит, смеряет ее взглядом и быстро уходит в сторону персонала, чтобы они выпустили его из 13 отделения. Мать улыбается ему в ответ своей привычной улыбкой. Она лишь провожает его взглядом и снова перенимает странный предмет в свои бледные руки. Гладит его, то была игрушка, обычная, плюшевая. Воротит. Сколько бы лет ни прошло — его от этой суки воротит. Воротит от ее лживой натуры, воротит от прикосновений, от голоса передергивает, хочется отмыться. Он сглатывает, выбегает из психиатрической клиники — его потряхивает. Потряхивает очень сильно. Изуна. Везде всегда Изуна. Дрянь бьет по самому больному и уязвимому месту. Он судорожно закуривает. Спасибо господи, она не обвиняла его в смерти брата— Мадара бы сорвался, пелена бы застелила все перед глазами. Потому что он до сих пор не понимает — как он относится к брату на самом деле после всего. — Простите, не поделитесь сигаретой? — внезапно задают ему вопрос со спины. Мадара оборачивается, встречается со взглядом темных глаз. Перед ним стоит мужчина, с такими же длинными волосами, как когда-то были у него самого — ему от силы лет 27. Он одет в черное пальто, болезненно бледен, и выглядит сильно уставшим. — Да, конечно. — Мадара протягивает ему сигарету, — держите. Так странно, у них очень много схожих черт лица. Будто он далекого родственника встретил. Мадара рассматривает мужчину. Тот, вежливо его поблагодарив, перенимает сигарету в свои пальцы и закуривает ее сразу же. — Тоже к родственнику пришли? — спрашивает вдруг мужчина, смотря на Мадару волнительно. — Да. — сказал как отрезал Мадара. — Отвратительное место. — Понимаю, соглашусь. — он выдыхает никотиновый дым, смотря на него. — Я не представился, прошу прощения, Итачи. — протягивает руку в знак приветствия. — Мадара. Рад знакомству. — тянет руку Мадара в ответ, смотря в глаза новому знакомому. Тот на секунду от чего-то удивился, не смог скрыть этого во взгляде, и даже будто обрадовался. Итачи обрадовался чему-то на долю секунды и после сразу поник. Он резко посмотрел в сторону выхода из больницы, докурил и поспешно сказал: — И я очень рад. Не видел вас тут ранее. — Я только приехал в город, дела были. — Мадара вежливо улыбнулся. — Вы тут частый посетитель? — спрашивает заинтересованно. Итачи хохотнул: — Надеюсь, что нет. Обстоятельства вынудили явиться. Я не люблю подобные места. У меня встреча с врачом по поводу младшего брата, он болен у меня немного. — Понимаю. — Мадара посочувствовал, — понимаю, каково это, когда близкие больны чем-то подобным. Это тяжело и трудно. Итачи смерил его удивленным взглядом, после кивнул и замолк. А потом произнес: — Время уже позднее, я думаю, вы спешите, я пойду к врачу на прием, не буду вас задерживать. — Да, конечно, и мне пора. — Мадара вежливо отступил, — всего вам хорошего. Удачи на приеме. — Прошу, вернитесь домой в благополучии. — Итачи внезапно хватает Мадару за руку и тот резко отшатывается в сторону. — Тут небезопасный район, лучше вызовите такси. — Он пытается ему улыбнуться. — Всякие люди ходят специфические, берегите себя, видно, вы хороший человек. — Спасибо за рекомендацию. — Мадара хохотнул. — Но я в состоянии постоять за себя. — Итачи разжимает руку, извиняется и кивает ему, поспешно идет в сторону больницы. Мадара спокойно разворачивается в сторону дороги и не видит, как за ним пристально следит силуэт у выхода с больницы, он удаляется в сторону дома. Итачи подходит ко входу в больницу и его резко прерывают: — Это он? — силуэт стоит сбоку от него, смотря вслед Мадары. — Да. Так представился. — Итачи не смотрит на человека, лицо его безразлично — он смотрит вперед. — Точно он, Итачи? — с натянутой улыбкой спрашивает собеседник, что-то перебирая в руках, предмет блестит в руках и Итачи бледнеет. — Да. Уверен, он похож очень. — Хороший мальчик. Можешь идти. — мужчина кивает и Итачи сразу срывается с места в сторону больницы, оставляя собеседника одного. Тот стоит и с улыбкой засовывает руки в карманы, напевая что-то под нос, идет в сторону дороги медленным шагом. В руке его пакет с апельсинами.***
Тобирама выпивает после рабочего дня стакан джина, смотрит в экран монитора компьютера. Он только недавно приехал домой. Устал как собака. До сих пор разговор с братом и Наруто крутился в голове. Оттого решил напиться. Чтобы отлегло. Мадара выпивает после тяжелого дня в одиночестве стакан виски. Смотрит в экран монитора. Он только недавно приехал домой. Устал как собака. До сих пор разговор с матерью крутился в голове. Оттого решил напиться. Чтобы отлегло. Тобирама смотрит на часы: Мадара смотрит на часы: Одиннадцать часов вечера. Завтра день важный день. Очень важный. Мадара заслужил перед ним отдохнуть. В колонках играет музыка: Muse — Uprising The paranoia is in bloom, the PR The transmissions will resume They'll try to push drugs We will never see the truth around Мадара закрывает свой лаптоп, на сегодня хватит. Так подумал Тобирама и… …налил новый стакан с виски. …налил новый стакан с джином. который Мадара подносит к губам… Они оба в своих домах сидят на стуле. В доме Тобирамы горит свет — ярко горит, прямо как он изо дня в день. Из недели в неделю. Из месяца в месяц. Из года в год. В доме Мадары почти не горит свет — лишь пару свечей — он предпочитает находиться в темноте, в сплошной, густой и родной темноте, прямо как он изо дня в день. Из недели в неделю. Из месяца в месяц. Из года в год. Они оба слушают одну и ту же песню. Прислушиваются к ее звучанию — каждый по-своему. Музыка в доме Тобирамы играет на всю громкость из колонки через его телефон. Музыка в доме Мадары играет на всю громкость в наушниках через его телефон. Захотелось танцевать — просто танцевать сейчас чертовски захотелось… им обоим. Тобирама двигает телом в такт звучанию и отпивает глоток снова. Пил джин из прозрачного стакана. Хотелось напиться перед приездом нового сожителя — Наруто. Побыть в состоянии, в котором он ощущает себя настоящим. Расслабленным и никому ничем не обязанным. Вообще. Хотелось танцевать — самому, самим с собой. Выпивает залпом пару глотков и делает шаг в пустое пространство перед собой — выгибаясь слегка назад. Мадара встает, двигается в такт музыке на месте. Захотелось побыть в состоянии, в котором он ощущает себя настоящим. Расслабленным и никому ничем не обязанным. Вообще. Хотелось танцевать — самому, самим с собой. Выпивает залпом пару глотков и делает шаг в пустое пространство перед собой — выгибаясь слегка вперед. Another promise, another scene, another A package not to keep us trapped in greed Тобирама прикрыл глаза от ощущения, будто в его разгоряченное от алкоголя лицо задул ветер из открытого окна. Приятная прохлада. И он выгибается слегка вперед. Тобирама прикрыл свои глаза от ощущения, будто в его разгоряченное лицо от алкоголя задул ветер из открытого окна. Приятная прохлада и он выгибается слегка назад. Им по 18 лет. Обоим. Мадара улыбается счастливо, он берет его за руки и они начинают танцевать вместе в унисон — раскачивая свои тела и руки в такт. Оба смеются в унисон — они напились, они танцевали вместе. Мадара вступает от него на шаг, Тобирама взглядом будто приглашает его — заманивает, протягивает ему руку — он ухватывает его своими пальцами, тянет Тобираму на себя, тот с улыбкой поддается. Мадара, прижимая его к себе, наклоняет вниз, придерживая второй рукой для опоры. Тобирама со смехом поднимает ногу без опоры вверх — они сделали пируэт. — Красиво? — Да. Они оба замирают в этой позе. Считают до трех, смотря каждый в свой собственный поток, и выравниваются — резко сжимая кулаки перед собой, будто поднимая гантели — дергают руками то вниз, то вверх. Слушают звучание музыки в унисон. Их любимая песня. Одна на двоих. They will not force us They will stop degrading us They will not control us We will be victorious Мадара стоит, переступая с правой ноги на левую, подносит пальцы к лицу — два пальца, разъединяет их и водит от правого глаза в сторону уха и второй рукой от левого глаза в сторону левого уха. Тобирама, стоя и переступая с левой ноги на правую, подносит пальцы к лицу — два пальца, разъединяет их и водит от левого глаза в сторону левого уха и второй рукой от правого глаза в сторону правого уха. Оба резко расширяют все пять пальцев и теперь ладони то в одну сторону — то в другую, двигая своим корпусом так же. Плавно, ритмично. Они замахиваются друг на друга комком снега — играют в снежки. Мадара попал только что прямо в шапку Тобирамы — тот шикнул и замахнулся следом, бросил настолько сильно, что Мадара от неожиданности ойкнул, отступил на шаг, поскальзывается и падает назад — прямо в сугроб. — Мадара! Осторожно! — кричит Тобирама и бросает сумку в снег, срывается и бежит к нему, пар изо рта летит — Мадара так и остался лежать в сугробе, пыхтит что-то. — Ты не ушибся? — встревоженно спрашивает, Тобирама искренне разволновался. — Прости! Я случайно так сильно бросил! — он виновато закусывает свои потресканные губы. Тянет руку к Мадаре, пытается помочь ему подняться, ощущает, как пальцы Учихи ухватываются за его собственные, Мадара успевает усмехнуться и тянет Тобираму прямо на себе, в сугроб. — Мадара! Я сейчас, — кричит Тобирама в порыве испуга, от резкого движениями падает, прямо рядом с Мадарой в снежную перину. — Попался! — смеется Мадара, — я тебя поймал! Будешь теперь валяться мокрый рядом! — он резко заваливается на Тобираму и начинает щекотать. — Мелкий говнюк! Тобирама боялся щекотки больше всего на свете. Тобирама делает резкие выпады руками — то сгибая, то разгибая от себя и сзади себя — щелкает пальцами при этом — напевая под нос мелодию и начинает громче и громче петь слова песни сам. Хорошо, очень хорошо. Мадара делает резкие выпады руками — то сгибая то разгибая от себя и сзади себя — щелкает пальцами при этом — напевая под нос мелодию и начинает громче и громче петь слова песни сам. Хорошо, очень хорошо. — Я люблю тебя, Мадара — Я люблю тебя, Тобирама Тобирама ставит правую ногу на носок, приседает — и всем телом двигается то вправо, то влево. Качает головой в одну, в другую сторону. Перенимает бутылку со стола и отпивает с горла пару глотков и… Продолжает свой монолог, сидя в кабинете психоаналитика: — Меня давно преследует желание, одержимость поместить мозг другого человека в баночку формалина и хранить его у себя. Смотреть на него часами, как смотрю на органы в музее анатомии. Мои желания и увлечения мало кому понятны — я давно к этому привык. Я хочу сейчас обратиться к нему и сказать вот эти вот слова. Ставит бутылку назад. Поднимает руки вверх, они смыкаются в один узел — пальцы рук переплетаются, он улыбается — тело плавно движется само по себе. Ему хорошо. They will not force us They will stop degrading us They will not control us We will be victorious —… Знаешь, когда я думаю о тебе, о своем любимом человеке, я всегда думаю о твоей голове. Я думаю о твоих мозгах, думаю о твоей душе, думаю обо всем тебе — я жажду познать всю твою сущность и натуру. Я жаден — я собственник. Мозг для меня всегда являлся самой сексуальной частью человека. По итогу, я каждый раз задаюсь несколькими вопросами. Не нахожу на них ответа — это фрустрирует. Знаешь, как происходит этот процесс? Он навязчив, иногда он пугает меня — от осознания желания сделать именно это. Interchanging mind control Come let the revolution take its toll if you could Flick the switch and open your third eye, you'd see that Мадара мотает головой то право, то влево — танец помогает избавиться от эмоций. Так говорил ему Обито. Тобирама мотает головой то право, то влево — танец помогает избавиться от эмоций. Так говорила ему Кагуя. — Я представляю, как вскрываю твой череп, с совершенно непроницаемым выражением лица — я всегда восхищалась анатомией человека, я залезаю своими пальцами тебе под кожу, разрываю ее как рану в своей ноге когда-то, я вижу свои пальцы в крови, меня не смущает это. Я аккуратно достаю твои мозги, отделяю их от всего и смотрю на них зачарованно. Я верчу их в своих ладонях бережно, я боюсь повредить их ненароком, и чем больше смотрю на твой этот орган, пытаюсь найти ответы, задавая вопросы. Мои ответы — пытаюсь их найти, я задаю тебе вот эти вопросы: Тобирама и Мадара краснеют во время танца — становится жарко. Глубоко дышат и, вытягивая руки вперед, резко подносят к своим губам — изображая микрофон и кричат каждый в свою мочь слова песни, кричат от души: Rise up and take the power back, it's time that The fat cats had a heart attack, you know that Their time is coming to an end We have to unify and watch our flag ascend Продолжает свой монолог, смотря собеседнику в глаза. Вот эти вопросы: «О чем ты думаешь?» — Мадара сжимает фотографию с выпускного, буравит взглядом. Он и ненавидит это фото и страстно любит и хранит его. Тобирама поднимает свои руки вверх, резко опирается ими о стену — судорожно дышит. Мадара смотрит в стену, опираясь руками, судорожно дышит. Оба начинают задыхаться и резко смеяться. Стало смешно. До боли смешно. Тобирама смотрит в глаза собеседника пристально, сидя в своем кресле. Второй вопрос: — Что ты чувствуешь? Тобирама кричит этот вопрос во все горло, смеется, лицо раскраснелось, взгляд стал слегка мутным. Мадара кричит этот вопрос во все горло, смеется, лицо раскраснелось, взгляд стал слегка мутным. От чего хочется так рыдать, сука? Оба хватают бутылку — пьют с горла снова. Выходят в середину зала — замирают, представляя танец и продолжают. С закрытыми глазами. Мадара делает шаг назад. Тобирама делает шаг назад. Мадара делает шаг вперед. Тобирама делает шаг вперед. Оба открывают глаза, смотря в пустоту перед собой. Третий вопрос звучит так. Мадара усмехается, выводя его в своем дневнике, судорожно курит и бесится, бесится от того, что уже не понимает, кому именно его задает. Ему — или себе. «Как ты живешь?» Стало слишком жарко. Мадара ухватывается пальцами за белую майку, Тобирама тянет ее вверх, черные волосы рассыпаются по мокрой спине. Он стягивает ее с себя — оставаясь обнаженным. Смотрит на нее. Крутит в руке над собой, двигаясь в такт музыке Тобирама. Он открывает свои глаза. Тобирама их закрывает и… Он со всей силы в сторону толкает медсестру, та ударяется виском о стену — грузом падает вниз, он не обращает никакого внимания на эту тварь. Он шатается по больнице и плетется в сторону выхода, сжимая под больничной одеждой за пазухой карманный нож. Он будет атаковать, если ему преградят путь. Это подарок отца. Тобираму шатает из стороны в сторону, медсестра что-то орет ему вслед, он игнорирует ее. Опять его накачали этим дерьмом. Опять все плывет перед глазами — ему надо выбраться отсюда, любым путем. Босиком пойдет по дорогам, в больничной одежде — насрать. Ему надо поговорить с Мадарой, ему надо успеть все сказать ему. Его сейчас вырвет, он, сжимая часть своего лица ладонью, резко заваливается на один бок, больно ударяется плечом о больничную стену. Боль помогла сфокусироваться. Спотыкается, ноги не слушаются его почти. Суки, они колют ему лошадиные дозировки здесь. Его стало периодически глючить от вколотого в него дерьма — лица людей стали искажаться, стекать по шее вниз — он пытается не кричать каждый раз, когда видит это зрелище. Он доходит до лестницы, спускается по ней — главное не споткнуться и не свалиться по ней кубарем. Резко дергается от звука сирен. — Сука. Спалил, — шипит себе под нос. Они узнали, что он пытается сбежать отсюда — ублюдки включили тревогу и разбудят всех пациентов этой ебанной больницы. Он открывает дверь, оглядывается, снова мутит — подносит кисть руки к губам и без доли сомнений прокусывает свою кожу зубами до крови. Только сильная боль помогает ему фокусироваться — насрать на раны. Сжимает второй рукой нож, сплевывает кровь со рта, бежит по длинному коридору. Пытается найти ебанный выход отсюда — слышит какие-то крики, слышит топот ног, матерится и сворачивает за угол. Где-то на стене должна быть карта этой ебанной больницы, по его подсчетам он на первом этаже — ему надо выйти через черный вход. И бежать отсюда, не важно куда. Он вжимается в стену за очередным поворотом, замечает, что на полу больницы оставил след крови — рука начала кровоточить, сильно кровоточить — вот дерьмо. Пытается стереть, размазать пятна крови своей ступней по полу — похуй и на это. Резко заходит в кабинет медсестры, прячется там, слышны крики людей в коридоре. Наверное этот ублюдок Орочимару отследил его перемещения по больнице с помощью камер. Он почти дошел — он изучал это проход ебанных 3 месяца из раза в раз, когда их выводили на дневную прогулку — его и гребанных психов. Он справится. Надо подождать. Хватает бинты, перекись, наливает на рану в руке прозрачную жидкость, та шипит и шипит — терпит, заматывает кисть бинтом, и зубами отрывает его. Смывает кровь с ног перекисью, хватает какое-то полотенце и вытирает ноги им. В руках держит нож, выходит из кабинета и бежит по длинному коридору. Бежит, поворачивает за угол и натыкается на Орочимару. — Браво! — врач хлопает в ладоши. — И что дальше? Неужели ты думал, что сможешь сбежать с закрытой частной клиники, малыш? Тобирама матерится про себя. Дергается назад, видит, как спешат санитары. Ему некуда бежать. Дерьмо. — Ты даже нож взял с собой, похвально. — Орочимару проводит оценивающе по предмету взглядом, поднимает руку в знак стоп, чтобы санитары остановились за Тобирамой. — И что ты будешь им делать? Попытаешься зарезать меня? — он вытягивает иронично губы. Мадара сжимает в руках майку и Тобирама бросает ее небрежно на пол — в сторону. В стену бросают они ее оба. Мадара наваливается на сукиного сына. Ярость накрыла его с головой — он бьет его в рыло и бьет. Если он сейчас не избавится от аффекта боли, он просто вскроется — он нарывался весь день. Он хотел, чтобы ему разбил хоть кто-то морду — его боялись. Уважали. Ему невыносимо стало — хоть он и так долго стремился к этому. Еще немного — и он убьет его. Он давно уже видит перед собой совершенно иное — его переклинило, он бьет и бьет его. Его руки все в крови, все напрочь. Он резко останавливается и ошарашено смотрит на свои ладони. Он улыбается широко. Наконец подоспела помощь — охрана. Его со всей силы бьют в спину с ноги — он падает на пол, ударяется лицом, разбивает нос, и лишь улыбается от счастья. Ну наконец-то. Шел седьмой год заключения. Тобирама медленно, плавно, опускается движениями волны на пол на ногах и резко поднимается. Прикусывает губы — в голову знатно дало. Мадара медленно и плавно двигается — он танцует настоящий стриптиз, прижимая к себе горячие ладони. Перемещает свои ладони на шею. Ему не сбежать из этого проклятого места. Тобирама понимает это мгновенно — не сейчас. Он окружен. — Я думал мини-шоковая терапия и дозировка медикаментов должны были тебя уже угомонить, а ты вон даже бегать можешь. Удивительно. — Сухо констатирует факт Орочимару. — Ну так что? Попытаешься убить меня или мы мирно вернемся в твою палату и никто не пострадает? Ты же гений. Умный мальчик — взвесь все за и против — Нет. — Тобирама поднимает свой взгляд на летающего мудака. — Нет? — вопросительно переспрашивает Орочимару. — Я не убью тебя, — взгляд Тобирамы потемнел. — Я и не собирался тебя убивать. — Его губы исказились в болезненной улыбке. — А кого же? — Орочимару сделал шаг вперед, Тобирама остался стоять на месте. Он показывает ему средний палец, улыбается счастливо и произносит короткое, громкое: — Себя. Высоси — сука! Взмахом подносит нож к горлу и рассекает с улыбкой триумфа. Громкий крик врача разносится по всему коридору. — ТОБИРАМА! БЫСТРО В РЕАНИМАЦИЮ ЕГО! СУКА! Зажимай! Тобирама падает на пол кубарем — пока кровь растекается по его телу. They will not force us They will stop degrading us They will not control us We will be victorious Тобирала сжимает свою шею до боли и отпускает ее. Мадара сжимает свое бедро до боли и отпускает его. Он берет стакан со стола и доливает остатки джина — он почти допил целую бутылку. Мадара берет бутылку, он почти допил целую бутылку. Тобирама подходит к зеркалу и смотрит перед собой. Мадара подходит к зеркалу и смотрит перед собой. И они оба задаются вопросом… — Что мы сделали друг с другом? — Тобирама поднимает глаза в потолок, он замолк, будто умер на пару мгновений, перестал дышать — тишина вокруг его поддержала в этом. Он ненавидел этот потолок. Мадара смотрит в свое отражение в зеркале и проводя пальцами по телу останавливается на одной из них — общей. Тобирама смотрит в свое отражение в зеркале, проводя пальцами по телу, останавливается пальцами на одной из них — общей. ОН смотрит на него по-собственнически Он смотрит на него как животное Он входит в него — целуя — заполняя все пространство своим языком Тобирама набрасывается на Мадару, прижимая к стене, он точно помнит, как кричит, умоляет его не останаливаться. Он хочет его в себе сейчас. Мадара целует его в висок, и меняется с Тобирамой у стены. Он видит отражение кольца на пальце в виде тату и краснеет от ярости. Он видит отражение кольца на пальце в виде тату и краснеет от возбуждения. Тобирама истерично усмехается. Мадара с горечью ведет пальцами дальше. Оба доходят пальцами до своего живота — ощущают, как проносится дрожь по всему телу. Их секс был чем-то понятным только им обоим. Полным принятием. Слиянием. Всех травм и страхов сразу, которые они отыгрывали и уважали друг в друге. Тобирама никогда не сдерживался в своих стонах — а Мадара так сильно любил их слушать. — Глубже, Мадара, пожалуйста. — он смотрит на него мокрыми глазами, он возбужден, обнимает его шею своими руками — тянется к его губам. Тянется всем телом к телу Мадары — любимому, хочется прижаться. Тобирама резко убирает свои руки от тела — будто ошпарился. Он смотрит с настоящей ненавистью на эти места. Ярость накрыла с головой. Ярость и тоска. Он делает еще один глоток из стакана и двигается в темпе музыки — хочет пропитаться ей. Раствориться в ней. Пытается отвлечься — не получается, его взгляд меняется. Сужается, меняется его голос — становится грубее — он всматривается в свое отражение и произносит. Они оба произносят, смотря в свое отражение: — Это мой танец, — говорит Тобирама смотря в свое отражение в зеркале. — Мой личный, мой душевный… — Мадара шепчет в свое отражения, видя там другого человека — Тобираму. — Мой наполненный любовью к тебе. — Тобирама с ненавистью, яростью и сильной грустью смотрит на отражение Мадары в зеркале — он точно сошел с ума. Давно. Без какой-либо надежды поправиться — он видит ЕГО. — …наполненный одиночеством, — Мадара проводит своими руками по разгоряченному телу, касается своих губ — прикрывает глаза и представляет. Как они целуют друг друга снова и снова. Ему так не хватает этого. Его потряхивает. Тобирама истерично усмехался — его трясет. Его колотит. Губы дрожат, все тело дрожит, хочется в ком сжаться и орать. Мадара с горечью ведет пальцами дальше. В глубь рта. Тобирама так часто делал. — Для тебя, сука!!! — Тобирама допивает последний глоток и с криком бросает со всей силы стакан прямо в зеркало — прямо в свою голову. Прямо в Мадару. Оно треснуло — стакан разбился. Мадара, треснутый пополам, так и остался стоять и смотреть на него из зеркала. Ночные таблетки остались покоиться на столешницы кухни. — Ненавижу, блядь!!! Он со смехом падает на пол, крича эти слова во все горло. Лежит на полу — руки расправил широко — отпивает с горла бутылки. Тобирама допил всю бутылку. Мадара допил всю бутылку. Мадара лежит на полу в доме без света. Задул свечи. Тобирама лежит на полу в доме без света. Он выключил этот блядский свет. Они оба закрывают свои глаза и оба сглатывают комок в горле. Захотелось разреветься как ребёнку. — Хэй! Он смотрит на Мадару с сожалением. Мадара смотрит на Тобираму с сожалением. — Хэй! Он смотрит на Мадару с ненавистью. Мадара смотрит на Тобираму с ненавистью. Они оба смотрят друг на друга. И оба молчат. Тут очень холодно — каждый раз льет ебанный дождь и задувает этот блядский ветер. Серый потолок в тюремной камере. Тут очень холодно и сыро — каждый раз льет ебанный дождь и задувает этот блядский ветер. Белый потолок в палате психиатрической клиники. — Хэй! — Послушай. Тобирама смотрит на свои руки в крови — Я ненавижу тебя, Мадара, больше всего на свете. — Пустым голосом говорит Тобирама, смотря в одну точку перед собой. — Молодец! Правильно! — целуют его в лоб. — Я ненавижу тебя, Тобирама, больше всего на свете. — пустым голосом говорит Мадара, смотря в одну точку перед собой. — Молодец! Правильно! Нахуй его, он даже не пришел к тебе ни разу! — подбадривает его Забуза. — Тебе жить дальше надо! Мадара устал, кажется, он вырубится на полу. Тобирама устал, кажется, он вырубится СНОВА на полу. Тобирама молча подходит сзади, сжимая веревку в руках, он без колебаний резко накидывает ее на шею этого человека и, прижимая к себе его тело, тянет удушающий со всей силы — он смотрит в одну точку. Тот барахтается — кричит что-то, пыхтит. Второй Тобирама улыбается ему, стоя спереди и хлопает ему медленно. — Так держать! Давай! Тобирама спотыкается, падает назад — ударяется, они падают вместе, и он пытается задушить этого человека, ни слова из его рта не вырвалось — лишь холодная улыбка и решительный взгляд. Убью. Мысли в голове летят хаотичном потоком. Они оба нажрались в стельку. Перед глазами все плывет. — Я ненавижу — и люблю тебя — одновременно сильно, — повторяют они в унисон каждый сам по себе — больше всего — Тобирама улыбается шире — на свете — Мадара не улыбается вообще Тобирама смотрит в потолок. Мадара смотрит в потолок. И они снова приходят к одной и той же мысли. Она циклична в их головах, в их мыслительном потоке. Изо дня в день. Из недели в неделю. Из месяца в месяц. Из года в год. Одна и так же: «Знаешь, когда я думаю о тебе, о своем любимом человеке, я всегда думаю о твоей голове. Я думаю о твоих мозгах, думаю о твоей душе, думаю обо всем тебе — я жажду познать всю твою сущность и натуру. Я жаден — я собственник. Мозг для меня всегда являлся самой сексуальной частью человека. По итогу, я каждый раз задаюсь несколькими вопросами. Не нахожу на них ответа — это фрустрирует. Знаешь, как происходит этот процесс? Он навязчив, иногда он пугает меня — от осознания своего желания сделать именно это. Я представляю, как вскрываю твой череп, с совершенно непроницаемым выражением лица — я всегда восхищался анатомией человека, я залезаю своими пальцами тебе под кожу, разрываю ее как рану в своей ноге когда-то, я вижу свои пальцы в крови, меня не смущает это. Я аккуратно достаю твои мозги, отделяю их от всего и смотрю на них зачарованно. Я верчу их в своих ладонях бережно, я боюсь повредить их ненароком, и чем больше смотрю на твой этот орган, пытаюсь найти ответы, задавая свои вопросы. Мои ответы — пытаюсь их найти, я задаю тебе вот эти вопросы.» Они молча лежат дальше на полу своего дома, сначала их лица безразличны, а после излучают улыбку — страшную, ненормальную, им смешно от самих себя. От осознания степени пиздеца. Давай снова повторим эти вопросы? Кто начинает? Тобирама начинает первым: «О чем ты думаешь?», Мадара продолжает: «Что ты чувствуешь и почему?» Обоим становится смешно от этого вопроса, так как оба знают заранее ответ на него: «Как ты живешь?»; «Чем ты живешь?» И наш главный вопрос: Мадара выдыхает. Тобирама выдыхает. Они синхронно закрывают глаза, проваливаются в сон, спрашивая друг друга:«Что мы сделали друг с другом?»