Немного нервно...

— Знаете, Узумаки-сан, я в общем-то не отношусь к театральным завсегдатаям. Есть в этом что-то нездоровое, понимаете ли, — Итачи вышагивал на своих великолепных каблуках, тонкий и изящный, словно чёрная цапля, но даже и так доставал Узумаки макушкой только едва-едва до плеча. — И вообще, быть рабом одной-единственной страсти — это так утомительно и мелко, не правда ли? Посвятить всю свою огромную человеческую жизнь одному увлечению — это всё равно, что добровольно согласиться стать придатком слепого бездушного механизма… Надеюсь, вы не склонны к подобному замыканию, что, к сожалению, часто становится уделом людей вашей профессии… Итачи был великолепен. Итачи был в образе. Итачи был на стиле, в моменте и в ресурсе. А вот Узумаки — явно в ахуе. Бравый хер майор синел взглядом, дергал кадыком и охреневал от происходящего всем своим видом, прикованный к Итачи, как казнимый к жертвенному столбу в мире легендарного Вечного Цукуёми. Он никак не мог вставить в бесконечный дивный рокот Итачиного полёта мысли ни единого слова, да даже уже, кажется, и не стремился, бросив попытки после первых десяти минут, так что их диалог с прекрасноглазым Учихой очень быстро и плавно скатился в монолог. Саске, тащившийся за изумительной парочкой следом, точно издыхающая полковая лошадь, грохотал берцами по натёртым мраморным полам роскошного театрального холла и откровенно пёрся от того, как лихо Итачи расправлялся со своей жертвой. И кажется, начинал лучше понимать, почему братец его был всё ещё не замужем. Порой посреди нескончаемого потока нежных хрустальных переливов Итачиного голоса Узумаки удавалось украдкой оглянуться на Саске и тогда глаза его напоминали отчаянный, полный экзистенциального ужаса и тоски взгляд тонущей кошки. Так-то, Узумаки-сан, будете впредь знать, что и самые безумно прекрасные омеги этого мира тоже бывают ещё какими душнилами. Хотя, по правде сказать, в таком ударе Саске видел Итачи впервые в жизни. Вообще, весь этот выстраданный, перебаламутивший оба семейства — и Учих, и Намикадзе, поход в театр от начала и до конца тоже казался Саске сущей пыткой. Во-первых, как к немалому своему возмущению и стыду убедился Саске нынче же утром возле шкафа, когда он наконец озаботился своим костюмом, ему оказалось совершенно нечего надеть. В своём стремлении быть выше всей этой альфо-омежьей половой возни, Саске как-то совершенно упустил из виду, что помимо маршей, сборов, и боевых вылазок где-то там существовал ещё огромный и совершенно ему неведомый мир гражданской жизни, и мир этот, оказывается, предъявлял свои требования — что к альфам, что к омегам одинаково. Например, в театр почему-то не очень прилично было являться в форме мотострелка. Почему? Пёс его знает. Нормальная такая форма вроде была, с шевронами. Как бы то ни было, Итачи строго-настрого запретил братцу облачаться в майку хаки и страшно удобные брюки в стиле милитари. Альтернативы никакой при этом Итачи предложить не смог. В его бездонных одежных шкафах не нашлось ни одной вещи, которую бы Саске смог натянуть на свои плечи с тугими клубками мышц или на развитые ежедневными тренировками бёдра. Ладно хоть братец согласился выступить переговорщиком и добыть вполне цивильные рубашку и брюки у чрезвычайно раздосадованного Фугаку. Потом, в театр зачем-то ещё требовалась причёска, а для омеги — ещё и макияж. Не говоря уж об изящной обуви. Итачи, казалось, умел разгуливать на шпильках хоть даже, наверное, по поверхности стекла, если б довелось. И притом всё это — с загадочной полуулыбкой и нежной поволокой в глазах. Саске же, изо всех видов обуви предпочитавший берцы, искренне не понимал, что в них было такого ужасного, что помешало бы ему надеть их и в храм искусства тоже. И тут уж Итачи был вынужден сдаться. Ни на его бесконечных обувных полках, ни в материном, ни в отцовом шкафу обуви, которая пришлась бы Саске хоть немного впору, не обнаружилось. Парадную причёску в результате жалко пародировал дерзко взлохмаченный затылок, отчего Саске напоминал мокрого ежа и стреляную утку одновременно, а от нанесения макияжа лейтенант мотопехоты уклонился столь решительно, что даже Итачи в этом вопросе не смог на него повлиять. Хотя Итачи и подкрадывался к брату со спины то с тинтом, то с тушью наизготовку, но накрасить свои ресницы и уж тем более губы Саске не позволил. Стыд какой! Ресницы и губы и без того были персональной душевной болью омеги. Ибо ресницы его были столь густы и длинны, что чуть ли не царапали потолок, а губы — пухлые и чувственные, никак не желавшие складываться в суровую мужественную тонкую складку, — вообще разрушали весь продуманный брутальный образ на корню. Нет уж! Во-вторых, Саске смущал сам театр. Ещё точнее — пьеса, которую выбрал, разумеется, Итачи. Зная заумные вкусы братца, Саске не сомневался, что смотреть они будут какую-нибудь невероятно модную современную концептуальную муру, от которой нормальному человеку можно было только окочуриться в муках. В-третьих, и это было самое ужасное, взгляды матери и отца, когда стало известно, что Итачи всё же принял приглашение, выцарапанное лично Микото у несчастного Узумаки путём целого кластера самых нечестных приёмов психологического насилия и давления, и идёт с ним в театр (улыбки нежного восторга на родительских лицах), Саске они, разумеется, берут с собой, ибо кто и позаботится о юном дикаре, погрязшем в романтике военных сборов, как не его чудесный старший брат (ужас, исказивший лица родных, бывший куда выразительней и искренней восторга). Это не говоря уж о том, что все предшествующие этому знаменательному событию дни напоминали Саске добротно продуманные и тщательно проработанные диверсионные действия на территории противника стакнувшимися в едином порыве родственниками. Причём противником, как довольно скоро и с изумлением убедился младший Учиха, был он сам, собственной персоной. Началось всё прямо с того злополучного вечера памятной всем домашней вечеринки, когда мать и отец, не упустившие мимо ушей ни одного слова, сказанного Наруто, мрачно переглянулись. И на следующий же день своей благословенной увольнительной лейтенант мотопехоты Саске Учиха провел не в компании светловолосого плечистого альфы, а за рулем семейного лимузина вместо внезапно заболевшего водителя. Причём никакие доводы насчет того, что у отца тоже есть вполне себе непросроченные права, в расчет не принимались, а Микото нужно было на базар, к подругам (всем, какие были), в детский приют, где деятельная дама возглавляла благотворительный комитет и наконец — на музыкальный вечер, чтобы уж наверняка. Так что на следующий день на утреннее построение Саске бежал как нахлыстанный и о том, что они с Узумаки вроде как собирались оттянуться на стрельбище вспомнил только ближе к обеду. Полез в карман разгрузки за номером альфы (на службе Саске не имел права пользоваться телефоном), но форма его оказалась заботливо постираной и бумажка с цифрами пришла в негодность. Саске было даже приуныл (неизвестно почему, ведь он же не собирался расстраиваться из-за какого-то там альфы, правильно?), но вечером Узумаки позвонил сам, в особняк Учих и Саске как назло первым схватил трубку, так уж получилось, хотя мать вылетела из гостиной как коршун. — Учиха-сан? — понесся по проводам прямо в уши омеге рокочущий бас альфы. — Страшно рад услышать. А что же вы не позвонили? Я так ждал. Уже всем похвастался, кто в гости к нам придёт. — Б… Ы… — позорно запнулся Саске, не зная, как объяснить, что он просрал номер и вообще — его мама не пустила. — Был занят. Извинитесь за меня перед вашими курочками, ой, то есть сослуживцами. А… М… Саске сказал А и М, потому что Микото молча вырывала трубку из его рук, и Саске прослушал, что там еще бухтел Наруто. — Алло, это господин Узумаки? — пропел нежный голос братца из параллельного аппарата и Саске бросил трубку, как будто она была раскалена. — Ты же знаешь, мы вполне можем дать им поговорить спокойно! — прошипела мать, удаляясь назад в гостиную. — Да что происходит-то? — бросил ей вслед Саске, но ответа не получил. Зато Узумаки оказался не пальцем деланый, и вообще — без комплексов, поскольку на следующий же день завернул на огонёк безо всякого приглашения — прямо со службы, как был — в этом своём невообразимом берете на одно ухо. Саске как увидел, так чуть со смеху не подох. — Вечерочка! — махнул лопатообразной ладонью Узумаки от ворот. И Саске, с устатку развалившийся на садовых качелях, заподозрил, что Минато с Кушиной просто не проинструктировали сынка чётко, к какому из братьев ему следовало подкатывать яйца. Но ногу с шелковых подушек убрал и Узумаки тут же шлёпнулся рядом, отдуваясь и мыча что-то про проклятую службу. Разговор завязался тут же и преинтереснейший. Про коллиматорные прицелы и их достоинства вкупе с недостатками. Узумаки неплохо разбирался в предмете и Учиха даже осторожно уже решил про себя, что не могут прямо все альфы на свете быть столь уж плохи. Идиллию прервал отец, выскочивший из дома как черт из табакерки, и нашипевший на Саске, что тот не пригласил гостя в дом, а маринует его на улице. Узумаки что-то ещё там квакал, что сидят они с Саске тут очень даже хорошо и ему тут вообще замечательно, но Фугаку и слушать ничего не стал, отконвоировав Узумаки в дом, прямо в лапы Итачи. Саске благоразумно за ними не пошёл, чтобы не дразнить гусей. Лежал и много думал.

***

Визитация светловолосого Узумаки в дом Учих с тех пор приняла регулярный характер. Но Микото моментом включилась в ситуацию и больше уж не допускала таких обидных промашек, чтобы Саске и Наруто оставались наедине и бог знает о чём там болтали. Узумаки встречали от ворот и провожали под руку, давая Саске недвусмысленно понять, что без его общества они уж как-нибудь обойдутся. Микото даже перестала настаивать, чтобы Саске ночевал дома. И что общага для служилых омег была в общем-то отличным вариантом для проживания. В любых других обстоятельствах Саске был бы в восторге, что от него наконец-то все отвалили. Но вот теперь вообще-то было обидненько. Тем более, что он понятия не имел, как там вообще продвигались дела у Наруто и братца. У Итачи об этом спрашивать гордость не позволяла, а интересоваться у Наруто — ну, не с ума ведь Саске сошёл так выдавать свой личный интерес. Так что оставалось только догадываться. А догадываться Саске был не мастер. Потому о том, что Наруто пригласил-таки Итачи-сана в театр, Саске прознал только спустя несколько дней, попутно выяснив заодно, что родители и аники, оказывается, путём огромных предосторожностей сделали-таки ответный визит к Намикадзе и премило провели у них время. Без него. Правда, конечно, Наруто в тот же вечер забомбардировал телефон Саске смсками типа «жаль, что не увиделись» и всякое такое. Но Саске, замордованный двухдневной операцией залегания и разведки, успел только потом в ду́ше одним глазом глянуть в телефон и ничего не понял. Может быть, Наруто приходил к ним и его не застал? И только потом уж дурацкий Узумаки догадался лично позвонить, разбудив Саске, отсыпавшегося с выхода, и поинтересоваться, чем же это Учиха младший был так болен, что до сих пор с постели не встаёт и не надо ли чем помочь. Так всё и выяснилось. И это было уже ну просто ни в какие ворота. Несмотря ни на какие недопонимания, случавшиеся в жизни, он всё-таки привык считать, что у них крепкая семья, дружная. А оно вон как оказалось. Саске даже обмолвился, что, мол, подал заявление, чтоб переехать в комнату в общаге насовсем (что было чревато, ибо общага была заселена в основном бетами и альфами, отдельного помещения для омег там не было предусмотрено, никто ведь и предположить в страшном сне не мог, чтоб омеги служили в войсках наравне с альфами и бетами), но Микото, тут же оценив, какое богатство возможностей для встреч наедине с неким альфой откроется тогда для Саске, решительно воспротивилась идее. И Фугаку, пнутый под столом по колену, разумеется, тут же супругу поддержал, не преминув проехаться по аморальному облику незамужних омег, проживающих вне родных стен. Зато картина моментом преобразилась на строго противоположную. Саске теперь старались тоже далеко не отпускать и он как зачумленный был вынужден присутствовать на тягостных вечерах, где Наруто шарил недоумевающим взглядом по молчащему молчком Саске, и явно не очень понимал, что он вообще здесь делает. А Итачи распускал свои чары и флюиды, действовавшие на Узумаки, как не мог не отмечать про себя Саске, не больше, чем ветерок на скалу. Вот так вот Узумаки и проболтался однажды, что, мол, не склонны ли дорогие братья Учиха пойти с ним в театр. Оба два. Микото, конечно же, делала попытки упасть в обморок, но Узумаки-сан так настаивал, чтобы были оба братца, что Микото была вынуждена сдаться и уступить. У Саске тоже не хватило окаянства отказаться. Потому что вся эта ситуация и злила, и нервировала, и была такой, если вдуматься, идиотской, что Саске просто не мог допустить, чтоб Микото, Итачи и Фугаку и дальше делали из Наруто дурака. Узумаки приглашал их обоих, так ведь? Что могло случиться плохого, если Саске тоже пойдёт? И никакие подлые приёмы и ухищрения не смогли его с выбранного пути свернуть. Так Саске и оказался в театре. Где бывать, в общем-то, не планировал от слова «никогда» и до «слова» совсем. С братцем и Узумаки. Блять…