Мемуары Нью-Йорка / New York Memoirs

Инь Хань частично лежал в объятиях Чэн Цзинсэня, в глубине души желая освободиться от такой интимной позы. Однако, после долгого пребывания на коленях, его ноги ослабли. Чэн Цзинсэнь прижал его еще крепче. Мужчина вытер слезы из уголков его глаз и спросил глубоким голосом: – Ты тот, кто бросился в мои объятия, и тот, кто отчаянно пытается сбежать... Инь Хань, о чем ты думаешь? Молодой человек уткнулся в его грудь и долгое время молчал, прежде чем сказать: – Господин Чэн уже знает, о чем я думаю. Хотя они были вместе всего несколько дней, они, казалось, озвучивали чувства друг друга в молчаливом взаимопонимании. Чэн Цзинсэнь молча улыбнулся и поднял руку, чтобы сорвать ленту для волос, которая стягивала волосы Инь Ханя на затылке. Изначально Винс придал его волосам чистую и аккуратную форму, но, после того как Чэн Цзинсэнь во время минета немного встряхнул завязанные волосы, они растрепались, поэтому он просто распустил их. В тот момент, когда черные волосы упали вниз, Инь Хань поднял лицо. В тихой роскошной машине его неземная красота в восточном стиле, подобно первому лучу на рассвете, проникала прямо в сердце Чэн Цзинсэня. На несколько секунд между ними воцарилась тишина. Инь Хань не мог выдержать пристального взгляда Чэн Цзинсэня, который, казалось, раздевал его догола. И в конечном итоге опустил глаза. Чэн Цзинсэнь внезапно усадил его на широкое сиденье, просунув одно колено между его ног. Прежде чем Инь Хань смог остановить его, он уже схватил его член через материал штанов. Инь Хань улыбнулся немного печально и неискренне: – Господни Чэн, я не хочу... Ладонь Чэн Цзинсэня поглаживала его возбужденную нижнюю часть тела взад-вперед. Глядя на то, как на лице Инь Ханя проявляется похоть, он скривил тонкие губы: – Ты не хочешь? Почему ты лжешь? Разве это не у тебя был стояк все то время, пока ты отсасывал мне? Инь Ханя растирали до тех пор, пока все его тело не стало податливым и мягким. Низкий стон вырвался из его горла. Он повернул голову и увидел свое отражение на стеклянной перегородке: его волосы были растрепаны, а рубашка задрана до груди. Рука Чэн Цзинсэня потирала его сосок... Инь Хань закрыл глаза и подумал про себя: «Верно, я лживый человек. Я явно этого хочу, но мне все еще приходится притворяться, будто это не так». Он с отвращением к самому себе поддавался ритму Чэн Цзинсэня, потирая себя о его ладони. Автомобиль плавно двигался на высокой скорости. Легкая тряска автомобиля привела к тому, что страсть стала еще более бурной. В момент кульминации Инь Хань поднял руку, чтобы закрыть лицо, и издал прерывистый стон. Чэн Цзинсэнь наклонился и поцеловал уголок его губ. Он чувствовал, что внешность Инь Ханя была слишком соблазнительной, поэтому смягчил голос, чтобы уговорить его: – Тебе приятно? Инь Хань не понимал, почему Чэн Цзинсэнь относился к нему с такой нежностью, но чувствовал, что становился зависимым от этого безо всякой причины. Только когда сильное чувство стыда немного утихло, он медленно убрал руку, закрывающую его лицо, повернулся к Чэн Цзинсэню и ответил: – Приятно. В последние десять минут езды до виллы на Лонг-Айленде Инь Хань заснул на своем сиденье. Он действительно устал. Слишком много всего произошло за последние несколько дней, и он был истощен физически и морально. После того как машина остановилась, Чэн Цзинсэнь сразу же отнес его обратно на виллу. Сюй Ма с беспокойством подошла к нему: – Почему ты вернулся так поздно? Простуда Сяо Ханя уже прошла? Инь Хань свернулся калачиком в объятиях Чэн Цзинсэня и крепко спал, смутно прислушиваясь к обрывкам разговоров, которое были одновременно близко и далеко. Пальто Чэн Цзинсэня было таким теплым, что Инь Хань даже не поднимал век. Он не хотел ни о чем заботиться, только спать, пока небо не потемнеет. И никогда больше не просыпаться.

***

Следующим утром он проснулся обнаженным в объятиях Чэн Цзинсэня. За окном постепенно рассветало. Чувство пустоты, исчезнувшее на какое-то время, снова вернулось и окутало его. Все снаружи казалось ненастоящим и таким шатким, и только это объятие было его единственным спасением. Он посмотрел на мужчину, лежащего рядом с ним. Его взгляд упал на густые брови, превосходные, словно выточенные ножом, резкие черты лица, сексуальные тонкие губы и... глубокий шрам на левой стороне шеи. Инь Хань протянул руку и слегка погладил старую рану. Чэн Цзинсэнь медленно открыл глаза и посмотрел на человека в своих объятиях: тонкие, белые пальцы юноши касались его шеи. Он не беспокоил его и позволил ему прикоснуться к ране десятилетней давности. В тот момент, когда Инь Хань поднял глаза, то встретился с ним взглядом и удивился. Придя в себя, он тихо прошептал: – Доброе утро, господин Чэн. – В будущем, когда мы будем одни, зови меня Шон, – сказал Чэн Цзинсэнь. Инь Хань кивнул и послушно позвал: – Шон. – Голос семнадцатилетнего парня был чистым и ясным. Сердце Чэн Цзинсэня пропустило удар, и он непроизвольно сжал руки. Находившийся в опасной близости от него Инь Хань почувствовал под собой эрекцию. Всевозможные образы того, что произошло прошлой ночью, неудержимо вернулись в его разум. Инь Хань замер и больше не смел двигаться. К голосу Чэн Цзинсэня вернулось его обычное безразличие: – Все процедуры твоего перевода завершены. С завтрашнего дня ты учишься в школе Святой Марии. Это соглашение было немного неожиданным. – Ты позволяешь мне вернуться в школу? – Инь Хань был удивлен. Чэн Цзинсэнь потер лицо: – В противном случае запереть тебя здесь? У этого предложения был несколько испорченный тон. Инь Хань слабо улыбнулся. Такого понятия, как бесплатный обед, не существует. – Должен ли я сдавать вступительные экзамены? – спросил он. Чэн Цзинсэнь сел. Он набрал добавочный номер на телефоне рядом с кроватью и одновременно ответил Инь Ханю: – В школе Святой Марии ты снова пойдешь в одиннадцатый класс. Если сдашь экзамены, то сможешь поступить в университет, но только в Нью-Йорке или Коннектикуте. На другом конце провода послышался голос Мэгги: – Алло! Доброе утро, господин Чэн. – Один американо, – коротко сказал Чэн Цзинсэнь. Голос в телефоне немедленно ответил утвердительно. Инь Хань сел рядом с ним: – Я буду жить в общежитии? Чэн Цзинсэнь поднял руку и снял пижаму, обнажив сухие мышцы спины, а также несколько жестоких старых ран. Инь Хань посмотрел на покрытое шрамами тело и не мог сдержать удивления. Чэн Цзинсэнь ответил: – В этом нет необходимости. Мое казино в Коннектикуте находится недалеко от твоей школы. Водитель будет забирать тебя каждый день. Инь Хань толком не расслышал, что он сказал. Перед его глазами до сих пор стояли шрамы на спине. Чэн Цзинсэнь надел рубашку и обернулся. Обнаружив, что Инь Хань смотрит на него в оцепенении, он поставил одну ногу на край кровати и притянул его к себе: – На что ты смотришь? – Шрамы на твоем теле... – Инь Хань слегка нахмурился. Чэн Цзинсэнь, казалось, улыбнулся. – Мой отец бил меня раньше, но я убил его позже, – он сказал это так легко, так небрежно и обыденно, словно обсуждал погоду или новости. Инь Хань замер, не зная, как реагировать. Когда он жил у сестры Юй, то слышал, как она рассказывала о прошлом Чэн Цзинсэня, и знал, что когда-то тот был главой крупнейшей китайской банды в Соединенных Штатах. Он унаследовал банду после смерти своего отца, всего за несколько лет очистил свою личность от преступного мира и стал владельцем крупнейшего казино на Восточном побережье. Но Инь Хань не знал, что Чэн Цзинсэнь был тем, кто убил своего отца, дабы унаследовать трон. – Ты боишься? – Улыбка в уголках губ Чэн Цзинсэня стала шире. Инь Хань почувствовал внезапную боль в сердце, но его лицо оставалось спокойным. – Человек, который может заставить господина Чэна лично выполнить работу, должно быть, очень важен. Наверное, я все еще не стою так много. Этот ответ был очень плавным и уклончивым и не затрагивал никаких резких границ. Чэн Цзинсэнь пристально посмотрел на него, его взгляд стал более глубоким, и, наконец, он сказал: – Инь Хань, татуировщик придет к нам на дом сегодня днем или вечером. Инь Хань не ожидал внезапной смены темы и безучастно повторил ключевые слова: – Татуировщик? – Чтобы сделать тебе татуировку, – сказал Чэн Цзинсэнь, не сводя с него глаз. Инь Хань сразу все понял и слегка улыбнулся: – Что это за татуировка? Чэн Цзинсэню нравился его спокойный интеллект. – А ты что думаешь? – спросил он в ответ. Инь Хань немного помолчал и сказал: – Давай вытатуируем слово «Сэнь». – Он поднял палец и указал на левую часть своей шеи. – Вот здесь. Чтобы все могли это видеть. Чэн Цзинсэнь был немного удивлен, но еще больше доволен. – Хорошо, тогда скажи татуировщику сам. Инь Хань подумал про себя, что Чэн Цзинсэнь хочет оставить метку, чтобы показать право собственности. С этого момента он будет принадлежать частной коллекции Чэн Цзинсэня. *** На Восточное побережье надвигались сумерки, и вот-вот должен был начаться снегопад. Чэн Цзинсэнь вернулся на виллу до того, как погода окончательно испортилась. Горничная Мэгги сказала ему: – Татуировщик приходил сегодня днем. Он ушел всего час назад. – Где Инь Хань? – спросил Чэн Цзинсэнь. Мэгги указала на комнату в углу на первом этаже: – Мы попросили его сначала поужинать, но он отказался, сказав, что подождет тебя. Чэн Цзинсэнь передал ей шарф и пальто, затем направился к комнате. Дважды постучав, он толкнул дверь, чтобы войти. На кофейном столике у стены стояли две бутылки шампанского и корзина с фруктами. Инь Хань был в наушниках, сидел перед мольбертом, практикуясь в жанре натюрморта. Он рисовал так сосредоточенно, что не заметил, как кто-то вошел. Чэн Цзинсэнь смотрел на него пару мгновений, затем повернулся и вышел. В этот момент мимо проходила Сюй Ма с корзиной белья и сказала: – Господин Чэн, пригласите Сяо Ханя поужинать вместе, хорошо? Сегодня на ужин у нас тушеная говядина с красным вином. – Инь Хань все еще рисует. Мы будем в столовой через полчаса, – сказал Чэн Цзинсэнь. Он вернулся в свой кабинет, чтобы принять душ и переодеться в повседневную одежду. Когда он вернулся в студию, Инь Хань все еще сидел в той же позе. Первый набросок обрел форму. Снаружи тихо падал снег, и отопление в доме работало на полную мощность. Инь Хань был одет в кофту с длинными рукавами и черные спортивные штаны. Его тонкие пальцы слегка крутили карандаш, когда он разбирался с чрезмерной тенью от свисающей скатерти. После того как стилист позаботился о нем вчера, его повседневная одежда тоже изменилась. Сегодня вырез кофты был скошен и открывал пропорциональные и четкие ключицы; рукава были такими длинными, что прикрывали ладони рук. Небрежность была провокационной. Чэн Цзинсэнь прислонился к дверному косяку, закурил сигарету и стал наблюдать, как Инь Хань рисует. Запах сигарет постепенно рассеялся, и вскоре Инь Хань почувствовал знакомый запах дыма. Обернувшись, он обнаружил, что Чэн Цзинсэнь стоял у двери уже какое-то время. – Господин Чэн? – сказал он и быстро снял наушники, готовый спрыгнуть с высокого табурета. Но мужчина быстро подошел и вдавил его обратно в сиденье, не сводя глаз с его шеи. – Дай мне посмотреть, – прошептал Чэн Цзинсэнь. Свежая татуировка появилась перед его глазами. Это был китайский иероглиф «森»¹, написанный бегущим почерком. Примерно в два пальца шириной, со свежими пятнами крови на левой стороне светлой шеи Инь Ханя. Прикрепленная к нему защитная пленка еще не была снята. – Тебе нравится? – осторожно спросил Инь Хань, боясь, что Чэн Цзинсэнь будет недоволен. Чэн Цзинсэнь держал сигарету в одной руке, а другой поглаживал спину Инь Ханя. Наконец, остановившись на задней части шеи, он нежно потер ее и спросил: – Это больно? Инь Хань не был тронут и решительно сказал: – Все в порядке. Я могу это вынести. На самом деле кровеносные сосуды на шее тонкие, и боль была очевидной. Процесс нанесения татуировки занял два-три часа, и Инь Хань был в холодном поту от боли. Он наконец успокоился, после того как прятался здесь и рисовал в течение часа. Чэн Цзинсэнь уставился на татуировку, его настроение внезапно испортилось, но в уголках его губ появилась улыбка: – Картина почти закончена. Пойдем поедим.