Мемуары Нью-Йорка / New York Memoirs

Инь Хань проснулся через два часа. В девять часов вечера в комнате было темно и тихо. Его рассеянное сознание начало понемногу возвращаться, когда до него донесся цветочный аромат. Он лежал один на большой кровати, не зная, когда его привели в порядок, и смотрел на занавески, сквозь которые пробивался луч света. В его голове царил хаос, а тело одолевала слабость. Горло сильно пересохло и онемело. Повернув голову, он увидел бутылку воды на кофейном столике, поэтому встал, чтобы взять ее. В тот момент, когда босые ступни коснулись пола, его измученные ноги не выдержали веса его тела, и он упал на колени. Развратные сцены прошедшей ночи вновь всплыли в его сознании, а произнесенные им бесстыдные слова отчетливо прозвучали в его ушах. Инь Хань сел на пол, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Но затем он опустил голову, и растрепанные волосы упали ему на лоб, прикрыв лицо. Плечи слегка задрожали. На нем была рубашка Чэн Цзинсэня, которая казалась слишком большой. Больше на нем ничего не было, но он чувствовал легкий запах табака и мускуса. Словно все еще опирался на руки мужчины. В комнате царила темнота, и Инь Хань свернулся калачиком и тихо дрожал. Он не мог притворяться, что ничего не произошло. Вспоминая ту необузданную ночь, то, как был под телом Чэн Цзинсэня... сейчас он чувствовал лишь стыд и злость. Розы и лилии были разбросаны по всей комнате, простираясь до двери спальни, и каждый цветок словно расцветал от благосклонности этого мужчины к нему. Но потом он увидел синяки на своем запястье. Следы были очень серьезными. Даже в комнате без света, с одним лишь блеклым лучом, пробивающимся сквозь небольшую щель в занавесках, он мог отчетливо разглядеть следы, оставшиеся после связывания. Он спрятался в темноте, жалея, что не может похоронить себя на месте. За дверью спальни стоял мужчина, его лицо было холодным, словно глубокие воды, и он смотрел на экран наблюдения в своей руке. Чэн Цзинсэнь видел через камеру наблюдения в своем кабинете, что Инь Хань уже проснулся, и собирался зайти спросить, не хочет ли он чего-нибудь поесть. Но то, как юноша опустился на колени и боролся, заставило его остановиться у двери. Остатки достоинства молодого человека в комнате были разорваны мужчиной на куски, но в этот момент в его сердце еще оставалось немного мягкости, и он решил не тревожить его. Двое по разные стороны двери. Один был заперт в темной комнате, думая, что сможет вынести все в одиночку. Другой молча сопровождал его на небольшом расстоянии, пока тот был в неведении. Только после того, как Инь Хань сел в кресло и выпил бутылку воды, дверь спальни распахнулась. Чэн Цзинсэнь стоял против света, его рубашка и брюки были в полном порядке. Ни покушение на убийство, ни ночная похоть – ни то, ни другое – не оставили на нем ни малейшего следа. Он все еще был красивым и безупречным мужчиной. Инь Хань поставил бутылку с водой и попытался найти слова, чтобы выразить свои мысли. В свои восемнадцать он и представить не мог, что после занятий любовью ему будет так неловко говорить. Чэн Цзинсэнь подошел к нему и спросил: – Ты голоден? Слегка бледное лицо поднялось. – Да. Глядя на это прекрасное лицо, сердце Чэн Цзинсэня вновь защемило. Он слабо вздохнул: – Сможешь пойти сам? Инь Хань неохотно встал и сказал с улыбкой: – Да. Сквозь слабый свет, проникающий снаружи, Чэн Цзинсэнь увидел, что глаза молодого человека покраснели, он протянул руку, чтобы дотронуться до уголков его глаз: – Почему ты плакал? Инь Хань вновь слабо улыбнулся и прошептал: – Я не плакал. Чэн Цзинсэнь не стал настаивать: – Давай спустимся что-нибудь поесть. Инь Хань колебался: – Сначала я переоденусь. Кроме рубашки, которую Чэн Цзинсэнь небрежно надел на него, на нем больше ничего не было. Чэн Цзинсэнь знал, что Инь Хань хотел бы, чтобы он ушел, но вместо этого он неторопливо сел в кресло рядом с ним и взял портсигар с кофейного столика: – Переоденься. Я тебя подожду. Инь Хань нахмурился и посмотрел на него, немного озадаченный. Мужчина взял сигару и улыбнулся: – Почему ты стесняешься? Есть что-то еще, чего я не видел? Инь Хань повернулся и медленно расстегнул три пуговицы на своей рубашке. Мягкий свет снаружи падал на его обнаженное тело, и Чэн Цзинсэнь мог видеть красные отметины повсюду. Отпечатки пальцев и следы укусов отчетливо выделялись на белоснежной коже. Вспоминая о том, как молодой человек плакал под ним, когда он жестко брал его во второй раз, он почувствовал, как что-то кольнуло его в сердце. Инь Хань надел нижнее белье, джинсы и уже натягивал футболку через голову, когда внезапно почувствовал, как мужчина подошел и встал у него за спиной. Его движения были немного вялыми. Инь Хань почувствовал, что его волосы аккуратно собрали вместе. Держа резинку, Чэн Цзинсэнь придержал прядь черных волос и завязал их на затылке. – Шон? Инь Хань был немного удивлен его действиями. Чэн Цзинсэнь замедлился и понизил голос: – Я только что причинил тебе боль, позволь мне уговорить тебя спуститься вниз. Инь Хань замер. Чэн Цзинсэнь добавил: – Я никогда никого не уговаривал. Почему бы тебе не сказать мне, как сделать это лучше для тебя? Сердце Инь Ханя забилось быстрее. Он повернулся лицом к Чэн Цзинсэню и слегка улыбнулся: – Господин Чэн, вы эксперт в любви, вам не нужно уговаривать. Есть множество людей, выстраивающихся в очередь, чтобы лечь с вами в постель или заполучить вашу любовь. Держа незажженную сигару двумя пальцами, Чэн Цзинсэнь погладил тонкую шею Инь Ханя, коснувшись кончиками пальцев слова «Сэнь»: – О, вот значит как... И ты один из них? Такого рода диалог был слишком интимным. Инь Хань не хотел, чтобы Чэн Цзинсэнь видел сквозь его волнение, и намеренно попытался избежать вопроса: – Я ничто. Тебе будет наплевать на такую игрушку, как я. Теперь мы можем поесть? Договорив, он с редким своеволием оставил Чэн Цзинсэня позади и развернулся, чтобы выйти из спальни. Чэн Цзинсэнь не стал его останавливать и просто наблюдал, как он постепенно сливается со светом снаружи. В гостиной уже был приготовлен стол с несколькими тортами разных вкусов и различными деликатесами. Когда Чэн Цзинсэнь вышел, Инь Хань стоял у длинного стола, ошеломленно уставившись на торт. – Я не знал, какой вкус тебе нравится, поэтому попросил приготовить несколько. Выбери один и задуй свечи. Он подошел к мальчику, взял зажигалку и протянул ему. Инь Хань не ответил. Какое-то время он стоял молча, поджав губы, прежде чем спросить: – Ты так мил со всеми, с кем спишь? Чэн Цзинсэнь посмотрел вниз на его профиль: – Если бы я сказал «нет», что бы ты подумал? Инь Хань вновь не ответил. Чэн Цзинсэнь схватил его за скулы и повернул лицом к себе: – Из-за чего весь этот сыр-бор? Инь Хань подумал, что мужчина разозлился, но хватка была не очень сильной, а его тон был снисходительным. В голове Инь Ханя мелькнула мысль, и, прежде чем он успел обдумать ее, он выпалил: – Может ли господин Чэн позволить мне учиться тайскому боксу и драться с Жао Шэном? Чэн Цзинсэнь нахмурился: – Почему ты спрашиваешь? Разве ты не учишься фехтованию? Инь Хань посмотрел на него: – Если я смогу сражаться так же хорошо, как он, возможно, в следующий раз я смогу избежать засады раньше. – После паузы он продолжил: – Жао Шэну уже больше тридцати, а значит, он не в такой хорошей физической форме, как раньше. Если я научусь его навыкам, то однажды тоже смогу прикрыть тебя от пистолета. Он говорил спокойно, как будто был уверен, что Чэн Цзинсэнь выполнит его просьбу. Чэн Цзинсэнь улыбнулся и отпустил его. – Разве ты не доволен, Инь Хань? То, чего ты хочешь, никогда не будет так же просто, как переспать со мной. Молодой человек отнесся к его вопросу равнодушно, в то время как мужчина выглядел еще более спокойно. Человек, который только что стоял на коленях и дрожал, исчез, и другой человек, который действительно заботился о нем, казалось, тоже исчез. Чэн Цзинсэнь не стал дожидаться его ответа, но тихо вздохнул: – Хочешь защитить меня от пули? Что же делать, я почти поверил. Инь Хань не испугался разоблачения и сказал: – Это мое желание на день рождения. Для Чэн Цзинсэня было уже слишком поздно останавливать его. Молодой человек заговорил и посмотрел на него. Его глаза были ясными, отражая только Чэн Цзинсэня, словно он был единственным, что ему нужно. На этот раз Чэн Цзинсэнь наконец выразил свое недовольство: – Желание на день рождения не будет засчитано, пока не задуют свечи. Мужчина обладал проницательностью и врожденной интуицией, как будто у него было предчувствие чего-то, и он хотел спасти юношу. Инь Хань не знал, что его желание действительно сбудется, и не знал, сколько невзгод отныне будет лежать между ним и Чэн Цзинсэнем. Он улыбнулся и сказал: – Господин Чэн – моя свеча. Если ты одобришь, то все сбудется. Чэн Цзинсэнь снял металлическую крышку зажигалки, зажег пламя и сказал глубоким голосом: – Тебе не нужно прыгать перед пулей. Но если ты хочешь научиться боксу у Жао Шэна, то я все устрою. Загадай еще одно желание. Это был второй раз, когда он хотел дать ему возможность отступить. Инь Хань захлопал длинными ресницами, глядя на пульсирующее пламя. Он помолчал несколько секунд и сказал: – Господин Чэн не будет воспитывать меня напрасно. Я стану тем, кто доставит тебе наибольшее удовольствие. Будучи лишенным своего тела и разума, он не побоялся жить и умереть за него. Но жизнь и смерть Чэн Цзинсэня тоже должны быть в его руках. Огонь в руке Чэн Цзинсэня отразился на красивом лице молодого человека. Сердце Чэн Цзинсэня пропустило удар. Он щелкнул зажигалкой и сказал: – Инь Хань, твое желание будет исполнено.