***
Он это сделал. Он правда это сделал. Нет, Ева знала, что Прайм не любит бросать слова на ветер, обещания лидера автоботов и не должны быть пустым звуком, обман — это по части десептиконов. Да и раз Оптимус обещал что-то ей, то очевидно, что он приложит все усилия, дабы не разочаровать «свою Искру». Но Ева до последнего не верила. Не верила до тех пор, пока сегодняшним утром не проснулась одна и не увидела яркую надпись на экране его терминала. «Все приготовления с настройкой артефакта закончены. Сегодня я исполню твоё желание. Собирайся и выходи в главный зал». В тот момент она только растерянно похлопала ресницами. Что? Какой артефакт? Какое её желание? Артефакт! И даже тогда Ева не верила, надеялась, но не верила. Подумала, как ей теперь самой спуститься с этой высоты, собиралась уже проклинать Прайма и его внезапное желание сделать сюрприз — но вдруг заметила приставленный к платформе гладкий желоб под небольшим уклоном. Горка. Он оставил ей горку, чтобы она могла аккуратно скатиться вниз. Спускаться по этой штуке было хоть и немного страшно, но, как оказалось, вполне себе безопасно. И даже чуточку весело. Она попросит Оптимуса оставить ей эту штуку. Вряд ли он будет сильно против — двери отсека всё равно блокируются на ночь. Ей нечего было собирать: сама она уже оделась, а никаких особо ценных вещей у неё и не было. Но Прайм же не идиот — он ведь знает, что о деньгах подумать придётся ему? Она доходит до главного зала, почти добегает — жгучее любопытство разгорается в её груди всё сильнее с каждым шагом. И застывает на пороге, увидев незнакомого мужчину на «человеческой» площадке рядом с диваном, о чём-то негромко спорящего с Рэтчетом. Делает ещё пару шагов вперёд — створки автоматических дверей шумно смыкаются позади неё. И они оборачиваются к ней. На лице мужчины расцветает широкая улыбка. И знакомо-незнакомые голубые глаза сияют чуть ярче. — Доброе утро, Ева! Рад, что ты наконец-то проснулась. Выспалась? Подожди, я сейчас спущусь к тебе. Он переводит взгляд на Рэтчета, и тот, с явной неохотой, протягивает ему манипулятор, аккуратно спускает на пол. — Оптимус, мне всё ещё не нравится эта твоя сумасбродная идея. Ты понимаешь, насколько это опасно? Люди хрупкие, а если с тобой что-то случится в этом теле, то… — Спокойнее, старый друг. Не стоит так переживать. Всё будет в порядке, мы будем осторожны, ничего не случится. К тому же, я уже пообещал моей Искре, что исполню этот её маленький каприз, и я не отступлюсь от своих слов. Рэтчет только тяжело выпускает воздух из вент-систем в ответ. А… Оптимус? Он идёт к ней, спокойными размеренными шагами уверенного в себе человека. Он оказывается совсем близко, останавливается напротив неё и всё так же улыбается, что-то ещё говорит заботливым доброжелательным тоном. Кажется, что-то о собранных им сумках и о её выборе одежды. Ева не слышит, слабо понимает и не может выдавить из себя ни слова, только зачарованно разглядывает его. Верит и не верит одновременно. Это… какая-то голограмма? Но Рэтчет же сказал, что…? Ева протягивает ладонь — машинально, завороженно… И застывает, наткнувшись на удивлённый взгляд голубых глаз. — Ева? Тебе что-то нужно? Ей должно было стать стыдно… Но стыда не было. Одно лишь жгучее любопытство. — Можно? Несмелое и совершенно детское движение протянутых к его лицу ладоней, уже обеих — дай потрогать. Он улыбается в ответ, совершенно ослепительно — чёрт, ну почему его человеческим обликом должен быть такой красавчик? Специально подбирал? — Конечно, Ева. И она дотрагивается, скользит кончиками пальцев по его носу. Затем по скулам. Поглаживает большими пальцами щёки и движется дальше, к подбородку. Мягко подталкивает вверх, безмолвно прося поднять голову — он повинуется её движениям без какого-либо сопротивления. Проводит пальцами по шее, на секунду замирая там, где под кожей пульсирует венка — чёрт побери, у него есть пульс! Скользит по плечам, прощупывая крепкие мышцы под плотной тканью футболки. Возвращается к груди: мужественной, широкой, надёжной, но мягкой — человеческой. Оставляет правую ладонь напротив его сердца, чувствуя его всё ускоряющееся биение. А левая скользит ниже, к животу, к прессу. Шесть кубиков, мечта любого атлета. Чёрт, это не мужчина, это ожившая влажная фантазия! А ниже… — Ева. Ева, стой, хватит, прошу тебя. Я совершенно не против твоих… «исследований», но не здесь же. У нас будет время побыть наедине. И вот только тут знакомый голос вырвал её обратно в реальность. Прайм. Это — Прайм. Она облапывает Прайма, посреди базы, на глазах у всех! Ева поднимает глаза и видит довольное смущение на лице Оптимуса — его определённо порадовала её реакция. А в следующую секунду её взгляд выцепляет фейсплейт Рэтчета и совершенно непередаваемое выражение на нём — то ли разочарование, то ли облегчение, то ли осуждение, то ли брезгливость… Но хорошего точно было мало. Ей хочется провалиться сквозь землю — и она с разочарованным стоном прячет лицо там, где может: в углублении между плечом и шеей Оптимуса. Слышит его негромкий смех, чувствует его руки, невероятно бережно скользящие по её спине и аккуратно сжимающие её в едва ощутимых объятиях — Прайм явно ещё не привык соизмерять свои силы и боялся ей навредить. Ева глубоко дышит, вдыхая запах его футболки — запах порошка и кондиционера без отдушек, запах свежести. И нотки чего-то ещё, его собственного. Возможно, это подсознание Евы играло с ней злую шутку… Но даже в этой форме Оптимус пах электричеством и раскалённым металлом.***
Ева держит его за руку, мужскую крепкую ладонь, едва-едва сжимающую её пальцы в ответ — так нежно, будто она была сделана из тончайшего хрусталя и могла разбиться от любого неловкого прикосновения. Они вышли в город, вместе, и теперь просто гуляют, без какого-то конкретного маршрута. И Ева болтает без умолку, легко и весело, рассказывает обо всём подряд: о погоде, о деревьях, о домах, о кафе и ресторанах, об уличных котах… И о своих личных полузабытых воспоминаниях: о яблонях во дворе, о качелях на детской площадке, о бутылке воды и мороженом в жаркий летний день, о запахе карамели и сладкой ваты на площадях по праздникам… Размахивает свободной рукой, указывая по сторонам, то и дело легонько тыкает пальцем в щёку своего спутника, направляя его взгляд в нужную сторону. А он очень внимательно её слушает, не перебивает, задаёт уточняющие вопросы, смотрит туда, куда она указывает — и сразу же переводит взгляд обратно на её лицо. Особенно, когда она смеётся. А смеётся Ева часто — и постоянно улыбается. Не через силу, не как-то наигранно, нет. Ей просто хочется улыбаться. Она давно не чувствовала себя так легко и свободно. Сейчас она, пожалуй, даже… счастлива? Да. Вот это пузырящееся, искрящееся нечто, бурлившее в её душе, было как никогда похоже на настоящее счастье. Ровно до тех пор, пока Ева не вспоминала, где она находится. С кем она находится. Когда её замечательный, вежливый, заботливый спутник в одной из своих фраз вдруг обращается к ней не по имени, а по своему излюбленному прозвищу. Трижды проклятому прозвищу, которое Ева ненавидит всей душой. «Моя Искра». И иллюзия свободы разбивается вдребезги, обнажая горькую реальность. И бережные пальцы вокруг её ладони из милого жеста заботы превращаются в медвежий капкан, впивающийся в чувствительную кожу своими острыми зубьями, грозясь переломать все тонкие косточки внутри. Стоит только дёрнуться… Но Ева не дёргалась. Чуть притормаживала, делала пару глубоких вдохов, врала Оптимусу о том, что вспомнила что-то неприятное, и снова пыталась поймать то умиротворённое состояние забывчивости и лёгкости. На её счастье, это повторялось всего пару раз и всегда совместно с какими-то вопросами, которые вполне могли вызвать у неё какие-то свои эмоции. Ева говорила достаточно уверенно, чтобы Оптимус не задавался подозрениями на этот счёт. Возможно, это потому, что постоянная практика сделала из неё хорошую лгунью. А может быть… Может быть, это потому, что она и не врала вовсе? В эти моменты Ева ведь действительно вспоминала что-то неприятное. Кого-то неприятного. Оптимуса, мать его, Прайма, с которым она прямо сейчас держалась за руки. И в эти же моменты просветления Ева начинала замечать взгляды окружающих, направленные на них. Хмурые, едкие, оценивающие и недоумевающие. Кажется, у абсолютно каждого встречного прохожего в голове появляется одна и та же мысль: что такой, как он, забыл рядом с обыкновенной замухрышкой, вроде неё? Сама по себе, может быть, Ева и была хотя бы симпатичной, но вот на фоне Оптимуса… Красавец и чудовище, ей-Богу. И что он в ней нашёл? Хотела бы сама Ева знать ответ на этот вопрос. Она бы достала из себя это «найденное», вырвала бы с корнем, изменилась бы до неузнаваемости, лишь бы этот «прекрасный принц» оставил её в покое. Знали бы эти люди, кто тут настоящее чудовище.***
Ева затаскивает его в парк аттракционов, в буйство красок и музыки, туда, где постоянно что-то происходит. Пожалуй, именно вот в этой весёлой толкучке Ева снова по-настоящему чувствует себя нормальным человеком с обычной жизнью. Они берут сладкую вату, одну на двоих, и Ева улыбается почти детскому удивлению в глазах Оптимуса при виде розового сахарного облачка на палочке. Она подмигивает ему, отщипывает кусочек и кладёт себе в рот, и он повторяет за ней. И в шоке замирает, смотря на неё совершенно круглыми глазами. Видимо, на Кибертроне нет ничего похожего. Она отдаёт почти всю сладкую вату ему: Оптимусу явно понравился вкус, но он всё ещё ведёт себя как джентльмен, пытается отказаться и оставить что-то ей, на что Ева выдаёт непробиваемый аргумент о том, что много сахара есть вредно. А ему-то ничего не будет, он в этой форме временно, вот и пусть наслаждается, пока есть возможность. Нет, Ева не пытается отравить его обычным сахаром, это совершенно нелепо и просто невозможно. Она просто… хочет его порадовать? Нет, нет! Это всё только ради прикрытия, ради её плана. Чем лучше у него настроение, тем меньше он будет её подозревать. Ева замечает вдалеке колесо обозрения, и тянет его туда — ей очень хочется посмотреть на город с высоты… И показать его Оптимусу. Показать, как сотня метров выглядит глазами человека. Оптимус не сопротивляется, никак не возражает: просто с улыбкой позволяет ей тянуть его туда, куда она захочет. В конце концов, вся эта прогулка — только ради неё. Они отстаивают очередь, покупают билеты, отдают их контролёру и проходят в кабинку. Оптимус всё так же бережно держит её за руку, но его ладонь сжимается чуть сильнее, когда площадь под ними закрывают кроны деревьев. Ева с удивлением оборачивается на Оптимуса, и в первую же очередь замечает его плотно сжатые, чуть подрагивающие губы. Переводит взгляд на его вторую руку, на пальцы, намертво вцепившиеся в поручень внутри кабинки. Касается его плеча — он вздрагивает в ответ, оборачивается к ней и пытается улыбнуться. Выходит не очень. — Я в порядке, моя Искра. Не о чем беспокоиться. Как-то неубедительно. И Ева задумывается, анализирует подмеченные детали, пытаясь собрать их в общую картину… И чуть не смеётся, когда кусочки пазла с щелчком встают на свои места. Он боится? Оптимус Прайм, лидер автоботов, боится высоты?! Каким образом? Ему же доводилось бывать и на космических кораблях, и в горах, и на взлётной полосе Немезиды, и Ева никогда даже не слышала о том, чтобы он боялся. Но это всё было в кибертронской форме. А теперь-то он человек. Хрупкий, уязвимый человек. И если упадёт с такой высоты — его ничто не спасёт. Жаль, что кабинка застеклённая. При всём желании, она его отсюда не вытолкнет. Ева думает об этом — и вместо недовольства ситуацией вдруг чувствует стыд и разочарование в самой себе. Это… низко, вот так издеваться над чужими страхами. Никто такого не заслуживает. Даже чёртов Прайм. Если она и решится его убить — то уж точно не таким способом.***
Ева не знает, как Оптимус нашёл этот пляж и где именно они находятся. Ей и не важно — для её планов подошёл бы любой безлюдный водоём глубже трёх метров. Но она не может не отметить: здесь по-настоящему красиво. Чистый золотистый песок, свежий морской ветерок, лёгкие волны на воде, шепчущие так заманчиво, будто намеренно зазывали к себе, вглубь. Войти, окунуться, лечь и позволить стихии медленно убаюкивать себя, потихоньку унося дальше от берега, пока он совсем не скроется за горизонтом. И вот тогда ей уже не хватит сил, чтобы вернуться на сушу. И она останется там навсегда — среди спокойных волн, безразличных ко всему. И в их бесконечном равнодушии растворится и её печаль тоже. Вся её тоска, боль, горечь несправедливости, злость и ненависть… Море смоет всё. Ева встряхнулась, вместе с волной ледяных мурашек сбрасывая с себя внезапное мрачное наваждение. Нет. Она сюда не плавать пришла. И не топиться. Очень даже наоборот. Она здесь, чтобы утопить кое-кого другого. Ева слабо представляла, как она собирается это сделать: пусть Оптимус и не умеет плавать, пусть вода даёт ей значимое преимущество, но Прайм всё ещё был здоровым сильным мужчиной, явно сильнее её. Она же не сможет удержать его под водой? И не придумает достаточно убедительный предлог, которым смогла бы заманить его настолько далеко в воду, чтобы он утонул сам. Ну, не изображать же ей русалку, доплыв до буйков и распевая оттуда что-то завлекающее? Это даже звучит нелепо! Но вода всё так же оставалась чуть ли не единственной известной ей уязвимостью Прайма. Тем, с чем он действительно мог не справиться… Идея оставалась привлекательной, и Ева её не отметала, лишь планировала ещё подумать. Но даже если она не сможет осуществить свой план — у неё всё ещё будет чудесный вечер на пляже, и никто не сможет его испортить. Даже Прайм. Они расстилают покрывало на песке, достают и раскладывают пляжный зонтик — и Ева заливисто смеётся над неудачными попытками Оптимуса совладать с примитивным, но таким коварным механизмом. Битва завершается безоговорочной победой лидера автоботов и его очаровательной советчицы. Зонтик капитулирует под упорным натиском врага, его продуманной тактикой и верной стратегией. Они вместе втыкают его в песок, как флаг своей победы — Ева параллельно объясняет, как именно тень должна падать на покрывало, чтобы загореть, но не сгореть на солнце. И тут же, вспомнив о крайне важной детали, достаёт из сумки солнцезащитный крем. Щедро выдавливает на свою ладонь и давно привычными быстрыми движениями размазывает по своей коже: лицо, с особым вниманием на нос, шея, плечи, руки, живот, и даже до спины умудряется дотянуться. Ева уже заканчивала со второй ногой, когда заметила взгляд Прайма на себе: удивлённый, вроде бы довольный, но при этом как будто… слегка обиженный? А, ему понравилось за ней наблюдать, но он сам хотел её намазать. Ну, видимо, не судьба уже. Не всё в этой жизни случается так, как он хочет. Ева пытается злорадствовать… и не может. Ей, почему-то, неловко. И так не хочется разрушать эту внезапно возникшую тёплую атмосферу летнего отдыха… Это всё обман. Притворство. Оптимус притворяется нормальной здравомыслящей личностью, без каких-либо Дефектов. Притворяется, что его любовь — это настоящее искреннее чувство, а не сбой воспалённого разума. Теперь он ещё и притворяется человеком. А Ева притворяется, что верит ему, что любит его. Что не планирует его убить. Но, почему-то, сейчас ей так не хочется об этом думать. И Ева, задумчиво посмотрев на остатки крема на своих ладонях, внезапно предлагает намазать и его тоже. Видит яркие искорки удовольствия, вспыхнувшие в его глазах, его счастливую улыбку — и к её горлу подступает тошнота. То ли от всей фальшивой приторности ситуации, то ли от того, что она планирует сделать позже, как только продумает действенный способ. Наверное, и от того, и от другого. Её тошнит от ненависти: и к нему, и к себе. Она размазывает солнцезащитный крем по его спине, уверенными круговыми движениями. И снова забывается, чувствуя тепло обычного человеческого тела под ладонями. Как же ей хотелось бы, чтобы эта фантазия и правда была реальностью. Чтобы Ева была сейчас с человеком, обычным, любящим её человеком, а не свихнувшимся инопланетным роботом, лишь временно принявшим приятную ей оболочку. Действительно, очень приятную. Ева не знала, как он так точно попал в её типаж, она-то ему точно не рассказывала, какие мужчины ей нравятся. Воля Праймуса? Или Ева просто настолько предсказуемая? Хотя, кому бы не понравился такой красавчик с обворожительной улыбкой и атлетичным телосложением? Не удержавшись, Ева превращает свои действия в своеобразный массаж, скользя пальцами по крепким узлам мышц, растирая их, чувствуя, как нагревается кожа под её руками… И довольно усмехается, услышав прерывистый сбитый вздох Оптимуса — ощущения явно оказались неожиданными. Какой-то насмешливый голос в глубине её сознания шепчет ей не останавливаться, продолжить игру, посмотреть, куда её это заведёт. Тот самый голос, поддавшись которому, Ева совершала все самые глупые и импульсивные поступки в своей жизни. Но сейчас она этого не замечает. И поддаётся снова. — Ева… — Что? Тебе же не больно? Я, вроде, не настолько сильно давлю… — Нет, мне не… Это не… Это не боль, Ева, наоборот… Она опирается на его плечи и встаёт, обходит его, разглядывает его лицо. Чуть помутневшие голубые глаза, порозовевшие скулы, слегка приоткрытые губы — ему явно не хватало воздуха. — Жарко? — Я… Да. Моя Искра… Её ладони скользят по мышцам его груди, по животу. Ева с явным удовольствием изучает каждый миллиметр выбранного им для себя тела — не зря же старался. Должны же быть хоть какие-то плюсы в её безвыходной ситуации? — Ева… Он тянется к ней, перехватывает её руки, предплечья. Тянет к себе, кажется, слабо осознавая, что именно делает. Ева не сопротивляется, прижимается ближе и аккуратно садится верхом на его колени. Сдвигается вплотную, обнимает за шею — и чувствует, как во внутреннюю сторону её бедра упирается что-то твёрдое. Из чистой вредности, слегка ёрзает вперёд-назад, довольно улыбаясь в ответ на очередное сдавленное шипение. — В чём дело, Оптимус? Я же не слишком тяжёлая? Тебе неудобно? Я могу встать, если хочешь. Его руки с силой опускаются на её бёдра, прижимают ближе, удерживают на месте. — Нет. Ева, прекращай издеваться… Ты же сама прекрасно знаешь, что именно делаешь. — Да ну? А если не знаю? Объяснишь? Ой-ё… Вот это она зря сказала. Увлеклась, заигралась, забыла, с кем разговаривает. А теперь уже поздно отступать. И улыбка Евы замирает на её губах, когда довольная усмешка расцветает на лице Оптимуса, а в его глазах разгорается уже знакомое пламя. — Раз уж ты этого желаешь, моя Искра. Непременно объясню. Прямо здесь и сейчас. И Ева хочет возмутиться, вырваться, объяснить, что она не это имела ввиду, что она просто пошутила… Но когда мягкие губы оставляют цепочку поцелуев на её шее и горячее дыхание щекочет кожу, когда сильные горячие ладони сдвигаются на её ягодицы, притягивая её ещё ближе, заставляя прижаться к нему грудью и потереться своей промежностью ровно о его давно уже вставший член… Еве становится жарко, невыносимо жарко, сразу и отовсюду — не из-за солнца, уже заходящего, а из-за него, из-за Оптимуса. И этот жар не похож на тот, что она испытывала с ним ранее. Нет жёсткого чужеродного металла, нет скрежета пластин, гудения систем и опасного шороха разрядов. Нет столь ненавистных ей штекеров. Нет огромных подземных помещений с гулким эхом. Есть пляж — дуновения лёгкого морского бриза, запах солёной воды, шебуршание песка и умиротворяющий шёпот волн. Есть тепло тела — живого человеческого тела под ней, перед ней, будто бы уже повсюду. Есть стук сердца, прерывистое горячее дыхание и жар крепких мужских ладоней. Лучи закатного солнца, окрашивающие золотистый песок в розовато-оранжевые тона, подсвечивают мягким сиянием его кожу, придавая ей какой-то совершенно особый завораживающий оттенок. И Еве кажется, что не так уж это и плохо — позволить себе ненадолго забыться в чужих объятиях. Пожалуй, засчитает это как отвлекающий манёвр. Только для того, чтобы ослабить его бдительность, поддержать свой образ любящей его девушки. А план с его утоплением Ева отложит на другой день.***
Они идут по железнодорожной платформе, оглядываясь по сторонам. Ева рассказывает о поездах, о своих маленьких путешествиях между городами, о возможных попутчиках, как хороших, так и не очень. Вагон поезда — это целый отдельный мир. Красивая мраморная плитка оказывается влажной, и Ева скользит по ней, едва не падает, но Оптимус успевает её подхватить. Тихо смеётся над её неуклюжестью, просит быть аккуратнее. Ева с напускным возмущением отбивается от него, отходит на пару шагов и тихо смешливо фыркает. А потом вдруг предлагает задержаться здесь ещё ненадолго, дождаться проносящегося мимо поезда. Тут осталось-то пять минут. Да. Поезд — это то, что нужно. Ева сомневается. Самой себе не верит, но её решимость всё ослабевает. Её одолевают мысли. А правильно ли она поступает? Стоит ли оно того? Что будет с этим миром, с её планетой, если она это сделает? Кто остановит десептиконов, если не он? Станет ли её отчаянное рвение к собственной свободе концом для всего человечества? Заслуживает ли он этого? Да, он безумен, да, он держит её в ловушке своей больной любви, да, не видать ей свободы, пока он жив, но… Он ведь ничего плохого ей не сделал? Вообще ничего. Он был мил с ней, он заботится и искренне старается ей угодить… Он не оставляет ей выбора и промывает мозги, пытаясь заставить поверить в его иллюзию идеального мира. Он уже отнял её привычную жизнь, а однажды отберёт и саму её суть. Переделает под себя, превратит в совершенно другое существо и намертво свяжет узами инопланетной неразрывной связи. И вот тогда у неё не останется даже жалкой иллюзии выбора и свободы воли. Киберформирование. Связь Искр. Бондмейты. Ева не хочет такой судьбы. Но его не переубедить. Прайм отказывается даже слышать любые её возражения на этот счёт, называет глупостью и временным препятствием, которое однажды исчезнет. Через тысячи лет. Он заставит её жить вечно. Жить рядом с ним, жить для него. Даже если она этого не хочет. И это последний их вечер. Последний шанс, последняя попытка. Завтра, в это же время, они уже будут на базе и Оптимус вернёт себе свой привычный, неуязвимый облик. Другого шанса не будет. В ближайшее время точно, а может и вообще никогда. Она решится сейчас — или потеряет эту возможность навечно. И Ева решается, зажмуривается и толкает — обеими руками, с размаху, всем своим весом. Чуть сама не улетает вниз с платформы, но падает на мраморный пол, ударяется лицом, разбивает губу и прикусывает язык — во рту тут же возникает металлический привкус крови. Даже тут металл. Она пропитана им насквозь. Пульс стучит в ушах, заглушая звуки вокруг. Все, кроме гудения приближающегося поезда. Ева отползает назад, дальше от края, всё так же боясь открыть глаза. Вдох-выдох. Ещё один. Второй. Третий. Состав всё ещё проносится мимо. И Ева решается посмотреть. Вперёд, на край платформы — так близко… И пусто. Его здесь нет. Она правда его столкнула. Туда, где сейчас стучат колёсами вагоны. Последний из них проносится мимо, снова открывая ей вид на следующую платформу. Ева собирается с духом, встаёт, чуть пошатываясь, делает пару шагов вперёд, чтобы посмотреть вниз, на рельсы. И застывает в ужасе. Они чистые. На них нет не то что ошмётков тела, а даже крови. Ева не знала, как долго она простояла вот так, ошеломлённо разглядывая рельсы, не веря собственным глазам. Секунды растягивались до минут, а минуты сжимались в мгновения, в своём причудливом гипнотическом танце, будто насмехаясь над жалким человеком, решившим бросить вызов судьбе. — Меня ищешь, Ева? Знакомый голос раздаётся сзади. Ева оборачивается: медленно, будто под гипнозом. И видит перед собой прямое подтверждение своего полного и бескомпромиссного провала. Её худший кошмар с льдисто-голубыми глазами и лживо-доброжелательной улыбкой. — Ты… жив? И только произнеся это, она, наконец, понимает, что именно сказала. Он жив. О нет. Господи, нет! — А тебя это удивляет, Ева? Она не может разобрать, с каким тоном он это говорит, она не знает, не понимает. Она уже ничего не в состоянии понять — всё вокруг плывёт и размывается цветным калейдоскопом. И Ева смеётся, сначала тихо и сдавленно, потом всё громче и громче. С каждой секундой этот звук становится всё истеричнее, всё отвратительнее и уродливее. Подумать только, она решилась, она всё же решилась это сделать, несмотря на все сомнения, на все риски — и это было зря! Всё это было зря! — Ты жив! Ха-ха-ха, чёрт побери, ты и правда выжил! На глазах выступают слёзы, она уже ничего не видит. Он подходит к ней, притягивает к себе — жар крепких мужских рук смыкается кольцом, отрезая любую возможность побега. И тихий шёпот щекочет её ухо. — Разумеется, моя Искра. Я бы не оставил тебя. Мы всегда будем вместе, ты и я. Навечно. Разумеется. Ева вжимается в его плечо, цепляется пальцами за футболку, в попытке хоть как-то удержать своё измученное сознание. И плачет, захлёбывается рыданиями, громкими, отчаянными. Совершенно бессмысленными теперь. Как же глупо было надеяться на то, что она и правда сможет от него избавиться. Никому до неё не удалось, так с чего она возомнила себя особенной? Из этих смертельных объятий ей не вырваться. И это если ей удастся ещё раз обмануть настоящую смерть. Истерика отступила, и Ева с болезненной холодной чёткостью осознала свою ситуацию. Она столкнула Прайма под поезд. Он знает, что она его столкнула, он знает, что она пыталась его убить. Теперь ей точно не спастись. Или всё-таки…? — Оптимус, я так рада… Последняя попытка, последний отчаянный спектакль. — Что? Она слышит растерянность в его голосе. Это ещё ничего не значит… кроме того, что у неё всё ещё есть шанс. Крошечный, едва уловимый… Но есть. — Я так рада, что ты в порядке. Оптимус, любимый, я так испугалась… Я уже думала, что и правда тебя потеряла… Оптимус застывает, на долю секунды. Ева чувствует, как его сердце пропускает удар. А затем он тянется рукой к её лицу, мягко поднимает за подбородок, вынуждая посмотреть себе в глаза. Внимательно считывает отражённые в них эмоции. Страх, тоска, отчаяние, сожаление, радость, облегчение… Страх перед ним. Тоска о несбыточном счастье, о потерянной свободе. Отчаяние перед лицом вероятной смерти. Сожаление об упущенной возможности. И радостное облегчение от найденного пути всё исправить, получить ещё один шанс. Ещё одну попытку. — Ты… Не специально? Еве хочется ликовать: сработало, клюнул, поверил! Но невероятным усилием воли она заставляет своё лицо выразить лишь недоумение… И страх. Его убрать из своих глаз она не в состоянии. — Что? Оптимус, ты… Ты подумал, что я…? Оптимус смотрит на неё, хмуро, долго, изучающе… И его взгляд смягчается, он чуть улыбается и качает головой, поглаживая её по щеке. — Нет, конечно же нет, Ева. Моя Искра… Ты ведь любишь меня, ты бы никогда так не поступила, верно? — Д-да. Я… Я не… Я не хотела, Оптимус, это… — Ты поскользнулась, да? Конечно же, просто поскользнулась… Упала, вон, губу разбила… Больно? — Да, я… М-мф! Он целует её — жадно, горячо, обводя языком ранку на губе, слизывая кровь. Ева пытается отвечать — неуклюже, заторможенно… Но после такого стресса он не обратит на это особого внимания, верно? Отрывается от её губ и притягивает её хрупкое тело ближе к своему, крепко сжимает в объятиях, комкая платье на спине. — Ева, моя Ева… Да, да, конечно… Ты бы этого не сделала. Это случайность, всего лишь нелепая случайность… Прости, прости меня, моя Искра. Я не должен был вот так сомневаться в тебе, не должен был и на секунду допустить столь ужасной мысли… Я… Я могу как-то загладить свою вину? Он? Загладить вину? Она столкнула его под поезд — и это он перед ней извиняется? Что же, это совершенно точно был самый грандиозный спектакль в её жизни. Но роль уже сыграна — пора бы покинуть сцену. — Я… Я хочу домой, Оптимус. И спать. Пойдём? Уснём вместе, в обнимку, как всегда. И утром забудем об этом, как о нелепом ночном кошмаре. Пожалуйста, забудь об этом. Пожалуйста, не думай об этом, не анализируй, не ищи несостыковки. Потому что если он их найдёт — ей конец. — Как пожелаешь, моя Искра. Ты явно перенервничала, я чувствую, как у тебя сердце колотится. Не нужно так переживать, со мной всё хорошо, видишь? Видит. К сожалению. — Да. Да, конечно, но… Я не… Это не так просто — успокоиться, понимаешь, Оптимус? Я… Мне станет легче, когда мы придём домой. Я хочу чаю. И ванну принять. И уснуть. Рядом с тобой. И тогда всё и правда будет хорошо. — Я сделаю всё, как ты хочешь, моя Искра. Ты позволишь мне помочь тебе в ванной? Вот же подонок. — Я… Боюсь, у меня уже нет сил ни на какие другие… занятия. — О нет, что ты. Я просто помогу тебе вымыться. Я не стал бы делать ничего подобного без твоего разрешения. В конце концов, куда приятнее, когда ты сама меня просишь об этом… О, ну да. Это когда она пыталась отвлечь его внимание от очередных странных собственнических идей? Впрочем, грех жаловаться. Рабочий же метод. Поэтому она им и пользовалась. И ещё не раз воспользуется. Потянет время, ослабит его бдительность… И попытается снова. Это было обидное поражение. Она так долго вынашивала этот план, так долго собиралась с силами, а в итоге всё пошло коту под хвост. Но, по крайней мере, Еве удалось выйти из этой ситуации без потерь. Она жива, а это значит только одно. Ева ещё не проиграла. И где-то в «Светлой» Тьме её пешка всё так же стоит на доске.