***
Ева подавила в себе жгучую злобу и обиду. Орлеан не обязан был отвечать ей взаимностью. Он вообще ничем не был обязан Еве. Её влюблённость, её чувства — это только проблемы Евы. И если Ева не может с ними справиться, то это только её личная трагедия. Даже если больно до слёз. Даже если Ева не понимает, почему она не заслуживает любви. Ева вытерла влагу с щёк. В носу неприятно щипало, а глаза продолжали слезиться. Тупые чувства нельзя было отключить по щелчку пальцев. Нельзя было отдать рациональный приказ и с холодной головой идти в новый день. И сколько Ева не била себя в грудь — буквально — стараясь перебить душевную боль физической, всё было тщетно. Ева знала, что ей надо выплакаться. Понимала, что с каждым днём влюблённость будет пропадать, пока не превратится в заживший шрам. Один из многих, которые возникают у человека на жизненном пути. Ведь никто никогда не сможет влюбиться раз и навсегда. Замена или замены приходят на любое место. … а ведь Ева просто увидела Орлеана с другой девушкой. Орлеана, который ничего ей не обещал. Хотела бы никогда не видеть эту картину, но её предупредил Оптимус. Слушать меха не стоило. Не зря же говорят, меньше знаешь — крепче спишь? — Ева? — голос Оптимуса заставил девушку вздрогнуть и поспешно отвернуть красное лицо в сторону. — Ты пускаешь омыватель? — голос меха был полон сочувствия и переживания за неё. — Что случилось? Ах, да. Ева совсем позабыла, что пришла утешаться в единственное место, где её никто — почти никто — не побеспокоит. В их с Оптимусом отсек. Ева хотела рявкнуть, что ничего. Что всё у неё прекрасно, замечательно, просто великолепно, — а Прайм может катиться к Юникрону со своими вопросами. Что он — огромная машина — ни за что не поймёт боли от невзаимных чувств… … и на этом моменте Ева замирает. Ну, конечно. Ева так забылась в своём горе, что упустила из виду один нюанс. Оптимус, мать его, Прайм любил её. Любил по-настоящему. Любил долго и безответно. Ева не видела и раза, как Оптимус плакал бы. Из-за неё или из-за чего-то другого. Когда-то в Интернете Ева наткнулась на один глупый вопрос. Звучал он как-то так: «Что лучше, любить, но не получать ответа; либо не любить, но чтобы любили тебя?» Тогда Еве ответ казался очевидным. Всегда лучше быть с тем, кто искренне заботится о тебе, лелеет тебя, уважает тебя. Да, может, это было лицемерно: жить с кем-то, не питая ответной любви. Но все ведь оставались в плюсе, верно? Тот, кто любил, был со своим любимым. Тот, кого любили, купался в лучах чужих чувств. Это был справедливый обмен. Только тогдашняя Ева не понимала, что жизнь — это не только рационализм, но и чувства. Голове можно было приказать. А сердцу — нет. … а вот Оптимус выбрал второй вариант. Ева не сомневалась в том, что мех не питает иллюзий, касаемо её отношения к нему. И всё равно он продолжал любить Еву, не смотря ни на что. Это было так… странно. Оптимусу ничего не стоило завалить любого или любую. Он Прайм. Его приказ — это приказ второго после Праймуса. Каждый почёл бы за честь с ним. Каждый, кроме Евы. А Оптимусу было будто всё равно. Ева кричала на него, а он смотрел, как смотрит побитый пёс на злого хозяина, и разве что не скулил. И даже сейчас пришёл утешить. Даже в тот момент, когда Ева сама оступилась. Сама обиделась, сама надумала. Как всегда делала глупость — и всё сама. — Ты был прав, — Ева чувствовала, как нижняя губа задрожала. Совсем как у малолетнего ребёнка, а не взрослого человека, — он меня не… Не заинтересован он мной, короче. Оптимус молчит, не спешит говорить хоть что-то. Лишь продолжает давить Еву этой синевой сочувствующих линз. От этого взгляда Ева чувствует себя голой. — Ну давай, Прайм! — Ева резко поднялась на ноги. Чуть не запнулась, — Давай, смейся! Скажи, что был прав! Манипулируй мной! Скажи, что кроме тебя меня никто так не полюбит! Давай, бездушная ты машина! Ева кричала и кричала. Кричала до той поры, пока собственные всхлипы не перебили всякую возможность говорить. Вдруг стало очень холодно и пусто. Пропало предвкушение, пропали бабочки и чувство полёта. Осталась дыра, выжженная болью. Глупая глупая дыра с глупой глупой болью. Неужели… неужели Прайм ощущал это каждый день? Ева не хотела жалости позволить затопить разум. Не хотела, но теперь, побывав в шкуре Оптимуса, ощущала всё слишком остро. Слишком много негативных эмоций. Всё было… Слишком. Тихо завыв, Ева упала обратно на пол. Прикрыла лицо ладонью. Ей вдруг стало стыдно. И это было ещё хуже: боль, гнев, стыд, страх… Неприятный коктейль на праздник любви. — Ева, я пришёл не смеяться над тобой, — Оптимус аккуратно опустился рядом, огромной тенью нависая над девушкой, — я хочу помочь. — Не нужна мне твоя помощь. Ты и без того мне «помог», — голос Евы звучал глухо. — Я не буду извиняться за то, что рассказал тебе правду. Ты не можешь требовать от меня этого, — штекеры выскользнули из разъёмов, потянулись к девушке, — но мне невыносимо видеть твою боль. Пожалуйста, скажи, что я должен сделать, чтобы облегчить твою ношу? Ева вздрогнула, когда холодный металл оплёл её запястья, отодвигая ладони от лица. Губы Евы ещё раз дрогнули. — Ничего мне от тебя не надо, Оптимус. Совсем ничего. Просто… — Ева вновь зарыдала. Она много чего хотела и не хотела одновременно. Трудно было быть последовательной, — чёрт, сукин ты сын! Штекеры резко дёрнули Еву вперёд; перехватили поперёк туловища, а потом буквально кинули девушку к Прайму. Но жёсткого удара не случилось: те же штекеры не позволили этому произойти. — Ева, ты не можешь винить меня в том, что кто-то не ответил взаимностью на твои чувства. В тебе говорит обида, — Оптимус, прибывая в массово-смещённой форме, прижал манипуляторами Еву к себе, но штекеры не убрал. Смотрел нежно, но до ужаса пристально, — ты должна принять отказ достойно. — Об этом говоришь мне… Ты? — Ева истерически рассмеялась. — Оптимус, да ты за мной ходишь, как побитая псина со стокгольмским синдромом! Чтобы советовать другим отпустить свои чувства, ты первый должен это сделать! — Мои чувства — это не пустая влюблённость, Ева, — если Прайм и был раздосадован ответом Евы, то не подал виду. Лишь оптика на клик вспыхнула ярче, — моя любовь — это нечто вечное и бесконечное. Я на алтарь этого чувства поставил всё. Я за свои настоящие чувства борюсь, потому что знаю, что оно того стоит. — То есть твои чувства — это нечто важное, а мои — это пыль? — Ева вновь расплакалась. — Как ты можешь быть таким жестоким ко мне?.. — Твои чувства превыше всего, — Оптимус аккуратно погладил Еву по голове, на манер домашнего питомца, — но ты ещё слишком молода. Ты не видишь того, что вижу я. Я знаю, как тебе будет лучше. И с кем. Со мной, моя Искра. — Ты отвратителен, — Ева благоразумно пропускала мимо ушей большую часть слов Прайма. Тот явно обезумел и уже даже не скрывал этого, — отпусти меня. Я хочу уйти. Но мех не повиновался: он лишь сильнее прижал Еву к своему честплейту. — Ева, я тебя люблю, — слышать то, что Ева давно уже знала, было неприятно. Будто Прайм обнажил гноящийся нарыв, — пожалуйста, дай мне шанс. Настоящий. Ты не пожалеешь. Никто в целой вселенной не любит тебя так, как это делаю я. И никогда не полюбит. Они не видят настоящую тебя, не могут проникнуться к тебе настоящими чувствами. Глупцы. — Нет, — Ева завозилась, силясь отстраниться, — мне не нужна твоя чёртова любовь, Прайм! Твоя — не нужна! — Почему же, Ева? Чем я хуже? — Оптимус гладит плачущую органику по щеке, аккуратно убирая слёзы. — Ты прекрасно понимаешь, что я не просто единственный вариант. Я — лучший. — Вот именно поэтому, Прайм! — Ева обмякает в объятьях меха, но успокоиться не может. — Потому что мои отношения с тобой — это ущербно для тебя. Потому что это накладывает на меня слишком обязательств. Потому что, чёрт тебя дери, я не люблю тебя. — Полюбишь, — звучит решительно, — тебе ничего не надо будет делать, Ева. Всё буду делать я. Просто будь рядом. Я от тебя не прошу ничего из того, чего бы ты не могла мне дать. Я знаю твой предел, Ева. — Оставь меня, Оптимус. Чёрт, умоляю, просто оставь меня. Я не хочу… Ничего. Меня никто никогда не любил и не полюбит по-настоящему. Это просто моя судьба, и я с ней смирилась, — Ева рыдает навзрыд, продолжая пытаться то ли оттолкнуть меха, то ли сильнее на нём повиснуть. Оптимус скорбно молчит, позволяя его Искре выплеснуть всё, что она так долго держала в себе. Еву никто не любит?.. Вздор! Еву любит он. Её семья. Даже автоботы. По-своему, конечно, но они делают это. Жаль, что Ева не может этого понять и увидеть. Его Искра слишком эгоистична и глупа. — Ева, пожалуйста, услышь меня. Если тебе нужно, чтобы кто-то взял полный контроль над тобой, то я здесь. Отдайся мне полностью и без остатка, и я сделаю так, чтобы ты никогда об этом не пожалела, — Оптимус заправляет выбившуюся прядь за ухо, наблюдая за Евой. — Я хочу помочь тебе. — Трахнуть ты меня хочешь! — Ева взрывается яростным криком. Мех даже не делает вид, что слушает её. — Ну давай, чего ты ждёшь?! Насилуй меня! Может, когда коннектор на паховые давить перестанет, тогда и отвалишь! Оптика Прайма темнеет на пару тонов. Тот толкает Еву, и та падает на пол, больно ударившись. Впрочем, боль становится далеко не первой проблемой Евы, когда над ней грозной тенью нависает мех, а после придавливает к полу своим весом. — Стой, я… Я не это имела ввиду! Не трогай меня! Не трогай! — панические нотки заполняют голос Евы. Оптимус устрашающе молчит. Жадно оглаживает человеческое тело: бёдра, бока, руки, грудь, лицо. Всё. Его Ева так прекрасна. Разве могла она достаться органику? Нет, конечно, нет. И любому другому кибертронцу — тоже. И любому существующему в мире существу. — Стой! — Ева кричит ещё громче, когда металлическая ладонь задирает футболку. — Я умоляю, Оптимус… — Ты можешь мне кое-что пообещать, Ева? — Оптимус задумчиво проводит пальцем по краю нижнего белья Евы. — Пожалуйста. Та горячо кивает, замирая. — Ты можешь не любить меня. Можешь считать, что всё, что я делаю, я делаю из-за желания самых низменных кодов. Но это не так. Я люблю тебя. Не смей никогда — слышишь? — никогда сомневаться в этом. — Я… — Ева закрывает глаза, продолжая чувствовать горячие слёзы, — да наплевать мне. Люби, если тебе нравится причинять себе и мне такую боль, — и сворачивается в позу эмбриона, чуть подвывая. Ева не знала, за что жизнь с ней так плохо обходится. Она всего лишь хотела быть любимой — любимой искренне, без всяких «но». Но вместо этого реальность прошлась под ней катком. Неприятным и сильным, сдирающим кожу и перемалывающим кости в труху. Когда-нибудь — Ева в это верила — это должно было закончиться. Когда-нибудь должен был найтись тот, кто полюбит её, а она полюбит его, и это дерьмо закончится. Иначе Ева совсем не понимала, зачем ей жить. Существовать. Делать вид, что живёт. — Ева, — Оптимус тяжело вентилирует. Его Искра совсем напугана, разбита и потеряна. Прайм жалеет, что не в силах помочь здесь и сейчас. Спасти Еву от себя же было невозможно, — хочешь, я тебе почитаю? — голос меха опускается до шёпота. Тот говорит так, чтобы не спугнуть Еву, вновь спровоцировав ещё большую истерику. — Не хочу, — Ева давиться всхлипами, — помолчи. И Прайм молчит, прижимая к себе содрогающееся тёплое тело. Только гул внутренних механизмов звучит громче. Оптимус едва гладит Еву, смотря в сторону. Ева наверняка не хотела бы, чтобы он видел момент этой слабости. — Я просто хочу, — Ева говорит сбивчиво и неразборчиво. Прайм тут же наклоняется ниже, чтобы слышать каждое слово своей Искры, — чтобы меня любили и защитили. Я так устала, Оптимус. Я совсем-совсем одна, — с момента смерти. Ева одна в другой вселенной, и как бы она не пыталась делать вид, что ей всё равно на это, она боялась. Потому что она не супер-сильный главный герой, который может всё и сразу. Она всего лишь человек, который умер и попал в Ад, — я каждый день просыпаюсь и понимаю, что мне не к кому пойти. Я ничего не умею и не могу. Я ничто. Меня никто не понимает и даже не хочет пытаться. Я… очень боюсь, — последние слова Ева шептала так тихо, что сама их не слышала. — Я понимаю, Ева, — Оптимус берёт лицо Евы в ладони, направляя на себя. Всматривается в слезящиеся глаза и чуть подрагивающие губы, — я правда тебя понимаю. Бояться — это нормально. Но ты не одна, и не обязана бороться с этим страхом в одиночку. Когда перестал существовать Орион Пакс, но появился Оптимус Прайм, я тоже был один. Думал так после предательства Мегатрона. Но у меня был Рэтчет. Были и другие. Я не обязан был быть один, даже нося Матрицу в честплейте. — С кем же мне бороться?.. — Ева смахивает ладонью непрошенную слезу. — С тобой вместе? — не против тебя? — Разве я буду так плох в этом? — Оптимус слабо усмехается, проводя большим пальцем по мокрой щеке. — Ты не пробовала. Ева дрожит ещё сильнее. — Я тебе не нужна, Оптимус. Я — обуза. Я — катализатор твоей болезни. Это другая проблема, но… Просто не надо, — вопреки словам Ева тянется к Оптимусу, удобнее устраиваясь в его объятьях. — Оптимус, сделай что-нибудь. Прайм ничего не отвечает: лишь тихо баюкает Еву. Да, его Искра была поломана даже больше, чем он предполагал. Маленький и хрупкий человек, оказавшийся один против всего мира. Еве нужна была помощь. И срочно. Прайм чувствовал, что всё это могло вылиться в нечто страшное. Он уже прослеживал прямую взаимосвязь между Евой и её пристрастием к алкоголю и смертью. Ева делала вид, что справляется; но реальность была далека от этого. Мех удобнее устраивается на платформе, позволяя Еве прильнуть к нему так близко, как она захочет.***
Ева проснулась с неприятной мутной головой. Из-за вчерашней истерики та болела, пульсировали виски. Открыть глаза вышло далеко не с первой попытки. Вставать не хотелось, как и выбираться из чужих объятий. Вокруг было слишком много хищного мира, и Оптимус, прижимающий её к себе, хоть немного спасал от этого. Ева аккуратно протянула руку к ладони Оптимуса, переплетая с ним пальцы. Задумчиво водила ими по металлу, пытаясь понять, что ей делать дальше. Но думать больше не хотелось. Она слишком много думала и всё приводило лишь к ошибкам. Может, правы были все те, кто говорил, что она глупая? У глупых ведь только такая участь и остаётся — страдать. Ева так хотела свободы, но… Знала ли она, что ей с этой свободой делать? Нет, не знала. Какой выбор не сделай Ева, она всё равно проиграет. Либо себе, либо другим. Оптимус включил оптику, регистрирую изменение в сердцебиении Евы. Та проснулась и молча рассматривала его манипулятор. — Тебе лучше? — Оптимус чуть склонил шлем, касаясь дермами макушки Евы. Та под ним едва вздрогнула. — Нет, — Ева ответила честно. Внутри груди будто образовалась выгоревшая дары, — но всё нормально, — да, нормально. Ни хорошо и ни плохо. Так, как было уже очень много и много месяцев. — Если хочешь, я сегодня никуда не уйду, — Оптимус мог это устроить при условии, что десептиконы не объявятся. За мониторами мог стоять Рэтчет, а заниматься изучением данных мех мог и лёжа на платформе с датападом в манипуляторе. — Хочу, — тихо подтвердила Ева, подняв лицо на фейсплейт меха, — и хочу ещё кое-что. Открой свою Искру и повтори всё, что ты говорил вчера. Если бы Ева могла чувствовать чужое ЭМ-поле, то поняла бы, насколько мех удивлён и одновременно рад этой интимной просьбе. Оптимус ничего не спрашивает и не уточняет: сегменты честплейта расходятся в сторону, обнажая сперва Матрицу, а за ней — Искру. Ева молча смотрит на чужую душу внимательным взглядом, а после тянет руку вперёд, едва касаясь подушечками пальцев камеры Искры. — Я, Оптимус Прайм, люблю тебя, Ева. Мой актив, моё благополучие и счастье зависят от того, насколько счастлива ты. Я не раздумывая отдам за тебя всё: Искру или Кибертрон, стоит тебе лишь попросить об этом. Я понимаю твои сомнения и твой страх. Именно поэтому мне так важна связь Бондмейтов… Тогда бы тебе не нужны были мои слова. Ты бы чувствовала мою Искру и знала, что я не лгу и не лукавлю. Но если тебе сейчас нужно подтверждение, если ты хочешь, но не можешь мне верить, то ударь меня по Искре. Возможно, ты сможешь её потушить. Может, это убедит тебя. Ева ничего не ответила; лишь быстро приблизилась лицом к честплейту, оставляя невесомый поцелуй на Искре Прайма. Чуть прикрыла глаза, ослеплённая синим светом. — Хорошо, Оптимус. Я принимаю это, — Ева не спешила ни в чём клясться. В отличие от Оптимуса в своих словах она была не уверена. Она, честно говоря, вообще уже ни в чём уверена не была. Даже в собственном душевном состоянии. — Я рад, моя Искра, моя Ева, — Прайм звучал, будто в бреду. За последний солнечный цикл произошло очень много. Так много, что теперь он лежит в объятьях с Евой на одной платформе, а та ластиться к его Искре… Пусть даже она печальна. — Со мной ты никогда не познаешь горя. Я буду защищать тебя от всех тягот этого мира. Ты мне веришь? — Возможно, — уклончиво ответила Ева, устало ложа голову на чужое плечо. Некоторое время они молчали. Ева думала о своей жизни, ошибках и страхах; а Прайм задумчиво смотрел на чужое тело. Красивое и столь любимое. И тогда мех принял решение прервать статус-кво. — Если ты хочешь, то мы могли бы испытать физическую близость… Я знаю, что часто люди именно так проверяют свои чувства. Ева, услышав предложение, отпрянула от меха. — Я… Я не знаю, Оптимус, — Ева обняла себя за плечи, рассеянным взглядом водя по отсеку. Посмотреть в лицевую Прайма она откровенно стеснялась. — Я никогда не занималась сексом. Особенно с роботами, — особенно с тобой. Механизмы меха на миг загудели громче: от слов Евы по нейроцепям пробежались волны удовольствия. Ева была чиста, и она была таковой для него. Он первым и последним возьмёт её. Это стоило любых ожиданий. — Близость поможет нам лучше понять друг друга, — Оптимус вытягивает манипуляторы вперёд, ладонями вверх, призывая Еве вложить в них свои, — мы будем идти так медленно, как захочешь ты. Ева с сомнением посмотрела на чёрный металл ладоней, а после несмело вложила в него свои руки. Стало холоднее. — Ты… Не сорвёшься? — о выдержке меха можно было говорить долго, но Оптимус Прайм был голоден до неё. — Вздор, — мех аккуратно сжал чужие ладони в своих, чётко контролируя силу. Даже будучи в массово-смещённой форме он был на порядок больше Евы. Мех понимал, почему она беспокоилась, — я не хочу причинять тебе боль или вред. Если тебе станет плохо из-за меня, то я себе этого никогда не прощу. Ева горько хмыкнула. Ага, как же. — Если я скажу «нет» в середине процесса, то ты отступишь? — Я не доведу до того, чтобы ты сказала «нет», Ева. — Оптимус. — Да, Ева. Если ты скажешь «нет», то я тут же прекращу. Тогда вместо коннекта я почитаю тебе что-нибудь, — Оптимус открыто смотрел Еве в глаза, пытаясь поймать её взгляд. — Или уйду, если захочешь. — Хорошо, — прозвучало сломленно. Потому что «хорошо» ничего не было. И вот, они уже целуются несколько десятков минут. Оптимус почти не проявляет инициативы, позволяя Еве приникать к его дермам тогда, когда ей захочется; и касаться их столько, сколько она сможет. Дыхание Евы к тому моменту совсем сбилось, а губы покраснели. Еве… Нравилось. Очень. Целоваться оказалось невероятно приятно, даже если её партнёром был Оптимус. Дермы у него были мягкие — даром, что металл. А глосса… Ева вновь прильнула к Прайму, желая продолжить захватывающую игру. Иногда Ева не сдерживала тихих стонов и вздохов. Почему-то сеанс поцелуев был намного приятнее, чем Еве казалось изначально. И она возбуждалась. Между ног приятно тянуло: приходилось сжимать бёдра сильнее, чтобы хоть как-то получить ещё больше удовольствия… И скрыть постыдное желание от голубой оптики. Хотя, Оптимус наверняка знал. Конечно, знал. Было тяжело не регистрировать это учащённое дыхание и пульс; красноту на щеках и расширенные зрачки. Оптимус был в восторге. Он ещё ничего не сделал, а Ева уже была столь жаждущей… До неприличия. — Снимешь? — Оптимус специально говорил тихо, почти на грани шёпота. Многозначительно потянул ткань футболки. Едва-едва. — Пожалуйста. Ева замерла. Возбуждение не схлынуло полностью, но под страхом и напряжением заметно поубавилось. Ева отстранилась от меха. — Я… — Ева зарыла пятерню в волосы, беспомощно водя взглядом по всему вокруг, — хорошо. Только, — не трогай, не смотри, не… — ничего. Ева одним движением стянула с себя футболку, испытывая огромное желание прикрыться. Но это уже было, конечно, бесполезно. Оптика меха ярко вспыхнула на несколько секунд, а после потемнела. — Ты прекрасна, — Оптимус коснулся груди Евы, вызвав у той тихий всхлип. — Я хочу увековечить тебя, моя Искра. Я поставлю тебе статуи по всему Кибертрону и его колониям. — Я не хочу статуй, — Ева чуть подаётся вперёд, внимательно смотря за движениями меха. Тот так нежно ласкает её грудь и затвердевшие соски, что хочется от этого ощущения расплавиться, — мне не нужна слава, Оптимус. Особенно на Кибертроне. — Это не слава, моя Искра. Это почёт. Так на Кибертроне всегда было: Бондмейт Прайма обладает всей полнотой полномочий своего партнёра. И требовать к себе отношения может соответствующее, — Оптимус слегка сжал сосок, внимательно наблюдая за реакцией Евы. Ева не знала, что ответить. Она прекрасно понимала, что если Оптимус Прайм вбил себя что-то в голову, то уже ничего его не переубедит. — Давай сейчас не будем о будущем? Хочу быть здесь и сейчас, — Ева просто понимала, что будущего может не быть. Ни совместного, ни одиночного. Вообще никакого. Оптимус кивает, убирая манипуляторы от груди. Ведёт ими по голой коже, пока не доходит до ткани штанов. Ева чуть приподнимается, позволяя меху поддеть штаны вместе с трусами и стянуть их с неё. Неловкости заметно прибавилось. — Чёрт, не смотри так, — Ева не могла никак иначе охарактеризовать взгляд Прайма, как «голодный» и «обожающий». — Как же мне на тебя смотреть, моя Искра? — Оптимус звучит удовлетворённо. И он был таким. Даже то, что смущение Евы граничило со страхом, довольства не портило. — Ты очень красивая. Ева знает, что это не так. Она не была красивой и уж тем более «очень». Но словам Оптимуса хочется верить. Когда он говорит это так, Ева не может не поверить. Мех тянет манипулятор к бёдрам Евы, медленно скользит по белой коже. Прайм очень хочет оставить на ней свои метки. — Поцелуй меня, — просит, нет, требует Ева и сама тянется к дермам. Оптимус ничего не говорит: лишь перехватывает инициативу в поцелуе, наслаждаясь губами Евы так, как хотел десятками минут ранее. Ева сперва пугается и своей смелости, и чужого напора… А после раздвигает ноги, давая Прайму зелёный свет на более активные действия. Они ведь всё равно сегодня переспят. Оттягивать неизбежное смысла не было. Наверное. Оптимус сперва аккуратно касается лобка, а после ведёт манипулятором вниз, задевая клитор. Ева от этого вздрагивает: это была даже не ласка, но удовольствие прострелило тело. — Как ты хочешь, Ева? — мех касается вульвы уже смелее, проводит пальцами по входу в лоно. Параллельно начинает медленными круговыми движениями ласкать клитор. — Я не лгал: сегодня мы будем всё делать так, как хочешь этого ты. Всегда будем. Ева шумно дышит, не спеша отвечать на вопрос. Да, Ева определённо хочет получить удовольствие, но как именно… — Просто будь сегодня нежным, пожалуйста. — Я для тебя всегда таким буду, — и вводит один палец во влагалище. Ева тихо стонет: это так странно. Слишком мало, слишком много, слишком слишком. Невольно Ева начинается насаживаться сама. Даже ещё более пристальный взгляд меха не смущает так, как прежде. Еве начинается нравиться. — Будь аккуратнее, моя Искра. Я рад видеть энтузиазм, но сейчас нужно быть терпеливее, — Оптимус уводит манипулятор чуть назад, наслаждаясь невнятным хныканьем, сорвавшимся с губ Евы. — Ты издеваешься надо мной, — Ева хмурится, пытаясь совладать с дыханием. — Я просто не хочу, чтобы ты пострадала, — мех нависает над Евой, окинув её внимательным взглядом голубых линз. Прайм отдал бы всё за то, чтобы видеть Еву такой каждый цикл своего существования. Ева теряется в чувствах и ощущениях. Ещё ничего не произошло — совсем! — но она уже смущена до крайности. Так будет всегда, когда она с Оптимусом?.. Оставляя на теле Евы почти невесомые поцелуи, Прайм думал о том, как он счастлив быть здесь и сейчас. Думал о том, что, может, Великая Война была не зря. Функционализм, упадок Золотого Века — всё не зря. Всё это лишь ради того, чтобы он — скромный архивист из Иакона — стал Праймом, а после многих тысяч ворн войны прилетел на Землю. И встретил её. Еву. Ева боролась с рефлекторным желанием прекратить всё это. Сказать «нет», просто потому что малодушно боится, поспешно одеться и уйти. Вновь остаться одной. Как оказалось, одиночества Ева боялась больше, чем сомнительной компании. — Оптимус, пожалуйста, — Ева провела ладонью по шлему меха, задевая антенну. — Ты мне нужен. Это честно. Это правда. Нужен. Возможно, не так, как хотел бы сам Оптимус. Может, и не так, как хотела бы сама Ева, но… Нужен. — Конечно, Ева. Сейчас, — сегменты паховой брони перестраивались, обнажая коннектор. Оптимус постарался, чтобы его интерфейс-система в массово-смещённой форме была более подходящей для Евы. Не в правилах Евы было восторгаться чужими размерами. И красотой. И много чем ещё, но удивления сдержать не получилось. Вероятно, это прозвучало бы, как в дрянном порно, но Ева не была уверена в том, что коннектор в неё влезет, не порвав к чёртовой матери. Теперь предостережения Оптимуса не казались пустым звуком. — Моя соединительная система подойдёт твоей. Не беспокойся, моя Искра, — гул механизмов стал чуть тише, успокаивающе, — просто расслабься, хорошо? — Я расслаблена, — ложь, но Ева правду сказать не в силах. Как и никогда не могла. Когда Оптимус вошёл в Еву, та не смогла сдержать тихого стона боли. От натяжения внизу хотелось отстраниться, но чужие манипуляторы не дали этого сделать. Неужели так будет всегда? Неужели Еве придётся всю жизнь терпеть чужую любовь и самой не любить? Вопреки страхам неприятные ощущения совсем скоро развеиваются. Ева не задаётся вопросом, где Прайм научился так искусно удовлетворять органику — Еве, если честно, наплевать. Она может лишь теряться в стонах, попеременно звучавших на одном уровне с мокрыми шлепками. — Оптимус, — Ева невольно стонет в дермы меха его же обозначение, и тот приникает к ней ещё сильнее, позволяя почувствовать все сегменты корпуса. — Оптимус… Затеряться в удовольствии получается совсем скоро. Ева не держится долго: она даже не замечает, получает ли пик удовольствия Прайм. В какой-то момент она просто обмякает, тяжело дыша. Прайм лишь молча склоняется над своей Искрой, оставляя целомудренный поцелуй на лбу. Это была их первая близость, и она была прекрасной. Осознание того, что в будущем их будут ждать сотни тысяч таких же актов, делало его счастливым. — Я тебя люблю, Ева. В ответ Ева сильнее прижалась к боку Оптимуса, устроилась удобнее. Приятная нега разливалась по телу, хотелось спать. Вместе с желанием уснуть, как и всегда, в голову лезли самые разные мысли. Ева думала о том, что остаться с Оптимусом навсегда не так уж и плохо. Не так плохо позволять ему одаривать её дарами, любовью и обожанием. Не так плохо стать Бондмейтом Прайма, жить вечно и править. Всё это не так плохо. Всё это даже хорошо. А Ева… Ева сможет однажды полюбить Оптимуса. У неё, в любом случае, не было выбора.