***
Тем временем в зоне охотников уже во всю шло празднование, посвящённое концу сезона. Просторная столовая и длинный стол, накрытый старенькой белой скатертью, еле вмещали всех присутствующих гостей, уже начиная постепенно сокращаться по количеству свободного места. А ведь ещё даже не все пришли, тяжёлый случай. Каждый сантиметр стола был заполнен тарелками с горячим, закусками, десертами, а также бокалами и бутылками с выпивкой, начиная от шампанского, и заканчивая очень даже неплохим красным вином, запасы которого уже успели заметно сократиться благодаря одному ярому любителю алкоголя. — Ну вот я ему и сказал «Улыбка уродская? У меня хотя-бы зубы есть! А у вас нет!» — с плавающей по тембру голоса интонацией произнёс скрипач по имени Антонио, взбалтывая содержимое очередного стакана. — И что потом? — с заинтересованностью спросил рядом сидящий Филипп, протягивая жареную картошку на вилке своей восковой даме. Паганини сделал смачный глоток, выпив залпом всё до самого-самого донышка, после чего стукнул дном бокала о поверхность стола и громко заявил: — А я потом смычком ему зубы и повыбивал! Мужчины пару секунд молча глядели друг на друга, уже через мгновение заливаясь безумным приступом смеха, и даже стуча кулаками по столу. По крайней мере, это делал именно Антонио, Филипп в этом плане был поспокойнее. Пить скрипач умеет, это неоспоримо, вот только ему крышу сносит так, что порой не узнаешь. Вроде только бокал осушил, а уже своими длинными волосами за рюмками тянется. О, нет, показалось. Ему нужна закуска. — Аннушка-а-а! — протягивает музыкант, вяло махая рукой и локонами в сторону монахини, чтобы та его заметила, — Подай мне огурчики пожалуйста, будь золотцем! Но все надежды разбиваются вдребезги, ведь Анн лишь показательно его игнорирует, делая вид, что полностью сосредоточена на еде и своем коте Люцифере, который так и норовит залезть в тарелку к её соседке по месту — Виолетте, умудрившейся связать порцию свежих спагетти в форму кокона. Ну, такая реакция, в принципе, очевидна. Анн ведь монахиня. А Антонио, что немаловажно, всегда был известен в стенах поместья, как контрактор, продавший когда-то душу некому бесу в красном в обмен на великий музыкальный талант. Ясное дело, что девушка его не переваривает. У неё есть на то все причины, даже если церковь когда-то от неё отказалась и она не обязана больше соблюдать церковные уставы. Но Анн всё равно слишком уж верующий человек, ей с самого рождения верить во Всевышнего положено, да и после данного когда-то обета послушания выбора у неё-то особо и нет. — Аннушка-а-а! — умирающее повторяет Антонио, шмыгая носом, на что снова получает нулевую реакцию. К его счастью, на помощь приходит Альва, который старается тихо и бесконфликтно притянуть банку с огурцами своим посохом, но Анн внезапно выключает «режим глухой» и хватает кончик посоха, чтобы он не утянул за собой эту столь желанную банку. Антонио выдавливает ещё более умоляющий взгляд на пару с крокодильими слезами, чуть ли не катаясь по столу в пьяном угаре, и пытаясь вызвать жалость, из-за чего у бывшей церковной служительницы пропадает всякое желание спорить и та, пробормотав что-то вроде «Мой лорд, даруй мне сил», отпускает огурцы. Заветная баночка наконец оказывается в руках у Паганини, после чего тот сразу же успокаивается и с донельзя счастливой мордашкой достаёт один огурец, с восхищением наслаждается запахом уксуса, а только потом с хрустом зажевывает сразу половину овоща. — Спафыбо болфое! — благодарит скрипач Анн, а затем и Лоренца, сразу доставая ещё один огурец, так и не съев до конца предыдущий. — Не за что, — кратко отвечает отшельник, который за весь вечер даже ни разу притронулся к еде. — А это фто такое? — мужчина приподнимает чёлку, закрывающую его глаза, чтобы получше рассмотреть надпись на ещё одной неоткрытой бутылке, и наконец проглатывает опережёванные огурцы, — О-о-о, коньяк! Антонио улыбается ещё шире обычного (казалось бы, куда ещё шире?) и в спешке тянется открыть заветный предмет, но его останавливает рука сидящего рядом Филиппа. Вот все ему сегодня какие-то лимиты ставят, будто издеваются! — Я не думаю, что это стоит смешивать с тем, что ты уже успел выпить… — Да похрен, я два месяца не пил! — усмехнулся музыкант, но на сей раз решил превзойти даже сам себя, и принялся пить прямо из горла, на что почти все остальные гости отреагировали с заметным отвращением. Залил абсолютно всё: свой подбородок, свою рубашку, даже на скатерть капли попали! Ни единого представления о манерах. — Давай договоримся заранее, что я не буду за тобой убирать, как в прошлый раз, — восковщик тихо вздохнул, затем взглянув на опечаленного Альву, который сидел через Антонио, — Эй? У тебя всё в порядке? Ты бледный какой-то… — Да он помер, ему можно! — Паганини снова беспричинно захохотал и тут же схватил физика за плечо, — Альва, ну и? Не родной что ли? Выпей с нами хоть бокальчик! Отшельник не предпринял никаких попыток вырваться или противиться, чего от него ожидали, но в то же время и не дал согласия на выпивку, продолжая бесцельно смотреть в тарелку, словно видел в ней сейчас что-то более интересное, чем разговоры с товарищами. Он и так обычно выглядит подавлено, но сегодня… Над ним словно нависают тучи. Он реально мертвец, но сейчас словно мертвее и мрачнее обычного. У него случилось что-то серьёзное? — Альва? — повторяет обеспокоенный Филипп, наконец привлекая внимание друга. — Сегодня… Нет повода пить… Простите, — полушёпотом отвечает отшельник, прикрывая веки. — Да в смысле нет? Всегда есть повод! Ты меня не уважаешь что ли? — Антонио уже тянется к лицу Лоренца с бутылкой, желая растянуть его тонкие губы в улыбку своими пальцами, и заодно напоив его с горла, но Филипп снова его останавливает, настойчиво качая головой. И если Антонио с удивлением округляет глаза, думая, что мастер шутит, то быстро понимает, что очень ошибается, потому что последующая попытка потянуться к Альве с бутылкой заканчивается провалом, так как Филипп со всей силы прижимает руку музыканта к столу, а тот всё с тем же непониманием смотрит на восковщика. — Ему плохо. Не лезь. Интонация в голосе всё же дала понять, что от Лоренца правда лучше отстать. В противном случае от Филиппа потом добра не жди, он очень злопамятен, когда дело касается таких ситуаций. Плюс, он с Альвой вроде как общается больше всего, да и сам художник более менее трезв сейчас в отличии от того же Антонио, а значит, что ему не составит труда дать хороший подзатыльник или сильно дёрнуть за волосы, отчего Паганини завопит на всю столовую. Слишком уж они у него чувствительные из-за сделки с демоном, болевой порог выше раз в пять, если не в десять. — П-понял я, ладно, отпусти уже. — Ох, друзья, вы все что-то такие злые, — Джек, сидящий в другой части стола, поднимается из-за своего места, почти сразу оказавшись между Филиппом и Антонио, чтобы взять миску с салатом, — Повременили бы хоть с разборками, мы ведь не так часто все вместе что-то празднуем. Зачем грызть друг другу глотки? — У-у-у, кстати о глотках, ты только что подписал себе смертный приговор… — с улыбкой протягивает Галатея и располагает подбородок на тыльной стороне ладони, понимая, что сейчас произойдёт кое-что интересное. — А? В каком смы… Охотник сперва даже не понимает, о чём речь, а когда понимает, то замирает на месте, потому что картина, которую он видит боковым зрением, приводит его в полнейший ужас: убийственный взгляд Филиппа, еле сдерживающиеся руки воскового мастера со столовым ножом, а также тарелка с едой, которая почти треснула в самом основании из-за давления этого самого ножа. Видимо, самое время помолиться вместе с Анн и поставить свечку за упокой, потому что со всей этой беседой Джек и вовсе забыл, что восковщик его на дух не переносит, что ещё было мягко сказано. Он ведь помешан на всех этих криминальных теориях, а значит, что готов придушить Джека, едва ему представится такая возможность. Ни на кого и никогда ещё у Филиппа не было такой яркой аллергии, как на бывшего убийцу, прославившегося в прошлом по заголовкам лондонских газет. — Отошёл… От меня… Сейчас же… — отрывками пробормотал художник, внушая всем своим видом, что рука у него явно не дёрнется, стоит только появиться шансу избавить мир от этой ошибки природы, которая покушалась на чужие жизни. И этот шанс появился именно сейчас. Ну, Джеку повторять дважды не нужно, он сделал даже более разумный ход, просто растворившись и став невидимым для чужих глаз, что обычно делал в матчах, чтобы запутывать выживших. Что поделать, он реально ужаснулся и переживает за свою безопасность. А вот Филиппу глубоко плевать. — Отвратительно… — прошептал мужчина себе под нос, чуть ли не скрипя зубами, — Аж аппетит пропал… — Первый раз? — усмехнулась Галатея и посмотрела по сторонам, — Эй, Джек! Не бойся, Филипп будет нежным! Очень-очень нежно порежет тебя на салат! Выходи! — Госпожа Клод, давайте без подобных шуточек, прошу, — спокойно попросила гейша, наливая горячий чай себе и Марии, — Мы ведь за столом всё-таки. — Не одна госпожа Клод здесь виновата, — хладнокровно произнесла Кейган, отрезая кусок клубничного торта, — Мистеру Филиппу тоже следует держать свои порывы гнева при себе. Насилие запрещено вне игр, напомню всем. — Это между охотниками и выжившими, — поправил её Джокер, — Про насилие между одной и той же категорией никакой информации не было. Не выпендривайся тем, что ты типо «законы» здешние знаешь. Заколебала уже всех своей правильностью. Но клерк даже глаза на него не подняла: — Не желаю ничего слышать от того, кто регулярно нарушает правила. — Ах ты…! — Между-у-у прочи-и-и-им! — вечно кокетливая и хитрая Идра тоже вмешалась в стычку, пока её сидящие на полу приспешницы и мальчик с мешком на голове не могли поделить булку хлеба, — Спешу вам напомнить, мои сладкие, что скоро придёт дворецкий для оглашения результатов. Если по его прибытию здесь начнётся драка или произойдёт убийство, то не уверена, что он посчитает уместным оглашать нам результаты в такой обстановке, вы не думаете? Кто хочет потом переться сюда во второй раз, чтобы их узнать? М-м-м? Поднимите руку! Я жду! Никакой реакции, никаких рук, никакого больше шума. — Чудно! — ведьма переплетает свои длинные изящные пальцы между собой и тихо хихикает, одержав победу в этой схватке на смерть, а затем наблюдает за благодарными выражениями лиц некоторых охотников. Спустя мгновение все и вовсе забывают о каком-то конфликте, потому что на пороге столовой тут же появляется огромная и внушительная фигура, дающая всем понять, что прошедшая стычка ещё была цветочками. Пришла главная проблема и причина большей части всех скандалов на территории охотников, которую прозвали местным «драмма-кингом», «недопонятым гением» и «так себе шутником». — Меня ждать не стали, как я погляжу? — слегка перепачканный в какой-то зелёной жидкости Лучино с шипением закатил глаза, сразу проследовав на своё место и, задев по дороге хвостом бокал Фана Уцзю, который, несмотря на оправдавшуюся успехом попытку поймать стакан, всё равно уже было хотел поднять голос, но был остановлен Сё Бианем. — Тебе тоже привет, дорогой! — Идра весело помахала ему кончиком хвоста, — Что-то случилось? Выглядишь помято. — Ты тоже каждый день выглядишь, как сушёный декор из дешёвой настойки, но я почему-то молчу, — без угрызения совести ответил ей ящер, закидывая в пасть сразу три куриных ножки. — Грубиян ты~. Тем временем прислужницы ведьмы продолжали заниматься своими делами, обрушившись втроём на бедного Робби, который всё же каким-то чудом выхватил заветную булку и понёсся галопом по всей столовой, чуть не попав под ноги двух кукол Лео вместе с догоняющими его приспешницами. Балунишки снова оказываются рядом со столом и одна из девочек поскальзывается на ровном месте, стукаясь лбом о деревянную ручку стула фотографа Джозефа, затем начиная горько плакать. — Ох, Боже… Ты в порядке? — спрашивает слегка испугавшийся граф, сразу начиная рыться в карманах, чтобы отыскать свой носовой платок. — Джозеф, она ведь не ребёнок даже, — Идра издевательски хихикает, — Раз в пять точно тебя старше, чего папашу из себя строишь? Но Дезолье игнорирует её слова, протягивая кружевной платок малютке, как истинный джентльмен. Приспешница всё ещё держится за голову, но всё равно принимает его, вытирая слёзы, а потом очень громко высмаркивается. Вполне стоит внимания, что лицо Идры в этот момент нужно было увидеть всем, потому что из белокожей мадам она моментально стала красной мадам, еле сдерживая приступ истерического смеха, вызванного реакцией фотографа, когда чумазая малютка протянула ему мокрый и слипшийся платок. — А… Кхм… Оставь себе, LouLou, — постарался максимально спокойно ответить француз, натянуто улыбнувшись, но буквально через мгновение настроение у него всё же подпортилось, потому что его ранее наполненная тарелка внезапно опустела, а рядом сидящий Итаква что-то максимально медленно жевал, будто боясь создать лишний шум. — Что? — удивлённо спросил ночной дозор, заметив осуждающий взгляд мужчины, — Ты последний кусок киша забрал, нечестно. — Два. В тарелке у меня их было два. — Ну, два, — ухмыльнулся парнишка, достав ещё один спрятанный кусок из-под стола, а затем успешно отправил его в рот прямо под свою маску. Мичико поспешила разбавить обстановку и протянула фотографу тарелку с другим, но крайне похожим блюдом: — Не злись на него, Джозеф. У него растущий организм всё-таки. — Этот растущий организм мне вчера пол пробил в мастерской своими палками, — влез Бёрк, наливающий себе какой-то полупрозрачный напиток с русскими буквами на бутылке, — Обязательно на них даже вне игр пёредвигаться? — Старикашка, твой ржавый котелок меня позавчера в коридоре подорвал, обязательно его даже вне игр выпускать? Бёрк заметно помрачнел, а «ржавый котелок», несмотря на механическое тело, издал звук, напоминающий расстроенный вздох. — Не обращай внимание на это невоспитанное чучело, Бон Бон, — всё же произнёс архитектор и выпил содержимое кружки залпом, подобно Антонио. — Ой, чучело это не то слово! — напомнила о своём присутствии Галатея, — Я бы назвала тебя как-нибудь более интересно, да силы и время тратить не хочется. Вообще не понимаю, почему Грэйс с тобой дружит. — Да вот, видишь ли, Грэйс всем нравится и со всеми дружит. Наяда тут же прекратила трапезу, начав дрожать от осознания, что сейчас станет причиной нового конфликта, как это обычно бывало между данной парочкой, которая опять её не поделила. Казалось бы, она всегда старается оставаться на нейтральной стороне, а ничего путного из этого всё равно не выходит... — И что с того? — Ну, тебе-то да неё далеко, тебя половина поместья терпеть не может, — парниша опёрся лицом на руки, делая непринуждённую позу, — Как-то даже жалко тебя. Грэйс пытается замычать и машет руками в попытке хоть как-то утихомирить враждующих друзей, но получается у неё, что неудивительно, не очень. Итаква твёрд и уверен в себе, идёт в защиту, а Галатея — в оборону, что делает их полными противоположностями. Хоть на смерть готовы сцепиться из-за любой непонятной мелочи. И так почти каждый день. Хотя Подкрадуля, как его величали выжившие, прибыл в поместье не так уж и давно, а конфликтов со скульпторшей у него уже даже по пальцам не пересчитать. Он вроде как очень заботливый и прилежный молодой человек, а вроде нахал тот ещё, стоит ему только повод дать. — Жалко, говоришь? На этом аргументы закончились? — Да нет, есть ещё один. Ты плохо влияешь на Грэйс. Даже восковая леди на плече господина Филиппа рядом с тобой будто скукоживается. Срули куда-нибудь подальше, если не сложно, я тебе даже баранку сделаю. — Ну у нас же праздничный ужин, господа… — произносит не так давно прибывшая в поместье Сангрия, при этом очень-очень тихо и с печалью в голосе вздыхая. Всеобщий переполох только растёт, перерастая в какую-то войну споров между всеми, кому не лень, совершенно стирая первоначальную цель их сегодняшней встречи. Самыми тихими персонами можно было назвать: Анн, которая молча ела пудинг, погрустневшая Мичико, принявшаяся молиться по японской традиции в благодарность за угощение и, как обычно, Альва, продолжающий молчать. Остальные все, по большей части, как начали балаган, так и продолжали его развивать, превращая сегодняшний вечер в точно такой же, как все остальные: с ругательствами, спорами, едой на полу, а также криками по всей столовой. Таким образом, принимая во внимание всю шумиху, почти никто даже не заметил, как особенно мрачный сегодня отшельник тихо поднялся со своего места и последовал в сторону выхода, едва слышно стуча посохом по поверхности старенького красного ковра. А Филипп, уже не будучи вовлечённым во всё это, с неуверенностью посмотрел в спину физику, затем тоже поднявшись с кресла, и оставил на нём свою восковую сопроводительницу, перед уходом прошептав ей пару словечек для успокоения. — Ты… Ик! Куда? — еле проговорил пьяный в хлам Антонио, — Сейчас же… Дворецкий придёт… Ик! — Я на минуту. Антонио тянется к покидающему столовую другу, но из-за сильного опьянения сразу падает на пол, а из-за возникшего головокружения тут же хватается за рот, моментально позеленев. И так уж выходит, что шум от шагов Филиппа полностью заглушается звуком сильного рвотного позыва, а область ковра под лицом скрипача из красной превращается в тёмно-коричневую, сопровождаясь запахом перемешанных желудочного сока, коньяка и вина.***
— Альва! Время близилось к десяти вечера, настенные часы в смежном холле выживших и охотников продолжали тикать в предверии того, что уже через пару часов они издадут финальный звон, оповещающий всех об окончании суток. Старые половицы заскрипели, а тараканы и пауки тут же разбежались кто куда, лишь бы не попасть под ноги идущего по коридору отшельника, который наконец остановился, отреагировав на своё имя, но который будто не слышал его до этого. — Ну ты и быстрый… — Филипп остановился, наконец сделав передышку, — Я тебя потерял из виду вообще во всех этих развилках. Лоренц отвёл взгляд. Ну, ему конечно много раз говорили, что с таким-то телосложением его довольно сложно потерять даже в большой толпе, поэтому подобное для него было немного непривычным, но не да такой же степени, чтобы его сложно было заметить в однотипном пространстве! — Ты куда так рано? Ещё даже половина вечера не прошла, давай вернёмся? Тебя награждать будут через десять минут. — Боюсь, я слишком вымотался сегодня, — на удивление настойчиво объяснил тот, снова развернувшись спиной, — Тебе будет лучше вернуться одному. — Ну какой «одному»? Давай ты хотя-бы до награждения досидишь? — мастер легонько похлопал его по плечу, — У дворецкого ведь вопросы появятся, оно тебе надо? Отшельник снова промолчал. — Если тебя что-то беспокоит, то ты можешь мне рассказать, ты же знаешь. — Неужели? — Альва ни с того ни с сего стали звучать более тихо и, в какой-то степени, словно даже упрекающее, — Разве я обязан тебе что-то говорить, если ты не удосужился мне в тот раз рассказать все подробности, зачем тебе внезапно понадобилась вакансия в напарники? — увы, но стоило тому лишь повернуться лицом, то совсем не ожидающий этого сразу Филипп слегка ужаснулся от того, что увидел. Альва явно был в ярости, что заметить за ним обычно не предоставлялось и малейшего шанса никому из жильцов. — Я… Тебе тоже говорить не обязан, раз уж мы претензии высказываем, — но художник, к его же собственному счастью, являясь довольно самоуверенной личностью, не растерялся и последовал примеру физика, — Ты мне не мама, знаешь ли. Да и к чему это сейчас? Помнится мне, ты меня тогда сам и не спраши… Но попытка быть с Альвой на одном уровне успешно провалилась, когда и без того не внушающий доверия отшельник внезапно схватил Филиппа прямо за шиворот и притянул к своему лицу, прожигая взглядом ярко-янтарных глаз. Движения его были настолько резки, что на мгновение показалось, что в коридоре сверкнула молния, а руки, ранее лишь чинящие и создававшие технологии будущего, словно так и норовили задушить каждого, кто им попадётся, скручивая основание шеи до такой степени, что внутренняя кость изогнётся, как пластилин, даруя быструю, но всё же болезненную смерть. Пора читать молитвы. — Из всех способов разгневать хозяина поместья ты выбрал самый худший, — почти что прошептал Лоренц, чей голос теперь был схож со скрежетом металлических цепей, — Ты думаешь, что все слепые и ничего не понимают? — А-Альва, тебя напоили всё-таки что ли? — шокированно выдал художник по воску, стараясь освободиться самостоятельно, но, при этом, безрезультатно. — Я уже через пару дней заметил, что у композитора после матчей с тобой подозрительно вырос счётчик побед. Это как понимать вообще? Кто угодно под дудку выжившего бы плясал — я бы поверил, но ты… — Вообще-то, под фортепиано... Внезапно рассерженный и взбесившийся Альва изменился в лице так же внезапно, как и сделал это до этого, теперь с непониманием таращась на художника: — Что? Филипп, закатывая глаза, словно вообще забыл о том, что всё ещё находится в почти что подвешенном состоянии, объяснил: — Ну, фортепиано. Инструмент. Большой такой. С клавишами. Не дуд… — Не имеет значения! — никогда не показывающий гнева Лоренц словно взбесился ещё больше, — Хватит дурака валять. Что ты мне делать прикажешь, если тебя выкинут за шкирку в пыточную камеру? Ваши игры слишком далеко зашли. Удивление восковщика очень сильно выросло, но продолжить отстаивать свою точку зрения он не побоялся, даже если впервые видел Альву в таком неоднозначном состоянии. Ну правда, ему Антонио что-то подлил или старческий период начинает проявляться? Отшельник, всё-таки, дядя взрослый, ему за сорок уже. Мало ли, как там работа мозга начинает меняться. Хотя вряд ли такие суждения остаются актуальными, если мозг эту самую работу уже прекратил давным-давно по причине смерти своего обладателя. — Какая тебе разница? Что ты прицепился? У тебя и так нет необходимости что-то делать, я сам разберусь. Нашёл причину весь ужин с кислой миной сидеть. — Мне надоело, что ты головой не думаешь, — ответил восставший, наконец резко отпустив шиворот художника, — Как и он... Вам всем наплевать на то, что я буду чувствовать, если с вами что-то случится. Филипп еле смог восстановить равновесие, после чего недовольно цокнул: — «Всем» это кому? Не думал, что это тебе наплевать, Альва? — он сделал явное ударение на втором слове, — Только о себе и думаешь. Однако Лоренц уже демонстративно шёл в сторону выхода из коридора, стукая посохом чуть громче обычного. — Он особенный для меня, потому я и решился на это. Я готов к последствиям, слышишь? — продолжил говорить ему в спину восковщик, затем очень громко и раздражённо вздохнув, — Брось, и после такого поведения ты говоришь, что именно я тут ребёнок? Ты сам наверняка даже никогда ни к кому такие чувства не испытывал, что ты понимаешь вообще? Звуки шагов и посоха внезапно прекратились. Альва застыл на месте, будто не будучи в силах даже повернуться, но плечи его явно на мгновение дрогнули. По крайней мере, так показалось самому Филиппу, который уже успел пожалеть о сказанном, потому что не был в курсе подробностей личной жизни Лоренца до попадания в поместье, а значит, что эта фраза была явно лишней. И мужчина в этом убедился, когда Альва всё же повернул голову, но от его взгляда у мастера уже не появлялось раздражение, от него становилось лишь до боли стыдно. — Никогда не говори о том, о чём не имеешь ни малейшего представления, — произнёс ещё более бледный и подавленный отшельник, а затем исчез за стенкой, давая понять, что разговаривать он больше не намерен. И лишь удаляясь, словно из благих намерений, Лоренц озвучил ещё кое-то еле слышное: — Я не буду на тебя стучать. Делай, что хочешь. И всё бы ничего, ведь ситуация не могла стать ещё хуже, если бы только за колонной, возле центральной лестницы в этом смежном холле, не стоял уже тоже покинувший вечер Фредерик Крейбург, услышавший почти весь разговор от начала и до конца.