Воском по воску

                    — Нет! Нет! Снова нет!       — Филипп, это уже седьмой лист…       Восковой мастер в спешке принялся чиркать ещё одну непонятную фигуру, которая постепенно преобразовывалась в столь знакомые, но настолько не удовлетворяющие перфекционизм художника черты лица, что не прошло и пяти минут от начала работы, как рука Филиппа снова предательски дрогнула, а кончик идеально заточенного и острого карандаша тут же сломался. Очередной крах, очередное унизительное поражение. Крошки грифеля разлетелись по бумаге, а у Филиппа, казалось, сейчас разлетятся последние нервы. И этот человек ещё считает, что он довольно неплохо разбирается в своём деле? Достаточно неплохо для того, чтобы осуществить задуманное, да? Якобы осуществить и забыть об этом, как о страшном сне? Смешно. Смешно и безумно грустно одновременно.       — Может, отдохнёшь? — обеспокоенно интересуется сидящая на его плече восковая фигура, держа средних размеров чашку давно остывшего чая, к которому мастер за всё время работы так и не притронулся.       Но терпению Филиппа окончательно пришёл конец и он, будто не слыша чужих слов, смял запачканный грифелем лист и бросил в как всегда заполненную до отвала мусорную корзину, которую так и не освободил за последние две недели, поэтому скомканный шарик, как и его собратья, оказался не в самой мусорке, а где-то на полу.       — Очевидно нет… — восковая красавица тихо выдыхает, ощущая привкус слегка горьковатого чая на своих губах, ведь после очередного всплеска эмоций её творческого сожителя одна из прядей её слипшихся волос попала в кружку, а потом и вовсе прилипла к её белоснежному лицу, что когда-то безвозвратно окрасилось к этот скучный цвет.       Однако Филипп вздохнул гораздо громче, затем положив голову на измученный временем стол в привычной себе манере. Ещё чуть-чуть и точно начнёт биться лбом о деревянную поверхность… Чего ему не хватает? Понятия не имеет и даже не пытается понять. Разум его слишком переполнен и не даёт ни на чём сосредоточиться уже довольно давно. Он так хочет уделять гораздо больше времени тому, чего так желает, так смертельно жаждет достичь, но каждый раз у него ничего не выходит: фантазия не работает, память тоже, голова начинает трещать по швам, а руки не слушаются. Какая это уже попытка нарисовать хотя-бы половину того, что он видел при одном взгляде на человека, с которым так заметно сблизился за последнее время? Не пятая, не десятая… Даже не двадцатая. Филипп настолько не понимал, как ему смотреть на Фредерика во время их встреч, что ему удавалось запомнить ровным счётом ничего, когда каждая такая встреча подходила к концу. Ему хотелось смотреть на это лицо бесконечно, не отводя глаз, каждую секунду, лишь бы сегодняшняя попытка зарисовок оправдалась успехом, но понимание, что это может спугнуть композитора, каждый раз лишь рушило планы мастера. И он не мог с этим ничего поделать. Он действительно немного сблизился с Фредериком и помогал ему всем, чем мог, как недавно того и захотел после наставления своей восковой спутницы, но это не решило проблему. Совсем. Абсолютно. Никоим образом. Он находился в тупике и не знал, что ему делать. Одно он знал наверняка: ему хочется большего. Он хочет чаще видеть Фредерика, нежели чем на паре каких-то глупых матчей, даже если и они ещё недавно считались каким-то чудом. Но… Вопрос стоит ли намекать композитору в следующий раз на что-то подобное, если тот и так зачастую будто не очень горит желанием с ним лишний раз контактировать, был куда приоритетнее, нежели всё остальное. Да, Филипп БЕЗУМНО нуждался в чём-то большем. Но ему не хотелось потерять то, что уже он уже имел. Потерять хотя-бы ту небольшую линию доверия, которую он создал, было для него равносильно падению. Ему остаётся лишь надеяться на то, что столь интересующая его личность сама однажды захочет того же, что и он, но разве такое когда-нибудь случится? Маловероятно. Допустимо… Но маловероятно.       — Дорого-о-ой! Я знаю, что ты дома!       Восковщик медленно открывает глаза, лишь спустя какие-то незначительные секунды понимая, что из-за чрезмерной головной боли все окружающие его звуки доходили до него с задержкой, а потому настойчивые попытки Галатеи ворваться в его комнату мужчина сперва и вовсе не расслышал.       — Боже, она сейчас дверь снесёт… — шепчет ему на ухо восковая леди, с опаской посматривая на ходящие ходуном дверные петли, — Нам же только всё поменяли после прошлого раза!       — Её это мало волнует, — и без того уставший Филипп всё же пересиливает себя и поднимается на ноги, а после, хрустнув пальцами и шеей, идёт к уже теперь столь опасной двери, за которой скрывается сама Сатана в девичьем обличии, — Скажи своей подружке пожалуйста, что ей не обязательно каждый раз так делать, мне правда надоело просить Альву о помощи с починкой.       Сказав это, мужчина демонстративно поворачивает замок и открывает дверь настежь, дабы источник шума наконец прекратил эту до боли раздражающую долбежку, но то, что он видит дальше… вводит его в очень яркий ступор.       — Ну наконец-то! А я уж подумала, что ты там в своей пылище задохнулся.       Глаз мастера невольно дёрнулся, ведь Галатея, любившая частенько заявляться к нему на порог по поводу и без, сейчас мало того, что чуть не выломала ему дверь, так ещё и находилась в проходе не одна, в компании кое-какого гостя, которого Филипп явно ожидал увидеть меньше всего. Пожалуй, даже называть его «гостем» было довольно сомнительно, потому что пришёл он сюда однозначно не по своей воле: руки плотно связаны тонкой трубкой от капельницы, лицо так и говорит «как унизительно», а в спину упирается наконечник острого шила. Впрочем, учитывая методы вечно улыбчивой садистски с фальшивым нимбом над головой, возможно, такие методы удержания жертвы казались ещё цветочками. Помнится, пару недель назад она и вовсе чуть не отсекла руку кому-то из выживших, потому что ей был интересно, как эта рука будет смотреться внутри гипсокартона. Галатея не только очень жестока, но и неуправляема.       — Это… как понимать? — поинтересовался Филипп, со всё тем же недоумением осматривая сверху вниз стоящего перед ним Фредерика.       — Ах, да будет тебе! Первый раз что ли? — девчушка помахала свободной ладошкой, затем влюблённо подняв свои глаза чуть выше, — Ты же знаешь, зачем я здесь.       — Знаю, но мой ответ тебе тоже заранее известен. Сейчас же отпусти его.       — А тебя никто не спрашивает, — Галатея резко двинулась креслом вперёд и лишь сильнее прижала наконечник шила к спине композитора, от чего тот непроизвольно сделал несколько шагов вперёд и почти что упёрся в оголённую грудь восковщика.       Непонятно, то ли от неожиданности, то ли от чего-то другого, но парочка переглянулась лишь на одно крохотное мгновение, в то время как Галатея уже принялась диктовать свои требования ради достижения ранее скрытой цели:       — Давай так… Ты мне до вечера одолжишь свою замечательную восковую леди, а я тебе этого красавчика отдам. Пока что целым и невредимым. Идёт?       И Филипп действительно уже было хотел открыть рот, но и тут ему не дали и слова сказать, потому что кончик шила снова упёрся в спину Фредерика, чем молоденькая скульпторша ясно дала понять, что никакие возражения не принимаются. Музыкант даже не пискнул, но, кажется, явно напрягся. К его же счастью, попытки запугивания и шантажа всё равно ни к чему не привели.       — Ты не настолько глупа, чтобы нарушать правила.       — А ты не слышал, что планирует сделать хозяин поместья? — Галатея улыбнулась так широко, что от одного взгляда на неё начали бегать мурашки, всё-таки ей было не впервой промышлять подобным, — У меня много очков скопилось. Если новое правило с оплатой штрафов вместо наказаний войдет в силу, то мне ничего не стоит нанести пару увечий твоему блондинчику и выйти сухой из воды.       По Фредерику всё ещё нельзя было сказать, что он как-то испугался таких речей, но глаза у него продолжали смотреть в пол, от чего, разумеется, напрашивался вывод, что он нервничает… Не похоже, что эта особа шутит. Тем более, когда она уже ранее говорила, что не прочь снять с него пару слоев кожи. И Филипп реально с ней общается? Или же это просто вынужденное общение? Как бы то ни было, композитору бы хотелось уйти отсюда без лишних травм, но медлительность воскового мастера очень выразительно намекала, что он не так уж и горит желанием меняться. С одной стороны, можно понять, ведь не обязан. С другой, о каком близком общении тогда шла речь, если сейчас он даже никак не пытается помочь?       — Фили-и-и-пп! Часики тикают! Милая, ну ты хоть ему ска…       — Одну минуту.       Но не успевают Галатея и Фредерик моргнуть, как дверь в комнату тут же закрывается прямо перед носом музыканта, а громкие звуки, раздающиеся за стенкой помещения, начинают нагонять ещё более напряжённую обстановку, чем раньше. Охотница довольно хихикает, а Фредерик уже даже не знает, что хуже: оставаться с ней или остаться наедине с Филиппом в закрытом помещении, когда там находятся какие-то вещи, которыми он сейчас отрывал от себя восковую статую, сопровождающую его во всех матчах. Минута заканчивается и дверь снова открывается нараспашку. Филипп аккуратно протягивает Галатее свою дорогую спутницу, а та не может сдержать восторга, бережно усаживая безногую красавицу к себе на колени.       — Даже, если она дала своё разрешение, имей в виду, что если ты своими руками куда-то не туда полезешь или как-то навредишь ей… — взгляд и интонация мужчины на сей раз говорили сам за себя, потому что такая внушительность в нём загоралась лишь в те моменты, которые касались той, кого он сейчас отдал на почве угроз.       Не сказать, что он вообще отдавал свою спутницу каждому второму. Даже напротив, лишь единицам. Но так уж сложилась, что Галатея попала в этот список доверия лишь по той причине, что действительно нежно обходилась со своей новой подругой, да и самой восковой леди она нравилась, что довольно сильно упрощало ситуацию. Ей можно было доверять, пусть её садистские наклонности и заставляли иногда в этом сомневаться.       — Да знаю-знаю, проходили уже, — Галатея закатила глаза и развернулась на кресле, постепенно уезжая во тьму коридора, — Мы просто погуляем.       — У тебя время до заката!       — Спасибо за сотрудничество!       — До заката! — ещё раз грозно крикнул ей вслед Филипп, дабы та хорошо запомнила её лимит времени.       Восковщик дождался, пока очертания инвалидного кресла полностью не исчезнут, а только потом тяжело выдохнул и по привычке уже было хотел бросить какую-то нелепую шутку, но… осознал, что Фредерик до сих пор стоит со связанными руками и смотрит на него в упор с каменным выражением лица.              

***

                    В комнате стояла пронзительная тишина, за исключением очень тихих звуков передвижения стрелки настенных часов. Смятые черчежи и зарисовки всё так же были раскиданы по полу, а стоящие на тумбе керамические и восковые головы будто бы наблюдали за всем, что происходило вокруг и хотели ожить, дабы двинуться хотя-бы на милиметр и столкнуть остальные статуи вниз, прямо на верную смерть. Фредерик молча сидел на кровати с вытянутыми руками, в глубине души немного стыдясь понимания, что выглядит он сейчас довольно жалко, а Филипп, в свою очередь, сидел напротив Крейбурга в сером кресле и пытался развязать столь тугой узел из концов трубки, над которым так усердно постаралась Галатея: не разорвёшь, не растянешь, не обрежешь… Заплела сразу три, если не четыре узла, мазоли натрёшь, пока распутаешь! Вдобавок, трубка сама по себе тоже была довольно жёсткой, что лишь создавало Филиппу новый уровень сложности. Уже десять минут прошло, а он всё ещё лишь на половине пути… Это точно надолго.       — Как так получилось?       Фредерик удивлённо поднял глаза на вопрос, а Филипп продолжил заниматься своим делом, но добавил для уточнения:       — Она бы не стала соваться на территорию выживших.       Композитор планировал поврать, не будучи уверенным, что ему стоит говорить правду, ведь не хотел признаваться в том, что был чертовски невнимателен, но всё-таки соизволил ответить честно:       — Я случайно забрёл не в тот коридор.       Третий узелок становится чуть слабее, а руки свободнее, но по-прежнему скованы и не могут полноценно двигаться. Филипп продолжает аккуратно вытаскивать конец трубки, не отвлекаясь даже во время разговора, и, к приятному удивлению Крейбурга, не смеясь над чужой коридорной оплошностью:       — Вот как. Что ж, впредь будьте осторож…       — Со мной можно на ты.       Пальцы мастера моментально вздрагивают, а процесс распутывания сразу прекращается.       — Не первый день ведь знакомы, — Фредерик отводит взгляд куда-то в сторону, почему-то ожидая невероятно радостной и эмоциональной реакции, вроде той, что он видел во время своего прибытия в поместье, но… этого не происходит. Ничего из того, что он ожидал просто… не происходит. Филипп молчал и продолжал смотреть на чужие руки так, будто ему этот диалог был абсолютно неинтересен. Будто этот диалог вообще его не касался. Нет, Филипп даже не выглядел скучающим, он будто бы выглядел расстроенным. И расстроенным так сильно, что это не могло не беспокоить.       — Хорошо.       — Что-то не так? — посчитал нужным спросить весьма удивлённый Крейбург.       — Нет. Вовсе нет. Приятная неожиданность, — мастер едва заметно улыбнулся, но и эта улыбка была определённо натянутой, без какой-либо доли искренности.       В конечном счёте, что ему сейчас даст это обращение на «ты»? Стоит ему развязать последний узел, как тот, из-за кого он уже давно весь на нервах, просто встанет и уйдёт, а дата их следующей встречи будет зависеть лишь от удачи, на которую Филипп повлиять никак не сможет. Будь он последним кретином — намеренно бы возился с этой трубкой подольше, но и без того заметные следы на руках композитора не давали ему это сделать. У Фредерика определённо чертовски болели оба запястья. Он просто об этом молчал. И это действительно подтвердилось, когда руки музыканта наконец-то освободились благодаря посторонней помощи, а сам он тихо и блаженно выдохнул. Вот только размять затекшие конечности не вышло, как и вообще что-то ими сделать, потому что Филипп всё ещё их держал и… задумчиво, встревоженно, и даже как-то трепетно поглаживал чёткие красные следы, словно забыв, что пора бы уже отстраниться. Фредерик замер.       — Через пару часов должно полностью пройти, но я бы до вечера за фортепиано не садился.       Художник наконец поднял глаза наверх и, лишь столкнувшись со слегка озадаченным взглядом напротив, понял, что только что сделал, поэтому почти сразу же отпустил чужие руки и непроизвольно произнёс:       — П-прошу прощения!       Какое-то короткое время Фредерик просто смотрел на него с непониманием, не зная, как ему вообще на это реагировать, но излишняя заметная неловкость его спасителя привела к тому, что обычно спокойный и вечно закрывающийся от других мужчина не смог сдержать усмешку:       — Я не кусаюсь, Филипп, — он сделал паузу, — По крайней мере, теперь.       А ведь и правда. Во время их первой встречи мастеру не хило досталось, хоть всё поместье подтвердить может. Но… Сейчас ситуация кардинально отличалась, как и поведение каждого из этой странной парочки. И эта перемена не столько настораживала, сколько успокаивала, потому что Филипп впервые услышал, как Фредерик назвал его по имени, что уж говорить о том, что он ни разу не слышал, чтобы голос композитора был так мягок. Особенно в его сторону. И пусть слов благодарности за помощь так и не прозвучало, но лицо музыканта сейчас говорило лучше всяких слов, чего Филиппу было уже вполне достаточно.       — Кхм… — охотник наконец встал с кресла, при этом потерев область переносицы, на которой держался золотой монокль, после чего неуверенно сложил руки на груди, — Мне быть банальным и предложить чай или я навязываюсь?       — Боюсь, меня сегодня уже достаточно обвязали, — Фредерик вздохнул, — А покрепче ничего нет?       Вопрос был настолько неожиданным, что художник стал выглядеть даже немного растерянно, а потом и вовсе не постеснялся посмотреть на настенные часы и демонстративно поднять бровь.       — Хах, ну да… Чёрный, если можно.       Пошутил, так ещё и второй раз подряд, что за роскошь? Он правда смягчился после помощи и похищения Галатеи или же просто в хорошем расположении духа? По Филиппу сложно было судить, но то, что он еле сдержал смех, пока шёл в другую комнату за чашками понял даже композитор. И в то время как хозяин комнаты гремел посудой, чуть не разбив половину содержимого ящиков, музыкант встал с кровати и и принялся осматриваться, попутно разминая столь ноющие запястья. Его мало интересовали уже готовые скульптуры, расставленные по разным углам, но вот зарисовки, висящие над столом, вполне себе зацепили его внимание. Особенно сильно из них выделялся лист среднего размера с очень аккуратно заштрихованным силуэтом, который Фредерик, по его внезапно всплывшему чувству дежавю, будто уже когда-то где-то видел.       — «Чревоугодие».       Выживший посмотрел на Филиппа, уже стоявшего слева с подносом и чашками.       — Пытался воссоздать общий образ по памяти, но пока что статую реализовать не могу, — его губы снова расплылись в улыбке, — Но с названием не прогадал, да?       — Это ведь намеренное копирование? — уточнил у него Крейбург, — Я точно видел похожую картину в какой-то галерее несколько лет назад.       — В том-то и проблема, что у меня есть смутные воспоминания, но, как видишь, это максимум, который я смог изобразить на бумаге.       Но тот будто его не слышал, продолжая рассуждать вслух:       — Это была работа малоизвестного художника. Да… Кажется, года три-четыре прошло.       — Не знаю, такой информацией я не владею.       — Точно, три-четыре года назад. Когда приехал тот…       Но на этом моменте поток мыслей музыканта резко остановился, а выражение лица теперь выглядело так, словно он что-то внезапно понял. Не прошло и нескольких секунд, как мужчина с круглыми глазами повернулся к Филиппу и поинтересовался так неуверенно, что вопрос его прозвучал ещё более странно и неоднозначно:       — У тебя случайно не было сестры?       Комнату снова наполнила неловкая тишина. Мастер стоял неподвижно и со стороны могло бы сложиться впечатление, что отвечать он не торопится намеренно, но в то же время казалось, что всё совершенно наоборот. Художник по воску поставил поднос на стол, а затем молча взял одну из чашек, что дало музыканту понять, что его собеседник действительно не в восторге от этой темы.       — Хотел бы я сам знать.       — В каком смысле?       — Ну, я не помню ровным счётом ничего до своего попадания сюда. Кроме моего имени и навыков совершенно ничего не осталось. Впрочем, ещё моя спутница, так что я не жалуюсь.       — Ты серьёзно? — переспросили его ещё раз, но ответ всё равно не изменился, отчего Фредерик впал в двойной ступор. Недавние слова Алисы о её потере памяти заиграли новыми красками, а едва уловимое ощущение жалости к восковщику теперь было даже немного тяжеловато скрыть. Мало того, что весь в ожогах, так ещё и прошлого толком нет, врагу не пожелаешь. Как он может быть так спокоен, если вообще о себе ничего не знает? Поразительно.       — Самое грустное, что моя спутница тоже ничего не помнит, но ей досталось ещё больше, потому что амнезия даже её имя не пощадила. Вдобавок, что я, что она до сих пор не можем понять, кем друг другу приходимся.       — Филипп, меня мало интересует статуя, я хотел узнать, о…       — Статуя? — он очень внезапно и, что было странно, возмущённо отвлёкся от чашки, — О какой статуе идёт речь? Она такой же живой человек. Не нужно её так называть только потому, что она вся в воске.       Но Крейбург, услышав это, сперва застыл в недоумении, а потом и вовсе уставился на охотника так, что тому аж стало немного не по себе. Вроде бы всего лишь мелкое недопонимание, но… Фредерик, взвесив все за и против, сейчас не был в состоянии понять, как его собеседник может отзываться подобным образом о восковом подобие человека, вечно сидевшего у него на плече, но и спорить тоже не имел никакого желания, поэтому лишь аккуратно взял в руки уже свою чашку и замолк. Да уж, это был чертовски бессмысленный разговор. К чему он вообще об этом спросил? Его догадки скорее всего полнейший бред сумасшедшего. Тем более, когда тот, кого он уже было хотел расспросить, чтобы хоть немного убедиться в своих выводах, оказался жертвой амнезии. Лука Балса, Алиса, а теперь ещё кто-то? Слишком странно и необъяснимо.       — Мне жаль.       Филипп явно не понял, за что перед ним извиняются, поэтому лишь молча склонил голову на бок.       — Мне не стоило поднимать эту тему.       — Ох, Боже, Фред, — мастер закатил глаза, — Мне это никак не мешает жить. Мои проблемы это последнее, из-за чего тебе стоит пережи…       Выживший снова перебил:       — Фред?       — Фред… — неуверенно повторил за ним Филипп и забарабанил пальцами по фарфору, а после аккуратно вернул чашку на поднос, — Фредерик Крейбург звучит слишком длинно, не думаешь?       Композитор задумался, поэтому снова ответил не сразу:       — Возможно. Но я не совсем привык к таким обращениям.       — Тогда могу я позволить себе одну шалость?       — Что?       Впрочем, задавать вопросы было поздно. Выживший даже опомниться не успел, как улыбчивое лицо Филиппа оказалось лишь на расстоянии в несколько сантиметров, от чего в нос снова ударил едва уловимый, но приятный запах, напоминающий ароматические свечи. Дыхание предательски перехватило. Любое движение хотя-бы на миллиметр сейчас ощущалось, как смертный приговор, потому что пристальный взгляд художника, эта до боли спокойная улыбка и фраза про шалость наводили на мысль, что ждать чего-то хорошего бессмысленно. Проходит несколько секунд и опасения не остаются беспочвенными, потому что Филипп приближается ещё больше, но теперь уже к уху композитора. Раздаётся пугающий, и, одновременно, пленительный бархатный шёпот:       — Одна дама из наших рядов считает вас чертовски красивым, обворожительным и приятным молодым человеком, мистер Крейбург. Настолько, что называет вас хрупким хрустальным принцем хотя сама, до недавних пор, носила королевскую корону. И пусть мне её характер зачастую кажется проблемным — я полностью разделяю её мнение.       Фредерик почувствовал, как волна крупных мурашек тут же пробежалась по его спине. И, что интересно, он сам же был крайне этому удивлён, ведь не питал приятных чувств к таким комплиментам в силу своего прошлого.       — Поэтому, — но тут все мысли окончательно сцепились воедино, а мурашки удвоились, потому что от горячего дыхания мастера по-другому быть и не могло, — Если вы не желаете, чтобы я называл вас сокращённой версией вашего имени, то я, в таком случае, могу называть вас прин…       Но чужая ладонь внезапно собравшегося с духом композитора сразу же помешала восковщику договорить, накрывая его рот и с большой силой отодвигая мужчину назад, а на недовольное мычание в ответ не послышалось ничего, кроме короткого:       — Зови меня Фред…