Не могу сказать прощай

Внезапно послышался плеск воды. Тяжело дыша, из трясины карабкался на поверхность... Томас. -Чёрт возьми, малыш, как же ты нас напугал! - вскрикнул Хойт и бросился помогать брату выбираться из болота, - мы с Сев просто жесть как перес*али. Скажи, Сев? Северин поднялась на ноги и подошла к сидящему на траве мокрому Томасу. В воде с него спала его кожаная маска и теперь девушка могла лицезреть все страшные последствия неизлечимой болезни на его лице. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Северин упала на колени, и кинулась в объятья Томаса. Сейчас она не думала больше ни о чём, кроме того, что её Том, её дорогой сердцу Том, выжил. Все проблемы и мрачные мысли отступили, и девушку наполнило неумолимое чувство благодарности. Богу, судьбе, неизвестно кому за то, что этот кто-то позволил им ещё хотя бы немного побыть вместе. -Ты... спасла... меня, - захрипел Томас, взяв в руки голову Северин, и взглянув ей в глаза. -Что? - переспросил Хойт, который никогда не разбирал его речи. Северин же всё поняла. Она улыбнулась, провела рукой по его щеке и сказала: -Я не смогла бы без тебя. ______________________________________ У Томаса была прострелена нога. Общими усилиями Люда Мэй и Северин залечили его рану. Северин начала привыкать ко всему в этом доме: к грубому, дерзкому и явно склонному к психопатии Хойту, вечно чем-то недовольной, небрежно одетой и причёсанной, готовящей жаркое из человечины, Люде Мэй. И даже дядя Монти не казался ей теперь таким мерзким, как раньше. Не то чтобы она полюбила его своеобразных родичей, но, во всяком случае, абсолютно принимала как неотъемлемую часть Томаса. Девушка не могла сказать, что стала одной из них, но одно она понимала наверняка - Томас стал частью её жизни. Они очень много времени проводили вдвоём. Часто занимались сексом. Везде, где только можно: в спальне, в ванной, в сарае, в лесу. Поцелуи по всему телу и оральные ласки стали неотъемлемой частью каждого их полового акта. Северин любила целовать грудь и живот Томаса, спускаясь языком всё ниже и ниже, к его напряжённому члену, который она, после нескольких поглаживаний рукой, начинала тщательно сосать. Томас в этом время держал девушку за голову, намотав на кулак её длинные волосы и вынуждая её принимать член глубже в себя. Когда Томас кончал ей в рот, она глотала всё до последней капли. Вкус его спермы был ей на удивление совсем не противен. Иногда он кончал Северин на лицо или на её изящную грудь, а после размазывал свою семенную жидкость по её телу. Томас любил брать Северин сзади, когда та была на четвереньках или стояла, и когда она была снизу, но несколько раз они также пробовали позу наездницы. Северин самозабвенно двигалась на его члене, издавая возгласы удовольствия, а Томас ласкал её, подпрыгивающие в такт движений, груди. Томас любил каждую частичку Северин, каждый сантиметр её юного стройного тела. Он обожал ласкать губами и языком её внутреннюю сторону бёдер, проникать языком во влагалище. Северин научила его, как правильно нужно двигать пальцами внутри неё, чтобы это приносило ей удовольствие. Иногда она использовали различные аксессуары: цепи, изоленту, кляп, кожаный ремень... Северин безумно нравилось быть в нижней/ подчиняющейся позиции. С Томасом она открывала те потаённые уголки себя, о который ранее даже не догадывалась. Мужчина же, в свою очередь, ценил оказанное ему доверие и никогда не злоупотреблял своей властью над её телом. Хойт посматривал на их идиллию с некоторой завистью, хоть и пытался скрывать это. А Люда Мэй одаривала Северин нежным, по-родительски тёплым, взглядом каждый раз, когда они разговаривали или что-то делали вместе. Там, откуда пришла Северин, у неё не было семьи. И пусть достаточное количество друзей в какой-то степени компенсировало это, но что такое праздничные ужины, когда вся семья собирается за одним столом, девушка уже забыла. Личная жизнь Северин до встречи с Томасом находилась примерно на том же уровне, что и её отношения с родственниками. То есть на нулевом. Здесь, в этом одиноком доме в лесной глуши, она смогла получить то, чего ей многие годы не доставало. Пусть в такой извращённой, далекой от нормальности, форме, но всё же.