Кошачий бульон

      Тишина.       Неужели это и есть то долгожданное «завтра»? Настоящее, потому что длится в настоящем, а не в будущем, мнимом и ложном.       Не успели они даже вздохнуть перед исполнением самых потаённых желаний. В один короткий миг огромные экраны заговорили. Они нежданно загорелись и закричали на огромной высоте. Они огласили победу.       Призрачные видения.       Сколько же душ было потрачено ради этой резкой вспышки. Энергия горячих сердец прожгла холодный металл, прошла через пластик, отразилась в безоблачном картонном небе.       Ведь чья-то мечта действительно исполнилась. С другой стороны, а стоил ли порыв этого света? Ведь он всё так же шёл отовсюду, заглушая этот траурный триумф. Народное гудение не желало вторить жертвенной воле! Протест был тугим, потупленным, таким жалким, но таким действенным! Они подняли головы и просто смотрели. Они рылись, обсуждали новости в своём витиеватом мицелии, а души их всё так же были пусты. Угли сердец теплы, но не горячи. Они усыпляюще душны. Они не горят.       Насекомые! Разомкните слипшиеся веки! Прекратите прятать позорные лица! Раскройте наконец свои глаза-бусинки и устремите вверх свой взор! Кричите. Неистовствуйте, возмущайтесь, умоляйте, проклинайте! Охватите, осознайте то, в каком мире теперь живёте! Не делайте вид, что всё осталось в своей унылой колее, прекратите убеждать себя в неизменности своего бренного существования!..       Но так ли глуп сплочённый организм общего слова? Он всё так же пребывает в стабильности. Он всё так же точно походит на ближнего своего. Он так привык вторить огромным экранам, а сейчас выходит в безмолвие. Так откуда возникло это своевольство? Неужто пустые стволы действительно так уж значимы? Неужто большинство не слепо? Не может ли реакция, такая желаемая от обиды, привести к катастрофе?       Вопросы действительно были значимы, но молодой и буйный нрав обошёл их стороной. И он не был нагл, просто настолько изнурён, настолько загнан в угол, что здравое мышление притупилось. Он вновь желал верить слепо, как когда-то тогда, в усладе лёгкости позабыть о лишениях, стоящих на пути.       Экраны не горели для пустого большинства! Их свет знаменовал победу справедливости! Пускай и невидимые в мирской бледной мгле, они озаряли сердца тех, кто действительно нуждался в прощении! Они безмолвно поминали тех, кому увидеть этот свет было не суждено.       Восторженный символ… Как и представлялось тогда, в ушедшем настоящем!       Монструозных размеров экран на огромной высоте вдруг вспыхивает, несёт обычные картины, но вмиг на бледном фоне появляется непривычное лицо. Оно открыло! Оно весело! Оно улыбается лучезарно, говорит так тепло и живо! Кричат громкоговорители с вершины. Женский голос свеж и звонок!       Непривычно. Это даже немного пугающе. Радостный тон звучит отрадно, но вот говорящий… нетипичен.       Стоило лишь красному пиджаку пропасть из поля видимости, картинка, как и сама речь, начала ощущаться по-другому. И всё равно, что автор её не изменился, а смена повествователя несла лишь формальную задумку.       По Городу уже поползли слухи, и никто не собирался объясняться. Пока.       Может, когда придёт время…       Когда будет уже слишком поздно.

***

      Мягкий сон ласково сошёл на нет. Вильям спал достаточно хорошо и более чем сладко, чтобы пробуждение приносило ему лишь удовольствие, а не отдавалось в мозгах сыпучей усталостью и давлением. Это начало смены исключением не стало. Уже с самого её старта вместо пронзительного бледного света бесстыдных окон в его глазах отразились тёплые лучи тусклого ночника. Там, где теперь он проживал, не было стеклянных стен и потолков. Компания бы ни за что не согласилась на что-то подобное в своей ведомости… но Вильяму было всё равно.       Он привычно потянулся, проскользив руками по белым воздушным простыням и, даже не успев встать со своего приличных размеров спального места, умудрился размять даже кончики пальцев на ногах. Далее он издал зевок (настолько громкий, что тот будто намеренно оповещал всех в локации о своём пробуждении) и медленно начал сползать по простыням к краю своей огромной колыбели. Он изнывал от желания поваляться после сна ещё немного счастливых мгновений в окружении множества мягких подушек, но долг звал неумолимо. С закрытыми глазами почёсывая одну из щёк, он всё же опустил ноги на тёплый пол. Просидев так ещё невесть сколько этапов, Вильям вздохнул, собрался с мыслями и, наконец, начал новый день.       Не переставая потягиваться теперь уже в руках, он прошёл в ванную, выложенный плиткой пол которой был ещё теплее. Приняв горячий душ и в ванной же почистив зубы, он смыл с себя дрёму полностью и даже с некой горделивостью подошёл к большому зеркалу, висящему на стене. Нейтрального блеска лампочки на его краях по идее должны были выдавать все несовершенства молодой кожи, но Вильям на тот момент не заметил ни единого. Да, он и впрямь выглядел просто прекрасно. Этому фактору на руку сыграли не только правильное питание, здоровый сон, должный косметический уход, но и приемлемое психологическое состояние, которое у нашего героя и правда чуть улучшилось за время комфортной жизни. Вильям прелестно себя чувствовал. Как бы невзначай он провёл пальцами по отросшей (и уже, кажется, не имеющей и шанса на бритьё) мягкой щетине, хихикнул, оказал лицом своему отражению какой-то занятный жест, рассмеялся и принялся одеваться.       Облачившись в широкие льняные штаны кремового цвета на свободной резинке, он потянулся к необычного кроя кофте жёлтого цвета с такими же большими рукавами и широким воротом (единственную пуговицу на котором он предпочитал никогда не застегивать). Натянув её на всё ещё немного мокрое тело, он как всегда запутался и вынужден был комично и беспомощно болтаться в ожидании увидеть белый свет. К его большому удивлению, это завершилось на редкость быстро. Убрав волосы с лица, он открыл глаза вновь и практически бесшумно выдохнул от мимолётного испуга, увидев чужую фигуру в отражении зеркала.       — Ты не любишь вытираться или просто не умеешь? Ты боишься белых махровых полотенец? — рассмеялся Мэд, всё ещё придерживая края кофты. Он не преследовал цели напугать товарища, но его манера резко и бесшумно появляться за чужими спинами, прослеживалась далеко не в первый раз.       — О, — Вильям ухмыльнулся, перескочил тему и выдал на автомате обыденно, — доброе утро, Мэд.       — До-оброе утро, дорогой! Ждал пока ты проснёшься с нетерпением. Как тебе спалось? — в самых благих побуждениях Мэд быстро поцеловал Вильяма в открытую щёку и, не дожидаясь ответа на первый свой вопрос, спросил вновь: — Так ты боишься белых махровых полотенец? — похоже, что он был крайне серьёзен.       — Да вроде как нет, — так же серьёзно ответил Вильям. За короткое время он приловчился не только в точности подстраиваться под поведение своего странного приятеля, но и перенял некоторые привычки (о них речь пойдёт чуть позже).       — Но ты не вытираешься ими! — воскликнул Мэд решительно. — Милый, ты не должен ничего от меня скрывать, понимаешь? Мне и самому, по правде говоря, немного жутко от этих тканевых монстров, позволь заметить!       — И чем же они тебя пугают? — настрою Вильяма можно было лишь позавидовать.       — Тем же, чем и тебя! — Мэд вплеснул руками. — Они мохнатые и… и… белые! Белые призраки, которые оставляют после себя следочки от упорных вытираний! Они злые и совсем не нежные! Я не могу позволить кому-то из них кусать тебя за щёчки, понимаешь?! Я ведь… — лицо Мэда исказилось в многострадальной гримасе, его щёки вдруг ярко покраснели, а заострённые уши стыдливо опустились.       — Чем ты обеспокоен? — тут же спросил Вильям, эмпатично заглянув в сверкающие глаза цвета океана.       — Ви-ильям! — плаксивым голосом крикнул Мэд и тут же накинулся на товарища, обняв его с такой силой, что ноги его на секунду оторвались от земли. — Вилья-я-я-ям! — повторно проскулил чешир, не дав приятелю и слова вымолвить. — Вильям! Я расправлюсь с мохнатыми привидениями! Обещаю, что принесу тебе прекрасные полотенца, которые больше не будут кусаться! Обещаю, что достану самые мягкие и милые из всех тех, что ты видел, я сам их сошью, только не злись на меня! Розовые! Обещаю, что розовые! Они будут очень послушными полотенцами! Самыми-самыми!..       — Спасибо, я очень ценю твои старания, — наконец смог издать удавленный в объятиях Вильям, после чего стенания Мэда быстро сошли на нет.       С того самого момента наш герой точно закрепил у себя в голове, что больше не стоит пренебрегать простым ритуалом обтираний после мытья, перекинулся ещё парой слов с чувствительным товарищем, нацепил на шею пару особенных бус для завершения образа (уже и так понятно кем подаренных) и окончательно вышел в свет.       Покидая уютное жилище, Вильям намеревался отключить электричество как в ванной, так и в главной комнате, но Мэд решительно его отговаривал, настаивая на том, что в таком случае тёмные комнаты точно будут заселены появившимися монстрами. На это обитатель дома возразил, что вообще-то темнота ганартирует сохранность жилища, так как незванные гости не найдут того, что можно было бы утащить, но Мэд разбил спор громким: «Тогда они разозляться и тебя заберут!»       Да, взаимодействия, происходившие в локации Чаепитий в последнее время удивительно точно начали напоминать идиллию.       Изначально Вильям хотел, как и полагается, вернуться в Город, дабы жить в прямой близости с подобными себе товарищами, но Мэд предложил вариант получше. Опасаясь очередного предательства, он предложил теперь уже включённому в Совет чеширу первого класса перебраться поближе к «безопасной зоне» (как оказалось, это означало «поближе ко мне»).       Так и возник этот таинственный домик на краю локации Чаепитий. Местом он был светлым, даже каким-то аномально уютным в этом месиве нереальности, отчего локация выглядела странно сломанной.       Эта пологая крыша, покрытая черепицей, будто на неё действительно когда-либо польют дожди, этот небольшой порожек и навес, будто когда-то хозяин дома действительно остановится на нём, холодно взирая на не лучшую погоду, эти цветы у входа, будто живые. Постройка имела даже квадратную трубу на крыше, хотя внутри и намёка не было на печь. Однако, несмотря на всё это, одинокий домик в локации чаепитий и правда был важен. Там всегда было тепло и светло. Комфорта добавлялось из-за удобно слаженного водопровода и прочих прелестей жизни. Изысков домик не имел, но был местом настолько уютным, что его покидать не хотелось. Этот дом завлекал. Он при всей своей громоздкой искусственности являлся логичным завершением одинокой локации, продолжением её главного хозяина, что впустил в свой мир теперь кого-то ещё, тоже позволив стать его частью.       Дом в локации Чаепитий являлся финальным штрихом, жестом гармонии этого немого пространства, знаком любви и невероятных размеров привязанности. Могло показаться, что бездушная постройка вечно стояла отрешённо в тишине, но на самом деле каждая цепка и царапина на этом островке доверия была слеплена трепетно. Дом был воссоздан не просто прихотью мнительного чешира пятого класса, а в каком-то смысле был построен и Вильямом тоже. Он прослужит очень долго, пока его значимость не потеряет очертаний…       Новый день встретил Вильяма свежо, аппетитно и крайне богато. Первое, что бросилось в глаза обитетелю локации — большая тарелка карбонары, стоящая на столе. Это сразу же вызвало приятные мысли. Наш герой снова улыбнулся и, уже заимев сопровождение, не стал медлить, садясь за стол. Аппетит, подобно самочувствию, у Вильяма также последнее время был прекрасен.       Мэд что-то просопел, пытаясь привлечь к себе внимание, и по-джентельменски отодвинул стул на себя, чтобы помочь товарищу присесть. Тот был слегка смущён, но всё же согласился с инициативой.       Вильям взял в руки нож с вилкой, взмахнул ими в воздухе и спросил достаточно мягко:        — Блюдо с мясом, так ведь? — он повернул голову через плечо и сощурился, наблюдая за Мэдом, который всё ещё удерживал руки на стуле.       — «Мясом»! — рявкнул Мэд, по-детски подражая, в то время, как его глаза слегка подпрыгнули на пружинках. Чешир дёрнул длинными ушами и широко открыл рот, из-за чего стало понятно, что он, как это иногда бывало, не понял сути вопроса.       — Я спрашиваю о пасте, — тепреливо повторил Вильям и даже указал пальцем на лапшу. — Ты добавлял мясо? Ты её солил?       Мэд молча моргнул два раза, внимательно разглядывая добрые черты лица. Шестерни в его черепной коробке иногда западали, замедляя ход, что и создавало заминку. Ожидание затянулось больше положенного.       — О! — глаза чешира вдруг вернулись на своё привычное место, и он снова слегка покраснел. Возвращая здравость рассудка, Мэд всегда был очень признателен товарищу за то, что он каждый раз давал необходимую паузу для размышлений. — Нет-нет! Блюдо без мяса, можешь быть в этом уверен! — заключил чешир, широко улыбнувшись во все свои белоснежные зубы, и переложил руки теперь уже Вильяму на плечи. — Я помню, что ты его не любишь! Я добавил птицу и креветки вместо него, но, если тебя и это не устроит, то я сейчас же всё переделаю! — в его голосе снова зазвучало волнение.       — Не нужно, — поспешил сообщить Вильям, не убирая улыбки с лица. — Меня всё устраивает. Спасибо большое за такую прекрасную еду, я очень ценю твои старания.       Мэд резво закивал. Он был падок на похвалу, однако следующая фраза не дала ему расслабиться в полной мере.       — А что на счёт соли? Ты насыпал в лапшу хрусталя? — Вильям произнёс это так непринуждённо, что изначально товарищ даже подвоха не заметил, пока не вдумался в смысл фразы.       Мэд вздрогнул, стыдливо скривил лицо, вспоминая свой недавний проступок, когда ему показалось хорошей идеей засунуть в фаршированный рыбой зелёный перец железную гайку в качестве «сюрприза». Обернулось это не совсем удачно. Пускай Вильям совершенно на соседа не злился, осадочек у него остался неприятный, из-за чего повторять фокусы с несъедобными кусочками не хотелось. Да! Ему и правда нравился новенький и блестящий зуб товарища, но жалость это никак не притупляло! Мэд понял, что Вильям оказался внезапно хрупок и злоупотреблять этим побаивался.       — Соль… морская! — сообщил чешир. Этот ответ сам бы и так устроил Вильяма, но Мэд добавил следом ещё и то, что в блюде не было ни ракушек, ни камешков, ни кусочков стекла. — Ну прости-и-и! — провыл тот под конец. — Я больше не буду покушаться на твои зубки!       От разговоров Вильям успел проголодаться ещё больше. В который раз он простил нерадивого заботника за его мелкие грешки и вновь направил взор на дымящееся макаронное изделие. Оно выглядело настолько идеальным, что даже листики лавра, казалось, были выложены по золотому сечению, но что-то всё равно было не так. Что-то не позволяло Вильяму приняться за трапезу. Даже Мэд уже уселся на место по правую руку товарища, посчитав, что он просто умышленно растягивает приятный момент ожидания принятия пищи. Наш герой же продолжал неподвижно сидеть, зажимая столовые приборы в кулаках.       — Горячо? — наконец спросил Мэд. — Может, мне подуть для тебя? Ты хочешь, чтобы я тебя сам покормил?       — Нет, вовсе нет, — протянул Вильям задумчиво, — я просто… — он снова умолк, поглядев на соседа, который уложил подбородок на стол в тяжести ожидания, как вдруг выдохнул громко и почти пропел: — Аперитив!       После этого слова чешир тотчас повеселел вновь. Вильям резко поднялся на ноги, хлопнув в ладоши, и прошёл вдоль стола к горе отложенной неиспользуемой чайной и прочей утвари. Запустив руку в звенящую кучу, он наощупь выудил оттуда уже ранее как-то початую бутылку забродившего виноградного сока и снова пошёл на своё место.       — Ты позволишь?.. — хохотнув, спросил Вильям у Мэда, и чешир тут же извлёк откуда-то из-под полы плаща красивый бокал, по форме очень схожий с бутоном розы.       Полюбовавшись тем, как соблазнительно алая жидкость струится по прозрачным стенкам, Вильям, долго не размышляя, сделал первый глоток. Потом, подлив себе ещё немного, он сел за стол и, в очередной раз поблагодарив за отличную еду, наконец позволил себе приняться за трапезу.       Вкус было не описать словами. Блюдо оказалось выше всяких похвал. Слабо верилось в то, что кто-то вроде Мэда (со всем к нему уважением, но всё же) мог бы приготовить что-то подобное. Несмотря на это, Вильям наслаждался всем существующим сочетанием оттенков вкусов и был крайне доволен. Он и вспомнить не мог, как давился той сухой крупой и безвкусной компотной жижей под крылом шестого подразделения! Кстати о нём…       Вильям до сих пор не имел достаточного доверия к членам Совета. Он вступил в него сам, позже восстановив ещё и Мэда. Он настоял на том, чтобы голос чешира снова возымел значимость, но больше соратников среди участников круглого стола не видел. Сколько бы он не улыбался, сколько бы не говорил уравновешенно и понятливо, в глубине души он не мог смириться с мыслью, что все эти люди были узурпаторами. Они не были жестоки все до единого, но каждый из них принимал участие в зверских преступлениях против народа и личности, пускай даже и пассивно. Они все делали вид, что исполняли волю большинства, но ни опровергнуть, ни подтвердить это не было возможным. Отследить внутренний строй Компании не представлялось возможным, так уж он хорошо был слажен, однако Вильям уже заранее знал, что его намереваются обмануть.       На сегодняшнюю смену был запланирован первый полноценный сбор Совета с того момента, как Вильям в него вступил. Он больше не собирался молчать. «Сотрудничество» и правда оказалось «плодотворным», но, отнюдь, не для старого закона. С небольшой помощью Вильям смог нарыть некоторую информацию, которую и собирался предоставить на этот раз. Он всегда стоял на своём, перевернул весь строй, сделал жизнь народа лучше, но ему всё же пришлось прийти к компромиссу в одном из важнейших дел. Неправильному компромиссу, полному лжи и лицемерия… Это его злило.       Да, они с Мэдом добились того, чего хотели: сняли запреты, возмутительные ограничения личности, присекли угнетение. Они навсегда прекратили работу Чёрной отрасли (которую Вильям до сих пор громко называл «отрасль утилизации», не желая прощать преступников), обездвижили деятельность Шестого, переквалифицировав Белую отрасль в орган простейшего надзора за порядками Города. Они сделали жизнь миллионов граждан лучше, но всё же им предстоял ещё долгий путь. Перемены ещё не были завершены.       Власть Вильяма была огромна, Мэд позаботился об этом! Он мог позволить себе всё, заполучить самые разные распоряжения! Он закрывал локации и отрасли, поднимал железный занавес на пути в культуру реального мира, шатал устои Компании как только мог! Вместе они горы были головы свернуть! Но не всё было в их власти, и это выводило из себя. Как бы ни старались новые общественные деятели, была вещь, которая не поддавалась ни здравому смыслу, ни праведному желанию. Она противоречила законам и всем возможным ценностям, но охранялась так упорно, что ярость от осознания этого сводила с ума!       Как бы Вильям с Мэдом ни бились, как бы ни давили на Компанию, они не могли сделать самого заветного. Сколько уже усилий было потрачено впустую, но они не могли. Они махали нормативными актами, угрожали вновь, призывали к здравому смыслу, но в ответ получали решительный отказ. Сменяемость власти не работала. Они не имели права. Они не находили сил сместить ни единой прогнившей душонки в Совете со своего насиженного места!       И сегодня Вильям хотел это изменить. Изменить это или предложить ещё кое-что, не дав возможности отказаться…       — Расслабь челюсть, — услышал вдруг он справа от себя, после чего получил слабый тычок в скулу длинным ногтем. — Ты очень сильно её зажимаешь, когда жуёшь. Эмаль стирается.       Закипевшая злость вмиг отступила, и лицо разгладило выступившие на лбу морщины. Вильям рассмеялся, вновь пришёл в спокойное положение. Он действительно зациклился слишком сильно не только на своей ненависти, но и на бедном кусочке королевской креветки, которая уже давно превратилась в суп-пюре. Вильям проглотил пищу, намереваясь выразить согласие, но до его ушей донёсся знакомый тон.        — Ты тоже злишься на них? — холодно спросил Мэд. Вильям не слышал этого голоса с того момента, как двое покинули Главное здание в день вероломных изменений.       — Я негодую, — ответил Вильям спокойно. Главный герой уже знал, что это и был настоящий голос его товарища.       — Тебе страшно, поэтому ты и злишься, — врать было бесполезно. Здравое сознание, которое так редко брало верх над Мэдом, снова проявилось во всей его красе. Эта красота по-своему пугала Вильяма, но одновременно в этим он ощущал трепет от осознания всей той проницательной разумной мощи, таящейся в сломанном мозге.       — Это тоже верно, — Вильям вздохнул, разглядывая зажатый меж пальцев нож.       — Я тоже злюсь, — произнёс Мэд. Сейчас это и был тот самый чешир пятого класса. — Злюсь и отчасти боюсь этого. Боюсь так же, как ты сейчас боишься посмотреть мне в глаза, я полагаю. Мог бы пересилить себя, если бы это было необходимо, но… — на несколько мгновений воцарилась тишина. — …думаю, мне всё ещё стыдно. Я осознаю, что не виноват. Я понимаю то, что не должен раскаиваться, но какая-то их часть проникла слишком глубоко в меня. Может быть, это ложное осознание своего преступления не даёт мне стать свободным. Может быть, это простой предрассудок говорит мне, что я нуждаюсь в том, на кого часть меня свалит вину… — Мэд тяжело вздохнул, прикрывая глаза. Он снова помолчал, а потом выдал с усмешкой: — …я зол на себя ничуть не меньше, чем на членов Совета, Вильям. Мысль о том, что моя нужда в тебе строится лишь на собственной выученной беспомощности выводит из себя... а он стоит у меня прямо за спиной и всегда наблюдает. Не думаю, что тебе удастся понять что-то, но ты уж прости.       Выдав поток чёткой, но всё же привычно бессвязнной речи, Мэд замолчал окончательно.       — Ты совершил что-то плохое? — спросил Вильям. Он попытался схватиться за часть осознанности, разобраться в туманной проблеме, дабы помочь и себе, и своему безумному товарищу, но не успел.       — Прошу прощения! — громкий знакомый голос обдал неприятным чувством. В эту секунду Вильям даже нашёл в себе желание встать и ударить незваного гостя, но не сделал этого. У него отобрали этот шанс.       — Вто-рой! — проскандировал Мэд, завертев бескостной головой и замахав руками во все стороны. Осмысленный разговор был прерван на самом интересном месте.       Уже знакомый всем чешир в красном костюме вальяжно подошёл к столу и встал по левую руку от Вильяма, чтобы тот его чётко слышал. Незаметно для других он также отметил для себя положение дел на столе, оставив свою реакцию в прагматичной тишине.       — Надеюсь, я не сильно помешал вашему разговору, — на неприкрытой маской чёрной ауре выразилось белое обозначение мягкой улыбки, — но, в любом случае, в скором времени состоится назначенное собрание Совета.       — Привет, — процедил Вильям сквозь зубы. Ему сразу не понравилось это напускное и какое-то лицемерное добродушие. В этом смысле Мэд оказался как-то более приятен.       — Приветик-приветик, дорогой! — пропел чешир, поднимаясь с места. — И ты действительно нам очень даже помешал, так что, — он кокетливо хихикнул, — я не буду против принять твои извинения в виде дружеского безе-е!       Товарищеское предложение Вторым было тактично проигнорировано. В ответ на настойчиво протянутые в его сторону руки он не только не поддался объятиям, но и сделал расчётливый шажок назад.       — Здравствуй, — отрезал он, непонятно к кому обращаясь, и продолжил гнуть свою линию. — Я сам сопровожу вас в Главное здание. Я понимаю, что застал вас за принятием пищи и не имею права прерывать его, однако чрезмерно затягивать посещение собрания и заставлять коллег ждать было бы, мягко говоря, неэтично. Всё же, это вашей волей было созвать Совет.       — Ничего страшного! — заявил Вильям, натянув маску приветливого содействия, которая вскоре и правда переросла в спокойствие. — Сейчас соберёмся и пойдём, — он легонько постучал пальцами по тонкой ножке бокала. — Выпьешь? — вдруг обратился он ко Второму, который всё ещё стоял неподвижно.       — Воздержусь, — коротко ответил Лидер, уже начиная припоминать похожую тревожную ситуацию.       — Зря, — Вильям пожал плечами и хитро сощурился. — Очень зря, — он хохотнул, закинул в рот очередную королевскую креветку и запил это всё остатком вина из бокала. Как следует посмаковав последний кусок яства, Вильям встал с места и произнёс: — Ну всё, теперь можем идти!       Он причмокнул, подозвав Мэда к себе, как вдруг снова оживился.       — Погоди! Мы ведь с тобой не поздоровались! — широко улыбнулся Вильям.       — Мы поздоровались, — спокойно ответил Второй, не совсем поняв суть замечания, как вдруг весь сконфузился: приблизившись вплотную, Вильям вдруг крепко обнял его, положив руки на спину.       — Вот теперь привет! — рассмеялся он, похлопав Лидера по плечу, но ответа уже не услышал — так уж товарищ был смущён подобным жестом. В устоявшемся обществе Альтер.Вондерленда и рукопожатие допускалось лишь при том случае, если с человеком ты находился в близких отношениях. Для коллег была приемлема демонстрация открытой ладони, а уж объятия… это вовсе из ряда вон.       Да, именно эту привычку Вильям и перенял за время долгого взаимодействия с Мэдом…       Применять психологическое насилие прямо в момент приветствия. (Или же, говоря проще, обниматься при встрече.)