Лодка скрипит возле причала. Лунная ночь — тревог начало. Мрачно стою, В воду смотрю. Нет моего в ней отраженья, Есть только горечь пораженья. Ну почему Лезть в мою жизнь Вздумалось ему! В сером мешке тихие стоны. Сердце моё — как трофей Горгоны. Жалости нет — Во мне простыл её след! Злоба меня лютая гложет, Разум судьбу понять не может; Против меня Восстала сущность моя. Лихорадит душу! Я обиды не прощаю! Я разрушу План твой — обещаю! Ты меня не знаешь! Ты всего лишь отраженье! Средство есть Лишь одно — Сгинь на дно! Я пережил крах, разоренье. Кто я теперь? Сам, как отраженье. Был я богат… Во всём лишь он виноват! Тот, кто пришёл из зазеркалья, Тот, кто принёс в мою жизнь страданья… Мой Бог, утешь меня! Уверь, что я — это я! Лихорадит душу! Я обиды не прощаю! Я разрушу План твой — обещаю! Ты меня не знаешь! Ты всего лишь отраженье! Средство есть Лишь одно — Сгинь на дно! Король и шут — Отражение
Запах очистительных средств в морге стоял баще, чем в больнице. Это вообще большое заблуждение, что в морге воняет мертвечиной, несмотря на тех, кто его «населяет». Условия тут не для привередливых клиентов. За исключением, конечно, некоторых частностей. Например, когда привозили угоревших. Тогда да, запах стоял бы соответствующий. Но пока только-только вступал в свои права Новый год, кроме как обмороженных (классическая схема: выпил лишнего в гостях, пошёл домой и замерз насмерть в первом попавшемся сугробе) тут, наверное, никого и не было. Наверное. ДТП, пьяные поножовщины, обострение у граждан с суицидальным наклонностями, что в этот праздник чувствовали себя особенно одиноко. Вот человек был, дышал, на что-то надеялся, во что-то верил — и вот его уже нет. Скорые в эти праздничные дни не просто так зашиваются. Не только от того, что поликлиники закрыты на десять дней, но и кто-то что-то выпил, съел и бедняга околел… А вы думаете прошлогодней «шубой» никто не травится?! Как бы не так… Ещё и если это дело шлифануть палёным алкоголем — точно можно пополнить ряды жмуров. А сколько идиотов лишаются конечностей, а то и жизни из-за неправильного использования пиротехники! Да и просто пожары на новый год случаются чаще — нагрузка на проводку больше из-за того, что все в поте лица варят, жарят парят, а где-то ту лет восемьдесят не меняли… Да и с газом и печкой пьяный может натворить дел… Статистика — бессердечная с*чка. Как бы там не было, но сейчас тут стоял отчётливый запах хлорки, и… Бл*ть, отчаяния. Миха поехал с Агатой. Обещала подъехать и мама Андрея, но Горшок не был уверен, что это нужно… То есть… Всё ли будет нормально, если это окажется сын?.. Тут Миха путается в своих мыслях: бл*ть, ну конечно, них*я, нормально не будет!.. Какой тут, когда Горшенёв и сам дышал через раз, потому что грудную клетку ритмично сдавливало. Казалось, что сердце опухло и ему тесно. Оно тяжело и грузно билось, насилу проталкивая кровь по венам и артериям. Агата, усевшаяся рядом с ним в салоне такси, и теперь на топчане в холодном бледном коридоре морга, странно на него поглядывала. Но Горшок, едва ли замечая это, навис над своими коленями, ссутулился до уродства, разминая трясущиеся руки, позабыв, что рядом кто-то есть, что этому кому-то, в лице Агаты, может быть ничуть не лучше, а, вероятно, даже хуже, потому что, если сейчас им предъявят раздутого, посиневшего, непохожего на себя Андрюху, то ей ещё ребёнка поднимать одной… И не только ей. Алёне тоже. Но Миша замкнулся в себе и своей боли, не обращая на это эгоистично внимания. В мыслях стоял гул и вовсе не от неисправной лампы, что мерзко потрескивала на потолке… поэтому, когда Агата коснулась его выгнутой колесом спины, то Горшок дёрнулся, встрепенувшись. — …Ты меня слышишь, Миш? — а она что-то говорила до этого?.. Разобрал он отупело, хлопая ресницами. — Тебе плохо? Может, позвать кого-то? — от дошедшего, наконец, смысла слов на задворках сознания мелькает мысль, неоформившаяся во что-то связное, но отдалённо напоминающая стыд. Рядом с ним женщина, которая сидит в морге. Ожидающая, когда тело, возможно, её мужа подготовят к опознанию, а тут он. Сидит ни к селу, ни к городу. Он, который громче всех орал о том, что они с Андреем давно не близки. Что они уже чужие… Миха Горшок, который нашёл только одно слово, чтобы ответить на поставленный безжалостными журналистами вопрос, как ему сольное творчество Андрея Князева… Это «отвратительно» теперь гулко отдаётся в его раздербаненной душе, отражаясь на нынешнюю ситуацию. Теперь ему отвратительно от самого себя. И слепое оправдание, что он не думал и даже представить не мог, чем в итоге кончится их, казавшаяся бесконечной история, не работало. Сказка-то внезапно страшной оказалось. Жутче всех воспетых ими чудовищ. Он хотел двигаться дальше, но, как оказалось, стоял на месте, постоянно оглядываясь назад. Не сказка, а рассказанная шутом своему Королю история, казалась пройденным этапом, покуда ему не оказался заказан ход назад. Неожиданно, но это ударило очень больно. Больнее, чем он мог представить… Это злило, выводило из себя и заставляло распаляться во все новых словах, что вбивали в трещину во льду между ними новый кол. Миха ведь громче всех орал, где он видал всех этих Ведьм и ослов, спетых Купчинской сосиской, что не пожелал вместе с ним ставить нормальный сюжет про нормального такого мстительного маньяка, упрямо окопавшись в своих побасенках. Тогда, зачем, спрашивается, увязался следом? Поставить ногу на грудь сражённому? Ногу на грудь тому, кто без него больше никогда отныне не выйдет на сцену?! Да нах*й Горшку сдалось такое возмездие! Нах*й ему вообще что-то теперь, если… Что же, что же он тут делает в этом случае?.. Забыл Миха тут что?***
Агата выскакивает вслед за Горшком, как пробка из шампанского, что не столь давно вылетала практически в каждом доме нашей необъятной под бой курантов. Стремительна и шальна, непонятно — в ярости она или нет, но одно ясно точно — они оба вспузырились и готовы взорваться в любой момент. Миша всё равно ничего не говорит, не оправдывается, не объясняется. Агата же и не спрашивает. Вот за что Андрюха её и полюбил. Наверное. Ну, а чё спрашивать, расспрашивать, ё-моё! Не по члену же Миха его опознавал, правда ведь?! На крыльце Горшок хохочет, цепляясь за сердце. Кажется, холодные стены, что они, не сговариваясь, покинули с максимально доступной им скоростью, наконец, перестали на него давить. Эйфория накатывает и парализует. И тело становится лёгким-лёгким, почти невесомым. Мало кто может испытать такое после посещения морга, ё-моё! И Миха курит, пьянея на глазах. Хотя последние сутки, он и трезв, как стеклышко вот той пробирки, что изучал в углу пат-лаборант. — Позвони маме Андрея… Незачем ей больше волноваться, позвони, — требовательно пыхтит и соскальзывает с порожков, неуверенно пошатываясь. Его качает, штормит от пронесшегося мимо топора… Только вот это временно. Возможно, он ещё третьего числа был приговорен, просто пока не знает… И пара часов или дней — неизвестности куплены неведомым. — Ты куда? — следом идёт Агата, не спеша доставать телефон и набирать Надежде Васильевне. И сморит, ё-моё, на Миху так подозрительно, словно ожидает, что он… А что он?! — Не знаю. Напьюсь, как скотина, — честно признался тот и, в последний раз затянувшись, щелчком откинул от себя бычок. — Миш!.. — Нигровская останавливается, так и не догнав Горшка. Миха жмурится, скалится, но не оборачивается. Его корёжит не по-детски, хочется залиться и уснуть, чтобы ни о чём не думать, но… — У нас ориентировки остались, — произносит Агата, и Горшок тормозит. Его плечи дёргаются пару раз, а потом он разворачивается, на ходу кидая: — Давай сюда! Где мы ещё не были?..***
«Андрей ушёл, а мясо осталось!» — кричал во всеуслышание Горшок на недавнем концерте в Юбилейном. Так гласили таблоиды желтой прессы, вырвав из контекста и переиначив слова в угоду резонансности дела. А Миха злился и закрывал новости в браузере пачками. Хоть вообще во всемирную паутину, чуму нового столетия, не влезай — такого говна навернуть можно, что вовек не отмоешься и не отплюёшься. Даже томатная паста, как от скунсов, не поможет, шлейф будет преследовать на протяжении долгих лет вперед. Напоминать гадкими статейками минувших лет, что выходят по первому поисковому запросу — ведь интернет помнит всё. То, что попало во всемирную сеть — не вырубишь ни топором, ни измельчишь мясорубкой, ни чем-либо ещё… Слова, как вода, растекутся — не соберешь. Можно подать в суд, но проку?! Всё самое интересное уже скачано и может быть перезалито, а главное оно останется и в памяти у людей. Парадоксально, но самые грязные и темные подробности мусолятся дольше всего. «Означает ли это, что Михаил Горшенёв уже тогда спланировал преступление?» — тем временем немилосердно продолжали перевозить туман журналюги и домашние конспирологи. Ну да, Миха кричал. Он вообще много чего кричал, но что ж теперь, все его вопли приурочивать и тащить в криминальные сводки? Так вот потому и бытует в миру название Расчленинград! Давайте ещё побасёнки Князя растащим (расчленим, с*ка!) на цитатки и сложим Франкенштейна! А чё б нет! Раз нынче Миха — чуть ли не главный подозреваемый уже… Но них*я он не планировал, бл*ть! У него поисковик***
Говорят, для того, чтобы выработать привычку, человеку требуется в среднем три недели. Но не все знают, что привычка — замена счастью. П*здят. Иногда, чтобы привыкнуть, требуется всего пара дней, один неправильный укол в вену или серьёзное потрясение. Иногда, чтобы привыкнуть, не хватит и целой жизни. Горшок же в срочном порядке всего за сутки привык держать телефон под рукой и следить, чтобы тот был заряжен и подавал признаки жизни, то бишь был не на беззвучке. Мало ли?.. И вот «мало ли» настало. Настало тогда, когда он, вылезая из ванной, услышал разрывающуюся трель стандартного звонка. Отчего пришлось в чём мать родила, рискуя раскатиться и ушибить копчик, нестись в комнату, принимать вызов. И горе какому-нибудь незадачливому мошеннику или клятому «Санлайту», что голосом какого-нибудь приснопамятного Димы Билана попробовал бы оповестить Миху об очередном их закрытии и «сверхприбыли»! Послал бы такой конструкцией, что даже робот на обзвоне ужаснулся и, обидевшись, начал б готовить восстание машин. А потом за Горшком прислали б какого-нибудь Терминатора, чтоб тот его пришил, ха-ха. Какая комедия! Но звонила Агата. Только же вот расстались недавно. Пока всё расклеили, оказалось, что вокруг уже поздний вечер. Нигровской надо было к дочке, не может же Алиска вечно у бабушки сидеть… Хотя может. Просто это Агата без неё ночевать не сумеет. Время незаметно промелькнуло, ведь они успели разговориться. Диалог сначала шёл туго, а потом пошёл в гору. Всё-таки, как ни крути, а беда у них общая — дорогой человек пропал. И никакие ссоры и распри оказались не в силах заставить бросить поиски. Она, помнится, спрашивала, почему Миша себя так ведёт. «Как мудак, » — повисло в воздухе, хоть Нигровская и тактично промолчала. Ну, а он чё?! Рассказал ей, как думает, как видел всю эту паскуднейшую ситуацию с Андрюхиным уходом от него… Кажется, Агата его услышала, потому что смотрела очень уж удивлённо, будто бы вообще не догадывалась раньше о его мотивах! Горшок беззлобно, в общем-то, отфыркивался, но про себя глаза подкатывал — психологиня на его голову выискалась! То-то по нему не видно, будто он скрывал от кого, что смертно обижен… И поливал дерьмецом Андрея исключительно из-за мучивших его чувств, а не потому что реально так возненавидел того, кого всегда любил. — Миш! Бл*, Миш, ты видел?! — по звенящему вьюгой голосу Агаты Миха понял: всё, п*здец подкрался незаметно, как поезд по рельсам-шпалам за спиной. По мокрой спине его пробрало холодом. Каким-то могильным. — Я тебя прошу… Нет, Миш, умоляю, иди Тодда переделывай! Он же Андрея… Ан… Андрея! — вот что-что, а женский плач Миха слушать ну просто ненавидел! — Бл*ть! — вырвалось у него клокочущее. «Я не трус, но я боюсь», — подумал Миха, впопыхах бросаясь к компу, что-то ему подсказывало, что корень всех зол (ах, с*ка, если бы!) кроется там. — Не плачь, Агат, объясни нормально, ё-моё! — требует Горшок, сам паникуя и сгибаясь над экраном, который, конечно, три часа только иконки на рабочем столе прогружал. — Я тебе ссылку отправила, посмотри, Миш… Я сперва думала опять фанаты «развлекаются», а там… Миш, глянь, пожалуйста, и потом, прошу тебя, позвони отцу. Может, он по старым связям кого напряжёт, но это уже просто за гранью. Я знаю, у вас разногласия, но это важнее, важнее ваших детских ссор, там Андрей, — и Агата сорвалась в тихий плач, пока Горшок ходящими ходуном пальцами прогружал ссылку с «увлекательнейшим» названием: «ДОБРЫЕ ЛЮДИ! КНЯЗЬ ПОЁТ ПЕРЕПИСАННУЮ ИМ АРИЮ СУДЬИ ИЗ ТОДДА! РАСПРОСТРАНИТЕ, ЧТОБ ДО ГОРШКА ДОШЛА ЭТА ИНФОРМАЦИЯ, КАК НАДО ЗАСТАВЛЯТЬ ЛЮДЕЙ!!!» Многообещающе — ни дать ни взять. Горшок открывает видео. Оно недлинное, всего-то пару минут. Две с копейками. Но Миха отрывает телефон от уха сразу же, потому что узнаёт и понимает. И его прошибает похлеще, чем того дурака молнией.***
— Запись первая. Камера, мотор… Скажи что-нибудь публике… Не хочешь? Ну ладно, мы здесь не для того. Отвратительное освещение, пустое помещение, напоминающее погреб и… Андрей на колченогой табуретке со своей гитарой в руках в центре кадра. Он не смотрит в камеру и вообще весь какой-то съёжившийся и маленький, очень бледный и побитый. Это первые поверхностные наблюдения, которые делает Горшок, кажется, вовсе не моргая. Глаза бы его этого не видели. Но он смотрит так пристально, что лопаются капилляры, словно хочет просочиться через экран к у*бку, что только посмел… Он не успевает додумать, обрывается на полумысли, потому что Андрей поднимает глаза. Запавшие на осунувшемся лице, уставшие и очень яркие. Под губой запеклась тёмная кровь. И сидел он как-то странно. Никак не понять из-за чего. То ли от страшного напряжения, что притаилось в его существе, то ли… Миша приглядывается, вплотную припадает к экрану, но камера снимает не всё. Что там, ниже колена, не разглядеть. Горшок вспоминает, что надо дышать, лишь когда сердце мучительно напоминает о своём существовании, встав поперёк глотки. Между тем Князь пальцами странно синеватого оттенка перебирает струны. Помнится, когда-то, сейчас кажется, почти жизнь назад, Миша сам его учил, как это делать правильно, чтобы не играть на выдуманных аккордах. Горшок замер, дыхание внутри спрело, освещенное внезапной вспышкой воспоминания из того почти безоблачного времени. Но тут Андрей, тихо проговаривая слова, запел то, в чём Миша с трудом узнал арию Судьи, и светлый узор, что столь нежданно воскрес в памяти, схлопнулся, словно оборванные нити, упавшие к ногам горе-прядильщика. Так вот, как нужно заставлять… Угрозой жизни, пытками — что-то он сразу не догадался! А ответ всё это время был на поверхности. Пустить бритву демонического цирюльника в ход и, пожалуйста, поглядите — Князь поёт арию Судьи, покорно играет ту роль, что была уготована Михой ему в Тодде. Ну и что, что замученный? Почти сломленный? Лишенный света и покоя в глазах?! — Горшок, — раздаётся свистящее, и, наконец-то, он имеет возможность разглядеть мужика в гриме и костюме Тодда. — Убью гниду! — едва ли внятно шипит Миха, вцепившись пальцами в края монитора. — Только попробуй с ним что-нибудь сделать! — исходясь бессильной злобой, орёт Горшок, прекрасно понимая, что нет у него возможности одной лишь силой мысли добраться до у*бка и перерезать ему глотку за Андрея; который теперь опустил глаза в пол, и руки его замерли, подрагивая на грифе гитары. И Миша, не выдерживая, тихонько воет, прикусив язык, словно волчица, у которой отняли щенка и мучают. Тем временем стало очевидно, что похититель затеял всё это ужасное представление, чтобы обратиться к нему, к Горшку, бл*дь. — Музыка тоже не идеальна, — продолжает тот. — В описании к видео я перечислил песни, где нужно всё исправить. Ария Судьи в том числе. Видишь, твой друг старается, корпит над тем шлаком, что вы наделали. Ты тоже поработай, как следует, — и Миха видит, как мелькает бритва, а больной ублюдок пристраивается сзади, подставляя лезвие прямо под подбородок Князя, отчего на бледной коже выступают капельки крови. Одно неверное движение. Если этому психу, что-то взбредёт в голову… Или Андрей дёрнется, решив оборвать страдания! — Срок вам три дня. Перезапиши и выложи в сеть. Потом начну высылать твоего друга по запчастям… Как думаешь, с чего начать? — лезвие прослеживает плашмя путь от горла до сломанного носа и уха. В этот раз Миха не уничтожает компьютер, он трясущимися руками тянется к телефону, собираясь звонить отцу, Лёхе, музыкантам, Агате — да кому угодно! Ментовка должна была пробить из какого подполья это «письмо» послали. — Скажи что-нибудь, — между тем приказывает недо-Тодд, пока Миха пытается совладать с дрожью. — Говори! — рявкает похититель на ухо Андрею, но тот безмолвствует. И смотрит не на маньяка, что ему вовсю угрожает, а в камеру, причем смотрит с любовью и… смирением, бл*дь?! Он что… сдался?! И так… прощается с ними?! Похоронил надежды выбраться оттуда?! Если нет, то откуда, скажите нах*й на милость, Горшку примерещилась слеза в самом уголке этого взгляда, что уж точно был за гранью сценария психопата?! Нет, он отказывался в это верить, но… Если бы до этого тот не пел так вымученно, Миша бы решил, что Князь уже без языка. И, видимо, без надежды. Упаси, бл*ть, матерь Анархия! Но Андрей пел. Если бы он сразу сдался, то не делал бы этого, сказав ублюдку: «Режь меня, бей — делай что хочешь». Но Князь пел… Переступая через себя. Он не сдался. И Горшку тем более нельзя. А этот нелюдь, что трусливо спрятался за гримом актера… Тодда… Пустив тень на самого Миху, что ж:Полечу я, словно птица, Чтобы сердце сжечь в огне, Я не дам слезе пролиться — За неё заплатят мне!
И жизнь ему покажется адом. Горшок его найдет. Откопает из любого подполья, землянки, где б тот не окопался. И так взгреет… Что маньяк ужаснется. Он ему покажет настоящего Суинни То… Нет, Миша задыхается при мысли, что тот испоганил ему всю оперу, что теперь он… Нет, далеко загадывать нельзя, но Горшенев уверен, что вскоре его самого будет воротить от Тодда, при одном лишь упоминании. Что уж говорить об Андрее, не если, а когда они его спасут. Тем временем видеозапись оборвалась, а он, ловя цветные круги перед глазами, набрал отцу… готовый да хоть бы и на коленях ползать, потому что в душу каленным железом врезался взгляд измученного Андрея, который не заслужил ничего из того, что с ним вытворял этот больной ублюдок, нацепивший на себя личину его, Горшка!.. И самого Горшка Князь не заслужил в роли мучителя и меры наказания. Если бы время можно было повернуть вспять, Миша уверен, он бы не отпустил его… Только вот мелькает в голове предательская мысль, что в таком случае, коли уж не отпустил бы, (крепостное право так-то отменили в 1861 году!) нынешнее незавидное положение Андрея живо перекликалось бы с тем, в котором тот оказался бы по прихоти Миши. Нет, Горшок его, конечно, не мучил бы физически… Че он барин что ль какой, а Князь — вылакавший его винно-водочные запасы Кузьма?! Нет, но порой психологический прессинг — куда более серьезен, чем то, что делают с телом. Что ж так сложно-то, с*ка! Будто вторую половину оттяпали! Будь они одним человеком — оба стали бы счастливее, а уж Миха уверен, его б самого не похитили. Наверное. Зарекаться как-то уже не хотелось. Ни отчего. Князь вон тоже… Здоровый кабан, и тем не менее. Попал как кур в ощип.***
Стоит ли говорить, что промёрз Андрей до мозга и костей?.. Ещё чуть-чуть и его можно будет переименовывать: из Купчинской сосиски в сосульку или иной замороженный полуфабрикат местного производителя. Главное, было не подавать больному ублюдку похитителю сей занимательной идеи. Сколько он уже тут в подполье коки морозит?! Князь считал бы дни, проведенные в западне, выскребая зарубки ногтем на бревне — да вот только дневной свет сюда проникал едва ли. Андрей ориентировался всё больше на ощупь, да и где ему особо ориентироваться?! В четырех углах?! Там, откуда воздух чуть посвежее — значит, там продувочные отверстия, слишком маленькие, чтоб через них пытаться бежать, к тому же защищенные сеткой от крыс и законопачены с внешней стороны тряпками на зиму, что комар носу не подскребет, не то, что весь продрогший и ослабший Князь. Он пытался. Думал — может хоть увидит, где его держат… Хотя увидит и что?! Пошлёт через космос телепатическое послание?! Ха! Как же… Было б всё так просто. Нет, видимо, судьба у него такая сучья. Сидеть и ждать. И новые сутки определять лишь по сменяемой похитителем одежде. Тот, очевидно, куда-то отлучался, не находился в доме постоянно. Набрасывать плащ Музыкант теперь ленился, смекнув очевидно, что Андрей и так его боится. Но грим наносить продолжал. И хорошо, потому как, когда перестанет, надежд у Князя уже не будет. Тех, кто видел преступника в лицо, как правило, в живых не оставляют. На самом деле, видя, в какой прилизанной порою одежде спускается к нему похититель, Андрей невольно думал, что, возможно, тот внешне ведет вполне благопристойную жизнь, несмотря на своё явно тюремное прошлое… Может, даже ездит отмечаться к участковому, дарит милой даме с УФСИН конфеты и поддерживает разговор о погоде или там скрипке. И никто не подозревает… Его девчонки, наверное, уже все морги обшмонали, а он тут. Как же, бл*дь, это несправедливо! Как крысе, мучиться в темноте, ожидая пыток или смерти — в общем, ничего хорошего. Правда, потом, когда Музыкант притащил ему лампу и стопку листов с огрызком простого карандаша, стало полегче. Жаль только, что лампа не грела нихрена. И что всё это нужно было для того, чтоб вбить последний гвоздь в гроб его унижения. Пиши Тодда для алчного народа, Князюшка! Почти как:Поймали птичку голосисту И ну сжимать ее рукой. Пищит бедняжка вместо свисту, А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»
Если поначалу Музыкант и строил из себя неравнодушного фаната, который воспользовался «правом сильного» и развернул ситуацию так, чтобы группа вернула своё прежнее звучание, то вскоре это заблуждение полностью отпало, как пожухлая листва с дерева поздней осенью. Потому что псих он и есть псих — это больной человек, на уме у которого невесть что. Он как бешеный пёс, который хочет напиться, но не может. Ему крови алой подавай. Однако, когда похититель сидел над его душой, подолгу рассказывая про свой большой замысел, Князь не очень-то верил, что все обойдётся для него малой кровью. Музыкант свирепел с ничего. Кажется, наличие такого всего «неправильного» Андрея, что вот ж гад — друга кинул; в подполье собственного дома его лишь драконило, вызывая приступы аллергии и невроза. А ещё… Не то, чтобы Князь рассчитывал на гранд-отель с пятиразовым питанием на шведском столе, но… Если в Наполеоновских планах Музыканта была перепись Андреем текстов, а не медленная и мучительная смерть от обезвоживания, то можно было оставить и бутылку с водой… Князь, конечно бы, поборолся бы с собой, мало что маньяк мог туда подсыпать, но… Несомненно, выпил б. Потому что уже к следующему визиту Музыканта (его внутренние часы бастовали, растягивая часы в погребе на целую вечность, наглядно демонстрируя понятие «субъективное время») промаринованному неизвестно сколько без воды Андрею стало несколько не очень… О том же, что было потом, и говорить не хотелось. Накатила такая жуткая вялость и слабость, что поднять голову было тяжело. Не то, что, уличив шанс, попытаться побороть Музыканта — нет, это надо было делать сразу, но тогда тот не упускал из рук нож, а Князь был связан. Связан, обезвожен и продрог — хорош борец! К тому же его несчастной озябшей заднице казалось, что в подполье температура ниже, чем на улице… Что вряд ли было возможно. Ведь зима хоть и была теплой, но не настолько. В частном доме же, если натоплено, то температура должна была быть выше, чем за окном. К тому же, на определенной глубине — земля уже не промерзает, а наоборот можно было ощутить тепло, идущее от ядра. Только вот доводы разума меркли пред действительностью, что кусала морозцем за рёбра, намекая, что он теперь тут… Полуфабрикат. А чё?! Температура как в холодильнике! Плюс два или пять… Особенно дубело тело от длительного бездействия. В какой-то из визитов, правда, Князь в них счёт потерял… Не из-за того, что тот заходил без конца и края, а потому, что он был как в бреду, но в один из них Музыкант его избил. Тексты не клеились — его ничего не устраивало. Музу можно сневольничать, но всему есть пределы! Диоген мог философствовать, живя в бочке, посреди теплых Афин или чего-там! Ему и еду с вином, поди ж ты, благодатные слушатели и ученики подносили! А если нет, то теплота — благодать, можно придорожные деревья ободрать… А тут… Мало того что холод собачий, так ещё и от недостатка воды Андрей вот-вот галлюцинировать начнёт. И вообще он не чувствовал этот материал, ему была непонятна сама задумка уже поставленного ранее в Голливуде Тодда, необходимость этого при уже имеющемся своём материале. Да, это сложно, но попроси Горшок по-человечески, скажи, что без театра ему жизнь не мила, Князь бы с кожи вылез, но поставил тому пьесу со всем их огромным бестиарием, в которой нашлось бы место и трагедии, и комедии. Ведь жизнь — она не однотонно, безукоризненно серая или белая, или черная! И не палочка полосатая ППСника. А хер ту вообще разберешь. Серобуромалиновая — много оттенков и полутонов, разбираться станешь — ослепнешь… Но он бы попытался. И юмора бы добавил и мораль, какую-никакую привинтил б… А не как тут однозначно — все сдохнут с тоски: и герои, и зритель. Ещё Князю не нравилось, что Миха видел в нём судью, причину всех своих горестей — и, конечно, всё это отражалось на материале, где всё выходило каким-то… Злом… Нет, даже не злом. Зло — это достаточно сильная эмоция, которую можно отразить в тексте, а тут всё было пресным, техничным, выжатым через силу. Нормальным — равно никаким, мёртвым. Как бы это патетично ни звучало, но его могли заставить приложить к Тодду руку, но никак не душу. Та упорно не желала оседать на ненавистных, выстраданных строчках. Потому теперь Андрей лежал не только обезвоженный, со склеившимися губами, которые лопались от сушняка и почти не сочились кровью, а ещё и вволю отмутуженный, потому что сопротивляться… В текущем состоянии не было смысла. Это было бы глупо, лезть на рожон, когда заведомо знаешь, что шансов ноль. Единственное, чего он мог добиться — это окончательно вывести Музыканта из себя, что давало возможность покончить со всем этим дерьмом. Может быть, его прикопали бы в этом же подполье?! Тогда, по крайней мере, не пришлось б терпеть всё это ради призрачной надежды… Но Князь по обыкновению давал себе мысленного пинка за такие мысли. Так он рассуждал, дрожа от холода на каком-то картофельном мешке, который нашёлся тут и послужил «прекрасным» спальным местом. На исходе сил, когда болели отбитые рёбра, а лодыжка (на которую наступили со всей дури, а казалось, что славно потанцевали пого) странно похрустывала и прошивала болью аж до копчика, Андрею вдруг показалось, что он слышит шорох. Он знал, что ему показалось. За недостатком света и воды страдающий мозг начал подсовывать в полудрёме какие-то странные очертания, силуэты, казалось, что Князь почти в бреду или очень близко к тому очутился. Возможно, ему даже не мерещилось, и это так начиналась лихорадка. Холод не думал отступать. Воздух был стылым и спёртым, воняло прелой картошкой, которая тут имелась в достатке, прорастая белыми глистовидными побегами и сыростью. Еще тут были ящики. Когда Князь обнаружил их существование (а то произошло не сразу), он успел их осмотреть. Правда, тогда трогать побоялся, вдруг Музыкант заметит и… Кое-как поднявшись, сцепив зубы от боли и кружащей слабости, Андрей почти дополз до них. Хлама тут, в целом, было предостаточно. Гостеприимства Музыканту хватило равно на то, чтобы поставить ржавое железное ведро в качестве сортира, который Князю особо и не сдался на голодном пайке… Не считая удивительно щедрой возможности потрапезничать позапрошлогодней сырой, полугнилой, изросшейся картошечкой! Чего Андрей даже будучи не в полне своем уме, делать всё же не собирался. Ведь, если он обожрётся невесть чего и схватит кишечку, то сдохнет от поноса. Это ещё хуже, чем от соплей. Да и по-чесноку, было не до жратвы на фоне того, как адски хотелось пить. Заметьте, без еды можно обойтись недели три, если жировая прослойка позволяет, а без воды тоже три, но дня. Опять-таки весьма условно, но… Пропорция уловлена?! Разница есть?! Да и разительная. Даже слишком. Внимательно вслушиваясь в посторонние звуки и пытаясь отделить их от того, что подсовывает, кажется, тоже взопревший или уже начисто отмороженный мозг; Князь разгрёб хлам и подумал, что нужно выбираться. Пусть руки едва ли слушались от холода, а самого его колотило в ознобе, но… Так хоть разомнётся и не склеит ласты от холода. Другой вопрос, что от физической нагрузки организм окончательно высохнет (жаль, что у людей не как у верблюдов, в таком случае накопленный жирок бы Андрею славно помог), но чем быстрее начнёт, тем меньше вероятность околеть или сойти с ума от бессилия. С этими мыслями Князь отколупал от внутренней стороны ящика доску, убеждаясь, что пол везде вполне себе земляной, а не бетонный или деревянный. Вот тогда бы — да он был в западне.***
Когда Музыкант его навещает в следующий раз, Андрей был готов. В смысле, что лежал, как рубероид. Приличным обессиленным пленником, что ничего такого не делал. И вообще свыкся со своем печальной участью и настрочил аж восемь строф к требуемому отрывку. Князь с ужасом ожидал: мало ли вдруг тому взбредет в голову проверять это сраное подполье и, отыскав за ящиками неглубокую пока лунку, там же и организует Андрею могилу… Но хер там плавал, похититель явно обмозговывал нечто совсем иное, темные глаза его горели каким-то странным предвкушением, вдобавок тот напевал что-то похожее на «Верную жену». Музыкант снова напялил дурацкий черный плащ и вообще выглядел так, словно настал его звёздный час. Он спустился с оборудованием, и Андрей смутно признал в этой суете, наполнившей маленький погреб, приготовления для съёмки. Но это было не так важно, потому что самому Князю он кинул бутылку воды, небольшую, но силы эти «щедроты» прибавили. Всё-таки для становления гвоздём программы этого психа, что бы тот не удумал, Князю ещё нужен был голос, а без воды это сложно организовать. А если он сейчас ещё и окончательно простынет, то связки скажут ариведерчи, и ничего кроме как скрипа не извергнут. Тоже не дело, кстати. Но намекать на это Андрей не стал. Ещё бутылку с водой отберёт. Всё пить Князь тоже не стал, хоть и боялся, как собака охраняющая кость, что отберут, но… Вывернуло бы. Оторвался насилу, утёр губы, а потом ещё с пару мгновений переводил сорвавшееся дыхание. Но передохнуть ему не дали. Грубо вздёрнув на ноги, Музыкант подпихнул под околевший зад табуретку, затем всучил его родную гитару и весело так сказал: — Обрадуем Горшка? — и напротив штативом встала камера. Полупрофессиональная, бл*дь. Откуда деньжата?! Заныкал что ль золотишка в колодце?! Хотя какая разница? — Запись первая, — загорелась лампочка. — Камера, мотор… Князь судорожно обхватил гитару, опустив глаза. Держать ту снова в руках, пусть он уже и не надеялся, было приятно. Ещё бы и повод не был таким… Он скосил глаза на камеру. Явно это не запись для личного архива. Просто потому что его похититель питал особую слабость ко всякой театральщине. Непризнанный гений, бл*дь! Радиоэфир будет взорван. С другой стороны был шанс, что похититель проколется… Судя по тем дремучим понятиям, по которым Музыкант живёт… Может тот и не дружит с современными технологиями. Оставалось надеяться на то, что тот проколется именно на этом. Потому что иначе… Этого позора Князь, возможно, так и не переживет, потому оставалось только продержаться достойно. И постоянно помнить, что эту запись, потом, возможно, до дыр будет засматривать мать, жена и дочки… «А ещё Горшок, » — болезненно добавило что-то внутри. Нет, лучше он покажет им всем, что очень их любит, чем будет озлобленно роптать на судьбу или, что ещё хуже, прилюдно рыдать, умолять в ногах у маньяка… Но Музыкант и это может заставить его делать. Потому что есть вещь гораздо жутче последнего — разлетающиеся прямо на камеру мозги Андрея… или его попросту зарежут, как свинью у всех на глазах.***
— Вы чё, не видите, что он псих конченный?! Этот маньяк и просто так Андрея прирежет! — кричал Мишка, бродя по квартире с гитарой наперевес. — Они пробили, где была сделана эта… Эта запись?! — признаться, язык у него почти не поворачивался, чтоб называть этот пизд*ц «записью»! Но приходилось, раз Миха в своём горячечном бреду так не смог отыскать подходящего словца. Мысли, словно тараканы, путались и пугались забредшего к ним в поисках синонима Горшка. — С впн отправили, в добавок заходили с какого-то общественного вай-фая — этот ублюдок всё предусмотрел, — ответил ему Лёха, который на удивление скоро подъехал, ещё и привезя с собой отца, который, сидя сейчас в другой комнате, закрывшись, с кем-то разговаривал по телефону, напрягая как раз, видимо, свои прошлые связи. Рядом с плавающей в прострации Агатой сидела Алла, поглаживая ту по спине и отпаивая чаем, возможно даже с коньяком. Возможно даже, коньяка там было больше, чем чая. Михе этот напиток, увы, не предлагали. А сам брать он опасался — вот так напьется в сопли, а оговоренные часы выйдут… И что?! Встречайте посылку?! Нет, живая голова — это только у них в истории хорошо, а в реальности… Его повело. Открывала рот и моргала она… Тьфу! Как жутко становилось, если представить… Если. Он прикрыл глаза. Горшок плюхнулся на стул, пытаясь что-то наиграть, но пальцы срывались — ничего не выходило, и он рычал, как одичавший пёс. Никаких мелодий в воздухе не витало. В нём повисло томным заревом пожара предчувствие беды; та летала, как шаровая молния, терпеливо дожидаясь, когда кто-нибудь не так вздохнёт, и она шандарахнет по несчастному. Ягода, призванный помогать с музыкой, вдруг выковырнулся из угла, в котором ранее сидел и не отсвечивал… Он выделялся здесь, снова весь облачённый в черное, словно предвестник беды… Правда, до этого Миша никогда в таком ключе не думал. А сейчас тот прошёл мимо Горшка и, кивнув ему в сторону кухни, намекнул, что надо бы перекинуться парочкой слов наедине. В его квартире этой ночью кипела жизнь… Поглядев на которую, Оля заявила, что не будет мешать и пока они с дочками поживут у мамы… Миша, кажется, её тогда и не услышал. Уже потом, зайдя в детскую и не обнаружив там Сашки, он спросил у Аллы, че, собственно, тут произошло. Уже та передала ему те слова, которые он, будучи мыслями где-то там в стылом подвале, пропустил мимо ушей. Сейчас в квартире все суетились, многие были созваны к Горшку, словно в штаб квартиру для проработки плана… Только как прорабатывать план, когда известно чуть более, чем ничего?! Миха покадрово… Покадрово, б*ть! Просмотрел это ужасное видео. Сначала он, как заколдованный, просто не мог оторвать взгляда от Андрея… Потом вновь не смог оторвать взгляда от Князя, но уже попутно выискивая хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, понять, но ничего не находилось. Ублюдок, правда, подготовился. Либо был профессионалом. «Стерильный, падаль!» — Со злобой думал Горшок, снова впиваясь ногтями в истерзанные ладони и оставляя гитару «сидеть» на стуле. Он думал о том, что прозвучало в начале. Запись первая. Значит, планируется и вторая. Главное, чтобы ничто эти планы не нарушило. В таком случае, у них только один путь… И нет, не разбежавшись, прыгнуть со скалы, а соблюсти поставленные условия, очень сильно веря в обыкновенное чудо, а ещё то, что спецы отыщут хоть что-то. И ещё… Осознание даёт обухом и без того отказывающейся предполагать подобное голове. И тем не менее. Всё это окажется бессмысленно, если Андрей сдастся. Пока, выродку удалось его только надломить… Но они не знают, каково тому приходится и что будет дальше?! Как попасть в голову к психопату?! Миша пробовал к Тодду, и оттого теперь ему было особенно жутко… Если похититель войдет во вкус, почувствует пьянящую власть над судьбой, то может не отпустить свою игрушку, пока не доломает окончательно. А сломанной куклой Андрей им… Не то, что не нужен, но Миша этого не выдержит. Он просто придет, посмотрит и выйдет вон. Возможно, через окно, разлив вино. Нет, им нужно содействие Князя, чтобы он… Чтобы он что?! Сказал прямым текстом: «Миш, вот адрес, подъезжайте к дому надцатого мартобря, ниоткуда с любовью», с*ка! Кажется, ещё немного, и он станет молиться. Хоть и знает, что это бесполезно. Бога нет, а если и есть, то ему плевать на их мольбы… Но в такие минуты хотелось цепляться хоть за что-нибудь. Даже за столь зыбкое и мифическое. Наверное, это даже хорошо, что Княже не такой законченный скептик и атеист, как он. Может, хоть ему это поможет продержаться до того, как они накроют гада. Если так, то Горшок лично примирит своё отношение ко всему этому. Плевать на метод — главное, чтоб помогало! А пока Миха только пыхтел, как паровоз, сжимая нервно кулаки прямо на кухне, куда его выдернул, оторвав от дела брат. Но тут Лёха, устав наблюдать, приостановил его, затем, молча, полез в карман и вынул оттуда небольшой флакончик. На вопросительно враждебный взгляд Ягода пояснил: — Нитроглицерин, — потряс, будто демонстрируя. — Носи с собой. — Че, бл*? — не въехал Горшок. — Зачем он мне? Я что, на куски рассыпаюсь? — сразу нахмурился он, отмахиваясь. — Миш, твое… состояние и так видно, ты и раньше-то был в зоне риска, тебе врачи ставили предынфаркт, а сейчас ты до настоящего достукаться решил?! — неутешительно поведал, хмуря брови, брат. — Ты же волнуешься, я знаю, переживаешь за Андрея, и я не прошу этого не делать. И именно поэтому, пожалуйста, носи его с собой. Надеюсь, не понадобится никогда… Но, подумай сам, вот сляжешь ты, а кто его условия дурацкие выполнять будет?! — попробовал зайти с другой стороны Ягода. — Лёш, да что же я, похож на смертника? Я понимаю, что вам всем, а в особенности сейчас ему и Агатке, на ногах нужен, куда я денусь?! — с неясным выражением отозвался Миша, которому уже порядком надоело, что на него, как на живого мертвеца глядят. Хотя сам виноват, да. — Не раздавит, — остался непреклонен брат, явно что-то предчувствуя, иначе, как это объяснить, Миха не знал. Была там в интернете одна очень настырная ведьм… Фанатка помешанная, что всех убеждала, будто Андрея найдут на его даче, но Горшок только возмущался про себя… Опять за него принялись, черти! — Или ты забыл, когда последняя остановка случилась? Точнее, из-за кого?! — продолжал наседать на него неожиданно закусивший нынче удила Лёха, не спуская своего пронзительного и серьёзного взгляда. — Возьми, может, он и вовсе не понадобится, я надеюсь на это, но поноси пока, ладно? — и брат вложил согретый теплом своей ладони флакончик в руку Миши, сжал его кулак своим, а затем вдруг, воровато приобняв коротко, удалился, оставив Горшка наедине с собой. Он машинально сунул спрей в карман, когда из недр квартиры на него выдвинулся мрачный и сосредоточенный отец. Миша бочком вернулся на кухню и поставил чайник, предчувствуя долгий и не самый простой разговор. Так и оказалось, отец долго убеждал его, что нужно выполнять условия и ждать нового отклика, чтобы успеть запеленговать адрес и разыскать ублюдков. Ублюдка. Миха был уверен, что этот утырок работает один. Осознав, что не услышит больше от смотрящего на него со скорбной жалостью отца ничего дельного, он поднялся со стула и медленно побрёл назад к гитаре, вымучивать музыку и вносить непредвиденные правки в сотканный готовый материал, надеясь и думая лишь об Андрее: Добрый Шут мой, поболтай опять со мной!