Письмо из подполья

Что ты вспомнишь перед тем, Как покинешь этот мир совсем? Может, хоть кого-то ты любил? Или сам любимым был? Может, вспомнишь детский сон, Где взлетаешь в небо, невесом? Или цвет любимых глаз Ты припомнишь в свой последний час? Король и шут — Смертный приговор

Чтобы сохранить остатки, крохи самообладания, не сожранные во́ронами безнадёги, Князь представлял, что он дома. Читает сказку… Иногда придумывал сюжет посложнее для Дианы, полегче для Алисы, а потом сознание переметнулось к двум требовательным уголькам горящих глаз, что неожиданно воззрились на него из темноты. Видимо, в самом деле он бредил. Воображаемый Мишка меж тем канючил: «А как же я, Андрей?..» И Князь, тихо улыбаясь своему помешательству, начинал придумывать целый сказочный мир, со смачными подробностями и для него. Горшочек — натура увлечённая, слушатель благодарный… Особенно здесь, когда воображаемый в ответ молчал, а не изрыгал всякие гадости. И вообще галлюну только мельтешащего хвостика не хватало, чтоб окончательно забрать себе образ восторженного щеночка. Вообще наша психика — субстанция загадочная и очень практичная. Например, чтобы пережить тяжёлое потрясение, она отбрасывает всё калечащее, подменяя горькую пилюлю на ту, что можно переварить и жить дальше. Андрею крепко повезло. Обе его жены оканчивали психфак… Что-то осело и в его удивительной голове. Так, он помнил, что в случаях, когда нет шансов сменить давящую обстановку, психологи советуют поменять своё отношение к ситуации, чтобы перестало так давить, а то неровен час и колпак, не выдержав растущего давления в черепе, сорвется. Конечно, легче сказать, посоветовать, чем сделать, но! Прислушаться и попытаться обмануть себя во спасение стоило. Потому как сорвётся такой на соплях пока держащийся булыжник с души и… И всё! Не принесёт облегчение, а раздавит к хренам. Размозжит на мостовой, хой, да здравствует герой! А восстановить тронувшийся поезд потом без шансов, только корректировать остаток жизни, как стрелки на рельсах, чтоб съехавшая кукуха совсем уж в бездну не упорхнула. Жить на таблетках, пожирая горсти антидепрессантов, чтоб не вздернуться, бояться собственной тени и травмировать своим видом «Поехавшего Шляпника» окружающих?! А нахера, спрашивается, такая житуха-то?! Переломанная, искалеченная и уродливая, как божий гнев?! Его «гарем» вспоминался почему-то постоянно. Мама, дочки, жёны… Миха в этот дамский кружок тоже как-то втесался, как и всегда, не спрашивая разрешения, просто поставил перед фактом: «Я здесь, в твоей голове… И ты меня не выкинешь. Не потому что не сможешь. Не захочешь». Перед девчонками Андрей, чувствуя страшную вину, постоянно извинялся, а перед Горшком… Страдал от неразрешенных вопросов, что повисшими заряженными ружьями мучали в кошмарах: «Видел ли тот запись? Понял ли?.. Не всё ли ему равно, что там с предателем Князем? Не он ли этот бл*дский театр с похищением устроил?!» Андрей ведь ни черта не знал, что происходит за пределами «склепа», где его живьём замуровали. Хотелось верить, что его, конечно, ищут… Только вот насколько продуктивны поиски, если до сих пор так никто и не пришёл на выручку?! Хоть бы самому понять, где он, куда его увезли. Но проклятый Музыкант, видимо, имел опыт в подобных преступлениях. Оттого и отключил его перед «транспортировкой», чтоб Князь не смог ничего понять ни по дальности пути, ни по шуму, что в разных частях города различался. А как это сейчас устроить Андрей и вовсе не представлял. Ни дверей, ни окон в лабиринте приведений, некуда бежать от бесконечных наваждений! Ха, а ведь с этого вышла б неплохая песня… Что Тодд, он и своего чего-нибудь накарябать может, пока жив ещё, глядишь, откопают… И Горшок споёт. Жаль, гитару Музыкант унёс… Сейчас бы и музыку написал. И не так тоскливо б на душе стало. Развеять мрак и тьмы узор… Не дал, подлец! Может, боится, что с улицы услышат пение?! Хм… Знать б ещё, насколько далеко от него соседи… Тогда б и покричал вволю, когда похититель в очередной раз куда-то смоется… Но это сложно вычислить, а как ошибешься — рассвирепеет ведь. Ещё и кляп может организовать и руки снова повязать… Нет — не рискнет так Андрей. Однако измученная рука всё равно выводит: «Силы на исходе, но надежда остается, не сойти с ума с большим трудом, но удается. Заманили хитростью, как с маленьким играя, как отсюда выбраться, теперь не понимаю». Андрей немного подумал, нервно лязгая зубами… Или то было привычное уже движение от холода, но он дописал всплывшую ему первой строчку про «ни дверей, ни окон» и прибавил к ней: «Натыкаюсь в темноте, на черепа и кости. Что они здесь делают? Их место на погосте!» Ещё только этого и не хватало! К счастью, своих жертв, а что-то подсказывало Князю, что те у него были, Музыкант в подполье не оставлял. Может, в колодец сбрасывал или ванне растворял. Но не было. Однако фантазия — вещь такая… И припев зловещий, красочный вышел, прям ух! Подумав и повздыхав ещё немного о своей несчастной участи, Андрей дописал финальные строки — хрен с ней с серединой, потом связно напишет, если выберется, но закончится песня так: «И мистер ужас, свой портрет, напишет на лице. Ведь всё, чего боитесь вы, появится в конце». Да, Князь предчувствовал, что пока видел лишь цветочки, а ягодки… Ягодки те… Ну вот вспомнил тоже. Вообще с Лёхой они и не ссорились. Нормально общались, Агата вон вообще плотно с Аллой сдружилась, как тут бодаться… В их тёрки с Горшком тот благоразумно не встревал. Младший Горшенёв вообще субъект хитровыделанный, но… Может, щас он как-то по просьбе Аллы Юрию Алексеевичу на уши присел?! Может, после выхода этого примечательного хоум-видео его начнут нормально искать?! Может, зря он так дрожит здесь… И не совсем от холода. Однако рассчитывать на других — это самый легкий вариант. Как показывала же практика, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Спаси себя сам — короче. И не ной. Только как?! Пальцы от постоянного рытья уже сводило. Хорошо, хоть Музыкант не просек отчего у него такие земляные ногти… Может, решил, что Князь тут себе могилу на досуге роет да и не стал мешать?! А что? Всё может быть… Яма по-разному может пригодиться. Но оставим пессимистичные мысли. Да, возможности узнать, где он, у Андрея не было. Даже, если б он и пришёл в себя в момент «транспортировки»… Что толку?! Музыкант на него, как на домашнего попугая в клетке, нацепил мешок, а зрение у Князя не рентгеновское, не владеет он примечательной способностью одного из кланов в популярном анимэ — насквозь непроницаемую плотную тряпку не просветил, увы. Вот и получалось, что сидел он, как в вакууме, подслеповато щурясь, пытался писать тексты. Свои, как видите, неплохо рождались — даже в полутьме. Даже тогда, когда казалось, что надежд больше нет… Что-то внутри брякало: «Самый тёмный час — перед рассветом», — и Андрей несколько успокаивался, а потом брал и сочинял это:

Вновь один, как тень, Один, как тень, Среди камней надгробных, Он четвёртый день, Четвёртый день, Искал себе подобных.

Самый его большой страх… Не просто умереть, а умереть в одиночестве и после смерти не обратиться в ничто, не попасть в ад или рай, а оказаться вечно привязанным к этому же подполью, где абсолютно ничего не происходит… Где только и остаётся, что выть и сходить с ума. А потом пожирать заглянувшего в погреб бедолагу, стремясь насытить внутренний голод и заполнить эту сосущую пустоту. Так, ладно… Если он сейчас не начнет работать над Тоддом, то так и будет! Кхе… Что тут у нас для исправлений… О! Подсунутый ему Смертный приговор… Князь помнил. Запись «кинопроб», по словам Музыканта, была первая, а это означало, что, как минимум, будет и вторая. Верилось, правда, слабо — всё-таки человек, и так переменная не просчитываемая, а уж этот маньяк… Поди, и сам не знает, что у него в сражённой неясной болячкой голове творится! Вдвойне непросчитываемая единица… Но уповать всё равно стоило на лучшее, а готовиться к смерти к худшему. «Ради бога всё возьми что хочешь», — выводил неровные буквы Князь, думая, как всё половчее зарифмовать. Мысли были медленным, впадающими в анабиоз и погружающимися на дно, как лягушки в пруду по зиме с первыми морозами. «Умоляю. Я не знаю», — Андрей отложил лист бумаги и уронил подозрительно горячую голову в подставленные ледяные ладони. Ничего хорошего в этой белой горячке не было. Это значит, что организм уже был на пределе. Впрочем, сейчас руки приятно холодили лоб… попутно согреваясь. Если не знать, какой тревожный звоночек за тем сокрылся, можно было даже обрадоваться. И чему?! Помилуй бог и черт с тобою, но больше он не станет зря пенять на паранойю! Кажется, сейчас Князь был как никогда близок к тому, чтобы расплакаться от отчаяния. Что ему остаётся? Пытаться выдавить из себя не желающий рождаться ненавистный текст, уповать на других… Да и рыть свой подкоп ослабевшими руками, потому что… Андрей бы не хотел в этом признаваться. Расписываться в собственном бессилии. Он бы и не стал никогда, но раз уж обстоятельства сложились так, то чего уж теперь. «С петлёй на шее вдруг он очнулся во мгле», — подумал Князь и вместо «приговора» приписал строчку к начатому собственному тексту про одинокое посмертие. Не может ведь он игнорировать удавку на собственной глотке, которую ему повязали, как щенку. Так что Андрей теперь на привязи. Только вот, в отличии от Мерегуана, сидит в подполье, на окраине (нет, товарищи Стругацкие, не на обочине вселенной, а как бы было человечней!) жизни и даже не знает, когда та оборвётся. Что не выдюжит первым: его нервы или гнилая старая петля?! Вот что такое одиночество, братцы. Вот как оно мучительно, когда никого не дозваться и ты один на один со своим тюремщиком. Ты потерял себя, ты слишком долго, Княже, спал… А теперь спать вообще не получалось, потому что верёвка удушала, стоило ему, расслабившись (ха, а это в его положении вообще возможно?! Скорее уж — обессиленно!), в ней повиснуть. Будто Андрей был строптивым узником. Сарказм. Бунтов не устраивал, голодовку не объявлял… Дык, его и так, не сказать, чтоб баловали, а если по правде, то и вовсе не кормили. Да и не поили особо. Так, пара небольших бутылок, потому что он был совсем вялым… И Музыкант опасался, что к следующему эфиру Андрей потеряет голос, который хоть и не был… Тут шла прямая цитата этого психа конченного: «столь же пробирающим до дрожи в ручонках, как у Горшка, но всё-таки годился на роль в Тодде». Князь тогда по обыкновению прикрывал глаза, мысленно велев себе заткнуться… Привык он за столько лет к завываниям из разряда: «какой у Михи уникальный голос» — и всему прочему, хоть и раздражало, но сейчас это не было его проблемой ни номер десять, ни номер сто! Например, существовала реальная опасность, что к следующему эфиру у Андрея настолько сядет голос, что ему впору будет петь только арии Ловетт! И то не петь — пищать… Твою ж налево! Такого позора он точно не переживет… Хотя человек сильнее, чем кажется. Казалось бы, вот он край, но нет! Хотя теперь и спать не получалось. Не то, чтоб у маньяка в подполье, его особо на опочивание тянуло, но бессилие вырубало, давая забыться, пусть и ненадолго тревожным сном. А теперь вот… Петля на шее — и закрыть глаза, унесясь в спасительные дальние миры, что сам же и придумал, было нельзя. Врезавшаяся под кадык верёвка не даст. Вообще же «поводок» стал для Князя последней каплей. Едва увидев его, он понял, что это унижение просто так не оставит. Похититель же гнусно смеялся и твердил, что Андрей сам виноват — дрыхнет и «прохлаждается», выдавая какую-то дрянь вместо либретто. Мол, раньше с ним пытались по-хорошему, но сейчас терпение лопнуло. Вот тебе, Княже, мотиватор! Да, но только внутри Андрея щёлкнул совсем другой тумблер… Откуда-то взялись силы, но их не хватило, конечно же, для того, чтобы нанести противнику хоть сколько бы значимый урон. А за то, что сопротивлялся, пока Музыкант его лупил и затягивал петлю, затягивал и лупил; Князь ещё и от души получил в свой и так на ладан дышащий нос. Ну просто красавец! И будто мало этого! Так ещё маньяк, отойдя в сторонку, чтоб как следует рассмотреть творенье рук своих, вдруг торжественно пообещал, что если тот попытается избавиться от удавки, то одним «строптивым поэтом на этом свете станет меньше». Ну тут особо сомневаться не приходилось — этот да, прибьет и бровью не поведет… Андрей же так ничего никому и не докажет. И сам не узнает всей правды. Да, если честно — он и не хочет знать. Особенно, если спонсор (какое отвратительное слово!) — Миха… Нет, обойдется без этого. Вероятно, никто ещё долгое время не узнает, где Князь, жив ли… «Вот я был, и вот меня не стало», — набило оскомину, но и тут чертовски верно. Сгинь он здесь — неизвестно, как дальше дела пойдут. Тело могут и не найти никогда. Особенно, если чертов Музыкант такой профи. Только вот при всем своём уме, он псих, а те рано или поздно совершают ошибки… Зная же везучесть человека, умудрившегося попасть в один класс с Горшком, то вполне возможно, что поздно! «Поздно, Андрей!» — да выбор сделали за него. Если круги по воде от его холодного тела всё-таки дойдут, то долго будет неясно при каких обстоятельствах помер и по какой причине… О-о, а их ведь масса! Прям на выбор: от переохлаждения или воспаления? А, может, просто поотчаяннее с рёвом викинга броситься вперёд?! Того и глядишь, вдруг выйдет сломать себе шею о петлю? Ну и, леший с ним, что мучительно больно и долго умирать придется, разве терпеть это унижение лучше?! Но потом Князь, что подобные суицидальные круги наворачивал теперь всё чаще и чаще, как заевшая пластинка, неизбежно возвращался памятью к дочкам и Мише. Горшок — совсем не случайно оказался в одном ряду… Тоже ведь деть ещё тот! И не смотрите, что, вроде как, выше самого Андрея, а ещё и курит, как паровоз, бухает, как чёрт, а матерится, как колхозник! В душе — ребёнок… Внезапная мысль обожгла хлеще веревки, что впилась саднящее в горло оттого, что он в конец обессилел. Бедолага закашлялся, но облегчения это не принесло. Скорее наоборот. Связки были сорваны, внутренности горели. Должно быть, Князь бредил… Потому как удержаться на волне из перемолотых в гигантской мясорубке воспоминаний, неозвученных чувств, домыслов и глюков становилось всё труднее. Его немилосердно качало из стороны в сторону. То он Горшенёва ненавидел и уж лучше вовсе б не видел, то вдруг начал чувствовать нестерпимое жжение внутри — то разъедало внутренности от жгучего чувства вины. Мы в ответственности за тех, кого приручили, бл*дь! Вы скажите, Горшок — не зверь… Пф… Лис ещё тот! А совсем не Маленький Князь его вот именно, что приручил. Да, некогда Миха условно «с рук у него ел», но и кусался тоже, будь здоров! И порой даже не «условно», а по-настоящему! Ну не давали покоя его промежутчистой челюсти Княжеские жирные бока. Он всё это знал. Изучил вдоль и поперек его непростой характер, все заносы, за*боны… Много лет мирился с этим, периодически ставил ультиматумы: наркота или я пи*дую нах*й — помогало, но ненадолго. Андрей ведь знал, с кем имеет дело. А всё не мог смириться. Душила его эта жажда невозможного. Претензии копились и копились, грозя его расплющить своим грузом, если он их на Горшка сиюминутно не вывалит. Ну так бесполезно же! Всё равно не поймет… Тодд — всего лишь предлог. Красивый повод — ненадолго сбежать и отдышаться в стороне, слепо надеясь, что потыкавшись, как слепой кутёнок, Горшок прибежит обратно в страхе… Начав его ценить чуть больше, чем данность. Но вышло всё не так, бл*дь! Миха обижался и не контролировал свой гнилой язык… Что на уме, то уже и сыпется с пузатого экрана телика. И снова бесполезно роптать. И возвращаться… как теперь возвращаться?! Князь же не на помойке себя нашёл! Но у гордости его была и обратная сторона. Дикий страх, что этот дебил загнётся без него. Нет, Андрей всегда знал, что Миша раньше покинет этот мир… Хотя сейчас вот не факт, ха! Но он бы не хотел, чтоб тот был один. Этого никто не заслуживает. Тем более его Горшок, которого просто заносит и он ничего с собой сделать не может… Не специально, не со зла — но как же хочется превратить его в осла! Колется, гад, бухает — а у самого целый букет болячек, отнюдь не венерических, бл*дь! Князь совсем не будет удивлен, если узнает, походя, что тот чего-то через иглу цепанул всё же… И не ВИЧем единым может заразиться наркоман… Тот же гепатит при том образе жизни, когда организм на 80% состоит из водки — это вам совсем не «подводная лодка», про которую пела Дюна. Может, конечно, всё это лишь бредни измученного Андрея, но… Сейчас он видел ясно то, чего не мог разглядеть при свете дня. Тут, на дне подполья, властвовали его самые потаенные страхи. А удавка… Что ж та не так уж мешала копать, повезло назло — да. Князь не собирался поднимать лапки к верху. Не сейчас. Пока у него ещё есть неоконченные дела в этом мире и в этой жизни… Кажется, только сейчас, отбросив от себя шелуху обиды и уродливой накипи из ненависти, он понял, что скучает и любит. И по нему, наверное, тоже… В горле встал противный ком, а тошнить было нечем. Плакать тоже. С невероятным трудом Андрей справился с новым приступом дрожи и боли. Да, по нему скучали, не могли ведь не?.. Князя повело от этих мыслей, верёвка ощутимо уперлась в кадык, стирая кожу в кровь… Но сил выровняться не было. Да, его любили. Любили. Может быть, даже любят до сих пор, потому что Андрей верил, что тот уровень близости, что был между ними, не может вот так взять и перечеркнуть уродливая цепь из непониманий и наслоившихся взаимных обид. Князь прикрыл глаза обреченно. Это Горшок материалист. Он нет. Потому… Пожалуйста, дай сил ненужное отринуть. И тогда он справится.

***

И вновь этот дьявол Музыкант спускается к нему в приподнятом настроении. Князь не думает о том, плохо это или хорошо. Хотя вот в народе говорят то, что русскому здорово, то немцу — смерть — или наоборот… Тут также. Так что ему б насторожиться, но уже до того надоело дрожать и бояться… Андрею просто хочется наружу, прогрызть чужой проклятый старый дом к херам и пробиться уже к белому свету! Пусть ясное солнышко в Питере и редкое явление, но оно есть! И Князю сойдет и пасмурное… Луч солнца золотого он и в туре где-нибудь южнее откопает! Но для этого надо отсюда было выбраться. Причем не вперёд ногами. А это значит, по пути к свободе следовало зарулить в больницу, чтобы вправить нос, лодыжку… Ну и прокапаться желательно какой-нибудь питательной гадостью, потому что плохо было мучительно. Хотя так легко он вряд ли отделается. Не получится, как тогда в Иркутске… Только очухаться от наркоза, перевязаться, выслушав нотацию, и вперёд с песней. Но всё равно! Даже приснопамятная больница казалась Андрею сейчас милее и желаннее вот этого всего. Ведь там можно отоспаться! Долго-долго на постели мягкой-мягкой. (Может, та и оказалась бы в реальности продавленной и чуть ли не советской, но после ложа из земли, перемещенной с проросшей картошкой… Всё перина барская! Ну или княжеская.) А когда б потом он открыл глаза, то увидел б полную палату страждущих лиц… Ну там семью, можно и друзей-коллег… И Горшка обязательно! Можно даже всё того же вредного и ершистого… Любой сойдет — что-то Князь непритязателен за дни в подполье стал. Эх. Но это всего лишь мечты… Как ни жаль. А сейчас, слушая, как Музыкант что-то мурлычет себе под нос, Андрей только угрюмо наблюдал за тем, как тот спускается, перебираясь по ступенькам вниз. «Хоть б треснулся!» — без особой надежды подумал он. Но нет, так ему повезти не могло… Да и без толку… Высоты не хватит, чтоб полноценно убиться, только злее станет. Пара минут триумфа того не стоят. — Ты только погляди, — неприкрыто веселился похититель. А вот это уже совсем скверно, Князь сильно сомневался, что причины радости у них могут пересекаться. — Эти долбоящеры в сети пишут, что найдут тебя у Горшка на даче! «Да, этот упырина просто весь сияет. Как начищенный — нет, не гор… а… гандон пользованный! — подумал Андрей, скривившись, но тут же сообразив, что понять гримасу этот псих может превратно… Что ж, тогда он скажет ему: — Что вы, товарищ Музыкант, это не на вас хариус скорчен, это я от боли». Ладно, хоть ухахатывающийся над «чужой тупостью не иначе» похититель не стал заострять внимание на его лице. Зато Музыкант спросил про тексты. Тут Князь, всё ещё гадающий о причинах такого веселья из-за ерунды, слабо ответил, кивнув на исписанные листы. Смотрите сами, мол… Тратить силы и ноющее горло на разговоры, а тем более декламацию… Нет уж! Вообще он инстинктивно съёжился, ожидая, что его вновь ударят или отпинают ногами… или же сделают и то, и другое, но… — Всё равно не то, — только и хмыкает Музыкант, паучьими длинными пальцами перебирая бумажки с разными вариациями, что-то он откладывает в сторонку, а что-то… Возомнивший себя великим маэстро преступник деловито сначала указывает на те строчки, которые ему пришлись по душе, а затем безжалостно критикует остальные, а Князь кивает, как болванчик. Как статуэтка пса на приборной панели в тачке, со всем соглашается, не перечит… и так от этого тошно становится! Будто какая Мэнэки-нэко в голове лапку с колокольчиком подняла и отбивала ровненько: «Позор! Позор! Позо-о-ор!» Эдакая смесь японщины и описанного Мартином пути «позора» Серсеи Ланнистер. Может, Андрей и в самом деле давно бредит! Но как же страшно в молчаньи прожить, не сказав и слова. Сейчас у него отняли и это. Но не сломили. Пока нет. Хотя от слабости руки висели плетьми вдоль тела, но если его тут собираются убивать, то он ещё поборется, так просто не дастся. Глупо, безнадежно и только преумножит страданья. Но иначе Княже не может. И как и не в силах он превозмочь желание своего бедного разума вечно возвращаться мысленно к одному… И тому же! Боль терзала, не давала вздохнуть, но не столько физическая… Ведь что сейчас по мановению этого недодирижера происходит?! Андрея из-под палки (или даже обреза) отрыжка головореза заставляет переписывать чужой текст — это одно. Ну, а Миху шантажом вынуждают исправлять музыку… Его детище — это другое. Теперь существовал не хилый шанс, что «маньячелло» Тодд, ставший некогда камнем преткновения и одновременно поводом взять паузу, что вместо спасительной запятой едва не превратилась в точку их истории; обратится последнем гвоздем в крышку гроба. Да железнее точки уже и не придумать. Никаких двое в одной могиле и в помине нет… Против всех… Нет. Только Князь и этот далеко не каменный и даже не подвал навечно станет ему могилой! Если, конечно… Эта западня Гибельна, но всё — же В смерть не верю я Ты не веришь тоже! Горшок в своей манере наплюет на слова Андрея: «На одной не быть нам тропе!» Тогда да. Возможно их возня на камеру, ломание себя потешат сбрендившего упыря… И этого времени хватит, чтобы найти его. Но станет ли на самом деле Миша этим заниматься ради спасения того, кого считает предателем?.. Или как Суинни Тодд позволит возмездию случиться?! А то и вовсе… Придёт, приговорит Музыканта, как священника, за то, что отобрал его право на месть, и Князя добьёт. Бр-р… Андрея швыряло из крайности в крайность. То его Мишка не такой, не бросит, то Мишка и никакой не Мишка, а Михаил Юрьевич, резко ощерившийся на всех и вся. И даже не его. Незнакомец. Постаревший, но с виду потемневший, хоть и волосами побелевший. Помнится, во вью Андрей только так его и называл. По имени-отчеству. Дистанцироваться пытался. Но «Мишка» нет-нет и соскальзывало с языка. Куда там?! От сущности своей не убежишь. А та продолжала упрямо тянуться и сучить лапками в безмолвной, незаметной большинству истерике. Он ведь не хотел… Чтоб всё окончилось так, как он тут накарябал: Нас время рассудит Лет 10 пролетит и ты меня поймёшь Меж нами не будет вражды, но помни: Что посеешь, то пожнёшь! Конечно, брат, тебя там ждут Догонят, и ещё дадут Своим ты будешь только тут! Миха был вечно гонимым. Неприкаянный путник, о котором никогда не знаешь, где тот отыщет последний приют. Андрей же устал прикрывать этот поход на грани. Устал бояться. И ждать неизбежного. Но на сей раз вляпался он. И по-крупному. Вот ведь умеет госпожа Фортуна выбросить зеро! А бредящая голова оформить, терзающие мысли в строки… Если бы у них ещё эти лет десять были! Да и сейчас ему казалось, что это безумно долго… Хватит… Своим ты будешь только тут. Это мифическое «тут» Князь отчего-то смел надеяться, что располагается у него на плече… «Законное место Горшка,» — беззлобно шутили фанаты некогда, комментируя концовку клипа к «Мести Гарри». Да, ктулху вас сожри, законное! — А промахнулись они малёха, — меж тем посмеивается, невольно возвращая его к реальности, Музыкант, никак не пытающийся унять так и сочащееся превосходство. Жаль, что свой зловещий маньячный план он уже выложил в самом начале. Проспойлерил, получается. Хотя… Андрею могло «повезти», и план мог оказаться фикцией или вовсе полететь в тартары. Со психами, вроде этого, никогда нельзя быть уверенным. Сейчас ему хочется в конце его отпустить, а через час уже расхочется. — Слыш, там какая-то сумасшедшая везде написывает, что на даче Горшка найдут тебя! Вот умора, — от грубого смеха закладывает уши. И чего этот болезный так за это уцепился?! Мало ли в мире недообследованных. Он и сам, признаться, сомневался в своём уме, но… Не настолько ж! Уши меж тем продолжал резать этот неуместный, неприятный смех. Князь бы их руками прикрыл, но сил нет, потому он не шевелится, только слегка подкашливает, ощущая тянущую резь в рёбрах. Ну здравствуй, бронхит… Или пневмония. Короткий взгляд вниз на непривычно впалую грудь… Что-то схлынул с него почти весь жир. Кожа высохла. Ещё немного, и такими темпами он станет напоминать скелет. Совсем не летучий. — Но такого быть не может? — негромко уточнил всё же он, напряжённо вслушиваясь. Мало ли… Вдруг Горшок ещё одну дачу, отдельно от родителей прикупил. Деньгами с Тодда разжился и прикупил. И в ней-то сейчас Андрея этот ретивый подручный и держит. Он же, бл*дь, не выдержит, если такая карта вскроется. Ну, а с чего ещё этому упырю так смешно?! Чего тут уморительного? Преступник явно к чему-то клонит. Что-то в этой бредне сумасшедшей зарыто. А сейчас ведь панчлайном добьёт… Хоть и не рэпер вроде! В чём соль, братцы, в чём соль?.. — Я же сказал — тебя не найдут, — как для дебила повторил Музыкант. — Ну че смотришь? Соседи мы! У меня с ним дача… Пара десятков метров, — очень паскудно улыбнулся тот, находя это просто удивительно весёлым. Обжигающее драйвовым вот так водить всех за нос… Ходить мимо, возможно, даже мило улыбаться, здороваясь… Князь же сидел ни жив не мёртв. У него в голове не укладывалось. Как пара десятков метров?.. Значит, если Миша приезжал туда в эти дни, то они были на расстоянии выкрика. В зоне видимости. И без того лучащийся самодовольством Музыкант, наблюдая за тем, сколько горечи отражается на его лице, прямо расцвёл. Как не заблагоухал… С*ка! — Там уже всё обрыли… Искали тебя, понимаешь ли, у Горшка под кроватью, но нашли только его самого… накачанного водярой под завязку. И ко мне ментура заходила, спрашивала. Не видели, говорят, ниче подозрительного?! — передразнил не музыкант, бл*ть, а настоящий артист, нах*й! Как не столь обаятельный гримёр-то, а?! И делал всё с душой! Тьфу, напасть! Меж тем преступник продолжил издеваться, пересказывая диалог: — Не видел, тварищ милиционер! А что-то случилось? Случилось-случилось! — в край разулыбался он, явно упиваясь безнаказанностью. Эх, Князь бы ему сейчас в табло прописал. Лбом бы. И придушился заодно. Вот что такое двух зайцев разом! Видимо, что-то такое отразилось на его лице. (Желание быть на равных, пусть даже, если это путь не наверх, а в никуда…) Бледном, остром, но злом. Потому Музыкант подошёл к нему вплотную, склонился, чуть ли не касаясь кончиком носа его. — Что такое, Князь? Сказать что-то хочешь? Ты говори, не стесняйся! — голос его сделался высоким, издевательским до гротеска. — Тут все свои, — доверительно сообщил тот и, словно в подтвержденье, присел, без замаха прописав Андрею под дых. Князь дёрнулся, едва не задушившись, но далеко не так славно, как только что запланировал… Хреновый с него викинг. Сорвав дыхание, инстинктивно взметнул руки, чтобы прикрыть место, из которого расходилась волнами боль. Та растеклась под рёбрами и какого-то хера отдавала в почки, которые он подморозил всё-таки обе, похоже, а ещё верёвка затянулась, ощутимо придушив. Мало этого, так Музыкант поймал его за плечи, рывком нагнул к себе и, вцепившись в волосы на затылке, прошипел в самое ухо: — Три дня почти прошло. Если завтра не будет нормального текста Тодда… Повторюсь, ты либретто к зонг-опере пишешь, а не свои завывания подземельные! То я отрежу тебе пальцы на ногах. Потом на руках и вышлю всё это твоей прекрасной жёнушке. Горшку отправлю язык, — предупредил тот, рывком откинув от себя Андрея, ударившегося об стену затылком и спиной. Затем, словно немного спохватившись, Музыкант всмотрелся в его скорчившуюся фигуру… Не переборщил ли?! Но когда Князь потянулся чуть ослабить верёвку, то он тут же получил по рукам. — Пиши текст! — рявкнул преступник, а после зловеще прибавил. — Ну, или не пиши. Если в друга не веришь. Ведь если тот не переписал музыку, то текст тебя не спасет. Вот не думал Князь, что его жизнь напрямую будет зависеть от Тодда. Лишь после того, как Музыкант вышел, Андрей прикусил тыл ладони, сжался и тихо, сухо заплакал.

***

Не нужно было иметь за плечами консерваторию или на худой конец музыкалку (Король и Шут и без этого всего справлялся, как и многие другие команды, а выпускники этих самых заведений, пусть дальше Римского-Корсакова, не в обиду маэстро, чирикают на скрипочке!), чтобы понимать, какое говнище выходило у них вместо музыки. Миха психовал, психовали и ребята, потому что все всё понимали. А ещё нервный Горшок — горе в семье в группе, хоть и не новость. Но в этот раз на карте был не сорванный в худшем случае концерт, хотя они и не срывали, даже если Миша и был совсем не в форме. Тот всё равно как-то выползал на сцену невесть на каких морально-волевых… Пытался петь, но частенько слышно становилось одного Ренегата. Сейчас же ответственность оказалась непомерно тяжела, и, естественно, все они лажали. Да и если бы не лажали?! Вы сами-то попробуйте: придумать, перезаписать и выложить в сеть за три дня! Когда всё вокруг давит… И не даёт вздохнуть. Три дня! Именно через столько в нашей традиции хоронят покойничков… Но Князь-то жив! Хотя с момента исчезновения прошло уже столько же дней, если не больше. Значит, уже почти неделю тот чалился где-то в сыром подполье один на один с больным психопатом… В самом деле что могло пойти не так?! Кроме того, что они тут с музлом накосячат… И не удовлетворят сумасшедшего фаната, что таким вот рачительным способом кинул им предъяву. И всё же сколько дней прошло?! Горшок совсем потерялся во времени… Внутренний метроном остановился, жаль, не как те часы, что были у хозяйки… А как б хорошо было… Хоба, и отмотал, как в Адели приснопамятной! И ничего не поздно, Андрей! Потому как сейчас время шло, порой, казалось, даже бежало, а они топтались на месте… Все их потуги напоминали тараканьи бега. Князева всё не было, и не предвиделось даже. И единственное, о чем Миха мог сейчас думать, так это о том, как в этом неизвестном «там» (жаль не «таме»!) приходится его Княже, вопреки всему не враже. Поэтому, когда невнятное музло кое-как складывается, а призванный на помощь Лёха поглядывает очень уж пристально, Миха уже сил в себе на раздражение не находит. Он лишь чувствует себя смертельно уставшим и постаревшим. А ещё виноватым и больным. Горшок в край изводится, когда, наконец, понимает, как сильно скучал. Осознание прошивает его насквозь, как толстючая игла у неведомого делопроизводителя, что черно-белыми нитками сшил всю эту их историю воедино. Переплёл страницы, но у повести у их, похоже, осталась последняя глава. Это тюкает Миху аккурат по темечку… Не резко, а постепенно, подкрадывается, как зверь, что готовится растерзать ослабевшую от долгого бега добычу… Так и совесть, нагнав, с противным бульканьем впила в него свои кривые зубы, похлеще, чем у Пеннивайза! Душа замрёт, как мышь в кошачьих лапах… Только быть «мышью» Горшок не привык. И примерять эту роль не собирался. Идти судьбе наперекор — это его хардкор. Только сопротивляться нахлынувшему чувству, он оказался не в силах. Превозмочь боль ещё не утраты, но её предвестника… А главное того, что они… Сколько мы лет не общались, хоть каждый день были рядом? К счастью, всякая затертая банальщина минует его, как заговорённого. Музыка с горем пополам записана, сводится на коленке, а Горшок, подстать, изводится. Он понимает, что уже поздно, но ничего не может с собой поделать. Потому вместо того, чтобы поехать домой и заставить себя отдохнуть, он едет домой к Князю. Конкретно сейчас к Агате с Алисой. Может, она его не пустит на порог. Может, прогонит, и Миша поймет и настаивать не станет, но выбор между «да» и «нет» для него всегда склонялся в первую сторону. Хоть попробует, чтоб потом не жалеть. Да и займет себя хоть чем-то. Один Меригуан не уснёт… Весь день накануне Миха мрачно докапывался до отца. Юрий Михайлович же смотрел на сына, как на глупого щенёнка, что неприкаянно таскается с повисшим хвостом и скулит. Горшок же нет-нет да и спрашивал, что они могут сделать, а батя всё повторял, пока терпение (и так подозрительно долго продержался) не лопнуло; что сейчас, как бы не прискорбно, но ничего, только ждать. Дальше отец не добавлял, но Миха сам допёр, не дурак же… Понятно, что время не на их стороне, увы. Очень сложно искать чёрную кошку в тёмной комнате. Князь, конечно, и близко не кот и не иголка в стогу, но… Отыскать его подчас казалось задачей потруднее, чем найти Кащееву погибель. И батя нисколько не пытался смягчить удар или умолить реальность. Это стало последней каплей. Потому-то он и идет сейчас, слегка качаясь, не от порывов стылого ветра, а качающих его мыслей прямиком от станции метро по направлению к знакомому адресу… Где нет того, кого он столь рьяно ждёт, но есть хотя малая его часть. Не то, совсем не то, но… Горшенёву слишком плохо, чтобы соображать. В тщетных попытках успокоиться он всю дорогу слушал музыку в наушниках. Так как он хотел успокоиться, а не повеситься, то выбор был сделан в пользу любимого старого-доброго (ну кому-как, товарищи!) Пистолса да Рамонес… Но созданный каким-то самаритянином недурственный плейлист внезапно кончился; и рулетка рекомендаций вероломно решила добить Миху мало того, что и русским не роком-то вовсе, а балладой, ё-моё, так ещё и в исполнении «какой-то бабы»! Только вот отрубить «фолк окаянный» помешали внезапно долетевшие до блуждающего разума строчки: Я ушёл и теперь не жди. Отсвет молний впереди — Это всё, что тебе дадим. Ты теперь один. Ты теперь один. Ты теперь один… Брат мой, брат — душа водопада, мне ответь, где твоя радость? Как же так? Наполнилось ядом то, что пело, то, что смеялось. Я ушёл и теперь не жди, снег размоют весной дожди. Средь воды и звенящих льдин, ты теперь один. Ты теперь один. Ты теперь один… Брат мой, брат — молчание камня, мне ответь, где твоя сила? Горных врат нет больше. А мне лишь остались скорбь да могила. Я ушёл и теперь не жди, камнем сердце стучит в груди. Скорбной памяти господин, ты теперь один. Ты теперь один. Ты теперь один… Если это, бл*дь, предсказание… Миха никогда в подобную чушь и хиромантию откровенную не верил, но тут и его дрожь проняла. Рука сама к ёкнувшему сердцу потянулась… Мысли же завертелись вокруг спрея, что всучил упрямый Лёшка… Нет, помирать у дверей парадной Андрюхи Горшок точно не хотел! Это ж какие потом заголовки в статьях будут, понимаете?! Но нитроглицерин не понадобился, а наушники Миха свернул опасливо, как змею какую-то… А слова из песни почти удалось заглушить тем, что сейчас он заносит руку над домофоном. Не пьяный, не подколотый, а полностью трезвый. Может, не в самом здравом уме и памяти, но на эту мелочь можно сделать скидку. Открывает Агата. Уставшая и дёрганная спрашивает, что случилось. Она уже отовсюду ждёт подвоха, — понимает Миха и с сожалением отвечает, что он без новостей. Впрочем, в их случае отсутствие оных лучше, чем весть о найденном трупе, к примеру. Но та всё равно поникла, почти незаметно, но уловимо… А сейчас, наверное, задалась справедливым вопросом: «Зачем же он тогда пришел, раз не из-за новостей?» И тут Горшок, как всегда в последний момент подумал… На сей раз о том, что он идиот и просьба у него идиотская. И всё-таки Мишка прекрасно знает, что хоть эта отчаянная попытка заткнуть дыру в груди и весьма эгоистична и скорее всего обречена на провал, но… Он по-детски верит, что и Андрей где-то там не хочет (именно в настоящем времени, ё-моё! Иного не дано!), чтобы тот бросал его девочек. Миха не поехал к Алёне. Как он будет смотреть в глаза Диане, он не представлял. А вот даже ещё не полуторагодовалая Алиса не будет глядеть на него осмысленно и требовательно. Признаваться стыдно. Миха — панк, боится маленькой девочки. Потому что не знает, как ей объяснить, куда делся папа. Почему пришел не он, а Горшок. Будто Мишу нынче там ждали. После всего. А вот Агата стоит на пороге, внимательно смотрит, как он мнётся, не найдя связного объяснения своёму появлению; а затем просто отступает, не говорит, не приглашает, просто отходит, чтобы Горшок прошёл. Сучиться и ерепениться никто не собирается. Обвинять, кажется, тоже, пусть Миха и заслужил. Отчасти. Будучи медийной персоной, а не просто панком и анархистом, нужно следить за своим языком, потому что, с тем, как приходит популярность, приходит и то, что всё сказанное может быть использовано против вас в суде, приобретает эффект неразорвавшегося снаряда, что может бомбануть в самый непредвиденный момент. А может и остаться лежать. Как мины с сороковых. Неразорванные, спящие, но это обманчиво. Те, кто соседствуют с ними, сидят, словно на пропановой бочке. Облизав в раз пересохшие обветренные губы и обведя знакомую квартиру колючим взглядом, Миша отставляет на миг самобичевание и старательно делает вид, что не замечает невзначай оставленных Князем следов… Не тех очевидных вроде незабытых ботинок на полке и разрисованных стен, а подвёрнутый особым образом угол скатерти, пропущенные петли в конце шторки… Наверняка же, Андрюха, пока, забравшись на верхотурину, пыхтел и вещал те, что-то придумал, отвлекся и так и не закончил… А второй раз его загнать Агата не успела. Помнится, тот и в качестве причины не садиться за руль автотранспорта Князь выставлял не: «бухаю и не вижу смысла», а — «вдруг мне идея о голову шабаркнет и я, где ехал, там и встану, а мне взад впендюрятся… Небезопасно!» И в самом деле… Пока Мишка строил планы на смерть, Андрей отчаянно думал, как бы задержаться подольше. А жизнь вот как вильнула. Не пей, не кури, не колись — тогда помрешь здоровеньким! Что-то от всех этих мыслей Мише совсем невесело стало. Потому он решается и, наконец, просит Агату дать посидеть ему с Алисой. Нет доступа к Андрею?.. Так, он хоть с его кровиночкой побудет, отведет замученную душу. Нигровская думает пару секунд, а потом соглашается указать путь к собственному, тут он уверен, антидепрессанту и якорю. Агата ведёт его к манежику, где сидит светлоглазая, со смешным пухом на голове лопоухая малышка. Алиса (Чё Андрей специально, три «А» чтоб было, имя подбирал?! Как не Адель-то, ё-моё! Хотя кто знает… вырастет мадама, может, тоже, как маманя её имя возьмет и поменяет. Была Александра стала Агата. Тут была Алиса станет Адель… Миша не удивится! Главное, чтоб Княже этот процесс застал, а то… Додумывать он не хочет.) поднимает синие большие глазищи и смотрит на Горшка, держа в ручонках мягкий кубик. Она что-то лопочет на своём. Возможно, они бы друг друга поняли, будь Миша сейчас в сопли, но… Тогда бы его и на порог не пустили! И вообще… Сейчас не о том. Он просто присаживается на корточки и, тепло улыбаясь, глядит в глаза напротив… Но зрительный контакт прерывается, когда в лоб Горшку прилетает и мягко отскакивает вышеупомянутый кубик, даром, что не деревянный, а он не глиняный. — Вас можно оставить? — с легким сомнением спрашивает Агата, дочка же вторит ей что-то на своём… И, судя по тянущимся к Мишке, ручонкам его отросшие патлы не оставили юную княжну равнодушными. А ещё заклепки на рубахе. И нос его орлиный тоже внимание привлек… Кажется, Горшка сейчас, как следуют общупают! Но он не прочь… Совсем нет! Князевым можно всё… Ну или почти, ё-моё! Щекотку он не особо переносит, но от этих кадров… Готов терпеть. — Мы найдём чем заняться, — уверенно ответил Миха, подавая Алиске кубик, но тот её больше не интересовал. Не так, как новый персонаж её пока ещё почти сказки… Вот и Андрея он тоже раньше интересовал. Князь вдохновлялся им, писал портреты и песни… А теперь… Что теперь?! Он с трудом погасил глухой вздох. Сейчас это не к месту. Он любит детей. И Агата знала, что Горшок поразительно доброе существо. Большую часть времени. — Только недолго. Ей пора спать, — предупреждает она, немного полюбовавшись, как Миха входит в коммуникацию с дочкой. А потом уходит ставить чайник.

***

Скажем так, ставила Агата чайник не единожды. Первый раз она разлила воду из фильтр-кувшина. Затем ликвидировав потоп на минималках, она решила, что одного чая мало… И уже было потянулась к подарочным акцизным маркам, когда вспомнила, кто у неё в гостях. Не став искушать судьбу, Нигровская с легким сожалением отказалась от мысли плеснуть себе в кофе или чай немного виски. А то унюхает… Держится же пока! Вот только и у неё сегодня руки подрагивали, как у абстинентного больного. Она успешно провалила миссию по высыпанию заварки в чайничек… И теперь в чашке плескалось горькое, темное месиво. «Надо найти пакетики!» — не унывала Нигровская и зарылась в шкаф. Долго ли коротко, она перерывала «закрома Родины», но в результате наткнулась на Князевскую нычку… Пачку сигарет. Агата надолго зависла, сжимая в руке нетронутую пачку. Андрей бросил, но всё равно держал ту в неиспользуемой сахарнице. Она уже была решила ту выкинуть, но… Не Агата покупала не ей и выкидывать! Мысль о том, что «не кому возвращаться и выкидывать», она старательно утрамбовала подальше. Как и пачку сигарет. Проклятые пакетики все не находились. Потому Нигровская, не мудрствуя, старательно посильнее разбавила получившийся крепкий чай (или чифир) водой. Попробовав получившийся напиток и почти не перекосившись, Агата решила пойти за Горшком. В детской было подозрительно тихо, возможно, она слишком уж погрузилась в такую мелкую бытовую неурядицу… Но, правда, в том, что лишь на них Агата и выплывала. Она слегка выдыхает, когда застаёт Миху, сосредоточенно укачивающим Алису, которая, что удивительно, до сих пор не устроила грандиозного скандала… Потому что Горшок ещё тот фокусник, что очень старался со своей шоу-программой, либо же этот товарищ и вовсе обладал гипнотическим воздействием! Да её дочь проявляла любопытство ко многим вещам. Особого страха к чему-либо Агата тоже не подмечала. Оттого и следить ей с матерью приходилось в оба. Только отвернешься, а Алиса уже старательно связывает котам хвосты… Пара боевых царапин её нисколько не остудила. Благо ещё лохматые, кажется, понимали поболее этого мелкого лопоухого существа, чей девиз пока был слабоумие и отвага. «Горшок явно не далеко ушёл. Может, потому так поладили…» — размышляла Агата слегка стервозно. С другой стороны, Миха ей тут таких рож накорчил… Стыдно такое представление плачем и требованием мамы прервать. Да и за последние дни Горшенев в их доме примелькался. Алиса, наверняка, уже знала его в лицо. А так дети очень подозрительны. Чужаков они так слёту не принимают. Но Мишку вряд ли можно обозвать чужаком. Хотя она и родилась, когда у Андрея с Мишей уже конкретно назревало… И Агате порой приходилось выгонять их ругаться в другое место. Подальше от болеющего ребёнка. Конфликты между ними вспыхивали все чаще, потому вскоре Горшок и вовсе перестал соваться. Отношения мужики выясняли где-то в другом месте. И хотя Князь старался не приходить домой взвинченным, чтоб его нервяк не передавался дочке… Всё равно. Надо же ему было где-то ночевать. И вообще… Вспоминать то время Нигровская не любила, но, выбирая между «тогда» и «сейчас», несомненно вернулась бы назад. Там муж хоть и психовал из-за покусанного Тоддом Горшка, не желающего при этом дать ему самому спокойно записать сольник… А она сама устала слушать про давящий груз незаписанных, пылящихся в столе песен, который он больше не мог выносить… Будто у них других проблем не было! Но там Князь был в зоне поражения, то бишь Агата могла нащипать того за мясистые бока, чтоб привести в чувство… И самой чуток отвести душу. А сейчас Андрея не было. И отвести душу решительно было не на ком. Все остальные либо не заслужили, либо… Она остановила взгляд на Горшке… Им было ещё паршивее, чем ей. А добивать лежачих — не в правилах Нигровской. Хотя тот и виноват. Но… Он так носился с Алиской, словно через неё пытался дотянуться до Князя. Им на лекциях в универе что-то читали про замещение и прочее, но она уже плоховато помнила. А сейчас, столкнувшись лично, ей было жутковато, а ещё… Злость прошла. Агата просто наблюдает. Сейчас Миша несколько неловок. Такой высокий и угловатый, во всем черном, подмечает она, а на руках её ребенок во всем светлом с розовым. Получилось бы неплохое фото, но сейчас ей совсем не до этого. Хотя… Андрей бы потом, возможно, захотел себе его распечатать и куда-нибудь втихую заныкать. Князь бы не признался, но так бы и сделал… Несмотря на их ссору, он ведь всё хранил. Ничего не выкинул. Не изрезал, не сжег ритуально. Письма из армии и те, кажется, сохранил. Другая, возможно, изошлась бы из чувства ревности, но… Она с самого начала понимала, за кого выходит замуж. Тем временем Горшок что-то мурлыкал, кажется, фанаты не поверили б услышав… Столько нежности… Ей и самой удивительно, как всё это в нём сочетается. Вот и, приметив Агату, тот замер и умолк. Они обмениваются странными взглядами. И на душе одновременно теплеет, но они будто не могут себе позволить этого умиротворения, потому что Андрей где-то там… в подполье! И ему плохо, больно и страшно. Миша с заметной горечью осторожно передает ей Алиску… На пару мгновений их руки соприкасаются, и Нигровская с ужасом замечает, что руки Горшенева вдруг начинают мелко подрагивать. К счастью, дочка не просыпается, не видит, того как двое взрослых откровенно расклеились, как отсыревшие обои… Агата почти не смотрит на него, потому что чувствует тоже самое. Будто они тут Андрея предают. От этих страшных мыслей она почти бегом скрывается в комнате, укладывать дочку спать, но перед этим отсылает Миху на кухню, к уже, наверное, обледеневшему чаю… Такому же горькому, как и вся последняя неделя.